Моя любовь на курсе выпускном. 2 глава

МОЯ ЛЮБОВЬ НА КУРСЕ ВЫПУСКНОМ
                ГЛАВА ВТОРАЯ
                ЧТО ПОСЕЕШЬ, ВСЁ К ТЕБЕ ВЕРНЁТСЯ!..

       Поздняя осень 1968 года. Четвёртый курс Московского высшего общевойскового училища. До выпуска менее года. Удивительная пора – пора надежд. Впереди служба, такая ещё непонятная, незнакомая. Лишь стажировка в войсках минувшим летом слегка приоткрыла завесу таинственности… Но именно слегка.
       Впрочем, не только службой живёт человек. Не только службой жили и мы, курсанты, не только службой и её заботами жил и я сам, так же как и мои товарищи.
       В одну из суббот середины ноября я заступил в наряд помощником дежурного по училищу. Такое дежурство – привилегия четвёртого курса. Дежурными же по училищу назначались, как правило, командиры рот, старшие преподаватели и другие офицеры.
       Место помощника дежурного по училищу – на КПП. Отлучаться можно только для похода на ужин, завтрак и обед. Дежурный же ходил по территории, проверял караул, заглядывал в расположения рот.
       В подчинении у помощника дежурного – наряд по КПП, состоявший из дежурного и дневальных. Они назначались из числа курсантов младших курсов и контролировали пропуск на территорию,  а также занимались уборкой помещения и близлежащей территории, следили за порядком.
       После ужина я вышел на улицу, за пределы училища. Это дозволялось. Правда далеко, разумеется, отходить было нельзя. С площадки, предназначенной для разворота автомобилей (тогда ещё стоянки для машин не было), просматривался наш знаменитый «золотой километр» – асфальтированное неширокое шоссе, ведущее к Московской кольцевой автодороге, в ту пору состоящей из двух полос в каждом направлении, с разделительной зелёной полосой между ними. Возле того места, где «золотой километр» выходил на МКАД, была остановка 79-го автобуса, который следовал в те годы по маршруту метро «Кузьминки» – Копотня.
       «Золотым километром» прямой как стрела отрезок шоссе назвали не случайно. Обе стороны его, длиною действительно ровно в один километр, были посыпаны песочком золотистого цвета. И ухаживали за этими обочинами со всею тщательностью. Песочек всегда был тщательно очищен от листьев, сучков еловых и сосновых шишек и красиво «причёсан» граблями. Наш начальник училища генерал-лейтенант Николай Алексеевич Неелов любил этот маршрут. Как только его машина сворачивала с МКАДа, он выходил из неё и далее шёл до КПП пешком. Конечно, «золотой километр» был поистине золотым только летом.
       А в тот вечер, когда я вышел на асфальтовую площадку, он уже был под снегом, и хотя снег разгребли ещё с утра, «золотым» затвердевший на морозе песок уже не выглядел.
       Возле КПП стояли две девушки.
       Я поинтересовался, с какой целью они приехали. Оказалось, что одна ждала знакомого курсанта, за которым уже побежал посыльный. По распорядку дня было как раз личное время, и встречи в комнате посетителей разрешались.
       – А вы? – спросил я у второй девушки, весьма привлекательной.
       – Я? Да я, – она потупилась и, слегка покраснев, сказала: – Приехала с подругой за компанию.
       И с любопытством посмотрела на меня.
       – Значит, среди курсантов у вас знакомых нет? – сам не зная зачем, поинтересовался я.
       – Вот и познакомьтесь, – хохотнув, сказала её подруга.
       «А почему бы и нет? – совершенно неожиданно для себя подумал я. – Хватит! Запер себя… Все встречаются с девушками, влюбляются, а я жду у моря погоды…»
       Быть может, в тот момент, мне, истомлённому двухмесячным ожиданием встречи с любимой, захотелось избавиться от чувства досады по этому поводу и совершить назло всем какой-то дрянной поступок. Конечно, не всем назло – а назло именно ей, Наташе Гуськовой, которую я всё ещё нежно называл Черноглазкой. О чём я думал? Наверное, неосознанно билась недобрая мысль: «Вот – не приехала? Так обойдусь без тебя».
       Но кому же в пику поступил? Ей?! Возможно. После таких отношений, после такой переписки она не могла не переживать. И, наверное, переживала. И всё же я сделал плохо, прежде всего, себе, хотя для того, чтобы понять это, понадобились годы.
       Что это, детство!? Даже не детство, а просто глупость какая-то. Но так я рассуждаю с нынешних позиций, а как рассуждал тогда? Да и рассуждал ли? Разговаривать с новой знакомой мне было приятно, девушка нравилась всё больше. Я попросил у неё номер телефона и обещал позвонить, как только буду в увольнении. Из училища в то время звонить было очень сложно.
       Это уж теперь задаю себе вопросы: «Что творилось у меня в душе? Зачем мне было это знакомство? Ведь даже имени той девушки точно не помню. Кажется, её звали Надеждой. А, может быть, и нет».
       Это теперь вижу, что девушка та призвана была сыграть свою роль в отрыве меня от Наташи. И всё чаще задумываюсь, почему же всё, что происходило со мной, целенаправленно вело к отдалению, а затем и разрыву с Черноглазкой? Ведь не случись этого странного знакомства, всё ещё могло встать на место. В моей командирской сумке ещё лежало письмо от Наташи, письмо, как и прежние письма, ласковое, нежное. Наташа укоряла меня за то, что я собирался совершить столь рискованный полёт в Симферополь, фактически без разрешения, да ещё с отпускным билетом, который приобрёл у сверхсрочника в строевом отделе. Она писала: «Колюша, милый, я очень, очень хочу тебя видеть! Ты не представляешь, как я соскучилась, но я бы всё-таки пожурила тебя за такое безрассудство. Ведь ты на выпускном курсе и без пяти минут член партии».
       Действительно, мой кандидатский срок подходил к концу… Партия тогда имела колоссальный авторитет, и чтобы не лопотали нынешние балаболки-журнашлюшки, главная сила партии – простые коммунисты, не прикормленные прогнившим окружением руководства – представляли собою в основном здоровую массу, надёжную опору государства. Только, к большому сожалению, от них мало что зависело в стране. Как вот ныне мало что (пока мало что) зависит от «простого маленького человека», о котором всё чаще упоминается в Диктовках Создателя и время которого, в отличии от времени коммунистов, коих безбожие оттолкнуло в безвозвратное прошлое, скоро наступит!
       В Диктовке от 17 мая 2011 года Создатель прямо указал: «…Как бы ни старались Тёмные силы в России или в мире, даже с учётом того, что злата у них гораздо больше, чем у всех собравшихся вместе (под Моими Знамёнами) простых “маленьких” людей, ПОБЕДА будет за СВЕТОМ, ибо “маленькие” люди без денег несут в своём сердце более ценное для Меня “золото”, и это есть золото Веры, золото Перволюбви и золото накопленной Мудрости – всё то, что всегда побеждает тьму религиозного невежества и духовный блуд».
       А ведь частички «золота» того, уже ушедшего Советского времени, несли в себе простые «маленькие» члены партии, которые были много выше духовно, нежели нынешние играющие в приверженность к религии демократы-прихватизаторы эпохи ельЦИНИЗМА, разграбившие могучую Державу и пустившие по миру миллионы защитников и созидателей этой Державы.
       Но я немного отклонился от темы. Трудно сказать, почему, собираясь лететь в Симферополь, я не очень думал о возможных последствиях и не слишком боялся партийных разборок, которые, кстати, с одной стороны, бывали суровыми, но с другой, партийные органы подходили к людям по-человечески. И тому немало можно привести примеров. Но это уже для книги воспоминаний не о любви, а о жизни курсантской вообще. Возможно, я не думал о последствиях столь грубого нарушения воинской дисциплины, потому что чувства мои к Черноглазке заставляли забыть обо всём…
