Валенки. Иван Медведев

       В народе бытует такое поверье: пришла беда – отворяй ворота. Из своего, теперь уже большого жизненного опыта знаю - не на пустом месте возникла (и утвердилась!) эта жизненная истина. Это могут подтвердить многие люди. Не обошла жизнь в этом плане стороной и меня, и мою семью.После длительной, тяжелой болезни схоронил свою жену Лидию Степановну. Прошло совсем немного времени – другая беда накрыла мою семью. Сам я без всякой вины попал под карающею руку (моё субъективное мнение) сотрудников милиции. Как-то в декабре возвращался домой из университета, где присутствовал на чаепитии по поводу юбилея одного из работников, и встретил молодого высокого мужчину - в руках у него была милицейская дубинка. Ещё подумал: «Уж лучше бы я пошёл по проспекту». Мы с ним поравнялись и спокойно прошли около друг друга, а через шаг я почувствовал сильный удар по голове. Как-то быстро в глазах все потемнело. Дальше я чувствовал только удары и то, что кто-то меня переворачивал, раздевая...

       Очнулся в машине на заднем сиденье от сильных ударов по лицу, которые наносили сидевшие спереди два человека. Шапки, верхней одежды (куртка с подписью на спине «ФИФА») и пиджака на мне уже не было. Вернувшееся сознание как-то позволило всё это понять, кроме того, глаза зафиксировали подголовники передних сидений. Их форма подсказала, что машина была «Жигулями» 05 модели. Впоследствии об этом я говорил следователю, предлагая провести тщательный осмотр всех «Жигулей этой марки» (в городе в то время подобных машин было не более десятка, но от идеи отказались сразу, заявив, что в МВД таких машин не было и нет.

      Ещё я заметил между передними сиденьями автомат, но ни сил, ни мысли схватить его у меня не нашлось. Но мой взгляд заметили, потому что сидевший за рулем схватил автомат и сильно ударил меня прикладом мне по лицу. Сознание опять ушло, а на лице навсегда остался заметный шрам. Дальше они вывезли меня за город, притащили в лесопосадки и дали волю ногам. Когда, видимо, я перестал подавать признаки жизни, загребли меня снегом и уехали. Мне повезло: погода была тёплая,я не замерз и даже не обморозился. Ожил, выскребся из-под снега. Как я добрался до дома – не помню. Впоследствии снимок показал, что почти все рёбра переломаны. Но выжил. Когда я рассказывал об этом врачам, они с уверенностью говорили, что я пережил момент смерти. Чудо это или что иное, но я твердо уверен в том, что побывал на том свете. Помню, встречался со своей ранее умершей женой и она решительно не приняла меня, объяснив это тем, что на земле у меня еще очень много проблем, а без меня их некому будет решить. «Нет», - говорила она, - «возвращайся, сюда тебе ещё рано»...

      Что касается розыска и наказания моих убийц, то, на мой взгляд, никто их и не искал, несмотря на заверения бывшего министра внутренних дел и главы нашей республики обязательно поймать преступников. Все поиски были прекращены. Более того, когда один из сотрудников милиции на свой страх и риск стал помогать мне и многое вскрыл, его пригласили к начальству и предупредили, чтобы, если он хочет и дальше работать в органах, свою самодеятельность прекратил. Другой знающий и опытный в делах сыска человек сказал мне, что розыск и поимка злодеев кому-то были очень не выгодны. Кому?..
      Мне казалось, что хватит пережитых бед, однако судьба приготовила ещё кое-что покруче. Прошло совсем немного времени и в Бийске был убит при невыясненных обстоятельствах мой зять. Особо причины смерти никто и не выяснял. Записали, что он сам выпрыгнул из окна второго этажа, неудачно приземлился на голову и погиб. После похорон Володи за семьёй дочери Риты была установлена самая настоящая слежка. Были предприняты разнообразные приемы запугивания и давления. Бывшие «друзья» Володи требовали от Риты выплаты его (якобы) долгов, о которых она не только не знала, но и не догадывалась, поскольку уровень жизни её семьи был довольно скромным. Жили, в основном, на её зарплату.

