ВЕОР

                Жалкая, подавленного вида,
                На тебя нахлынула обида...
                Сжала горло, затемнила разум,
                Всё на свете отравила разом.

                ...Лучше уж  беда! И гром раздора,
                Откровенность зла. Удар позора.
                Смута, отступленье, малодушье,
                Чем обиды горькое удушье!.. 
               
                Зло остынет. Горе притупится.
                Боль минует. И беда промчится.
                Всё пройдет. Загладится. Сотрется.
                Всё пройдет – обида остается.

                Светлана Щипахина.

               

Ей никогда не хотелось вспоминать эту историю. Ну просто потому, что, как она ощущала, тут и нечего вспоминать. Не очень долгий роман в годы не первой молодости. Далекое чувство обиды – когда-то острое, но с годами настолько стершееся, что ничего не осталось; лишь некая «галочка» в памяти – был такой случай... Да еще – дорожка на Востряковском кладбище. Веор когда-то сам показал ей могилу своего отца. Ей хотелось съездить в Востряково, проведать могилу брата, и приятель взялся сопроводить ее. 
В Вострякове обнаружилось, что могила его отца – прямо по дороге к ее брату. Вот удача! Кто-то из них сказал это вслух, но сразу замолчал, потому что фраза показалась дикой: какие могут быть удачи на кладбище?! Постояли «около его отца» и пошли «к ее брату». И с тех пор вот уже больше трех десятков лет по дороге к своим родным (кроме брата, там же похоронили ее родителей и сестру) она всегда на минуту остановится возле могилы с фамилией Рыбаковы. Или чуть-чуть кивнет их памятнику. Мол, я о вас помню.
Нет, нет, ей и сейчас не очень хочется это ворошить. И если бы не неожиданный дневной просмотр спектакля по телевизору, она бы и не вспомнила о Веоре. Спектакль встряхнул душу. Заставил вспоминать…
Назывался он «Пришел мужчина к женщине». Название встречалось на театральных афишах и в рекламных программах, она даже путала его с другим, «Уходил старик от старухи». Вот его – видела в Театре современной пьесы, вместе со старшей сестрой. Там – просто жили-были дед да баба. Городские, семья культурная. Но плохо они жили. Давно надоели друг другу, особенно она ему. Вот он и пытается уйти от нее хоть на старости лет. Не так-то просто – ведь жизнь прожили вместе. И пока он раздумывал, потом снова собирался, старуха возьми да и помри. Вот тогда он очень сильно ощутил, что жизнь его потеряла смысл.  Теперь уже умерли и оба артиста, игравшие там, Миронова и Глузский; нет больше и сестры. Ей даже   никогда не хотелось посмотреть спектакль снова. Это ведь боль и только боль.
Вчера, начав смотреть спектакль «Пришел мужчина к женщине», она знала, что теперь ни с чем не путает его. В телезаписи играла  чудесная актриса Любовь Полищук, только что умершая. Ее партнер там - замечательный артист Альберт Филозов. Отсмотрев чуть-чуть, Дина продолжила дальше. Банальная история о мужчине и женщине средних лет, которых познакомила общая приятельница. На самый что ни на есть практический предмет: обоим трудно в одиночку, у каждого за плечами достаточно горький личный опыт – почему же не попробовать жить вместе? И совсем не обязательно должно получиться так, как пелось в известной песне Кикабидзе: «Просто встретились два одиночества, развели у дороги костер. А костру разгораться не хочется, вот и весь разговор». Нет, этим людям очень хотелось, чтобы костер разгорелся, но всё оказалось нелегко. И сложности – прежде всего в них самих. В странностях человеческой души. В боязни счастья, наверное. В неумении сохранить и удержать его. Словом, тема интересная всем, показывающая, как много разного, но и как много общего у мужчины и женщины в принципе.
Дина смотрела спектакль внимательно, не отрываясь на мелкие дела, как бывало обычно. Он стал ей интересен. А где-то в середине обнаружила, что он оживляет воспоминания из собственной личной жизни. У нее тоже так бывало. Или однажды было. Какое имеет значение, однажды или два-три раза! У каждого такое возможно. Вспомнился Веор, вся та история. Захотелось покопаться в своем прошлом. Понять, почему у них
тогда всё пошло очень сложно. И почему, коль скоро счастье было недолгим, а горе не очень глубоким, человек этот запомнился – вон как легко вдруг ожил в памяти.
Они, как и герои Филозова и Полищук, были людьми «второй молодости», их тоже познакомила общая приятельница. И сейчас помнилось, как это произошло, мило, неназойливо. С Эллой Дина встретилась на вечеринке у коллеги. Чем-то понравились друг другу и весь вечер проговорили. Эллин муж Яков был рядом, новая знакомая ему тоже  понравилась и, что еще важнее, показалась своим человеком. Якову сразу пришло в голову решение познакомить ее со своим лучшим другом. «Вот такой парень! – говорил он Дине по дороге к метро, оттопыривая большой палец. – Сама увидишь: золотой специалист». Будь они коллегами, она могла бы оценить столь важное свойство Веора. Но... он – геолог, строивший горнодобывающие предприятия по всей стране; она – гуманитарий. Однако в то время очень ценилось, если про кого-то говорили: замечательный специалист. Эта характеристика сразу добавляла что-то важное и хорошее к облику человека. Яков с удовольствием предвкушал, что Дина высоко оценит его приятеля даже заочно. Однако вдруг спохватился и принялся доказывать:
- Ты увидишь, он отлично разбирается не только в нашем с ним любимом горном деле, но и в литературе, в искусстве, в музыке. Эрудит, каких поискать! Куда ни пойдем с ним, он везде блистает. И рассказывает столько, что все кругом молчат, как притихшие мышки. Очень, очень интересный человек.
Стояла сухая золотая осень, время необыкновенно лирическое. Конечно, Дине хотелось познакомиться со столь значительным человеком. Она устала от одиночества. Вся жизнь отдана работе, сыну, близким, и снова работе, сыну, близким. Пронзительно хотелось чего-то лично для себя. Себя-женщины, а не только хорошего специалиста в своей области,  и даже матери и дочери.
Встречу они решили устроить у Дины, прямо в следующие выходные – зачем откладывать? Она согласилась. В субботу отвезла своего шестилетнего сынишку к родителям. Позвонила парикмахерше Марине. У нее оказалось забито, однако приняла Дину, догадавшись, что у той что-то важное и серьезное. Причесала ее в подсобке. Дина глянула на себя в зеркало и осталась довольна: оттуда на нее смотрела молодая женщина, симпатичная, из тех, кто следит за собой. Прическа подчеркивала свежий цвет лица, а главное – глаза: большие, серо-голубого цвета, чуть-чуть лукавые, ласковые и беспокойные. Дина подумала, что приятель таких людей, как Яша и Элла, никак не мог быть дрянным человеком.
Вернувшись домой, Дина перерыла все вещи в гардеробе. Надеть решила фиолетовое платье с воротником-шалькой, рукавом чуть ниже локтя, приталенное, без пояса. Оно явно стройнило ее. Давно не надевала его, и сейчас платье смотрелось очень красиво. А главное – так ей шло! Когда к нему добавились черные туфельки на высокой «шпильке», вид показался абсолютно законченным.
Дина слегка подгладила примявшиеся рукава и аккуратно повесила платье на спинку стула. Накинув халатик и фартук, принялась за стряпню, продукты купила по дороге из парикмахерской. Нужно было подобрать скатерть на стол, перетереть застоявшуюся в серванте посуду, прибрать квартиру.
Конечно, убрала и игрушки сына, однако кое-что оставила. В углу стоял высокий дворец из кубиков, который он собирал два дня, - как можно сломать такое чудо, проявить пренебрежение? Витюшка обиделся бы и был бы прав. В прихожей остался экскаватор, словно изготовившийся к работе. В книжном шкафу на самом видном месте она поставила любимые книжки сына – сказки о Братце Кролике и сборник Корнея Чуковского. Странно, но ей хотелось, чтобы сын как-то присутствовал на этом вечере.
Дел хватило почти до самого прихода гостей. Дина с легкой досадой думала о том, что давно уже живёт совершенно неправильно: и сама мало выходит на люди, и у неё почти никто не бывает. Надо кое-что менять и жить совершенно иначе.
Хотя новые друзья предупреждали: «Не накупай продуктов, мы сами кое-что принесём; к тому же, все склонны к полноте, никому много есть не полезно», - она устроила пышный стол. Сделала два салата, запекла рыбу в тесте, нажарила картошки, нарезала сыр-ветчину-колбасу. Не забыла и селедочку, теперь она аппетитно сияла на столе. На фрукты и овощи тоже не поскупилась: когда, как не осенью, подать их к столу? Еле-еле успела к приходу гостей – они позвонили в дверь ровно в пять часов. Дина открыла, и все хором потянули носами воздух: «А у тебя вкусно пахнет!» Вошли в  тесную прихожую, стали раздеваться.
Яков представил друга: «Веор, самый замечательный человек на земле!» Гость смутился, покраснел и стал журить Яшу: «Ну что уж ты так! А вдруг Дина быстро разочаруется во мне?» Посмеялись и начали энергично заверять его, что такое просто невозможно.
Веор оказался весьма полным человеком среднего роста, с прямыми черными волосами. Что-то тепло откликнулось в Динином сердце. Странно: она же видела человека первый раз в жизни! И тут сообразила: он походил на диккенсовского мистера Пиквика, как его всегда изображали на иллюстрациях к роману «Посмертные записки Пиквикского клуба». Ей очень нравился этот остроумный, милый персонаж, добрый, немного нескладный, но оттого казавшийся только симпатичнее.
И вот мистер Пиквик, как бы живой, стоит в её прихожей... Неловко оглядывается. Из-за узости коридорчика отчётливо видны лишь пальто на вешалке, слегка прогнувшейся под ними, да еще дверной проем в комнату. Яков что-то шепчет другу, а Элла делает Дине знак: «Приглашай же, что мы тут стоим?» Действительно... Сказать гостям, что она, хозяйка, смущена, как-то неловко. И потому она встряхивается и предлагает: «Проходите, пожалуйста, в комнату!»
Там тоже не слишком просторно: им с маленьким сыном – простор, а солидным гостям тесно. Однако каждый сразу находит дело по своим интересам. Элла внимательно изучает стол и выкладывает на тарелки домашние пирожки с мясом и с капустой. Яков приноровился к бутылке вина и раскурочивает пробку штопором. А Веор моментально «исчез в книгах»: подошел к большому шкафу, надел очки и принялся что-то читать. Дина перевела дыхание. Книги у нее в шкафу стояли отнюдь не какие попало, весьма интересные, иные очень трудно доставаемые, известные, популярные. Но главное в другом: каждую либо прочла, либо просмотрела и поговорить могла о любой.
Однако истинные хозяева этой встречи, Яков и Элла, уже вовсю «активизировали стол»: раскладывали салаты по тарелкам. Яша, почему-то с трудом вонзивший штопор в деревянную пробку, усиленно крутил его, а тот не поддавался. Открыл, но часть пробки искрошилась и кусочки ее плавали по вину. Недоразумение позабавило всех – надо же, какой Яков неумеха. Он слегка надулся, но следующую бутылку открыл легко.