       Я не вылетел в Симферополь не потому, что одумался, а по независящим от меня причинам. Но ведь это не могло быть причиной размолвки, поскольку Наташа и не надеялась на мой прилёт. Хуже было другое – мы почему-то совсем упустили из виду, что заканчивался год, а каждый год новый начинался обычно сессией, после которой наступали каникулы и у студентов, и у курсантов. Конечно, они вполне могли и не совпасть день в день, но чтобы не совпали хотя бы на недельку, было маловероятно. Перехлестнулись бы дни каникул в любом случае, да и я мог смело лететь в Симферополь, имея при себе отпускной билет, выписанный на законных основаниях. Причём лететь даже в том случае, если бы каникулы и не совсем совпали – Наташа вполне могла пропустить несколько дней занятий – училась она только на «отлично».
       Итак, дело ещё могло как-то поправиться, но в моих мыслях всё повернулось как то странно, словно за октябрьскими праздниками – одна пустота. Отчего? Уж слишком я ждал этой встречи, слишком мечтал о ней, слишком стремился к ней. Неудача выбила из колеи. Металась моя душа, не могло успокоиться моё сердце. Я переживал до неведомого мне прежде отчаяния, и вот это самое отчаяние перенесло досаду мою на ту, которая также как и я переживала и так же как я не была повинна в том, что произошло.
       Что же заставило меня записать номер телефона девушки, с которой познакомился к КПП? Зачем мне нужен был этот номер? Впрочем, записал, да и забыл. Но знакомство на КПП неожиданно дало ещё один толчок к разрыву с Наташей, хотя виновницей этого разрыва девушка, с которой я познакомился во время дежурства, не была.
       Отвечал ли я тогда на Наташины письма? Продолжалась ли наша переписка? Наверное, отвечал, но уже не так как в сентябре и октябре.
       А тут ещё одно испытание совершенно внезапно свалилось на мои чувства к Наташе.
       Во второй половине ноября меня направили в город за билетами в кинотеатр «Россия». Нередко устраивались такие вот культпоходы. Собирали списки желающих, собирали деньги и направляли кого-то за билетами. На сей раз такое задание выпало мне.
       В блокноте, в котором преимущественно записывал стихи, и редко делал какие-то заметки, даже список этих самых желающих сохранился.
       Купил билеты и поспешил в училище. Возле метро «Кузьминки» было множество остановок, но более всего народу собиралось именно у остановки 79-го автобуса. Когда автобус подошёл, я едва протиснулся в салон и оказался рядом с тремя девушками на задней площадке возле кассы. Раньше билеты брали сами. Зайцев было немного, да ведь и билеты стоили очень дёшево.
       До остановки «11-й километр окружной дороги» (МКАД) путь не столь уж и далёкий, но битком набитый, покосившийся автобус преодолевал его за время, превышающее все нормативы для поездки на подобные расстояния.
       На этот раз дорогу мне скрашивали весёлые попутчицы.
       Одна из них, самая шустрая, сразу сообщила, что едут они на танцевальный вечер в училище. Кажется, в тот день вечер устраивала именно наша рота, а потому я и не остался в увольнении до утра, а спешил в училище. Да и билеты надо было раздать.
       Поинтересовался у девушек:
       – А к кому, если не секрет, едете?
       – Я к Мише Сомову? – ответила шустрая. – Знаете такого?
       – Ещё бы!? Вместе Калининское суворовское училище окончили.
       Назвала имя своего приятеля и вторая девушка. Третья же промолчала. Была она самой симпатичной из всех моих случайных попутчиц.
       А к кому едет ваша подруга? – спросил я, указав на девушку в простеньком синем пальто с воротничком и в цветастом шерстяном платке, сквозь который пробивались золотистые пряди волос. Глаза голубые, личико чистое, яркое.
       – Люба едет ни к кому, просто с нами за компанию, – пояснила шустрая.
       – Раз ни к кому, значит, ко мне, – заявил я.
       Так и остался загадкой ответ, который ввёл меня в заблуждение. Если б сказала правду, всё в моей судьбе могло пойти по иному сценарию. Но… Словно кто-то подталкивал в заданном направлении. Я потом не раз задумался, как бы поступил, если бы девушка сказала правду? Собственно и думать было нечего… Если бы узнал, что девушка эта едет специально, чтобы познакомиться с курсантом нашей роты Андреем Коноревым, что у них образовалась компания, конечно бы не стал встревать, не стал бы вклиниваться и предлагать взамен знакомство с собой – не по-товарищески.
       Наконец, мы доползли до останови «79-й километр», пересекли по протоптанной тропинке перелесок и оказались на «золотом километре». Впереди замаячили огоньки КПП, а за ними кое-где сквозь голые в ту пору деревья, уже виднелись освещённые окна фасада главного корпуса училища.
       Проход в училище для приглашённых на вечер девушек был свободным, и они сразу отправились в Дом офицеров. Я же стремглав бросился в роту, раздал билеты в кино и поспешил на танцы, опасаясь, что кто-то успеет опередить и познакомиться с девушкой по имени Люба.
       Дом офицеров сверкал огнями. Я взбежал по ступенькам, открыл стеклянные двери и очутился в фойе с его неповторимой обстановкой. До начала танцевального вечера оставались считанные минуты, и курсанты сновали взад и вперёд, а девушки прихорашивались перед зеркалами, готовясь к танцам.
       Своих недавних попутчиц я нашёл быстро. Поспешил к ним. В автобусе-то хоть и рассмотрел немножко ту девушку, которую звали Любой, хоть и отметил, что она весьма привлекательна, но когда увидел её освобождённой от пальто и платка, когда охватил взглядом распущенные золотистые волосы, сбегающие по жакетке костюма небесного голубого цвета, укороченная юбка которого подчеркивала необыкновенную стройность ног, я буквально замер в оцепенении. Это была настоящая, яркая красавица – классическая блондинка с голубыми глазами и ногами ровными, стройными, о которых говорят, что они растут от ушей. Тут уж влюбился, как говорится, с первого взгляда и не на шутку.
       Начались танцы. Я не пропускал ни одного, опасаясь, что кто-то ещё попытается пригласить Любу, а такие поползновения, как мне казалось, были. Некоторое время возле нас вертелся курсант Андрей Конорев. Но никаких решительных действий не предпринимал, видя, как я оберегаю своё сокровище. Поняв, что прорываться сквозь такой кордон бесполезно, он ушёл на сцену, и вскоре объявили его номер. Конорев неплохо пел, имел весьма яркую внешность, и многие девицы заглядывались на него.
       Я услышал шёпот с разных сторон: «Смотрите, Конорев… Сейчас будет петь Конорев».
       С некоторым налётом ревности я заметил, что и Люба не спускает с него глаз. Но вскоре забыл об этом, потому что Конорев куда-то ушёл, а я остался в компании своих недавних попутчиц и курсантов нашей роты, Миши Сомова и ещё одного парня из его взвода, с которым водила дружбу третья Любина подруга.
       Не знал я тогда, что манёвры Конорева вокруг этой компании совершенно не случайны, не знал, что самая шустрая из подруг, разговорившаяся со мной в автобусе, зачем-то, как уже упоминал, скрыла от меня, что Любу они взяли с собой познакомить с Коноревым, который был другом их друзей.
       Позвали же они её по вполне объяснимой причине. Две подружки каким-то образом познакомились с курсантами, ну и, слушая их рассказы, она тоже воспылала подобным желанием. Две пары сложились, вот и решили третью сложить – все ребята были веселыми и любили шумные компании.
       Снова и снова задаю вопрос, почему же мне ничего не сказали? Но, с другой стороны, как сказать? Что сказать? Ещё может быть и произошло бы какое-то объяснение, если бы мы все не были связаны кадетским братством. Мы с Мишей Сомовым окончили Калининское суворовское военное училище, Андрей Конорев и третий их приятель – Ленинградское СВУ.
       Весь вечер я парил на вершине счастья – таких красивых девушек у меня прежде не было. Я ловил на себе завистливые взгляды своих товарищей и ещё внимательнее охранял Любу, как ценное сокровище…