     Пресс запугивания и устрашения становился настолько ощутимым, что Рита ходила в милицию и прокуратуру, где её доброжелательно выслушивали и настоятельно рекомендовали выплатить долги. Посоветовавшись, мы решили временно спрятать детей и Риту. Старшего внука Сеньку я взял к себе, младшего Ваню отправили в Тольятти к родственнице, Риту пристроили в Москве. Помогло ещё одно обстоятельство. Почти случайно я познакомился с интересным человеком, который с вниманием отнесся к этой истории. Этот человек знал большого и влиятельного руководителя какой-то структуры и связался с ним. Изложил суть дела. Тот, в свою очередь, нашел нужным позвонить тоже «большому» человеку – куратору таких же структур, который «повлиял» на тех, кто преследовал Риту. В дальнейшем она мне рассказала, что к ней приходил «друг» Володи, который несколько ранее особо настоятельно требовал от нее выплаты долгов, и даже извинился перед Ритой, сказав: он был не в курсе, что у неё такая «крыша», что все проблемы решены и она может жить спокойно.

      Год мы с Сеней жили вдвоём, а на следующий привезли сюда, в Горно-Алтайск, Ваню, решив, что братья должны жить вместе. Меня часто спрашивали в то время о том, как мы живем, как мне удается справляться со всеми задачами, трудностями и проблемами? Беспокоилась школа, в которую они ходили - Ваня в пятый, Сеня в седьмой классы. Комиссия по делам несовершеннолетних была два раза, но не обнаружив никакого криминала и учитывая, что парни хорошо учатся (Ваня отлично), на занятия ходят сытыми, чисто одетыми, слава богу, освободила нас от своей опеки. Постепенно избавились и от тех, которые особо упорно желали узнать и обязательно выявить в нашем житье-бытье какие-либо недостатки.
      Ну, а мы жили дружно и весело. Конечно, были и воспитательные моменты. Так, на семейном совете мы с внуками проголосовали за строгую дисциплину. Определили, кто и что должен обязательно делать: два раза в неделю душ, мытьё рук, ног и шеи каждый день. Уборка квартиры - каждую субботу. Распределение работы было такое: стирка, мытьё полов – дед, Женя и внуки. Сеню определили механизатором, руководителем пылесоса. Ваня отвечал за протирку и уборку пыли кроме пола. За кухню отвечал дед, за мытьё посуды - все по очереди. Парни ходили на секцию вольной борьбы. Подготовка к урокам самостоятельная, без принуждения.

      Вопрос, кто и как приготовился к урокам, не возникал. Ваня учился только на «отлично», но он усердный и усидчивый. На подготовку у него уходило и полтора, и два часа. У Сени совсем другой характер: со всеми заданиями он справлялся за 20-30 минут. Одна страсть была у него, это английский язык. Способности к языкам у него откуда-то появились. Сейчас английским владеет сносно. По своей работе (турфирма) последний год работал в Турции. Говорит, выучил там турецкий язык, а когда я ему объяснил, что алтайский очень схож с турецким, то вечером он рассказывал как здесь, у нас в Горно-Алтайске, когда он начинал говорить по-турецки, его вполне понимали коренные жители.
    Но это сейчас. В те же тревожные годы было иначе. Мы были очень близки, защищали друг друга, держали круговую оборону. Много говорили об отношениях между людьми, о чувствах родства, о взаимопонимании. Бесед было много и на различные темы - о жизни, ответственности, чести и достоинстве.

- Дед! - обращался кто-нибудь из них вечером, когда мы, поужинав и посмотрев какой-либо фильм, укладывались спать. - А правда, что когда-то давно, когда ты был маленький, у вас в доме не было света (электричества)?

- Правда, - говорю. И начинается путешествие в прошлое, в далёкие военные и труднейшие послевоенные годы. - Не только света, часто и хлеба не было. Голодно жили, терпели нужду и холод…

- Дед, - не выдерживал Ваня, - а нужда это что?

- Нужда, - отвечал я, - это когда нет самого необходимого: хлеба, одежды, обуви…

- А конфеты? - вклинивался Ваня.

- Конфет тоже не было. Вообще-то они были, но у нас они появлялись очень редко. Почти никогда. Да и откуда, если часто не было обыкновенного хлеба, одежды, обуви... Вот скажи, Ваня, сколько у тебя сейчас пар обуви? Две, нет три, да ещё прошлогодние сапоги. Ну вот, видишь, а у нас с моей сестрой Валентиной Федоровной были одни валенки на двоих, Как-то так получалось, что она училась с утра, а я с обеда. Пока она была в школе, я сидел на печи, только там было относительно тепло. Когда она возвращалась из школы, я слазил с печи, одевался, надевал, снятые сестрой валенки и отправлялся в школу...

