ЗОРА

Рассказ о собачьей жизни


     Лето выдалось как лето. В свой черёд засушливая, насыщенная душным зноем пора сменялась пасмурной свежестью сермяжных обложных дождей, тоже не слишком долго мытаривших душу, вслед за чем снова весёлое солнышко воцарялось на небосводе. Грозы тоже не забывали разнообразить погоду, а вместе с ней и настроение, разгоняя бодрящим порывистым ветром неподвижный давящий жар, а сполохами молний, грохотом грома и чётким чечёточным цокотом крупных капель – тишину и световой застой раскаленного марева.

     Земля, пропитанная живой небесной влагой, согретая ласковым теплом, вдосталь освещенная нескончаемыми летними днями, отозвалась зелёным извержением. В иных местах, к примеру, на редколесях, захваченных крапивой и снытью, кое-кому из впечатлительных и с воображением не по себе становилось от буйного великолепия растительной плоти: коль у нас за каких-то три, много, четыре месяца такое вымахивает, то что же у них – там, где лето круглый год? Кошмар представить – ведь всё как есть заполняют хлорофилловые агрессоры, устанешь доглядывать и бороться. Хотя и у нас немало требуется приложить усилий для всего лишь временной победы над сорняками. И почему так получается: культурному растению условия создавай, трясись над ним, как над дитём малым – и то никакой гарантии хорошего урожая? А какой-нибудь лопух, он же репей, прёть себе и прёть – хрен остановишь. А ведь, между прочим, тоже ведь какими-то полезными свойствами обладает. Вот и надо эти свойства как-то поэффективней использовать, в более, так сказать, массовом масштабе. Или так придумать, чтобы та же картошка, свёкла, да хоть бы и капуста развивались бы опережающими темпами, забивая всякую им сопутствующую малополезную травку. Нет, что-то эти генетики-селекционеры не тянут. А вот если бы – как в частушке поётся – «уродися рожь в оглоблю, а картошка – в колесо!". Тогда бы да! А так, как сейчас – нет, не впечатляет.

     Подобным образом размышлял Хозяин крайнего дома посёлка, выйдя ранним безоблачным утром на полусгнившее подобие крыльца и обозрев просторы понижающегося к пруду участка, усадьбы, как порой именовала свой земельный надел Хозяйка.

     Несколько разбросанных там-сям яблонь, кустики смородины, в левом углу малинник, в правом – Бог знает когда и кем посаженные кусты акации и сирени. И всё это утопало в роскоши жизнестойких и неодолимых сорняков. В правой части усадьбы, на более высоком месте, находился весьма обширный загон, предназначенный для коз и кур. Куры, правда, довольно легко перелетали через ограду из рабицы и разбредались по огороду. Перед загоном стоял сарай, построенный ещё отцом Хозяйки, состоящий из двух половин. Одна, выполняла функцию хлева, в другой хранились всевозможные инструменты. А также масса всяких вещей, материалов, приспособлений и прочего хлама, как нужного, так и не очень, по русской светской привычке прихватываемого -  где плохо лежит – на всякий случай. Чердак сарая представлял собой компактное и довольно объёмистое сенохранилище. С левой стороны хозблока прилепился видавший виды нужник с треугольной дырой над дверью и ведром вместо выгребной ямы. С правой – приземистый курятник. Половинчатостью своих недр чердак безмолвно требовал заполнения. Чем, собственно, и собрался заняться Хозяин в столь ранний час. Он подошёл к стене курятника и достал из-под выступавшего шифера крыши висевшую на вбитых в стену гвоздях косу. Древко косы он соорудил из самолично найденного высохшего тонкого ствола не вполне прямой формы, кой-как обтесав его топором. Инструмент вышел тяжеловат. Ну, да ничего, оно для здоровья пользительней. Не в промышленных ведь масштабах сено заготавливать. В это утро Хозяин решил далеко не ходить. Зачем, коль на огороде такой «урожай» вымахал. Где по пояс, а где по грудь. Он взял точильный брусок, энергично поводил по лезвию. В зарешеченное окошко хлева высунула любопытную мордочку молоденькая козочка. И не спится ей. Вот её маманя раньше десяти и не расшевелится. «Ме-е-е», – сказала козочка нежным просительным голоском. Хозяин поглядел в её рыжеватые глаза с крупными в уже ярком, но всё ещё сумеречном свете наступающего утра прямоугольными зрачками. Животинка, поощрённая вниманием человека, с более настойчивой интонацией повторила: «Ме-е-е, ме-е-е», - и поднялась на задние ноги, передними копытцами уперевшись в горизонтальные прутья решётки. «Что, бедолага, жрать захотела?» - утвердительно-жалеющим тоном произнёс хозяин. Он подошёл к стоявшей у крыльца алюминиевой бочке, где хранился комбикорм и сухари, поднял опрокинутый тазик, игравший роль крышки, потом передумал и нырнул в дом. Вскоре он вышел с куском чёрного хлеба в руке. Козье дитя опять мекнуло. Хозяин подошёл к ней и осторожно заглянул в окошко – как там мама? Мама, носившая незатейливую кличку Белка, крупная, с хорошего самца размером, белая коза с еле заметными вкраплениями чёрного цвета по всей шерсти, как будто спала. «На-на, ешь скорей, - тихонько сказал Хозяин, - да не ори». Козочка нетерпеливо помекивала. Она съела уже больше половины хлеба, как вдруг Белка встрепенулась и с ревнивой торопливостью спрыгнула с буфетного стола, который составлял её ложе, мигом подскочила к окошку и боднула дочку в бок твёрдым лбом с бугорками так и не выросших рогов. Та чуть не выронила откушенный уже кусок и жалобно проблеяла. Белка требовательно уставилась на Хозяина, просунув морду в решётку и пытаясь достать губами до хлеба в его руке. Потом отпрянула, ещё пару раз шуганула дочку и снова упёрлась копытами в решётку. «Ме-е-е», - напористым зычным тоном сказала она, упрямо заявляя свои права на угощение. «Ну, на, на, матриарх ты наш», - сунув остатки краюхи Белке в рот, Хозяин почесал-погладил её по переносице, затем потрепал за поросшее жестковатой шёрсткой ухо, края которого были белы, а середина проступала чёрными вкраплениями. Белка недовольно мотнула башкой, сбрасывая руку Хозяина. Столько своенравной самодостаточности было в этом жесте козы, что человек невольно улыбнулся. Вот ведь характер. Ни ума особого, ни памяти, но при этом что-то вроде чувства собственного достоинства наблюдается. «Точно, матриарх семейства, лидер окрестных пастбищ, - провозгласил Хозяин, погодя добавил, - «да ещё кормилица и поилица!».

     Потом он занялся косьбой в саду-огороде, что ему казалось не больно сподручным: толком не размахнёшься, полно пней, стволов, да ещё на железяки на всякие, в траве замаскированные нет-нет, да и наткнёшься. И ещё Хозяину предстояло разбросать вдоль дороги непросохшую копёшку, смётанную на ночь возле фасадных ворот, а скошенную траву отнести через задние ворота на кучу песка рядом с загоном, чтобы скорее сохла.

