ОЖОГ

  Это были радостные хлопоты. Я, только что оформленный коллектором в предстоящую геологическую экспедицию пятнадцатилетний пацан, не чуя ног под собой, носился по этажам и кабинетам Геологического института Дальневосточного филиала Академии наук СССР, перетаскивая какие-то грузы, ящики, свертки и прочее имущество в стоявший внизу у склада института, видавший виды ГАЗ-51…

            …В эту экспедицию устроила меня моя сестра – Мирослава - старший научный сотрудник данного института. Она – кандидат наук – была беззаветно влюблена в свою геолого-минералогию.  А известно, что самое прекрасное, самое желанное время для геолога, это время проведённое им в экспедициях. Именно там геолог, как пчела взяток, набирает и натаскивает в свой кабинет так называемые «образцы горных пород», которые потом с осени по весну кропотливо изучает и исследует. В этой связи все геологи любят и свои экспедиции, и всё с ними связанное. В том числе и тайгу. Вот этим своим пристрастием к уссурийской тайге и хотела поделиться с младшим своим братиком, то есть со мной, моя старшая,  умная и талантливая  сестрёнка...


             ...Здесь я, по своей обычной привычке, позволю себе прервать основную нить повествования и рассказать о моей Старшей Сестре – Мирославе Игоревне Ефимовой (Тукалевской). Человеку небывало одарённому и талантливому. Как говорят про таких людей: «Бог троим нёс, да одной отдал!».

             ...Мирочка родилась в 1929-м году. Папе было тогда 20 лет, а маме 18-ть. В 1931 году отца призвали в Красную армию и направили в военное училище, которое он и закончил, выбрав на всю свою оставшуюся жизнь особую профессию – Родину защищать.
                Детство Мирочки было безоблачным и обеспеченным – Сталин никогда плохо свою армию не содержал. Она росла смышлёным, красивым и развитым ребёнком и отец в ней души не чаял.
                Счастливое детство её оборвалось в июне 1941 года. К тому времени отец – красный командир – служил в Киевском военном округе, мы жили в центре Киева возле Крещатика в чудесной трёхкомнатной квартире.
                Я написал «мы», потому что к июню 1941 года уже жил и я. Только надёжно укрытый от всех бед маминой утробой. На свет мне суждено было появиться в страшном октябре 1941 года, в эшелоне эвакуированных, который в это самое время бомбили фашистские стервятники.
                Потом были тяжелейшие  военных пять лет. Неисчислимые беды и страдания, лишения и невзгоды пришлось перенести моей мамочке, на руках которой были Мирочка, я – новорожденный и тётя отца – баба Катя. Достаточно сказать, что все мы перенесли брюшной тиф! Тяжелейшую и опаснейшую болезнь, нападающую на человека в дни его самых трудных испытаний и лишений...
                Вот так в 12-ть лет Мирочке пришлось забыть о детстве и всячески помогать маме, которая трудилась, как каторжанин, пытаясь спасти нашу семью хоть от голодной смерти...
 
               ...Не могу не заметить здесь, что в эти самые трудные годы для молодой Советской республики, «кровавый» Сталин и «проклятые» большевики сумели обеспечить огромные массы беженцев от войны – эвакуированных минимум всего необходимого. Работники военкоматов и социальные работники, сбиваясь с ног, распределяли прибывающих и, невзирая на протесты, вселяли их в дома и квартиры местных. Среди эвакуированных чётко распределялся скудный военный паёк-пособие. Все они были обеспечены медицинской помощью, а их дети – школами.
                Да! Трудности были неимоверные! Но переносились они легче, чем в дни, когда я пишу эти строки. Так как трудно было всей великой Стране. Бедовали всем народом.

                А не как ныне, когда долларовый миллиардер Роман Абрамович «бедует» от кризиса. И, чтобы он, не дай Боже, не продал ни одной из своих трёх много миллиардовых шикарных яхт, ни купленной им элитной футбольной команды, составляющей гордость Англии,  президент России Владимир Путин срочно выделяет ему несколько миллиардов долларов «на бедность» из всенародного стабилизационного фонда.
                А на находящихся за чертой бедности российских пенсионеров, которые и едят что придётся, и лекарства не могут купить, что надо и о санаторно-курортном лечении начисто забыли, как о давней «советской сказке»  у нашего Правителя всё время не хватает средств.
                Ладно! Да воздастся каждому по его деяниям!..

                …Окончила школу Мирочка в послевоенные годы. С «Золотой медалью». И, неожиданно для семьи, поступила в Политехнический институт, блестяще сдав все вступительные экзамены. Почему «неожиданно»? Да потому, что это была к тому времени красивая женственная девушка с огромными выразительными карими глазами, недавно, опять же с отличием, закончившая 7-ми летнюю музыкальную школу по классу фортепиано.               

                Преподаватели музыкальной школы предсказывали ей большое будущее в музыке и считали её поступление в консерваторию делом решенным. Но в послевоенные годы у девушек было в моде всё военное и  мужественное. Даже плечики их платьев напоминали погоны воинов. И Мирослава, увлекшись общими настроениями молодежи, пошла в «мужскую» профессию для которой, честно говоря, имела очень мало данных – Мирочку всю жизнь укачивало на автомашине и она, пожалуй, больше километров прошла за свою долгую геологическую жизнь, чем проехала.
 
                Так мне и видится, как наша экспедиционная автомашина периодически меняет своё убаюкивающее жужжание, на надсадное завывание на первой скорости и еле ползёт рядом с Мирой, которая, бледная как полотно, вышагивает рядом с нею по краю пыльного большака, пытаясь одолеть неодолимую тошноту и успокоить свой взбунтовавшийся вестибулярный аппарат.

                Однако, этот человек ничего не мог делать абы как! И Владивостокский Политехнический институт она закончила с «красным» дипломом. Естественно, что её ждала «зелёная улица» в аспирантуру, которую она вскоре закончила с отличием.

                В институте, надо сказать, учиться Мирочке было несколько легче, чем многим из её сокурсников. Она с первого курса заработала повышенную, так называемую «Сталинскую стипендию». Да папа ей выплачивал почти столько же. Так что сестрёнка имела в месяц столько, сколько редкий инженер зарабатывал.

                Правда, надо честно сказать, по заслугам имела!

                В то время, как в её окружении многие ходили в институт в выцветших гимнастерках или, в лучшем случае, в простеньких ситцевых платьицах, гардероб Миры был гораздо богаче.
 
                Но её любили все окружающие. За её общительный приветливый характер, за её одарённость и при этом простоту и готовность помочь ближнему. За простоту  её и искренность в отношениях и удивительную щедрость души. Она была прирождённым ведущим и вокруг неё всегда и охотно группировалась молодежь. Как-то так получалось, что даже девушки не видели в ней врага, возможно потому, что её красота никогда не была заносчивой.