       После окончания вечера иногда разрешалось провожать девушек до автобуса: поздно, темно, дорога через Кузьминский лес. Я же провожал на совершенно законных основаниях, поскольку в кармане была увольнительная записка до вечера следующего дня.
       Ребята шалили. Кто-то, кажется, как раз Конорев, поджёг трассирующую пулю, извлечённую из патрона, и она крутилась на снегу, разбрызгивая яркие искры. Шли гурьбой. Миша Сомов и его приятель тоже провожали своих девушек до остановки. Я шествовал рядом с Любой, крепко держа её под руку. Андрей сновал между нами, но ничего не говорил и никак себя не проявлял.
       Наконец, мы оказались в автобусе в прежнем составе, если не считать других девушек и других курсантов не из нашей компании. Доехали до метро, затем – кто куда разбрелись. И мы с Любой, оставшись вдвоём, отправились на Казанский вокзал. До Рижского проезда, на котором она жила, удобнее было добираться электричкой.
       Говорили о всякой всячине. Точнее, в основном говорил я. Что-то рассказывал, а она резюмировала отдельными фразами «шикарно» и «ужасно».
       Из электрички вышли на станции «Маленковская». Был тихий и тёплый зимний вечер, каких немного бывает в суровом ноябре, как правило, испытывающим природу на прочность перед встречей с зимними вьюгами. Снег шёл крупными хлопьями, он ложился на платформу, на аллейки, ведущие от неё к большим домам Сталинской постройки, снежинки касались Любиных ресниц, таяли на разрумянившихся от ходьбы, от волнения, от разговоров щечках.
       Мне спешить было некуда – увольнительную дали до вечера в воскресенье, и поэтому мы ещё некоторое время гуляли по аллеям. Потом сидели в подъезде на широком подоконнике между первым и втором этажами. Люба сбегала домой, пообещав показать мне своё фото в журнале, и принесла «Работницу». Молча, протянула мне. Я стал листать журнал, а она сначала немного нервничала, а потом всё-таки указала на четвёртую страницу обложки. Я вопросительно посмотрел на неё. Люба смутилась, поняв, что не узнаю её на фото. Сказала, что пошутила, потом всё-таки призналась. И я тут же развеял сомнения, заявив, что она настолько лучше в жизни, нежели на фотографии, что действительно мудрено узнать.
       Она пояснила, что в журнале опубликована статья о сборщицах Первого Московского часового завода, ну а на четвёртую страницу обложки решили поместить фотографию одной из сборщиц. Вполне понятно, что выбрали самую привлекательную.      
       На следующий день мы снова встретились, потому что я пригласил её в кино. Лишний билет взял заранее, возможно, потому, что хотел пригласить ту девушку, с которой познакомился во время дежурства. После кино снова отправился провожать Любу, но теперь уж почти бегом, потому что к 22.00 нужно было вернуться в училище.
       Договорились, что встретимся в следующие выходные, а они попадали на День Конституции 5 декабря. День Конституции в то время был выходным. А тут ещё вышло так, что к нему примыкало воскресенье. Получалось, что в увольнение нас могли отпустить на двое суток.
       Я предвкушал новую прекрасную встречу, думал и мечтал о ней.
       И вдруг среди недели вызвали на КПП.
       Посыльный приоткрыл дверь и объявил, что ко мне приехала девушка.
       Вспыхнув от радостного предчувствия: «Ну, конечно же, Люба!», я вопросительно посмотрел на заместителя командира взвода старшего сержанта Валеру Фомина. Он молча кивнул, мол, иди.
       Прибежал я на КПП, зашёл в коридорчик перед комнатой посетителей и сразу перед собой увидел Любу, которая стояла в окружении подруг в уголке, возле двери в комнату посетителей. Я увидел сначала её, а потом подруг, потому что она действительно затмевала всех вокруг. Шагнул к ней, протягивая руки, и тут услышал позади себя:
       – Николай, Николай! Куда же ты?
       Обернулся с удивлением. В другом углу, скрытом при входе дверью, стояла девушка, с которой познакомился неделей раньше. Удивился, но даже не остановился, и она повторила вопрос уже почти с отчаянием:
       – Куда же ты, Николай? Это я тебя вызвала…
       Не оборачиваясь, отрезал:
       – Я вас не приглашал!
       Удар ниже пояса… В какое положение я поставил ни в чём неповинную девушку перед подругой?! Ведь когда знакомились, рассказывал, как меня вызвать на КПП, если что. Она обещала приехать как-нибудь и даже спрашивала, можно ли взять с собой подругу, которая хочет познакомиться с курсантом. Я не возражал. Но разве тогда мог предположить, что случится со мной в последующие дни – я имею ввиду своё неожиданное знакомство с Любой. Ну а уж в тот вечер, когда произносил суровую и жёсткую фразу, разве подумал, что обыкновенно случается с теми, кто поступает так, как поступил я? Даже на какое-то мгновение возмутился – с чего это вздумала приехать, не предупредив? Но предупредить-то невозможно. Поэтому слабым, очень слабым было оправдание, которое я тогда нашёл для себя, мол, не приглашал и всё тут. Но ведь не приглашал я и Любу. Тем не менее, к красавице Любе ринулся с сияющим и радостным лицом. Я был уверен, что произошло случайное совпадение, что меня вызвали на КПП и Люба и та девушка одновременно.
       Я был так обрадован, что даже не заметил удивления на лицах Любы и её подруг. Бывают же такие повороты судьбы! Читатели, наверное, уже догадались, что удивление на лицах девушек, которого я не заметил и о котором вспомнил лишь много позже, когда проигрывал в памяти всю сложившуюся ситуацию, было далеко не случайным. Я взял Любу за руку и провёл в комнату посетителей, приглашая туда и её подруг и поясняя, что сейчас и Миша Сомов с приятелем подойдут.
       Я уж не знаю, куда делась та девушка, которую обидел невзначай. Больше я её никогда не видел.
       Мы сели за стол, и я продолжал держать Любины руки в своих руках, не спуская с неё глаз. Курсанты пришли позже, причём, пришли втроём, на что я впрочем, особого внимания не обратил. Хотя надо было обратить. Что, к примеру, было делать в комнате посетителей Андрею Конореву? К нему ведь девушка не приехала. Кстати, он однажды говорил мне, что нет у него знакомых девушек в Москве, поскольку он коренной ленинградец и выпускник Ленинградского суворовского военного училища. Все знакомые у него в Питере, и любимая девушка – тоже. Некоторое замешательство окружающих, которое особенно не обеспокоило меня, быстро прошло. Наконец, одна из подруг, оглядевшись, как потом я понял, чтобы окончательно оценить сложившуюся обстановку, поняла, что уже ничего не переменить, и сказала Любе:
       – Ну, так выкладывай, зачем мы приехали!
       – Всё так ужасно! – жеманно сказала та.
       – Почему? – удивлённо переспросил я.
      Тогда ещё не знал, что эпитеты «ужасный» и «шикарный», «ужасен» и «шикарен» имеют одно и тоже значение. Отличались они разве что интонацией. Впрочем, весьма неуловим характер этого отличия.
       – Я в смысле, что всё шикарно, – уточнила Люба. – Мы приехали пригласить вас всех троих, – она указала на меня и двух курсантов, приятелей её подруг, на пятое декабря в гости. Отметим День Конституции у меня дома.
       – С большим удовольствием! – первым воскликнул я.
       Не обратить внимания на то, что Андрей Конорев после этих слов покинул комнату посетителей, я не мог, но снова не придал этому значения.
Лишь позднее узнал, почему тот вообще появлялся на КПП и что на самом деле планировали гостьи. А в тот вечер я был без ума от счастья. Люба действительно была очень привлекательна, просто верх совершенства. Недаром, её портрет, пусть и не совсем удачный, красовался на обложке журнала «Работница».
       В тот же вечер 2 декабря 1968 года я написал ей первое стихотворение. Конечно, с нынешних моих позиций оно кажется весьма наивным и простеньким, и всё жё я приведу и его, а в последующем несколько других, ибо они оказались своеобразным дневником того времени, поскольку традиционного дневника я не вёл.