- Валенки у нас были особенные. Я их и сейчас хорошо помню. Новые валенки купить было негде, их просто не продавали, да и не на что было покупать. Денег, которые мы получали за погибшего на войне отца, было настолько мало, что их едва хватало на покупку хлеба. А хлеб, надо отметить, в то время выдавали по карточкам, каждому едоку по 200-250 граммов на день. Выручала картошка... Выход из положения с зимней обувью нашла наша мама, ваша прабабушка. Где-то у людей (соседей) на какие-то вещи мама выменяла старые большие пимы. У них из-за полной изношенности совсем не было подошвы. Пимы были очень большого размера. Изготовить из них что-то подходящие для нас мама упросила старого деда, с которым давно, ещё до революции, они жили в одном селе. Во время, о котором идет речь, он со своей старушкой, как и мы, жил в Горно-Алтайске. Деда этого звали Иваном, фамилия у него была Сухих. Родом он был из Вятки. Разговор у него был какой-то врастяжку (нараспев), веселый и со множеством присказок, различных поговорок и др. За этот разговор его прозвали «Иван вятский». Некоторые его рассказы запоминались.

   Приходил он обычно после обеда в выходной день или праздник. Обязательно с ним приходила его старушка. Имени её никто не помнил. Называли её просто Евлампьевна. Она обычно молчала. Приходя, он стучал в дверь. Входил, пропуская вперед старушку. Долго топтался возле двери, отбивая снег со своих пимов (почему-то запомнилась зима). Старик снимал шапку. От его совершенно облысевшей, с редкими седыми волосками головы, вроде бы в нашей тёмной и холодной избушке становилось светлее. «Ну, живы ещё?» – обычно спрашивал дед. «Живые», - отвечала мама. Затем она доставала из печи ещё с утра горячий чайник. Наливала гостям в кружки чая. По избе разливался запах листьев смородины, бадана, других трав (нормальной, чайной заварки не было).
 
      Иван Вятский пил, прихваливая, чай и обязательно начинал рассказывать о том, как они жили «раньше» - что означало до Светской власти - и уж обязательно до коллективизации (образования колхозов). Своим «нарастяжку» говором он рассказывал о том, какие они хорошие были мужики вятские – ребята хватские. «Очень смелые мы были», и добавлял, ухмыляясь своим обросшим седой бородкой, беззубым ртом: «Семеро одного не боялись, нет, не боялись! И очень сообразительные были». И обязательно, в подтверждение, приводил какую-нибудь сказку-присказку.
     Вот, говорил он, была у нас своя баня, топилась она, как тогда было заведению у всех, «по-черному». Трубы у неё не было, а дым, когда её топили, выходил через дверь. Крыш у таких бань не было. На потолок просто накидывали землю для утепления. Так вот, продолжал он, на бане выросла трава. Не пропадать же ей. «Сообразительные ребята» решили подсадить на баню корову, что бы она там траву поела. Собрались семеро, корову на баню затащили. Корова для потолка оказалась излишне тяжелой. Потолок провалился и корова рухнула в баню. Корова, морщась и покачивая головой говорил дед, оказалась какой-то неловкой. Ну, провалилась и провалилась, так нет, зачем-то сломала ногу. Орёт во всё своё коровье горло, наверное больно ей, а может быть страшно. В бане-то она сроду не бывала.
     Когда рухнувший вместе с коровой потолок разобрали, то корову вывести или вытащить не могли. Через отвесите в потолке не получилось. Потолок-то весь провалился, стоять мужикам, понятно, было не на чем. А двери были у бани низкими и узкими, а тут ещё сломанная нога... Хитрые были мужики вятские, удумали корову дорезать. Мясо быстро разошлось. Почти вся деревня целую неделю супы с мясом хлебала, но и коровы не стало.

     Органы власти, конечно же, не дремали. Время было суровое. Как раз шла полунасильственная запись в колхозы. Записывали вместе со скотом и всяким другим имуществом. Вначале-то в нашей деревне решили коммуну создать. Решили, и тут же стали создавать. Коров и другой скот было приказано согнать на общий двор. Вот тут-то и выяснилось, что коровы в нашем хозяйстве нет, была и исчезла. Все объяснения нашего отца о том, куда запропастилась корова, воспринимались приехавшим в нашу деревню из волости начальством как анекдот, сказка, враньё. Отца забрали как злостного врага колхозного строя. Больше, как-то горестно опустив свою лысую голову, говорил Иван Вятский, мы его и не видали. Да, что говорить, вдруг встрепенувшись и разводя руками, продолжал речь дед – время было суровое. Много людей пропало без суда и следствия. Много!