                Она увлекалась спортом и в институте стала играть в баскетбол. На втором курсе комитет комсомола направил в их женскую баскетбольную команду тренера – старшекурсника  баскетболиста – перворазрядника Владилена Ефимова. Это был немногословный, необщительный, почти нелюдимый парень, однако красивый и видный. Он был гораздо слабее Миры по всем параметрам и полной её противоположностью. Но, -  «Любовь зла…» - и Мира влюбилась в этого парня, возможно, по закону «разнополярности», предпочтя его остальным парням, которые давно уже по ней «сохли» и были гораздо более достойными личностями. 
                Вскоре они поженились…

                Кстати, Мира вскоре перегнала этого тренера и в спорте. Она первой заработала звание "Мастер спорта" и даже входила в женскую сборную РСФСР по баскетболу - "тренер" же дальше кандидата в мастера так и не поднялся...

                …Удивительную пару представляли собой эти двое, которых, несмотря на утверждение Поэта, Судьба «впрягла в одну телегу», соединив семейным ярмом воедино «и трепетную лань, и конягу». Причём, далеко не арабского скакуна, а простого битюга.

                Помню, что первых лет пятнадцать Мирочка со всей силой любящего сердца и своей небывалой энергией, пыталась этого битюга переделать под свой манер. Помню как она пыталась его – абсолютно бесслухого – выучить одну единственную песню – «Ой, дивчино, шумить гай». Но так ничего из этого и не вышло. Может быть, впервые в жизни у Мирочки задуманное не удалось.
                С годами, этот "ломовик" подмял под себя тонкий мирин интеллект, как насильник жертву.
                Помню присутствовал при его недовольном выговоре Мире за то, что она превысила запланированный на неё «лимит на парикмахерскую» аж на три рубля…

                …Мирочка была всесторонне образована. Она ко многому прекрасному в этом мире мимоходом приобщила и меня. Она была большим ценителем бардовской песни и была знакома со многими бардами. Бывая в Москве,  и имея там много знакомых, Мирочка зачастую присутствовала на стихийно возникающих бардовских посиделках.
                Помню, как, приезжая из таких поездок, Мирослава увлеченно рассказывала о своих встречах и, присев за пианино, напевала новые бардовские песни, которые начинали бродить в народе на маговских плёнках года, эдак через два-три после её рассказов.

                Даже в московских компаниях, среди окружающих бардов прекрасных людей, её нельзя было не заметить. Видимо, поэтому она была лично знакома со множеством бардов, имена которых ныне звучат, как драгоценные артефакты и перечисление здесь имен которых займёт слишком много места.
                Достаточно сказать, что она принимала во Владивостоке и устраивала концерты патриарха бардовской российской песни Булата Шалвовича, который ей подарил тогда только что вышедший его первый сборник «Весёлый барабанщик»…


                …Выйдя на пенсию, Мирочка долгое время заведовала геологическим музеем Дальневосточного филиала АН СССР. Этот музей она превратила в клуб интересных встреч, где проводила большую и увлекательную работу, выходящую далеко за пределы геолого-минералогии.

                Она вела долгое время по Приморскому ТВ увлекательнейшую программу КИТ – Клуб Интересных Тем, которая долгие годы держала самый высокий телевизионный рейтинг…

                Потом, когда здоровье ухудшилось и время стало неодолимо брать своё, Мирослава была приглашена на должность архивариуса Дальневосточного католического прихода.
                Надо сказать, что сестра была нашей бабушкой Анной Алексеевной Тукалевской (Семёновой) крещена в католической вере. Вот она и зачастила в костёл, когда у неё не осталось нагрузок. В костёле её приметил настоятель и вот предложил эту должность.
                Обязанности были там щадящие, условия для творческой работы хорошие, а характер Миры был всё таким же неутомимым и фонтанирующим идеями. Она взялась за перо. За первый год она написала удивительнейшую книгу о своих любимых камнях - «Двенадцать библейских самоцветов», тем самым исполнив свою давнюю мечту.
                А потом с благословения настоятеля прихода Мира взялась за большую тему - историю возникновения католицизма на Дальнем Востоке России. Через несколько лет из под её пера вышла книга «Вера сквозь века».
                Для написания этой книги она несколько лет работала в архивах Москвы и Питера, и несколько раз выезжала в Польшу, которая является исторической родиной нашего рода и месяцами работала в архивах польских монастырей, имея на руках буллу Папы Римского, которая ей открывала все двери.

                За этот свой труд она была удостоена папской грамоты. Её пригласили в Ватикан для вручения этого документа. Однако Папа Римский, несмотря на свою хвалёную разведку, видимо, и не подозревал, что в нынешней России даже на профессорскую пенсию невозможно купить билет в Ватикан и обратно…

                Когда же святого Отца просветили, он сумел её отблагодарить по другому - Республика Польша наградила Мирославу Игоревну Ефимову – Тукалевскую высшим своим орденом – «Золотой крест»…

                …Сейчас этот удивительный человек медленно увядает. Во Владивостоке. В вопиющей бедности. Забытая сыном. Под присмотром своей дочки - тоже одинокой и немолодой женщины.
                Мощный мозг Мирочки медленно умирает, со всех сил сопротивляеясь неизлечимой и до конца неизученной болезни Альцгеймера.
 
                Но… последняя побеждает…


               ...Однако, поблагодарив нашего читателя за долготерпение, вернёмся в те прекрасные времена, когда, по удивительно точной и ёмкой метафоре Льва Кулиджанова, «деревья были большими». Когда  моя сестрёнка была ещё молодой и полной сил, а я был и вовсе юным пацанёнком, который радостно и энергично готовился в свою первую в жизни рабочую геологическую экспедицию…
   
                …Это время - время экспедиций - желанно не только накапливанием материала для научных исследований, но и массой новых впечатлений, встреч, познаний.  Не последнее место в привлекательности занимал и «шкурный вопрос» - в экспедиции очень хорошо платили. И за сезон – три летних месяца – можно было залатать свои семейные финансовые дыры или накопить на давно желанную покупку.
                Мирослава давно уже втягивала меня в бивуачную жизнь таёжного бродяги. Первый раз она меня взяла в свою экспедицию год назад, предупредив:
- Знаешь, братик, тайга – это наркотик. Кто её попробовал, того будет к ней тянуть всю оставшуюся жизнь!

                Тогда, побывав в экспедиции в качестве экскурсанта, я действительно навечно влюбился в тайгу. И, так уж случилось, что большую и плодотворнейшую часть своей жизни я провёл в таёжных широтах Коми республики на Всесоюзной ударной стройке газопровода «Сияние Севера» и на всю жизнь полюбил коми тайгу, хоть она не шла ни в какое сравнение с дальневосточной уссурийской тайгой.

