Второе существо меня

Вновь я. Такая одинаковая, такая неприхотливая, но безжалостная. Мне жаль резать твою кожу, но, как говорится, бумага все стерпит. А ты, моя тетрадь, а ты? Твое картонно-бумажное тело усеяно ранами, шрамами. Они не заживают, они не стираются. Они увековечиваются. Ты – носитель. Я знаю, как тяжка доля быть тетрадью. Впрочем, нет, не знаю. Но я вижу. Вам сложнее переносить тяготы рубцов. Это – ваше проклятье. А вы так беззвучны, потому что не наделены даром речи. Вы не можете крикнуть, вы не можете издать стон. И это хорошо. Потому что никто и никогда не услышит ваших страданий, благодаря чему вы создаете впечатление самых стойких из тех, на участь которых падает трудно сносимое бремя. Ваше бремя таково. Вас используют. Вы терпите унижения, но при этом сами видите не меньше. Вы видите человеческие слабости.
Над вами так часто реками льются слезы, раздаются истошные рыдания. Вы видите людские муки, перед вами так часто мелькает галерея боли человека, обладающего хотя бы одним из вас.  Вы созерцаете низость самого сильного человека, потому что никому, кроме вас, он не откроет горестей и побочных эффектов от ударивших недугов.
А вы с невозмутимым видом вбираете в себя все, что ни изольют такие люди на вас. Мы не умеем держать себя при вас, потому что мы понимаем, что в том нет нужды. Здесь все свои, вы – наши самые близкие, понимающие и отзывчивые друзья. Мы испещряем вас выщерблинами чернил, а вы, сами того не замечая, или наоборот, стремясь к этому, делаете душу легче, после чего ее получается проще сносить. Хотя бы какое-то короткое время.
Да, мы наделены даром страдать. В этом наше преимущество перед вами. Но в том же и наш минус. Потому что, с одной стороны, будь наша воля, мы бы с радостью распростились с ним, если бы нам предоставили шанс. Но нет, мы должны терпеть. Сколько порой стоит вынести, чтобы получить смехотворно малую толику счастья. Да и оно порой оказывается фикцией. И когда ты сглатываешь эту порцию, тебе хочется еще, потому что этим едва покрывающим дно тарелки блюдом нельзя насытиться за раз. И ты вновь идешь за сотню миль за следующей...
Уверяю вас, друзья мои, любой дар – это проклятье. И порой настолько тяжелое, что просто несносно тащить его у себя на спине, ведь, одно льстящее осознание своей одаренности не покрывает всех затрат, чтобы выдержать у себя столь драгоценный, неоценимый презент судьбы. А таланты? Скольких людей своей высокой концентрацией они убили, сколько свели с ума! Везунчики те, кто раскрывает в себе талант позже. Им не приходится тратить лишнее время на борьбу с самим собой. Но в этом и их тоска. Как много они с этой борьбой упустили!
Эйфория, проникновенное ликование, адреналин, не передаваемые ни пером, ни словом эмоции, хлещущие через край, чувства, которые никогда не повторятся, может быть, потом. Несомненно, за все следует платить, никто не говорит, что все в жизни дается бесплатно. И пусть раскошелиться придется в тройном размере, однако, согласитесь, оно того стоит!
Вы вздрагиваете от прикосновений острия моей ручки, грубых и резких. Я давлю на стержень... И на бумаге остаются незаметные вмятины, заполненные синей пастой, как озера водой. Но не думаю, что стоит просить у вас прощения, потому как в этом случае люди обязуются более не повторять  своих ошибок. А я повторюсь и еще не раз.
А вы знаете меня? Узнаете по специфическим дотрагиваниям? Я так часто подписываюсь вымышленными именами, больше половины из них я отбросила уже очень давно. Они мне больше не нужны. Мне необходимо только одно.
Здравствуй, мой мученик. Меня зовут Александра Гафьер. И я нынче в твоем повелении. К сожалению, я сейчас не в состоянии пролить слез, во мне иссяк их родник. Он пересушен. Мой друг, давай в следующий раз? Хотя к тебе не спешила, не ждала новых встреч, ибо милая Либерто (P.S. имя моей музы) покинула мой берег. Без нее приходить к тебе, открывать тебя, проводить по родным страницам я не могу. Но вот она, не замечаешь? Парит и реет за плечами, вглядываясь в тебя, вздрагивая каждый раз, когда чувствует, что тебе слишком больно.
