Пропасть

 Всегда одно и то же.  Я опять стою согнувшись вдвое, опираясь на серую вонючую стену коридора. Нежелание снова идти куда-то, снова кому-то что-то давать, отрывая от себя. Ярость подходит к горлу, до нестерпимой боли и дрожи в шее запрокидываю голову назад и держу её так, пока не темнеет в глазах. Обессилевшая, опускаюсь на пол. Я знаю, что всё пройдёт, стоит мне выйти на сцену. Я знаю, что скину с себя человеческую шкуру, как только почувствую губами микрофон, сольюсь с ним, начиная выливать на уже завороженную публику хрипы. Я знаю, что в этот момент искры пронзают каждого смотрящего на меня, потому что в моих венах начинают течь ток и рок-н-ролл вместо крови. И стоит дойти этой смеси до мозга, я начинаю извергать текст, меняя на ходу слова и мотивы, ору публике, плачу и смеюсь. В этот промежуток времени я вся для них, я – в них. Два часа я не человек, а комок эмоций, пульсирующий на сцене. Согласитесь, достаточно зрелищно, чтобы кто-то отдавал мне эти самые два часа своей жизни.
 Я знаю, что так будет, ведь так было всегда. Но сегодня слишком больно, слишком страшно начинать. У меня ледяные руки и жаром давящие изнутри удары в висках.
Встаю и качаясь иду в костюмерную. Нахожу на полу пачку сигарет и прикуриваю от валяющейся рядом зажигалки. В тумане здороваюсь с одним из гитаристов. Снова ухожу в коридор.
 Ужасно трясутся руки, так, что я не могу словить губами сигарету. Что мне делать? Я знаю, что он здесь, случайно увидела в толпе на входе. Какое не было б у меня зрение, его я узнаю всегда. Всё та же русая копна волос, та же манера одеваться, те же жесты… Зачем он снова пришёл всё рушить? А может он даже не знает, что петь буду я. Не понимаю, не знаю. Хотя что тут понимать? Я до сих пор люблю , это стало понятно, стоило мне заметить его сегодня. В памяти всплыло всё, что было, а точнее то, чего не было, но так хотелось. Нестерпимое желание бросится ему на шею, расцеловать и не отпускать. Как в четырнадцать. Но зачем он пришёл сейчас? У меня всё хорошо, у меня семья, дети, зачем?!
 Пропадает ясность мысли. Благодаря куреву я смогу сегодня выйти на сцену. Я могу даже улыбнуться сама себе. Я могу даже рассмеяться! Почему? Да потому что внутри меня ожила надежда. Потому что, когда ничего не может быть, она снова живёт, сжимая сердце, не давая отчаиваться. Вот за что можно проклинать женскую сущность, что я и делаю нараспев, поднимаясь с пола.
 Ничего себе, как шатает. Ну да, сразу полпачки за столько лет умеренного употребления.
Вываливаются ребята. Нет, только не на сцену, я не готова. Ладно, пока сигаретный дурман не рассеялся, выходи.
 Командное «Отче наш». Все, кроме меня, занимаются чем угодно, но не молитвой. Я привыкла. Они ещё хотят жить и гулять без ограничений, они ещё верят в другого Бога, Бога свободы, любви и вседозволенности.
 Я первая ступаю на ступеньки, ведущие на сцену. Сердце сжимается в тугой комок, в лицо ударяет свет прожекторов. Аплодисменты. Добираюсь до микрофона. Дрожащее приветствие. Первые аккорды. Мозг отключается.
 Я же знала.