     Тем временем Хозяйка впервые за ночь забылась более-менее настоящим сном. Тревога не давала толком сомкнуть глаз. Вчера за день не однажды какие-то незнакомые, явно не местные, бомжового вида личности проходили вдоль участка – и со стороны Дольской улицы, на которой фактически располагался Хозяйкин дом, и со стороны поля. Идут, а сами высматривают что-то на усадьбе. Чего они, спрашивается, потеряли тут, чего хотят? Тут и сено на улице, и козы в сарае. Там, конечно, замок, да его сломать – дело, можно сказать, плёвое. А, главное, бочка алюминиевая, сейчас всякие пронырливые ребята тем и промышляют, что воруют цветные металлы, да сдают. После смерти отца Хозяйка несколько лет жила в одиночестве, и несколько раз её обворовывали, даже в дом залезали, все продукты из холодильника унесли. На все резоны Хозяина: дескать, ты теперь не одна, и дом без твоего же присмотра не останется, она вроде бы как будто соглашалась, но едва только очередная ночь совпадала с настроением душевного непокоя, периодически посещавшего Хозяйку, как все разумные доводы мужа переставали для неё существовать. Тем более что дом на отшибе, с двух сторон – чистое поле, а собаки нету. Да и у соседей тоже не имелось сторожей, бдительно поднимающих по ночам лай. По всему следовало бы завести собаку. И потом – как это, в частном доме жить, и без четвероногого друга человека. И совсем не обязательно, чтобы это было какое-нибудь страшилище злобной сторожевой породы – такую дуру и не прокормишь. Пусть будет средних размеров или даже меньше, главное, чтобы исправно поднимала шум в случае чего – в общем, работала бы системой оповещения. Однако на все предложения Хозяйки взять щеночка муж отмалчивался или отнекивался, а если Хозяйка уж очень допекала, объяснял, что завести собаку – большая ответственность. Её ведь надо правильно кормить, а значит, поскольку зверюга плотоядная, одомашненный волк, давать мясо, рыбу и всякое такое, содержащее животный белок, что для их семьи накладно. Потом, не дай Бог, попадётся характером своенравная, непослушная да кусачая – беды не оберёшься. Придётся на цепь сажать, а не хотелось бы ограничивать свободу такой высокоразвитой твари. Недаром учёные говорят, что собака по интеллекту соответствует пятилетнему ребёнку. Можно, конечно, по принципу «авось, небось и как-нибудь»: и кормить абы чем, и гулять отпускать одну – как говорится, чему быть, того не миновать. Или покусает кого-нибудь, или саму бомжы пустят на шашлык. Так что этот принцип какой-то не тот, какого следует придерживаться.

     - И потом, - обычно уговаривал Хозяйку муж, - чего нам бояться? То есть кого? Брать-то у нас один хрен нечего. Профессионалы, так сказать, воровских дел мастера, и не почешутся, чтобы нас обнести, уровень не тот, а всякие бомжы и прочие несерьёзные товарищи большого урона не нанесут, учитывая твоё неусыпное бдение.

     - А вдруг мне придётся куда-то уйти? - возражала Хозяйка. – Вот тут-то обязательно кто-нибудь и подсуетится. А с собакой никто уж точно не полезет. Шума побоятся.

     Эти споры периодически возникали с тех самых пор, как Хозяин, собственно говоря, превратился в Хозяина, то бишь стал мужем Хозяйки, и покамест так и заканчивались ничем. После смерти отца Хозяйка приобрела щеночка, с виду напоминавшего овчарку и с течением времени превратившегося в роскошного дворянина с явными признаками благородной породы. Кобелёк оказался большим артистом в умении нагонять страх на прохожих, не причиняя им при этом никакого вреда, кроме морального. Как только в поле его зрения около дома появлялся очередной двуногий, он наклонял морду вбок, к земле, и искоса поглядывая на потенциальную жертву, агрессивно обнажал клыки, поднимая верхнюю губу, и предупредительно рычал. Картина оставляла неслабое впечатление: с виду почти «немец», правда с вислыми ушами, демонстрирует явные признаки недружелюбия. Но стоило человеку, остановившись по-доброму заговорить с ним, как от его мнимой злости не оставалось, как правило, и следа. Гавкнув пару раз для приличия звонким баритоном, кобелёк начинал прыгать, как оглашенный вокруг прохожего, порой наскакивая на того передними лапами, порой делая вид, что пытается убежать, - словом, всеми фибрами души вовлекая человека в подвижные энергичные игры растущего собачьего организма. Этим все неприятности общения с ним для незнакомых личностей заканчивались. Особенно любил покуражиться Дозор (как вполне логично наименовала псину Хозяйка) над представителями сильного пола. И если Хозяйка присутствовала при этих психических атаках, то неизменно слышала истошные крики впавшего в ступор «клиента» Дозора. Типа, «Уберите собаку!» - с добавлением традиционных эмоционально-инфернальных присказок. Ей даже смешно становилось порой от такой реакции – ведь никого никогда кобель не укусил. Кое-как отвлекала она внимание Дозора – и прохожий с облегчением спешил миновать опасный участок улицы. Само собой, Дозор охранял свою территорию от посторонних, но, кроме того, ему, вероятно, доставляло неизъяснимое удовольствие показывать людям свою грозную мощь здорового крепкого хищника и видеть растерянность и испуг царя природы. Этим он вполне удовлетворялся и к более радикальной агрессии не прибегал. И ещё Дозор любил устраивать спринтерские забеги по полю, развивая при этом сумасшедшую скорость. И летом, несмотря на сопротивление довольно густых посевов – сеяли злаки, горох или клевер – и зимой, проваливаясь в снег, и с азартным восторгом преодоления выныривая из него и продолжая неуёмное движение. Быть может, именно поэтому мышцы его наливались редкими для большинства известных Хозяйке собак объёмами и мощью. Уходя на работу, она сажала Дозора на цепь, но тот рвал все цепи если не в тот же день, то на следующий. Просто какое-либо звено не выдерживало его яростно-свободолюбивых прыжков и разрывалось. Тут надо добавить, что кормёжка у пса была самая подходящая. Недалеко от дома, за расположенной рядом железной дорогой находилась одна из свалок близлежащего мегаполиса, на которой тогда промышляли многие малообеспеченные, а также немало пьющие граждане. Туда частенько выкидывали всевозможную продовольственную некондицию, чем и воспользовалась хозяйка, привезя раз на санках четыре мешка фарша, ставшего основным кормом для растущего щенка. Ну, и ещё кое-что по мелочи периодически добывала. Кутёнок достался ей чрезвычайно маленьким, практически грудным, и приходилось поначалу выкармливать его козьим молоком, потом в дело пошёл мясной фарш. Рос Дозор очень быстро, но как-то странно. Туловище становилось длинным и упитанным, в том время как ноги почти не менялись в размере. В какой-то момент в сочетании с висячими ушами он являл собой презабавное для знающего человека зрелище, составляя о себе ложное мнение. Кое-кто даже уверял Хозяйку, будто бы она обзавелась вполне сформировавшейся таксой. На это Хозяйка возражала, что у неё овчарка, при том далеко не сформировавшаяся. Но вскоре ноги кобелька, словно спохватившись, наверстали положенное, и он превратился в красу и гордость окраины. Хозяйка не могла нарадоваться: внушительная внешность и с виду строгий характер Дозора в сочетании с незлобивостью делали его незаменимым сторожем – и вреда никому серьёзного не причинит, и бояться будут. Не зря, значит, она столько сил в него вложила, возилась с ним как с человеческим ребёнком. Но радость её получилась недолгой. Едва ли сравнялся Дозору год, а он уж увязался за одной из собачьих свадеб и как в воду канул. Потом Хозяйке говорили, что его видели где-то в районе железнодорожной станции, а кому-то он попался на глаза на соседней станции. Будто бы его посадили там на цепь, то ли на автостоянке, то ли на конфетной фабрике, то ли ещё где. В общем, так он и не вернулся. А сама его искать Хозяйка не захотела, покорилась судьбе.

     И вот с тех пор уж больше двух лет мыкается без собаки. Хорошо, конечно, что мужем обзавелась, сама дома осела, на работу теперь не ходит, за домом присматривает. Но всё же иногда, особенно по ночам, неспокойно бывает на душе. Что же, коли муж не желает, она навязывать ему свою волю не собирается. Но вдруг представится такой случай, что Хозяин и сам возражать не станет против обзаведения собакой, увидит какого-нибудь щеночка, в особенности если никому не нужный, да и уступит её настояниям, кутёнка жалеючи.