Они втроем уже сели за стол, а Веор будто и не видит, что начинается пиршество. Нашел какую-то книгу, раскрыл и, укрепив очки на носу, углубился в чтение. Яков и Элла насилу убедили его отложить книгу, и, кивнув хозяйке, он направился к столу, на ходу приговаривая:
- Знаете, у вас очень приличная библиотека. Не удивляйтесь, что я снял с полки не какую-то экзотику, а том Горького. Открыл первую попавшуюся страницу – оказалось, «Мать». То самое местечко, где Ниловна раздает рабочим еду и одновременно вытаскивает листовки. Вы, конечно, это помните? Читал, и такая ностальгия по школе, по молодости вдруг охватила меня...
 - Сейчас мы урезоним этого болтуна! – игриво сказал Яков, пододвигая к тарелке Веора рюмку с вином.
Элла, уже положившая ему салат, теперь добавляла ветчину, колбасу, сыр. Веор проголодался и с жадностью накинулся на еду.
А дальше всё было, как обычно и бывает на подобных вечерах. Тосты произносились один за другим. Тарелки освобождались и наполнялись снова. Друзья и не подумали корить хозяйку за то, что приготовила обильный стол, - наоборот, сметали всё подряд. Удивило Дину другое: не сомневалась, что Веор выпьет лишь наперсток-другой вина, люди с таким обликом обычно пьют мало, а оказалось, что он очень даже умеет пить и с удовольствием поглощает рюмку за рюмкой.
- Я много работал на строительстве и с геологами, - объяснил он, нечаянно поймав ее удивленный  взгляд, - а там, знаете ли, если ты не пьешь с рабочими, у тебя не будет авторитета. Вот и научился пить. Приобрел бесценный навык. Не очень-то я люблю возлияния, но что поделать, иногда приходится участвовать в них.
И снова все смеялись, шутили, перебрасывались анекдотами, ели, пили. Говорили  шумно и невпопад. Чувствовали себя раскованно. Компания действительно очень подошла Дине, она легко входила в любые разговоры, а гости рассказывали ей о своих делах и проблемах так, будто она с ними давно знакома.
Сидели за столом долго. Потом спохватились, что поздно, пора уезжать, но еще поговорили минут десять. Наконец, Элла решительно встала и начала относить на кухню посуду и остатки блюд. Сильно выпившие мужчины охотно последовали за ней, но их помощь свелась к тому, что, переместившись на кухню, они продолжали болтать и время от времени наливали себе водки «на посошок». Всё это было очень забавно и отнюдь не неприятно, наоборот. Однако в половине первого гости так заторопились, что чуть не ушли без пальто. Дина очень устала и скинула туфли на «шпильках». В тапочках она была меньше ростом, и Веор с удовольствием отметил, что она, оказывается, «маленькая». Элла с Яшей первыми вышли в коридор, вызвали лифт. А Веор задержался в прихожей. Поцеловал Дине руку и сказал:
- Я давно так не отдыхал. А хозяйка – просто прелесть! И умница, и красавица, и душевный человек. Спасибо Яшке, что привел меня сюда. Я непременно позвоню вам.
Подошел лифт, и он поспешил к приятелям. Дина закрыла дверь и стояла в прихожей, довольная, счастливая. Всё получилось хорошо. А Веор... Он понравился ей и показался очень тёплым человеком. В самом деле, почти мистер Пиквик...
Около двух часов ночи Дине позвонили. Яша и Элла, не Веор. Сообщили, что на переход в метро успели, добрались без проблем. Но главное – в другом: вечер вышел «клевым». В два голоса спешили заверить, что она очень понравилась Веору, он им всю дорогу бубнил об этом. Спросили, как он ей. Милый человек, интересный, забавный. «Ты еще увидишь, что он вовсе не такой забавный! – гудел в трубку Яков. – Это человек железного и очень мужского характера. Так что не забывай о женственности!» Элла тоже что-то кричала в трубку. Но скоро разговор закончился, а вместе с ним и вечер, теперь уже полностью.
Как и всякая женщина на ее месте, Дина, конечно, ждала, что Веор позвонит назавтра же. Нет, не позвонил. Впрочем, она ездила к своим за сыном, могла и пропустить звонок. В понедельник тоже было тихо. Ну так понятно же, день трудный и сугубо рабочий. Потом был рабочий вторник, за ним последовала рабочая среда. К концу недели, в пятницу или субботу вечером ей позвонил вовсе не Веор, а Яков. Сказал, что друг уехал в командировку на две недели, просил передать ей привет. От себя Яша добавил: «Ты не думай там чего-нибудь такого... ну... сама понимаешь! У него никого нет. А ты ему очень понравилась, уж я-то своего приятеля знаю. Ничего, вот вернется, и тогда...»
И тогда он, наконец, позвонил. Но... Наверное, каждую печку надо подтапливать, иначе огонь погаснет. За эти две командировочные недели что-то произошло с Диной: она уже не ждала звонка Веора. Ладно, командировка, это понятно. Однако на душе у нее было пустовато и холодно. Наверное, поэтому, когда Веор позвонил, ее голос звучал вяло, равнодушно. Веор спросил, здорова ли она, не простудилась ли. Да нет, просто устала, сказала она ему; работать приходится много, а вечерами всегда занимается с сынишкой. Первое Веор понял сразу, потому что и сам много работал. А вот второе... Конечно, Яков и Элла, родители двух детей, говорили ему, что у Дины есть сын, и он видел на том вечере, что в квартире живет ребенок. Но, получалось, не очень обратил на это внимание. Теперь, в телефонном разговоре, помолчав, принялся расспрашивать, сколько ему лет, слушается ли маму, в каком уже классе. «Ему еще шести нет, – сказала она с легким раздражением, которого и сама не понимала, –  в детский сад ходит».
Видимо, Веора озадачил ее безразличный голос. Он вдруг стал очень активно приглашать ее в кино. Сообщил, что на экраны вышел замечательный фильм «Твой современник», его обязательно надо посмотреть, так что – «не сходить ли нам в кино?» Она сначала отнекивалась, но потом согласилась. Пойти решили в субботу, это уже не за горами. В какой кинотеатр? Веор разглядел, что совсем недалеко от ее дома, прямо по дороге к метро, есть кинотеатр, так что можно бы сходить и туда. Очень удобно, не надо никуда ехать. Ладно, ладно, туда так туда. Веор перезвонил немного позже: узнал сеансы, предложил пойти на шестнадцать тридцать.
Фильм действительно оказался очень приличным. Веор уточнил, что участвовал в строительстве химического комбината, о котором шла тут речь. Она уже уловила, что у него очень сильная деловая хватка. Однако на экране были типичные советские инженеры и работяги, не очень похожие на него. Но потом подумала, что руководитель, наверное, и должен как-то отличаться.
После фильма Веор пошел проводить Дину до дома. Остановились у подъезда, обменялись еще парой фраз о фильме. Дина чувствовала, что он хочет сказать ей что-то другое, не о фильме, но смущается. И вдруг сказал. Мол, нельзя ли зайти к ней и не угостит ли она его чашкой чая? Очень холодно, вечер промозглый... Да, да, пожалуйста.
Они поднялись на ее этаж, вошли в квартиру. Скинули пальто. Дом пахнул на них теплом и приветливостью. Чай пили с удовольствием. Две маленькие чашки горячей влаги так легко снимали зажатость, неловкость, скованность...
Веор больше говорил о фильме, и Дина поняла, что для него образ тех героев чрезвычайно важен, он видел в них себя, свой мир. Уточнил: «Твой современник» - название глубоко символичное; эта история не просто о строительстве нового химкомбината, но самой жизни, государства, социализма, а в итоге коммунизма. В этом фильме вся суть его жизни. И его родителей тоже. И...
- Вы ни разу не спросили, почему я ношу такое необычное имя, - неожиданно сказал он. – Веор... Когда-нибудь слышали его?
Она неуверенно пожала плечами.
- В нем особый смысл, - продолжал Веор. – Мой отец – настоящий большевик, революционер и имя сыну дал соответствующее. Веор – это аббревиатура: Великая Октябрьская революция. Может быть, сегодня так сыновей не называют, но тогда...
Дина, как и многие женщины, не была горячей поборницей политики. Ее гораздо больше занимала конкретная жизнь, реальные события. А что до революции... Это было привычно, как воздух. Ну да, строим социализм...
- Получилось загадочное имя, - сказала она. – В нем будто какая-то тайна.
Веор снова вернулся к своей работе, охотно рассказывал о поездках, трудностях и  делах. Но вскоре заметил, что, возможно, такие вещи не очень интересны Дине, она ведь человек не производственный. Так что лучше поговорить о чем-то другом.
Они перешли с кухни в комнату, захватив по чашке чая и вазочку с конфетами. Дина включила телевизор. Шел субботний концерт. Песни приятно заполняли каждый угол комнаты, забирались и в уголки сердца. Ее, конечно. А Веор... Он сидел немножко отстраненный. Чувствовалось: ему хочется сказать что-то хорошее, особенное, но он слишком зажат...
И, тем не менее, он неожиданно обрел смелость. Сказал, что она ему очень нравится и он хотел бы... просто мечтает... Ну, в общем, сама понимаешь...
Вот так всё и случилось. Спокойно, почти прозаично. Потом он благодарно сопел ей в плечо, произнося бессвязные слова признательности.
Ближе к двенадцати он уехал. Она удивилась, но не настаивала на том, чтобы остался. Хотелось подумать, заснуть. Мистер Пиквик... Милый, добрый Веор, такой беззащитный... Но ничего, потом всё, наверное, пойдет легче. Они же поняли друг друга, им приятно вместе. Наладится. Будет хорошо.
Конечно, очень хотелось, чтобы он позвонил уже назавтра. Чтобы повторял свои  бессвязные, но такие драгоценные слова! Хотелось, чтобы они вообще чаще встречались. Но Веор позвонил только через неделю. Целая вечность!.. Однако он так быстро примчался после этого звонка, был такой пылкий, счастливый, не мог нарадоваться встрече, что Дина не стала ему выговаривать. Он горячо убеждал ее, что влюбился с той первой встречи, когда Элла и Яша привели его к ней. «На поводке привели!» - смеясь, утверждал он, потому что никуда он идти не собирался, никакие женщины ему были не нужны, поскольку у него есть вечная возлюбленная, его бесценная работа. Теперь он радостно признавал: оказывается, ошибался. Тут же стремился оправдаться: мол, женщины у него, конечно, и раньше были, но всё шло как-то не так, а жениться он не собирался, работа важнее! «Но это было раньше, раньше, - спешил уточнить Веор. – Тогда я считал так, а теперь думаю совершенно иначе. Дело в том, на ком жениться. Главное – чтобы женщина была подходящей. Как ты, миленькая...»