Но вот ты лицезреешь мое лицо, мой взгляд с упоением опадает лазурью на все твое раздавленное печатью тело, бывшее когда-то, в далеком прошлом, деревом. А в ответ я ловлю такой же доверчивый, терпеливый, опытный взор, несмотря на то, что у тебя нет глаз. Но разве так уж необходимы глаза, чтобы уметь видеть?
Никого больше нет. Ты, что пластом легла на стол, но, впрочем, я с удовольствием возьму тебя в руки и еще раз улыбнусь. Ручка, мое перо, никогда не подводящее, которое всегда неукоснительно и послушно выполняет мои мельчайшие повеления. Дражайшая Либерто, вьющаяся рядом, дарующая смысл жизни, воодушевление и возможность писать, без нее, без ее ароматного вдохновения, манящего и волшебного, я бы в аккурат дальше коротеньких заметочек или записей в бессчетных дневниках не продвинулась. И я, простой писатель, которому снятся галлюциногенно-психоделические сны, которому в шелесте сумбурно бьющих струй воды слышится перекатывающаяся с басовых на более высокие ноты мелодия, у которого в голове раскатами эха разражаются, наскакивая один на другой и давя конкурентов своей массой, голоса. Я четко слышу каждый из них, внимаю к тем кусочным фразам, которые удается уловить и втянуть слухом. Но их чересчур много, хотя я в состоянии выслушать каждый. Это подобно толпе говорливых корреспондентов из разных газет, перегородивших дорогу кумиру миллионов, какому-нибудь фронтмену, в лихорадочном стремлении переплюнуть друг друга, стреляют вопросами, и их прилипчивые монотонные голоса раздаются как с пластинки. Так же безошибочно и нудно.
А я сижу, оттесненная от мира сего, склонившись над неудержимо заполняющимися строками и понимаю... что смотрю в зеркало. Только внешность оно не отражает, оно заглядывает куда глубже, проникая под кожу, сквозь мышцы, преодолевая кости. Оно как нельзя точно и верно изобличает меня такой, какая я есть. А мне страшно наклоняться сильнее, потому что сама себя до конца не знаю. Однако зеркало изображает все в самых неприглядных, тонкостенных деталях. Оно видит меня. Оно усмехается, потому что я не замечаю очевидного. Жаль, это еще один очередной людской изъян.
Я наполнена ими с ног до головы. Да, именно поэтому в меня вселяет страх никто иной, как то, что мне приходится видеть между строк. Я боюсь моего отражения. Наконец-то я нашла то, что заставляет меня опасаться. Ведь, все чего-то боятся. Кто-то обходит заброшенные здания и сторонится фильмов с девизом «кровь-кишки-хардкор», кто-то превращается в побеленную стену, натыкаясь на паучка или жучка, а я... боюсь себя. Своего второго я, которое живет на страницах моих произведений. Не зря бытует в народе пословица, что о писателе гораздо больше расскажут его шедевры, нежели биография. Потому что биографию пишут посторонние люди, которые, может быть, не знали творца лично. Чуть ближе автобиография, но произведения автора еще более близкое жизнеописание, родившееся под его бережным, грациозным пером. Оно без утайки выложит на стол всю истину внутреннего мира писателя, выдаст скрытые эпизоды. Помимо его же воли. Потому что через сюжет сознание само выдает себя. Конечный результат – есть итог всех переживаний, мыслей и умозаключений автора.
И я почти ежедневно встречаюсь со своим страхом лицом к лицу. Он него не скрыться, потому что именно за ним стоит то, без чего я не мыслю своего существования. Мое дело. Мне есть, что сказать этому миру, только мои наблюдения неполноценны, мои познания недостаточно глубоки, так что приходится покамест молчать. Но я готовлюсь к тому, чтобы сотрясти эту прозаичную планету до самого ее ядра, до самого основания.