     Тем временем день шёл своим порядком. Хозяин находился на работе. Вскоре должен был вернуться. Соседка Хозяйки, жившая в том же доме за капитальной перегородкой вместе с мужем, пожилая дама деятельного нрава и любопытного характера, вышла прогуляться со своим домашним любимцем, ирландским сеттером Рэндиком. Они побродили по полю, потом направились к посадкам вдоль железной дороги, состоящим из акаций, боярышника и более существенных лиственных деревьев. Невдалеке, ближе к помойке, на берегу заболоченной низины, плавно перетекающей в зарастающий пруд, пасла коз ещё одна не юная аборигенка здешних мест – население окраины состояло в основном из пенсионеров – Семёновна. Соседка Хозяйки, тётя Лина, не водившая особой дружбы с Семёновной, лишь поздоровалась с ней и собралась было двигаться в противоположном направлении вдоль насаждений и позвала Рэндика. Однако сеттер пропал из поля зрения. На очередной призыв он возбуждённо тявкнул пару раз откуда-то из неглубоких недр леска, но не появился. Почуяв нечто чрезвычайное, тётя Лина поспешила по направлению лая.  К счастью, всё происходило вдоль тропинки, пересекающей посадки, где кустарник был достаточно прорежен. Не успела соседка Хозяйки приблизиться к месту происшествия, как Рэндик, хлопая на бегу ушами, резво подскочил к ней, что в последнее время, несмотря на принадлежность к охотничьей породе, случалось с ним нечасто, и залаял явно волнительно-информационным тоном, оборачиваясь в сторону густых кустов акации, за которыми ничего не удавалось разглядеть. Тётя Лина обогнула кусты и удивлённо-жалобно вскрикнула: буквально прямо к стволу тонкой прочной проволокой, настолько короткой она оказалась, была привязана за шею интересного обличья собака. Внешностью, экстерьером она очень напоминала бульдога: жёлто-рыжая короткая шерсть с некоторой чернотой вдоль позвоночника, впалый живот, давно обрубленный хвост, общая стройность, поджарость фигуры и обильная, норовившая собраться складками кожа шеи, что особенно замечалось в теперешнем неестественном положении несчастной псины. Вот только мордочка её, не по-бульдожьи приплюснутая, а обыкновенно вытянутая, выглядела необычно и мило. Тётя Лина с причитаниями попыталась отвязать проволоку, но та, крепко прикрученная к стволу и натянувшаяся от дёрганий собаки, не поддавалась. Изящная псина натужно, хрипло дышала. Пощупав у неё на шее, тётя Лина ахнула: петля представляла собой удавку, уже изрядно придушившую кому-то не угодившую животину. Со словами: «Ах, ты бедненькая, потерпи, миленькая, сейчас мы тебя выручим», - соседка Хозяйки отправилась за подмогой. Семёновна, которой она жалобно с просительным выражением обрисовала ситуацию, реагировала весьма экспансивно – с помощью выразительной мимики и категорично-негодующих возгласов – и решительно, несмотря на хромоту, опираясь на палку отправилась к месту происшествия. Семёновна, родившаяся в деревне и сызмальства привыкшая к тяжёлому крестьянскому труду, почиталась соседкой Хозяйки, городской жительницей, лишь на старости лет перебравшейся в сельскую местность, более сноровистой в делах, требующих соответствующего умения и ловкости. «Сейча-а-с, милая, сейчас мы тебя отвяжем, - проговорила Семёновна собаке бодряще-успокаивающим, даже весёлым тоном. - Сейчас отвяжем». Та, ни жива, ни мертва сидела тихохонько в надежде на скорое вызволение. Артритными, но крепкими ещё пальцами Семёновна раскрутила проволоку и со словами: «Да ты держи её, собаку-то, держи», - отсоединила от ствола. Тётя Лина с некоторой опаской, ласково уговаривая, приобняла «потерпевшую», а Семёновна, нащупав петлю, ослабила её, а затем, растянув ещё больше, вовсе сняла. «Ну вот и слава Богу, слава Богу», - удовлетворённо подытожила она своим энергично-напористым тоном уверенного в себе человека. «Натерпелась, бедненькая, намучилась, - жалостливым проникающим голосом причитала между тем соседка Хозяйки, потом с осуждающим выражением добавила, - и что за люди такие, просто изверги. И кто же это тебя так? А собачка какая приятная, миленькая, интересная какая. Мальчик или девочка, ты не заметила Семёновна?» «Должно быть, сучка», - предположила Семёновна. «Приятная» и «миленькая» виновница переполоха тем временем пыталась лизнуть себя в болевшую шею, что плохо удавалось. Потом она покрутила головой, встряхнулась всем телом и выжидательно посмотрела на женщина. РЭндик было сунулся к ней познакомиться, но тётя Лина прогнала его строгим окриком. Спасённая тоже не проявила к сеттеру никакого интереса, словно чувствовала, что сейчас решается её судьба. «Болит шейка, боли-и-т, да, - сюсюкая, обратилась к ней соседка Хозяйки. – Давай поглажу, давай». Сучка, каковой действительно оказалась потерпевшая, подошла к тёте Лине почти вплотную и слегка наклонила голову, словно поняла сказанное ей и поощряла руку женщины проделать предложенное. «Ах, ты миленькая, вот ведь умница какая», - от души умилилась тётя Лина. А Семёновна издала, по своему обыкновению, энергично-удивлённый возглас. «Кто же тебя тут бросил, да ещё так привязал, а? Видно, стала ты своему хозяину не нужна. Но зачем же так делать, чтобы собака задохнулась. Вот ведь какие люди бывают, - поглаживая жестковатую шерсть, рассуждала соседка Хозяйки. – И к кому теперь тебя определить? Мы бы с Толей себе взяли, но у нас Рэндик. У вас тоже собаки есть», – она глянула на Семёновну. «Да, нам своих хватает", –подтвердила та. "А вот у Тани давно уже собаки нет. Она, правда, раньше говорила, что заводить не собирается, да и Лёша против. Но это когда было. А в последнее время, наоборот, вроде бы сказала, что собака нужна. Надо бы ей предложить, может, возьмёт. И Лёша, может, согласится. Жалко ведь, пропадёт. Хозяин вон как с ней поступил. А им без собаки тоже нельзя. Живём на самом краю, мало ли кто залезет. А с собакой всё спокойней. Может, я их уговорю". На том и порешили.

     Хозяйка тем временем возилась в огороде, собираясь вскорости выгонять коз на поле. Тётя Лина отвела Рэндика домой, а поджарая собачка осталась ждать её у калитки. «Ждёшь, ах, ты умница, – опять умилилась женщина. – И всё-то она соображает, понимает, что определю её в хорошие руки». Тётя Лина подошла к соседской калитке (четвероногая спутница не отставала от неё ни на шаг) и покликала Хозяйку. Не особенно громкий, но пронзительный голос соседки трудно было не расслышать. Хозяйка поспешила на зов. Рассказав в подробностях с необходимыми интонациями, ахами и суждениями душераздирающую историю спасения брошенной самым жестоким образом собаки, соседка предложила Хозяйке  взять найдёныша к себе. Однако псина Хозяйке не понравилась: хотя, в принципе, в частном доме существо необходимое, но только не эта. Вот если бы какая-нибудь лохматая, тогда другое дело. А эту в мороз на улице Хозяйке держать совесть не позволит – ведь околеет. Такая порода только в тёплых странах обитать может. А домой её брать она не собирается. Тогда, желая непременно сломить сопротивление Хозяйки, тётя Лина прибегла к решающему аргументу: жалко ведь такую симпатичную молоденькую собачку, никому-то она не нужна совсем, пропадёт ведь без призора. Да и она, тётя Лина, поможет прокормить новую нахлебницу. Это подействовало: и правда жалко бродяжку. Надо только дождаться мужа – как-то он к такому событию отнесётся, согласится ли? И если согласится, то и она, Таня, перечить не станет.

