Следы

Человек есть свет. За спиною его жизни остаются фрески, статуи, ну или фаберже. Иллюзорный свет - а самого уже там нет. Это осень: тают тихо слова, на сухой земле в листья, кто-то разбирает дом белой усадьбы, червь роет землю, отпадает черенок от члена вишни, небо пристёгивается с одинокой точкой - скоро станет дождь; ты босыми ногами едва месишь кориандр в мелкую пыль. Но ты знаешь и видишь, что время ушло - остановлено - усыплено. Ты приходишь, чтобы припомнить, подышать старыми цветами на кухне, провести ветвью по пустынному подоконнику. Это не твой дом тоже уже; он будет рушиться тысячи лет - но и за тысячу лет ничего не сменится. Важно было бы поймать на этой стадии, в этой станции хозяина, схватить его за рукав, ну или приобняв горниц полусонных, смочив платком, спросить: "А что же тут было? - Что всё же происходило?" И получить новый иной ответ, и обдумать в себе, сложить духовность и тишину. Приложить отпечаток большого пальца, ступив на почти остывшую плиту. Здесь много изваяний в саду, по-римски во всей красе. Вот стоишь и ты, живая, только белая и молчаливая; чуть дрожишь с ветрами. Ты подходишь, низко стеля платье, осторожно вкладываешься чёрной перчаткою в свою ладонь. Так теплее: так ты поблагодаришь саму себя.
Вот ты видишь, в конце парка из бело-кофейной мглы иглой возникает мутная фигурка - приближается спешно мальчик в картузе, фрачке, на острых звенящих шагом туфлях. Он вынимает булыжник из сумки-кармана и, остановившись, кидает в тебя. Камень медленно долго ударяется о камень; хватаешься за голову ты, летишь к коленкам стоящим рядом. Мальчик глядя не внемлет, он, хлопнув широкими ресницами, отправляется вспять, обернувшись. Ты будешь лежать в багряном, из твоих белых глаз пятнами посинеют вниз полосы ватных дождин. Это следы, здесь следы. Нежеланием безбрежности - непрощением клятв. Месть. Она приходит сама собой, сама с тобой. Сувенир на память. Камень, кровь, смерть. А там, по ту сторону: круги, лучи, любовь; трупы, звёзды, фекалии. Звери, гороскопы, шары; неприкрытые ставни, с которых хлещет, неразвязанный шнурок, сложные психологические бусы - уже ловушка, потому что теперь реальность, теперь осень, лететь теперь невозможно. Но закрыть серые веки и пройти босиком по проволоке, усилить грунт словом, кинутым глубоко вниз, и лететь вслед за этим, рассыпаясь на миллион брусьев - но лишь для того, чтобы вернуться в комнату и обнаружить на незапертом подоконнике след своих грязных ног по первому налипшему снегу.