 Несусь по сумрачным коридорам, ударяясь через некоторые промежутки времени о противоположные стены. Задыхаюсь и не держусь на ногах, как всегда после концерта, но упорно бегу. Отгоняю от себя всякие мысли, ведь сейчас нельзя думать. Мысль может меня остановить, может повернуть назад или заставить забыть. Не хочу. Я несусь, всё моё существо желает его не потерять… Не могу упустить, не имею права остановиться. Страх, тупой страх в груди. Ожидания и надежды. Я заранее искусственно разочаровываюсь , потому что не могу не ждать лучшего. Глупость, знаю.
 Вылетаю на улицу через служебный вход. Как ни странно, но я заметила всю красоту этой осенней ночи, я уловила вечность в этом. Тёмная мокрая улица,  как будто недосягаемый и нереальный жёлтый фонарь, теснящиеся друг к другу пятиэтажные кирпичные дома и дождь… Я остановилась в оцепенении. Но лишь на секунду. Ужас потери снова разошёлся ядом по телу, а после созерцания чего-то прекрасного это ощущается гораздо острее.
 Снова бегу.
 Я вижу вдалеке, как публика выходит из клуба и некоторые уже почти исчезают в темноте ночи. Нельзя думать.
Ну вот же, вот же, здесь. Но почему его нет? Упустила? Я, я не могла. Так не бывает.
 Мысли путаются и сплетаются в тугой клубок, тупой болью отдающий в голове и груди. Достаю сигареты. Господи, пожалуйста… я знаю, что ты меня слышишь, я не могу по-другому, пусть он не уйдёт… Чувствую себя маленькой влюблённой девочкой. Хотя какая разница?
Смотрю в мокрый асфальт, глаза наливаются слезами, сигарета трясётся в руке.
 И я вижу красные кеды. Уже знаю, вздох не даётся от страха. «Дай мне чуть-чуть счастья» прошу я у Бога.
 Поднимаю голову и не могу ничего сказать. Всё тот же. Прищуренные глаза и непонятные эмоции. Его губы чуть задрожали и начали медленно раздвигаться – улыбается, он мне улыбается.
 Плевать на всё на свете, кидаюсь ему на шею, целую в шершавую щёку, плачу, плачу.
 Он тяжело дышит мне на ухо и медленно обнимает. Не надо ничего говорить, но слова льются из меня потоком. И через несколько попыток мне удаётся сказать внятно:
- Я всё это время любила… Я, стихи. Это всё тебе. Просто, не понимаю… Мысли… только не уходи, пожалуйста, пожалуйста, останься. Я люблю тебя. Пойми, просто запуталась. Я опять запуталась.
- Я понимаю.
 Поднимаю голову. Ближе. Мозг отключается.


 Он медленно открывает скрипящую дверь гостиничного номера и заходит первый. Дождь барабанит за окном, редкие молнии и желтоватая жижа света фонарей с улицы освещают неприметное убранство комнаты. Свет включать не хочется. Он медленно наклоняется, прижимает мою голову к своей груди и гладит по волосам. «Я скоро приду» говорит он, встаёт и затворяет дверь.
 Несколько минут смотрю в пятнистое окно. Прислушиваюсь к тому, что творится внутри меня. Ощущаю, как сладкое волнение расползается по телу.
 Поднимаюсь и иду в ванную. Резкий свет режет глаза, зажмурив их, стягиваю с себя мокрую от пота и дождя одежду. Залезаю под обжигающе горячий душ. Вода потоками стекает по лицу, а затем по телу. Чувствую себя огромной и неуклюжей снаружи и удивительно маленькой внутри. Я совсем ещё не выросла. Мне четырнадцать-пятнадцать, а никак не двадцать три. Моя душа слишком мала для тела. Каждый раз на концерте я заставляю её скукоживаться ещё больше, отрываю кусками свои чувства и бросаю в зал. Свято верю, что делаю добро. Что ничего другого я не могу дать этому миру. И кто скажет мне – это не так? И кто подтвердит  благо этого?
 После воды воздух удивительно холоден, кожа сразу ставится гусиной. Заворачиваюсь в грязное жёсткое полотенце, выжимаю волосы. Тыльной стороной ладони протираю зеркало. Отхожу на шаг и смотрю сама на себя. Заглядываю в это вытянутое бледное лицо, обрамлённое мокрыми тёмными волосами, серые миндалевидные глаза с вечно большими зрачками и синяками под ними, в розово-серые губы. Подхожу ближе. Мысли внутри, но я только не могу их осознать. Улыбаюсь отражению и выходит очень милая гримаса. Может быть её даже можно назвать красивой. Не знаю.
 Одеваюсь. Каждое слишком сильное прикосновение доставляет мне боль. Усталость уже ощущается не так остро.
 Берусь за ручку двери. Я не знаю, есть ли он в комнате. А если он не вернётся? Нет, сказал, что… Верю. Разбило ли время предубеждение? Какая я теперь в его глазах? Тогда, девять лет назад, он думал, что я человек-проблема. Наверное, так оно и было. Тогда я перестала что-либо понимать в этом мире, потеряла опору под ногами и упала в пропасть, выбраться из которой не могу до сих пор. Тогда я искала себя, подстраиваясь под него. Ему было всё равно. Когда я поняла, что нужно делать, его желания ограничивались тем, чтобы я оставила его в покое. А до этого я сама всё испортила. И это действительно смешно, только также грустно.
Бреду по пропасти. И куда ведёт меня сегодняшняя дорога: вверх или вниз?
Я открываю дверь в комнату и выключаю свет в ванной. Когда глаза привыкают к темноте, я вижу, что он сидит на полу возле кровати, с бутылкой и небольшим тортом. Неожиданно мне становится всё равно на последствия. Бросаюсь вниз.
Я подхожу к нему, сажусь рядом. Для меня уже стоит стакан. Осторожно беру его и подношу к лицу. Коньяк. Держу в руках минут десять и отпиваю. Он смотрит на меня. Да, за эти девять лет я научилась пить.
- Я много чему научилась.
- …
- Расслабься. Всё идёт так, как надо.
- Ты же замужем?
-Да.
- За тем, о ком я думаю?
- Да. Это имеет значение? Тебе же всегда было плевать.
- Это ты так думаешь.
Мы долго сидим молча. Сидим и пьём. Я слушаю дождь и думаю. Я же уже прыгнула в пропасть.
- Я люблю тебя.
  А ты говорил, что это пройдёт, что я тебя никогда больше не увижу. И вот ты сидишь рядом. И я не пьяна, но это отличное прикрытие тому, чего я хочу. Нежное волнение, что недавно жило во мне, стремительно перерастает в страсть. Я и тебя тяну в пропасть.
- Смысл отступать? Я не пьяна, слышишь. Просто хочу. Я жила этим моментом, зачем ты его отбираешь? Зачем ты тогда вообще пришёл? Подразнить? Или узнать как я живу? Ответь мне, ответь немедленно!
- Я не знаю. Начинаю об этом жалеть.
Дурак.
Я кидаюсь на него и плавно прижимаю к полу. Стакан с недопитым коньяком гулко покатился в сторону.
- Что теряешь ты? Неужели ты не хочешь меня? Ты можешь посеять хоть раз не боль?
И он начал сеять нечто противоположное боли – прекрасное и светлое, снимая с меня рубашку.



