Убийцы

- Человек осуществляет свое назначение, - Тосик набрасывал на калитку цепь, заглядывая в глаза Рыкову, чтобы убедиться, слушает ли тот. Рыков наблюдал за действиями Тосика.

- Понимаешь, как бы кто не сомневался, будет так, как начертано, - Тосик убедился, что цепь зацепилась за ржавый крюк и отступил, чтобы пропустить Рыкова вперед, интересуясь одним – внимательно ли тот слушает. Рыков поравнялся с Тосиком.

- Что я понял, так это – как не мучайся, куда не пойди, хоть ты тресни, а сделаешь то, что тебе назначено. Хоть вообще ничего не делай,  хоть лежи целыми днями, – Тосик старался идти вровень с Рыковым, повернув голову в его сторону. На лице Рыкова значилась повисшая напряженность, которую он пытался превратить в задумчивость.

- Не верю я. Не может так быть, чтобы человек стал выше назначенного ему свыше, – Тосик засмеялся, - Видишь, "нельзя быть выше, чем  указано свыше", само сказалось.

Они уже достигли места, на котором провели почти половину дня. От калитки до старой яблони через протоптанный сквозь грядки проход можно было тесниться только одному взрослому человеку, чтобы не зацепить ногой хвосты редиса или моркови. Тосик пропустил Рыкова идти по тропинке первым. Но, желая держать внимание Рыкова, шагал рядом, стараясь не ступать резиновыми ботами на торчащие кустики зелени.

- А убийцы, - Рыков спросил настолько утвердительным тоном, как-то тяжело вывалились слова из его рта, словно обозначая, что друзья пришли. И точно: они встали около яблони.

Свои слова Рыков произнес с последним шагом. Встал он ровно, опустив плечи ниже некуда, как показалось Тосику. Тосик на мгновение потерял настрой, испугавшись, что сейчас придется поднимать вот эти плечи вместе с вопросом. Быстро пришел в себя.

- А что убийцы. Ты же не знаешь, убийца ли ты, если не подал, например, нищему. А он помер точно потому, что ты ему не подал. Именно ты, - они так и стояли перед яблоней. Рядом торчали две лопаты.

- Ерунда это. Банальщина, - Рыков закурил, - старо, как мир. Тогда все мы убийцы .

Тосик до мурашек хотел растормошить Рыкова. Наступал вечер, и холодный ветер, как назло стих, сменившись малозаметным дрожанием листвы. Тосик откладывал этот день, как мог, почти целое лето он выпрашивал у себя еще времени, когда настанет момент и он определенно почувствует – пора. Но, пришлось.

- Мне вот иногда страшно, когда я внезапно осознаю, что я  - это я,  – Рыков опередил Тосика , который начал открывать рот, чтобы забросить очередную удочку, – хотя мне почти пятьдесят.

Волна радости поднялась внутри Тосика, он даже не надеялся услышать что-то подобное от Рыкова. Сразу вечер наполнился для Тосика красками, он ясно разглядел весь сад, четко, как будто протер линзы бинокля. Солнце лепилось желтком, спускаясь ободом в дальний лес. Листья на деревьях и кустах застыли, как на выставке. Все вокруг сделалось почти игрушечным, ненастоящим, как свежие декорации. И в центре всего – старая яблоня, две лопаты и Рыков.  Как бы только не потерять такого Рыкова.

Тосик решил было замереть, и тут же задвигался. Любые слова, сказанные им теперь, сломают ценность изречения Рыкова. Тосик молча поставил бутылку на низкий столик, сел на бревно, затем встал, откупорил бутылку, снова сел, и, чуть помешкав, разлил водку по рюмкам.

Внутренне Тосик аплодировал себе за эту паузу между откупориванием бутылки и наполнением рюмок. Это была пауза сопричастности. Эта пауза убивала суету. Именно в эту паузу говорилось негласно, что сама жизнь, открывая дары, замирает, давая ощутить запах назревающего чуда. Рыков сел на бревно.

 - Это значит, что все остальное время, это не я, - заявил Рыков.

Они подняли рюмки.

 - Хотя мне почти пятьдесят лет, - убедительно подчеркнул он, прижимая свою рюмку к рюмке Тосика.

Они выпили еще.

- Саду много лет, - сказал Тосик, - этому саду может лет двести. Я не знаю.

Тосик встал, не торопясь натянул перчатки, лежащие прямо здесь, на вмятой траве. Взялся за лопату.