Ужель влюблён я? – Даже странно –
Как чудный сон! Из тёмных туч
Прорезал пелену тумана
Твой милый взгляд, как солнца луч…

И образ сказочный, прекрасный
Запал мне в душу – нет уж сил
Бороться с пламенем. Он властно
Пожар мне в сердце поселил!

Любовь, как паводок весенний,
Лучами счастья растопив
Тоску, родит моря стремлений…
Как чудотворен их прилив!

Волны накатам повинуясь,
Мечты к тебе меня несут…
Ветра амурные, волнуясь,
Влеченья песнями поют…

И взгляд уж полон нежной лаской,
И сердце пламенем горит…
И встречи кажутся мне сказкой,
Что в волшебство меня манит.

Судьба ту сказку подарила…
Нет драгоценнее неё,
И с новою, волшебной силой
Моя поэзия поёт.

Несёт меня воображенье
Стрелой в Седьмые Небеса,
Предел мечтаний – нет сомненья
Твоя волшебная краса…

       Это было первое стихотворение, посвящённое Любе. Да и вообще одно из первых стихотворений. Писать стихи я начал совсем недавно, и, наверное, всё-таки толчок к обращению к поэзии дала Наташа-Черноглазка!
      Но как же она – милая Черноглазка? Как же Наташа Гуськова, ещё недавно столь сильно любимая мною? Где стихотворения, посвящённые ей? Стихи я начал писать осенью, кажется ещё до октябрьских праздников. Правда, посвящал их природе, грустному её увяданью. А вот в тот же день, 3 декабря, когда написал Любе, я набросал в блокноте и ещё одно стихотворение. Через день я должен был идти в гости к голубоглазой красавице-блондинке. Значит, уже жил этой встречей. Так зачем же писал эти строки?

Измена! Что ж?
К чему раскаянья?
Как в сердце нож –
Разлуки маянье!

Угасли прежние желания –
Их погубили расстояния.
Теперь уж лик совсем другой
Меня пленяет красотой.

Что ж делать?
Горько от сознания.
Не терпит сердце приказания –
Вольно оно само решать,
Кого любить, о ком страдать.
Его же воли подчиняется
Рассудок – он непротивляется.
Знать, так уж решено судьбой:
Любви в душе пылать иной!..

       Неужели я послал это стихотворение? И чью измену имел в виду? Никаких данных о том, что могла изменить Наташа, у меня не было, да и не могло быть – нужно знать эту несравненную, эту замечательную девушку! Быть может, пытался что-то выдумать себе в оправдание? Мол, не приехала, потому что не хотела? Но ведь знал, что обманываю себя и продолжал обманывать.
       У меня сохранилось всего две фотографии Черноглазки. Но лишь на одной запечатлена она в том далёком августе 1968 года. На фотографии она с двумя подругами. И как же резко отличается она от подруг. Нет, не внешностью. Выражением лица. Грусть, растерянность отразились на нём. Даже сейчас сжимается сердце при виде этой фотографии…
      Теперь я часто пишу стихи. Порой, пишу никому – так, потому что требует сердце, а может, где-то в дальних его тайниках теплится та сила, которая заставляет писать и писать именно ей, Черноглазке, не отдавая себе в том отчёта…
       Да вот хоть это!... Я написал его действительно прогуливаясь по берёзовой аллее дома отдыха, написал как-то так, сразу, мало задумываясь, кому и зачем.

Бреду берёзовой аллеей Подмосковья,
Листвою золотой осенний дождь шуршит.
А сердце рвётся вдаль – оно  полно любовью,
Ты слышишь, как душа с тобою говорит?
       
Ты слышишь, как душа, истомлена печалью,
Лишь о тебе поёт, как в прежние лета,
Златые те лета, серебряной вуалью
Сокрытые от нас? А память так чиста!
       
Я помню твой восторг, когда мы ночью звёздной
Бродили в тишине под ласковой Луной,
Луна ж теперь как тать, и свет её холодный,
Крадётся среди туч – нет дела, что со мной.
       
И дела нет тебе. Давно уж всё забыто?
Лишь дождик на листве, как слёзы на щеках…
И гаснет на устах печальная молитва,
И слышит только Бог тоску в моих стихах!

       Думал ли я в том далёком декабре 1968 года, что спустя четыре десятка лет вдруг напишу необыкновенно печально стихотворение, причём не сразу даже пойму, что корни его уходят в столь далёкое прошлое. И в том далёком прошлом было тоже своё прошлое, не столь далёкое… Всего несколько месяцев отделяло вечер 5 декабря, когда мы – три курсанта Московского Высшего общевойскового командного училища – вошли в квартиру Любиных родителей, от волшебных августовских дней на черноморском побережье.
       Мы ввалились шумной гурьбой. Квартира оказалась очень большой и просторной. Прямо – из небольшого холла – дверь вела в просторную комнату, очевидно, родительскую. Направо – туалет, ванная – двери коих были видны из холла, а далее, по скрытому из глаз коридору, можно было пройти на кухню, сделанную не по хрущёвским меркам. Налево вёл коридор в две комнаты – проходную, довольно-таки просторную. В ней был накрыт праздничный стол. А за нею располагалась небольшая, уютная, Любина комнатка. Это было моё первое знакомство с сим знаменательным для меня в будущем помещением…
       Вечер 5 декабря получился замечательным. Танцевали, пели, смеялись… Все были, по отзывам девушек, и «ужасны», и «прекрасны» одновременно. Но на лексикон я внимания не обращал, поскольку был поглощён своей красавицей.
       Уже за полночь разбрелись по уголкам. Спать никто не ложился. Родители Любины находились в большой комнате, что против входной двери, а мы оказались предоставленными самим себе.
       Я сел в кресло у окна, и Люба устроилась у меня на коленях. Слегка прикрывшись занавеской от других представителей нашей компании, обнимаясь и целуясь, просидели, мы, лишь иногда впадая в полудрёму, до самого утра. А утром все разошлись по своим делам.
       Расставаясь, попросил назначить встречу. Люба помялась, но конкретно ничего не обещала. Сказала, чтоб позвонил, когда буду в увольнении.
       Долго тянулась неделя. Долго особенно потому, что в начале недели, сразу после праздника, наша рота выехала в Ногинский учебный цент. Настроение было приподнятое. Позади такая прекрасная встреча на День Конституции!.. Ну а впереди? Впереди всё казалось ясным, радостным. Даже солнце над полигоном мне светило ярче… И прежде я старался не проводить «ни дня без строчки». Теперь это правило утвердилось само собой, потому что пела душа, а душа поёт стихами…

Встретили нас снова
Морозные оковы,
Суровая метельная зима…
Снежные покровы,
Пять ночей без крова –
Участь нам такая службою дана.

Но ты всегда со мною,
Коль метель завоет,
Заплачет, засвистит как сатана…
Не боюсь купаний
В леденящей ванне
Коль тобой родная душа освещена!

Вынесу всё стойко,
Не свалюсь на койку,
Больничную – не для меня она.

Жди меня, родная,
Ты отлично знаешь,
Для чего готовит нас страна…

Мы не ждём покоя,
Мы готовы к бою,
И не страшно слово нам – война!

Спим не на постели,
Койки нам – метели,
А подушкой служат холода.

Часто мы в походы
Надолго уходим,
И не стоит это нам труда.

Верю, что дождёшься,
И ко мне прижмёшься,
И навеки будешь ты моя!

Хочешь быть моею?
Верностью своею
Докажи на что же ты годна!...
И подпись: «Ногинск 10-11.123.68 года».
       Не свалюсь на койку? Причём здесь койка? Случайна ли строка? Ведь писал в учебном центре, где мороз, ветра продувные, сугробы… И писал о том, что не для меня койка больничная, если рядом любимая. А если нет? Почему же тогда проскальзывали слова надежды, что дождётся меня любимая? Почему в стихах просил доказательств верности? Не помню, чтобы могли быть какие-то сомнения, а вот в поэтических строках они сами промелькнули.
       А после замечательного вечера 5 декабря, опять же ещё не зная, чем обернётся та радость, которую он принёс мне, писал 7 декабря 1968 года:

Тебе моя радость, тебе моё счастье,
Моя заветная далёкая звезда,
Я обещаю даже и в ненастье
Быть любящим и верным навсегда!

Я верю, что когда-нибудь мы вместе
С тобой дорогой радости пойдём…
Мечтать лишь можно о такой невесте.
Тебя не променяю нипочём!

