Глава десятая

Лица у врачей были очень серьезные, я бы даже сказала,- высокомерные. Особенно, у хирургов, которые приходили рассказать о предстоящей операции. Только сегодня я, наблюдая за хирургами каждый день, могу в их защиту сказать, что поглощение в работу, это не совсем точное определение их обычному буднему дню. Они живут в операционных, а когда операция не представляет собой что-то, чего они не делали или делали крайне редко, когда нет риска или срочности, на их лицах можно прочесть только напряжение и усталость, что вместе можно спутать с самодовольством. Они никогда не перестают думать об ответственности, которая грузом висит у них на плечах во время каждой операции, но стараются более ни о чем не думать. Иногда от этого состояния они долго не могут избавиться. Я долгое время тесно общалась с кардиохирургом, который часто брал оперировать моих пациентов, я заметила, что он даже иногда держал их за руку перед тем, как они отключатся. Мне показалось это фантастическим, и я подошла познакомиться. Недолгое время мы проводили умопомрачительные встречи во время перерывов между смен. Мы встретились в то время, когда оба практически жили в больнице, стараясь наслаждаться работой, чтобы не сойти с ума. Несколько купленных мне кофе с пончиками стали для меня единственными подобиями на свидания. Через пелену хронической усталости я не видела в нем никаких недостатков. Мы быстро стали близки, заметить не успела, как стала жить у него. Будни быстро опустили нас на землю, сегодня я не могу вспомнить, чтобы в этих отношениях было хоть что-то доказывающее, что нам тогда было всего то по двадцать четыре года. Через несколько месяцев мы оба поняли, что живем вместе, потому что я сняла комнату на краю города на пару со сто килограммовой оториноларингологом­, которая любила поливать утреннюю яичницу вчерашним жиром из-под котлет, а у него как никак своя квартира, которая в два раза ближе к больнице. Но я была рада, что он тоже врач, мы понимали друг друга, всю усталость и напряжение от работы мы делили и были даже чуточку счастливы. Правда, я плохо знала его, мы мало говорили друг о друге. Я дарила ему походы в рестораны и концерты, он мне - походы в кино или по магазинам. Каждый заботился о своих предпочтениях сам. Но он был хирургом, и мне не было сложно не лезть в душу.
Но однажды утром, когда я искала ножницы или скрепки по многочисленным ящикам его стола, я наткнулась на аккуратно сложенные несколько альбомных листов. По краям было видно, что листы старые, их множество раз складывали, сгибы были четко видны, бумага немного пожелтела. У меня был выходной, а в такие дни все чувства, которые мы обычно пытаемся унимать, вылезают наружу. Одним из них всегда было любопытство, причем такое бессмысленное скитающееся любопытство, которому просто хочется проявить себя. Я начала изучать подробнее то, что было написано на этих листах. На них красивыми буквами моего возлюбленного были написаны какие-то имена, числа, - похоже, даты, а рядом несколько строк, которые можно было назвать диагнозом. " Деформация трапециевидной" или "Отсутствие гороховидной". Я быстро поняла, что это коллекция аномалий развития костей запястья. Этих костей всего восемь, они расположены в два ряда, их примерно можно нащупать на кисти. Но мой молодой человек, как оказалось, был одержим этими маленькими косточками, он долгое время искал людей с врожденными деформациями этих костей, самые незначительные аномалии формы, размера. Я была ошарашена и поражена. Никто никогда не пытался составить классификацию этих аномалий, нет смысла, ведь вариантов очень много, и они редко повторяются. Но, видимо, не все так считали. Это была кропотливая и совершенно бесполезная работа , но выполненная с азартом, страстью. И в этот момент я вспомнила, как меня подкупил тот факт, что он с не свойственной хирургам заботой поглаживал руки больных перед операцией. И мне стало так обидно за себя и за всю свою жизнь. Я вдруг поняла, как было важно мне полюбить его, а не просто уцепиться за какие-то туманные достоинства, под которые я сама же себя и подогнала. Я никогда не видела страсть в его глазах. Я ушла от него в тот же день, а он... Этот робкий юноша, которому пророчили блестящее будущее, стал много пить, а потом заболел чем-то тяжелым. Он не говорил со мной, он избегал меня, но его уволили, он уехал, и я поняла, что это либо СПИД, либо гепатит, что-то в этом роде. О нем старались не говорить, а только поинтересовались, встречаюсь ли я еще с ним. Тогда я все поняла. С тех пор моя личная жизнь полностью перестала существовать, как что-то заслуживающее внимания. Я до сих пор прокручиваю наши отношения, пытаясь вспомнить, где же так вышло, что он полюбил меня. Он целовал мои руки.

И когда в палату к Вите зашел хирург, на лице у него было четко прописано умиротворение. Мама Вити чуть расслабила руку, которая обхватила плечо сына. Они слушали, что предстоит пережить Вите и всем нам. Я стояла вдалеке, мне было страшно. А потом Витя спросил, я будто ожидала этого вопроса, как знак протеста и заявления, что он все равно будет жить припеваючи, не смотря ни на что :
- И куда вы денете мою ногу?
На что врач дал честный и совершенно бесчеловечный ответ:
- У нас есть специальные места для удаленных органов.
- Что-то вроде свалок, - провокационно заявила я.
- Да, - спокойно ответил доктор.
Эти слова вывели меня из себя. Я вскочила и принялась бить его в хрустящий халат груди. Он немного ошарашенно, но медленно при этом отступил. Меня увела мама Вити, но никто никому ничего не сказал.