Тлеющая мелодия свободы

Обычно он играл в подземных переходах. Среди разноцветного потока, представляющего собой бесчисленное множество людей, мелодия его скрипки, ударяясь о стены душного пространства, разбивалась на тысячи осколков, бесследно исчезая в гомоне голосов. Не услышанная, она загнанным в угол зверем металась от края к краю, надрываясь и дребезжа натянутыми струнами. Ему же хотелось плакать. В кармане своего протертого пиджака он постоянно носил небольшой платок, ведь выходя под вечер на поверхность, все чаще чувствовал в своей груди разъедающую боль, и когда она становилась невыносимой, глаза его наливались жгучими слезами.

Возвращение домой было неизбежно мучительным. Задыхаясь, еле переставляя ноги, он поднимался на девятый этаж, прижимая к себе тяжелый, обтянутый старой кожей, деревянный футляр, в котором насмешливо позвякивали заработанные монеты. Он жил под самой крышей, в маленькой квартирке с низким дощатым потолком, доступной всем ветрам. Независимо от времени года в ней всегда было холодно и пахло заплесневелой штукатуркой, с тихим шорохом осыпающейся со стен. По ночам с чердака доносился писк мышей, а утром его будили голуби, рассевшиеся на широком подоконнике единственного окошка, они важно ворковали, заглядывая в комнату через грязное стекло и стучали клювами, склевывая черствый хлеб из поставленной для них железной коробки. Единственным, кто неизменно ждал его, был тощий бездомный кот с перепутанной бледно-коричневой шерстью, который ровно к восьми часам растягивался перед дверью в его квартиру, щурясь и мурлыча в предвкушении скорого угощения. Он выставлял коту баночку сайры или паштета.

С наступлением ночи, когда потрепанные за день чувства вновь обретали хрупкую гармонию, он доставал из большого пыльного сундука, служащего ему столом и хранилищем ценностей, один из немногочисленных томиков содержащих в себе коротенькие романы и рассказы малоизвестных писателей, и присев в скрипучее мягкое кресло придавался чтению. Свет в его квартирке не гас до раннего утра. А с наступлением рассвета, на пороге нового неразгаданного дня, он вновь пристраивал на своем плече скрипку, брал в руку смычок и забывался в поиске новых звучаний. Пальцы не слушались, струны дребезжали.

Никто теперь не слушал его игру и от того, наверное, она становилась жалостливо-надрывной. Скрипка скулила словно оставленный на произвол судьбы крохотный щенок. Там, в тесном подземелье, где разливал он свою музыку, разве мог кто-то остановиться, завороженный звуком? Люди спешили каждый по своим делам, торопились прожить ускользающие минуты жизни - никто и не думал задерживаться. Изредка кто-то с ходу бросал к его ногам мелкие монеты, быть может, уловив некий отрывок мелодии, но не более. Он смирился, даже этого было достаточно.

Старая скрипка, оставленная ему в наследство после смерти отца, около двадцати лет назад, стала для него смыслом жизни. От нее зависело все. Никак не меньше. Вокруг нее выстроил он свой маленький шаткий мирок и никогда ни о чем не жалел, ничего не просил, никому не был должен. В этом заключалась его свобода. Он уже давно сполна расплатился со всеми и за все, и крепко держал собственную судьбу в своих руках.

Пусть его душа болит от одиночества, а тело страдает от болезней, - это значит, что он все еще жив. У него есть старая скрипка и смычок, - это же значит, что у него есть и смысл жить. Наверное, для такого как он, этого уже более чем достаточно.