                Уссурийская тайга уникальна тем, что нигде на евроазиатском материке нет ей подобной. Пресловутый ледник, наползший на Европу в доисторические времена, не коснулся уссурийской тайги. И в этой тайге сохранились реликтовые флора и фауна.

                К сожалению, планка моей одарённости не даст мне возможности описать Уссурийскую тайгу так полно и блестяще, как это сделал знаменитый русский исследователь, путешественник и писатель В.К. Арсеньев в своих известных и остросюжетных романах «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала».  А потому я обойдусь тем, что замечу, что только в Уссурийской тайге растут такие растения, как дикий виноград, лианы которого создают там непроходимые заросли, пробковое дерево и уникальные лечебные растения лимонник и знаменитый женьшень.
 
                Не ведаю, видимо в Уссурийском краю есть ещё что-то особое в природе, что способствует произрастанию этих растений. Учёные ботаники попытались вырастить искусственно корень женьшень. Вырастили целую плантацию этого уникального корня, но оказалось, что уникальности в выращенном корне-то и нет?! Выращенный искусственно, он не имел таких целебных свойств, как его дикий таёжный собрат. До сих пор учёные пытаются понять, что же наполняет этот корень удивительными лечебными свойствами?! То ли состав почвы в месте его произрастания, то ли симбиоз с рядом растущими растениями?!..

                Весьма оригинален и животный мир этих мест. Только в Уссурийской тайге живут такие редкие звери, как уссурийский (амурский) тигр и масса других менее экзотических и менее известных живых организмов.

                Но Уссурийская тайга бывает не только прекрасна, приветлива и щедра, она бывает и жестока.
 
                У неё свои правила и законы, которые, порой, удивительны до мистицизма. Например, белка, не накопившая или потерявшая к зиме весь свой запас, идёт на суицид и убивает себя на сучке – как будто осознаёт, что её без запасов всё равно ждёт голодная смерть…


                …Но до суровой таёжной зимы этим прекрасным летом 1957 года было ещё далеко. Вовсю светило щедрое летнее дальневосточное солнце и в уссурийской тайге наступала пора летнего благоденствия…

                …Состав нашей экспедиции был небольшой. Начальником экспедиции  являлась опытный геолог – невысокая хрупкая женщина - Анна Александровна.  Она слегка прихрамывала, - сказывалась серьёзная травма, полученная ею в одной из экспедиций, но, тем не менее, стремившаяся в тайгу, ни в чём не уступавшая мужчинам и прошагавшая  по  таёжному бездорожью многие сотни километров. Она – была давней знакомой моей сестры ещё по Политехническому институту.
                Наверное, поэтому сестра выбрала именно эту экспедицию для моей таёжно-трудовой премьеры.
                А, возможно, сыграл роль и тот фактор, что эта экспедиция была вторичного поиска. Говоря простым языком, уже однажды геологи по этому маршруту прошли и зафиксировали перечень полезных ископаемых этого района, а ныне понадобилось что-то уточнить, и послали экспедицию вторичного поиска. Естественно, что такой экспедиции было несколько полегче; она пробиралась по когда-то проторенным тропам и с абрисом на руках, составленным первооткрывателями данного месторождения…

                Главным геологом экспедиции был Иван Александрович, выдержанный и немногословный увалень, опытнейший таёжник, относящийся к начальнику экспедиции, и по совместительству его жене, трогательно и заботливо.
                Одним из главных членов экспедиции был водитель экспедиционной автомашины – мудрый и бывалый шоферюга – Василий Яковлевич. Я недаром назвал его главным членом экспедиции, так как от шофера в экспедиции зависит очень многое. В таёжной глуши нет ни автосервисов, ни магазина запчастей и от опытности и мастерства водителя зависит, порой, исход самой экспедиции. Любая переправа через многочисленные таёжные речки и речушки могла прервать дальнейшее движение на автомашине, и потом до запланированного  места исследований приходилось добираться пешком, навьючиваясь немалой поклажей. Некоторые водители хитрили и после какой-нибудь таёжной деревни, отказывались ехать дальше, мотивируя свой отказ плохими дорожными условиями. А когда члены экспедиции, чертыхнувшись, уходили далее пешком, они, разгрузив экспедиционный багаж и освободив кузов, споро начинали работать грузовым такси в этой деревеньке.

                Василий Яковлевич же относился к другому типу людей. Он был влюблён в своё ремесло и в автомобиль,  и ему была интересна трудная дорога. Чем труднее, тем интересней. При этом он, конечно, был не лишен извечной водительской предприимчивости и весьма успешно халтурил, когда представлялась такая возможность.
Но водителем он был «от Бога» и за таких водителей шла борьба между начальниками экспедиций. В этой борьбе в ход шло всё; и научный авторитет начальника, и его добрые отношения с власть предержащими научными чиновниками, и приятельские отношения с завгаром, и, в немалой степени, желание самого водителя работать с тем или иным начальником экспедиции. Последний фактор присутствовал и здесь: Василий Яковлевич уже с десяток лет ездил с Анной Александровной и Иваном Александровичем в экспедиции, и их связывала настоящая таёжная дружба,  прочнее которой, пожалуй, нету…
 

                …Я несся очередной раз по лестнице института, когда меня окликнула сестра:
                - Братик! Зайди-ка ко мне! Я тебе подарочек тут приготовила!..
        Я зашёл за ней в её кабинет и она кивнула на упаковку, стоящую у её стола:
                -  Вот тебе, Братик, подарок от меня в честь начала твоей трудовой деятельности. Подарок и ценный, и нужный, - добавила она, улыбаясь.
                Я узнал в аккуратной упаковочке её личный спальный мешок и просиял:
                - Твой?!  Меховой?!
                Сестра довольная кивнула…

                …По своей первой экскурсионной поездке в экспедицию, я уже знал, что меховые спальные мешки были мало у кого. Разве что только у высокого экспедиционного начальства и ценились на вес золота, так как они были и легче, и теплее, чем ватные,  и, что самое, наверное, главное, они не пропитывались влагой при таёжной ночёвке, что было очень важно в условиях ручной переноски.
                - Ой, Мирочка! Спасибо тебе! – воскликнул я обрадовано и полез целовать сестрёнку за щедрость.
                Потом подхватил драгоценный подарок и поволок его вниз по лестнице в машину.  Сестра вышла меня проводить на лестничную площадку.
                Навстречу мне по лестнице поднималась симпатичная девушка с круглыми румяными щечками. Белая кофточка плотно обтягивала её налитую грудь, а черная юбочка, подчёркивая талию, приятно выделяла то, что находилось ниже.
                Она уважительно поздоровалась с сестрой:
                - Здравствуйте, Мирослава Игоревна!
                Мира доброжелательно ответила:
                - Здравствуй, Надюша!
                И спохватилась:
                - Матвей! Надя! А вы знакомы?
                Мы с девушкой переглянулись:
                - Нет…
                - Тогда познакомьтесь: это Надя мой братик – Митя! И шутливо и многозначительно попросила Надю, - ты уж возьми над ним, пожалуйста, шефство, ты же таёжник у нас опытный – вторично идёшь, а Митя – впервые.
                Надя покраснела от смущения:
                - Ну, Мирослава Игоревна вы и скажете! «Опытная!»
              Сестра, не обращая внимания на смущение девушки, продолжала знакомство:
                - Митя! Надюша в вашей экспедиции – лаборант. Она уже почти геолог – на третий курс геологического факультета перешла! Так что, ты, Братик, будь к ней поуважительнее и будь джентльменом, опекай её, как мужчина!..
                Я глянул на смущенную девушку и пообещал сестре, стараясь подстроится под её шутливый тон:
                - Обязательно буду опекать!
Девушка прыснула, прикрывая рот ладошкой:
                - Ой, Мирослава Игоревна! Я побегу! Работы много! – и понеслась вверх по лестнице, быстро перебирая своими полненькими стройными ножками в белых туфельках.
                А я понёс в машину подаренный мне мешок…

