Потомки фараона 1912 год. Глава5

Нам не понять кому они мешали?
За что их жизнь бесжалостно прервали?
Являясь в мир родни не выбирая,
Кто жизнь дает,  родней мы принимаем.
Их корни древние-история земли.
Их свод законов-заповедь людской морали.
Вот только варварам нужна мораль едвали.



Этот  потомок рыжеволосого Эммануила по имени Моисей   был простым печником, не потому, что был глуп по природе, а  лишь потому, что, в силу случая из Польши вместе с землей  перешел  в черту оседлости,  придуманную  русскими царями для еврейского населения.
Их небольшой  домик возле старого, полу - развалившегося замка  на окраине Минска  простоял уже почти два века, когда- то  он был подарен незаконному потомку  Домбровских их прадеду, а теперь сюда молодые  принесли уже его новорожденного  внука  Ноя. Ной был  4м ребенком в семье его самого красивого и такого  певучего  сына  Якова.
Яков обладал не только абсолютным слухом, но и голосом необходимым для исполнения сложнейших  песен во славу бога  и потому был кантором Минской Синагоги.
А еще молодые владели крошечным магазинчиком, где всегда можно было найти  перчатки, носки, иголки и булавки, то есть массу необходимых в быту мелочей, производимых местными и польскими умельцами. Вместе с пищащим Ноем пришли старшие  девочки, одна из них  черноволосая  Рахиль без лишних церемоний  залезла в ящик комода и просто так  выбросила на пол все вещи. Вторая Соня быстро выхватил из груды старья  блестящий медальон, украшенный   змеями, Рахиль тут же  попыталась его отнять – шум и  плачь привлекли, наконец, внимание деда.
-Откуда у Вас эта старинная  вещь? Удивилась невестка Сара ?
-  От прабабки Ганны.
- Я стар возьмите медальон  себе,  спокойно предложил Моисей. Только никогда не продавайте эту вещицу чужакам  это талисман нашего рода, в предании написано, что сам египетский фараон надел этот брелок  на свою дочь от наложницы.
- Не может быть! удивленно воскликнули молодые.
-Теперь это никто не проверит.  Тихо произнесла Сара.
- Какая разница ? И кто должен верить, пробурчал Яков.
 Прошло шесть лет. Началась  первая мировая война.
Минск оккупировали войска Кайзеровской Германии.
Два немецких  офицера прибыли на постой в семью Якова, пришлось семейству с семью детьми ужаться и освободить непрошеным   гостям небольшую комнатенку.
Немцы  были спокойными, аккуратными людьми, старавшимися не доставлять приютившей их семье неудобств. Квартировали они  несколько месяцев, а уходя, оставили за постой небольшие деньги. Такими их и запомнили: культурными и безобидными.
 Однажды, в гражданскую, когда в город входили и выходили  разные армии, случился в  доме пожар все в чем были  бросились во двор, один шестилетний Ной,забыв об опасности  стал спасать имущество: схватил заветную  шкатулку  со старинным  медальоном и только потом покинул дом.
-Странный он какой-то, вздохнула мать.
Смутные времена гражданской войны миновали.
Наконец, в городе прочно  установилась советская  власть.
Пришло время пойти в школу, и тут выяснилось, что ребенок совсем не знает
русского  языка, т. к. дома был принят  идиш.   Ной в школе все по-русски понимал, но говорил   с трудом.
 На помощь пришли старшие сестры.
- Рахиль, напиши за меня сочинение, уже будучи  в классе  шестом заныл однажды  Ной.
- Хорошо,  красавчик,  садись, позанимаемся,  только ты  никому не скажешь, что видел меня вчера ночью в комнате нашего жильца Володи.
- Договорились, а что ты там делала?
- Рассматривала фотографии его родственников, на одной  был   даже  сам   царь Николай  с  Володиным  отцом только не говори об этом никому, а то его из университета выгонят.
- Не беспокойся, я молчать умею, лучше пиши, чтобы не стыдно было, а то эти  польские девчонки, такие красавицы, могут и засмеять.
