Первое знакомство с жителями иного мира

После  странного и драматичного  телефонного разговора настроение мое резко изменилось: и стало вовсе никудышным: я был  опустошен вестью о трагической гибели  неожиданно обретенного и быстро потерянного друга, который  сразу стал  близким человеком. Ну я не мог все же поверить в трагическую развязку этой весьма страной истории – необходимы были еще подтверждения.  Завтра вот будет обязательно заметка в какой-нибудь местной газете - даже не завтра,  скорее всего сегодня вечером - надо будет купить свежую прессу где-то  по пути.
Я поехал дальше на «автопилоте», терзаемый разными мыслями и догадками, не представляя  своего пути. Прошло,  наверное,   порядочно времени, но мне же,  казалось, что   не  так много:   я мчался все вперед и вперед,  думая о  нашем последнем   разговоре, во время которого Вильгельм пытался быть убедительным и убедить меня  в возможности достижения даже будучи и чрез ощущения, свойственные физической оболочке полноты ощущений  свойственному миру астрального плана. Он убеждал меня также в том, что некоторые из нас лишь раз в своей жизни под каким-либо необычным влиянием становятся достаточно чувствительными, для распознания астрального плана в этом случае. Я задавался тогда вопросом: не такой ли со мной сейчас случай? Это полноценный  опыт или я  всего лишь «жертва» самовнушений и галлюцинации.
Я   себе все происшедшее  потом  объяснял следующим образом: учитывая все то, что если и произошло в  судьбе Вильгельма, невольным свидетелем чего и стал я –  я был шокирован сначала и всецело поглощен неординарными переживаниями так, что отстранился от вождения и потерял на время концентрацию. В итоге  забыл, что имею свойство разгоняться в такие моменты, но на сей раз мне просто повезло - все обошлось.   Моя недоконцентрация и стала причиной того, что меня занесло, черти знает куда: на счастье машин вокруг, ни встречных, ни попутных – вообще, никаких почему-то не оказалось…
Кроме переживаний происшедшего, факт обнаружившегося одиночества на дороге стал беспокоить меня, но не настолько, чтобы выйти из разряда фоновых  в разряд требовавших насущного и сиюминутного решения, но когда это произошло, то побудило немедленно сбавить скорость.   
Первым делом я заметил, что окружающий пейзаж  поменялся. Я уже когда-то видел таковой – пушистые плавные холмы, крытые коротким стриженным бархатистым изумрудом: плавно теряющим светлость  до цвета светло-салатной зелени, подъемы уступали место сходящим вниз и темнеющим по плотности красок, переходящим в синеву, ложбинам. По плавным подъемам и впадинам с случайной периодичностью были разбросаны коричневые гладкие валуны различного размера – где-то вдали спиной к условному наблюдателю этой картины сидела молодая женщина. Если бы разбросанные то там, то сям валуны были бы крупнее по размерам, то женщина с округлыми плечами в темном одеянии на свежей зелени могла бы вполне  сойти за  валун.
Думаю, я  попал в иной, необычный синтетический мир, который плод моих галлюцинаций - никак ни нечто иное, избегу его наименования (все-таки Вильгельм не убедил меня в реальности  существования разных там «планов»). Подтвердить или развеять мои сомнения насчет реальности этого мира смогли бы его субъекты - первая «живая» личность, возникшая на моем горизонте, должна была, несомненно, обрадовать меня,   давно  не видавшего живых людей – так и было в начале. Потом же два обстоятельства изменили общую настроение:  во-первых,  женщина со спины до боли  походила на мою безмолвно склонившуюся и озабоченную   матушку, в бытность совсем молодой. Она была, словно сошедшей со старых черно-белых фотографий.
Именно таковой я и представлял ее, застывшую над перечитыванием давно полученного, уже смятого, но бережно хранимого ей   письма  от себя самого, ее единственного непутевого сына. Вторым  обстоятельством было то, что ее силуэт имел непропорционально великий по сравнению с пологими холмами и ложбинами отрогов   масштаб, впрочем, было еще одно не вполне естественное обстоятельство, которое задним умом отметал своим восприятием, но может, я ошибался – не знаю, может это какая-то ошибка. Но мне не хотелось  принимать такое качество  за нечто, свойственное живым организмам  близких мне субъектов, я помнил их живыми и нормальными. Это была несвойственная живым, но явно заметная у  них полупрозрачность тел и одежды, которая приоткрывала внутренние линии, что нам  несвойственно видеть в людях, а больше свойственная, я бы сказал  субъектам… действительно, потустороннего мира.