     Пока суть да дело, Хозяин как раз и прибыл. Жена сразу позвала его к задней калитке. Там, напротив загона и расположилась вся компания – две женщины и ничейная собака, мечтающая обрести повелителя. Едва разглядев приближающегося мужчину плотного телосложения при бороде и в очках, четырёхлапая соискательница с напряжённым вниманием чуть искоса уставилась на него, мышцы её окаменели, как сведённые судорогой. Во взгляде и во всём облике словно подобравшегося для серьёзного испытания животного читался испуг пополам с надеждой. Похоже, инстинктом  стайного хищника почувствовала она в появившемся человеке вожака, от решения которого целиком и полностью зависит её судьба. От человека повеяло добродушием. Главный – с тех пор собака всегда считала его таковым – говорил о чём-то с женщинами, потом обратился к ней. В звуках его голоса отсутствовали какие-либо отчуждение и неприязнь, а слышалась усталая доброжелательность, скорее, равнодушное, чем тёплое чувство. Но в этом равнодушии не замечалось склонности к предательству, как у её первого хозяина. Да, первый хозяин любил её, часто был с ней нежен и ласков. Она даже не поняла, как вместо не слишком длинного и красивого, но всё же хвоста,  у неё остался обрубок, коротыш. Ей всегда хорошо жилось с первым хозяином. Но за всё недолгое время пребывания с ним постоянное неприятное ощущение возникало у неё от общения с этим человеком. Необъяснимо, откуда оно бралось, поскольку не улавливалось ни одним органом чувств. Оно словно само собой формировалось у неё в мозгу, иногда ослабевая или почти исчезая, но потом появлялось вновь. И не сказать, чтобы это ощущение было уж очень сильным, поэтому в своей щенячьей наивности она старалась не обращать на него внимания, полагая, что так и должно быть. Но когда в один далеко не прекрасный день хозяин не вернулся домой, зато появились чужие неласковые люди с огромной чёрной лохматой сукой свирепого, а больше сварливого нрава, ей пришлось стать бездомной. Не счесть сколько раз после этого она пыталась найти себе нового хозяина – после неудачных попыток отыскать прежнего. Относились к ней по-разному, когда с сочувствием, когда не по-доброму. Однако редко кто из людей, к которым надеялась она прибиться, вызывал в ней такое же стойкое дискомфортное ощущение, как тот, самый первый, такой любящий и любимый. Ощущение предательства. Впрочем, она далека была от столь тонкого понимания человеческих особенностей, просто за тем нехорошим чувством пришла бесприютная брошенность и никчёмность ненужности. Теперь она старалась избегать людей, вызывающих то необъяснимо-неприятное чувство, которое когда-то, всего лишь раз, привело к её беспризорному бродяжничеству. Человек в очках и с бородой, подошедший к ней в этот тёплый летний вечер, в котором она сразу распознала вершителя своей судьбы, никакого тревожного неудобства, сулящего неприятности, в ней не возбудил. Быть может, пока она не слишком долго с ним общалась, чтобы понять это наверняка. Но нет, не может быть, он как-то сразу стал ей ясен: с ним, пожалуй, не испытать особенного счастья, но уж и горе, пока она с ним, ей не грозит.

     Хозяин же, познакомившись с невесть откуда взявшейся представительницей неведомой породы собак, явно набивавшейся ему в питомицы, пожалел её и решил оставить. Хотя вовсе не горел желанием иметь четвероногого друга. «Что ж, сама пришла, не прогонять же. Хотя и у нас ей предстоит жизнь не сладкая, но всё же лучше, чем никакая», - говорил он.

     Первым долгом Хозяин взялся сочинять новоявленной жилице имя. В таких вещах Хозяйка всегда признавала его приоритет. Процесс не занял много времени. «Значит, так, - рассуждал Хозяин, - своего предыдущего сторожа ты назвала Дозором. А это, - он кивнул на высунувшую окружённый стройными рядами крепких зубов перегретый язык, часто дышащую самозванку, - вроде как его преемница. Даже не побоюсь этого слова, наследница. Не по крови, конечно, а по предстоящей ей функции. Выходит, и кликуха у неё должна быть соответствующая. Он звался Дозор, а она как женшчина, тоже, надеюсь, весьма зоркая, именуется отныне – З’ора». «Это как, - не совсем поняла Хозяйка, - Зорро что ли?». «Да нет, просто Зора, Зо-ра, с «а» на конце – поскольку пола она дамского, - подробнее объяснил Хозяин. – Я же говорю, она ведь наследует Дозоровы обязанности, значит, должна похоже называться – и по сути, и по звучанию. Почему Дозор – потому что зорко смотрит, всех врагов видит. Вот и она такой должна быть – поэтому и Зора».

     Хозяйке кличка почти сразу понравилась, да и сама доселе анонимная псина, норовившая завоевать внимание Главного хотя бы в те недолгие часы, а то и минуты, что он ей уделял, казалось, тоже сразу поняла и приняла своё звонкое прозвище. Имеется мнение, что если имя женщины начинается на букву «з», то её характер, независимо от наследственной предрасположенности, приобретает в той или иной мере пронзительную занудность работающей циркулярки. Подтвердить или опровергнуть эту примету не хватает статистического материала, но Зора ей в определённой степени соответствовала. Проявлялось это прежде всего в её легко возбуждаемой и долго остывающей воинственности по отношению к некоторым из мимохожих и в особенности мимоезжих граждан обоего пола и разного возраста. Только маленькие дети никогда не вызывали раздражения у Зоры, а также опрятные старички и старушки. Но последние до тех пор, пока не пытались пройти на участок Хозяйки или её соседки, который Зора тоже почитала своим, тем более что тётя Лина постоянно находила повод заглянуть к Хозяйке – по делам или просто поболтать – и частенько прихватывала что-нибудь вкусненькое для общей питомицы. Исключительный азарт забирал новоиспечённую охранницу, если какой-нибудь велосипедист или, пуще того, мотоциклист держал путь мимо её участка. Она металась, как оглашенная, вдоль ограды из рабицы, порой наскакивая на сетку в тщетной попытке настичь ненавистного ворога, и заходилась таким яростным звонким лаем, что если бы голос её обладал более ощутимой материальной силой, заключённой в нём страсти достало бы, чтобы на куски порвать невольного нарушителя очерченных ею границ вместе с транспортным средством. Столь же маниакальные эмоции овладевали Зорой при виде проезжающих легковушек, а вот грузовые и прочие крупногабаритные авто, хотя и не действовали на неё успокаивающе, но и не задевали, вероятно, каких-то самых чувствительных струн собачей души. Не меньшую «любовь» питала Зора и к пешеходам с большими сумками, в первую очередь к почтальоншам. Хозяйка полагала, что причина кроется именно в наличии у тех здоровенных сумок через плечо, но Хозяин считал, что в реальности всё не так: просто время от времени почтальонши опускали в почтовые ящики Хозяйки и её соседки всякую предвыборную лабуду (ведь никаких газет те не выписывали), а поскольку выборов в новейшие демократические времена развелось как грязи, то и показывались распространительницы печатной продукции достаточно часто для того, чтобы Зора успела их заметить как раз по наличию у них особой приметы, немалых размеров сумки, и посчитать непрошенными гостями, поскольку почтальонши подходили к калитке, где располагался ящик, и делали, по мнению четвероногой охранницы, попытку несанкционированного проникновения на её территорию. Лица без определённых занятий и места жительства, но со вполне определённым сложным букетом ароматов, в котором преобладал запах застарелого табачного дыма от самого поганого курева, как самый, соответственно, поганый и стойкий, также никогда не оставляли Зору в состоянии апатии. Равно это касалось любых изрядно поднабравшихся двуногих, независимо, как говорится, от пола и возраста, в чём Зора не проявляла отнюдь никакой оригинальности. Вообще, когда она находилась в настроении агрессивного энтузиазма, с частой регулярностью посещавшего её и, скорее всего, предопределённого её породой, настолько же очевидной, насколько для большинства дилетантов непонятной, почти всё движущееся вызывало её наступательный интерес. Из чего напрашивался вывод о принадлежности Зоры скорее к охотничьей породе, чем к сторожевой. Однако хозяин с хозяйкой в такие тонкости не вникали. Разве что из праздного любопытства могло их озаботить, какое-такое чудо собачьей селекции попало к ним в руки. Иногда, в первую очередь поддаваясь пасмурной серости дождей или снегопадов, Зора впадала в эмоциональный ступор, часами напролёт дремля в своём логове, оборудованном на первое время внутри стожка, стоящего рядом с загоном недалеко от нужника. Завоевать её лояльность знакомцам не составляло чрезмерного труда и сообразительности. Надо было всего лишь периодически приносить ей аппетитные гостинцы, да и необязательно издалека приносить –  главное, давать самолично. Вскорости такой человек становился для неё почти своим. Справедливости ради следует заметить, что те, кто Зору подкармливали, делали это от души, поскольку любили её. Поэтому, возможно, её изначальная враждебность быстро испарялась без следа по отношению к этим людям. Что она ощутила бы к личности, которая угощала бы её без всякой симпатии, а наоборот, с антипатией, неизвестно. Таковых попросту не обнаружилось.

