Эмотивизм. Фальсификат и авторазоблачение

Поляковский В.Т.

Эмотивизм.
Может ли фальсификат содержать авторазоблачение? Об одном логическом приеме исследования древних источников.
(Отличие от первой версии статьи об эмотивизме – много данных из более поздней литературы нового времени - ВП)

Эскиз статьи был отражен одной из глав книги
"Средневековье. Средиземноморье. Многовариантность",
в итоге так и не написанной


Аббревиатуры:
ЕНКК – естественнонаучный культурный код
ПВЛ – повесть временных лет
ПП – просветительский продукт
РМЕШ – российская междисциплинарная естественнонаучная школа
ТИ – традиционная история
ТКК – традиционный культурный код


Предисловие к версии статьи 2023 года
в привязке в сиюминутной ситуации

Сейчас для представителей российской междисциплинарной естественнонаучной школы (РМЕШ) имеет место период своего рода подведения итогов. Идет подготовка для внедрения ее лучших достижений в систему образования и формирование естественнонаучного культурного кода (ЕНКК).
Все текущие достижения этой школы зафиксированы в статье "Достижения российской междисциплинарной естественнонаучной школы (РМЕШ), в том числе имеющие шансы на позиционирование как достижения мирового масштаба» ([1n]),
К одному из таковых можно отнести разработку одного исследовательского приема, одного метода, который позволяет довольно-таки быстро составить мнение о том, является ли данный исторический источник документальным или к нему изначально нужно относиться как к источнику без всяких претензий на документализм. При этом сам ответ на этот короткий вопрос содержит  сама структура источника, которая информирует об этом в неявном виде. И поскольку этот неявный вид очень часто сопряжен с неким выбросом эмоций, то подобному методу в целом было изначально предложено дать название «метод эмотивизма». От французского «emotiff» - «эмоциональный».
В сей момент, когда на дворе август 2023, в соавторстве с молодым талантливым публицистом Сергеем Минаевым уже создан видеоматериал по этой теме, он находится на https://youtu.be/xv7NTFYq6i4 . При этом ход работы над видеоматералом показал, что основную текстовую версию нужно будет еще освежить и подтянуть до современного уровня.

Основная часть материала.
Постановка задачи и пути ее решения

Дорогие читатели !
Представьте себе, что перед нами – весьма давнишний, можно даже сказать – древний автор или некая персона, которая себя позиционирует как открыватель этого древнего автора*.
*- Сразу же нужно оговориться, что слово «древний» автор этих строк употребляет согласно одной из исторических традиций, описанных в книге французского историка Бернара Генэ «История и историческая культура средневекового Запада»  ([2n]), когда оно носит смысл «давний до такой степени, что лишен шансов на какую-либо хронологическую достоверность».
И вот перед этим автором ставится одна занятная задача: создать повествование, текст, решающие определенные информационные и/или педагогические задачи. К информационным задачам можно отнести передачу тех или иных сведений, а к педагогическим – традиционное “historia magistra vitae” (история – учительница жизни, лозунг средневековых историков). И тот осознает, что идеально праведного, идеально достоверного текста ему создать не удастся. Тем не менее, стремление к добросовестности у него мало-мальски развито, и он принимает решение применить один весьма занятный прием. Он принимает решение создать текст, который читателями с не очень высоко развитой критичностью воспринимался бы как чистая монета, а вот читатели попронырливей сразу же бы в нем распознали отдельные информационные блоки, которые свидетельствовали бы о его невысоком уровне достоверности. Ибо..
Ибо у него есть некий набор литературных приемов для того, чтобы сообщить читателям, является ли тот источник, то произведение, которое приписывается его авторству или которое он просто вводит в оборот, не является строго документальным.
Здесь автору этих строк хочется, как для ее версии, которая предназначена для массовых публикаций, так и для ее научной версии, которая могла бы подойти для энциклопедий и для других сугубо научных изданий, было бы неплохо провести некие логические рассуждения о некоторых особенностях средневековых текстов, а также текстов, которые традиционно приписываются древности. Было бы, конечно же, очень неплохо воспроизвести некоторые мысли из трудов других исследователей литературы, и даже учебника по литературоведению. Автор этой статьи надеется, что в следующих версиях они все же появятся.
Сам факт преднамеренной фальсификации отнюдь не обязателен. Если, к примеру, хронист был вдохновлен идеей созданием иллюстраций к истории т.н. древнего Рима, которая родилась у него или которой он просто проникся на порыве вдохновения, то он просто своим поэтическим произведением мог создать поэтическую иллюстрацию к этой истории, он мог ее воспеть, он мог создать некий легендарный образ. При этом он, как поэт и литератор, мог и не придерживаться тех взглядов, что т.н. Римская империя была в действительности. И когда он создавал в своих произведениях некий идеализированный образ этой империи, то он совершенно четко представлял, что речь идет о сказочном образе. Но такое представление об идеализированном сказочном образе могло уже не возникнуть у читателей его произведений, которые это легко могли воспринять как подлинно документальное повествование.
Возможен, конечно же, тот психологический эффект, когда автор этих произведений входил в порыве поэтического вдохновения (или, если сказать покрепче, экстаза) в состояние самообмана. Как показал ход развития мировой литературы в целом, такое состояние самообмана, самоиллюзий в целом для мировой поэзии не было редкостью. Более того, неоднократно многими поэтами мира разных стран часто повторялась мысль о безумии поэзии, о безумии вдохновленной влюбленности и т.д. А задач могли быть при этом вполне поэтическая, не имеющая никакого отношения к истории: создать образ идеальной, с их зрения страны, идеальных, с их точки зрения, людей, идеальных законов, идеальной морали и т.д. Склонность к идеализации не всегда, увы, совместима со склонностью к подлинности.
А дальше подобный прием литературного творчества мог приводить к тому, что мы сегодня называем литературными конкурсами, в частности, к поэтическим конкурсам. Причем не исключено, что настанут такие моменты, когда тематика подобной литературы начнет понемногу расширяться, причем охватывать не только вопросы права, ведения войны, морали, гражданского устройства, но и вопросы науки. То есть, иначе, если кто-то просто захочет воспроизвести тип мышления, или как сейчас говорить более модно, тип менталитета ученых и философов, которые принадлежали к тому типу общества, о котором уже шла речь в ряде произведений. А если еще захочется произвести некие ретрокалькуляционные расчеты… тут уже поле фантазии начнет приобретать некие математизированные очертания.
Только вот маленькая проблема: читатели с определенного момента уже (если не видят в тексте произведения определенных знаков, которые, в общем-то, легко могут быть заметными не для всех) уже начнут это воспринимать не как плоды литературного творчества, а как произведения с претензией на документальность… Или даже абсолютно документальными, что не исключено.  И найдется (и реально находился) читатель (а более точно – исследователь) одержимый, который еще захочет продатировать их… Да еще в абсолютной шкале*..
* - Кстати, подобная двуэтапность совсем не обязательна. Не исключен случай преднамеренной фальсификации, как это ни было бы прискорбно.

