Почему я не монотеист. Гл. 3

       эссе

                "Монотеизм — это минимум религии. Это столь малая доза,
                что ее уже невозможно уменьшить."
                Генрих Гейне

   Всякий из нас живёт в тихой уверенности, что уж он-то точно знает как всё выглядит «на самом деле». Все мы подобно улитке таскаем раковину портативной вселенной, в которой вещи, события и явления предстают такими какими мы желаем их видеть. Иными словами, мы приходим в мир, чтобы выковать свой или взять напрокат чужой миф о мире и своём месте в оном, дабы не сойти с ума перед бездной, которую принято называть реальностью.
   Если человек не в силах сделать выбор сам, за него это сделают другие. Предлагаемый ассортимент невелик, но надёжен своей добротностью. Представления основных мифологий намывались слой за слоем веками, как драгоценные жемчужины в раковине, приобретая поразительную чистоту и блеск даже для неискушенного в ювелирных делах глаза. 
   Выбирая веру, мы выбираем судьбу.
   Разумеется, изобретать велосипед никому особенно не хочется и поэтому, так или иначе, мы все, отчасти или полностью, заимствуем уже уготованные нам с рождения мифологические модели, в которых нам придётся жить, умирать, а, возможно, и обрести бессмертье.
   Во что верим, то и получаем.
   Христианство как одна из таких готовых моделей миропонимания не является исключением, хотя, как и любая мифология, яростно настаивает на своём универсальном взгляде на природу реальности.
   Ясно, что это не повод для иронии, поскольку сила и мощь любой мировоззренческой доктрины именно в коллективной уверенности её приверженцев,  что всё именно так, а не иначе. Чем дольше и больше она приобретает себе сторонников, тем больше и дольше её роль в истории. История христианства тому яркий пример. Победителей не судят, но лишь до прихода новых победителей. Именно они пишут историю, и как правило кровью поверженных.
   Поэтому метафизический Нюрнберг неизбежен.
   Явный мировоззренческий кризис, охвативший современный христианский мир,   даёт нам право,  если не пнуть этого агонизирующего льва, то хотя бы заглянуть в его стекленеющие глаза в надежде на проблеск предсмертного покаяния. 
   Слишком дорого обошлось человечеству оригинально понятое им Спасение. Жертв оказалось больше, чем спасённых.
   Избавившись от дымных языческих алтарей, христиане всю двухтысячелетнюю историю человечества превратили в один непрерывно требующий кровавых жертв алтарь.
   Оно и понятно; только  так можно было обходиться с миром, который был бесконечно ничтожен  в глазах божества.
   Впрочем, это касается не только христианства, но и монотеизма в целом. Столь опустошительных войн языческий мир не знал. Авраамиты с остервенением истребляли друг друга во имя мелких нюансов в понимании Единого Бога.
   Буря в стакане воды,  который был, то ли наполовину полон, то ли наполовину пуст,  продолжается и поныне.
   Как известно, вершиной  христианской метафизики является Искупительная Жертва Сына Божьего ради спасения всего человечества. Бог из любви,  вочеловечившись одной из своих ипостасей, через ранее непреодолимую бездну,  решил протянуть  руку помощи погрязшему во грехах человечеству. Это разительно отличается от основного  иудаистского догмата о том, что Бог ни при каких обстоятельствах не может  прийти в тварный мир, не то что в образе живого человека, но даже в виде изображения или под настоящим своим именем (вместо и без того зашифрованного имени yhwh -"Яхве" нужно обязательно было читать adonay -"Господь").
   В  представлении правоверного иудея Бог запределен, недосягаем и непостижим для своего творения. «Мои мысли - не ваши мысли, ни ваши пути - пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» (Ис.55:8,9)
   Уступка делается разве что в жизнелюбивом хасидизме,  изрядно сдобренном каббалистическими представлениями об Эйн-Соф (ивр. «бесконечный») эманирующем мир в иерархической заданности 10-ти сферот в каждой из которых, по мере удаления от центра,  Эйн-Соф представлен по убывающей. Но это отдельная тема, которой мы  коснёмся позже.
   Само появление христианства подспудно означало усталость от этой метафизической бездны. Манифестационистские призраки изначально тихо бродили в пространстве монотеистической вселенной в скрытом желании видеть в холодном и расчётливом Боге-Творце,  тёплого и отзывчивого Бога-Отца.
   Уже в книге Иова,  невинно страдающий Иов, после похвальбы Яхве о своем безграничном могуществе и власти над ним, как бы глухо, в отчаянии намекает, что при всех зыбких надеждах на лучшее, он в своём ничтожестве бесконечно верен тому Богу,  который есть.  Обречённость сквозит в этом загадочном и полном скрытых смыслов тексте.
   Человеку сама по себе непереносима мысль, что он-де сотворён из ничто, что он в глазах Бога лишь жалкая химера, перспектива которой, при должном усердии, получить в качестве бонуса билет  в неком театральном ложе и вечно созерцать Абсолют в той же непреодолимой пропасти от него.
   Ведь сколько из бесконечности не извлекай бесконечность она и останется той же "бесконечностью бесконечностей". С Кантором тут не поспоришь.
   На вопрос о том, насколько христианство сократило  бездну между Творцом и тварью я и попытаюсь в меру своей компетенции ответить.
   Хм..."сократить бездну"... оксюморончик тот ещё.


 (Продолжение неотвратимо как бомбовый удар )))