     В первой год своей новой жизни Зора чувствовала себя весьма вольготно. В ограде кое-где имелись незначительные недостатки, которые она с ловкой настойчивостью использовала и выбиралась на улицу. В основном пролезала под изгородью, в некоторых местах высоко отстоящей от земли. Прорехи, залатанные закопанной в грунт сеткой, и расширяла Зора в своих свободолюбивых целях. Ещё от старой деревянной калитки, которую уже давно следовало заменить, да всё руки у хозяев не доходили, отгрызла она низ полусгнившей штакетины и в образовавшийся проход хоть и с напрягом, но пробиралась. Воля сама по себе не больно-то влекла Зору. Ради одного только желания послоняться между дворов она едва ли проделала бы десятую часть своих усилий. Истинная причина оказалась куда прозаичнее и, вместе с тем, жизненнее. Дом Хозяйки, как уже говорилось, по сути располагался на Дольской улице, в самом её конце или начале, смотря откуда смотреть. Улица являлась проезжей, и дома, которые на ней реально находились, относились к другим почтовым адресам. Так и Хозяйкин дом значился под адресом 2-я Карьерная, 12. 2-я Карьерная шла перпендикулярно Дольской чуть ниже Хозяйкиного участка, рядом, в соответствии с названием, с карьером. А чуть выше, параллельно 2-й Карьерной протянулась 1-я Центральная, которая и манила Зору. Произошло, как водится, всё случайно. В одну из начальных своих тогда ещё разведывательных прогулок направилась собака на 1-ю Центральную и обратила на себя внимание пожилого мужчины с добрым зычным голосом, а также его внучки. Мужчина как раз, сидя на лавочке перед калиткой, наслаждался ласковым вечерним солнышком, а внучка, девчушка лет шести-семи, играла в куличики во дворе. Зора, влекомая смесью вкусных запахов, которыми в тот вечер была пропитана вся именно эта улица, двигалась себе не спеша обочь асфальтовой дороги, принюхиваясь и приглядываясь, чтоб определить, где бы ей успешнее попытать нынче счастья. Человек, сидевший на лавочке у третьего с краю дома, блаженно подставив лицо с закрытыми глазами закатным лучам, грузно-усталый, основательный, спокойный, показался ей заслуживающим доверия. К тому же из недр человеческого жилища доносился самый упоительный запах из всех прочих, тоже весьма притягательных. Признаться, Хозяева кормили её довольно однообразно – всё больше хлеб, изредка каша на воде, порой козье молоко или яичко. Ни в какой претензии Зора не была – слава Богу, не прогнали, приютили, и лапы от таких харчей, конечно, не отбросишь, но внутри её естества время от времени рождалась потребность впиться зубами в нечто плотно-упругое, свеже-влажное, слегка припахивающее кровью, и кромсать это нечто на крупные куски, и заглатывать их с чувством наиполнейшей органичности – вот оно, то самое, вкуснее и нужнее которого ничего для неё не существует. Прежний Хозяин регулярно насыщал её этим лакомством. А вот нынешние дают крайне редко. Чаще тонкие, ломкие от прикуса палочки, запах которых напоминает аромат Главное Еды, вот только голод от них почти не исчезает. Изредка перепадают более крупные твёрдые штуковины, приводящие обоняние в восторг, но с ними приходится повозиться – разгрызание их требует серьёзных усилий. Зато внутри восхитительно нежное и утончённо вкусное яство. Всё это, конечно, замечательно, только случается непостоянно. Между тем как из окрестных людских обиталищ нет-нет, да и долетают до чуткого носа Зоры самые соблазнительные амбре. И пусть Хозяева ругают её за проделанные в изгороди дыры, она знает, как вымолить у них прощение. Прищуриться изо всех возможностей и, часто моргая, прижаться к земле мордой, демонстрируя полнейшую покорность и виноватость, а то брякнуться на спину, выставив беззащитное брюхо и как бы поощряя погладить впалый животик, пошевелить протянутой к Хозяину лапой – такая её поза почему-то очень тому нравится, и он как-то сразу добреет, если прежде злился на неё. Не говоря уже о том, что некое подспудное побуждение заставляло её принимать подобную позу в похожих ситуациях. А можно и вовсе прикинуться дурочкой и затеять с Хозяином игру в догонялки или в «кто быстрее схватит» - палку там, или кусок хлеба, или ещё какую-нибудь ерунду. Хозяева – люди вовсе не плохие и по-настоящему её никогда не наказывают, даже когда сильно рассердятся и сильно ругаются, Зоре почему-то не бывает страшно. Даже если Хозяин треснет её разок-другой в сердцах чем ни поподя и куда ни поподя, ей только на самую малость времени становится не по себе самую малость, но вовсе не страшно и нисколько не больно. Вот ведь и первый Хозяин её больно не бил, но почему-то, когда он брал ремешок и поучающе-обличающе выговаривая, наносил ей малочувствительные удары, сердце её почти без преувеличения уходило в пятки, и почти неудержимое желание навсегда уйти от этого жутковато безжизненного тона на короткий миг овладевало Зорой. Быть может, именно поэтому и сохранилось в ней неприятное чувство к тому, в общем, любимому человеку. Ещё Зора не ощущала своей вины за продырявленную изгородь по причине абсолютной естественности желания, заставлявшего её стремиться на улицу. Она ведь не собирается бросить Хозяев и их территорию, превратившуюся для неё в свою. Но коль скоро здесь ей не удастся напитать утробу как следует, то она поищет добычи на стороне, а потом вернётся. И даже непонятно почему Хозяева не выпускают её погулять, ведь она честно, без воровства сумеет заработать себе пропитание, к тому же самое что ни на есть замечательное и желанное.

     Вот и сейчас перед вкусно пахнущим двором и кемарящим на лавочке пожилым мужчиной Зора прикидывала, как бы ей дать о себе знать, чтобы произвести наилучшее впечатление. Впрочем, всё обличье человека располагало к знакомству: он, судя по Зориному предчувствию, отнесётся к ней добродушно, а значит, не стоит ей ломать голову, как поступить, а надо просто подождать – авось, недолго ещё ему пребывать, ничего не замечая вокруг. Она присела неподалёку, причём, так, чтобы девочка во дворе могла случайно её увидеть. В этой позе сравнительно короткие задние лапы Зоры становились, согнувшись, ещё короче, туловище, чуть сгорбленное от того, что приходилось опираться передними лапами, удлинялось, и фигура её приобретала удивительное сходство с фигурой сидящего, по-восточному скрестив ноги, обнажённого по пояс человека. Окрас шерсти на брюхе и груди, напоминавший телесный цвет, и разведённые в стороны поджатые лапы, возможно, и создавали это сходство.