Моя жизнь уже давно сплошное незнание. Но сейчас я осознанно бреду домой, чтобы уйти.  Я абсолютно счастлива. Это счастье настолько сильно, что заглушает любые порывы совести. Я даже не замечаю их. Улыбаюсь. Улыбаюсь этому миру. Осень нежно обволакивает меня. Я чувствую ветер на себе, запахи остроконечны – куда бы я ни направила пальчик своего обоняния, везде натыкаюсь на их иголки, глаза отрадно смотрят на рыже-коричневые пейзажи. Свобода. Ни капли волнения.
Я открываю подъезд и пешком иду до шестого этажа. Поворачиваю ключ и толкаю дверь. Не наклоняясь снимаю ботинки, иду в спальню. Нахожу свою дорожную сумку, запихиваю в неё несколько свитеров и юбок, комкаю нижнее бельё, взятое с верхней полки, нахожу в беспорядке шуфлядок паспорт, тетради со стихами и немного денег.
- Что случилось?
  Голос мужа слегка вводит в ступор. Стыд проволочкой проходит от живота до грудной клетки.
- Гастроли. Я уезжаю.
- Почему ты не пришла ночью?
Не умею врать. Молчу.
- Что случилось? Я же вижу.
- Я ухожу.
- Куда? – заикаясь, спрашивает он.
- Вообще.
Он шепчет губами имя, которое девять лет преследовало меня. Догадался.
Киваю.
- Ты же ему не нужна, - повышает голос.
- А кто нужен?
- Он бросит тебя.
Обхожу его и, задевая все углы, иду к выходу. Нет, только не сомневайся. Так надо. Я верю в это. Нажимаю на ручку.
- Не уходи, - тихо просит.
Открываю дверь.
- Ты же сама знаешь, что вернёшься.
Усмехаюсь его проницательности.
- Ты же сам знаешь, что я уйду.



