Невеста графа Манфреда

"Мир существует для того чтобы в нем жили художники… Художники живут для того чтобы наполнять мир смыслом", - таково было мнение графа Манфреда. Для чего же существовал и жил сам он – было, при этом, некой загадкой. Вначале эта загадка его тяготила, но со временем, он примирился с ней, как мирятся с плохим здоровьем или дурными соседями. Как известно, смирение ни к чему хорошему не приводит – это вообще один из самых главных грехов человечества, как считал сам Манфред. Впрочем, праведником он никогда не был.
И впрямь не лишенный талантов, Манфред мог стать не дурным художником, скульптором или архитектором. В былые годы он сочинял музыку, пописывал прозу, а порой даже поэзию... Ни в одном из этих дел он, однако, не добился сколько-нибудь выдающихся успехов. Все созданное им, казалось ничтожным и лишним. Это, вероятно, было так в силу природной лени и склонности ничего не доводить до какого-то приемлемого завершения.
Тайные науки, которые занимали его куда более иных знаний, в какой-то момент выродились в пустое чтение ветхих книг. В своей библиотеке при тусклом свете Манфред, невзирая на то светит ли за окном луна или прячется в тучи солнце, сидел и читал старые гримуары, каббалистические тексты, трактаты по гоэтии, алхимии, а порой даже астрологии, которую сам считал по большей части глупостью…
В силу пантеистического характера, который носило мироощущение Манфреда, он часто уходил вглубь себя, или блуждал среди гор и ущелий, растворяя свое сознание в бескрайних просторах космоса.
Манфред не предвидел скорой смерти, однако, ее возможность была ему известна настолько хорошо, что ни в коей мере не стала бы неожиданностью. Причина этой возможной смерти была ему не ясна. Это могла быть неведомая болезнь, сгрызающая человека, как трутовик разрушающий дерево или что-то совсем иное… он не был уверен. Он не знал!
Могла ли того кто не видел и не понимал смысла в своей жизни  беспокоить собственная смерть? Отравленный букет его существа медленно иссыхал, как и его плоть истощенная своеобразным аскетизмом... своеобразным, я подчеркиваю! Граф Манфред одевался в драгоценные ткани, любил изысканное вино, свежее мясо, но его сложно было назвать человеком, который сосредотачивал свое внимание на мирских благах. Порой он мог не принимать пиши более суток – засидевшись за книгами. Никогда он не ел жирной пищи, избегал чрезмерности и излишеств, предпочитая им хороший вкус. Он не носил перстней, считая это не практичным, любил ощущать свободу своих пальцев, чувствуя потоки энергии текущие от его сердца к самым кончикам заостренных ногтей. Он любил окружать себя предметами искусства и старины, чему лишь способствовали, как его происхождение, так и его наследство. Меж ветхой мебели, зачитанных книг среди которых обитал Манфред – он сам представал, словно тенью былого, что вот-вот исчезнет в разрушительно-ярком свете «настоящего».
Как что-то свежее и напоенное жизнью могло ввергнуться в это философское царство одиночества? Как могло оно ввергнуться и не разрушить его? Как некое непорочное создание вообще могла проникнуть в этот уединенный дом?
Многие годы Манфред не видел гостей. Со смертью той, что стала его отрадой, той ради которой он оставлял все свои занятия и которую он предпочитал всем земным радостям; со смертью этой невинной и чистой девы, которую растерзали по его вине свирепые псы преисподней (жестокие и тупые, ничтожные отродья, самые гнусные вы****ки тьмы) – с ее смертью он словно лишился всего, что держит человека в этом мире или не дает ему не уподобиться червю. 
Манфред был раздавлен. Его существо напоминало разрушенные замки предков, которые некогда гордо высились на непреступных берегах, а ныне превратились в руины. Как эти старинные крепости, сохраненные лишь в памяти человечества, прошлая жизнь Манфреда призраком восставала в его воспоминаниях. Прекрасная и трагическая она порой на долгие часы занимала его, заставляя забыть все то, что окружало бренное его тело. Манфред устал от жизни. Измученная  душа его памятую ту, что навсегда покинула этот мир, обращалась к духам лишь за забвением, в нем стремясь найти успокоение вечным терзаниям.