Итак, плод некой фантазии мог начать постепенно приводить к некоему замешательству в его восприятии. Увы, плоды поэтического безумия одного в сочетании с железной логикой другого начнет приводить к очень интересным, можно даже сказать, занимательным результатам. Не исключено то, что одно мелкое  недоразумение может привести к крупному головокружению… Или к крупному замешательству. В любом случае и то и другое красиво описывается немецким словом Schwindel, которому в большинстве немецко-русских словарей, соответствуют, как правило, оба перечисленных русских слова.
Возможен еще другой случай непреднамеренной фальсификации, непреднамеренного самообмана, связанный, к примеру, с написанием истории отдельных стран. Поскольку этот случай ярко проявился на примере истории Руси, мы начнем прямо с истории этой страны.
У летописца имеется совершенно четкое задание: воспроизвести, воссоздать историю Руси, собрав предварительно для этого дела некое количество материалов. Он добросовестно роется во всех доступных ему источниках подряд, выискивая слова с подобным звучанием, и тут его очень серьезно может подвести незнания тех языков, на которых текста написаны или просто с которых они могли быть не лучшим образом переведены. Тогда за название нужной страны, за имя нужного человека может быть принято некое слово, которое на языки оригинала, на котором написан источник, может значит что-то нарицательное. К примеру, то же самое слов rus (раз уже затронута тема Руси) может означать просто деревню, и в отдельных случаях – такое слово может иметь смысл «кормилица». Потому то по мотивам латинских источников историю Руси не особо и поизучаешь… Так же, как, к слову, и историю иудаизма: на латыни iudeo – это просто судья.
Итак… был проиллюстрирован тезис передачи информационных блоков в такой форме, которая могла быть одной группой людей понята одним образом, а другой - другим образом. Иными словами, мог бы при этом сполна соблюден и ярко проиллюстрирован принцип просвещенных и профанов, когда просвещенные об имеющихся знаках или знают или подозревают или догадываются, а профаны знать об этом не могут.


Формы эмотивных сигналов
(формы внетекстовых сообщений)

С точки зрения автора этих строк, перечисленные выше способы передачи информации могли обрести следующие формы:

– формат произведения. Автор мог легко свое произведение представить в рифмованном виде. Тогда в основе восприятия этого произведения мог легко мог быть поставлен принцип безумия любой поэзии, что для читателя образованного было бы вполне достаточным намеком на то, что произведение является плодом вдохновения, безумия и т.д., следовательно, оно не носит характер произведения строго документального. С этой точки зрения был бы очень интересен взгляд на все поэтические или просто рифмованные хроники.
– адресность произведения. У автора источника и его адресатом могли быть резко разные отношения, в том числе такие, при которых они были заинтересованы в дезинформации. Поэтому точность повествования здесь отходила на второй план.
– вставка неких заведомо малореальных, с точки зрения читателя, вещей. Автор или вводитель в широкий оборот такого произведения имел некое четкое представление о менталитете и образовании читателя, потому он легко знал о тех или иных его представлениях, и легко на основании этих представлений мог создать образ чего-то нереального. К этой категории могут относиться, к примеру, упоминаемые в хрониках аномальные явления. Но более часты в средневековых хрониках просто упоминания различных чудес, что можно рассматривать как частный случай упоминания заведомо малореальных вещей (miraculum). Можно также упомянуть вставку в хроники популярных мифов: мифа об империи и мифа о конце света. Очень часто подобные сообщения упоминаются наряду с эффектами головокружения, которые публика испытала (или могла испытать) от ознакомления с такого рода произведениями.
– частным случаем таких аномальных явлений мог бы быть конец света (пример: В семи первых книгах своей «Хроники» Отто Фрейзингенский ведет от Адама до своего времени, а VIII книга предлагает подробный рассказ о конце света. Сама такая композиция произведения говорит о том, что дело заканчивается концом света, следовательно, не исключена такая трактовка всего, о чем идет речь,  что все закончилось концом света, следовательно, речь шла о нереальных событиях). Винцент из Бовэ в начале своего «Speculum historiale» заявляет, что расскажет историю мира "ab initio seculi usque ad finem" (от начала веков до их конца) [3n]. И действительно, это «Зерцало» кончается эпилогом, в двадцати четырех главах которого речь идет «de ultimis temporibus» (о последних временах… здесь наблюдается интересная игра смыслов: то ли речь о последних событиях, как для времени жизни автора, то ли здесь идет речь о некой конце света как мифологическом образе)
– (частично следует из предыдущего абзаца) придание отдельным персонажам мессианского характера или характера кары божьей (к примеру, подобного типа характер был придан татаро-монголам)
– вставка в текст повествования явных образов, которым приписывается повествование, и наличие неких ссылок на авторитетов и антиавторитетов. К примеру, ПВЛ с ее Нестором-летописцем может служить ярким примером такого. С этой точки зрения структура ПВЛ предстала бы следующей: есть некий реальный повествователь, который создает образ еще одного повествователя, которому и приписывается само повествование. При этом сам Нестор-летописец  оказывается в роли созданного образа*
* - из этой оперы можно вспомнить об очень частом употреблении в конце многих предложений в латиноязычных источниках слова dicunt – говорят. Что характерно, такое слово шло просто, даже без знаков препинания
– вставка заведомо расхожих, шаблонных сюжетов, постоянное употребление избитых выражений и популярных вводных и слов-паразитов
– приписывание официальным лицам элементов поведения, несовместимых с их формальным саном. К примеру, многочисленные папы-отшельники… Или, к примеру, упоминание монархов, для которых не были бы характерны хорошие манеры
– подчеркнуто частое упоминание имени Бога. Такое упоминание могло легко создавать ассоциации типа "Бог это знает", "а Бог его знает", которые бы имели совершенно четкий смысл: этого знает никто. Или: божья весть в смысле весть, сообщенная непонятно кем. Более подробно об этом - в книге автора этих строк "Трагикомичная история религии и атеизма", готовящейся к печати
– выдвижение на первый план ярко выраженного пренебрежительного отношения к чему-либо (к примеру, когда некоего называют по кличке вместо полного имени)
– подчеркнутое упоминание развлекательно-эстетического характера произведения (к примеру, слов об "услаждении сладкого слуха").
– подчеркнутая патетика произведения, постоянное упоминание высоких слов, лести, образных сравнений. В целом в литературоведении такой прием описания с элементами задействования ведущих сенсорных систем, систем восприятия, называется метафорой. Здесь же надлежит упомянуть такой художественный прием, как аллегорию. Еще хочется добавить, что в риторике прием упоминания чего-либо с приданием упоминающим элементов восхваления называется патетикой. Здесь же хочется упомянуть, что такие литературные приемы, как метафора, метонимия, эпитет, т.е. слова или выражения, употребляемые в переносном значении для достижения большей выразительности называются тропами.
– (в известной степени связанная с вышеизложенным) подчеркнутое стремление к запутанности языка, демонстрация его напыщенности. Особенно такое характерно для латиноязычных источников.
– иногда контрастность придает некое противопоставление реального романтичному. К примеру, при рассказе о крестовых походах очень часто первый период, период общенародного порыва и энтузиазма (до 1300 года по ТИ), противопоставляется второму периоду, где при подготовке походов немаловажную роль начали играть финансовые вопросы. Яркое противопоставление реальное малореальному.
– подчеркнутая политическая тенденциозность, провозглашенная прямо в тексте. К примеру, регулярное выставление в подчеркнуто черном цвете тех или иных лиц или того или иного явления. Такое авторазоблачение своего пристрастия, как правило, всегда является если не осознанным, то подсознательным призывом к недоверию к документальной стороне этого произведения. Здесь хочется упомянуть А.П.Чехова, который сказал, что подлинно художественные произведения могут быть рождены исключительно благодаря хладнокровному отношению автора к его персонажам… Иначе (здесь автор этих строк добавляет от себя) получится склонность к тенденциозности.
– эмоциональность произведения. Подчеркнутая демонстрация своей неуравновешенности, обилие очерняющих, ругательных слов. «Любая неправда лает» – польская поговорка, упомянутая у Стрыйковского, как нельзя лучше демонстрирует эту ситуацию.
– многочисленные посвящения. Делая посвящения, автор хроники указывал явного (осознанного) или неосознанного заказчика своего произведения. Заказчик очень часто оказывался в роли мецената, и созданное таким образом произведение способствовало распространению его славы, а лесть часто весьма неплохо ублажала его слух
– проповедничество оригинальных религиозных взглядов, в частности, суеверия.
– двойной перевод (когда в тексте появляется как само слово иностранного происхождения, так и его перевод на конечный язык)
– (в качестве некоего предположения). Не исключено, что часто такими знаками могли выступать числа, которые имели повсеместную репутацию несчастных. К примеру, такие простые числа, как тринадцать, семнадцать, тридцать один и сорок один. Или? Ряд Фибоначчи, когда перечисляются некие предметы один за другим, имя числительное при которых растет по номеру числа Фибоначчи (два, три, пять, восемь тринадцать и т.д.)