Через пять минут очередной концерт. Я сижу с ним под тусклым светом коридорных ламп. Говорю без умолку. Он часто смеётся над моими словами. В эти моменты, когда он смеётся для меня и из-за меня, мне хочется говорить глупости вечно.
Совершенно забыла, что сейчас выходить на сцену. Паника очень резка.
- Я боюсь петь. Я не хочу.
- Даже если я скажу, что хочу тебя слушать?
- А ты правда хочешь?
- Да.
Я желаю, чтобы он повторил это «Да» ещё тысячу раз. И мне уже не страшно.
- Пойду, наверное.
Встаю с пола, отхожу на шаг. Оборачиваюсь. Смотрит на меня. Улыбаюсь сама себе. Иду к сцене.
Забываю о всяких молитвах. Кто мне напомнит? Кому это надо?
А какое будет сегодняшнее пение? Смогу ли я завладеть чьим-то сердцем, если я первый раз выхожу на сцену без страха? Если мой мозг отключён ещё до сливания с музыкой?
 Прихожу в себя только на улице, когда ночная морось и холодный ветер бьют в лицо. Так я ещё никогда не пела. Так я ещё не задевала своим голосом. Так я ещё не чувствовала каждое слово и каждый звук. Сегодня крючков заброшено неимоверное множество, не знаю даже, смог ли избежать хоть кто-то находившийся в зале своего. И люди поняли что-то новое. И люди другими уйдут домой. И люди любят меня. Смешно, что я пела так для него.
Вижу, как он идёт ко мне. Что он скажет, что будет? Ночные огни обрисовывают его фигуру.
- Я влюбился в тебя сегодня.


- Я боюсь.
- Ты устала, я вижу. Это поможет.
- Всё точно будет в порядке?
- Ты мне не веришь?
Верю. И поэтому беру из его рук и кладу в рот таблетку.



Свет лампы начинает перерождаться из жёлтого в красный, я заворожено наблюдаю. Стены тихонько покачиваются, становится понятно, что где-то здесь океан. Хохоча, мебель продвигается на середину комнаты, а из-за неё выходят разноцветные существа. Они тоже орут и смеются, кричат чудесные рифмы. И все идут в океан. Я за ними.
Восхитительно. В жизни не видела ничего подобного. Вот там, правда?
Мне нужно записать. Кажется, слышу. Да, да.
 « Уходим под землю вместе. Куда-то.
Время не слышит пророка разврата.
И Пётр видит, как к вратам ада
Не тянут людей, кричащих «Не надо».
Все сами решали…»
Смешно же. Вы видите? Смешно. Захожусь в сиреневом хохоте.
Куда же, куда? Мы ещё не успели сбросить якорь. Да, я и он. Где? Спаси меня. Рифмы и очертания. Да, а может вы и не жили вовсе? Может вы и не жили никогда, слышите. Ору на вас, а вы ничего. Как много в вас страха, милые. Такие зелёные, а так боятся.
Ияяяяяяяяяяууууууууууу.
А зачем живу я? И что я делааааааааууууууууу…
«Если посмотрите в пропасть,
То увидите глаза ада.
Сколько лет люди падают, сходят с ума от этого взгляда»
Невероятно. Тыс-тыс-тыс-сссссссссс…



Мне очень хорошо. Перебираю все тексты, что я вчера были написаны мной.
Или не мной?


Ночь за окном. Я сижу с ним на одной постели. Минуту или пять назад, хотя может и больше… Да, опять таблетки. Приглушённый свет. Красные предметы медленно распухают, пытаясь проглотить меня. Опять этот тупой страх. Вон он, голубчик, за тем шкафом. Поворачиваюсь, чтобы не видеть. Страх, страх.
Он прижимается ко мне. Страх отступает.
Поднимаюсь. Теперь наступают стены. Но я их не боюсь после прошлого трипа. Я смогла.
Красное.
Движет.
Сжаться в комок.
 Возможность. Угол. Свет.
Я не боюсь пауков. Но вот этот, что больше комода слишком суров. Но мне не страшно. Во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь! Он всё равно наступает. Но я никуда не уйду.
Я никуда не уйду, хоть океан уже выпит.
Озарение.
Рифмы.
Нирвана.


Два месяца мы ездим по городам. Я пою, вырывая из себя всё, что есть. Разбрасываю рифмы. Никогда ещё мои стихи не были такими удивительными, как сейчас. Я не думаю, что происходит. Мы ведь сами решаем то, куда поведёт нас дорога. Но я не хочу о чём-либо задумываться. Я счастлива.
 Он каждый раз ждёт меня за кулисами.  И я уже на сцене думаю о том, как мы уйдём вместе.
Перестала молиться. Только благодарность внутри.
Напряжение.
Меня осуждают. Но это не особо заботит.