В это страшное для Манфреда время из неведомых ему краев, появилась внезапная гостья. У нее были карие, чуть раскосые большие глаза, аккуратный правильный нос, алые от природы губы и удивительной длинны черные волосы, которые она обыкновенно собирала в сложную высокую прическу. Она читала книги, редко, впрочем, запоминая их суть, ценила искусство и красоту, но, увы, не так хорошо в них разбиралась… Манферд, казалось, совершенно не замечал эти изъяны, как и она не замечала его недостатки. Тщетно он пытался объяснить ей, что губит все создания, которые любил. Она лишь улыбалась и, проводя рукой по его белому расслабленному лбу, говорила: «Теперь все будет иначе».
Они гуляли по просторам его владений среди гор и пировали в старинных залах его замка всегда вдвоем. Он читал ей стихи позабытых поэтов и пил с ней вино из обширных погребов, где оно собиралось многим поколениями предков его древнего и почти уже угасшего рода. Вихрь дурманящего свежего воздуха, принесенный таинственной красавицей, развеял черные думы Манфреда и возродил его, но это, однако, почти не поменяло привычный уклад его когда-то одинокой жизни. Не стала удивительная эта красавица сокрушаться, подобно всякой светской даме, прося Манфреда устраивать многолюдные застолья, приглашать гостей со всего света или привечать бродячих актеров и музыкантов. Их театром был мир вокруг, музыкой – шум древнего леса, вой ветра и раскаты грома.
 
По старому обряду забытых предков обменялись они кольцами. Церемония проводилась не в церкви, готические арки которой еще выселись открытые всем ветрам. Священник не благословлял их, так как за ним не посылали в ближайший приход. Природа была и храмом и свидетелем этого таинства – на ее бесчисленных глазах свершилось оно. Колонны-жрецы застыли в немом крике освещенные красным светом усталого солнца, уступающего все свои права ночному светилу.

В огромном зале пылал камин. Манфред отогревал холодеющие руки. Сердце его неровно и скоро постукивало. Глаза смотрели в огонь и отражали языки пламени, но взгляд был устремленный куда-то за пределы этого мира. Манфред напряженно ждал супругу, надеясь лишь на то, что никогда не потеряет ее. «Эбеновый челюсти дверей» раскрылись. Она явилась в полупрозрачном вечернем саване и подошла к нему степенно и плавно. Манфред был не в силах сделать к ней хоть шаг… он продолжал сидеть в широких мягких креслах. Она села на подлокотник и страстно обняла Манфреда. Они вдвоем откинулись на высокую спинку. Голова его закружилась – кресло медленно поплыло, переворачиваясь спинкой вниз. Оба оказались захвачены в крепкие и страстные объятья друг друга. Жар от их тел и от яркого, пылавшего из последних сил, огня в камине разогрел воздух до такой степени, что воск свечей начал плавиться до срока: одна за другой гасли они, погружая зал во тьму. Хоровод невидимый и незнакомых сил кружился полумраке замка. Эти ли силы даровали Манфреду его любовь? Они ли сняли его проклятье? – он уже ничего не мог понять, лишь чувствуя свою сопричастность какому-то древнему процессу… Экстатическое буйство эмоций внутри почти затмило его разум. Земные чувства уже почти совсем покинули его, растворившись в общем потоке, как вдруг,  - «О! Ужас». Страшнейшее из возможного произошло, не заставив себя ждать.  Предчувствие, бередившее его душу оправдалось.
Ласки начали напоминать конвульсии агонии. Все Ее жилки бились. Липкая испарина выступила на рыхлой коже. Ногти что мгновения назад лишь покалывали и щекотали, теперь вонзились и разрывали плоть Манфреда. Что-то кожистое и скользкое облекало его несметным количеством рук и ног. Что-то роящееся вырвалось из-под осклизлой кожи существа, чей заостренный хребет ранил как лезвие.
Чудовище медленно и неистово пожирало своего супруга графа Манфреда в тусклом свете луны холодно взиравшей из окна.

Берлин. Сон, июня 21 (?), 2013 год.