И если ты такая в самом деле,
Не полюбить тебя не смог какой,
Мечтаю, чтобы вечно меня грели
Лучи очей – любимая я твой!

Мечтаю, чтоб меня ты полюбила,
Хочу, чтоб стала ты навек моей,
И чтобы ласки только мне дарила,
Чтоб вместе, рядом были поскорей!

Но если, милая, несбыточно всё это,
Коль не судьба любимым быть…
То просто струнка лопнет в сердце где-то –
Кого же здесь, в конце концов, винить.
 
       Снова сомнения? А, быть может, лёгкое поэтическое кокетство, так свойственное начинающим стихоплётам, которых рано ещё называть поэтами. Или написано просто для рифмы, для красного словца.
       На учебном полигоне продохнуть некогда. Каждый день тренировки по огневой подготовке, занятиям по изучению материальной части оружия и, главное, стрельбы, стрельбы, стрельбы… И ночные, и дневные. Боеприпасов для нашего обучения не жалели.
       Тем не менее, уже 13 декабря на полигоне снова писал Любе:

Я не любил курсантских вечеров,
Ходил на них лишь изредка, уныло –
Там скука не могла свинцовых кандалов
С меня стащить – теперь же, что за диво!

       Да уж, тут себя изобразил этаким уставшим от любовных утех донжуаном, хотя утех-то почти и знать не знал, да и был на самом деле весёлым и задорным парнем.

Я вспоминаю, словно чудный сон
Обычный вечер, танца шаг привычный.
Наскучивший давно оркестра стон…
Всё точно так, но всё и необычно!

       Прямо уж так и наскучил оркестра стон! Оркестр на танцах – редкий гость. Оркестр – это вальсы и другие классические танцы. На танцевальных вечерах уже тогда хозяйничали ансамбли, причём созданные самими же курсантами.

Иль просто на душе мне было веселей?
Иль звонче плыл аккорд оркестра?
Иль ярче лился в зал поток огней –
Лучами солнца, что ль светила люстра?!

Нет, нет – кружили как всегда
Фигуры девичьи по залу, взор лаская,
Но их не видел я – затмила всех одна,
Что в сердце ворвалась, как ветер мая.

Впорхнула зеленью весенней, и на ней
Росинки от дождя сверкали изумрудом…
Душа запела, точно соловей,
Сражённая неповторимым чудом!

И скука улетела сразу прочь,
Безмерной радости сменилась водопадом.
Готов был танцевать без устали всю ночь…
И рифмами осыпать, словно градом!

Пылала россыпь золотистая волос,
Пьянил чарующий и милый взгляд.
И сердце чудным пламенем зажглось.
Что ж это все – любовь иль смертный яд?

       Конечно же, стихи несовершенны, но надо учесть, что писал я, практически не правя и не дорабатывая их. Скользила рука по бумаге, и выливались сокровенные мысли, выливались с пронзительным откровением. Теперь рука тянется, что-то подправить, улучшить, но я останавливаю себя, ведь совершенствование стиля приходит с годами. Что было, то было… Нельзя выправлять…
       И опять озадачивающие сомнения… Тогда я писал, даже не задумываясь о тайном смысле некоторых слов. То подражал одному поэту, то другому – заметно подражание. Заметно подражание и в душевном настрое…
       Писал не только о любви. Писал о природе, о нашей курсантской жизни – вернее в стихотворения как-то само по себе проникало отражение её. Хотелось сказать что-то хорошее, доброе о природе, которая радовала как никогда… Пятидневный выход!.. Тогда ещё не было казарм. Жили в огромных палатках. Где я писал, как мог примоститься? Но писал же…

Чуть блестит зари полоска
Над дорогой полевой,
В мгле предутренней берёзка
Машет веткой, как рукой…

Средь лесов, полей и неба
Затерялись мы в глуши.
Здесь, порой, кусочек хлеба
Делим мы на три души…

       Явная натяжка – кормили нас прекрасно, да ещё и дополнительный паёк полагался на полевые выходы. Впрочем, я же ещё только учился писать.

Далеко от шумных улиц…
Тишина, покой, простор!
С головою окунулись
В нежный леса разговор.

Дом родной для нас – палатка
На полянке, на лесной…
После «боя» спится сладко
В пьяной свежести ночной.

А с рассветом – снова в поле,
Вновь в пленительную даль.
Там твердеет наша воля,
Закаляется, как сталь!...

       И боевое окончание, отражающее тогдашние мысли:

Чтобы русские берёзки
Вечно славились красой,
Чтобы горестные слёзки
Не текли у них рекой…

К ним любовью окрылены
Мы всегда готовы в бой!
Мы поднимем батальоны
Под свинца щемящий вой…
   Снова подпись: Ногинск 13.12.68.