                …Если бы я знал тогда, какой след оставит в моей жизни эта девушка!..


                …Ещё на подходах к машине я услышал громыхающий рассерженный голос нашего водителя, Василия Яковлевича:
                - Как это «не дашь»?! – кричал он на завскладом – тщедушного мужчину неопределённых лет.- Да ты знаешь, сколько моя резина отходила?! Все сроки! Как себе хочешь, а без двух запасных покрышек, я не поеду. Иначе буду не экспедицию возить, а бортировать колёса каждый километр!
 
                Василий Яковлевич подвёл итог своей драке:
                - В общем так, Иваныч, - произнёс он угрожающе кладовщику – либо даёшь мне два баллона, либо я иду к начальству и отказываюсь от экспедиции! Моей тачке до списания год? – спросил он и сам себе ответил – Год! А последний год перед списанием автомашины в экспедицию…  что? Правильно! Не посылают! Вот пусть она стоит у твоего склада и сторожит  зажатые тобой покрышки!

                Кладовщик сделал последнюю попытку:
                - Да эти покрышки уже выписаны Летунову! Он только не успел их получить!
                На что, наш водитель уже примирительно ответил:
                - А что Летунов?! Он свою фамилию оправдывает! Он две покрышки «пожевал» - на спущенных ехал, балбес! Вот пусть теперь и обходится старьём! А мои покрышки по полтора срока верно отслужили! Куда мне на лысых  в тайгу?!
                Кладовщик сдался:
                - Что с тобой, Василь сделаешь?! Ты, бугай, всё одно своё выспоришь! Иди, распишись в накладной! – расстроенно махнул он рукой и, понурившись,  зашагал к складу.
                Василий Яковлевич обрадовано заржал:
                - «Коль бугай, меня не замай!» - процитировал он невесть какую поговорку и, показав мне на две новенькие покрышки, стоящие у заднего борта, приказал:
                - Тащи их, пацан, в кузов и прикрути к борту верёвкой, а то, как двинем, так они по кузову так начнут скакать – будете тут пятый угол искать!...


                …Наша экспедиция уже месяц таскалась по таёжным дорогам горной страны Сихотэ Алинь. Я успел влюбиться в этот удивительный край, который в переводе с нанайского означает «горный хребет, покрытый хвойным лесом».
                Успел полюбить этот бродяжный образ жизни, когда усталый пробираться по джунглям тайги, к вечеру скидываешь неподъемный рюкзак и блаженно валишься на какой-нибудь полянке у безымянной речки. И в тишине слышен только завораживающий шум тайги, да плеск воды на перекатах небольшой речушки, в которой, однако, царскую рыбу – кету -  можно ловить руками.
                Потом, немного передохнув, начинаешь ставить накомарник – маленькое подобие палатки из ситца. Потом, глядя на гипнотизирующее пламя костра, ужинаешь, чем Бог и дежурный кашевар послал и заползаешь в свою спаленку – накомарник. А там, подоткнув края накомарника под спальник и выбив успевших туда набиться комаров, засыпаешь, вытянув и расслабив уставшие здоровой,  и оттого приятной усталостью,  свои ноги-руки, глубоко вдыхая напоенный удивительными ароматами тайги, целебный воздух, под неумолчимый легкий гул тайги и сонливое бормотание водяных струй на речных перекатах.
Много событий произошло со мной за время этой экспедиции. И о некоторых из них, оставшихся в памяти на всю жизнь, я и расскажу здесь.

                Много нового я познал для себя.
                Узнал, что такое идти по маршруту. В бардовской доброй песне поётся: «А в тайге по утрам туман…» Это верно. Выходили мы в путь, как правило, часов в семь. Шли гуськом. По очереди сменяя друг друга во главе колонны. И не столько потому, что первый торит дорогу, сколь оттого, что через пять минут пути, тот, кто идёт в голове колонны, становится насквозь мокрым, как будто побывал в купели. Вся роса с кустарника и зарослей доставалась первому. В конце концов, он отступает на шаг в сторону от тропы, пропускает отряд и пристраивается в его хвост. Следующий возглавляет колонну, собирая свою порцию обильной росы и столь же обильного дождя клещей, которых потом, на ближайшем привале, все выуживают из одежды, а то и выковыривают из своего тела и безжалостно давят, втайне молясь, чтобы анти энцефалитная прививка была действенной и  «сработала»  в случае чего…

                Я познал законы тайги, в курс которых меня вводил Иван Александрович – их большой знаток. Стал видеть то, о существовании чего, горожанин до мозга костей, и не подозревал ранее. Следы тигра – царя уссурийской тайги, важно протопавшего к водопою, следы медведя, пиршествовавшего у разграбленного им муравейника. Следы добытчиков коры, помечавших найденное ими и присвоенное для добычи  пробковое дерево. Следы коревщиков, промышлявших добычей женьшеня. Они, найдя корень, отметку свою ставили на ближайшем дереве, заявляя об этом всем добытчикам. Так как корень этот выкапывать можно только глубокой осенью. Я узнал, что воспользовавшись уютом редкой таёжной избушки, каждый путник  обязан освежить её продуктовый НЗ за счёт своих продуктов.