Моя фобия смотрит мне в глаза, она пытается меня сломить, заставить выпустить из пальцев стержень, наполненный чернилами, оживляющими закоченевшие слова и превращающими их в искорки чувств и эмоций, которые будоражат кровь и прожигают кожные покровы. Но я в очередной раз устою. Устою ради того, что составляет смысл моей жизни, я защищу свое поприще.
Я ошибалась. Тот, кто сидит глубоко внутри меня, в зияющих пучинах беспросветной, непроглядной души, в ее самых укромных уголках, тот, кто временами выскакивает оттуда, как черт из табакерки, чтобы затеять очередную дискуссию с моим рассудком, с моей доминантной личностью, тот, кто вечно противоречит мне, осуждает, третирует и язвит – он лишь моя оборотная сторона, с которой мне суждено всю жизнь бороться, пригибать, относительно которого в моем арсенале одна единственно допустимая дилемма: либо заткнуть и заставить подчиняться, либо раз и навсегда ликвидировать, чтобы от него не осталось ни малейшего напоминания. Однако он – тот же я, только я противоположный, показанный с кардинально другого ракурса. Тогда как тот, кому я прямо сейчас гордо взираю напрямик в лицо, хотя и, бесспорно, включается в меня, но уже существо другое. Отдельно обитающее, но все так же встающее у меня на пути, стоит мне только сесть в мое кресло, открыть тетрадь и взяться за модернизированное перо. Фиолетовое, между прочим. Цвет высококачественного вдохновения, который мне исправно поставляет моя Либерто.
Таким образом, констатация факта очевидна – воюю сразу на двух фронтах. Впрочем, войны закаляют нрав. Война – лучшая тренировка. И самая эффективная. Особенно войны с самим собой, которые главнейшие из всех, какие только может за всю свою краткосрочную жизнь пройти человек. Если в такой войне триумф победы остался за тобой, считай, свою миссию ты выполнил, переходи на следующий уровень, что называется. Совладать с этими страшными и непредсказуемыми созданиями наших далеких, зарытых в недра платонической плоти миров – наивысшее достижение столь несовершенного существа, как человек.
Да, мой друг, олицетворение меня, зеркало моей духовно-нравственной жизни, моя истина, мое откровение, мой обличитель всех существующих во мне пороков и грехов, единственный, кому я с трепетом и открытой боязнью взираю в глаза, да, я все еще вникаю в твой взгляд. Я еще здесь, с этой ручкой, на этом кресте, за этим столом. Я большими глотками сушу чашку с белым чаем, не отрываясь от бумаги, от твоей тонкой кожицы, я мягко провожу железным острием по строчкам и изо всех сил стараюсь улыбнуться. Я улыбаюсь тебе, зная, что ты непременно растворишься в моей теплоте и улыбнешься в ответ. Ты показываешь мне правду, пускай порой втыкая меня в нее носом. За эту незаменимую черту я и люблю тебя. Это так эгоистично – любить тебя, потому что ты – это я. Чистая я. Без примесей, без излишеств. Душа в своем истинном проявлении. То, какая она есть. А я так много о ней не знаю, она в столь малом количестве мной изучена. Я сама для себя тайна, покрытая мраком.
Приветствую Вас! Я вновь предприняла попытку проникнуть в Ваши отрешенные от общей конструкции детали. Меня опять одолевает неутолимое желание познакомиться с Вами поближе. Вы позволите? Благодарю Вас, я постараюсь аккуратнее...
Я заглядываю за каждый темный уголок, отдающий едва уловимым намеком на скромную загадку, на мелкий шаг, приближающий меня к все более глубокому познанию.  Когда-то я считала, что одиночество – мой удел, что я на всю жизнь обречена коротать свои дни наедине с самой собой, и никто не разжижит моего бытия без всех, без никого, без разумных существ. Имела ли я право на подобную ошибку? Ни в коем случае! Меня не оставляли ни на секунду. Те, с кем я беспрестанно воюю – моя оборотная сторона, тот, от кого я до сих пор не отвожу глаз, и моя непознанная душа. Они не отходили от меня, просто иной раз я их не замечала. Но они были со мной и останутся до конечного пункта.
Мое имя Александра Гафьер. И только что вам писала лишь 1/4 часть меня...