Очень интересно в свете изложенного рассмотреть указания на то, что перед читателями имеет место сокращенный вариант. Ведь если имеет место сокращенный вариант, то текст мог бы быть переделан, и помещенные в этом тексте эмотивные знаки благодаря такой переделке могли бы просто быть убранными (к примеру, знаки об указании характера божьего этого произведения, в годы советской борьбы с атеизмом такое практиковалось). И если с массовый оборот попадает благодаря горе-переписчикам или горе-сокращателям именно такой вариант, то очень легко мог бы иметь место эффект массового оболванивания народа, когда выдавался бы готовый текст без первоначального варианта, который такие эмотивные знаки содержал. Массовый читатель при этом воспринимал данный текст как текст, который автор выдавал за истинный, хотя автор этого текста за истинный его не выдавал.
Весьма очевидно, что при этом переписчик мог сам этих знаков не заметить, или, если и замечал, то он мог об этом написать в предисловии. В любом случае, этот вопрос очень интересен.
Роль эмотивных знаков также могли играть аббревиатуры, лигатуры и пометки на полях. С этой точки зрения всегда неплохо посмотреть на палеографию. К примеру, трактовка улыбающейся рожицы как et могло скрыть несколько иной смысл этого знака.
Применение других приемов могло бы ясно следовать, к примеру, из предисловий к данным произведениям.
При сообщении заведомой лжи, или, иными словами, при создании образа фальсификатора, мог бы работать, видимо ясный и понятный для многих его современников принцип, что недостоверная информация, сообщенная в одном месте, автоматически на себя бы влекла столь же недостоверную информацию, сообщенную в другом месте. То есть, подобного типа знаковые сообщения бы таким образом работали как сообщение читателям о том, что к его произведению нельзя относиться как к произведению строго документальному.
Итак, автор назвал данный принцип  принципом эмотивизма (эмотивизм - это слово, с помощью которого, как у автора книги создалось впечатление, принято называть произнесение слов с целью создания эмоционального фона, сюда же входит молчание как выражение неделания общаться). Рассмотреть результаты его применения ко многим произведениям, приписываемым глубокой древности, было бы наверняка интересно.

Актуальность принципа эмотивизма в свете реалий средневековой историографии

Хочется бросить взгляд на средневековую историографию. «Для хронологов возрождения, по мере осознания стоимости времени, психологический комплекс потерянного времени стал одной из форм осознания ценности времени. И этот комплекс мог проявляться в чем угодно, в том числе в интенсивном сочинительстве. И, как любое сочинительство, оно имело свои плоды». Графтон [4], начало книги.

«В Ренессанс правильное использование времени в практическом и морального смысле стало предметом страстного беспокойства. Непринужденность, с которой время могло быть потеряно, вдохновила лирических и трагических поэтов. Правильное действие, сложность, и взаимное взаимодействие характеристики частей часов обеспечили новый набор метафор для того, чтобы описать и большее государство и индивидуальное человеческое тело нерегулярное и неизбежное повреждение, то время неизбежно вызывает вдохновленных художников и поэтов; так что сделал истины, которые то время неизбежно показывает. Иллюстрированные издания Петрарки и издания "Метаморфоз" Овидия, книги эмблем и лирических поэм, собрания классических надписей и альбомов современных печатных изданий оплакивали эффекты tempus edax rerum (времена жадных дел, жадных королевств) и знаменитые эффекты veritas filia temporis (сыновья веры времен). Тексты и показ образов - не только неизбежное обаяние времени, но также и диапазона и богатства палитры, с которой ранее современные индивидуумы пробовали изобразить это».

Итак, утверждение первое: прошлое – преимущественно в красивых и изящных формах. Утверждение второе: если мы при историческом описании сталкиваемся с этими самыми «красивыми и изящными формами», то, скорее всего, они являются вымыслами, и особой формой дани психологическому комплексу потерянного времени.

Здесь хочется вспомнить конгресс по фальсификациям в мировой истории, который состоялся в Мюнхене в 1986 году. Историк Franz J. Schmale пишет: «Само по себе нельзя отличить произведение по написанной истории от литературного произведения, основанном на вымысле» ([5]).

Еще автор этих строк добавит, что, согласно Бернару Гене [2], некто Вейс (Wace) сокрушался по поводу тех, кто превращает историю в романы. Может быть, здесь есть некий намек на то, что histoire – может быть и романом, а res gestae – историческим повествованием? Может быть, само слово historiae (histoire)  в заголовках произведений уже было намеком кое на что?

"Матвей Парижский, говорит нам Томас Уолсингем, провел жизнь, излагая в письменной форме разные удивительные события, но прежде всего поступки и деяния великих людей, как светских, так и церковных (со ссылкой на [345])" (о Матвее Парижском высказано очень много мнений касательно его сомнительной достоверности, более всего такие мнения порождал тот факт, что он появился лишь в позднее средневековье)»

"В XIII веке Винцент из Бове включает в свое Историческое зерцало деяния, но также и запомнившиеся изречения ([754])". Интересно, что могло бы означать приписывание персонажам отельных фраз? Может быть, он мог бы быть элементом подчеркивания вымышленности образа?

"некоторые историки, не чуждые литературе, - самый видный из них Сигеберт из Жамблу, - не колеблясь, перечисляли писателей и, не ограничиваясь историей, вторгались в область культуры". Интересно, как бы можно было понять выражение "вторгались в область культуры"?

"В конце XII века Гиральд Камбрейский в своем труде Topographia Hibernica ("Описание Ибернии") не только рассказал о всяких чудесах, но и исследовал нравы ирландцев" (со ссылкой на [515]). Здесь рассказ, перемешанный с различными чудесами, приписывается ирландской истории. Иными словами, не исключена трактовка, что многочисленные перечисленные чудеса и означают заведомо недокументальный характер повествования.

Не случайно одна из первых средневековых книг о Древнем Риме так и называлась (уточнить название "De miraculum urbis Romae") "": "О чудесах древнего Рима". Тем самым подчеркивался характер заведомо легендарного повествования всей последующей литературе о Древнем Риме.

"В конце XIV века Томас Бертон отметил с интересом, что Марко Поло, венецианский купец, пропутешествовав 26 лет, описал "чудеса мира, а также народы, религии и страны во всем их разнообразии". В свете многочисленных высказанных подозрений о Марко Поло упоминание о чудесах в его произведении было бы более чем информативным эмотивным знаком".

Здесь же, у Генэ, в следующем разделе: "..они тяжело трудились, .. по крайней мере ради удовольствия, и это их утешает, - ради удовольствия тех, кто будет их читать или слушать. Из-за того, что читатели и слушатели ожидали от исторического рассказа прежде всего того, что Квинтилиан требовал от любого рассказа: чтобы он развлек и позабавил". Совершенно непонятно, как бы этот принцип развлекаловки сосуществовал бы с задачей правдивого исторического повествования. Цитирования без перерыва:

"В XII веке в Ардре в дождливые дни трое старых рыцарей сменяли друг друга, излагая исторические рассказы "для развлечения слушателей", "adaurium delectationem" (со ссылкой на MGH SS, XXIV, 607 [1]). В начале XIV века в Сен-Дени аббат и монахи просили брата Ива написать "какой-нибудь трактат или какую-нибудь красивую историю, которую было бы приятно послушать" (со ссылкой на автора, который причастен к написанию "Historia pontificalis", а именно, Жана Салисбури [629]).. И до, и после него было много монахов, которые писали историю, желая доставить передышку и развлечение, "recreatio", тем, кто прекращал ненадолго работать и молиться (со ссылкой на [826]).  В 1338 году Роберт Маннинг в своем монастыре в Сиксхилле переводил на английский язык хронику Петра де Ленгтофта, и в прологе автор оповестил всех о том, что она писана

"не для ученых, а для простых людей,
для тех, кто живет в этом краю
и не знает ни латыни, ни французского",

а далее он просил их всех помолиться за него, "за меня, который тяжко потрудился для вашего удовольствия (solace)(со ссылкой на [715])".