Я снова стала рисовать. На бумаге появляется всё, что туда простится. Всё, что я вижу вокруг. Гостиничные номера заваливаются изрисованными листами. Конечно, больше всего я рисую его. Когда спит, пьёт кофе, смотрит в окно, читает… Не знаю, что он думает по этому поводу. Я никогда не знала, что он думает. Я никогда не могла угадать его чувств. Наивно полагаю, что порой он улыбается мне. Боже, как я хочу в это верить. Я плачу по ночам от собственного счастья. Я не могу заснуть вот уже несколько ночей, мне не помогают снотворные. Исступлённо рисую его. Мне кажется, что я должна запомнить всё. И также сильно мне кажется, что всё обязательно забуду.  Поэтому я рисую его лицо, ночами рисую его лицо.
Таблетки не помогают, я вижу всё так же чётко. Я не могу остановиться. Ночами, ночами.
Заканчивается концерт. Публика ещё ошарашена обрушившимися на них тотально новыми идеями.
Вытираю потное лицо рукавом блузы. Смотрю в потолок.



С каждым разом я пою всё исступлённей. Чувствую, что-то динамично меняется во мне, словно пропасть растёт внутри. Хотя что за ерунда? С каждым разом я всё больше кричу и хриплю. Что-то заставляет меня одну за другой курить сигареты, словно я не хочу понимать чего-то, словно дурман лишит меня прикрытия. С каждым разом мне сложнее уходить со сцены, где меня любят все, где меня хотят все, где я – полноправная королева.
Вот и аплодисменты. Я хочу ещё больше. Хочу больше любви. Уже представляю вкус его губ и чувствую руки на талии.
Спускаюсь со сцены.
Первый раз за два месяца его там нет.



Где он работает? Без понятия. Сама знаю, что он стал слишком часто уходить, возвращаться под ночь. И кто бы знал, что я чувствую в его отсутствие. Я не могу ничего делать. Сижу в углу, впечатывая себя в стену и смотря в одну точку. Не чувствую боли, неделю пытаюсь её вызвать. Я становлюсь не просто чёрствой в его отсутствие… мне кажется, что я умираю. Никто не поймёт. Хотя какая разница? Панический страх, что он не вернётся. Много, много алкоголя. И он не помогает, просто скрашивает бездействие. Помогает уснуть.
Но он возвращается. И с этого момента начинается моя жизнь. И с этого момента я забываю всё, что чувствовала ещё минуту назад. Он очень мало говорит. Только когда выпьет или примет таблетки. Может рассказывать о жизни. Он любит учить, а я люблю слушать. И именно из-за последнего наши отношения теперь связывает тишина, алкоголь и ЛСД. Но я уже не употребляю, потому что сложно потом возвращаться. А мне хочется всё время понимать реальность, ведь я стала задумываться. Стала жадно ловить каждую минуту рядом. Стала дурой.



Всё чаще меня колотит. Нервные тики вперемешку с полнейшим бездействием, неподвижностью тела и души. Я словно ненормальная рвусь на сцену. Мои музыканты, утомленные и уставшие, просятся уйти. Их всё больше. Я не противлюсь. Люди, что делают мне фон, приходят и уходят. Остаюсь только я. Я, которою любят, которую слушают. Я, которая на два часа заставляет забыть обо всём на свете, а потом уйти новыми, в такой же новый мир. Я, забирающаяся всё выше на Олимп славы, с которого падать в пропасть бытия, одиночества или бесчувственного секса с любимым человеком ещё больнее.
Не могу ездить далеко, меня рвёт после нескольких часов езды. Каждодневные концерты в различных, но таких одинаково облезлых клубах города. Я не могу остановиться. Мне нужна эта подпитка. Сцена – единственное место, где я что-то целое, где я живу. Где я молюсь. Где молятся на меня.



Теперь я ночами домой не прихожу. Рвусь между тем местом, где меня любят и тем, где не любят, но так ненормально люблю я. Знаю, что моя любовь к нему на грани шизофрении. Я  хочу его во всех смыслах. Постоянно, до дрожи в теле. Но мне надо, чтобы меня любили, чтобы покрывали мою полнейшую беспомощность в постели и общении.
Я хочу, чтобы терзали моё тело, а не душу, как это делает он. Назначаю ночные концерты. Ору, визжу, хриплю. Подыхаю.