- Дурачок, ты сам  у нас такой сероглазый, курчавый  красавчик,  и поешь  в хоре  как соловей,   они  просто с тобой  заигрывают.
Не прошло и года как студенты  Володя и Рахиль  стали жить вместе, а через пару лет, после юридического факультета минского   университета   переехали в Барановичи, где Володя работал председателем суда, а Рахиль  секретарем.
Ной же,вскоре, не только прекрасно сам справился с  русским языком, но и научился писать на нем абсолютно грамотно, что, впрочем,  было присуще всем членам этой большой талантливой  семьи, в которой все играли на рояли и отлично пели.
Жизнь шла своим чередом, когда
однажды,  уже в классе восьмом, мальчик застал старшего брата Моисея за поеданием  аппетитнейшей,  пахнущей чесноком  ветчины, что было строжайше запрещено в их религиозном  доме.
- На, попробуй,  как ни в чем не бывало заявил старший  брат и
  протянул младшему  кусочек хлеба с изумительно пахнущим пряностями  небольшим кусочком мяса.
- Нельзя, боженька  запретил, он накажет!
- Я давно ем и меня не наказывает, попробуй, засмеялся Моисей.
Никогда не ел Ной ничего более вкусного!   
 Он чуть язык не проглотил от удовольствия, да и время было голодноватое.
Кто из детей  последним вставал, мог и без завтрака остаться.
Долго после той ветчины Ной волновался,  ждал от бога наказания и все думал, в чем же оно его настигнет.
Кормивший всю семью магазинчик, во времена НЭПА пришлось записать на подставное лицо, а затем и вовсе закрыть. Яков сел продавать газеты в киоск,  Сара заведовала отделом в  детском магазине.
Материально жили очень трудно.
 Зато все дети могли учиться в институтах. Сестра Ася стала переводчицей немецкого.
Рахиль и Володя вернулись обратно в Минск, где им дали квартиру, так как Володя занял н  должность юриста  в Совмине  БССР.  Родилась у них рыженькая,  девочка Ирочка,  обожаемая  бабушкой  Сарой,  на первую из внучек и надели древний медальон.
А у  Ноя   еще в школе случилась первая любовь, что он только не делал для голубоглазой блондинки Ванды,  носил портфель, решал задачки, вставал на голову …
А она все посмеивалась. Но парень был упорен, не отступал.
Вначале оба запевали в школьном хоре, а  потом, на одном школьном празднике  дуэтом спели веселую арию, разыграв любовь, и  так вошли в роль, так понравилось, такой был успех, что  продолжили уже вне сцены.  Пышные свадьбы были тогда  не в моде, но страсть от этого меньше не становилась.После школы
Ванда стала артисткой, а Ной счел это для себя не серьезным куском хлеба и поступил в ленинградский Политехнический.
И молодые разъехались,   артистическая  карьера жены неплохо складывалась в родном Минске, да и поклонников было хоть отбавляй,  и зачем ей этот муж красавица толком уже и не знала.
А Ной  учился и работал переплетчиком в далеком Ленинграде.
Но, довоенный Минск не был таким уж большим городом здесь знали  все и про всех. И Ной получал от сестер  отчет об "успехах" или утехах жены.
Плюнув на первый брак сразу после института, рванул за деньгами за полярный круг, на должность начальника электростанции.  Вдруг пришло письмо от мамы Сары.
« Дорогой мой, сын,  Наумчик,  писала ему мама,  которая, назвав и записав его  строго  по библии,  потом  всегда назвала Наумом,  вынуждена  тебя огорчить, твоя  любимая  жена  Ванда  постоянно  живет с другим человеком…»
Все-таки он еще любил Ванду и на что-то надеялся,
бумага заходила ходуном  в его руках, буквы поплыли перед глазами, кровь прилила к курчавой  голове.  Зыбкие  надежды  на счастье совсем  рухнули.
Здесь,  за полярным кругом, где без конца длилась ночь, он так  страдал  от одиночества и  так нуждался в семейном очаге, а были только шумные  холостяцкие вечеринки с преферансом  и  выпивкой.