       Я пребывал ещё в радостном, приподнятом настроении, ещё ждал от жизни только всего самого светлого – ждал зыбкого юношеского счастья – счастья любви. А понимал ли, что такое любовь? Уже много позже прочитал в «Откровениях людям Нового Века». В Диктовке от 2 октября 2006 года, так и названной Создателем: «О Любви!» говорится:
       «Если задать вам вопрос о Любви, то ответов и объяснений будет так много, что в этом калейдоскопе может и затеряться Истина и истинное понимание или объяснение чувства Любви! Человек, испытавший этот поток эмоций и чувств, уже никогда не забудет это состояние возвышенности, полёта и будет стараться поддерживать это чувство или состояние всеми возможными способами. Любовь есть состояние полёта Души, когда почувствовав свою половину и испытав великую Гармонию единения, когда от чувства достижения этого баланса начинает ликовать Душа, повышая частоту вибрации до высот Тонких миров».
       Как предельно точно разъяснено! И как сложно понять, испытывал ли то состояние, о котором говорится в Диктовке? Да, действительно человек никогда не забудет то, что ощущал, полюбив. Но ведь я забыл ощущения, связанные с той необыкновенной любовью, которая озарила меня минувшим летом. Забыл о восторженной любви к Черноглазке, причём любви, настолько взаимной, настолько соединяющей наши сердца и души, что даже теперь, по прошествии многих лет волнующей почти что с прежней остротою.
       Если бы мы могли в те далёкие годы, хотя бы одним глазком взглянуть на «Откровения людям Нового Века». Если бы мы знали, что «Любовь это ещё и чувство Гармонии двух Миров, двух начал, когда два Мира, когда мужская и женская энергии, достигают при соединении совершенства!»
Если бы мы понимали, что «Любовь есть энергетическое объединение двух начал и есть поток энергии баланса сил, выделяемый в Космос в виде самой сильной, а значит и плотной, энергии созидания!» Если бы осознавали, что «сильнее энергии Любви нет ничего на Свете. Её поток не только самый мощный, но и самый положительный, открывающий кладовые Души человека! Чувство Любви есть ключ от Души человека, есть состояние восторженности и мечты!»
       Мы же чувствовали, пусть неосознанно, но чувствовали именно то, о чём теперь говорится в Диктовках. Разве я не находился тогда на заснеженном полигоне в «состоянии мечты», в состоянии нереальности Материального мира».
       А поэзия? А поток стихотворных строк, быть может, поначалу и не слишком профессиональных, но уж точно написанных от души. В Диктовке говорится: «Чувство Любви есть состояние творчества, причём творчества не научного или технического, где владеет разум, а состояние творчества Души, а это значит внутреннего Мира человека!»
А ведь поэтическое творчество как раз и есть творчество Души.
       И далее: «Чувство Любви есть состояние творчества Тонкого мира в Материальном мире, потому что творящая Душа, как вы помните, находится в постоянном «Там», в Тонких мирах».
       И каждый из нас, окунаясь в это необыкновенное чувство, испытывает счастье и радость: «Человек, испытавший истинное чувство Любви, не только самый счастливый человек, проносящий через всю жизнь это чувство волшебства и открытых возможностей, но и самый наполненный человек, несущий окружающим людям чувство Добра и Гармонии этого многогранного Мира!»
       И всё же понять, что такое любовь, можно лишь полюбив по-настоящему сильно, ибо: «Человек может сколько угодно влюбляться, но это чувство влюблённости и радость жизни нельзя путать с великим чувством Любви, когда (Я уже говорил) Душа или Души ликуют от радости встречи, когда человеческие проблемы Материального мира уходят на второй план».
       Думал ли я о том, что в ноябре 1968 года меня осенило чувство, которое едва ли можно было назвать любовью. Верно сказано, что «человек может сколько угодно влюбляться». Но Любовь… Любовь это что-то совсем другое, а вовсе не то, что испытывал в ноябре-декабре. Теперь я понимаю, что любовь моя осталась далеко, на юге, в Крыму, там, где жила Черноглазка, ответной любви которой я столь неистово добивался минувшим летом, а потом столь легко отрёкся от своего чувства. Думал ли, что её настроение наверняка значительно отличается от того, в коем прибывал я? Нет, я даже не вспоминал о ней… Всего несколько стишков набросал походя, больше даже для тренировок.
       Но откуда в стихах, написанных на полигоне и посвящённых Любе, постоянные сомнения? Вино любви или яд? Докажи, что будешь верной? Неужели бродили в сознании какие-то предчувствия?
       Но вот, наконец, к выходным мы вернулись в училище, и я решил не записываться в увольнение в субботу – что там суббота. Отпустят поздно, погулять удастся недолго. Потом домой переночевать и к 10.00 в училище. Уж лучше в воскресенье: отпустят в 11.00 и до 22.00. Так и сделал. В воскресенье, получив увольнительную, отправился к бабушке, на Покровку, и оттуда позвонил Любе. Ответ удивил: «Любы нет дома». Я позвонил через полчаса. Результат тот же. Так и прозвонил почти до самого вечера, а потом, когда уже и времени почти не оставалось для встречи, Люба вдруг подошла к телефону и заявила, что должна вернуть мне мою книгу. Мол, мама сказала, что не хорошо держать дома вещи постороннего человека… Я дал почитать старинную, дореволюционного издания книгу о Лермонтове, которая мне очень понравилась. У бабушки было много старых книг. А мне хотелось, чтобы моя любимая смотрела на мир моими глазами. Начинать же это нужно, конечно, с книг. Теперь понимаю, что Наташа бы проглотила эту книгу, и мы бы потом долго разговаривали о ней. Люба же даже не пошевелила страницы…
       И вот мы встретились с ней. Нет, оказалось, что не только из-за книги. Люба уклонилась от поцелуя, протянула книгу, долго мялась и начала со своего излюбленного «ужасно», «всё ужасно». Одним словом, она с большим трудом объяснила, что я попал не в свою компанию, что везли её подруги знакомить с другим курсантом, приятелем их друзей. Да и приглашать она приезжала не меня, а именного того курсанта.
       – Кто же он?
       Люба уклонилась от ответа и поспешила распрощаться. Да и мне пора уже было бежать в училище. Можно представить себе, каков это был путь, можно представить моё состояние… Оно неописуемо. Как будто свет померк. Даже друзья заметили, что я не в своей тарелке. Ведь почти все были свидетелями моего увлечения, поскольку на вечера, которые устраивала наша рота, ходили чуть ли не всей ротой.
       Когда я узнал, что курсантом тем был Андрей Конорев, поразился. Ведь на минувших крупных войсковых учениях, на которые привлекался специально сформированный для этого курсантский полк, мы были с ним постоянно вместе, как лучшие друзья. И в боевом охранении, и ночью на дежурстве в окопах. И даже продукты покупали на двоих и держали в одном вещмешке. Командование разрешило закупить дополнительный паёк в виде сгущёнки, печенья и прочего. В боевом охранении службу несли тоже вместе. О многом говорили долгими морозными ночами, кутаясь в тулупы и укрываясь от ветра в заснеженных траншеях. Многим делились друг с другом. Как же такое могло случиться теперь?
       Обидно и то, что вся компания состояла из выпускников суворовских училищ, причём один из ребят был однокашником моим по Калининскому СВУ.
       Я был раздавлен морально, поскольку жил уже новым знакомством, и, казалось, влюблён без памяти. Вот это теперь мне представляется самым удивительным и непонятным. Почему же даже не вспоминал о Наташе, ведь то, что питал к ней искренние и серьёзные чувства, ещё недавно сомнений не вызывало. И вдруг такой поворот, причём, мне и в голову не приходило подумать о том, как поступаю с Наташей, что просто предаю её. Впрочем, в то время не только я – все были далеки от мыслей о том, что мы за свои поступки должны отвечать и отвечаем, прежде всего, перед Богом, но и не только перед Ним, а также перед людьми, которым делаем больно.
       А разве перед тем, как мне сделали больно, я не сделал больно другому, очень близкому мне человеку? Просто не думал об этом, потому что увлекся красотой, потому что забыл обо всё на свете…
       Как устроен мир!? Человек переживает, мыслит… А мысль – это энергия! Не нужно ничего и никому желать. Мысль сама помимо желаний, вершит дела, которые кому-то несут радость, а кому-то горе. Теперь это понимаю. Тогда не понимал.
       История с настоящей любовью, сменившейся лёгким увлечением, а затем довольно сильной влюблённостью и разрывом лишь много позже вдруг высветилась в мыслях моих совершенно в ином плане. Она стала причиной целого ряда событий, которые тоже в то время воспринимались, как случайные. И вдруг спустя годы выяснилось, что из главных действующих лиц того амурного происшествия в живых остался из мужской половины только я. А те, кто столь жестоко поступили со мной, рано ушли из жизни. Впрочем, разве могло это быть наказанием за меня, предавшего большую свою любовь? Конечно, причины иные.
       С другой стороны, событие, в котором повинны были те ребята, сыграло роль в крушении семьи… Казалось бы, подумаешь, краткое знакомство, подумаешь, смена знакомого, с которым и отношений-то никаких ещё не сложилось… Но дело в том, что всё повернулось совершенно неожиданным образом. Я был искренне увлечён, а для Конорева, как выяснилось, всё было лёгкой забавой.
       Но случившееся дало мне резкий толчок в творчестве. Прежде я лишь баловался рифмой, а после разрыва написал новой знакомой несколько весьма приличных посвящений, которые так и не передал, а разрыв обозначил строчками, поистине поэтическими:

