Совершенно обнажённая девочка

Помнишь меня? В школе я сидел сзади и часто дёргал тебя за косички, а когда ты, повернувшись, ударила меня «Историей древнего мира», я неожиданно выкрикнул: «Еврейка!»
Не знаю, почему, но потом нас посадили за одну парту, и с тех пор мы сидели рядом и шёпотом спорили на разные темы, но я стеснялся провожать тебя домой, хотя нам было по пути. А ещё я рисовал твои портреты — сначала без одежды, пририсовывая затем полупрозрачные платья, блузки и юбки.
А ещё в городской бане в потолке была решётка, и пацаны лезли на чердак по шаткой лестнице, ложились на влажные доски и смотрели сверху на голых женщин и девочек. А я сидел на нижней перекладине и отчего-то дрожал, но потом, чтобы не выглядеть плохо, когда спустился Вовка Шаркунов и сказал: «Ты чё, дурак?», я тоже поднялся и впервые в жизни увидел их — обнажённых, окутанных паром и эхом, сидящих и лежащих на приземистых мраморных столах... И тебя. Тоненькие ключицы и маленькая грудь, а больше я ничего и не рассмотрел. И ты узнала меня, когда подняла голову к потолку, и долго смотрела в тёмный проём, в каком светились мои виноватые глаза. И я заплакал. И потом, в школе, ты смотрела в мои глаза, как тогда, и мы оба знали, что знаем. А ещё был выпускной вечер и белый танец под «падает снег, ты не придёшь сегодня вечером...» и глупые первоклашки с криками: «жених и невеста, тили-тили...»
Через десять лет я обнял тебя возле своих картин и кистей, но ты попросила не портить вечер «этим». Потом ты вышла замуж за огромного, красивого военно-морского офицера и поехала служить по дальним гарнизонам. А я ходил во Вьетнам, в Сингапур, в Японию и в другие разные страны... Я был много раз женат, имел детей, спивался, исчезал, появлялся вновь, участвовал в стройках века, предавал, разлагался, пел песни...
И мы не виделись — лет тридцать.
А вчера...
Я встретил тебя на летней улице большого европейского города, в гриме, в парике и в чёрном брючном костюме. Ты узнала меня, но прошла мимо. Почти прошла. Но я взял тебя за руку. «Бог мой, да ты совсем не изменилась, Валенька! — всё такая же красивая! сколько же лет прошло... знаешь, а я часто вспоминал тебя все эти годы...» А ещё я хотел спросить её — «помнишь?» но так ничего и не произнёс.
— Ты совершенно не постарел, Жодя, но это совсем не ты, — сказала мне женщина, и оттого, что она посмотрела в мои глаза, как в ту чердачную решётку, я не смог сказать ей неправды.