 Самое интересное, из этой цитаты вырисовывается еще один эмотивный знак: указание на то, что данное историческое произведение адресовано простым людям, а не высшим слоям общества. Именно с этой точки зрения автор этих строк высказал бы идею о том, что еще одним признаком заведомой сфальсифицированности было бы явное указания адреса читательской аудитории, для которой данное произведение предназначалось.

Еще интересно, что подобным эмотивным знаком может быть подчеркнутый и задекларированный прагматизм повествования. "В прологе к Historia pontificalis Иоанн Солсберийский говорит, что перед ним такая же цель, какую ставили себе авторы, составлявшие хроники до него: быть полезным современникам и потомкам. Он даже уточняет, в чем история может быть полезна: она дает примеры вознаграждения и кары, которые учат жить; она вскрывает невидимый Божий промысел; она помогает ввести или уничтожить обычаи, усилить или разрушить привилегии". При этом - увы - подлинность и документальность отходит на второй план.

Частным случаем такого стремления к прагматике было декларированное стремление истории к морализму. "Для Цицерона история была "наставницей жизни", "magistra vitae"91. В последующие века не было ни одного историка, который усомнился бы в том, что история должна указывать путь, по какому следует идти, "via vitae" , давать пример для подражания, "exemplum vitae".

"Случалось, что историки, если они были духовными лицами, больше заботились о действенности своей проповеди, чем о правде. Адам Клермонский в прологе к своим Flores historiarum заявил, что его меньше привлекают надежные, точные факты, чем факты интересные (со ссылкой на [347], т.е. на работу Герта Мельвиля "Zur "Flores-Metaphorik" in der mittelalterlichen Geschichts-schreibung"). Если принять во внимание, что произведение, в названии которых фигурирует слово "Flores", легли в том числе и в основу хронологии (к примеру, Гвидонис), то можно заключить то, что их автором интересовало все самое интересное, но не самое достоверное. А в контексте этой статьи логично предположить, что все, имеющее ассоциацию на цветы, пыталось играть на чисто художественных ассоциациях.

 С этой точки зрения интересно посмотреть на многословие, за которое время от времени критикуются некие авторы. Если произведение уже несет некий эмотивный знак, то те самые многоярусные рассуждение, как участки концентрации мысли, и могут играть роль тех мест, где пишется много точек зрения, в том числе и наиболее достоверная.

 Многочисленные места, связанные с подчеркнутой религиозностью, с подчеркнуто частым упоминаний ипостасей мира внеземного, могут быть указанием на неизведанность, а также служить указателями невысокого уровня достоверности.

 Хочется упомянуть одно из наиболее иллюстративных мест в освещении эмотивзима источчиков, зафиксированного в истории Западной Европы. В 732 году арабы во время предполагаемого победного похода прибыли в Северную Францию. При Туре и Пуатье выступил против них Карл Мартелл и их победил (еще без лошадей) с его пехотой в борьбе против конных арабов. (Затем Карл Тартелл должен был еще организовать всадников у франков). Интересно, то, как была одержана эта победа пехоты над конницей (интонации взяты у DL).

 Еще одним эмотивным знаком недокументальности хроники мог бы быть подчеркнутый ее прагматизм, который проявлялся в отношении к текущей юридической ситуации.

"Саксонская хроника - это приложение к Саксонскому зерцалу (Sachsenspiegel); равным образом и Королевская Книга (Konige Buch) является приложением к Швабскому Зерцалу148. В конце XIII века Мартин Поляк создал научный труд, очень краткую историю пап и императоров; автор выражал надежду, что богословы смогут дополнить им Historia scholastica, а специалисты по каноническому праву - церковные постановления или декреталии (со ссылкой на его издние в MGH).... Не случайно замечательный расцвет истории в Англии 1090-1130 годов приходится на тот период, когда большие монастыри после завоевания должны были защищать свои права и даже само свое существование: расцвет частично и порожден этой необходимостью (со ссылкой на работу с захватывающим названием "The Sense of the Past, TRHS, 23 (1973)[60], 243-263").

Есть одно характерное высказывание, о рифмованных хрониках, приписываемое по [326] Николаю из Санлса, который начал свой поэтический перевод хроники Турпина ([745]): "В рифмованных хрониках правды нет", а после этого идет откровение самого Гене: ([326], стр. 71) "серьезные авторы оставили рифму литераторам, которых не терзала забота о правде... вы целом образованные люди и жонглеры довольствовались теми немногими книгами, которые были тогда в библиотеках".

Если верить католический энциклопедии [20], статье о Григории Турском "Его мнение всегда занимается с экстраординарными событиями: преступления, чудеса, войны, излишки каждого вида; для него обычные события были слишком банальные для уведомления".

Характерно поведение самого хрониста и поведение его издателей. К примеру (Гене, стр. 234) "Сбитые с точку отсутствием заглавий или их многообразием, и еще более равнодушные, чем средневековые переписчики и читатели, к намерениям историка, к заглавию, которое он выбрал, к вступлению, которое он написал, издатели Нового времени слишком часто себе позволяли не воспроизводить бесполезную болтовню, каковой, с их точки зрения, являлось вступление, а также не принимать заглавие и изменить название, на котором остановился автор”. "Поскольку моя компиляция - объясняет автор XII века - охватывает время от РХ до наших дней, я ее назвал Chronicum omnium temporum". Но когда П.Ф.Лабб в 1657 году опубликовал эту хронику всех времен, он не придал значение этому "пустословию" и счел интересными только сведения, относившиеся к истории Сен-Мекан, где жил автор. Этот самый П.Лабб воображал, что оказывает услугу читателям, озаглавив книгу Maxentii in Pictonibus Chronicon quod vulgo dictur Mallaecense (со ссылкой на [375], [376]).... Когда П.Маршге и Э.Мабий в 1869 выпустили новое издание этой книги, они дали ей название Chronicon Sancti Maxentii Pistavensis, а вступления вообще не напечатали. Выбросили все, что, по их мнению, им показалось "слишком слабым", исправили даты, которые им показались ошибочными, дали другой порядок изложения событий, который им показался более оправданным (со ссылкой на [377])"

Еще можно сделать ряд интересных замечаний, исходя из особенностей стиля. Об особенностях стиля согласно Гене, стр. 248

«Компиляторы не сталкивались с проблемами формы. Но среди историков были не только компиляторы. Располагая письменными источниками многие стремились создать более личное произведение. Вильям Ньюбругский переработал источники,  которые имелись в его распоряжении, прибавив к ним много личного, в результате связь с источниками очень трудно установить (со ссылкой на [378]).