Я вырываю из блокнота
Свои разбитые мечты…

       Спустя годы я прочитал в «Откровениях людям Нового Века» то, о чём как будто бы и знали, но, зная, не отдавали отчёта себе:
       «Но, самое главное, чувство Любви, всё же есть чувство Гармонии двух начал (мужского и женского), есть чувство Гармонии Душ!!!
       …Человек (или Душа человека), которому посчастливилось найти свою вторую половину, что, поверьте, происходит крайне редко, выделяется из толпы, хотя бы тем, что воспринимает этот Мир как Рай, в котором всё подчинено этому чувству взаимопроникновения Душ!
       «Мир как рай!». Если бы я смог себе представить некоторое подобие рая, то всё вместилось бы в одно волшебное видение – изумрудное море, ласковая волна, омывающая золотистый пляж и Черноглазка, моя Черноглазка, такая родная, такая близкая…. Черноглазка в моих объятиях! И взгляд глаза в глаза, и отражение рая в глазах друг у друга!
       Да, воистину «Души людей, нашедшие друг дуга, формируют идеального человека будущего для Тонких миров, а это значит и для Тонких, звенящих энергий высокого полёта».
       Но увы… Я потерял всё это. И мне осталось с болью вспоминать о своих «шатаниях и бросках» в 1968 году. И весьма странная зимне-весенняя попытка жениться ещё на третьем курсе, и летняя большая любовь, и осенне- зимнее увлечение на четвёртом курсе, разрушившее эту любовь, которая – теперь я уверен – была той самой Подсказкой Создателя, о которой говорится в «Откровениях…»
        То был неосознанный поиск своей второй половины, причём поиск, явно неумный, ибо отвергая настоящее, я погнался за призрачным и эфемерным.
       В одной из Диктовок я недавно прочитал:
       «Ваши шатания и броски по выбору своей второй половины как раз и характеризуют ваш низкий уровень нравственности и морали, ибо женщина для вас в большей степени есть самка для продолжения потомства, а не Духовная часть вашего Единого Целого».
       В то время я, конечно, был далёк от мыслей о продолжении рода, но предательство своей любви как раз и демонстрирует не слишком высокий, мягко говоря, уровень моей нравственности в то время. Ещё в августе я был чист в мыслях. Был чист в мыслях и в первые осенние месяцы, когда писал своей Черноглазке необыкновенно нежности письма, получая от неё послания, ещё более достойные, нежные и яркие, нежели мои.
       В «Откровениях…» говорится:
       «Человек, чистый мыслями (помыслами) есть Гармоничный человек, который в женщине видит, прежде всего, Духовного партнёра, Духовную половину, соединение с которой делает человека Полным и, соответственно, естественной частью Целого!
       Чтобы стать частью Целого, человек должен стать Гармоничным (Целым) в Духовном плане; ведь, как Я уже сказал, соединение энергий «Инь» и «Янь», соединение мужского и женского Начал на Духовном уровне, есть основа поступательного, эволюционного развития Мира.
       Энергообмен Вечности на планете Земля, в плотном Мире начинается с достижения Гармонии двух начал на Тонком уровне (мире)».
       Ещё не понимая в полной мере, что такое духовность, а точнее, может быть, и понимая, но не примеряя её к себе, к своим действиям, к своим чувствам, я интуитивно ощущал, что Черноглазка бесконечно родной и близкий мне человек. Создатель говорит, что «выбор «второй половины» есть и должен быть вашим стремлением к Любви и Гармонии!»
       И далее: «При первом выборе Я всегда рядом, но все остальные выборы человек делает сам, и выражение «...вторая жена от Лукавого» есть лишь констатация вашего пребывания в Мире низких вибраций, где хозяйничает Лукавый!»
       Да, всё это так. Но я презрел Любовь, дарованную Богом, и получилось так, что уже первая жена была от Лукавого. В этом не трудно убедиться, проследив весь ход событий, приведший к женитьбе…
       Недавно я нашёл стихотворение в блокноте, на котором стояло посвящение «Н.Г.» Значит, я всё-таки писал Черноглазке стихи не только 3 декабря. Под одним из стихотворений указана дата: «Январь 1969 года».
 
Меж нами серыми холмами,
Бессчётной лентою дорог
Прошёл разящими шагами
Безжалостный жестокий рок…

И вдаль былого колесница
Умчалась, замер стук колёс –
Дней лета чудная зарница
Уж не оставила и грёз!

И нет надежд на возрожденье,
Допета песня до конца…
Порой ещё живёт сомненье
Как возглас павшего бойца.

Уж сердце пленено другой,
Пожар любви горит иной…

       Да пожар горел, пылал, но недолго. И остались лишь строки стихотворений в курсантском блокноте…      
       А Любе я писал весь декабрь, и стихи, как уже говорил, стали своеобразным дневником, отражающим мои чувства.
       Следующее стихотворение написано уже в Москве, и под ним стоит двойная дата: 15 – 16 декабря всё того же 1968 года… Значит, это уже написано после возвращения из Ногинска и похода в увольнение, столь ожидаемого и столь непредсказуемо окончившегося. Уже в училище я написал:

Как ждал, родная, этой встречи!
Томился жаждою любви…
И долгожданный встречи вечер
Молил: «Меня благослови

На твёрдость в леденящей буре!»
Всё перенесть помочь просил.
Волнами нежными «Амура»
Он придавал мне столько сил!

И вот, казалось, час желанный
Настал. Волшебный тот порог,
Что ждал я как небесной манны,
Переступить вот-вот я мог!

На крыльях я летел незримых,
Твои уж чувствовал уста,
Но счастье вдруг промчалось мимо,
Смахнув прекрасный стих с листа…

Удар ужасен, неожидан,
Свинцовой тучею повис…
Сражён! К чему теперь обиды?
С вершины счастья сброшен вниз!

Судьба жестока! Что поделать?
Порою, рубит нас с плеча.
Как будто в рану въелась щелочь…
Иль колет остриём меча.

Теперь к другому от меня ты,
В душе оставив горький след,
Ушла, осколками гранаты
Порвав в клочки надежды свет…

Ужель всё кончено? Не верю…
Тебя люблю. Секрет ведь в том.
Тревожить далее посмею,
Хоть и мечтаешь о другом…

Сейчас пускай я брошен наземь,
Но поднимусь – сомнений нет…
Пускай облит ушатом грязи…
Твой сокрушающий ответ…

Но не обманет свет предчувствий –
Он ярок, радугой манит.
Я не ищу твоих сочувствий,
В него лишь верю как в гранит,

Что не рассыпать грозной бурей,
Палящим не смести огнём…
Сама узнаешь это вскоре…
Уж через год осенним днём!

Так будет – знаю! Точно будет:
В том убедишься ты сама.
Ничто любовь уж не остудит –
Пылает ярче всё она!

Что ж, до свиданья, дорогая,
Не говорю тебе «прощай»,
Измена не навечно, злая
Нас разлучила. Так и знай!

       Сражён!.. Да ещё как!..
       В конце 1968 года я внезапно серьёзно заболел и оказался в санчасти. Не просто так оказался, а с воспалением лёгких. А ведь был, как и все мои товарищи, в достаточной степени закалён, и попадал в санчасть разве что во время эпидемий. Это когда объявлялся карантин, а курсанты не умещались в санчасти, и нас раскладывали по разным помещениям. Однажды пришлось лежать в бассейне, в другой раз – в спортивном комплексе. Это было длинное здание, вытянутое вдоль стадиона.
       Что привело к болезни? Ведь после возвращения из учебного центра я ещё успел сходить в увольнение и выслушать от своей новой знакомой Любы то, что мы более не будем встречаться…
       А уже на следующей неделе попал в санчасть с высокой температурой. Я был как в бреду, но не от температуры, а от потрясения. Тогда я бы мог посчитать, что именно потрясение и привело к болезни… Мог посчитать, если бы задумывался, но… Теперь совершенно ясно, что потрясение было не причём. Теперь это ясно, потому что мы имеем разъяснение Высшего Космического Разума по поводу того, что приводит к болезням. В диктовке «Духовность и болезни» от 6.02.05 говорится: 
       «Всё вам кажется, что болезни, недуги от вашего материального поведения, от простуд и эпидемий.
       Но не так всё это. Ваши недуги, которые вы упорно лечите таблетками и микстурами, – совсем не от внешней, окружающей среды.
       Истоки болезни, любой болезни надо искать в себе, надо искать в своём поведении по отношению к ближнему своему».
       Стоит внимательно проанализировать те болезни, которые посещали нас в течении жизни и станет ясно, когда и по какой причине мы заболевали.
       Теперь мне понятно, что причиной воспаления лёгких стало моё «поведение по отношению к ближнему своему», по отношению к Черноглазке, ничем не заслужившей моего предательства.
       Я лежал и писал стихи… Тогда и родились строки «Я вырываю из блокнота свои разбитые мечты». Я написал их, когда действительно вырвал из общей тетради всё, что посвящал Любе. Впрочем, вырвать вырвал, но не уничтожил, и многое сохранил в курсантской записной книжке.
       Но ведь не было сердце никем занято, и не горел пожар любви… Ведь ещё совсем недавно, 21 декабря, восклицал, получив жестокий удар от той, которую, казалось, полюбил и ради которой забыл свою первую любовь…

Чего ж хочу теперь?
Любви?
Её так просто не найти…
Да есть ли на краю Земли
Такая, что должна прийти…
Прогнать в душе моей печаль
И унести сомненья вдаль?
Ведь есть прекрасная душой,
Так с кем же, ко ли не со мной
Она сейчас?
Пройду весь свет!
Настанет час, теплом согрет
Её очей, что топят лёд огнём свечей….
Зовут вперёд сквозь темь ночей…
Где девушка мечты моей?
Да только нет её нигде…
И меркнет свет, и я в беде…
И снова грусть идёт грозой
Не вижу путь – закрыт слезой…
Но верю в день и в солнца луч,
Сейчас путь темь и стая туч над головой
И рвёт мне душу ветра вой…

       Да, стихи несовершенны, но они как дневник чувств… Стихи, стихи… Они помогают восстановить картину тех лет, когда закладывались основы моих сердечных неурядиц…
       Кому я писал?