Первый, почти детский  брак развалился  окончательно, хотя это было  ясно давно.
На севере были и свои красавицы.  И, вскоре, Наум  сошелся с такой же яркой,  блондинкой, его всегда к ним тянуло, Зиночкой, бухгалтером  их станции. 
  Летом 1940 года они впервые вместе  провели отпуск в Минске.
Семья  встретила молодых с восторгом. Сестры часто  музицировали, Наум пел  чудесным баритоном. Однажды,  они с молодой женой  отправились в Минский  театр,  играла  Ванда.
В антракте, Наум  зашел к бывшей жене. Рядом с ней на диване сидел трехлетний сероглазый малыш с вьющимися волосами, полная копия его самого.
- Это не мой ли сын, в ярости, не сдерживая нахлынувшего гнева, почти прокричал Наум.
- Не твой, оставь нас с ледяным спокойствием, глядя в  пустое  пространство, ответила Ванда.
-Да, у него мои глаза и мои волосы. Уже совсем  кричал в полный голос, не обращая внимания ни на ребенка, ни на тонкие перегородки артистической уборной  Наум!
-Если не прекратишь  орать, тебя выведут,псих, ненормальный,  ребенка пожалей,у него другой  папа.  Холодно прошипела Ванда.
В зале ждала ни чего не подозревающая Зина. На сцене же все 2е действие  блистала  красавица Ванда.
Все  в парне   кипело и клокотало, желание, обида и осознание непоправимости ситуации,  почти не глядя на сцену, он еле дождался окончания столь неожиданного спектакля своей жизни. Облегченно вздохнув, вышел, наконец, из дверей  театра.
В страшном возбуждении вернулся он домой, сон не шел, потребность поделиться, вдруг, возникла в нем и  он, как в детстве, пошел  поплакаться  к Саре. 
- Мама,  как  мне теперь  быть? Почему ты, о ребенке мне  не писала?
- Что ты изменишь, сынок, да, я  знала, радуйся, что алименты платить не  надо и оставь ее, выкинь из головы.
-Я все еще переживаю, я  так ее любил. Грустно, опустив глаза, сказал Наум.
- У тебя прекрасная, спокойная жена, не нужна тебе эта взбалмошная Ванда.
 -С артисткой, видно, нормально  не проживешь.  Вздохнув, мудро  добавила Сара, спрятав от сына глубокую печаль.
Наступил 1941 год. Как всегда составляли графики отпусков, как всегда надеяясь на то, что не всегда сбывается.
 Грянула война.
 Начальнику электростанции полагалась бронь,но горячий Наум сразу от нее отказался и ушел добровольцем на фронт. 
В армии  в  первые  месяцы  он, проходил солдатскую военную подготовку.
Зиночку же, война застала на Украине,  куда она в мае уехала  к родственникам, и где  застряла, без вести, попав в оккупацию.
В первые три дня войны немцы вплотную приблизились к Минску.
Город непрерывно бомбили
Правительство в панике бежало.
В полдень 24 июня, работавший в доме правительства  Володя прибежал с работы.
- Мы должны немедленно уходить с войсками, или  меня ждет расстрел, четко  сказал он.
- Ничего не берите, только воду и еду. Надо торопиться,
- Забежим  к маме, настояла Рахиль.
- Хорошо, но не больше 10 минут! Не уедем - меня ждет смерть.
Мама, мы убегаем! Вбежав  в квартиру родителей  закричала Рахиль!  Пошли с  нами !
Сестры Ася, Соня и Люся, маленькие племянники  Виталик  и Жанночка обступили Рахиль.
Мы никуда не пойдем, твердо проговорил Яков.
Немцы или у нас жили в прошлую войну, они культурные люди, добавила Сара.
Мне скоро  рожать, показывая на свой живот, проговорила сестра Соня.
Куда я с этими клопами ? Показала Ася на своих двух детей.
Газеты ни о чем не писали, централизованной эвакуации не было. Население просто бросили на произвол судьбы.