Было видно ярко выраженное стремление писать как можно на более простом языке. Отсюда пошло выражение sermo rusticus. Отцы церкви начиная со святого Августина, советовали простой язык, sermo simplex, sermo humilis. “Лучшие историки используют простой стиль – со ссылкой на Гийом из Пуатье” (со ссылкой на [379], но при этом возникает напрашивающийся вопрос: а что себя представляют те, которые пишут на не очень простом стиле - ВП). “Я подумал -  пишет Этьен Мале (или: плохой Стефан, в нарицательном переводе - ВП) - что это сочинение должно быть написано простым языком, без риторических украшений, так чтобы читателю или исследователю было легче в нем отыскать подлинные факты…(со ссылкой на [380])” (при этом возникает вопрос: зачем вообще были нужны риторические украшения, точнее … (риторика… Согласно словарям – искусство красноречия, которое часто сводится в практическом проявлении к искусству ответа на вопросы с уходом от темы, умению забалтывать и т.д. По правилам поединков бегство с поле боя или неявка – признание поражения. С этой точки зрения  многочисленные риторические приемы, содержащиеся в нарративных источниках (эпитеты, метафоры), указывают не невысокий уровень  документальности. Что касается метафор, то такой язык, как латынь, если верить неким откровениям преподавателя латинского языка, представляет из себя сплошные метафоры. Хочется здесь же прибавить, что риторическая вопрос – вопрос, не требующий ответа, риторическая фраза – фраза, не допускающая возражений - ВП).

Хроники часто писались простыми фразами… С историей было иначе: когда историк писал историю, он был вынужден ориентироваться на культуру, потребности, вкусы (и на текущее состояние образования - ВП) своей публики. Ордерик Виталий, ища для своей публики душеспасительную прозу, не мог ограничиться лишь простыми формами (со ссылкой на [381])… Сам Гийом из Пуатье, который сочинил “Историю Вильгельма Завоевателя”, который был воспитан на факультете изящных искусств, сам написал “Историю Вильгельма Завоевателя” отнюдь не в простых стихах. После него все больше и больше стали читать античных авторов, риторика занимала все большее и больше место, в обиход входило ars dictaminis («искусство красноречия»). Напрасно историки предупреждали, что будут писать простым языком, под этим они подразумевали продуманный стиль. Для многих простота была не более чем topos, местом во вступлении (со ссылкой на [382])… Они заявляли, что желание быть понятыми простыми людьми не обязывает отталкивать от них образованных (а на те годы к тому же состоятельных) читателей, и осмеливались напоминать что слово автор (auctor) происходит от слова augere, прибавлять, развивать,  и что автор должен стилем возвышать, adaugere, факты (со ссылкой на [339]). Цицерон говорил, что если авторы анналов должны только рассказывать факты и являться narratores rerum, то историкам надлежит их украшать и быть exornatores rerum (со ссылкой на Гене [176]).

Великий принцип Цицерона был воспринят: если люди или вещи, о которых идет речь, важны, нужен стиль высокопарный, если низки – стиль низкий, если посредственны – стиль посредственный”…. (то есть – внимание – сам выбор тональности стиля мог служить мерой определенной оценки). В XII веке ряд историков смело признаются, что они слишком часто заботятся о стиле (то есть, говоря нашим языком, у них был ярко выраженный эмотивизм - ВП)”. (Гене).

Итак, обратим свой взор на литературу, приписываемую Древнему Риму, в свете соответствующей статьи из КЭ. К примеру, в статье о латинской литературе речь идет о том, что «Хагиография (литература о житиях святых) находит свои модели в биографиях подобно таковым Плутарха, но всегда подчеркивает их панегирический и моральный тон». О Плутархе можно сделать выводы.

Вернемся к Гене “Чтобы писать латинскую прозу, самым надежным казалось избрать за образец древнего автора. Регино прюмский пошел по стопам Юстина. Аймоин (Aimoin, Эмуан) из Флери строил фразы по модели Иосифа Флавия, известным по прозвищу Гегесипп ([384]). Еще больше по Европе было образцов Саллюстия.  По примеру из прозы сочинялись речи и описания битв, и цветы античной риторики продолжали расти (со ссылкой на [385])(к вопросу жанра заведомого подражания - ВП)

…После тысячного года (эсхатология) история стала приобретать новые формы. Уже в античности некоторые авторы прибавляли к прозе некое количество стихов, но эта форма достигла зрелости значительно позже, при появлении De nuptiis Phuilologiae et Mercurii (буквально: о свадьбе филологии и Меркурия) Марциана и Consolatio Philosophiae (Утешение философией) Боэция. До тысячного года стихи не внедрялись в ткань исторической прозы. Впервые это произошло в начале XI века в прозе Дудона Сен-Кантенского (со ссылкой на [387]). В дальнейшем, на протяжении XI и XII столетий, когда значительность сюжета того требовала, когда автор хотел извлечь из события моральное поучение и просто считал, что надо читателю дать отдых от слишком тяжелой премудрости, он мог вводить в свою прозу стихи ([388]).

 Некие историки XI и XII веков сочиняли рифмованные стихи. Но почти все стремились писать красивую прозу, обильно напыщенную рифмами. Встречается они у Видукинда Корвейского в X веке… В XI и XII проза редко обходится без рифм… ([385]). Обучение в монастырях обязывало скандировать фразы, потому что все время повторялись одни и те же звуки (prodidit, transfudit, patravit, ad tempus mutationem, voluntatis explentionem..)… Гивиберт Ножанский, Ордерик, Галл Аноним – мастера рифмованной прозы тех лет.

 Начиная с XII века проза становится не только рифмованной, но и ритмизированной. Фразу в ней следуют тому, что в Средние века назвалось cursus, То есть воспроизводя четкий ритм, основанный не на числе слогов, как в античности, а на числе ударений. Робкие попытки внедрения cursus были и раньше…
В начале XII века при Геласии II (1118-1119) применяются правила этой ритмизации, согласно которому должно было строиться начало и конце фразы, но реально строился лишь конец фразы. Различались дактиль и спондеем..
Этот изысканный язык прославлял деяния великих правителей… Бенедиктинские и цистерианские монахи, стремившиеся писать для простой публики, употребляли то, что немцы называют kunstprosa. С 1187 года пошла тенденция к более простой латыни.

 С XII века все больше и больше людей писали на родных языках… Общим для всех этих сочинений было то, что они писались на народных языках в виде стихов. Стихи считались естественной формой литературы: благодаря ритму их легче было удержать в головах жонглеров. Эти стихи… пренебрегали хронологией. Историки XX века ими пренебрегают, заклейменными как поэтический вымысел. Но уже и эрудиты XII века в своих монастырях не доверяли сомнительным рассказам, и настало время, когда даже те, кто не владел латынью, стали требовательней относиться  к истории. Кажется, около 1180 года автор «смерти Эмери нарбонского» первым констатировал, что

 «Поэма героическая нам не может сказать
что не лжет там, где надо стихи сочетать
слова подбирать и рифмы слагать»

В 1202 года Николай из Санилса хорошо видел, что использование рифмы и заимствование из устной традиции мешает верить тому, о чем поют жонглеры: «Наши римфованные сказки – неправда, ложь то, что они говорят, поскольку следуют одним только слухам (со ссылкой на [389])». Так он оправдывал свою дерзость, переводя народной прозой “Историю Карла Великого”, приписываемую Псевдо-Турпину.

 В истории еще долго использовалась стихотворная форма. Лишь Саксонская хроника середины XIII века была исключением, до середины XIV века стих оставался главной формой. На фр. Языке после 1200 года стало появляться все больше исторических «романов» в прозе (т.е. сочинений, написанных на романском языке)… на протяжении XIII и  XIV веков стихотворная форма оставалась живой (см. «роман»). Гийом Гиар составил роман под названием «Ветвь королевских родов». О битве при Кресси рассказывалось в стихах. Даже в начале XV века Жан Кретон предпочел рассказать о смерти Ричарда II в стихах. 