                Я познал, что самый опасный в тайге зверь – это человек. Редчайшие случаи, когда нам навстречу из тайги вдруг выходил встречный, показывал что в тайге, в отличие от города, свои законы. Со встречным расходились, чаще всего молча, сторожко поглядывая друг на друга и ещё долго после этого прислушиваясь к звукам за спиной.
                У Ивана Александровича был положенный по штату пистолет. Но он никогда не брал его с собой, оставляя в надежном схроне под попечительством водителя. Я узнал о том, что пистолет есть, только случайно, застав  геолога за чисткой оружия. Когда я спросил, почему он его не носит в пешие походы, Иван Александрович сказал, с присущей ему рассудительностью:
                - А зачем?  Помощи от него – никакой, а обуза большая: и потерять можно, и таскать лишнюю тяжесть…
                - А как же, если что?! – запальчиво возразил ему я.
                - «Если что», так у нас есть твой дробовик, – с усмешкой сказал бывалый таёжник…

                …В отношении «моего дробовика» особая история. Он у меня появился совершенно случайно. Как-то раз на стоянке, мы разбирали вещи. Вытряхивая и просушивая их  я в сундуке Ивана Александровича увидел старый дробовик 16-го калибра.
                Я воскликнул удивлённо:
                - О-о-о-! Иван Александрович! Так у вас и ружьё есть?! А чего же вы его с собой не носите?!
                Иван Александрович улыбнулся:
                - А зачем лишняя тяжесть в походе? Ты вот согласен его таскать всюду?
                - Конечно! – загорелся я.
                Иван Александрович посмотрел на меня своими серыми внимательными глазами и сказал:
                - Тогда - на! Таскай! Может быть, когда рябчика на ужин нам добудешь…
                Водитель, присутствующий при этом разговоре, не упустил момента позубоскалить:
                - Ага! Если рябчики будут стаей и, к тому же, кучно сидеть!

                Я почувствовал сарказм в его словах и стал расспрашивать.          Выяснилась следующая история.
               
                Это ружьё каким-то образом в кузове автомобиля среди вещей попало под сундук с горными образцами. К тому времени как это обнаружилось, тяжеленный сундук отплясал на этом ружье стокилометровую пляску, очевидно, немного погнув ствол.
                Внешне этого нельзя было никак заметить, но этого оказалось достаточно, чтобы оно стало стрелять гораздо правее выбранной стрелком цели. Поэтому, чтобы попасть, надо было брать определённую поправку.
                К тому же, у старого дробовика иногда не срабатывал выбрасыватель использованных патронов, и каждую третью-пятую гильзу после выстрела можно было выбить из ствола только шомполом.
                Но выбросить его было вроде жалко, хоть и пользы от него было мало. Так это ружьё и болталось среди полу нужных вещей экспедиции.

                Вот именно этим агрегатом Иван Александрович и решил утолить мою юношескую тягу к оружию.

                Надо сказать, что я честно протаскал это ружье всю экспедицию до несчастного случая, о котором расскажу далее. И так пристрелялся, что мне зачастую удавалось добыть к нашему концентратно - консервному столу свежатинки. В основном рябчиков. Ибо на их добычу особой сноровки не надо было, они порхали стаями прямо рядом с нами и были мало пуганые.
 
                А однажды это ружьё спасло нам с Иваном Александровичем даже наши жизни. По крайней мере, так мы с ним позднее решили.

                А дело было так:
                Мы разбили лагерь, как всегда,  у реки. Рядом с небольшим хуторком. Хозяин нас приглашал в избу, но мы предпочитали избе отдых на природе. Иван Александрович, рассматривая карту, вдруг решил пройтись к одному помеченному на карте старому шурфу, расположенному в 3-5 км от нашей стоянки, взять там пару проб, раз время для этого выпало…
                Он взял с собой меня, как переносчика своих камней-образцов. А я захватил с собой своё ружьё, надеясь на встречу с рябчиками…


                …Мы довольно быстро разыскали нужный шурф, сапёркой расчистили его и взяли несколько образцов. Надо сказать, что геологи, как и любой человек, влюблённый в свою работу, за любимым занятием, как говорится, «часов не наблюдают». Вот и геолог, когда оторвался от своих мыслей о своих каменьях и глянул на часы, охнул и заторопился обратно в лагерь. В тайге темнеет почти внезапно. Время поджимало и он решил срезать угол, перейдя с сопки на сопку напрямую. Хоть и знал великолепно, что в отличие от законов геометрии, в тайге прямая, как правило, длиннее кривой. Да и торопиться в тайге рискованно. Но обнадеживала незначительность расстояния от базового лагеря.

                Однако закон тайги о прямой и кривой оправдался полностью и в этот раз. Спустившись с сопки,  мы попали в такое непролазное болото, где кочки были вышиной, едва ли, не в метр, что нам приходилось карабкаться на каждую, как на Эверест. Вместо экономии времени, мы попали в жесточайший цейтнот. Когда мы, наконец, выбрались на нужную нам сопку, так стемнело в тайге, что мы с большим трудом нашли нашу тропу, по которой пришли…


                …Законы тайги предписывают с наступлением темноты немедленно раскладывать костёр и останавливаться на ночёвку. Но оставаться на ночёвку в какой-то паре километров от лагеря нам не хотелось, да и ушли мы налегке, не взяв с собой ни спальника, ни накомарника. Кроме того, нас не дождавшись и зная, что мы ушли налегке, в лагере бы начали нас искать. Ибо все прекрасно знали, что с тайгою шутки плохи. Что немало вполне даже опытных людей пропадали в ней бесследно. 
                Вот мы и стали пробираться осторожно по найденной тропинке, чтобы не сбиться с неё и чтобы не нарваться на ненужные нам встречи, которые с наступлением темноты более возможны и ещё более опасны. Нас подбадривал и мой дробовик, который я захватил с собой для попутной охоты.

                С нами была, увязавшаяся за нами собака хозяина хуторка, у дома которого мы остановились. Собственно, это была даже не собака, а большой щенок. Весёлый, привязчивый  и радостный. И очень любопытный. Наши вкусные, небывало  щедрые для сельской собаки подачки, его накрепко привязали к нам. И он всё время всюду сопровождал нас, умиленно помахивая своим хвостом и преданно заглядывая нам в лица.

                Этот наш спутник и наличие оружия,  нам давало надежду добраться до своих. Медленно продвигались мы по тропинке. Где-то впереди бежал наш хвостатый проводник и мы надеялись, что он выведет нас к дому.
                Вдруг собака насторожилась, зарычала и метнулась в чащобу. Через секунду мы услышали её захлёбывающийся остервенелый лай.   
                Внезапно где-то впереди по курсу нашего движения что-то ухнуло по кустам, как будто кто-то тяжелый ломился сквозь них,  и в лай собаки добавилось её  жалостливое повизгивание.
 
                Мы замерли, вслушиваясь и пытаясь понять, что же там, в кустах происходит. Я вскинул ружьё, взвел курок и спросил почему-то шепотом Ивана Александровича:

                - Может, Потапыч за нами увязался?! Пугнуть?!
                Он ответил, тоже переходя на шепот:
                - Давай! Только в воздух. Чтоб собаку не задеть, да и твоей бесполезной мелкой дробью хищника не обозлить.

