Ловец снов - Сцена в такси

 Во дворец культуры я приехал в компании Муна-старшего, знал, что тот уедет раньше меня, а поэтому еще в самом начале вечера заказал такси. Водитель приехал минут на двадцать раньше: когда я отделался от Оливии и журналистов и вышел из здания, машина уже ждала меня.
 
   - Темная площадь, восьмой переулок, - сказал я водителю.
 
   - Хорошо, доктор Дойл. Только нам придется сделать небольшой крюк: авария на главном шоссе, полиция закрыла движение, и на соседних дорогах сейчас такие пробки, что до старой части города мы доберемся разве что к утру.
 
   - Я не тороплюсь.
 
   Таксист закивал, бросив на меня взгляд в зеркало заднего вида, а я поудобнее устроился на заднем сидении... и в этот момент понял, что в такси не один. Мне не нужно было поворачивать голову и смотреть на соседа: я знал, что это Теодора Барт. Она сидела на расстоянии вытянутой руки от меня и внимательно, пытливо изучала мое лицо. В такси царил полумрак, но на зрение она никогда не жаловалась.
 
   - Добрый вечер, доктор Дойл, - сказала она негромко.
 
   - Добрый вечер, мисс Барт. Или вы предпочитаете обращение "миссис Мун"?
 
   - Я предпочитаю обращение "Теодора".
 
   Она знала, что никакой я не доктор Дойл, а я, в свою очередь, знал, что она не Теодора Барт. Авирона - вот как звучало ее темное имя. Бывший Хранитель Темной библиотеки. Бывший каратель. Наставница Даны, которую та выбрала в тот момент, когда впервые появилась в Темном Храме. Моя наставница - она выбрала меня сама, когда я переступил порог Библиотеки. Одна из старейших членов Ордена, хоть тут и полагалось добавить приставку "экс".
 
   Сэму, конечно же, льстил тот факт, что он был женат на женщине намного моложе него... но он и подумать не мог, что его жена прожила на этом свете почти четыре тысячи лет. Она жила в Треверберге, действительно держала картинную галерею, кажется, даже сама занималась искусством. Собственно, на этой почве они с Муном-старшим и сошлись. Красивые женщины всегда были его слабостью, а мимо Авироны не могло пройти ни одно существо, смертное или бессмертное.
 
   Держу пари, за короткий период их брака она выпила из него немало крови. Правда, взамен давала свою, и с завидной регулярностью: это было видно невооруженным глазом, так как в свои почти шестьдесят он выглядел максимум на сорок. Интересно, как происходил процесс "кормления"? Она подмешивала ему кровь в еду или же пользовалась классической формулой - поила его ей во время секса? Я склонялся к последнему варианту. Бедняга Сэм. Их расставание далось ему тяжело. Но до этого он был по-настоящему счастлив - конечно, это счастье только отдаленно напоминало те эмоции, которые испытывают каратели после клятвы предназначения... но за эти четыре года он ничем не болел. А для смертных, которые болеют постоянно, это уже большое счастье.
 
   - Хорошо, Теодора, - нарушил молчание я. Если уж карающая десница Великой Тьмы втянула меня в игру с Авироной, то играть нужно было по ее правилам. - Теперь, полагаю, мне нужно развлечь даму беседой?
 
   - Езжайте, - бросила она таксисту. - Сначала отвезите доктора Дойла, а потом - меня.
 
   Водитель пропустил несколько машин и, вырулив со стоянки, поехал по направлению к центру.
 
   - Я ваша большая поклонница, доктор Дойл, - снова заговорила Авирона. - Я даже купила пару ваших картин... вы в курсе?
 
   - Нет. Я не слежу за их судьбой.
 
   - Жаль. Одна из них - та, где мужчина стоит на берегу океана в шторм... как же она называется? Ах да. "Творец". Я правильно перевожу? Латынь мне никогда не давалась...
 
   - Более близким словом будет "Создатель".
 
   Проблем с языками у Авироны не было, будь то латынь или темный язык, на котором писали наши книги.
 
   - "Создатель", - повторила она с чувством. - Тогда полотно приобретает совсем другой смысл... если мы говорим о темном смысле. Его в ваших работах намного больше, чем смысла светлого. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Мой могущественный покровитель говорит то же самое.
 
   Мы оба знали, кого она имеет в виду, говоря "могущественный покровитель". При мысли о том, что Ариман ходил по залу под руку с Авироной и изучал мои полотна, мне становилось не по себе. Может, в границах светлого мира мое творчество и имело какой-то вес, но в его глазах все это выглядело как первые наброски молодого художника - те самые, которые он рисует на последней странице тетради во время скучных уроков математики.
 
