Маленький защитник

   Артёмка заметно подрос. И я, конечно, рад за него. Но мне и грустно немного. Очень не хочется, чтобы уходила, исчезала эта милая, невинная непосредственность. Как он по-своему прекрасен этот возраст, когда че¬ловек, представитель пока еще другого мира, того, в котором он находил¬ся после своего рождения, постепенно покидает его и входит в наш мир — мир людей. И как часто мы, в погоне за сиюминутными земными благами, за решением бесконечно висящих над нами вопросов (не сами ли мы их зачастую подвешиваем?) не замечаем, какое чудо бегает рядом с нами на своих маленьких ножках.
Артёмка подрос — и когда же это случилось? Я такой же, как был, а он уже другой. Как тот грибок, что только вчера проклюнулся, а сегодня уже стоит этакой индивидуальностью. Вижу я его теперь все реже и реже, живет он уже отдельно: родители квартиру получили. В соседнем районе, это не так далеко, но видимся мы, конечно, не каждый день, и теперь от встречи к встрече всё заметнее становятся перемены, каждый раз появля¬ется что-то новое. Взрослым старается он быть. Ему ведь уже не каких-то там два-три годика, ему целых пять, и он ходит в старшую группу садика.
Идем мы как-то по улице, держу его за руку. Не достиг еще он той гра¬ницы, когда начинают стесняться ходить за руку. Идет, щебечет о чем-то. И вдруг останавливается, вырывает свою руку, нагибается и что-то под¬нимает с земли.
   — Что ты там нашел? — спрашиваю я.
   — А вот, смотги, — показывает он мне находку. Это небольшой болтик с сорванной резьбой.
   —  Зачем он тебе?
   —  Пгигодится, — отвечает вполне серьезно, и кладет находку в карман. «Р» он не выговаривает пока, но работает над этим вопросом. Сам. Пока у него не получается, но я уверен: проблему эту он скоро решит.Не успеваю я сказать, что болтик грязный, да и вообще не пригоден ни к чему, но поздно: он уже в кармане. Сначала не успеваю, а потом уже и не хочу. Зачем? У него свой мир, в котором свои прелести, и этот мир живет рядом с моим миром, и неизвестно никому, какой из них более правиль¬ный.
   Дома я рассказал его матери об этом болтике, она улыбнулась и позва¬ла меня в коридор.
   —Смотри.
   В углу лежала куча хлама. Железки, деревяшки, камешки.
   —Что это?
   —Это все он. Приносит, говорит, это всё ему нужно. Ну и я выделила ему уголок.
   Отдельно лежит довольно увесистый булыжник.
   —И это он принес?
  —И это.
   Я приподнял — да килограмма три в нем! Как же он притащил его? И что нашел в этом камне? Как я ни старался, ничего особенного не увидел. Но что поделаешь? Опять-таки, это — его мир, он в нем живет и ему пре¬дан, и я уважаю Артёмку за это.
   Попросили меня как-то забрать его из садика. А в садике этом я уже был не единожды, фотографировал детей на утренниках, так что я для них там — известная личность.
Одевается мой Артёмка, меня к себе не подпускает: «Деда, я сам!». Ну сам так сам, мне торопиться некуда. Сел я на скамеечку, сижу, наблюдаю. И тут открывается дверь из группы, и на пороге появляется маленькое чудо с рыжим веснущатым личиком и огромными глазами. Смотрит на меня, потом подходит и говорит:
   —Дядя, а вы помните...
   Подумав, продолжает:
   —А вы помните... как я... как я... вас видел?
   И смотрит на меня, ждет ответа, и моргает длиннющими ресницами. Я сразу не соображаю, что ответить. И тут на выручку мне пришел Артёмка:
   —Ну что ты, Сегежка. Азве может дедушка помнить всех, кто его видел. Нас вон сколько много!
   Я принимаю защиту Артёмки, но мне не хочется огорчать и этого рыжего мальчишку, который доволен, что разговаривает с самим фотографом! И я говорю ему:
   —Да, да, Артёмка прав, вас много. Но вот тебя я помню. И даже помню, как тебя зовут.
   Он заинтересованно смотрит на меня.
   —Тебя зовут Сережкой, правда же?
   Глаза его вспыхивают, он радостно кричит: «Правда!» и бежит в группу. Наверное, хвастаться. А Артёмка ему вслед:
   —Вот видишь, мой дедушка всё помнит!
   И, взяв меня за руку, тянет к выходу. И мы оба, такие довольные друг другом, выходим на улицу.
   А как это здорово — быть довольным друг другом!