Зачем былого колесница?
К чему уж прошлого разбег?
На небе чудная зарница
Уж не оставила и вех,
Любовь – алмазная Царица –
Вдруг превратилась в талый снег.
Осталось только нам проститься,
Искать в другой любви утех!
 
      Стоит дата 17 декабря 1968 года.
       И вот строки, которые уже упоминал:

Я вырываю из блокнота
Свои разбитые мечты,
И в сердце словно рвётся что-то,
Им до сих пор владела ты!

Лишь потому я обещанье
Спешу исполнить, шлю своей
Любви негаснущей сказанья,
Последний всплеск счастливых дней!

Не всё, прости меня, не в силах
Я всё тебе в письме послать…
Уж те, что слишком упразднила
Судьба, при встрече прочитать

Тебе смогу, придёт их время…
И пусть далёк его черёд,
Землёй засыпанное семя
Ведь непременно прорастёт!

Сейчас они смешны, не боле:
Когда писал, не знал о том,
Что лягут в сердце острой болью
Твои слова воскресным днём.

И те, что ты получишь, тоже
На время потеряли смысл…
Но не навечно: быть не может…
О том не допускаю мысль!

Отход – не значит пораженья,
Он вовсе даже не разгром,
А вестник контрнаступленья,
Как лета вестник первый гром!

Я не сдаюсь, запомни это –
Лишь жду счастливую звезду,
Не лжёт предчувствие поэта,
Беду любую отведу…

Пускай туманом день затянут,
Смеётся чёрный рыцарь рок…
День счастья только ли оттянут –
Но не сразил его клинок!

Да, ранен я и ранен больно,
Но не смертелен был удар…
Печали говорю: «Довольно!»
Любви не погасить пожар!

И ты вернёшься – нет сомненья,
Растопится разлуки тьма,
Как с первым вешним потепленьем
Приходит каждый год весна!
       Итак, 17.12.68 г.

       Я писал это в санчасти, сражённый воспалением лёгких, а ведь ещё недавно говорил, что не сломит болезнь. Не сломит, если не сломлен дух. Да и болезнь, как теперь понимаю, дана неслучайно…
       А писал опять Любе…

Возврата не бывать к былому,
Не воротить былое вспять.
Ушла однажды ты к другому –
В грядущем можешь вновь предать!

       А всё же надежда оставалась. И я написал стихотворение, которое выделялось из всех уже почти профессиональной завершённостью.
      Дата не стоит, но это, видимо, уже в 20 числах декабря, когда выписался из санчасти:

Струна оборвалась, ничто её не свяжет.
Она надрывным звуком сердце обожгла!
Тебя за боль мою судьба ещё накажет –
Мечты твои сожжёт, как ты мои – дотла.

И всё ж тебе беды и зла я не желаю,
Хочу в последний раз тебя предупредить:
Когда ты всё поймёшь – а это будет: знаю,
Мне весточку пришли – смогу тебя простить!

А гордости твоей задачу облегчая,
Условие скажу: пиши лишь адрес мой.
Я сразу всё пойму, и счастье разгадаю,
Коль от тебя ко мне придёт конверт пустой!..

       Это написано 24 декабря 1968 года. Началось прозрение, медленное, но верное. Ибо на следующий день я уже писал «С.П», то есть Светлане Портновой:

Сравнить ли тебя с былинкою,
Что в поле чистом качается?
Иль тонкою паутинкою,
Что мчится за ветром вдаль?
А может, с нежной росинкою,
На зорьке что загорается,
Иль с изумрудной слезинкою,
То, что родит печаль?
Ведь ветер сомнёт былинку,
Высушит он росинку,
Слезинку смахнет рывком…
И рассеет как дымку
Твой образ в сердце моём!..

       Ещё 25 числа я писал Любе, но под вечер написал печальное стихотворение…

Брожу в толпе испепелённой
Однообразных серых дней,
С душой больной, уединённой –
На свете нет ведь близкой ей.

И часто чёрной, злой печалью
Она полна, просвета нет,
Тумана бледною вуалью
Погребены лучи надежд…

Лишь в рифме вижу утешенье,
Но не велик его лимит…
Ничто не вечно: вдохновенье
Боюсь, что тоже улетит!

И тяготит меня ненастье,
Без цели в жизни в сердце лёд,
И так мне хочется участья…
И одиночество гнетёт!!!
26 снова взялся за стихи патриотические:

Когда рыданьями пурги
И лютой бурей поле встретит,
До боли волю напряги:
Иди вперёд, туда, где светит
Немеркнущей Победы свет,
Отцов, прошедших смерть и войны…
Священней подвигов их нет –
Так будь их памяти достойным.
Когда усталость валит с ног,
В пути не видно облегченья,
Не смей сказать, что ты не смог
Верх одержать над утомленьем.
Пусть дни учёбы нелегки,
Но ты хранишь покой Отчизны,
В минуты трудны тоски
Не допускай, Защитник Жизни!
26.12.68 года…

        Да, мы жили не только любовью! Мы были охвачены ещё одним великим чувством – чувством долга перед Родиной, которое тоже ведь основывалось на любви к тем же берёзкам, что склонялись над лесными дорогами, по которым проходили колонны нашей бронетехники.
        Мы учились любить своих любимых, но с молоком матерей наших мы впитали чувство высокой любви – любви в Родине. Вот и теперь я нередко пишу об этом в поэтической форме:

Я пройду по равнинам и долам,
По берёзовым рощам пройду,
И в бескрайних могучих просторах
Чудный образ России найду.

Припев:

На поля ночью выпадут росы,
И затеплятся в небе огни,
Млечный путь, словно девичьи косы,
Позовёт меня будто магнит.

Зажигает хрустальные слёзы
Зорька в нежной траве мураве,
И на реках песчаные плёсы
Золотятся в рассветном огне.

В полдень высушит росные слёзы
Солнце ясное Русской Земли,
О тебе мне расскажут берёзы,
О глазах же твоих родники…

       Любовь к Женщине, любовь к Родине! Высочайшие чувства человека. Можно ли их соединить в одном поэтическом всплеске восторга? Можно! «Да можно!» – сказал мне композитор Евгений Мирошниченко, прочитав одно из стихотворений, родившихся у меня в начале Нового Века.
       На стихотворение это натолкнула расшифровка знаменитого Фестского Диска, сделанная Г.С.Гриневичем:
       Я назвал его «РОСИЮНИЯ»
       «Росиюния чарует очи. Никуда от неё не денешься, не излечишься. Не единожды будет, услышите:
      – Чьи вы будете, Русичи, в кудрях русых шлемы?
      Разговоры о вас не есть ещё!               
      – Будем её мы в этом мире Божьем». 
                (Фестский диск. Перевод Г.С.Гриневича)
   
Есть  в мире Божием Земля жемчужная,
Родная наша сторона.
И в яркой зелени, и в снежном кружеве
Милее всех других она.
И Солнце Русское над Росиюнией,
И голубые небеса,
Веками славится золоторунная
Её волшебная краса.

Ты, Росиюния, страна прекрасная,
Ты Богородицы Светлейший Дом,
Роса хрустальная и зори ясные,
И колокольный перезвон.
Поля пшеничные, как косы русые,
Глаза озёр и плёсы рек,
Берёзки белые и песни Русские
Приворожат к себе навек.

Такая хрупкая, такая юная,
Такая ясная, как свет весны,
Ты словно Зоренька из Росиюнии –
Милы мне Русские черты.
Гляжу в лазурные, гляжу в небесные
Я в родниковые глаза.
Признаюсь милая, признаюсь светлая,
Что наглядеться в них нельзя.

Голубоглазая, ненаглядная,
Такая чистая, как свет зари,
Чаруешь очи ты, как Росиюния,
Кудрями русыми манишь.
Куда тут денешься и не излечишься
От этой солнечной мечты?
Я у Творца прошу, чтоб в мире Божием,
Светила Зоренькою ты…

        Но ещё далеко было до осознания высшей формы любви – ЛЮБВИ К БОГУ!