   - Не знаю, что и сказать, Теодора. После того, как картина готова, судить только зрителю...
 
   - Жарковато тут, не находите?
 
   С этими словами Авирона сняла жакет и осталась в вечернем платье. По правде говоря, не знаю, можно ли было его назвать таковым: если впереди дизайнеры расщедрились на кружева, шелк и вышивку, то на спине явно сэкономили на ткани.
 
   - Я хочу написать статью о вашем творчестве, доктор Дойл, - внезапно заявила она прямо в лоб. - Что вы об этом думаете?
 
   - Какой приятный сюрприз! Не знал, что вы занимаетесь журналистикой.
 
   - Я любитель. - Она сняла перчатки, причем сделала это нарочито медленно, и этот жест показался мне чересчур откровенным, если не бесцеремонным. - Так вы согласны?
 
   Я достал портсигар, открыл его и протянул Авироне.
 
   - У меня нет причин для отказа. Угощайтесь.
 
   - Спасибо. - Она взяла сигарету и прикурила от моей зажигалки. - На выставке я увидела работу...
 
   - Только, умоляю, не спрашивайте, откуда у меня берутся идеи.
 
   - О нет, доктор Дойл. Этот вопрос бессмысленно задавать творцам... особенно если их гений так же непостижим, как ваш.
 
   Я и понятия не имел, что за игру она затеяла, но меня разбирало любопытство.
 
   - Так на какие же мысли вас натолкнул мой непостижимый гений?
 
   - На выставке была картина, которую вы назвали "Когда приходит время жить". Женщина, сидящая на берегу озера. Скажите, вы рисовали ее в Треверберге?
 
   - Да, конечно. Над крупными вещами я работаю только в мастерской. Когда я в отъезде, то беру с собой исключительно альбом с набросками. Часть из них потом переношу на холст, если идея получает развитие.
 
   - У вас великолепная зрительная память. Я была уверена, что вы рисовали пейзаж с натуры.
 
   И далась же всем эта картина. Я думал о ней целый вечер, но так и не мог понять, что в ней такого. Сначала она заинтересовала обоих Мунов, потом - Оливию, потом - Лорену, и вот теперь Авирона расспрашивает меня. Вот бы еще понять, о чем. А, самое главное, зачем. В то, что она пишет статью, я, конечно же, не поверил. Как и в то, что она расспрашивает меня из любопытства.
 
   - Я никогда не видел этого места, Теодора. Я его придумал.
 
   - Придумали? - переспросила она. Удивление было сыграно на пять с плюсом - я оценил. - Тогда пейзаж удался вдвойне... а женщину с картины вы тоже придумали?
 
   - Это было несложно. У нее ведь нет лица.
 
   - А ее татуировка? - полюбопытствовала Авирона. - Это часть образа?
 
   - Я часто рисую этот символ, просто в большинстве случаев на темном фоне, и его сложно заметить.
 
   Авирона сделала пару затяжек и, опустив стекло машины, стряхнула пепел на улицу.
 
   - Давайте пофантазируем, доктор Дойл, - предложила она. - Если бы вы решили нарисовать эту женщину в другом ракурсе, как бы она выглядела?
 
   - Будь она самой красивой женщиной в двух мирах, светлом и темном, с вами она не сравнилась бы никогда.
 
   Отвечать Авирона не торопилась. Она выдержала долгую паузу, во время которой смотрела в окно, а потом повернулась ко мне. Иногда я думал о том, что это популярное выражение - "самая красивая женщина в двух мирах, светлом и темном" - было придумано для тог, чтобы описать ее красоту. И она на самом деле была очень красива. Но, к сожалению, запечатлеть это не удалось бы никому. Красота у Авироны была слишком совершенная, законченная для того, чтобы позволить заключить себя в статичные рамки. При всем при этом в ней не было ни намека на что-то светлое и духовное: только мгла, что-то порочное, животное и плотское. Слишком животное и плотское, чтобы вообще кому-то принадлежать.
 
   Я был уверен в том, что Авирона читает мои мысли, но не считал нужным их скрывать. Во-первых, потому, что правила игры позволяли. Во-вторых, потому, что в этой ситуации наши позиции не были равными: она могла читать меня как открытую книгу даже в том случае, если бы я попытался спрятать свои мысли подальше. Что-нибудь она да уловила бы. А то, что не уловила, прочитала бы позже, дождавшись, пока я ослаблю контроль. Мало кто из старших карателей мог играть с ней в эту игру, я был одним из немногих, кто был способен не подпускать ее достаточно близко к своему сознанию - но дорогу туда она рано или поздно все же нашла бы.
 