 Стихотворная форма для жонглеров сохранялась как наиболее естественная.. Для умов, стремящихся к истине, такие формы были нетерпимыми. Иоанн Красивый (известный в русскоязычной литературе в том числе и как Иоанн Добрый - ВП) ”видел и читал” рассказ о франко—английских войнах в большой рифмованной книге, он нашел, что она полна “головоломок и вранья”, такая “лживая и полная неправды” включает в себя “великое множество роскозней и повторений для приукрашения рифму”, тогда он решил облечь историю короля Эдуарда в прозу (со ссылкой на [390]). Жан Фруассар, которого Иоанн Красивый (иногда отражен в руускоязычной литературе как Иоанн Добрый - ВП) убедил, что рифмы и песни не сообщают «истинной истории», в 1369 году отказался от стихов и перешел на прозу. К тому времени чтение вслух уже сменилось чтением интимным… Поэма, возмутившая Иоанна Красивого, даже не сохранилась.. Рифмованная хроника Жана Фруаасара не сохранилась… Поэма Жана Кретона стала пользоваться успехом лишь после того, как ее переложили на прозу.

Когда в XIV веке во Франции при Филиппе VI, Иоанне Красивом и особенно Карле V, в Священной Римской империи Карла IV, в Австрии Рудольфа IV и особенно Альбрехта III, в Арагоне под влиянием Хуана Фернандеса Эредиа переводов стало появляться больше, и они не задумылись как переделки, а стремились быть максимально точными”.

Германская литература: соотношение поэзии и прозы в хронологически сомнительный период. КЭ “German Litareture”: «Лирическая поэзия в этот период также блестяще процветала. Большинство миннезингеров (певцов о женщине) имело благородный характер. Традиция упоминает Генриха фон Фельдеке как пионер миннезинга. Он сопровождался Фридрихом фон Ханзеном, Генрихом фон Морунгеном, и Райнмаром фон Хагенау. Ученик последнего, австриец, Вальтер фон дер Фогельвайде (около 1165-1230), является самым крупным и наиболее разносторонним лирическим поэтом средневековой Германии. Он является в равной степени большим в любовной лирике и в эпике. Он был приверженцем императоров в их борьбе против папства, и многие из его поэм - ожесточенные оскорбления против римского папы и духовенства. Но он никогда не нападал на доктрины Церкви; его религиозное усердие засвидетельствовано поэмами в честь Троицы. С его преемниками Миннезанг вступает в свой упадок. Кольрих фон Лебен Лихтенштайн, как показано в его автобиографии, «Служба женщинам» ("Frauendienst", 1255), показывает, в какую нелепость поклонение женщины могло прийти. Найдхарт фон Ройенталь (+ приблизительно 1245) держит до насмешки грубую жизнь крестьян и так вводит элемент грубости в аристократическое искусство. Наконец, Райнмар фон Цветер (+ около 1260) должен быть упомянут как выдающийся афористический поэт (gnomic).

Дидактический дух, который теперь становится видным, показан в более длинных поэмах, подобно «Валашский гость» ("Der w;lsche Gast", 1215) из итальянского священника Томазина Цирклере (Zirclaere), и особенно в «Скромности» ("Bescheidenheit") Фреиданка (около 1215-30), то есть, мудрость, рожденная опытом, собрание рифмованных высказываний. Хотя эти работы строго набожны тоном, они часто балуются откровенной критикой папских и духовных вопросов.

Проза была очень отсталой в этот период. Латинский был язык для истории и закона. Приблизительно 1230 появились "Sachsenspiegel", кодекс Саксонского закона, написанного на нижненемецком Айке фон Репгов, и, по его примеру, в верхней Германии появился "Schwabenspiegel" (до 1280). Первая хроника в немецкой прозе, «Саксонская Хроника» "Sachsenchronik" была написана Саксонским клерикалом (прежде, чем 1250)».

Что касается хронологически следующего раздела энциклопедической статьи, который носит название «Упадок поэзии в конце средневековья. Возвышение бюргерской литературы (1300-1500)», то там, наоборот речь идет о хронологически менее сомнительных временах, и описывается упадок поэзии на фоне процветания прозаических жанров. Итак, КЭ

«Четырнадцатые и пятнадцатые столетия не были благоприятны развитию артистической литературы…
Что касается глохнущей лирической поэзии Миннезанг, то Гюго, Граф Монфортский (около 1423), и Освальд фон Волькенштайн (+ 1445) быть его последними представителями. Культивирование лирики теперь поднято бюргерами; песня мастера (Meistersang) замещает Миннезанг. Поэзия в руках этого класса стала простым вопросом техники, торговля, которая преподавалась в школах, установленных для той цели». При этом, наверное всякое произведение, которое появлялось в новом стиле, автоматически приписывалось хронологически сомнительному периоду, а также периоду глубочайшей древности.

При этом хочется написать пару слов о латыни как о языке, об особенностях его некоторых грамматических конструкций, которые могут быть по своей форме провоцировать неоднозначные переводы. К примеру, Ablativus absolutus (независимый аблатив). Его суть сводится к тому, что само придаточное предложение формулируется без служебного слова (то есть без таких слов, как “как”, “когда”, “чтобы”), а вместо этого употребляется некая глагольная форма, а именно participium preasentis activi. При этом главное предложение также содержит глагол в настоящем времени. Тогда очень легко можно будет ошибиться и ввести себя в заблуждение.

Пример (согласно учебника латинского языка авторства Винничук [37]).

 Graeci advientibus Persis Thermopylas occupaverunt.
 Когда приближались персы, греки заняли Феромпилы.

Здесь имеются два имени существительных: Graeci и Persis. Хороший знаток латыни здесь сообразит, что на ablativus absolutus здесь указывает неименительный падеж Persis (Dat.), поэтому здесь греки именно приближались, а персы именно заняли Фермопилы. Но ошибка при переводе здесь не исключена, и ее допустить не очень сложно. Еще бы: после слова Graeci сразу же идет глагол, и с ходу первые две фразы этого предложения можно, не обращая внимание на грамматические тонкости, перевести как “греки приближались”, и тогда все предложение было бы переведено как “Греки приближались, а персы вяли Фермопилы”…

Этим примером мы хотим сказать, что латынь содержит не очень мало подобного типа подводных камней. Очень при этом хочется вспомнить, что латынь в средневековье стала входить в обиход как церковный язык, а церковники многих стран мира часто были сторонниками того, чтобы откроенных, однозначно трактуемых оборотов избегать, и вместо них употреблять выражения, которые по своей природе могли бы быть истрактованы многозначно… На страницах одного из томов своего “Христа” Морозов воспроизвел своей разговор ос священником который ясно сказал, что язык, на котором общаются люди божьи с народом, должен быть обязательно не полностью понятным, а полупонятным, иначе сходит на нет вся завеса таинственности, которую создают вокруг себя священнослужители..

 Отрицательная хронология. Счет времени до какого-то дня (древнеримский календарь) понятен. С этой точки зрения абсолютно непонятен счет времени до какого-то события  в годах (например, «до наступления конца мира осталось столько-то лет»). Может быть, этот факт информативен?

Можно говорить о мифологичности отдельных персонажей. К примеру, в хронике Карла Великого авторства Эйнгарда, Эйнград сразу же ([469]) отказывается говорить о его детстве и юности, так как об этом нигде ни у кого не написано. То есть возникает вполне известный по художественной литературе образ "человека ниоткуда".

Более того. Есть некие шансы, что в мировой истории были некие моменты, связанные с тем, что некие события датировались либо вообще в другой календарной системе, либо точно в связи с календарными праздниками других народов. Лев Поляков: "В сентябре 1394 года, «желая укрепить истинную веру и опасаясь дурного влияния евреев, на христиан», король приказывает изгнать евреев, что на этот раз явилось окончательным завершением тысячелетней истории собственно Французского еврейства. Эдикт был обнародован 17 сентября, в Йом-Кипур (День Искупления) по еврейскому календарю. В сентябре 1394 года, «желая укрепить истинную веру и опасаясь дурного влияния евреев, на христиан», король приказывает изгнать евреев, что на этот раз явилось окончательным завершением тысячелетней истории собственно Французского еврейства. Это стало одним из первых проявлений пропитанного ненавистью внимания к еврейскому календарю, с которым мы еще много раз столкнемся на протяжении веков". Трагикомично: ненависть не к иудеям, а к иудейскому календарю. Этой второй эмотивный знак. А первый из них - это указания на тысячелетнюю историю французского иудейства. Возникает интерес о датировке указа.