 А у Володи времени на уговоры не было, в воздухе уже висела гарь пожаров, слышна была отдаленная канонада. Из Минска уже не ходили поезда.
Прощайте,некогда уговаривать, я ничего не гарантирую, кроме бега под бомбами, тихо проговорила Рахиль.
И они пошли  лесной, проселочной дорогой, не замечая ни летнего, полуденного  зноя, ни ночной прохлады. Они то шли, то бежали по изорванной бомбами земле, в зловещем  грохоте сулящих им смерть бомбардировщиков, задыхаясь в дыму полыхающих пожаров, боясь не успеть на эшелон,  они почти не ели.
К счастью, они были молоды и здоровы, а  Ирочка была крепкой и на удивление выносливой для своих лет девочкой с волшебным медальоном на шее.А может этастаринная вещь и подпитывала ребенка таинственной энергией?
Этот страшный путь прерывался лишь одним  4 часовым сном  под бомбежками  они шли три дня и две ночи.
Наконец, станция ! Ура! Живые,но последний эшелон уже полон и отправится с минуты на минуту.
- Уплотнитесь, прокричал Володя вталкивая своих женщин в вагон, а сам повис на ступеньке лестницы.  Так, чудом,они убежали от фашистов и спаслись.
Долгий, мучительный путь в Сибирь.
Уже в эвакуации Рахиль обнаружила на дочке старинный  медальон  со змеями и  ахнула, не понимая, когда она успела  надеть его на себя  в душе, благодаря, провидение за защиту.
А  их  родные  уже надели желтыезвезды превратившись из людей в узников гетто, они даже не переселялись, просто их дом на улице Раковской  вошел в его зловещую черту, а они все в страшную полосу предсмертных, голодных страданиий.
В первое время здоровых еще гоняли на лесоповал, что, не на долго, сохраняло им  жизнь. Соня родила, обреченного на  смерть от голода младенца.
Ася, знавшая немецкий, пока переводила страшные приказы изуверской власти.
От дикого голода и унижений не спасало ни что. 
Седьмого ноября 1941 озверевшие нацисты ворвались в их дом, привлекаемые криками орущих от голода детей. 
Где-то под Минском погибла в тот день вся семья, кроме отсутствовавшей младшей  Люси и переводчицы Аси. И нет по сей день ни  поминального камня, ни могильного холмика, ни точных сведений о последних их земных часах,будто и не было их семьи никогда  на  этой страшной, кровавой беларусской земле, будто и не были они людьми, а только  безликими цифрами статистики, округленной до миллионов, в чреде нескончаемого мрака земного бытия и не человеческих зверств.
А Наум в это время, закончил военное обучение, получил звание лейтенанта и прибыл в поселок  Синявино  в  болота, в которых лежали, врывшиеся в землю, защитники города, спасаясь от сыпавшихся на них пуль и  прикрывая  своими телами  блокадный уже Ленинград.
Дождь, ветер, мокрая земля! Близкая смерть. У многих сознание отказывало.
Пехоте просто  не чем  было отстреливаться,не простоне хватало, не было пуль.
В артиллерии не было снарядов.
   К счастью, немцы  пока не развивали наступление на их участке фронта, хотя стояли уже заградительные отряды НКВД  и отступать можно  было лишь под огонь их пуль. НО в окопах хотя бы  как - то еще кормили  и  поили.
 На смену убитым, из города приходило  пополнение из больных,  страшных дистрофиков. Никогда Наум не видел  таких истощенных людей. Сперва почти  уморили голодом, потом суют под пули, в ужасе думал он, глядя на такое пополнение. Лейтенант не большой начальник на войне, но он быстро нашел   выход, по  три дня числил в списках своих убитых, поди проверь на передовой,  получал на них паек и дополнительно подкармливая совсем истощенных ленинградских ребят.
Грязные медсанбаты без бинтов и дезинфекцирующих не сулили  раненым даже элементарной  помощи.
 А как в 30 лет хотелось жить! 
- У меня есть родственник в Ленинграде, он директор аптеки, могу добыть медикаментов, обратился Наум к командиру, дело было в конце осени.