Однако встречи их были и дальше редкими: один раз в две, а то и три недели. Дине и на секунду не приходили в голову ревнивые мысли. Поняла: Веора действительно очень занимают рабочие проблемы, да и слишком привык к своей холостой жизни. К тому же, он постоянно ездил в командировки, и не на день-два, надолго. Вернувшись, звонил ей, сообщал, что весьма доволен поездкой, поработал славно; трудности были немыслимые, однако он и его товарищи со всем справились. Говорил, что скоро-скоро – если, конечно, она сможет и захочет, - он «предстанет перед ней». Это «скоро-скоро» снова выливалось в пару недель «дополнительного перерыва». Но Дина постепенно привыкала к Веору, хотя немножко обижалась. Ну такой он человек, и ничего тут не поделаешь.
По утрам Дина иногда сидела дома одна – в свои нерабочие четверги. Она недавно купила себе лыжи и пристрастилась кататься в ближайшем лесу на окраине Москвы, где жила. Сюда уже успело добежать новое метро, важнейшая часть городской цивилизации. Лес находился в полутора километрах от ее дома. Это было очень удобно. Зима уже вовсю разгулялась, снегу навалило столько, что он добрался до окон первых этажей. Дина вставала на лыжи прямо у подъезда.
Любой человек сказал бы, что нужно найти компанию и ходить на лыжах как минимум вдвоем. Тем более в лесу. Тогда еще не пришли страшно криминальные времена, как теперь, когда подчас даже в парк стало выйти небезопасно, особенно вечером:  какого зверя в человеческом обличии там не встретишь! Дина об этом не думала. Вставала на лыжи - и вперед. Минут за десять добиралась до леса. А уж там, входя под заснеженные ветви, она будто вступала  под своды храма. Кругом была та же тишина. Иногда казалось, что слышится божественное песнопение. Конечно, это пел сам зимний лес. Пели его ветви, принагнувшиеся под снежным покровом. Его сосны со своими никогда не желтеющими иголочками – они и сейчас свежо просматривались сквозь снежную белизну. Это пела ее собственная душа, еще очень молодая, хотя уже и дошагавшая до черты в тридцать лет.
Постояв минуту-другую на краю леса, погружаясь в его затягивающую магию, Дина устремлялась вглубь. Здесь всегда существовала лыжня, будто ее прокладывали специально. В общем-то понятно: жители нового, только осваиваемого района несказанно радовались тому, что лес – под боком; получалось, что живут и в городе, и за городом одновременно. По выходным народу собиралось очень много. В будни было сказочно тихо, каждое движение по лыжне доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.
Дорогу-лыжню она знала «наизусть». Пройдет ровным лесным путем. Потом деревья расступятся, выпуская ее в свет луговины, с невысоким холмом посередине. С него так приятно было съезжать! Взбиралась на эту горку раз семь-восемь подряд и радостно скользила вниз. Чудесно! Не Альпы, конечно, но зато своя, такая понятная и радостная красота, волшебные ощущения!
Накатавшись с горки, Дина шла дальше вглубь леса. Он всегда приветствовал ее  заснеженной улыбкой. А потом слегка расступался, пропуская лыжницу глубже под свои своды. И она уходила в чащу, не оглядываясь. Не замечала, как разгонялась, и вот уже неслась стремительно. Благо лыжня, иногда извиваясь, снова выпрямлялась и просматривалась далеко. Рядом шли еще одна-две лыжни. Понятно: люди приходили парами, шли рядом, разговаривали. Потом снова оставалась лишь главная лыжня: скорее всего, друзья или влюбленные парочки вспоминали, что поболтать можно и потом, а пока важнее – пройтись в темпе по лесу, зарядиться на несколько дней бодростью и зажить оптимистично, даже если жизнь таких возможностей и не давала.
Каждая лыжная вылазка длилась у Дины часа полтора-два. Обратно она, конечно, шла не столь резво, немного уставшая. Зато ощущала, что вся насквозь пропиталась воздухом. Подбирала опавшие веточки сосны с длинными иголками. Дома обязательно ставила их в воду, и в квартире разливался душистый сосновый аромат. Когда вечером сынишка возвращался из детского сада, он радовался этим веточкам и говорил, что лес сам пришел к ним в гости.
С тех пор, как у нее появился Веор, Дина не перестала ходить в лес на лыжах и  нередко, бредя по лыжне, думая о нем, принимала решение обязательно пригласить его в следующий раз. Это было непросто: тогда пришлось бы пойти в воскресенье, а значит -  десятки и десятки людей вокруг, что создавало совсем иное ощущение. Впрочем, у него наверняка бывают выходные и он смог бы приехать в будний день утром? Надо бы спросить его об этом. Точно знала, что иногда он задерживается на работе до полуночи. Может быть, за эти часы переработки ему изредка давали отгулы?
- Какая переработка в нашем деле? – изумленно сказал он, когда она позвала его в лес на лыжах. О том, что ходить на них он может, знала: он рассказывал, что и в студенческие годы принимал участие в лыжных соревнованиях, и теперь в командировках иногда приходилось вставать на лыжи и мчаться на какой-то объект, до которого иначе зимой было не добраться.
- Какая переработка? – повторил он возмущенно, помолчав пару минут. – Работа превыше всего! И если мы не успели что-то сделать в отведенные рабочие часы, никому и в голову не придет уйти домой, пока не закончим всё!
Дина моментально примолкла, поняв, что не надо было и заводить столь неприятного разговора. Веору показалось, что она обиделась. Подошел, сел рядом. Погладил руку, чмокнул в щечку, и она сразу встрепенулась. Чтобы скрыть волнение, заторопилась с ужином и чаем, это всегда был хороший отвлекающий маневр.
- Подожди! – неожиданно сказал он. – Я хочу тебе кое-что сказать. Неужели до сих пор не рассказывал? Есть причина, по которой я теперь совсем не могу ходить на лыжах. Боюсь.
Она чуть не фыркнула. Ну сейчас «объяснит» ему, что она, женщина, леса не боится, а он, мужчина, как выходит, трус? Слава Богу, что не успела высказать свои глупости! Потому что услышала то, чего никак не предполагала.
- Подумать только, - продолжал Веор, - я действительно никогда не рассказывал тебе, что за год до нашего знакомства я долгое время провел в больнице...
Вот оно что!.. Значит, болел чем-то серьезным?
- К счастью, меня всего сшили заново, залатали, - невесело продолжал Веор. – А вот отцу помочь не смогли.
- Что же случилось?
- Первого сентября мы с папой решили пойти посмотреть на первоклассников. Дивное зрелище! Они идут в школу нарядные, с цветами, улыбаясь!.. Может, потом у них всякое будет, но первого сентября – только счастье. Разные детишки идут. Разнокалиберные. Девочки в белых фартучках, мальчики в белых рубашечках...
- Ты так любишь детей? – удивилась Дина. - Не думала...
- Очень люблю! И родители мои тоже. Мама и теперь любит. А папа... раньше любил. Нас обоих сбила грузовая машина. Папа умер на месте аварии.
- Вот оно что!
- Да... Моим родителям иметь бы двух-трех внуков, но я их в этом отношении не радую. Скоро сорок, когда детей заводить?
- Надо было раньше...
- Не случилось. Ну... Не встретилась мне такая женщина, на которой хотелось бы жениться... Мама пилит меня постоянно: женись. Ой, Господи, ну как теперь жениться? И... знаешь, я настолько поглощен работой, что вряд ли моей жене это понравилось бы.
Дина слушала молча. Что-то в ней слегка надломилось. Понимала, что. Она еще и не думала о том, что Веор когда-то сделает ей предложение. Они очень разные люди, во всех отношениях. Он сам как-то с улыбкой сказал, что они – как лед и пламень... Но, с другой стороны, оба уже не юные; давно стало понятно, что идеально, так, как тебе хочется, ничего в жизни не получается; в любом вопросе, а в личных взаимоотношениях тем более, приходится идти на компромисс. И... и вообще ей-то этот «мистер Пиквик» очень нравился.
- Но я придумал, как немножко восполнить отсутствующих детей, - продолжал Веор. – Яша и Элла... Они, конечно, мои лучшие друзья. А Элла, к тому же, такая женщина! Вот идеальная жена. И симпатичная, и фигурой взяла, и такая хозяйственная... Яшка отнюдь не самый приятный человек, но она его терпит. А главное – дети, Мишенька и Анюта, два солнышка. Ты видела их?
- Да. Однажды.
- Ну тогда тебе всё понятно! Вот я и приезжаю к ним, играю с ребятишками. И ухожу очень довольный. Какой-то участок моего сердца заполняется до отказа. Понимаешь? Я потом долго вспоминаю их. Часто ходить к друзьям не получается – сама уже знаешь, сколько я работаю. Но бывает, что вдруг такая тоска по детям схватит за душу! И тогда я бегу к ним, могу и будним вечером заехать, даже без предупреждения. Они всегда рады мне, а уж я-то... Ты ведь понимаешь это, правда?
Ну, конечно, как же иначе! И чего тут не понять? Только вот неожиданно встоскнулось. Это был обычный субботний вечер, сына с утра отвезла к своим родителям и заберет обратно только завтра. Но как вдруг обидно стало за него! Как захотелось, чтобы... чтобы Веор обратил свои слова и чувства к нему тоже...
- Я тебя чем-то огорчил?
Веор заметил, что она сникла.
- Да нет, почему же?
- Но ты загрустила. Скажи, что случилось?
- Ничего. Пойдем на кухню, попьем чаю. Ты мне еще что-то расскажешь. Получается, что вы с мамой вдвоем живете?
- Ну да. Я даже на папиных похоронах не присутствовал, меня сразу на «скорой» отвезли в больницу. Весной, если захочешь, мы вместе съездим в Востряково и я покажу тебе его могилу.
При слове «Востряково» Дина слегка вздрогнула: именно там похоронен её брат, совсем молодым погибший в дорожной аварии за два года до ее встречи с Веором.
- Хорошо, сходим.
Чай они пили почти молча. Дине не хотелось рассказывать ему о себе. Зачем? Интересно ли ему это? Скорее всего, нет. Еще, чего доброго, поспешит на работу... Нет, нет, не надо! Сам же Веор что-то говорил, говорил... Она не очень слушала, поглощенная своими мыслями. Потом расслышала:
- А я очень любил папу. И он меня тоже. Сказать мне перед смертью ничего не успел, но я и сейчас будто слышу его слова: «Какое счастье, что погибаю я, а не ты, сынок!» А мама... Она очень переживала. Незадолго до этой истории перенесла тяжелую операцию. Папа выходил её, понимаешь? Не врачи, а папа. Они очень любили друг друга. Он ухаживал за ней, как за ребенком. Сейчас она ничего. Конечно, плохо, что я подолгу отсутствую. Зато какая радость, когда оседаю в Москве!
И он выразительно посмотрел на Дину. Может быть, ей нужно было откликнуться: да, это огромная радость, и для нее тоже. Но промолчала. Чем-то сегодняшний вечер очень задел ее. И хорошо, что он скоро кончится.
Неожиданно позвонила сестра. Оказалось, у сына поднялась температура и ей бы лучше приехать утром как можно раньше. Ну, конечно! Да она сейчас приедет, через час.
- Куда ты собралась? – не понял Веор.
- Витюша заболел. Извини, но я поеду к нему. Встретимся в другой раз, хорошо?
- Ну, конечно! Главное – чтобы у твоего мальчика не было ничего серьезного.
Через несколько минут они торопливо шли к метро. Дина озабоченно думала о сыне, Веор молчал. Может, это было и не самое удачное их свидание, зато они узнали друг о друге кое-что важное. Да и вообще, если им суждено быть вместе, еще будет много встреч и сегодняшняя, в чем-то нелепая, забудется...