Очень интересно взглянуть на историю русской письменности. Как известно, не очень мало значил для нее Георгий Амартол, или Георгий Монах. Если вверить КЭ [20] «Монах в Constantinople при Михаиле III (842-867) и автор хроники некой важности. Hamartolus - не его имя, а эпитет, которым он себя называет: "Краткая хроника от различных летописцев и переводчиков, собранных вместе и устроенный Джорджем, грешник [hypo Georgiou hamartolou] "Это - обычная форма среди Византийских монахов».

Продолжая далее тему Георгия Гамартола. Регулярно, хотя в статье КЭ, упоминаются его «грубые идеи и сильную ненависть к иконоборцам». Такой источник видимо лучше всего подходит к иллюстрации его слов об иконоборцах. Но для нас принципиально то, что Гамартол, если верить КЭ, писал не беспристрастно, позволяя себе выражать  те или иные эмоции.

Еще в этом свете характерен другой византийский автор – Иоанн Малала. Согласно той же КЭ «[Его «Хронография» (главный труд жизни)} разделена на восемнадцать книг. Последняя из них, первоначально хроника Кон-ля, не может быть приписано Малале, будучи очевидно работой ортодоксального автора. Оставляя греческие и Византийские традиции, Малала пробил новую дорожку в историографии, и создавал тип Византийской хроники (ого, к тому же новый тип хроники, который приписывается для хронографов свкей этой страны - ВП). Она написала не для культурной публики, а для большой части непрофессионалов и монахов, стремясь удовлетворить их наивное любопытство в вопросах истории и рассказывая такие факты только и в такой манере как мог интересовать людей.

"Хронография" некритична и изобилует легендами, анахронизмами, повторениями и несогласованностью, ее стиль и язык - в соответствии с характером понятия истории, которую она показывает; она - самый ранний важный памятник нижнего греческого (low Greek).

Несмотря на перечисление многих авторов, очень вероятно, что, вне архивов города Антиохии и текущих духовных и гражданских календарей, Малала имел только очень немного надежных письменных источников. Если он использовал во всем Юлия Африканского, кого он часто цитирует то, должно быть, он это сделал из-за ныне потерянных хроник Несториана, Павсания (Pausanias), Домнинуса (Domninus), Теофила и Тимофея. Малала пользовался большим авторитетом с последующими поколениями византийских летописцев, которые цитируют его весьма свободно. Часто они включали целые главы из его "Chronographia" в их собственные составы. Такое было с Иоанном из Эфеса, и через него Бар-Гебраус (Bar-Hebraus, два сирийских автора)? церковный историк Эвагриус, автор "Tusculan fragmenti", Иоанн из Антиохии, и особенно автор "Chronicon Paschale", Иоанн никейский, автор "Chronicon Palatinum", Феофан, Георгий Монах (Амартол), Седренас, автор "Excerpta Constantiniana" и авторы нескольких подобных компиляций. Работы Иоанна М. переведены на славянские (теперь он потерян), от него они прошли в несколько славянских хроник; были также переведены на грузинский. Именно из тех различных источников они были восстановлены. О чем странно говорить для столь популярной работы, независимо от вышеназванных произведений, она сохранилась лишь в единственной рукописи».

Итак "Хронография", которая некритична и изобилует легендами, анахронизмами, повторениями и несогласованностью, и стиль и язык находится в соответствии с характером понятия истории, легла в основе целой школы… Благо же, произведения этой школы не очень популярны… Но ведь то, что нас интересует, а именно, эмотивные знаки… Там их просто пруд пруди.

Если верить обзорной статье по эллинистической литературе [408] «Представители «напыщенного» стиля стремились к взволнованной патетике и высокопарным метафорам; получался своего рода прозаический дифирамб. Здесь нашел свое выражение присущий эллинизму уклон к торжественной прозе».

Здесь видны сразу два момента. Первый из них – это то, что признание о том, что в основе византийской историографии лежат слова грешника, а второй – это то, что вслед за историей Византии такое же бремя переходит на историю Руси.

Здесь же о влиянии риторики на авторскую некорректность: «Хотя ораторские методы выбирались с точки зрения публики, нет ничего более популярного в форме христианской латинской литературы, ничего даже передающего свободу примитивных переводов Библии. В прозе лишь работы Люцифера и Кальяри стоят одиноко, и показывают вышеупомянутое риторическое влияние почти в той же степени, в какой это делает авторская некорректность».

Можно еще взглянуть на древнеанглийскую литературу, а именно, на цикл статей, который посвящен чаше Грааля. Общая патетика произведений этого цикла такова, что чаша Грааля в нем, по признанию многих литературоведов, является метафорой Бога.

Интересен вопрос пишущих материалов. Иногда их пробивает на откровенную сувенирность.
 КЭ «Asser» «Подлинная работа Ассера найдена только в издании Фрэнсиса Вис (1722), напечатана на основании хлопкового манускрипта (Otho A, XII), который был сожжен  в 1731….» Сюда же можно отнести всю историю с серебрянным кодексом Ульфиллы, написанном на готском языке.

Римскую тему хочется продолжить в очень оригинальном ключе. Очень часто при описании тех или иных римских пап проскакивает откровенный эротизм. Автор этих строк считает, что не исключено, опять-таки, что такое описание явилось бы неким эмотивном знаком. Такой мотив в описании проскакивает в некоторых жизнеописания римских пап X-XI веков. Из этой же оперы - видимо, описания жизни римских пап типа Александра Борхиа (рубеж XV-XVI веков).

Немного об истории Руси. Можно привести пример, который привел Морозов в восьмом томе [2], где он описывал состояние знаменитой Радзивилловской летописи, одного из первых списков «Повести временных лет». Заканчивался этот список эпохально: надписью «В … году рябая кобыла ожеребилася». Здесь мы видим совершенно четкую пародийную тональность. Применение нашего принципа свелось бы к утверждению, что пародийная тональность вряд ли была бы совместима с источником подобной значимости, разве что этом источнику большая значимость не придавалась.

Если верить Строеву-Скромненко, один из источников по истории Руси – софийский временник содержит следуюее сообщени о Тимуре-Тамерлане:   

«О грозном Темир-Аксаке, или Тамерлане», которое оканчивается следующими словами: «мы же грешные раби Христови, слышавши сие удивление Господа нашего Иисуса Христа Пречистыя его богоматери, понудих сия писания предати во славу имени Господа нашего Иисуса Христа».

Из приведенного названия ясно видно, что за достоверность сказанного автор повествования вообще не ручается, так как «слышавши сие удивление Господа нашего Иисуса Христа Пречистыя его богоматери, понудих сия писания предати во славу имени Господа нашего Иисуса Христа». Ну раз «удивление Господа нашего Иисуса Христа Пречистыя его богоматери», то какая тут гарантия достоверности?

В этой связи опять можно вернуться к былине об Илье Муромце. Есть в ней один символ, незаметный для непосвященных. Издевка над святая святых древней традиции (характеристика Г.М.Герасимова, из его «Теоретической истории» цитата и взята): «… Кол стоял на пупу Земли…». И не только, с точки зрения автора этих строк, издевка, но и совершенно четкое обращение внимания читателей на недостоверность повествования.