     Тем временем возившаяся в песочнице во дворе спиною к улице девчушка наконец повернулась и заметила собаку, часто дышавшую, высунув длинный розовый язык, явно заинтересованную в общении. Дедушка на скамеечке почему-то молчит – наверно, опять спит. Зора, обнаружив внимание к своей персоне, мигом вскочила – вершковый обрубок хвоста дружелюбно задёргался – и на несколько мгновений уставилась на девочку с напряжённым любопытством, спрятав язык и перестав частить лёгкими, от чего на лбу образовались складки и морда – почти лицо – выразила умилительную серьёзность. Впрочем, убедившись в добром расположении человеческого детёныша, Зора расслабилась, снова присела и весело задышала приоткрытой пастью. Мордочка её словно улыбалась, излучая симпатию и надежду на ответное чувство. Внучка, между тем, подошла к дедушке. Собака было привстала ей навстречу, но тут же опустилась на место, будто деликатно не решаясь слишком уж навязываться.

     - Деда, деда, - затормошила мужчину девочка, - смотри, какая собачка.

     Тот открыл глаза и удивлённо воззрился на Зору. Тогда она поднялась и прошлась туда-сюда, демонстрируя товар лицом – поняла, что от отношения этого человека зависит степень её успеха в соблазнительно пахнущем месте.

     - Откуда ж такая умненькая взялась? – риторически полюбопытствовал низким звонким тембром дедушка. – Ну иди сюда, милая, иди,  – уговаривая обратился он к Зоре.

Голос его, даже приглушённый ласковой интонацией, густо разливался вокруг, казалось, насытив воздух металлическими частицами, сообщавшими звучанию мелодичность и гулкую протяжность. В сочетании с отечески заботливым тоном эти необычные звуки понравились Зоре чрезвычайно. Они вызывали какую-то приятную тревогу в самых глубинах её естества, и они же не позволяли возникшей тревоги разрастись до болезненного страха, действуя одновременно возбуждающе и успокаивающе. Зора с удовольствием откликнулась на зов. На ходу она извивалась всем телом от переполнявших её эмоций, выплёскивая свою радость в окружающее пространство и заряжая этой радостью людей. Пожилой мужчина погладил широкой мягкой ладонью её самопроизвольно волнующуюся от прикосновений шкуру на спине, слегка помассировал пальцами шею и лоб, легонько потрепал болтающиеся уши. Зора блаженно щурилась, то присаживаясь, то снова вставая, поворачивалась то в одну, то в другую сторону, неизменно выказывая движениями почти несуществующего хвоста свой восторг. Дедушка, расточая гостье комплименты тихим, но всё равно сочно-чарующим для той голосом, обратился к внучке:

     - Ириша, ты погладь её, погладь. Ей понравится. У тебя ручки нежные, не то, что мои.

     Девочке уже самой хотелось прикоснуться к доброй общительной собачке. Она осторожно дотронулась до шеи Зоры и, перебирая пальцами жёсткие волоски, почесала-погладила особенно обильную в этом месте шкуру. Пришелица мгновенно отозвалась на утончённую в прямом смысле ласку. Повернув голову и искоса глянув, кто это так невесомо-щекотно перебирает ей загривок, Зора снова заволновалась всем гибким телом и активней завиляла хвостиком, потом закрыла глаза и, томно выдохнув, замерла расслабленно в ожидании продолжения наслаждения. Иришка перебирала её податливые уши, что исторгло из груди Зоры не один блаженный выдох. Потом девочка провела несколько раз пальцами по спине и бокам собаки, с удовольствием наблюдая, как шкура Зоры сама начинает двигаться, словно подталкиваемая прикосновениями руки. Всё это продолжалось до тех пор, пока Зора не ощутила какой-то дискомфорт, некое раздражение во всём расслабленном организме, будто переполненном опьянённым осязательным экстазом сверх допустимого. Или, может, лёгкость руки маленького человека оказалась чересчур щекотной. Как бы там ни было, но собака энергично встряхнулась, сбрасывая с себя оцепенение, и попыталась поднырнуть под руку мужчины, что ей и удалось со второго раза. Однако новые поглаживания уже не смогли отвлечь самозваную гостью от приступа голода. Тогда она подошла к раскрытой калитке и поглядела на так же распахнутую входную дверь дома, через которую распространялись ароматы изысканных яств.

     - Что, милая, кушать захотела? – правильно истолковал её безмолвные намёки хозяин дома и обратился к внучке. – Сходи-ка, Иришка, к бабушке, расскажи про собачку, да пусть соберёт ей чего-нибудь покушать.

     Внучка с криками: «Бабушка, бабушка, смотри, кто к нам пришёл», - вбежала в дом.

     Несколько погодя оттуда вышла невысокая пожилая женщина с милым благообразным лицом. В руке она держала миску с залитой подливкой картошкой и многочисленными кусочками мяса. Зора невольно сглотнула, не отрывая взгляда от пищи и даже вытянув морду в направлении миски. Ах, это было то самое, чего ей так недоставало у новых своих Хозяев – Главная Еда.

     - Что ж так долго, - ворчливо спросил пожилой мужчина, которого звали дядя Паша.

     - Да вот, знаешь ли, никак не могла подобрать подходящую посуду, - извиняющимся тоном ответила его жена тётя Тома. – Пока не вспомнила про железную миску.

     - Да не железная она, а алюминиевая, - с лёгкой досадой поправил супругу дядя Паша.

     - Ой, да мне это знать необязательно, - отмахнулась та, не выходя, однако, из образа покорной жены.

     - Ладно, давай-ка умницу накормим, - вернул разговор к истекающей слюной Зоре дядя Паша. – Вон как смотрит, проголодалась, бедная.

     Хозяйка поставила угощение около порожка. Зора, толком не попробовав, не горячее ли, накинулась на еду. Сначала заглотила пряно-духовитые кусочки, немного солёные – впрочем, к солёному она привыкла во время своих бездомных скитаний, после него просто сильней хотелось пить, а на вкус очень даже ничего. Первый хозяин давал ей только пресную пищу. Потом съела залитые густой ароматной жидкостью мягкие кругляши – от них тоже попахивало Главной Едой, правда, на вкус совсем не то. Но она так соскучилась по любимому кушанью, что не желала оставлять ничего, что хоть чем-то его напоминало. Напоследок Зора вылизала посудину дочиста и облизала запачкавшиеся губы и нос.

     - Какая необычная собака, - рассуждала между тем тётя Тома, - и без ошейника. Неужели ничья? А ведь похожа на породистую. И ест с таким аппетитом. Смотри-ка, миску и мыть после неё почти не надо.

     - Точно, породистая, - утвердительно пробасил дядя Паша. – Я видел где-то такую же. И порода, вроде, охотничья. Вот только не вспомню, у кого видел, и что за порода.

     - Наверно, бросили её хозяева. Заведут так, знаешь ли, собаку или кошку, а потом если вдруг не нужна становится и никто не берёт – бросают. Может, у кого на посёлке дом был, а она при доме и жила. Потом дом продали, а собачку  на улицу, - предположила тётя Тома.

     - Надо спросить у соседей, может, знают, чья она, - предложил дядя Паша.

     Породистая «сирота», расправившись со вкуснятиной, затеяла активные игры с гостеприимными хозяевами – несмотря на духоту тёплого вечера. Она наскакивала на дедушку, передними лапами обхватывала, обнимая его ногу, и преданно глядя в лицо, словно просила приласкать, погладить её, а когда тот наклонялся, тут же норовила лизнуть его в губы, или в щёку, или в нос - во что придётся. Внучку она не обхватывала, а просто пыталась поцеловать языком.

     - Ты смотри, Ириша, так она «спасибо» нам говорит, - подбодрил опешившую было от напористых нежностей девочку дядя Паша, с невольным удивлением отметивший свою растроганность этой бесхитростной собачьей благодарностью.