К счастью, у Витеньки ничего серьезного не оказалось, но Дина очень радовалась, что приехала. Весь этот вечер ей было не по себе, будто она предала своего малыша. Раньше так не бывало. Думала о том, что Веор наверняка обиделся: приехал, свидание уже началось, и тут она куда-то срывается...
Они увиделись снова через неделю, и на сей раз Веор сам торопил встречу. Дина обрадовалась: значит, соскучился. Иногда он казался ей почти равнодушным. А сейчас почувствовала: нет, не чужой он, просто всегда очень занят работой. Да и сам факт – познакомились уже далеко не в юном возрасте, откуда быть особому рвению? Тут всё непросто. Она очень обрадовалась, почувствовав, что Веор стремится к ней всей душой. И что прежде всего спросил ее о сыне.
Встречи наладились. Из командировок Веор всегда возвращался воодушевленный, довольный. Кое-что рассказывал. Но едва разговор заходил в технические частности, он переключался на другую тему: «Ну зачем я буду этим забивать твою головку? У тебя своих проблем хватает». О ее работе говорили мало. Может быть, она была совсем не так интересна, очень специфична. Научно-исследовательский институт мясомолочной промышленности выпускал свой журнал. Она подбирала материалы из периодики, которые отвечали интересам и задачам института, переводила, редактировала. Конечно, это тоже была насыщенная жизнь, однако она не шла в сравнение с кипучей  деятельностью Веора.
Он заметил, что дома у нее много деловых папок. Они лежали на полке книжного шкафа, но кое-какие уже «вылезли» на стол. Удивился: неужели работы столько, что в рабочие часы с ней невозможно справиться и приходится что-то брать домой? Но Дина уточнила: в институте она сидит в общей комнате, шумно, трудно сосредоточиться, потому часто работает дома, а потом привозит сделанное; к тому же ей дают подработку, это очень важно. Вот оно что-о! Он с уважением посмотрел на нее, потом на горку папок. Вздохнул: «Непросто тебе живется». «Да нет, ничего, - возразила она. – Главное, что  подработка есть». Ну, ну... Разговор этот вскоре «замяли для ясности», но Дина почувствовала что-то новое в отношении Веора к себе. Удивление? Да, впрочем, какая разница! Важно, что это только добавило ей плюсов в его чувствах.
Иногда звонила Элла, спрашивала, что у них и как. Говорила, что Веор всегда хвалит «свою Диночку». Удивляется ее работоспособности, знаниям, материнскому рвению. Дине очень хотелось узнать, что плохого говорит он о ней. Но Элла только рассмеялась, когда однажды Дина решилась задать такой вопрос. Сказала, что Веор  счастлив, никогда прежде не знал подобных женщин и очень благодарен друзьям за такой подарок. Так и сказал: подарок.
Он навещал ее уже совсем по-свойски. Обязательно приносил цветы, будто еще со школьных лет, с романов Тургенева раз и навсегда усвоил, что любимой женщине надо всегда дарить цветы. Выкладывал на стол фрукты. Не забывал о конфетах. Чувствовалось его желание позаботиться о ней, чем-то помочь и уж во всяком случае никак не быть в тягость. Ее забавляло, что он никогда не забывал прихватить тортик, совсем не полезный ни ему, ни ей. Было очень смешно, как полный Веор входил в ее тесную квартиру, в руках торт, неизменно с пышным бантиком...
Впрочем, какое это имело значение? Главное – он приезжал к ней все охотнее, становился нежнее. Одно было непонятно: оставался он на ночь крайне редко, почти никогда. Почему? Куда он вечно спешил? Как-то объяснил: мама будет волноваться. А когда оставался, что говорил маме? Что уехал на один день в командировку и вернется завтра? Совсем как мальчишка... Дина считала: маме можно всё объяснить, она ни слова не скажет. Даже одобрит – вряд ли ее радовало, что сын старый холостяк. Хотя... кто же знает точно? Может быть, маме было трудно сжиться с мыслью, что сын может жениться, уйти? Или дело было в другом?
Прежде чем обозначить даже для себя это другое обстоятельство, Дина затихала. Хотелось откинуть вопрос прочь. Уйти куда-то. Сбежать. Перестать встречаться с Веором. Не дожидаться, пока он сам объяснит причину своего переменчивого отношения к ней именно этим обстоятельством. Потому что, если он не принимает его, тогда лучше  разойтись, и как можно скорее. Потом она начинала убеждать себя: всё придумала, он ничего подобного ей не говорил. Витенька... Так назывался самый трудный вопрос. Может быть, даже наверняка Веор и матери своей, с которой у них были очень душевные отношения, рассказал о мальчике, и вполне возможно, что она насторожилась. Ну да, иначе представить себе было невозможно. Зачем ему чужой ребенок? И тем более - ей, старой больной женщине? Может быть, Веор потому и спешил всегда домой, что уже этим хотел доказать ей: мамочка, не беспокойся, ничего серьезного у меня с этой женщиной нет; жениться я не собираюсь, но встречаться же с кем-то надо...
Надо. И он встречался. И ровно в одиннадцать уходил. Дина чувствовала: хотел бы и пораньше, но, видимо, боялся задеть ее, получалось бы почти цинично...
Ладно, как есть, так и есть. Да и вообще – Москва не сразу строилась. Может быть, думала Дина, он со временем поймет, какой замечательный у нее сын, а если их отношения и впрямь зайдут в самую серьезную фазу и он сделает ей предложение, он сможет заменить Витеньке отца. А когда родится их общий ребенок, всё будет просто замечательно.
Иногда Веор предлагал куда-нибудь сходить. Он действительно был очень  эрудированным человеком. Любил концерты симфонической музыки, разбирался в ней. Рассказывал, что в юности учился играть на скрипке, но бросил, едва определились будущие профессиональные интересы, потому что стало совершенно некогда. Его мама и папа втайне мечтали, что он будет именно музыкантом. Но, поняв, что его потянуло совсем в другую сторону, они ни на чем не настаивали. Химия так химия, геология так геология, лишь бы сын был счастлив в работе. Однако собственный далекий уже музыкальный опыт сказывался на его любви к музыке. Правда, теперь, в командировках и вечном рабочем напряжении, он ходил на концерты редко, еще реже в театр. Нечасто выбирался и в кино, тогда самый популярный вид искусства.
Дине особенно запомнился их совместный поход на выставку Кустодиева. Выбрались в субботу днем. Отстояли длинную очередь, и когда подошли к кассе, ноги просто отваливались. Однако, едва оказавшись в зале, Дина почувствовала, будто открылось второе дыхание. Она не очень знала этого художника, лишь то, что он изображал купечество, писал пышнотелых красавиц, они получались у него обаятельными, нежными, добрыми, как и положено русской женщине. Купцы и купчихи, попивающие чай из блюдечка, с сахаром вприкуску, с кусочком пирога, смотрелись настолько живыми, что хотелось «войти в картину», сесть рядом с ними за стол и тоже попить дымящегося чайку.
Дина с Веором шли от картины к картине, у одних задерживались дольше, другие отсматривали очень быстро и двигались дальше. Дина заметила, что полные обнаженные молодые женщины, в бане с веничком или возлегающие на диване, волновали Веора. Пару раз он затаенно, почти шепотом сказал: «Вот они, кустодиевские Венеры. Чудо, правда?» Дине показалось, что он мог бы простоять у этих картин до вечера. Но нет, они шли дальше. Особенно долго стояли у портрета Шаляпину, и Веор рассказывал ей о том, каким он был потрясающим певцом, как дружил с Горьким, его, Веора, любимейшим писателем. И как точно изобразил Шаляпина Кустодиев.
С замечательных картин на Дину смотрел такой сочный и реальный, хотя уже и ушедший купеческий мир. Она тогда ничего не знала о жизни самого Кустодиева, и Веор почему-то не рассказывал ей, что еще молодым Кустодиев очень тяжело заболел и оказался на годы прикованным к постели. Его мучили невыносимые боли, пришлось ампутировать ноги, а когда уже  совсем не мог подниматься, даже сидеть, он попросил соорудить и повесить над собой большой экран с натянутым холстом и рисовал лежа. Тот мир, который он изображал, был в основном миром его памяти и воображения. Он вырос в купеческой среде и в детстве хорошо ее знал. Но картины, необыкновенно натуральные, в основном были как раз его вымыслом, плодом духовной и душевной жизни, а вовсе не нарисованными с натуры, как многие считают.
Но если бы Веор спросил, что ей понравилось больше всего, она бы, наверное, говорила не про купчих, а про те картины, где Кустодиев изобразил детей. Их было немало, и у каждой она замедляла шаг. Веор тоже останавливался возле них и улыбался, даже сиял. Но все-таки его чувства были иными. А Дина за каждой такой картиной или картинкой видела своего ненаглядного Витеньку и наивно полагала, что если бы Кустодиев жил теперь, он бы наверняка изобразил ее чудесного ребенка, жизнерадостного, лукавого, умненького и очень доброго мальчика.
И еще ей нравились кустодиевские пейзажи, снежные, веселые, с румяными и смеющимися людьми, с лошадкой и кучером, с телегой, бороздящей снежные дороги. Это было так «вкусно» выписано! Так напоминало пушкинские сказки и ее собственные мечты! То, о чем неистово мечталось в детские и подростковые годы. Радость!.. Вот что отражали картины, и невозможно было спокойно пройти мимо этой бурной, жизнеутверждающей красоты.
А одна картина, вовсе не зимняя, особенно запомнилась ей. Как она называлась? Теперь ни за что не вспомнить. На ней была изображена усадьба, не самая парадная ее часть. Просто деревянный домик, похожий на современные дачки. Вокруг зелень, за домом угадывался одичавший сад. Так захотелось оказаться в этом месте, и чтобы рядом был Веор! Конечно, и Витеньку взяли бы с собой, чтобы подышал свежим воздухом, побегал, а главное – чтобы они почувствовали себя семьей, отдыхающей летом на даче... Она стояла около этой картины гораздо дольше, чем перед портретом Шаляпина и знатными купчихами с самоварами. Чувствовала, что Веор смотрит на нее искоса, удивленно, не очень понимая, что она нашла в столь простенькой, как он сказал, картинке. В конце концов взял ее за руку и повел в другой уголок выставки, к картине, которая нравилась ему гораздо больше.
Этот неожиданный выход на прекрасную выставку оставил в душе ощущение света и тепла. Когда они выбрались на улицу, некоторое время шли молча, даже не обмениваясь впечатлениями, у обоих очень значительными. А день быстро сворачивал к вечеру. Сумерки опустились плотным ковром, как часто бывает зимой. В домах, в каждом окне зажигали свет, и это напоминало новогоднюю елку, на которой гирлянда при включении вспыхивает не вся сразу, а поначалу отдельными лампочками; с каждой минутой их становится больше, и вот уже вся гирлянда горит ярко, обещая веселый праздник.
Дина думала, что они сразу поедут к ней, однако Веору захотелось пройтись, прогуляться. Она устала, но согласилась, понимая, что он очень мало бывает на воздухе, в основном торчит на производстве, от зари до зари. Сейчас, вечером, транспорт уже почти затих, так что даже в Центре воздух стал свежим.
Дина понятия не имела о том, куда они идут. Думала, просто бродят по улицам. Веор начал говорить о Кустодиеве. Она слушала молча. Вовсе не потому, что ей нечего было сказать, - ее чувства были иными, а спорить и что-то доказывать, навязывать свое мнение не хотелось. Наоборот, на душе у нее была непривычная тишина, словно она еще  оставалась там, на выставке, и не просто ходила от картины к картине, а жила среди них. Решила, что через два-три дня обязательно сходит на выставку снова, одна, всё посмотрит заново, а потом будет чаще выбираться из дому, посещать разные галереи. Надо выкраивать время и где-то бывать. Зря она живет так замкнуто, фактически только в собственном мирке.
Спохватившись, что слишком ушла в свои мысли, Дина вдруг поняла, что едва слушает Веора, а он что-то говорит ей. Даже насупился: как же так? Она оправдалась: снова вспомнился Кустодиев, всей душой ушла в размышления о нем. И, мол, не обижайся, спасибо тебе, что вывел меня на выставку.
- Я повожу тебя, куда смогу, - сказал Веор. - Вот только со временем туговато. Но как-нибудь справимся.
- А где мы находимся? Куда пришли?
Она с любопытством разглядывала старую улицу. Веор рассмеялся: испугалась, что ли? Объяснил, что они миновали уже несколько улиц, а теперь свернули с Маросейки в Армянский переулок.
- Хочу показать тебе один дом, - объяснил он.
- Чей? Там живут твои друзья?
- И да, и нет.
Через пару минут они углубились в темный двор, где лишь отсветы окон слегка разбавляли кромешную черноту.
- Давай посидим тут на лавочке, - предложил он.
Скамья была ледяной, и они присели на самый краешек.
- Посмотри на тот дом, - указал Веор в глубину двора. – Видишь окно на четвертом этаже? Нет, другое, правее. Да, вот это.
- И что? Кто за ним живет?
- Я! – ухмыльнулся Веор. –  Привел тебя к своему дому.
- Ты живешь... – сказала она задумчиво.
- Ну да, я. Ты так удивлена, будто я вообще нигде не живу.
- Да нет, что ты! Просто странно, что мы в твоем дворе.
И чуть не брякнула: почему не зайти к тебе? Вечер не самый теплый и приветливый. Очень устали. И вообще совсем неплохо выпить чашку горячего  чая...
- Ты с соседями живешь? – спросила вслух. – Раз в окне горит свет, а ты здесь...
- С соседями, но это окно одной из наших двух комнат. Маминой. Раньше  это была общая родительская комната. Мама дома, иначе свет не горел бы. Да она вообще мало выходит. А в моей комнате – видишь неосвещенное окно рядом с маминым? – темно. Потому что я здесь.
Помолчали.
- Мама наверняка сейчас смотрит телевизор, - продолжал Веор. – И одновременно вяжет. Она, знаешь, очень трудовой человек, и если, например, по телевизору передают что-то не самое интересное, она предпочитает одновременно делать какую-нибудь механическую работу. Вяжет, шьет. Иногда перетирает посуду в горке – живем же в Центре, пыли хватает. Много времени проводит одна, ей тоскливо.
- А с соседями дружит?
- И да, и нет. Она значительно культурнее них, говорить почти не о чем, кроме магазинов или засолки огурцов. Ее не совсем устраивает такое общение, но другого нет.
- Так, может, ты пойдешь домой, а я поеду к себе? – предложила Дина. – До метро тут близко. А мама будет рада, что ты вернулся  пораньше...
Ну зачем она это предложила? В том, что он откажется, не сомневалась. Неприятно будет, если он подумает, что она таким образом на что-то намекала... напрашивалась...
- Как это я могу отпустить тебя одну? – почти возмутился Веор. – Неужели ты так плохо обо мне думаешь?