Очень интересную информацию о хронологии может содержать та информация, которая содержится в так называемых вступлениях ко многим произведениям.
К примеру, Начинается как

"В год 6360 (852), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и числа положим. "От Адама и до потопа 2242 года, а от потопа до Авраама 1000 и 82 года, а от Авраама до исхода Моисея 430 лет, а от исхода Моисея до Давида 600 и 1 год, а от Давида и от начала царствования Соломона до пленения Иерусалима 448 лет" а от пленения до Александра 318 лет, а от Александра до рождества Христова 333 года, а от Христова рождества до Константина 318 лет, от Константина же до Михаила сего 542 года".

Автор просто изложил все те цифры, которые он считал в мировой хронологии существенными. Изложил в виде списка... В ТИ все эти цифр принято слагать, но не исключена и другая информация, которую они содержат: они могут просто передавать информацию о том, под каким ключом и с какой точки зрения нужно читать имеющиеся в наличии хроники... Иными словами, раз Михаил, Александр, Константин и т.д. легендарны, то числа расстояний между ними также легко могут не иметь смысла... 
 

2. Начало дополнения, от которого начинается вторая версия статьи (худ. Л-ра нового времени - ВП)

Макаров.
«
В марте Добровольческая армия уже вела ожесточенные бои на Кубани. Конечно же, здесь просто перепутан месяц: приход добровольцев в Ольгинскую имел место 11 февраля. Продолжая сравнение с «Войной и миром», можно утверждать, что сопоставимой ошибкой для Л.Н.Толстого было бы сообщение о выходе 1 сентября русской армии из Филей и приходе ее на Рязанскую заставу 2 октября (эмотивизм у Толстого - ВП)…»

В этой же статье немного сказано о роли образа Мелехова в романе:
«Можно предположить следующую схему формирования текста: художественные эпизоды скреплены Шолоховым явно вымышленными либо фальсифицированными эпизодами.* Заодно идеологизирована картина описываемых событий: подчеркивается враждебность Григория Мелехова к «генералам», а повстанцев — к Донской армии. Сам вымышленный персонаж своим появлением в различных местах повествования, как зондирующий луч, высвечивает разнородные отрывки художественного текста и скрепляющие их фрагменты.»

Итак, что Шолохов, что Толстой были к этому причастны…

И... не забываем: все методы естественных наук в исследовании прошлого лучше всего работают для случая дефицита актовых источников. И, собственно, имея перед главами на эти эпохи, они и разрабатывались.
Метод эмотивизма - один из наиболее ярких их примеров.

Поддержка канала: 2200 2404 0551 5350 Мир


Литература

1n. Поляковский В.Т. и потенциальные соавторы. Достижения российской междисциплинарной школы исследования общественных процессов методами естественных наук (или: российской междисциплинарной естественнонаучной школы, РМЕШ), в том числе имеющие шансы на позиционирование как достижения мирового масштаба. Плей-лист: 2n. Бернар Генэ. История и историческая культура средневекового Запада. М. Языки славянской культуры. 2002. Пер. Баевской Е.В. и Береговской Э.М.
3n. Vincent of Beauvais, Le Mirouer historial или Speculum historiale. Paris. 1463
4. Grafton Anthony. Joseph Justus Scaliger. A study in the History of Classical Scholarship. V. II. Historical chronology. Clarendon press. Oxford. 1993.
5. Franz J. Schmale, Faelschungen in Geschichtschreibung, ("Фальсификации в историографии", с. 122, в: (MGH) «Faelschungen in Mittelaltern» ("Фальсификации в средневековье", Ганновер, 1988).
6. Catholic encyclopedia. Интернет http://www.newadvent.org/cathen.
754. Oursel (Ch.), Un exemplaire du "Speculum majus" de Vincent de Beauvais provenant de la bibliotheque de saint Louis, BEC, 85 (1924), 251-262.
37. Винничук Лидия. Латинский язык. Самоучитель для студентов гуманитарных факультетов университетов и педагогических вузов. М. Высшая школа, 1985.
116 - Строев С.М. (под псевдонимом: Скромненко С.) О недостоверности древней русской истории и ложности мнения касательно древности русских летописей. Спб, 1834.
176. Guenee В. (в этой фамилии третья буква "е" имеет черту наверх) Histoires, annales, chroniques. Essai sur les genres historiques au Moyen Age, in Annales: 1973, s. 997-1016.
339. Lacroix (B.), L'historien au Moyen Age, Montreal -Paris, 1971.
345. THOMAS WALSINGHAM, Gesta abbatum monasterii Sancti Albani, H. T. Ri-leyed., 3vol., Londres, 1867-1869.
515.  GIRALDI CAMBRENSIS Opera, J. S. Brewer et autres ed., 8 vol., Londres, 1861-1891.
629. JEAN DE SALISBURY, Historia pontificalis (Memoirs of the Papal Court], M. Chibnall ed. et trad., Edimbourg, 1956.
826. Salmon (A), Recueil de chroniques de Touraine, Tours, 1854.
715. ROBERT MANNING OF BRUNNE, TheStoryofEngland^rJ.Vurmvalled., 2 vol., Londres, 1887.
757. Schneider (J.), Recherches sur une encyclopedic du XIIe siecle: le "Speculum majus" de Vincent de Beauvais, CRAIBL, 1976, p. 174-189.
347. Melville (G.), Zur "Flores-Metaphorik" in der mittelalterlichen Geschichts-schreibung. Ausdruck eines Formungsprinzips, HJ, 90 (1970), 65-80.
60. Southern (R. W.), M: 4. The Sense of the Past, TRHS, 23 (1973), 243-263.
745. Auracher (Th.), Der sogennante poitevinische Pseudo-TURPIN, ZRP, 1 (1877), 259-336
469. EGINHARD, Vie de Charlemagne, L. Halphen ed. et trad., 4e ed., Paris, 1967.
376. Labbe (Ph.), Novae Bibliothecae manuscriptorum librorum tomus primus-tomus secundus, 2vol., Paris, 1657.
377. Marchegay (P.) et Mabille (E.), Chroniques des eglises d'Anjou, Paris, 1869.
379. Folda (J.), Manuscripts of the History of Outremer by William of Tyr: a Handlist, Script., 27 (1973), 90-95.
380. Morgan (M. R.), The Chronicle of Ernoul and the Continuations of William of Tyre, Oxford, 1973.
381. Dean (R. J.), The Manuscripts of Nicholas Trevet's Anglo-Norman "Cronicles", Medievalia et Humanistica, 14 (1962), 95-105.
382. JEAN DE SALISBURY, Historia pontificalis (Memoirs of the Papal Court], M. Chibnall ed. et trad., Edimbourg, 1956.
384. Werner (K. F.), Die literarischen Vorbilder des Aimoin von Fleury und die Entstehung seiner "Gesta Francorum", Medium aevum vivum. Festschrift fur Walter Bust, Heidelberg, 1960, p. 69-103.
385. Beumann (H.), Widukind von Korvei. Untersuchungen zur Geschichtsschreibung und Ideengesckichte des lO.Jahrkunderts, Weimar, 1950.
387. Swietek (Fr. R.), GUNTHER OF PAIRIS and the "Historia Constantinop-olitana", Spec., 53 (1978), 49-79.
388. Lhotsky (A.), Aufsatze und Vortrage, 5 vol., Munich, 1970-1976.
389. Jodogne (O.), La personnalite de 1'ecrivain d'oil du XIIe au XIVC siecle, L'humanisme medieval dans Us litteratures romanes du Xlle au XTVe siecle, A. Fourniered., Paris, 1964, p. 87-106.
390. JEAN Le Bel, Chronique, J. Viard et E.Deprezed., 2 vol., Paris, 1904-1905.
– Герасимов Г.М. Теоретическая история. Работа пока не опубликована.
500. А.Г. Макаров, С.Э. Макарова. К Истокам «Тихого Дона». Печатается по авторской рукописи.
Вторая редакция статьи закончена 2004 год, утро 5 апреля. Отдельные вставки делались в течение всего апреля, а также более позднего периода.