Потеряла отсчёт времени. Какой сейчас день? Который час? Нестерпимо хочется есть и курить. Сигареты закончились.
Иду домой по тёмным улицам. У меня нет сил ни думать, ни плакать. Пропасть внутри поглотила всё, что было. Всем плевать. И мне плевать.
Дохожу до гостиницы. Знаешь, Боже, чего я хочу сейчас? Я хочу, чтобы он был в номере, чтобы он ждал меня. Только меня. Дай мне ещё чуть-чуть счастья.
Захожу внутрь и почти с закрытыми глазами бреду до лифта.
Еду наверх, слушая завывания аппарата. Выхожу и так же, как внизу, с закрытыми глазами дохожу до номера.
Из-под  двери льётся свет. Значит, он здесь.
Стою несколько минут, затем вхожу. Он смотрит в окно, не ждал моего прихода. Вздрогнул и не обернулся. Я жду приветствия. Закрываю дверь.
- Здравствуй.
Нет ответа.
- Что происходит? Что не так? Скажи мне в чём дело?
Он даже не поворачивается. Что же, сегодня я настроена более чем серьёзно. Я слишком устала, я не могу контролировать своих чувств. Подхожу к нему. Трясу. Поворачиваю насильно.
- Ты слышишь? Скажи мне! Почему ты так поступаешь? Что со мной не так? Что не так? Я некрасивая, да? Слишком бесчуственная?
- Не в этом дело.
- А в чём?
  Он с минуту молчит. Потом отводит взгляд в сторону и говорит тихо:
- Выпей, потом скажу.
Я захожусь в хохоте.
- Я ж всё равно буду помнить.
У меня истерика. Я хохочу. Мой хрипящий смех и слёзы из глаз. Я валюсь на кровать. Бью рукой в подушки и рву зубами простыни. До боли смеюсь.
Он приходит с бокалом вина. Пью, всё ещё заходясь в редких смешках. Бордовые капли стекают по подбородку.  Слишком резко даёт в голову, сомневаюсь, что это вино. Он ложится рядом и целует в ключицу. Бросаю пустой бокал на пол. Странно отяжелели руки. Мне сложно открыть глаза. Сложно даже сказать хоть слово. Он целует меня, не могу ничем ответить, лишь приоткрываю рот. Дальше уже события не доходят до моего мозга, тело обмякает в его руках.
Через несколько минут я засыпаю.



Жалкое пасмурное утро. Я лежу с закрытыми глазами на помятой кровати. Отсутствие чувств. Я знаю, что он ушёл.
Прошло много времени. С трудом встаю и иду к зеркалу.
Что теперь выражает это исхудавшее лицо? На меня смотрят два маленьких затёкших глаза, обрамлённых уже поистине ужасными синяками, кожа синевато-зеленоватого оттенка, серые сжатые губы. Жалкое зрелище.
Сажусь на пол и закуриваю. Надо выбираться из этого дерьма. Меня давно не хватает на мысли и живёт мое тело только там, на сцене. Только там ещё осталась та я, которую кто-то может любить. Только у той есть что-то внутри. Только той не нужна помощь и только она может что-то сказать.
Если бы он не ушёл, я не подумала об этом. Он поднял меня над пропастью, хотя никогда не любил. Упаду я обратно или выберусь?
Ещё долго внутренне собираюсь, затем встаю. Натягиваю одежду, джинсы мешковато свисают и при слишком резком движении грозятся свалиться на пол. Сбылись мечты, я похудела. Смешно.
Сгребаю в кучу лежащие повсюду рисунки. Рассматриваю. Никаких чувств. Сложив всё в сумку, выхожу, с трудом повернув ключ в тугом замке.



Я очень устала. Я не могу сказать плохо мне или хорошо. Очень устала. И всё, что я делаю сейчас – это воспоминания. И я живу прошлым. Хотя живу ли я?
Слышу из-за двери смех и визг своих детей. Слушаю, пытаясь разобрать слова.  И что-то вдруг ударяет камнем мне в грудь. Обживает болью. Змеиный комок поднимается.
Я не о чём не жалею.
Звоню в дверь.
И не буду жалеть.
Слышу шаги к двери.
Я действительно этого хотела.
Скрип ручки.
Нить разрывается.
Я плачу. Он же знал, что я вернусь.

А что дальше?




Жизнь. 

                Смерть.



И что из этого пропасть?