- Нет, что ты! Мне просто жалко твою маму. Одна...
- Ничего. Она у меня мужественная. И всегда такой была.
Помолчали. Потом еще минут десять Веор рассказывал об этом старом дворе. О переулке, в котором каждый дом был чем-то интересен. Вот и их корпус, постройки двадцать восьмого года. Хотелось бы, конечно, жить в отдельной квартире, но они с мамой – «Да и папа таким был!» - люди непритязательные, вполне могут жить в коммуналке. Ничего. Лишь бы хорошо шли дела на работе и мама не болела. Может же быть рецидив ее болезни, она от этого не застрахована. Но, будем надеяться, обойдется.
Он поднялся так же неожиданно, как и сел на эту скамью. Помог ей встать. Вышли из темного двора на улицу, быстро добрались до метро. Поезд ехал резво. А у нее на душе вдруг стало так тоскливо! Сначала никак не могла понять, почему. Но догадалась. Ведь там, во дворе его дома, пока сидели, пока он рассказывал ей о своей жизни... Почему не пригласил ее к себе? Не познакомил с мамой? Это было бы так естественно... Ему даже в голову не пришло! Или пришло, но не захотел? Такой вариант казался более правдоподобным. Не захотел... Не удостоил чести... Наверное, мама очень осудила бы его: привел свою подругу, с которой встречается, живет... Ведь не невеста! И не жена! Просто подруга! Любовница!
Странно – почему она вообще думает об этом? Как будто могли быть хоть какие-то сомнения! Конечно, любовница, приятельница, таких с мамами не знакомят. Сегодня одна, завтра другая. Нет, нет, надо пощадить мамино сердце! Она наверняка догадывается, что у него кто-то есть, коль скоро он поздно приходит, иногда лишь назавтра... Да и вообще, сыну сорок лет. И все-таки... было так неприятно и обидно! Будто Веор в чем-то обманул ее ожидания... Но – что значит обманул? Он никогда ничего ей не обещал, ни единым словом не заикнулся о возможной женитьбе... Нет, нет, он ничем перед ней не виноват. И с мамами таких женщин, совершенно точно, не знакомят.
- Ты опять притихла, - удивился Веор. – Я такой анекдот рассказываю. Посмотри – все соседи смеются. А ты будто ни слова не услышала...
И в самом деле, не услышала. И не хотела слушать...
- Знаешь, - сказала неожиданно для самой себя, - на следующей остановке я сойду. Ты поезжай домой, там мама одна. А я поеду к сыну, он тоже один...
- Что значит – один? – удивился Веор. – Там же полон дом родственников!
- Конечно. Но все-таки он без меня. Поеду к нему.
- Ну... как знаешь! – пожал он плечами. Но она заметила: не особенно огорчила его, он просто принял ее решение, и всё.
Она действительно вышла на следующей остановке. И даже направилась к выходу. Понятия не имела, где находится. Хотелось отлепиться от него. Остаться одной. Подумать. Как-то справиться с дурацкой обидой, нежданно-негаданно занывшей в сердце. Нет, нет, он действительно ничего неположенного не сделал. Он ничем перед ней не виноват. Он... у него свой мир, свои дела и проблемы. А она, видимо, занимает в них настолько мизерное место, что и говорить не о чем.
Поезд, уносивший Веора, уже углубился в черный тоннель и оттуда удивленно поглядывал на нее все уменьшающимися глазками красных огоньков. А Дина, сообразив, где находится, дождалась следующего поезда и поехала. Нет, не к родителям. И не к Витеньке. Зачем им показывать свои огорчения? Отправилась домой. Хотелось подумать, разобраться, успокоиться...
Веор позвонил уже в восемь утра. Как догадался, что она ночевала дома? Или подумал, что она съездила за сыном и вернулась совсем поздно вечером домой? Ее  поражала его способность вставать ни свет ни заря даже в выходные дни. Она тоже не была лежебокой, в субботу и воскресенье вставала отнюдь не в двенадцать. У него же раннее вставание было чуть ли не пунктиком. Объяснил как-то: вечная рабочая привычка, чувство ответственности, которое не дает спать. А в то утро он сказал, что очень беспокоился за ее мальчика: не заболел ли? И явно обрадовался, когда узнал, что всё в порядке. Решил немедленно приехать. Вот это номер! Он всегда приезжал именно в отсутствие Витеньки. Да и она делала всё, чтобы сынишка никогда не присутствовал при ее встречах с этим чужим дядей. А тут – он едет, уже едет. Думая, что ее сын дома...
Нет, не нужно. Он мог бы догадаться, что вчера вечером она обманула его, и рассердиться. Ничего не нужно! Зачем так унижать себя?
Дина с трудом нашла предлог, чтобы отложить встречу с Веором. Сказала, что сегодня утром, вот уже скоро-скоро к ней приедут родители: давно не были, она не могла отказать им. Одно слово «родители», похоже, сразу отрезвило Веора. Он подосадовал, поохал, но, как солдат, тут же сделал под козырек. Однако неожиданно уточнил, что очень хочет познакомиться с ее сынишкой, о котором она так много рассказывала. Дина слегка растерялась: не ожидала такого поворота.
В следующие выходные Веор и впрямь приехал, когда Витя был дома. И по телефону, договариваясь об этом, просил, чтобы свидание не срывалось. Свидание... Слово, которого он никогда не произносил, если речь шла об их встречах... Показалось забавным, но тут же вызвало и ощущение значительности. Надо же как – его свидание с ее сыном... Их знакомство... Подумать только!
Дома был беспорядок, и Дина с Витей стали активно готовиться к встрече гостя. Подмели квартиру, Витя, где смог, стер пыль. С вечера осталась немытая посуда. Она приучила сына помогать ей, и сейчас он сказал, что всё помоет сам. Кроме двух кастрюлек. Их он, как  уточнил, мыть не умеет. Она обвязала ему животик полотенцем, чтобы не испачкать штаны и рубашку. Он притащил, как всегда делал, маленькую скамеечку из комнаты, подставил к раковине. Открыл воду, начал мыть посуду.
И тут раздался звонок в дверь – как это Веор сумел столь быстро добраться? Витя выскочил вперед, опоясанный фартуком-полотенцем, уже кое-где мокрым, и с интересом смотрел на гостя. Тот, конечно, удивился его облику: мол, что это с тобой, почему «полотенце на пузике»? «Посуду мою!» - горделиво сказал мальчонка. «А-а, помогаешь маме? Хорошо. Значит, я не зря подарок тебе принес».
Веор очень смешно входил в дом. Сначала «вошла» большая коробка, а уж за ней он сам. Они «вдвоем» с трудом разместились в крохотной прихожей. Витя удивленно смотрел на коробку. Едва раздевшись, гость поспешил вымыть руки и только потом прошел в комнату, подтаскивая свой безразмерный подарок. Открыл коробку, и Витя ахнул: там лежали детали авиаконструктора. Неужели можно собрать такой большой самолет? И потом запустить в небо? И он полетит, как воздушный змей? Дядя Веор шутил, что да, «небо» самолета вон там, наверху книжного шкафа, где давно пустует настоящая взлетно-посадочная площадка: самолет будет стоять там в ожидании заданий – боевых, конечно, каких же еще? Но сначала надо эту махину собрать, подогнать детали друг к другу, склеить, дать подсохнуть. И начнут они... да прямо сейчас. Только мамочка должна выделить им место, чтобы хватило всё разложить. Чтобы надежно поставить клей, не то разольется. Чтобы...
Они долго мастерили-собирали самолет. Она тоже принимала посильное участие. Правда, время от времени отрывалась: посмотреть, как там сам по себе готовится обед? Трудяги провозились несколько часов, но до конца самолет так и не собрали. Дядя Веор объяснил, как и что нужно доделать, и мама с сыном поняли: закончат сами. А потом... потом Витя запустит самолет. Мама с радостью сообщила, что у них  в санузле есть высокая стремянка, ее вполне хватит, чтобы поставить самолет на высокий прикол.
Вместо обеда получился ранний ужин, так завозились. Дядя Веор торопился, ему всегда жалко было тратить время на «такую ерунду», как еда. Вот только чай пили долго, наливая еще по чашечке и еще. Быстро исчезали лакомства, и не совсем было понятно, кому из двух мужчин они нравятся больше. После ужина недолго поговорили, в основном о Витиных делах, как и что у них в детском саду, есть ли какие-нибудь занятия, дерутся ли мальчишки друг с другом и не обижают ли девочек. Вечером мама с сыном пошли проводить дядю Веора до метро. Он категорически возражал: мол, не привык к таким «нежностям». Но Дина заверила его, что им будет полезно немножко прогуляться перед сном. А Вите просто хотелось еще побыть вместе с таким замечательным гостем.
Странно иногда получается: эта очень милая, для всех необыкновенно приятная встреча, которая должна была бы сплотить их, на самом деле имела совсем иные последствия! Отношения Веора и Дины словно бы утяжелились. Они теперь виделись реже, и похоже было, что Веор каждый раз просто заставляет себя приезжать к ней. Она даже рассказала об этом подруге Элле, а та сразу сообразила: он расстроился из-за мальчонки, ему так хотелось бы иметь собственного ребенка... Дина чуть было не сказала: «Господи, да это же замечательно!» Слава Богу, что не продолжила. Не сказала, что она с радостью родит второго ребенка, и совершенно неважно, мальчик это будет или девочка. Элла вздохнула и добавила только одну фразу: «Всё на самом деле гораздо сложнее!» Что – сложнее? Дина ничего не поняла. «Ну... ты же понимаешь... Витенька!» То есть... Что Витя помешал бы Веору, если бы решили создать семью? Но как же так? Как такой мальчик может помешать? И... они же очень хорошо подружились, понравились друг другу за тот вечер, когда собирали и склеивали самолет...
Разговор этот происходил по телефону. Элла вдруг заторопилась, сказав, что они поговорят как-нибудь в другой раз. Ладно, ладно, конечно. Дина ни на чем не настаивала. Поговорят. А пока она еще немножко подумает... Да, да, подумает...
Но, наверное, есть вещи, о которых мужчина и женщина, коль скоро они решили быть вместе, должны и думать вместе. Впрочем... почему это она считает, что ОНИ решили быть вместе? Ей этого хотелось, а – ему? Он ни о чем таком даже не заикался. О Вите спрашивал теперь как бы вскользь, торопливо. И когда приезжал, грустно поглядывал на огромный самолет из конструктора, который давно «сел на прикол» на книжном шкафу и никак не мог взлететь в небо.
Теперь они еще реже, чем раньше, говорили о ее сыне. Все разговоры сразу переключались на их общие темы. Поздно вечером Веор обязательно уезжал, ссылаясь на то, что у него полно работы. Обычно они встречались в субботу, назавтра было воскресенье, выходной день, долгий, почти безразмерный, а он уезжает... Дина догадывалась: не хочет, чтобы мама волновалась. А сказать ей прямо, что у него есть подруга, он, видимо, не решался. Получалось неприятно, обидно. Едва затихал звук спускавшегося лифта, как Дина, уткнувшись в подушку, всплакнув от обиды, скоро засыпала. Утром жизнь снова властно втягивала ее в дела и заботы. Она собиралась, ехала за сыном. Привозила его ближе к вечеру, надо же было и у своих посидеть. Они успевали еще погулять, поговорить о том, о сем. Иногда Витенька спрашивал о дяде Веоре, и мама говорила, что он много работает, в основном очень далеко, на Урале. Объяснения вполне устраивали мальчонку. Правда, иногда он просил ее снять с полки большой глобус, который родные подарили ему на шестилетие, и помочь найти Москву и Урал. «Ой, так это же очень близко!» - обнаруживал он. Близко... Получалось, что далеко совсем другое, но об этом она не заикалась.
Именно вечерами, уложив сына спать, переделав домашние дела, усевшись на кухне с книжкой, Дина вдруг ощущала неимоверную тоску. Что-то не так шло у нее с Веором. И он не казался рядом с ней беззаботным счастливцем. Правда, Элла и ее муж  постоянно напоминали ей, что он очень непростой человек и не стоит ждать от него какой-то легкости. Вообще могут пройти годы, прежде чем она поймет его достаточно глубоко. «В одном тебя уверяю, - торжественно говорил Яков. – Он очень порядочный человек. Ты в этом не сомневайся. А что до трудного характера... Так ему и с самим собой бывает нелегко». Она не сомневалась в порядочности Веора, только от его друзей хотелось услышать что-то иное. Что она ему очень нравится. Три-четыре слова... Ей хватило бы их, чтобы тепло думать о Веоре до следующей встречи. Но Элла и Яша теперь туговато молчали, и Дина почувствовала: что-то здесь не так. Но разве она изменилась? Обманула его? Разочаровала? Было непонятно и неприятно. И вот ведь что: о таких сомнениях не спросишь... По крайней мере, сама, без внешнего повода.
Веор нередко пропускал свидания, они не виделись две, даже три недели. Говорил, что уезжает в командировку. Наверняка так и было, но почему-то она не верила. Ему домой никогда не звонила, хотя номер телефона записала. Догадывалась: звонить не надо, Веор не хочет, чтобы мама о ней знала, а она всегда дома, сразу догадается. Так что для Дины невозможно было узнать точнее, уехал он или...  почему-то спрятался от нее... Да и зачем было что-то объяснять? Если он не хочет встречи, то какая разница, где он ее не хочет: здесь ли, в нескольких московских километрах, или действительно на Урале, за Уралом, хоть на Дальнем Востоке? Потом он звонил, сообщал, что вернулся. О работе рассказывал очень лаконично: были сложности, но всё исправилось. Зачем рассказывать конкретно, если она, человек не технический, ничего тут не понимает?
Потом всё возвращалось на круги своя. При встречах полчасика разговоров, изредка вопрос о Вите. Легкий ужин. Любовь. Подъем. Отъезд. Прямо как твердый распорядок дня в доме отдыха. Только там вместо пункта «любовь» был бы, скажем, пункт «час массовика-затейника». А так… очень похоже.
Она чувствовала, что отношения почему-то сходят на нет, хотя ни она, ни он ничего плохого друг другу не сделали. В самом сокровенном всё, как ей казалось, было тоже в порядке. А вот душа его... Чего он хотел? Почему она перестала нравиться ему? На чем они споткнулись? Она решительно ничего не понимала.
Однажды он сказал, что надолго уезжает в командировку, на месяц, два, может быть, и дольше. Ничего не попишешь, он человек подневольный, дружба дружбой, а служба службой и он, как солдат, обязан служить родине. Может быть, и хотел бы  успокоить ее, но получалось ужасно нескладно. Так и сказал, фактически открытым текстом: «Я, конечно, виноват, что уезжаю, по отношению к тебе это свинство, но ничего не поделаешь. А ты... Ты же человек свободный!» Свободный человек... А что же у нее с ним было до сих пор? И зачем он вообще втягивал ее, если она – человек свободный? Для таких «дружб» существуют совсем другие женщины – зачем он пришел к ней? Заметил ли он, какая горькая тень пробежала по ее лицу? Если и да, то это тоже не имело никакого значения, ровным счетом никакого. Может быть, для того, чтобы самой справиться с этим ощущением, она и спросила: «А как же твоя мама? Ей будет трудно без тебя так долго!» Он удивленно – ей показалось, даже чуточку гневно, потому что она коснулась недозволенной темы, - вскинулся на нее. «Ничего, мама будет не одна, - уточнил почти металлическим голосом. – У нее есть двоюродная сестра, она на это время переедет к нам. Двум старушкам вместе не так уж плохо. А я буду звонить ей при всяком удобном случае».