-Иди, и хлеба  захватить не забудь, да в руках не неси, обмотайся под шинелью, и оружие не прячь, в городе мародеры. Вот тебе увольнение на три дня. 
И он  пошел, собственно, тогда осажденный Ленинград, видом  истощенных, голодающих  жителей  не сильно отличался от концлагерей.
Картина ада, медленной, мучительной  смерти огромного числа мирных людей  опять, уже по дороге к родне,  развернулась перед ним во всей страшной  реальности.  Он  не представлял насколько тяжело держать револьвер, направленный в сторону этих  голодных, почти умирающих  своих сограждан,коих надо было спасать, но выхода не было.
 Он нашел Володину сестру и ее мужа живыми, но ничего не знающими о судьбе его семьи. Они, как все в блокаде,  были  заторможенными от постоянного  недоедания, а эмоции их были  приглушенными страшным отчаяньем  и отсутствием сил.
 Все в городе  были больны предсмертной  дистрофией.
 Полученные продукты не надолго  улучшили  их шансы на жизнь, а медсанбат  получил многое из так необходимого  раненым.
Возвращение в окопы  в поселок  Синявино, было возвращением к отсроченному на три дня расстрелу и  Наум  четко осознал  свое положение человека, посланного почти без оружия  на  верную казнь. Спасением были только окопы, в которые они врылись  и с которыми срослись, да друзья солдаты из ничего, создававшие в земле домашний уют.
Однажды, ночью, раздался крик :
- Бросай оружие!  Не будем выполнять приказы жидовского командира! Крик сопровождался выстрелами в воздух. На крикуна быстро нашелся особист.
Больше бойцы немецкого агитатора не видели.
Сколько, таких, замаскированных под бойцов  немецких  лазутчиков разлагали  войска в и без того тяжелой военной  обстановке!
Весь запас фронтового спиртного его роты хранился у него, у в меру пьющего  лейтенанта.
Вечером они все вместе   дружно  выпивали его  на ночь, лежа в окопе,  чтобы утром  на свежую голову продолжать отстреливаться.
Сдуру то ли он , то ли кто-то из ребят сболтнул об их порядках.
 И  к Науму привязался пьяница- командир с требованием отдать все спиртное.
Он был молодым, горячим и порядочным. И не отдал.
Ребята одобрили. А через неделю его с подчиненными направили на   пяточек - кусок земли в болоте, со всех сторон простреливаемый немцами.
Оттуда живыми не возвращались, если очень  повезло, то выносили раненными.
Убивали так, что оставшиеся наедались перед смертью досыта пайками тех  кого уже застрелили.
Через три дня этого ада  пуля попала Науму в колено, от боли он потерял сознание, а очнулся в медсанбате,  операция на колене,  проверка не самострел ли. Через пару месяцев выяснилось, что ногу сложили не правильно, а потому она не гнется. Тогда без анестезии сломали опять и сложили уже  правильно. Опять месяцы мучений и, наконец, уже  хромого,  с несколькими пулями в икре, направили в  служить в Ташкент, в тыл.
Еще в госпитале его нашли письма от  Рахили, из Новосибирска и от старшего брата, Моисея, директора завода.  Теперь он знал, что  почти все родные остались под немцами  в Минске, но все еще надеялся на чудо…
А в оккупированном Минске  в начале  1942 г.  Его  младшая   сестра  Люся и переводчица Ася  были  еще чуть живы. Люся связалась с  минскими  подпольщиками и готовилась уйти  в лес  к партизанам, но кто-то всех их   предал и  несчастную  девушку  зверски замучили.
А 21 октября 1942 года, в последний день существования гетто, стало последним днем жизни переводчицы  Аси.

Ташкент.  1943 год
Стояла сухая, испепеляющая жара, так непривычная для едва оправившегося от ранения  « северного» человека.   Эти бесконечно - назойливые южные насекомые, комары, тараканы решительно все было не так, как в родной   Беларуси, и в  вечно дождливом Ленинграде, и за полярным кругом.