                Я направил ружьё вверх и нажал на курок.
                Послышался щелчок, но выстрела не последовало.
                - Порох, наверное,  отсырел, - прошептал Иван Александрович – а ну-ка дай мне ружьё!
                Он потянулся ко мне и взял ружьё…

                И в этот момент наше ружьё запоздало бабахнуло прямо у моего лица. Я ослеп и оглох. Через секунду почувствовал, что по моему лицу что-то ползает. Вскоре я понял, что это пальцы геолога. Он ощупывал моё лицо, и я услышал его изменившийся от волнения голос:
                - Матвей?.. Ты как?..
                Я ответил ему:
                - Да я ничего… Только ослеп и оглох…
                Голос Ивана Александровича стал несколько бодрее:
                - Фу ты! – облегчённо выдохнул он - Слава Богу! Я думал, что тебя зацепило! Выстрел высветил твоё лицо и – потом полная темнота и тишина!..

                Я попытался перезарядить наше орудие. И, как назло, как это бывало и ранее, патрон застрял в патроннике и не хотел никак оттуда вылазить. А шомпол, как назло, остался на стоянке. Я судорожно обламывал и кровянил кромки ногтей, пытаясь его оттуда вытащить за кромку. Поняв бесполезность этого, Иван Александрович из ближайшего куста наощупь  вырезал прут, чтобы использовать его вместо шомпола и им выбить застрявший в стволе патрон. Слегка обстругав его, он дал его мне.
                Я трясущимися от волнения руками засадил его в ствол и, пытаясь выбить патрон, случайно обломил прут у самого среза ствола. Над стволом торчала такая крупица прута, что я не мог её ухватить даже зубами. И дробовик был, практически, утерян для нас как оружие.
                Что оставалось делать?! Мы остались совсем безоружными перед неизвестной опасностью.
                К этому времени прекратился и шорох в кустах, и лай нашего охранника. Мы хотели позвать нашего спутника, но решили, что лучше будет, если мы не будем создавать излишнего шума и до звона в ушах вслушиваясь в окружающим мир, тихонько двинулись по тропинке. Собаки не было ни слышно, ни тем более видно.
                И тут нам немного повезло – взошла луна, и мы получили хоть какое-то освещение своей дороги. Мы почти побежали вперёд и через некоторое время, выйдя на знакомый луг около речки, увидели огонёк костра нашей стоянки.
                У палаток, мы встретили наших  встревоженных и возбуждённых товарищей. Оказалось, что немногим раньше к ним вышел скулящий щенок и на его окровавленной спине все увидели скальп свисающей и окровавленной шкуры. Прибежавший на шум хозяин, озабоченно осмотрев рану на спине скулящей собаки, заметил:

                - На Хозяина налетел, однако! - И увёл пса к себе подлечить.
«Хозяином тайги» в здешних местах уважительно называли уссурийского тигра…


                …Много случаев из этой экспедиции я мог бы вспомнить.
                Как, например, нашу стоянку однажды ночью посетил медведь. Он разворошил все наши припасы, вылизал и слегка примял оставленную у костра кастрюлю с остатками ужина, а мы все так сладко и беспробудно спали, намаявшись за день, что даже не слышали.

                Утром Иван Александрович, изучив следы, и проверив тайник, куда он всегда закапывал наши продукты на ночь, придирчиво следя, чтобы они паковались в специальный резиновый мешок, исключающий выход запаха,  сказал нам в обычной своей сдержанной манере:
                - Сами виноваты! Он пришел на запах пищи!  Нельзя оставлять грязную посуду на ночь…

                После этого случая даже самый ленивый из нас, будучи очередным дежурным, ни за что не оставлял остатки пищи на ночь. Мы  их выливали в реку, а посуду тщательно вымывали…

                Вспоминается случай, как нас захватило половодье, которого ничто не предвещало.
                Горная речка с водой по колено, у которой мы по обычаю расположились на ночь, внезапно ночью вышла из берегов – где-то, видимо, далеко в горах прошёл дождь -  и превратилась в бушующий поток, который нёс на себе столетние стволы кедров и ворочал тонные глыбы гранита.
                Мы, застигнутые врасплох этим мощным явлением природы, едва успели ухватить своё имущество и убежать на вершинку близлежащей сопки.

                Помню, как я наблюдал купание мальчишек из таёжной деревеньки. Я сам пытался поплавать в реке, но таёжная речка неслась со скоростью экспресса и хоть глубина её в самых глубоких местах едва доходила до метра, плавать там представлялось невозможным, т.к стоило зайти по колено и присесть в воду, как река подхватывала пловца и стремительно несла вниз по течению. Я не мог понять, как это маленькие мальчишки не боятся купаться в этом стремительном потоке?!

                А они наловчились. Раздевались на берегу, заходили выше по течению метров на сто и бросались в воду. Умения плавать там и не требовалось. Достаточно было, хлопая по воде руками и ногами держаться на поверхности. Река за пять минут стремительно сносила их вниз к оставленной одежде, где они благополучно и выбирались на берег. А дольше пяти минут в этой ледяной воде горной речушки никто и не выдерживал.

                Наиболее отважные парни постарше заходили за поворот и, демонстрировали свою отчаянность – река их несла прямо на скалистый утёс. Казалось, они неминуемо разобьются о скалу. Но они, скрывшись на мгновение в водовороте, благополучно отбрасывались валом воды от гранитного утёса и плыли дальше вместе с рекой по повернувшему руслу.

                Многое я повидал и познал за эту экспедицию. Воспоминаний – на всю жизнь!..


                …Но подошло время изложить те события, ради описания которых я и начал своё повествование.

                Надо упомянуть, что когда мы уходили в пеший поход на расстояние до 20-30-ти км. от своей автомашины, то брали по одному накомарнику на двоих. Тащить  каждому отдельный накомарник в экспедиции не принято – больно много места в рюкзаке занимает это изделие. Помимо всего прочего, этот обычай был полезен и тем,  что освобождал женские плечи от излишней нагрузки.

                Это обстоятельство совершенно не затрудняло наших геологов – семейную пару, но нам с Надеждой доставляло определённые неудобства – приходилось лежать как бы на общем ложе, в изолированном от мира пространстве.
                Тем паче, что в тайге ночи были тёплые и все ложились спать поверх спального мешка, не влезая в него.
                И вот однажды, вдоволь намаявшись на маршруте, я, наконец-то, залез под накомарник и, едва успев пожелать своей соседке Надежде спокойной ночи, мгновенно провалился в сон, как в яму, даже не успев, по обыкновению помечтать на тему этой, почти интимной, нашей близости…

                …Я проснулся среди ночи внезапно, как кто меня толкнул. Сердце моё почему-то взбудоражено колотилось,  и я испытывал небывалое возбуждение. Постепенно осознавая себя, я понял, что я лежу на боку, ко мне спиной лежит моя соседка, а моя рука, видимо во сне, (О, Боже!) заброшена на Надюшу. Причём таким образом, что моя ладонь при этом плотно охватывает полукружье её пышной груди!