Он застегнул пальто – говорили в прихожей, перед самым его уходом, - взял шапку, чмокнул Дину в щечку и ступил через порог на лестничную площадку. Обычно она ждала, пока он вызовет лифт, пока войдет в него и тот поедет вниз, но сейчас она сразу закрыла дверь, щелкнув замком, и замерла, прижавшись к ней спиной. Обидная мысль буравила душу: он не сказал, что и ей хотя бы изредка позвонит. Нет, не сказал...
Хорошо, что она тогда много работала. Нужно было всё обеспечить в собственном доме. Нужно было помогать и своим старикам, у которых лишнего рубля не водилось. Работа заглушала душу. Веор не звонил и не давал о себе знать. Элла с Яковом, будто выполняли  какую-то его нехорошую волю, тоже не звонили, вообще исчезли. Наверное, означало это только одно: отношения с Веором закончились; возможно, он нашел себе более подходящую женщину, и «без довеска» в виде ребенка. Он больше не вернется. Плохо! И очень жаль! Потому что он ей нравился. Да что там говорить – она и не заметила, как полюбила его. И то, что иную женщину могло бы раздражать – его «мистер-пиквикство», невысокий рост, полнота, суховатость души, чрезмерная сосредоточенность на работе, - ей как раз не мешало. Приняла его таким, какой был.
Однако ничего не попишешь: кончилось – значит, кончилось. Иногда вечером она плакала от обиды. Оттого, что всё получилось так непонятно. Вроде бы ничем не провинилась, всегда была одинаковой, а к нему относилась гораздо лучше, чем в начале знакомства, когда мало знала его. И – ее наказали пренебрежением. Вежливо отставили в сторону. Не скажешь, что бросили, но именно отодвинули прочь и уточнили: «Больше не нужна!» И вот это томительное, трудное, мучительное чувство непонимания, что же действительно произошло, послужило причиной перемен...
Недели разменивались и сменяли  друг друга. Еще не прошла зима, и иногда Дина выбиралась в лес на лыжах. Эти часочки, всегда короткие по причине отсутствия времени, она очень любила. Встанет на лыжи и словно поплывет вперед. Мимо домов, людей. Всегда возникало удивительное чувство: лес ждет ее; он недоволен тем, что теперь она редко приходит сюда. Но долго сердиться он не мог, потому что радовался ее приходу. И она углублялась в его дебри. Мысли и чувства, совсем недавно такие сумбурные, вдруг успокаивались.  На прогулках она почти не думала о Веоре, но не потому, что в душе уже  рассталась с ним; нет, он был рядом, но словно чуточку отстал, однако идет за ней настойчиво, что-то говорит вслед, успокаивает. А погода стояла отменная:  кончался февраль, все чаще проглядывало солнышко. Оно весело пронизывало густые кроны сосен и озорными зайчиками разбегалось вдоль лыжни, заманивая ее глубже в лес. Однако Дина довольно скоро поворачивала назад: призывали дела. Никогда не забывала сорвать или поднять со снега веточку сосны. Придет домой, поставит ее в воду, и та стоит потом долго-долго, радостно освежая квартиру, напоминая и о том, что совсем неподалеку есть очень надежный друг - лес, а там такая благодать...
Она больше не ждала Веора. Не очень верила и в его длительную командировку. Чувствовала: да здесь он, в Москве, а не звонит потому, что... Потому что! Сердце горделиво взбрыкивалось и говорило: «Не нужна – и не надо!» Иногда думала о том, что если он вдруг объявится, она скажет ему что-нибудь такое... такое... Ну, в общем, что у нее есть теперь другой человек, а он пусть уезжает в следующую командировку, в Сибирь или в свой Армянский переулок. Это было смешно, глупо и ужасно беспомощно, она и сама понимала.
А Веор вернулся. Позвонил как-то в конце марта, когда солнце растопило сугробы, уже вовсю резвились весенние ручьи и жизнь вступала совсем в другие права. Спросил, как она и что. Хотелось сказать ему... сказать... А он сказал сам:
- Давай встретимся в субботу?
Она понимала: надо отказаться. Объяснить, что у нее есть другой человек, с ним она и встретится в субботу. Нет, не сказалось... Она чувствовала, как это будет грубо, беспомощно. Он не поверит, а вот она себя унизит. Ее решительные мысли неожиданно куда-то провалились. Тем более что голос Веора был очень теплый, полный ожидания. «Соскучился!» - радостно подумала она. Еще бы, столько времени не виделись.
Они договорились встретиться в субботу. Веор сказал, что сначала хотел бы – ах, как она всей душой ухватилась за это словечко «сначала»!.. – сначала он хотел бы сводить ее в одно очень интересное место, где сам бывал неоднократно, а вот она не бывала, он это понял. Так что – встретимся в два часа, ладно?
Он ждал ее около памятника Пушкину на Тверском. Ей показалось – немного нервничает. Но отчего? Она не опоздала. Увидев, резковато шагнул ей навстречу. Сказал, радостно улыбаясь:
- Здравствуй!
Взял под руку и решительно повел по бульвару. Она чувствовала себя смущенно. Может быть, просто ждала, что после столь длительного перерыва у него найдутся какие-то теплые слова для нее? Нет... Всё деловито, спокойно. Словно встретил сотрудницу с работы. Никакого волнения... Значит, по телефону ей лишь показалось, что голос теплый, полный ожидания?
Впрочем, она, как выяснилось, поспешила с выводами, он просто еще не настроился на встречу. Но уже шагов через пятьдесят, вероятно, вспомнил, что действительно давно не виделись.
- Ты так похорошела! – сказал, чуть плотнее прижимая ее руку. – И всегда была хорошенькая, но сегодня – особенно.
- Вроде бы не с чего, жила своей обычной жизнью.
- Так весна на дворе. Самое время для женщины расцвести.
Дина ничего не ответила. Почему-то сердце сжалось. Он редко говорил ей подобные слова.
 - Разлука иногда бывает полезной, - продолжал Веор. – Ты так не думаешь?
Она бы с удовольствием ничего не ответила, потому что думала иначе. Но он спрашивал, в голосе улавливалась какая-то... не настойчивость, но настойчинка. И потому суховато сказала:
- Не знаю. Может быть.
Веор явно уклонялся к самой правой дорожке бульвара и через пару минут торжественно сказал:
- Мы уже почти у цели. Тебя ждет настоящий сюрприз.
- А куда мы идём? Ты так и не сказал.
- Сейчас увидишь. Место удивительное. Я бываю там при всяком удобном случае. Смотри, уже подошли! – И он указал рукой направо.
Она заметила странноватый дом, темный, совсем не городского типа. Но подумать дальше не успела, Веор уже начал свою экскурсию:
- В этом своеобразном доме мой любимый писатель Алексей Максимович Горький прожил свои последние годы.
- Значит, это его дом-музей?
- Да. Почти не верится, что ты, москвичка, никогда тут не была.
- Знаешь, я ведь очень много работаю, а все свободные минуты провожу с Витенькой.
- Верно, - согласился Веор. – Ну, ничего. Сейчас я тебе кое-что расскажу. Это был особняк Рябушинского, а потом советская власть отдала его своему самому главному писателю. И он жил тут замечательно. Часто принимал гостей: иностранные делегации, членов правительства, они любили здесь бывать. Знаменитые писатели и разные деятели культуры, конечно, тоже. Дом потрясающий. Посмотри, с каждой из четырех сторон он имеет разную этажность: один этаж, два, три, четыре. В этом его необыкновенное своеобразие. И еще посмотри: он орнаментирован морской тематикой – рыбы, медузы, раковины. Напоминает подводный дворец.
Они долго ходили по музею, и Дина разглядывала каждую мелочь с большим интересом. А Веор рассказывал, рассказывал... Как увлекся Горьким с подростковых лет. Все его сочинения читал не по одному разу. Уточнил, что его самый любимый роман -  «Жизнь Клима Самгина», Клим – «настоящий русский интеллигент, весь в сомнениях и трепете».
- Даже когда видит, что перед ним творится явное зло, он не до конца согласен так считать. Понимаешь, в этих сомнениях весь смысл. Я знаю только то, что ничего не знаю. Кто это сказал?
- Сократ.
- Вот, вот, - довольно крякнул Веор. – И Клим Самгин – повторяю, настоящий русский интеллигент, - тоже всегда в сомнениях. Хотя он обязательно придет к пониманию, что выше и лучше революции нет ничего. Очень сильный образ.
Он говорил что-то еще, но Дине не запомнилось. Она с интересом оглядывалась вокруг, стараясь рассмотреть каждую деталь быта Горького. Кругом ощущалось живое дыхание истории, будто хозяин только вчера ушел из этого дома, да и то ненадолго. Да, да, словно расступились врата времени и она плавно соскользнула в глубину, лет на сорок назад. И теперь видит всю ту жизнь своими глазами.
В большой гостиной у огромного обеденного стола они задержались чуть дольше, и Веор рассказывал, что именно здесь Горький обедал с первыми лицами государства, с самыми известными писателями, с большими иностранными гостями и с кем только не! Делился замыслами новых романов. Обсуждал уже изданное. Слушал замечания, спорил. Рассказывал о своей жизни в Италии. Словом, в этом месте проходила значительная часть его духовной жизни.
Дина обратила внимание на маленькие фигурки, расставленные в разных местах, одинаковые и, вместе с тем, совершенно разные, ни одна при близком рассмотрении не была похожа на другую. Веор рассказал ей, что это нэцке, японское искусство. Фигурки сделаны из слоновой кости. Горький их очень любил и коллекционировал. Хотелось взять в руки одну-другую, рассмотреть получше, но об этом и думать было нельзя.
А потом Веор подвел ее к огромному портрету «Сикстинской мадонны» Рафаэля. Уточнил, что это лучшая в мире копия картины. И что она стоит безумных денег. Но наше государство – или Рябушинский? – пошли на такой расход, купили картину. Она олицетворяет собой величайшую идею: мать несет людям своего младенца, Иисуса Христа, радетеля и защитника всех, исцелителя и надежды человечества.
- Правда, теперь об этом не говорят, - неожиданно смутился Веор. – Большевики -  атеисты, и мы гордимся этим. А картина... Это великое произведение искусства.
Дина слушала молча. Действительно в те годы не принято было особенно распространяться на религиозные темы, да она и была самым обычным человеком своего времени: о религии не думала всерьез. А о том, что когда-то наступят иные, противоположные времена и люди вернутся к Богу и церкви, тогда не говорил никто. Если бы и заговорил, его сочли бы сумасшедшим. Или, как еще совсем недавно, врагом народа. Другое волновало Дину сейчас. Она ощущала необыкновенный и совершенно неожиданный трепет в душе. От картины не хотелось уходить! А Веор стоял чуть поодаль и наблюдал за ней. Неприятно: он будто изучал ее, прикидывал, как мало она знает – во всяком случае, по сравнению с ним... Но, с другой стороны, ее собственное волнение было настолько сильным, что она почти перестала думать о том, что думает Веор о ее знаниях.
Они пробыли в музее часа два. Это действительно стало большим событием для Дины. Когда вышли на улицу, день уже явно клонился к вечеру. Ноги гудели, хотелось посидеть. Да и перекусить не мешало. Она с радостью вспомнила, что дома есть всё: пожарила котлеты, не какие-нибудь магазинные, свои, из хорошего мяса. Картошки нажарила. Салат сделать – несколько минут. И чай. Вот только надо бы зайти в магазин купить сладкого.
Но она не успела ничего произнести вслух, как  почувствовала: Веор куда-то ведет ее. Вот уже подошли, вот спускаются вниз... Вокруг разливались вкуснейшие запахи, и она поняла: пришли в кафе. Но оказалось, что в шашлычную. Вспомнила ее, бывала здесь пару раз раньше. Знаменитая шашлычная у Никитских ворот. Тогда там подавали два вида шашлыков: по-карски, кажется, целым куском или двумя, и по-кавказски, на косточках. Мясо было таким сочным и вкусным! А соус!..
Они прошли в зал, сели за столик. Потом яростно жевали шашлыки, запивая сухим вином. Закончили, конечно, чашкой крепчайшего, такого ароматного кофе! Было на редкость приятно. Праздник, да и только! Впрочем, что могло быть естественнее – после такой долгой разлуки...
Потом они ехали домой. Был еще ранний вечер, времени достаточно. По дороге непринужденно болтали. Она пыталась рассказывать Веору о том, как жила эти два месяца, но ему, казалось, куда интереснее говорить о Горьком и революции, потому он постоянно перебивал ее. Она охотно переключалась, но неожиданно подступала тревога. В этих разговорах она начинала ощущать какую-то свою второстепенность для Веора. Конечно, он опережал ее в знаниях. Это было хорошо, но при условии, что и ее мир тоже интересен ему и даже немало значит. Так хотелось, чтобы он что-то спросил... вспомнил о Витеньке... Чтобы сказал, что он очень соскучился по ней и едва дождался встречи... Но ничего этого она не услышала.
Когда они подошли к ее дому, уже совсем стемнело. Вокруг не было ни души, и она обрадовалась. Потому что соседи ведь знали, что она не замужем, разведена, и было бы  очень неловко, если бы кто-то увидел, что она идет домой с мужчиной. Одно дело – его приходы к ней: ну мало ли кто к кому пришёл! И совсем другое – когда она идет с ним вместе, на виду у всех жителей, с мужчиной, которого здесь не знают... Вот сейчас они быстренько прошмыгнут в подъезд, там на лифт, и всё. Их никто не заметит.
Но Веор неожиданно остановился. Почему? А, наверняка подумал, что ей надо найти ключ от квартиры. В кармане? В сумке? Хотела побыстрее найти его. И тут спохватилась: держит же его в руке! Она шагнула к двери подъезда.
Вот сейчас они войдут, кинутся к лифту. Хорошо бы никто не вошел вместе с ними! И тогда, не дожидаясь, пока лифт поднимется до ее этажа, он нетерпеливо обнимет ее... Музей, шашлычная – это замечательно. Но совсем другое дело – вот так оказаться рядом... совсем близко... Секунды кажутся часами. Но за них всё на свете отдашь! Она уже чувствует, как Веор прильнул к ее щеке губами...  Как ищет ее губ... Как шепчет ей на ухо что-то сокровенное, только им одним известное: «Соскучился! Как я соскучился!» Где она слышала эти слова? Сказанные мужчиной, только не ей, кому-то другому... О, Господи, да это же стихи Вознесенского...