 ...Вот этого деда Ивана и упросила наша мама из этих огромных изношенных до предела пимов, изготовить нам с сестрой детские валенки. Дед не отказался и через неделю притащил нам нечто, что обычными валенками назвать было нельзя. Поскольку подошв у старых валенок не было, он просто бывший носок валенка согнул в обратную сторону и превратил его в подошву. Затем к этой вновь образованной подошве он подтянул дратвой края нижней части старых пимов. Правда, эти края он как-то умело подрезал, так что в этом четырехугольнике округлой формы образовалось место для ноги. Затем мастер отрезал верхнею часть пимов и из этого материала изготовил стельки внутрь пимов. Всё это крепко скрепил дратвой, и вот получилось нечто вроде обуви, которую в зимних условиях можно было носить, тем более что другой вообще не было.
   На валенки это «изобретение» походило мало. У этой обуви трудно было определить, где перед и где зад. Особой красотой и изящностью наша обувь не отличалась, и вскоре стала она предметом всеобщего смеха в школе. Особенно от этого страдала сестра Валентина - она уже училась в пятом классе.
   Впоследствии мы с мамой несколько переконструировали эту обувку - с одной стороны каждого «уродца» вырезали по большому треугольному лоскуту. Валенки из прямоугольного «нечто» приняли хотя бы некую форму обуви. Теперь с первого взгляда можно было определить, где носок и где задник. Но и здесь не всё обошлось благополучно. Крепкой дратвы у нас с мамой не было и делать её было не из чего. Прорези на валенках зашивали обычными нитками, которые почему-то имели свойство быстро разрываться. Выход нашелся. Я где-то подобрал небольшой моток мягкой проволоки, которой стянули эти прорези. Концы проволоки, казалось бы, мы довольно тщательно прятали, однако в самый неожиданный момент они вылазили из своих укрытий и превращались в настоящие шипы.


     Детство, школа – понятия вроде бы у всех одинаковые и в то же время, разные... Было много общего, но вспоминалось и особенное. У нас, например, в начальных классах было шиком перед уроками бегать по партам, играя в догонялки. И вот, убегая от догонявшего, я мчался по партам, на одной из которых сидела Галя, самая красивая девочка нашего класса. На ней было какое-то нарядное платьице. Или я бежал быстро, или моим шипам надоело сидеть в засаде, но они, как только я с соседней парты прыгнул на Галину парту, вылезли и уцепились за Галино платье… Слёзы, крики, вызов моей мамы в школу. Меня грозились исключить, но учли, что отец погиб на фронте, что мама являлась хорошей швеёй и взялась починить платье прямо в школе. После клятвенных моих и маминых заверений, что больше по партам бегать не буду, меня оставили, правда, исключив из пионеров, что меня не очень огорчало. У меня в то время появился талант я был лучший в отряде барабанщик и горнист. Вскоре в пионеры меня опять приняли. Намечался сбор отряда, а проводить его без барабана и барабанщика было нельзя.

     Прошло много лет. В школе, где я учился, утвердилась традиция каждый год в начале февраля организовывать встречи выпускников. На одной из этих встреч обратил внимание на приятную слегка поседевшую даму. Подошел к ней, спросил: «Вас Галей звать?» «Да», - говорит, - «Галей, но вас я не помню». «А я вас помню. Мы вместе учились в третьем классе, и я порвал ваше прелестное платье, задев его шипами моих самодельных валенок». «Так это были вы?» «Да, я и вот перед вами моя повинная голова...». Долго смеялись!
     Мы живем с нею в одном городе. Иногда случайно встречаемся. О чём она думает, улыбнувшись и кивнув, проходя мимо, я не знаю. Перед моим же взором – мои старые, знаменитые на всю школу «валенки-чувяки», как их называли мои друзья, клок платья, полные слез глаза девочки, платье которой наверняка было единственным....
     А валенки еще долго обитали на чердаке нашего домишки. Затем наше жилище, как и другие, рядом стоящие, было снесено и на этом месте построены пятиэтажки. При разрушении избушек никто и не вспомнил о «валенках-чувяках». А я до сих пор помню этот образчик сообразительности и находчивости, доказательство того, что «голь на выдумки хитра и торовата»...