                Когда я понял это, я даже перестал дышать от испуга, что вот, в любой последующий момент, моя соседка проснётся и завопит оскорблённая на всю тайгу. Я прислушался к дыханию Надежды. Оно, вроде, было спокойным.
                Я стал раздумывать, как бы мне осторожненько убрать свою руку с её груди, не разбудив её при этом.
                Но внезапно я, похолодев от открытия, понял, что убирать руку мне совсем не хочется. Что мне хочется, наоборот, крепко прижать к себе эти девичьи плечи, придвинуться вплотную к её спине, ощутив округлость её попки всем своим возбужденным естеством.
                Моя рука мне не подчинялась и жила как бы своей жизнью. Она не только не выполняла приказ мозга убраться на свою территорию, но даже стала потихоньку поглаживать теплое, упругое и ставшее страшно желанным полукружье девичьей груди и под этими ласками эта грудь будто наливалась соком и твердела. Я чувствовал сквозь легкую материю ночной девичьей ночнушки как, стал увеличиваться и упруго набряк сосок этого удивительного женского органа…

                …Сна как не бывало! Я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить девушку и, в то же время, не мог остановиться в своих ласках и продолжал их всё активнее и активнее.
                В это время мой мозг лихорадочно искал ответ на вопрос: «Как быть?»
                Я пытался логическим путём прийти к пониманию, спит ли моя соседка, или давно проснулась и просто ожидает продолжения моих ласк, оставляя право инициативы за мужчиной.
 
                Я рассуждал, споря с самим собой:
                «Спит ли она? Скорее всего, проснулась. Ведь тебя же разбудили эти ощущения? Что же она – каменная?!»

                Я готов был к продолжению близости, но панически боялся, что я ошибся в своих выводах:

                «Ох, как приятно! Как хочется продолжения этих ласк! Как хочется близости с этой прекрасной девушкой! А что если  расстегнуть её кофточку и попытаться забраться под лифчик?!»
 
                «Ну, а если ты ошибся и она, всё-таки, спит?! И если сейчас можно ещё оправдаться случайностью, то, чем ты будешь оправдываться, если твою руку она схватит за своим бюстгальтером?»

                «Нет, страшно не то, что она возмутиться! Как-нибудь,  бы оправдался перед ней. Но её возмущение услышат в соседнем накомарнике. Вот будет позорище-то!»

                Я молил её мысленно:
                «Надюша! Ну, дай мне как-нибудь знать,  что ты ОСОЗНАННО принимаешь мои ласки! Ты же понимаешь, как я страдаю от этой неопределённости!»
Но Надежда всё так же неподвижно лежала, внешне никак не проявляя никаких чувств. Я продолжал диалог с самим собой:

                «Да как она даст тебе знать?! Ты вот стесняешься! А она – девушка и ей вдвойне сложнее проявить активность!..»

                Внезапно я замер. Надежда пошевелилась и чуть изменила своё положение. В результате этого её движения, моя рука невольно скользнула и оказалась на другой её груди. Через какое-то время, мой испуг прошел и я стал с удовольствием и наслаждением гладить вторую её грудь, попавшую в мою ладонь…

                Голос в моём мозгу опять ожил:
                «Ну, что тебе ещё рожна надо?! Какого намёка?! Вот,  она явно не спит,  и сменила грудь, подставив ласкам другую. Видимо, ты уже заласкал эту до боли?! Ну, и что дальше?! Твой ход, парень!»

                «А если ты только ошибаешься в своих расчётах и выдаёшь желанное за действительное?! Ты представляешь, в какой скандал всё это выплеснется, если она разбудит Анну Александровну?!..»



                …Недаром сказано: «Если бы юность умела, если бы старость могла!» Мы, юноши прошлого века НЕ УМЕЛИ. И большинству из нас научиться было негде искусству любви. А некоторых из нас и научить было некому. Моя мать если и заговаривала со мной на «эту тему», то я, смутившись,  обрывал такой разговор. Этот разговор с юношей, видимо, должен проводить мужчина. Отец. А в моей жизни, так уж случилось,  его не было. Вот и рос я самоучкой. Да ещё с мамиными женскими постулатами: «ЭТО можно только после женитьбы»,  «Мужчина ответственен за ЭТО, а не девушка!» Постулатами сколь порядочными, столь же, видимо,  и вредными…


                …Эта моя, а, скорее всего, взаимная маята продолжалась около часа и закончилась весьма прозаично. Надежда вздохнула глубоко, перевернулась на грудь и плечом отбросила мою руку с каким-то не то вздохом, не то всхлипом, в котором мне показалось отчётливое и разочарованное протяжное: «Э-э-э-э-х!»

                Я замер опять.
                На этот раз от стыда.
                Щеки мои горели, а голоса продолжали галдеть в моей голове, но уже по затухающей амплитуде:

                «Ну, что?! Дождался?! Вот! Она, всё-таки, не спала! Да ты замучил её своей нерешительностью! Женщина отдаётся решительности и напору, ты же много раз читал об этом, что же сплоховал-то, как до дела дошло?! Опять ты «прогорел», как с Аришей(*)! Туда тебе и дорога!»

                «Ну и пусть! Зато не было скандала! А так что?! И сам бы опозорился, и сестру бы подвёл! Да и уезжать раньше времени…  А как же мечты о зарабатывании денег?! Ведь тогда и мои  курсы шоферов – «плакали»! И многое другое, о чём мечталось! Даже если был ничтожный процент риска, стоил ли он разрушения всех планов?!»

                «Гони, гони, «порожняк»! Слабак!..»

                …Так одновременно и бичуя себя, и оправдываясь, я смог заснуть где-то только под утро,  сморённый и глубоко огорчённый событиями этой напряженной ночи…


                …В это утро была моя очередь дежурить и кашеварить, что я делал всегда с удовольствием. Но на этот раз я чувствовал себя разбитым, усталым и не выспавшимся. Утро было промозгло мокрым. Кажется даже, к обычной обильной утренней таёжной росе добавилась ещё и морось. Всё пропиталось влагой. У меня всё валилось из рук. Никак не разгорался костёр. Я забыл с вечера положить под спальник сухую бересту, и теперь сырой валежник никак не хотел гореть.
                Время поджимало, но костёр под только что закипающей кастрюлей с гороховым супом из концентратов то загорался, то затухал. Я, встав на корточки, что есть мочи, раздувал огонь.  И, видимо, ослабленный бессонной ночью, нервным стрессом, и этим усиленным и продолжительным дутьём, я в какую-то минуту впервые в жизни потерял сознание и упал прямо головой в костёр, попутно толкнув висящий над огнём котёл с закипевшим супом, который плеснул мне закипающей жижей горохового концентрата на плечо…
 

                …Что произошло далее, я знаю только из рассказа Ивана Александровича, который, на моё счастье, в это время, уже умывшись у речки, поднимался к костру. Он увидел меня как раз в тот момент, когда я, сидя на корточках, повалился вперёд головой прямо в костёр. Он бросился ко мне и оттащил меня от костра, ударяя по вороту моей рубашки, чтобы сбить пламя. Пламя он сбил, но он не заметил, что моё плечо прожигает концентрат, который попал на тело и который прикрыла рубашка...