                Соскучился. Как я соскучился
                по сбивчивым твоим рассказам.
                Какая наша жизнь лоскутная!            
                Сбежимся – разбежимся сразу.

                В дни, когда мы с тобой развёрстаны,
                как крестик ставит заключённый,
                я над стихами ставлю звёздочки –
                скоро не хватит небосклона!

Да, да, вот это! И еще там были слова:

                Но больше я всего соскучился
                по краю глаза, где смешливо
                твой свет проглядывает лучиком
                в незагоревшую морщинку.

Как точно сказал Вознесенский! Будто подсмотрел их свидания, всё сам увидел, услышал, понял...
Ну еще чуть-чуть. Только два этажа. И вот они входят.
Скинуть пальто, сапоги. Умыться... Веор, ты же приехал, правда? И кончилась твоя бесконечная командировка? Как долго тебя не было!
Она остановилась в полушаге от двери подъезда. Поняла: это Веор остановил ее, оттянув за рукав пальто немножко назад, к себе. О, милый, ну подожди немножко, осталось совсем чуть-чуть... Лишь несколько секунд...
Но тут она поняла, что это ее сердце несется вперед, как на скоростной колеснице, а он, Веор, стоит около подъезда. Протягивает руку. Ей, а не к ней... Что это значит? Пожимает ей руку, как... партийному товарищу, а вовсе не любимой, желанной женщине.
- Мы провели замечательный вечер, - говорит, - но задержались. Уже поздно, мне надо ехать. На воскресенье большие рабочие планы.
Она слегка оторопела и подумала, что ей это послышалось. Потом все-таки обрела дар речи:
- Какая работа в воскресенье? Это же выходной день!
- Опять ты за старое! У меня нет выходных, - суховато отчеканил он. – Я же говорил. Работа настолько ответственная, что я никогда не имею права расслабляться. Поэтому... до свидания!
Дина ничего не поняла, кроме одного: ей дают отставку, ее чуть ли не бросают. Хотелось горделиво вскинуться и не оборачиваясь пройти в подъезд. Но ее плечи вдруг беспомощно обмякли. Было так нехорошо, что показалось: не хватает воздуха. Хотя на самом деле вечер благоухал весной.
Она стояла у дверей подъезда, не шевелясь. В душе колотился вопрос: «Что всё это значит? Устроил прощальный вечер? Красивое расставание? Но почему?» Веор явно нервничал, но пока не уходил – наверное, ждал, что она сделает первый шаг к двери. А уж потом... Потом, наверное, понесется во всю прыть к метро...
Откуда-то с верхних этажей донеслись звуки музыки. Дина сразу узнала очень приятную и грустную мелодию. Это была эстрадная аранжировка музыки из балета «Лебединое озеро», тогда необычайно популярная и чуть ли не первая в таком роде. Она вызывала очень печальные ассоциации. Виделся одинокий вечер на засыпающем лесном озере. Виделось, как уходит любовь. Как наступает ночь тоски и несчастливости...
Шагнуть в подъезд. А там, хочешь не хочешь, следующие шаги делались бы сами собой: к лифту, из лифта, в дверь своей квартиры. Но мелодия разрывала душу. Вдруг стало так ощутимо ясно, что это – о ней, о ее странном друге. О том, что ничего у них не получается. Повстречались немного, и хватит... Она почувствовала, что печаль душит ее, затягивает петлю на шее. Неожиданно для себя самой она вдруг расплакалась. Наверное, сказывалось напряжение всех этих месяцев, неопределенность в отношениях с Веором, чувство неуверенности, его отъезды, его холодные приезды...
Дина испугалась собственных слез. Почувствовала жуткую неловкость: как же можно так выдавать себя? Ну не хочет он с ней встречаться, и ладно. Остальное – только отговорки: работа, командировки... Не хочет. Так зачем звонит? Зачем вытащил ее сегодня на прогулку? Да, точно, устроил прощальный вечер. Наверное, просто уйти ему казалось неловко. А так – он всё красиво обставил...
К своему ужасу, она вдруг услышала, как у не вырвалось рыдание. Кинулась к подъезду, к лифту. Скорее домой! Только домой! Завтра привезет Витеньку, и пошли все ухажеры к чертовой матери! Не надо! Никто ей не нужен! И этот ледяной толстяк – тоже! Мистер Пиквик... Да какой он Пиквик! Чурбан. С чего она взяла, что он теплый человек? Что любит ее... Говорил. Да говорил ли? А не приняла ли она желаемое за действительное? Скорее домой!
Почему Веор тоже рванул за ней в подъезд? Она потом долго об этом думала. Испугался за нее? Почувствовал угрызения совести? Но при чем тут угрызения, если просто нет любви? Или ему стало страшно за нее? Нет, за себя – ведь он теряет ее. Вроде бы так к ней раньше стремился...
Ей хотелось остановить лифт на любом этаже и попросить его выйти. Просто выйти. Но как такое сделаешь? Лифт ведь автоматический. Когда он сам остановился на ее этаже и двери разъехались в стороны, она, не стесняясь, повернула к Веору свое заплаканное лицо и четко сказала:
- Зачем ты едешь за мной? Поспеши на работу! Ты не можешь тратить время на всякую чепуху вроде встреч со мной.
Не сомневалась: он бросится в лифт, пока тот не уехал. Но Веор молча пошел за ней, не спрашивая, хочет она того или нет. Вошел, закрыл дверь. Снял плащ, привычно повесил на вешалку. Переобул тапочки – они стояли тут же, словно выскочили встретить дорогого гостя. Вид у него был насупленный, сердитый, будто он очень недоволен тем, что его заставляют делать то, чего он делать совсем не хочет... В квартире сохранился, как бы поджидая их, аромат домашних мясных котлет...
- Иди домой! – повторила Дина. – Я не хочу этой встречи. Хватит. Я всё поняла!
Но вместо гордой позы и проявления неприязни вдруг снова расплакалась. Теперь уже не стесняясь, глубоко, горько, безутешно. Прошла в комнату, села в кресло. Никак не могла успокоиться. Спокойствие и гордость, кажется, покинули ее навсегда.
А события стали развиваться сами по себе, по собственному сценарию. Веор тоже прошел в комнату. Второго кресла не было, и он сел рядом на корточки. С трудом. Ну, конечно, такому толстяку это было явно непросто. Дина услышала, как лопнула какая-то нитка в его одежде. Тогда он поднялся, подтащил стул к креслу. Сел. Молча гладил ее руку. Достал из кармана носовой платок и стал вытирать ее слезы. Это еще зачем? Она отдернулась, явно давая ему понять, что не нужно такого делать. Но он не слушал и не слушался ее.
 Потом было всё, как обычно. Любовь... Нет, неправда, всё было совсем иначе. Она никак не могла заставить себя расслабиться. Он был поражен: обычно такая ласковая, горячая, жаждущая любви, даже нетерпеливая, сегодня она была разве что не сонной. Ей хотелось только одного: чтобы он поскорее ушел и она смогла бы заснуть. Прошли еще какие-то минуты, и он действительно стал собираться. Она недобро думала о том, что сейчас он приедет домой, в срок и вовремя, мама еще не ляжет, будет смотреть телевизор и что-то вязать. Теплые носки ему для командировок? Или даже свитер? Или... или варежки будущим внучатам? Скорее всего, она очень хотела, чтобы он женился, завел семью; чтобы всё было, как у людей. Но вот подходящей кандидатуры «на пост» его жены как-то не встречалось, он же сам говорил ей об этом. А раз так, пай-мальчик должен всегда торопиться вечером домой...
- Ты не встанешь проводить меня? – спросил Веор, уже полностью одевшись.
Она на секунду задремала и слышала его вопрос неотчетливо. Но встряхнулась. Вскочила. Да, да, одеться и проводить его. Навсегда. А он зачем-то присел на угол дивана, отогнув краешек одеяла и простыни. Снова погладил ее руку, как совсем недавно. И неожиданно разговорился:
- Я сейчас... Я не буду тебя задерживать, и ты скоро уснешь. Отдыхай, моя дорогая. Только... Понимаешь, ты замечательная женщина, но мы... Как бы тебе это объяснить? Хотя из нас двоих ты, по идее, более опытный человек: была замужем, стала мамой, но ты очень наивная, и на самом деле у тебя как раз нет никакого опыта, ты многого не понимаешь. Просто ждешь меня. Обижаешься. Может быть, даже и любишь, хотя мы с тобой старались не произносить этого священного слова...
Как ей хотелось спрятаться под одеяло с головой! Заснуть! Не слушать то, что он скажет дальше. Зачем все эти слова, итоги, выводы? Ну не хочешь встречаться – и ладно, не надо, никто же тебя не неволит. Но тогда и не звони совсем, просто исчезни. А уж я как-нибудь справлюсь со своими обидами. Это строить жизнь и отношения сложно, а расстаться – что может быть проще? Слава Богу, есть сын, родители, работа. Есть насыщенная жизнь. Витенька подрастает, незаметно станет большим. Вот это - главный смысл жизни: вырастить его. А ты... Иди. Ты свободен. Сво-бо-ден!
Странный это был диалог: он говорил вслух, а она – молча, в себе...
- Понимаешь, мы с тобой очень разные, вот в чем дело, - продолжал Веор. – Разные! Мы не пара. Я тебе уже говорил. Я весь в работе, в делах. А ты...
- У меня тоже работы хватает.
- Но все равно, ты другая. Слишком живая, что ли... Мы не па-ра. И с этим ничего не поделаешь. У меня совсем другая жизнь. И интересы тоже. Есть и еще одна причина. Поэтому ты должна...
Еще причина? Витя! Господи, да разве этот чужой господин стоит хотя бы ноготка ее мальчонки?!
- Я ничего не должна, - вдруг сказала она ясно и отчетливо. – Ничего. Кроме одного: понять, как я тебе не нужна. Уже поняла. Уходи! И поскорее!
- Да нет, миленькая! Не в том дело! – вспылил Веор. – Ты, я же говорил, очень хорошая, и другой мужчина будет счастлив иметь такую жену. А я... Да я как мужчина ничто перед тобой. Работа – другое дело, там я вечно на коне. А здесь...
- Поезжай, уже поздно, - сказала она устало, но четко давая ему понять, что продолжать этот разговор она не хочет. – Поезжай. Мама будет волноваться!
Может быть, от неожиданности этих слов он и впрямь вскочил. Хотел что-то сказать – наверное, принялся бы доказывать, что мама никакого отношения к его делам не имеет. Но не стал. Дина быстро поднялась, накинула халат и сама направилась в коридор открыть ему дверь.
- Подожди, - вдруг усмехнулся он. – Я должен переобуться.
- Конечно, должен.
Она открыла дверь. Он попытался чмокнуть ее по-приятельски в щечку. Может быть, даже сказать что-то хорошее. Ну, например, что недели через две или четыре он, по всей видимости, позвонит... А она стояла у двери, даже не боясь того, что ее могут увидеть соседи. Ее – в халате, его – в плаще. Бог с ними, пусть смотрят. Пусть судачат...
Веор шагнул за порог, и она сразу закрыла дверь, не дожидаясь, пока он вызовет лифт. Сквозь стены дома откуда-то снова донеслась та чудесная, но очень печальная мелодия. Было так грустно, что хотелось грохнуться на пол и плакать, плакать, плакать, пока обида и все прочие горькие чувства не изойдут из ее души.