Наум  был  назначен  начальником оружейного склада  от этого   он чувствовал себя таким счастливым и так остро ощущал радость каждого нового дня, как может ощущать молодой, полный сил человек, уже  простившийся  с жизнью, но  вернувшийся с того света.
Горячий, восточный  Ташкент  после гиблых  Синявинских   болот  и расстрельного Невского пяточка был для него настоящим земным раем.
 Правда, он хромал и чувствовал осколки в ноге, но по тем лютым временам, это были спасительные мелочи жизни.
Изредка приходили письма от сестры из Новосибирска и от старшего брата, работавшего директором завода. Газеты писали об уничтожении еврейского населения, на занятых немцами территориях, но надежда увидеть своих все еще не покидала его. Жена
Зиночка тоже осталась в оккупации у родителей в Киеве.
В  1944  он сопровождал эшелон с оружием, путь лежал через уже освобожденную Украину. Банда бандеровцев  напала на их  эшелон, страшным  ударом Науму  проло-
мили  череп. Очнулся он не скоро.  В госпитале  ему рассказали, как приняв его за мертвого, положили в морг, но молоденькая медсестра заметила признаки жизни и долгие сорок дней провел он без сознания, а когда очнулся, первым его поздравил уже  ни на что не надявшийся  врач.
- Ваше сознание – чудо, у вас железное сердце, сообщили ему врачи, кроме головы были сломаны ребра, он был частично парализован
Лечение длилось год. 
9 мая  45 года  прямо  в его  палату с криком победа!  Вкатили целую  бочку вина.
А в уже  освобожденном  Минск Рахиль с семьей  и брат Моисей  не нашли живыми ни кого из близких.
Их старый дом уцелел, в квартире родителей жили чужие люди.
Полька,  дворничиха  Марцеле,  рассказала, что выпало на долю несчастных, и когда каждый из них  нашел  свой печальный  конец.
Рахиль, не дослушав до конца, лишилась чувств. Моисей,  узнав  о гибели жены и детей, ушел на фронт, отказавшись от брони и погиб, через пару недель.
Написать, такому больному, израненному, полуживому  брату, жуткую правду в первом письме они не решились. Но во втором пришлось.
Прошло время, молодость взяла свое и, наконец, Наум после госпиталя и южного
санатория, хромой,  приехал набираться сил  в родной Минск.
Сестра с мужем уже получили отличную квартиру.
- Как ты могла уйти не захватив наших ?  Орал, не сдерживающий себя, после контузии Наум.
- Оставь, я тебе все сказала, не шуми, спокойно отвечала Рахиль.
Ночами, как в бреду,  он видел мать, отца и сестер, они пытались что - то сказать ему, но всякий раз сон прерывался и он просыпался в холодной испарине не всилах принять страшную  реальность гибели своей семьи.   
Сознание его итак еле восстановленное после удара в голову, было на грани полного срыва, черная депрессия наползала. В каждом ребенке он видел племянницу. В молодых женщинах искал сходство с сестрами.
Однажды, бродя мимо родительского дома, он встретил первую жену Ванду.
Встретить в послевоенном Минске живым человека из юности было большой удачей.
- Неужели  живой!   Не сдержавшись  воскликнула она.
 - Как видишь.
- Как твой сын, мрачно спросил он ?
- Спасибо, мне удалось спасти его, только потому, что не ты был записан его отцом, холодно ответила она и прошла мимо, как ни в чем не бывало.
- Оставь, забудь!  Прозвучал в его душе голос матери. 
В последний раз бросил он взгляд в окна старого  дома, стены которого стонали от  предсмертных мучений его обитателей.
В  вечер перед отъездом  в Ленинград  племянница Ирочка, надела ему на шею старинный  медальон их  деда.
- Возьми дядя, он придет силы, когда мы бежали от немцев, он помог нам спастись, а сейчас  он нужен тебе, ты такой слабый. Тихо проговорила девочка, прощаясь
И он взял, без веры, просто так,  как память.
Ему предстояло все начать сначала, его ждал Ленинград.