     Зора вдруг резво отбегала на несколько прыжков, после оглядывалась с озорным видом, будто бы предлагая догнать её. Старшее поколение предпочло не откликаться на сей призыв, а младшее в лице Иришки включилось в игру. Зора металась из стороны в сторону, а девочка с криками носилась за ней, порой «ловя» её и прижимаясь к поджарому изящному телу, обладательница коего в этих случаях постоянно пускала в ход свой выражающий симпатию язык. Потом «артистка» подцепила какую-то щепку и бросила её к ногам дяди Паши, тут же отпрянула с деланным равнодушием и мгновенно с рычанием метнулась обратно к деревяшке. Против такой забавы хозяин не возражал. И чуть только Зора снова отвернулась, с неожиданным для его нехуденькой комплекции проворством нагнулся и подхватил щепку. Игрунья, обманутая его видимой тяжеловесностью, среагировала с опозданием и, взвизгнув от досады, попыталась достать провороненное, поднявшись на задние лапы и передними оперевшись на живот дяди Паши, который поднял руку с деревяшкой над головой.

     - Ага, вот и не успела, - с детскими интонациями басил он, а Иришка звонку смеялась. Тётя Тома тоже улыбалась, хотя и с некоторым недоумением поглядывала на мужа – давненько он так не ребячился.

     Во мгновение ока сделавшись любимицей Семёновых (такую фамилию носили гостеприимные хозяева), Зора в дальнейшем, пока могла, неизменно пользовалась их благосклонностью в корыстных целях, но с искренней благодарностью. Вскоре доброе отношение к ней Семёновых, как, впрочем, и многих других ближних и дальних соседей, стало для неё само собой разумеющимся. Зора просто воспринимала их всех как «других» хозяев, по-своему любимых и ценимых. Но особенный её восторг вызывал, конечно, дядя Паша Семёнов и всё, что с ним связано. Обладая весьма ревнивым норовом, что вернее всего и вселяло в неё чрезмерную агрессивность к чужим, Зора довольно быстро стала воспринимать дом и участок дяди Паши как свою новую территорию, так что пару раз даже напала на пришедших к Семёновым незнакомых людей. Правда, куснуть никого всё-таки не решилась, так только, полаяла для острастки, недвусмысленно. То ли понимала, что здесь она почти дома, но именно что почти, то ли просто случая подходящего не представилось. Зора, наверно, никогда не кусала в открытую, нападая спереди, когда двуногий враг видел её. Если имела доступ к жертве, то прекращала лай, переходя на еле слышное то ли поскуливание, то ли повизгивание, отчего производила впечатление смертельно обиженной, а может, именно так себя и чувствовала в эти секунды. Затем, дождавшись, когда человек повернётся хоть вполоборота и ослабит внимание, приблизившись без броска, как-то словно нехотя, словно выполняя нежеланную обязанность, хватала нарушителя за руку или за ногу, сжимала челюсти не со всей силы, но весьма чувствительно. Весь вид её в течение данного акта, казалось, говорил: «Вот ведь не хотела же, не хотела, да нельзя всяким непрошеным спускать». Слава Богу, такие происшествия случались только в виду дома Хозяйки, а в удалённых от него местах, которые Зора тоже считала своими, никто от её сложного характера не пострадал.

     Да, в тот же летний вечер знакомства дядя Паша загорелся идеей удочерить пришлую симпатягу, но вскоре, узнав кого Зора почитает своими главными хозяевами, от этой идеи отказался. Ему не пришлось расспрашивать соседей – собака, вполне удовлетворённая пребыванием во дворе Семёновых, сама привела его к Хозяйке Тане. Но с тех пор Зора стала самой близкой животной приятельницей дяди Паши. Ни две собственные кошки, ни живший у него попугай, ни обаятельный подлиза кобелёк, обитавший у старого товарища – никто не мог для него сравниться с излучавшей прямо-таки человеческую приязнь Зорой. Одним из самых любимых их совместных развлечений было такое. Дядя Паша садился на скамеечку около дома и наклонялся, уперев локти в колени. В таком положении лысина на его макушке оказывалась открытой для впереди стоящих. Для Зоры эта поза пенсионера служила сигналом к действию, каковым она редко пренебрегала. Подойдя к сидящему собака с неловкой нежностью буквально охватывала его плешь длинным гибким подвижным языком – казалось, язык был сразу везде, с минуту занималась своим делом, не забывая пару раз отвлечься, лизнуть дядю Пашу в лицо, потом опиралась о его колено, отталкивалась-отпрыгивала, озорно сигнализируя об окончании процедуры и приглашая к общению лицом в лицо. В продолжении всего действа дядя Паша неизменно нахваливал свою подружку, чему она была рада ничуть не меньше, чем вкусу дяди Пашиной лысины.

     К сожалению для всех очарованных Зорой соседей столь близкое общение с ней прекратилось меньше, чем через год. За это время неуступчивая к чужакам псина успела обидеть многих прохожих, особенно, как уже говорилось, перепадало от неё велосипедистам, которых она преследовала уже безо всякой деликатности, с остервенелым лаем и рыком. У мотоциклистов же проблем не было – спасала высокая скорость. Такое поведение любимицы весьма нервировало Хозяйку с Хозяином. Последней каплей стала учинённое Зорой прямо-таки жуткое безобразие. К соседке Хозяйки, тёте Лине, пришла знакомая, женщина пожилая, полнокровная и спокойная. Её-то, не ожидавшую никакого подвоха, как всегда исподтишка, и укусила наша рыжая ревнивица. Оголённая ниже локтя рука пострадавшей тут же окрасилась кровью. В общем, скандал вышел страшный. Вроде бы кто-то из родственников укушенной собирался подать в суд, да, к счастью, передумал. Так что пришлось всё же Хозяину с Хозяйкой посадить неподдающуюся злоумышленницу на цепь, как по этому поводу мрачновато шутил Хозяин: осуждена на пожизненное заключение. Эта самая цепь, которую ещё отец Хозяйки в своё время раздобыл на свалке, и на которой некогда сидел мощный Дозор, разгибая своими настойчивыми прыжками то или иное звено и освобождаясь, для Зоры, изящной и лёгкой, оказалась надёжным сторожем. Увы, теперь её жизнь лишилась всех приятностей шатания меж дворов. Редко-редко когда Хозяйка выпускала её на поле под своим приглядом, от которого толку мало: уж если Зора решила кого цапнуть, переубедить её не мог никто.

     Добрые человеческие знакомцы её вольной жизни, и дядя Паша, и другие иногда навещали любимицу, принося чего-нибудь вкусненького или просто съестного. Хотя всё это был уже не то. Ну что поделать – дурной характер сослужил Зоре соответствующую службу. Впрочем, она не слишком унывала. День её неизменно насыщался разнообразными событиями. То она спала в своей будке, а в жару вылезала наружу и отдыхала в тени (кстати, конуру эту, сделанную руками зятя Хозяина, мужа его сестры, Хозяин притащил с участка своей матери, находившегося неподалёку). То гоняла нахальных хитроумных ворон, норовивших выкрасть недоеденные куски из её миски-кастрюли. Вороны чаще всего успешно надували Зору, потому как производили своё воровство вдвоём и хладнокровно пользовались горячностью собаки. Одна обычно садилась на крышу сарая, а то и ниже, на выступающий на уровне потолка брус, и криком привлекала внимание простодушной псины. Зора заводилась с пол-оборота и громыхая тяжеловатой для неё цепью, заливаясь злобно-возмущённым лаем, изо всех сил пыталась допрыгнуть до наглой провокаторши в перьях. Этим пользовалась вторая представительница преступного сообщества, с осторожным спокойствием умыкая провиант из Зориной миски. Вряд ли Зоре не хватало  ума понять, что её надувают, да только гнев требовал немедленного выхода. Гнев, как сильнейшее чувство, побеждал. Тем паче, что всё сколько-нибудь вкусное Зора съедала мгновенно, а в миске оставалось нечто малопривлекательное, вроде хлеба.