Больше они с Веором не виделись. Может быть, он и звонил, но в ее отсутствие. Какое-то время Дина старалась реже бывать дома, постоянно ездила к своим, ходила с сынишкой в парк, в кино, благо расцветающая весна способствовала их прогулкам. И незаметно дни, сначала тянувшиеся очень медленно, заторопились вперед. И вот уже недели стали сменяться неделями, кончилась весна, подошло лето. А там отпуск, поездка на море. Домой она вернулась совсем другим человеком. О Веоре вспоминала редко и спешила сразу отогнать эти мысли прочь. Был человек – и сплыл. Всё. Пусть будет та жизнь, которая есть.
И эта «та самая жизнь, которая есть» сразу встала в строй. Иногда слушалась своей хозяйки, иногда сама задавала тон. От плохого настроения надежно спасали работа и сын. С ним она занималась всякую свободную минуту. Подступили проблемы со здоровьем: он часто болел, нужно было удалить гланды. Готовила его к школе, до нее оставались считанные месяцы. Дина старалась научить его получше читать, считать, даже писать учила. Тут его успехи были наименьшими: выходило грязно, неровно, некрасиво. Он сам называл свои писания «каляки-маляки». Дина утешала его: ничего страшного; ты растешь, и рука будет становиться крепче.
Отсчитывались недели, месяцы. Витя иногда вспоминал дядю Веора, спрашивал, почему тот перестал приходить к ним в гости. Как было объяснить ему ситуацию? Отнекивалась, что-то говорила. Но однажды сказала, что он уехал на очень далекую работу, дальше Урала, в Сибирь и что теперь всегда будет там жить и работать. Помнилось, как пронзительно посмотрел на нее сын – будто понял что-то такое, что лежит за пределами его возраста.
- Небось на таком же самолете улетел! – сказал он, посмотрев на верх книжного шкафа, где так и стоял собранный им когда-то вместе с дядей Веором аэроплан.
 Больше подобных разговоров не возникало.
Личная жизнь у Дины вроде бы успокоилась. Возникали знакомства, быстро кончались. Она сама их разрывала, не желая доводить до самого серьезного, опасаясь, что опять будут споры и ссоры из-за ее мальчика. Нет, если так, то ничего ей не нужно, ничего. Она ни за что не хотела повторения истории с Веором и той горечи, которую тогда испытала. Как-нибудь и когда-нибудь решится этот непростой вопрос. А пока надо просто жить, как живется.
И однажды уже в самом конце мая они с сыном сидели вечером за ужином, размышляли, куда поехать на лето: на Черное море, это ясно, но в Крым или на Кавказ?
Зазвонил телефон. Определителей тогда не было, заранее понять, кто звонит, не представлялось возможным, и она сняла трубку. В следующую секунду оторопела: узнала голос Веора. Вот это сюрприз! Прошло больше года с тех пор, как... Что ему нужно?
Он сказал, что хочет поговорить с ней. Можно было бы просто положить трубку, но тогда он позвонит снова, и, возможно, не один раз: что-то ему было нужно. Она ответила. Поздоровалась – в ответ на его приветствие. А насчет поговорить... Сказала, что сейчас не может, как-нибудь в другой раз.
Витя удивленно посмотрел на нее – почему мама не может поговорить с каким-то человеком? Но она быстро вернула разговор к их планам, и они снова принялись вспоминать места, где уже отдыхали, и прикидывать, куда бы поехать на сей раз.
Веор перезвонил уже назавтра (Витя гулял во дворе, и Дина была дома одна). Снова спросил, как она поживает.
И вдруг почти закричал в трубку, словно испугавшись, что она опять не захочет говорить. Требовательно, горько и вместе с тем просительно сказал:
- Я хочу тебя увидеть. Срочно! Понимаешь, очень срочно! Как можно скорее! Мне необходимо сказать тебе кое-что важное. Может быть, самое важное вообще.
Она молчала. Положить трубку не решилась, хотя думала, что именно это и надо сделать. Нет, не получалось... Продолжала слушать.
- Так когда мы сможем увидеться? – настойчиво, но очень нервозно спросил Веор. – Давай я приеду к тебе. Хорошо? Прямо сейчас. Я не очень далеко нахожусь. Возьму такси и минут через пятнадцать буду.
- Нет! – сказала она, подивившись твердости собственного голоса.
- Ну тогда... где-нибудь в городе. Сейчас. Или, если ты не можешь, то вечером.
- Я не могу ни сейчас, ни вечером, - сказала она, неожиданно сникая. Прежние чувства не просто нахлынули в момент, но почти взяли ее за горло. Давнишние обиды, тоска, душевная боль... Нет! Ничего не надо! Ничего! Всё прежнее ушло!
- Но почему, Диночка? – почти вопил в трубку Веор. – Давай сходим с тобой в кафе. Или в шашлычную. А хочешь – в ресторан. И... Если тебе некуда девать Витюшу, возьми его с собой, ему тоже будет приятно. И вкусно.
- Это еще зачем? – жестко спросила она.
- Я ничего плохого ему не сделаю... Наоборот, только хорошее. Ты сразу увидишь! Я не сомневаюсь, ты будешь рада тому, что я тебе скажу...
- Так говори сейчас! – вяловато сказала она. – Зачем для этого встречаться? Мы давно расстались – какие могут быть встречи?
- Могут! Еще как могут! Подожди отказываться – ты же не знаешь, что я собираюсь предложить...
- Что? – Голос у нее стал жестче, она почти не могла скрыть раздражения. И действительно – ведь год с лишним тому назад этот человек всё сказал ей, о чем теперь говорить?
- Ну, ладно, - согласился Веор. – Я... я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж!
И торжественно затих на том конце провода.
- Ну что ты молчишь? – рассердился, не услышав ответа. – Я же говорил, что разговор очень важный и надо встретиться...
- Да нет, не надо. – Она вдруг успокоилась. – Поздно. Не надо делать мне предложение, я не выйду за тебя замуж.
- Но почему, Диночка? Ну давай встретимся, всё обсудим. Я уверен, что ты согласишься.
- Нет. Я скоро... выхожу замуж за другого человека, - спокойно сказала она. Поразилась тому, как правдиво прозвучал ее голос.
- Что?! Нет! Нет, нет! – волновался Веор. – Ты выйдешь за меня. Выходи, моя хорошая! Выходи! И... давай сразу родим ребенка, ладно? Я тебя очень прошу, роди мне ребеночка. Мальчика, девочку... Все равно, кого!
Она ничего не ответила. Слушала молча, оторопев от всего, что слышала.
- И Витенька, конечно, будет с нами, - продолжал Веор. – Я тебя очень прошу, не отказывай мне. Я тогда был полным идиотом! Я... испугался брака. Да еще взять на себя чужого ребенка... Теперь я всё понял! Всё понял, моя хорошая! Я буду тебе прекрасным мужем, вот увидишь! И Витеньке отличным отцом. Ну... приезжай в Центр, прямо сейчас. Знаешь, в какое место?
- Нет, я никуда не поеду. Зачем? Всё прошло тогда, всё кончилось. Я не могу выйти за тебя, Веор, и не хочу. Я же сказала: скоро выхожу за другого человека.
- Но он будет плохо относиться к Витеньке!
- С чего ты взял? Он уже прекрасно к нему относится.
- Диночка, я умоляю тебя, выходи за меня! Роди мне ребенка! Мне ведь уже за сорок. Ты гораздо моложе, но ведь не катастрофически, правда? Только на девять лет. Ну, пожалуйста, давай исправим прошлые ошибки...
- Не знаю, что я должна исправлять... Что я делала не так?
- Да, тебе исправлять нечего! – согласился Веор. – Ты была очень хорошая. Но будь теперь еще и великодушной, позволь мне исправить свои ошибки. Миленькая, ну, пожалуйста...
Она почувствовала, что больше не может продолжать этот разговор. На душе было пусто, хотелось поскорее положить трубку. А Веор снова и снова повторял, что то была ошибка и он хочет всё вернуть...
- Я тебя больше не люблю, - сказала она грустно. – Всё сгорело тогда. Ты для этого очень постарался...
- Я был полным идиотом! – снова взвился Веор. – Меня пугал Витенька. Думал, моя мама никогда на это не согласится...
- А что – теперь она согласилась? – не удержалась Дина от вопроса.
- Еще как! И ругала меня, будто мне лет пятнадцать! Сказала, что зря я ей тогда ни о чем не рассказал, она бы наставила меня на путь истинный. И еще... Я считал тогда, что самое главное это работа, а личная жизнь сугубо второстепенна.
- Были и другие причины... – буркнула она.
- Да, наверное. Я помню, как ты плакала тогда около своего подъезда. Тем вечером, когда мы ходили в музей Горького, а потом в шашлычную. Я теперь понимаю, что очень обидел тебя тогда. Своим...
- пренебрежением, - закончила она за него.
- Вот, вот. Но ты же знаешь теперь, что я был просто идиотом, который ничего в жизни не понимал... Ну, прости меня, Диночка! Я клянусь тебе, что исправлюсь. Что буду тебе самым лучшим мужем на земле.
В трубке стало очень тихо. Он ждал. Того, наверное, что она сейчас подхватит его речь о великодушии. Что согласится с ним. Что они встретятся... А с той стороны телефонного провода, где была она, происходило что-то совсем иное. Будто все те месяцы, когда они встречались, вдруг пожаловали к ней в гости. Напомнили о себе. Об обидах и горечи. О вечном недоумении. О боли пренебрежения, которым Веор щедро одаривал ее. Чуть ли не при каждой встрече. О том, в каком беспокойстве она жила тогда постоянно. В какой неуверенности. Чаще других вспоминался тот вечер, когда он привел ее во двор своего дома на Армянском переулке, и она, вглядываясь в десятки освещенных окон, пыталась понять, за каким из них его ждет мама... И насколько недостойной ее считает Веор свою подругу...
- Я прошу тебя, Веор, - сказала она, пытаясь придать голосу твнрдости, хотя он трудно слушался ее, так велико оказалось волнение. – Я прошу тебя больше мне не звонить. Я действительно скоро выхожу замуж. Моя судьба решилась. А твоя... Если ты и впрямь так изменился, то найдешь себе другую женщину.
- Но мне нужна только ты!
- Нет, Веор. Давай больше не будем об этом. До свиданья, Веор! Нет, точнее, прощай! Я не хочу никаких наших встреч.
И, не дожидаясь его ответа, Дина положила трубку.
Вот теперь была поставлена точка в той давней истории.
Просто приходил мужчина к женщине...

А жизнь продолжала свой бег – дальше, дальше, дальше. Отсчитывались годы. Незаметно перешли в десятилетия. Одно прошло. И еще одно.
Вспоминала ли Дина Веора? Да как сказать... Не забывала, это слово было бы точнее. Хватало новых переживаний. Уходили родные, самая страшная ее боль. Приходили болезни, с которыми обязательно надо было справляться, потому что пока еще она очень чувствовала свою нужность выросшему сыну, родным, кто еще был, работе. Она часто ездила на кладбище «проведать» родственников. Ухаживала за могилами, вспоминала, переживала.
И однажды, много лет спустя после их истории и расставания, Веор сам напомнил о себе. Горько напомнил...
Стоял хороший майский день, солнечный, сухой, без дождя, и она решила съездить в Востряково: давно не была там. Приехала. Сошла с автобуса и направилась по знакомой дороге. Вот и главные кладбищенские ворота. Пройти немножко по основной дороге, потом свернуть направо, в нужном месте – налево. Идет. Думает. Вспоминает. Один раз повернула. Другой. Вот и последний поворот. Несколько десятков метров, и она у цели.
И тут... Не то чтобы услышала, как ее позвали, но ощутила какой-то сильный импульс, который требовал: «Обернись!» Она помнила, что здесь неподалеку могила отца Веора, однажды он подводил ее к ней. Когда бывала на кладбище, она всегда быстро-быстро прошмыгивала мимо этого места: тех воспоминаний не хотелось. Но сейчас резко обернулась и подошла к ограде могилы, где на памятнике была выписана фамилия Рыбаковых.
И... отпрянула. Оттуда, из глубин за оградой, на нее смотрел Веор. Строгим взглядом. Немножко сердитым. Будто вот сейчас собрался снова выговорить ей за то, что не услышала тогда его мольбы и раскаяния. Под портретом, вделанным в памятник отцу, стояли еще имя, отчество и годы жизни Веора. Он прожил шестьдесят два года и умер в 1993 году, когда развалилась страна и очень многое из того, на что он так истово работал. Особый смысл его имени, в сокращении значащем: Великая Октябрьская революция, теперь воспринимался с большим скептицизмом.
На фотографии Веор был изображен довольно молодым. Таким, каким она знала его. Оттого, наверное, сердце откликнулось острой болью, словно всё происшедшее тогда на самом деле только что случилось. Он смотрел на нее таким живым взглядом! Ей казалось, что на лице меняются мысли, желания. Что он решил вот сейчас обо всем  поговорить с ней. Да... собственно, о чем? Они же тогда поговорили... Нет, он не всё сказал, послушай же...
Она слушала. И ничего не слышала – ни от этого портрета, ни от пробежавших лет. Ни от собственного сердца. Нет, вот это, пожалуй, неправильно, тут она слышала явные упреки, вопросы... Вдруг захотелось заново перелистать те страницы своей жизни. Как долго сохранялась тогда в душе обида! Как для нее невозможно было простить Веора...
Вскоре она пошла своей дорогой дальше. Но чувство сожаления, неожиданной жалости – не только к себе, но к этому человеку, когда-то столь решительному и уверенному в своей правоте, возникнув возле его могилы, уходить не собиралось. Думалось о том, что жизнь очень коротка, а мы распоряжаемся ею вольно, считая, что жить будем чуть ли не вечно. Может быть, если бы теперь всё вернулось назад и она услышала тот голос Веора, который умолял ее всё забыть и начать сначала, она бы и простила его. И вернулось бы то, что так глупо и бестолково они растратили и растеряли тогда... Хотя – как знать...

                Зло остынет. Горе притупится.
                Боль минует. И беда промчится.
                Всё пройдет. Загладится. Сотрётся.
                Всё пройдет – обида остаётся.

Теперь, приезжая в Востряково к могилам своих родных, Дина всегда как бы махнет рукой Веору. Однако возвращается другой дорогой, центральной. Прошлое, связанное с ним, вспоминать не очень хочется. Наоборот, скорее уйти прочь, в хрупкий мир надежды. На что? Да кто это знает! Просто пока есть жизнь, есть и надежда.