Я так просто перевел свои рассуждение с  благословенного образа матери на неодушевленную вещь, которая, думаю, была передо мной,  рассуждая  обо всех похожих, с коими предстояло мне еще встретиться потому, что готовился уже ко всему и приказал себе: ничему не удивляться. Мне надоела в себе подобная  скрупулезность взгляда (надо же транспарентность объектов приметил, они же - вещи других нефизических  планов). Я  думал о многом:  о бытии, о мгновенном и вечном (я не боялся   смерти  - это мысли об ином. Всегда же любопытно: как  оно там, только  избежать бы страданий; были  мысли о том, что при любых умственных конструкциях, жизнь  конечна, а смерть – всегда нарушение непрерывности, что людям после нее уже все равно.
Я убрал ногу с педали акселератора, подтормаживая по необходимости – рельеф был таков: сплошь чередование «тягунов» - подъемы  сменялись спусками,   машина ехала  сама, разгоняясь и тормозя  двигателем. Я увлекся этой игрой, пока накопленной автомобилем энергии хватало, чтоб поддерживать движение. Странная в безмолвии, полупрозрачная, «валунообразная» гостья также  укрылась за неровностями местности  (я не думал больше  об этой даме  похожей на мою мать), шоссе пересеклось     под прямым углом другой автострадой.
Солнце поднялось высоко – субъективное время приближалось к полудню: больше точек отсчета у меня не было – это было единственное, за что можно уцепиться. Жирная черная линия автотрассы, уходила вдаль и исчезающая где-то там спереди, рассекала надвое  уже не ярко зелёную свежую поросль, насаженную с обеих сторон трассы людскими руками в прямоугольные карты,  а густо-желтое   море перезрелой пшеницы. 
Полновесные метелки злаков, колышущиеся от ветра и отобрав у летних дней силу солнечных фотонов,  были полновесны и туго забиты янтарными семенами, которые, несмотря на  дискретную ядреность, при  пристальном взгляде из-за недостаточных оптических данных зрительного аппарата, не давали достаточной четкости, сливаясь  в непрерывный пушистый «ворс», не прежнего, изумрудного,  цвета.
От порывов знойного ветра  колосья пригибались к  земле, сталкиваясь с соседними - тягучее море «ворса» оживало,   колышась, нежданно разворачивалось под  случайными углами к наблюдателю, добавляя  оттенков желтого: с  золотисто-охристого до темного, от взаимных ударов по полю проносился шелест, но неполный и не всегда…               
Горячая поверхность  асфальта и оплавившаяся  сверху  нее разметка, стали  единым целым на молекулярном уровне, они изначально были выполнены по закону основного контраста:  белой краской по черному фону. Метки от движения сливались в сплошной рисунок, который  был  еще свежим, не успевшим    замараться маркими проекторами проезжавших машин, но где они: может, моя была первой? Комбинация  покрытий дороги и ее разметки глубоко запечатлелись на сетчатке  глаз, но вокруг никого – похоже, единственным наблюдателем здесь    пока был  я.
Машина окончательно стала, истратив запас энергии – я, не заглушая двигателя, перевел его в экономный  режим, вышел из салона, дабы немного размяться и  решить, как мне быть дальше.  Я шел вперед по пустынному шоссе неспешным шагом – разминал ноги и тело по ходу, голова с этого лучше, говорят, соображает, если это и так, то сейчас это нивелировалось тем, что  стало, гораздо  жарче, чем было даже с полчаса ранее. Я заметил также некоторые изменения в собственной  оснащенности шанцевым, так сказать, инвентарем: у меня через плечо оказалась подвешенной снаряженная вертикальная  двустволка, но дело в том, что приличного веса ее я не почувствовал – она как будто его не имела.  Я смотрел на очередную странность и попеременно дальше: то  вперед, то  себе под ноги и  внимательно прислушивался, словно оттуда должен получить ответ о характере слышимых звуков…
 Боковым зрением было видно, что творится на пересекающей    дороге. Иллюзорность пустынности, подчеркивалась  звуками, слышимыми весьма странным образом. Я не зря вслушивался в  них: звуки оказывается связанны только с  объектами, на которых сконцентрировано в  данный момент твоё внимание: как шелест, перекатываемых друг по другу отвердевших,  упругих  и волнующихся под  колыханиями ветра   стеблей злаков и  венчающих их метелок. Источник  характерного звука я  уловил и вычислил, как и цокот своих туфель – звук сразу исчезал, стоило мне переключить внимание на разглядывание облаков, ровно, как и слышимый издали, едва  различимый диссонанс цокота каблуков своей обуви (чтобы четко услышать его стоило только    посмотреть в ноги).