     Ну и, разумеется, всевозможные чуждые личности и всякие средства передвижения частенько вызывали у «узницы совести» (ещё одно определение Хозяина) вулканическое извержение страстей, продолжавшееся порой с незначительными перерывами чуть ли не целый день. То вскакивая на крышу конуры, то спрыгивая вновь, то вставая на задние лапы при поддержке цепи, то дёргая оную в тщетных попытках освободиться, закатываясь переходящим в воющий крик брёхом, Зора жила полноценной жизнью самоутверждающейся личности. Впрочем, периодически на неё нападал эмоциональный ступор, чаще всего совпадавший по времени со скучной пасмурной погодой. Тогда воронам не приходилось прибегать к коллективному отъёму у собаки съестного. Зора целыми днями валялась в будке, прикрыв лапами нос, а лопушистыми ушами глаза. Оживлялась разве что при возвращении Хозяина с работы. Да, Хозяин пропадал целыми днями, особенно когда работал в мегаполисе, и только дорога занимала часа четыре, и она успевала изрядно соскучиться. Одним из самых важных чувств, насыщавших бытиё Зоры, смыслом было чувство благодарной и любовной преданности Хозяину. Любила, как могла, отнюдь не жертвенной любовью, но с подкупающе искренним восторгом принимала его внимание, нетерпеливо ждала его появления вечерами, особенно охотно играла именно с ним. Что ж, Хозяин, он как вожак, его надо уважать, но вовсе необязательно любить или хотя бы полагать, что любишь. Но Зора благоговела перед этим бородатым человеком, выбранным ей своим повелителем, ведь по опыту знала, что любой двуногий может сделать с ней, что угодно - и не помогут ни её зубастые челюсти, ни прыть, ни изворотливость. Они, люди, такие, могут почти всё, если не так, то иначе, если не сразу, то погодя, но пересилят любого зверя. Вот и власть этого человека над ней полная, несомненная, но  он  уделяет ей внимание, ласкает-играет-наказывает, кормит. Заботится, любит. Он не только не причинит ей никакого зла, но и не предаст её никогда. Всё это Зора прочувствовал в первые минуты знакомства, когда ещё не именовалась Зорой - и не ошиблась в оценке. Он любил её, хотя мог пренебречь ею, отправить восвояси, как делали многие до него. Он полюбил её такой, какая она есть, он сделал её хозяйкой целого участка, при нём она почувствовал себя не никчёмной побродяжкой, а значительной фигурой, величиной. За всё это Зора сразу, с первых дней знакомства прониклась к Хозяину благоговейной благодарностью, доходящей в минуты эмоционального подъёма до истерического всплеска влюблённости. Было в её тонкой породистой натуре нечто, превращающее любую благодарность в любовь.

     Ещё в вольной жизни Зора забрюхатила и ощенилась рекордным помётом - целых одиннадцать экземпляров. К сожалению, их пришлось утопить - желания завести щеночка никто не изъявил. Но и в своём цепном бытии Зор'ушка ухитрилась ещё пару раз понести, пока Хозяин, наконец, не заделал капитально все дырочки и щёлочки в заборе. Правда, такого многочисленного потомства уже не получилось. Одного из зверёнышей сохранили, под именем Илюхи он был отдан сторожам на автостоянку. А назвали так, потому что родился второго августа.

     Так и жили они душа в душу - собака и её хозяева, пока не случилось то, что рано или поздно обязательно бы произошло, и случилось слишком рано.

     Зима в тот раз выдалась на редкость суровой, так что кое-кто из старожилов даже утверждал, что подобного не было с сорок первого года. Морозы местами зашкаливали за сорок, а уж за тридцать ночами и по утрам термометры показывали везде. Но, самое главное, эдакая страсть стояла целыми неделями, лишь иногда ослабевая, чтоб вновь накинуться на покрытую ранними обильными снегами землю. Хозяин, будучи каменщиком на строительстве многоэтажки, в такую погоду почти и не работал. Зора фактически обитала в доме, лишь изредка выбегая освежиться. Её гладкошёрстое тело казалось совсем голым по такой погоде. Однако и в этих условиях она успевала показать себя хозяйкой: или мимоходом деловито посылала очередную ворону, а если та посылала в свою очередь собаку, не трогаясь с места, Зора распаляясь в согревающей ярости, добивалась-таки своего, хотя бы потому, что кто-то выходил из дома, и ворона, опасающаяся людей, улетала; или провожала сердитым лаем очередного не приглянувшегося ей прохожего; или просто прошвыривалась вдоль дорожки на участке, обнюхивая следы, но с видом принципиального, однако не слишком увлечённого в данный момент своим делом ревизора. Пускалась Зора облаивать врагов заочно, находясь на кухне, однако здесь не доставало настоящего раздолья. Спала она около газовой плиты, свернувшись калачиком. К кошке давно привыкла и считала своей. Вот только кошка оказалась иного мнения - появление неожиданной гостьи пришлось ей не по нраву. Впрочем, скоро эта природная индивидуалистка смирилась с новой соседкой. Поначалу Зора глядела на возмущающуюся Мурку с уморительной снисходительностью, потом вообще перестала обращать внимание. Наклонив морду, отчего уши с боков прикрывали глаза, наморщив в напряжённом внимании лоб, Зора являла собой воплощение удивлённого превосходства. Так почти всегда поглядывала она на одного вознамерившегося предложить ей свою любовь кобелька, размерами чуть больше Мурки.

     Теперь Зора гораздо больше времени проводила с Хозяином, благо он частенько оставался дома. Её ищуще-вопрошающий взгляд, по-змеиному извивающееся в стремлении приласкаться тело, ходящий из стороны в сторону обрубок хвоста, натягивающаяся под гладящей ладонью шкура лба, отчего глаза казались истинно человеческими - вот, какой осталась Зора в памяти Хозяев в эти последние дни.

     Тот день Хозяин провёл на работе. Мороз, наконец, чуть спал. И Зора водворилась в свою будку. То ли соскучившись по воле, то ли под влиянием какого-то невидимого природного явления, целый день она носилась, гремя увесистой цепью, прыгая с будки на будку, и поливала окрестности непрерывным, насыщенным разнообразными эмоциями лаем. Хозяйка не раз обращалась с утихомириванием к ошалевшей питомице, но всё без толку. Когда вернулся Хозяин, Зора продолжала свой затянувшийся концерт. Спустя время Хозяин вынес собаке еду. "Зора,  - весело сказал он от крыльца, - смотри, что у меня есть." Но та молчала, находясь в конуре. Лежащая голова её виднелась во входном отверстии - и не шевелилась. Шёл снег и покрыл её тонким слоем. "Зора, ты что, померла?" - в тревоге спросил Хозяин, заподозрив неладное и желая сглазить. "Зора, ты что, Зора", - он наклонился над ней и погладил по голове. Зора не шелохнулась. Он потрогал её живот - тёплый. Всё ещё не веря, он вытащил её из конуры. Лёгкое тело было неподатливо. Хозяин отнёс её на кухню. "Неужели Зора померла? - спросил с надеждой у жены. - Ведь тёплая же." Хозяйка, всмотревшись и потрогав, запричитала: "Целый день, целый день прыгала. Ну зачем, ну зачем она так прыгала?"

     Ребята-таджики, подселённые Хозяином в пристойку сочувственно цокали и хмурились. Что было поделать? Ещё час назад живое во всех смыслах существо исчезло. И такой привычный вид её неподвижного тела лишь усугублял горечь осознания. Хозяин всё надеялся. Но прошло время и тело Зоры начало коченеть. Ребята и Хозяин пошли в сад копать могилу. Покрытая толстым слоем снега земля промёрзла едва на палец. Вскоре яма была готова. Положенное в мешок тело Зоры забросали землёй под старой яблоней, пережившей многих людей и животных.

     Зора умерла второго марта две тысячи шестого года в четверг. Ей было около десяти лет.