                …В себя я пришел от дикой боли. Увидел надо мной склонённое и встревоженное лицо Ивана Александровича и, оттолкнув его, намётом бросился к речке.               
                Сорвав по пути с себя рубашку и забежав в воду, я лёг таким образом, чтобы ледяная вода залила мне обожженное плечо, и только тогда перевёл дух. На берегу уже собрались все члены нашей экспедиции. Встревоженный Иван Александрович недоумевал; видимых ран у меня не наблюдалось, загореться волос не успел и он не мог понять, отчего же я так реагирую, отчего же такая боль.

                В ледяной горной воде боль сразу же затихала и я  смог связно объяснить встревоженным товарищам, что основной ожег мне нанёс кипящий концентрат. Я даже выскочил из воды и показал свою рану. Травмированы были всё плечо, часть  прилегающей к нему шеи и щека. Самый сильный, уже начавший пузыриться ожег, был на плече.

                Иван Александрович, осмотрев рану, принял решение:
                - Надо обработать!  - И быстро направился  к палатке.
                «Заморозка» моя закончилась и боль стала нестерпимой. Я рванул опять в речку. Иван Александрович принёс аптечку и я опять вылез из воды. Он стал обрабатывать мне рану и полил её чем-то. Мне показалось, что земля пошатнулась у меня под ногами! Я взвыл от боли:
                - У-у-у-у-х! Чем…  это вы…  таким…  жгучим…  полили?! – еле выскулил я в несколько приёмов, так как боль перехватывала дых.
                - Да спиртом! Знаю…  больно…  Но надо, Матвей, потерпеть… Так надо…


                …Потом собрался летучий совет: «Как быть?». Ясно было одно – мне нужна профессиональная медицинская помощь. А это значит, что мне надо было возвращаться в село, где оставалась автомашина. По прикидкам до этого села было около 18 км. Причём 5 из них – по таёжному бездорожью, остальные по заросшей старой вьючной тропе.

                Несмотря на мой протест, возник вопрос; «Кого отрядить мне в провожатые?!». Понятно, что не Ивана Александровича - было нельзя оставить лагерь без единственного мужчины. Без обсуждения отпадала и Анна Александровна со своей хромотой. Оставалась кандидатура Нади. Но тут я усилил свой протест и категорически восстал. После этой ночи оставаться наедине с Надей мне не хотелось до нервного срыва. И я сумел настоять, что доберусь сам.
 
                Снарядили меня быстро, так как пока шёл совет, я быстрыми шагами, пританцовывая  «мерил» берег.  Отказавшись наотрез от какой-либо поклажи, я только позволил всунуть мне в карман большой бутерброд с тушенкой, наспех сооруженный Анной Александровной и рванул было в тайгу.

                - Матвей! Постой! – ко мне подбежал Иван Александрович и, верный своим таёжным законам, сунул мне в карман спички, тщательно завёрнутые в целлофан и, сняв с себя свой поясок с закреплённым на нём охотничьим ножом, прицепил его мне…


                …Потом был мой кросс по пересечённой местности, когда я, подгоняемый нестерпимой болью, не прошёл, а, прямо-таки, пробежал эти 18 км. Жажду, начавшую меня донимать,  я утолял прямо на бегу, срывая грозди лимонника, запихивая их в рот и выжимая из них сок…


                …Сельская фельдшер, осмотрев мою рану, присвоила ей какой-то опасный процент и категорически направила в ближайшую больницу. Ближайшая больница была пристанционной железнодорожной, и до неё ехать надо было 45 км, которые наш старенький ГАЗик отскакал по кореньям и валунам таёжной дороги с рекордным временем.
                Василий Яковлевич выжимал всё из своей бывалой подруги. А я стоял в кузове, из которого предусмотрительный водитель всё разгрузил,  и, крепко держась за передний борт прыгающего как в пляске Витта, автомобильного кузова, подставлял свою рану ветерку и, порой, орал от боли, благо дело, за шумом движения никто этого не слышал…


                …В пристанционной больничке мудрый сельский врач, осмотрев мою рану, сказал, глядя на меня и переплетя пальцы:
                - Ну, что ж, молодой человек! Рана серьезная, но не смертельная. Полагаю за месячишко, всё зарастёт!
                Я взвыл:
                - За месячишко?
                Доктор понял моё огорчённое нетерпение и покладисто уступил:
                - Ну, может быть, учитывая вашу молодость и энтузиазм и ранее… Есть два способа лечения: один болезненный, но быстрый и шрамов не оставит. Второй – щадящий, но долгий и…
                Я его немедленно перебил:
                - Тот, что быстрее!
                Доктор ещё раз глянул на меня своими внимательными всё понимающими  глазами, в которых плескалась мудрая смешинка и ответствовал:
                - Я так и полагал…
 

                …То ли целебная вода таёжной реки, то ли спирт Ивана Александровича, обильно политый на рану, то ли целебный сок лимонника, то ли пропитанный кедровым духом таёжный воздух помогли моей ране затянуться без всякого заражения и в рекордно короткий срок, удививший даже врачей – две недели.
                А, возможно, всё перечисленное вместе взятое, вкупе с Великим Лекарем – Молодостью!


                …Так или иначе, но через две недели я уже вышагивал по маршруту, счастливо радостный оттого, что я вернулся, что меня здесь ждали, что из-за меня экспедиция не сорвалась. Моя обширная рана затянулась тоненькой, розовой кожицей – плёночкой.
                Эта плёночка не была ещё кожей в полном смысле и, например, от укуса комара истекала ручейком крови. А лямку рюкзака приходилось мне спускать аж на руку, к локтю, так как лямка рюкзака, надетая на плечо, моментально срывала тонкую кожицу.

                Но это всё были мелочи, не могущие омрачить моё счастье!

                А я был счастлив! 
                И потому, что шагал по изумительной Уссурийской тайге.
                И потому, что мне были рады мои товарищи.
                И потому, что я сумел выдержать экзамен на мужество.
                Первый свой экзамен из многих предстоящих мне…
                И  потому, что я был молод и вся моя жизнь, мнящаяся мне тогда бесконечной, была впереди…


                …И только Надю я после этого ожога стал неосознанно избегать. Хоть и отчётливо понимал, что уж кто-кто, а она-то ни в чём не виновата. Но мой организм почему-то отторгал её. Видимо, в то памятное время я получил не один, а два ожога, из которых второй был никому не заметен…

Питер, май-июль 2013г.
-----------------------------------------
(*) - "Ариша" -= одна из моих ранних новелл.