С последних чисел мая, потом июнь, и вот почти весь июль Тосик ежедневно искал в себе ощущение, - когда же пора. Еще в апреле они сговорились с Рыковым выкопать яблоню. Эту яблоню собирался искоренить дед, потом отец. Теперь Тосик, он старший. Он старый, хотя сад куда старее. Яблоня старее.  Под этой яблоней Тосик, еще маленький, делал запруды для тритонов, которых таскал из озера неподалеку. Тут же любила загорать на цветной раскладушке мать. Тут бабушка готовила к засолке огурцы.

- Да брось ты, - сказал Рыков,  - солнце садится.

- А я фонари включу, - тревожным голосом, с надеждой глядя на Рыкова, ответил Тосик.

- Водку допьем, - сказал Рыков, - а может и еще одну.

Сегодня Рыков пришел к Тосику, как и условились, в двенадцать. Холодный день, конец июля, нет дождя. Ближе к четырем вышло солнце, а они еще только разговорились. Рыков знал, что Тосик ждал. И Рыков знал, как Тосик боится. Поэтому и говорили они без остановки, четыре часа, пили водку. Тосик собирался с духом, а Рыков ему не мешал. Сидели на бревне, как  в юности, лихо опрокидывали одну за другой.
Потом прибежала соседка, и они бодро пошли к ней менять колесо. Посидели у соседки. Нехорошо, подсобив человеку,тут же давать деру. Сделали колесо, поговорили, выпили. Рыков замечал, как Тосик разгорается, предвкушая их совместную, почти священную кульминацию дня.  От соседки выходили в чудном настроении, прихватив еще бутылку.
Чем ближе подходили к калитке Тосика, тем тягостнее становилось Рыкову, и тем больше говорил и бодрился Тосик.

- У деда руки не доходили. А отцу мать не позволяла, - Тосик держал лопату, словно собирался проткнуть штыком врага.

- Эту почти допили, - сказал Рыков, - а у тебя в доме еще есть, я знаю.

- Мать говорила, что любит загорать только под этой яблоней.

- У деда руки не доходили, отцу мать не позволяла, - Рыков повторил Тосика, и тут же испугался, не прозвучали ли его слова, как издевка.

- А вот моя здесь не любит загорать.

Случилось так, что Тосик обнаружил себя в поезде. Он ехал к своей крестной, та собиралась умирать. Всего-то неполных полтора дня езды. Тосик выпил пива и смотрел в окно, облокотившись на журналы. Что же взорвалось в голове у Тосика, когда он почувствовал себя одиноким. Как вся мимолетная, но полная и цветная жизнь могла в секунду дать такой крепкий росток несчастья. Почти все оставшиеся сутки в поезде Тосик провел у окна, не сомкнув глаз, с ужасом понимая непоправимость нарастающей беды. Он курил в тамбуре, стараясь не разглядывать толпящихся пассажиров. В Тосике образовалась дыра, из которой поднимался росток одиночества.  И зачем он сел в поезд, ведь обычно самолетом.
За эти злосчастные сутки в поезде Тосик успел обозреть свою жизнь и сделать выводы. Он потерял вкус, еда стала пресной, сигареты воняли во рту. Что происходило у крестной, Тосик не помнил.

Возвращаясь обратно на самолете, Тосик обнаружил, что одеревенел внутри. Радовало его то обстоятельство, что острота переживаний испарилась. Еда приобрела вкус, сигареты летели пачками. Но, росток жил. И, когда такси поворачивало к дому Тосика, он наверняка знал, как избавиться от давящего неудобства. Оставалось дождаться лета.

- Думаешь, мы вот так ничего и не сможем, да? - Рыков поднялся и взял лопату, - стоять,- сам себе скомандовал Рыков и свободной рукой разлил остатки водки по рюмкам.

- Я думаю, разве яблони так долго живут? - штык лопаты Тосика утыкался в землю, хотя он продолжал сжимать черенок, стараясь удержать лопату навесу. – А если и живут, то, какое право мы имеем уничтожать то, что живет дольше нас. Просто дольше нас.

Стемнело. Взошедшая луна оставила друзьям силуэты друг друга.

- Ладно, - Рыков воткнул лопату,  - где у тебя там последняя? Сейчас дойдем до финиша. Я фонари включу?

- Внутри меня, Рыков, понимаешь, внутри меня, - Тосик начал плакать, - внутри меня.

- Ладно, - Рыков побрел в сторону дома, стараясь не споткнуться во тьме.

- Внутри меня включи,- Тосик слышал, как слезы падают на резиновые боты.