   - Приятно слышать, доктор Дойл. Вам уже говорили, что вы очень привлекательный мужчина? Мне кажется, вы женились слишком рано. Уверена, вы подумываете о том, чтобы еще немного погулять.
 
   Мне вдруг мучительно захотелось прикоснуться к ней. То, что когда-то было между нами, по темным меркам произошло совсем недавно, почти вчера. Я до сих пор помнил, какова на ощупь ее кожа, узнал бы ее запах из тысячи других запахов. Но лучше всего мне запомнилось то ощущение абсолютной близости, полного слияния друг с другом, которое нам довелось испытать. Ощущение непередаваемо неправильной, иррациональной, невозможной - и одновременно такой желанной близости, ради которой можно было совершить любое безумство, нарушить любой закон, перейти любую границу, не задумываясь о последствиях.
 
   В другой ситуации я тут же заставил бы себя переключиться на что-то другое, но сейчас я думал о том, что до моего дома еще больше часа пути, и это если не учитывать пробки - а в них мы обязательно попали бы. Целый час, долгие шестьдесят минут. Неужели мы потратим целый час на словесные баталии? Авирона снова смотрела на меня - теперь уже неотрывно - рассеянно накручивала на палец прядь волос и улыбалась. И эта улыбка явно не относилась к числу "светских".
 
   - Ведь подумываете? - повторила она часть сказанной ранее фразы, на этот раз, почти шепотом.
 
   От желания поцеловать ее у меня уже кружилась голова. Такси как раз стояло в одной из пробок - сколько еще таких на пути? - и водитель, конечно, заметил бы это... но, как и бывает в таких случаях, в последний момент тактично отвел глаза.
 
   - А вы, оказывается, не такой джентльмен, доктор Дойл, каким вас считают.
 
   Этот комментарий относился к моим мыслям, и я понял, что предыдущий уровень игры пройден.
 
   - Грязная игра, Авирона. Читать мои мысли - еще куда ни шло, но внушение - это уже чересчур.
 
   - Ты ведь сам знаешь, что мы никому ничего не внушаем, Винсент. Наши желания прячутся где-то глубоко внутри... просто их нужно достать. Кто-то должен показать им выход.
 
   - Лучше скажи прямо, чего ты хочешь.
 
   - Расскажи мне, кто эта женщина. И я оставлю тебя в покое.
 
   - Мы с Лореной решили, что ее зовут Брианна. Такой ответ тебя устроит?
 
   Реакция Авироны была неожиданной: ее будто ударили по лицу. Она выпрямилась и наклонилась ко мне - так, словно хотела услышать мою последнюю реплику еще раз.
 
   - Брианна? - переспросила она.
 
   - Да.
 
   - Где сейчас картина? Осталась в выставочном зале?
 
   - Нет. Я подарил ее Лорене. Она ей очень понравилась.
 
   Авирона откинулась на спинку сидения и закусила губу. Я тоже решил позволить себе небольшую вольность и прочитал ее мысли... точнее, попробовал прочитать, так как меня ждал неприятный сюрприз - тяжелая свинцовая пустота. Та самая, которой старшие каратели обычно закрываются от непрошенных гостей в своей голове.
 
   - У вас свет клином сошелся на этой картине? - снова заговорил я. - В чем дело?
 
   - Думаю, в том, что вы - очень талантливый художник, доктор Дойл. Я уже говорила - вы гений.
 
   Авирона снова натянула на себя маску Теодоры Барт, а на лицо ее вернулась улыбка. И мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в роль доктора Дойла - на этот раз, джентльмена. Мы находились в центре, и для водителя было бы удобнее сначала отвезти ее, а потом - меня, но нужный поворот мы уже миновали, так что теперь направлялись к мосту. По дороге мы обсуждали светские новости, потом - новости искусства, и, наконец, Авирона начала рассказывать мне о Джозефе, которого усыновила несколько лет назад (при каких обстоятельствах - я так и не понял). Когда такси остановилось возле моего дома, мы как раз говорили о детях, и, конечно же, улыбались. Кто мог предположить, что Дана вернется с работы чуть раньше, застанет эту картину и сделает понятные только ей выводы? Дана просто умирала от желания закатить сцену ревности. Я знал ее достаточно хорошо для того, чтобы в этом не сомневаться. Но в последний момент она решила не устраивать скандал, так как со мной такие вещи обычно не проходили, а довести меня до состояния психического и физического изнеможения другим способом - в постели. А после этого она сделала то, за что и просила прощения: заявила, что голодна, но у нее нет сил подняться, и мне, едва стоявшему на ногах, пришлось выходить на улицу и сначала искать, а потом и зачаровывать ее поздний ужин.