 А вот, наконец, появились  долгожданные субъекты - по дороге  с нарастающей модуляцией звука ног, приближалась  группа из трех человек. Как только я отчетливо разглядел их против солнца, бьющего по глазам,  то остановился и в ожидании прикурил сигарету в «лодочке» из ладоней. Я затянулся поглубже и подумал: лучше было бы мне, вообще, бросить курить или  закупить дома в каких-нибудь хозяйствах, что рядом, пару мешков сушеных листьев табаку да самому скручивать  сигары для курения, а не травиться   смолами и всякими синтетическими добавками, облагораживающими якобы сигаретный табак. Хотя это дело, с другой стороны, было хлопотным и чреватым другой болезнью, как говорят, раком губы…
Я вглядывался в приближающуюся  «троицу», которое слепило глаза – я прикрыл глаза козырьком из  ладоней. Они приблизились настолько, что стали различимы их очертания, а потом и лица. Странно, мне точно казалось, что еще  недавно я точно видел  три  силуэта –  сейчас же их стало  двое: он и она. Стоило на мгновение отвести глаза в сторону  - парень и девушка…
Они шли полуобнявшись – парню было так идти явно неудобно. Парень был мне незнакомым, возраста примерно шестнадцати лет: светлокудрый и голубоглазый,  юный, самоуверенный и симпатичный. Он, наверное, был коммиявожёром – почему-то сразу ему нашлась необидная,  может излишне уничижительная для незнакомого человека характеристика, но он мне показался достаточно ушлым малым, и впрямь, именно,  коммиявожёром. Девушку же, что шла рядом с  парнем, я не мог не узнать сразу же: да это была та особа, в которую я имел честь влюбиться  в годы ранней молодости, как водится… с первого взгляда: раз  и навсегда, но мне никто тогда не верил. Она застыла в том возрасте, совсем неизменной с тех давних пор, застывшей, но живой фотографияя – словно минувшие с тех пор годы не коснулись ее…
Когда парочка подошла  близко, я убедился в странности ее одежд:  она, несмотря на палящий зной, была облачена в  любимое демисезонное пальтецо розового цвета, которое шло к ее молодости, к улыбчивому, беззаботному лицу  прошлых лет. Да, но не сейчас же, в несносную жару! Да и фасон пальто, его линии  были  немодны сейчас для изменчивого мира моды. 
Оно  было к тому еще наглухо застегнуто до последней пуговички  (совсем ведь мука!) она, я помню, никогда не любила носить пальто таким образом, «задраенным» до верхней застежки.  Узнав ее, я нашел взглядом ее глаза и остановился на них – они были безмолвны и меня не видели.  Я ничего не нашел в них, кроме молчания и полноты  насмешливого отчуждения, холода. Наши  взгляды только  на мгновение (то ли мне так ли показалось,  или просто хотелось того) обрели  наполненное выражение в миг, когда должны были скреститься – но так и не скрестились: она не допустила того, не зажглась,  не повернулась ко мне, а осталась в пол оборота. Она проследовала мимо,  не заметив меня что ли - мне  только  оставалось, что проводить ее    взглядом.
От внимания  ее спутника, голубоглазого «коммиявожёра» не  ускользнула многозначительная молчаливость готовых скрещения наших взглядов – он, несмотря на  целеустремленность, поник от  мыслей, спроецированных им в себя  от не касающихся его взглядов. Но его рука  не так твердо лежала  у нее на плече – на мгновенье  даже  ослабла,  он не мог оставаться безучастным к непонятным ему  взглядам – они его  все-таки коснулись. Он усомнился в своей роли здесь от их действия – роли главного лица в своем положении. Его рука   ослабла лишь   на мимолетное мгновение – он  захотел  опустить ее.  Это замешательство было моментально – оно минуло, он воспрянул: выпрямился и стряхнул  охватившее  оцепенение,  стал прежним самоуверенным красавцем…
Они прошли и ушли, но история имела продолжение – через несколько шагов они вдвоем остановились. Я не понял, что произошло, но она развернулась к своему спутнику и громко сказала:
- Ну что же ты?  - Лишь крепче прижалась  к нему, придав  ему дополнительной уверенности, в которой он  несомненно нуждался - она  прильнула  поцелуем ему к губам. А тот, кто боготворил и любил ее  (то есть я, раньше в физическом мире, как ему  тогда казалось, больше жизни) стоял всего-навсего недвижным истуканом и проводил парочку   взглядом. Мне показалось, что поцелуй, которым она наградила «коммиявожера» был больше демонстративным: она вела так себя специально  – была чем-то в прошлом обижена и стремилась  больнее отомстить за это… Но это были мои домыслы.
Потом я увидел со спины как этих двоих попутчиков, уходящих вдаль и вперед, нагнал    пропавший третий. На самом деле это оказалась  третья (женщина средних лет, похожая на нее –  точно,  ее мать, ставшая моложе меня). Я раньше видел  ее  – она поравнялась со мной,  застывшим, и выпалила  без обиняков (угадав все, что творилось у меня на душе):
- Какой вы все-таки… глупый и всегда были таким – это же ее будущее: ее сын!
Я мало, что  понимал в этом смешении времен: будущего и прошлого в настоящем – только задавал себе много вопросов, которые остались как и тогда, без ответов: «Какой такой сын? Откуда? Когда?». Некому было ответить на  вопросы: целующиеся дождались, когда женщина, классифицированная мной как ее мать,  догонит их - разомкнули губы, разом весело оглянулись на меня, засмеялись  и втроем стали удаляться, переговариваясь о чем-то. До моих ушей долетели лишь обрывки фраз и смеха:
- Ха-ха, подумать только: я – сын! Это же так здорово…
- Ха-ха…
А она прижалась крепче к нему и немного сипло, низким, не свойственным  голосом  тоже посмеивалась. Мне же стало не по себе – что меня в прошлом обманули, впрочем, сейчас, как-то уже все равно..
Они ушли, исчезли, растворились в потоках восходящего воздуха навсегда – я же, постояв, побрел в противную их движению сторону туда, где оставил машину. Шаг становился  тверже. Но я  обдумаю это позже: ну и что, подумаешь, странные незнакомцы,  не такое еще бывает… Материальный мир давно порушен, впрочем, в новом мире – мире иллюзий и желаний все казуальные связи вещей сохраняются, метод их образования универсален - только  границы мира нуждаются в расширении.         
Я был растерян и не собран –  обрел нормального  себя только после того, как разглядел в высоте кружащую хищную птицу – она, тоже заметив на земле себе какую-то добычу, вдруг стала ускоряться, уменьшая нарезаемые круги, пока я, схватив с плеча двустволку и не шмальнул в нее дуплетом – она сорвалась в крутое пике. Это не просто так – я почувствовал в  себе зарождение охотника: настолько кстати оказалось ружье, а я все недоумевал зачем оно мне здесь на дороге. Выстрел был несложным и вышел точным, но конфуз – оба ствола дали осечку. Птица, тем не менее, была сбита кем-то - потеряв координацию и набранную скорость, она бесформенным пучком перьев со свистом  рухнула мне под ноги.
«Э, да здесь все продумано!» - Понял я, разглядывая мертвую птицу с удивлением, было чему дивиться:  разве современный человек не  теряет  качество умерщвлять?   К тому же птица была  странна  в оперении: это  по породе, действительно,  был орлан.  Не встречавшейся    диковинной  расцветки – тело  было крыто золотистым пером,  вперемешку  с красным, как иконописное  червление, цветов.  Мало того, мертвая тушка была  тяжела - непонятно как с таким весом птица могла летать. Она еще как бы  резная, что ювелирная поделка   из драгоценных каменьев двух видов.
Птица не лежала на обочине бесформенной биологической массой, а была жестка, как  подобает неорганическому материалу, из которого сотворены ее крылья. Клюв и когти ее были отличного от ости красного цвета. Больше всего впечатляли ее глаза: один из них  был полон жизни – широко раскрыт, имел человечьи качества: был холоден и расчетлив. Цветом же он был, точь-в-точь как у не давнего голубоглазого коммиявожёра. Второй же  был потухшим и мертвым, затянутым плотной белесой пеленой…
Он остановился          -            ногой осторожно хотел перевернуть  окаменевшую тушку, чтобы     подробней, не нагибаясь, осмотреть  подбитую птицу, он неожиданно заметил в ней жизнь и  движение: оно … изменялась в масштабе. Тушка росла на глазах и достигла через некое  короткое время выдающихся размеров, с крупное  млекопитающее.
Зрелище было настолько необычно, что можно было подумать, что  это была очередная подстава -  странная муляжная имитация. Но от недвижного «муляжа» веяло неестественной тяжестью и исполинской силой. Я от неожиданности  присел корточки на, казалось, безопасном расстоянии от нее, но каково оно было   (птица росла как на дрожжах и грозилась меня раздавить!). Я понял, что влип - пробовал бежать от неотвратимого, но не смог сдвинутся дальше определенной черты - мне только оставалось ждать пока безучастная и растущая громадина совсем скоро   раздавит  меня… Пока же она постепенно съедала и замещала своими красивыми, безжизненными формами весь неспокойный, трудный для жизни, но такой странный и непонятный мир, я тогда закрыл глаза и ждал – почему-то долго ничего не происходило: когда же их открыл, то оказался в другом месте.