Каннибалы

«Кто утратил стыд, того нужно
считать погибшим»
Тит Макций Плавт III в. до н.э.

1. Женечка

Улица Евгения особо не прельщала – он был домосед: учился и учился – был круглым отличником, - свободное время – компьютер. Этой техникой на сегодняшней день – второе полугодие девятого класса – он владел на высоком уровне: к нему обращались за помощью многие гораздо старше его и он всегда в любом вопросе разбирался и обязательно помогал.
Но улица есть улица и иногда он по вечерам встречался с соседскими ребятами Славой и Димой. Слава был старше него. Он уже учился в одиннадцатом классе, а Дима на год младше, учился, то ли только числился, в спецшколе для отсталых в развитии детей, а точнее умственно отсталых.
Слава часто консультировался по компьютеру и запросто бывал в доме у Евгения.
Чудеса электроники безграничны и однажды Слава предложил изготовить копии сторублёвых банкнот, - как он говорил, - для прикола.
Эксперимент удался – отличить подлинник от копии на глаз было невозможно.
Слава взял несколько штук копий, уверяя, что они нигде не засветятся и больше с деньгами они не экспериментировали.
Но дьявол не дремлет и как-то Славик решил проверить результат на деле: он послал Диму, - Димона, как он его называл, - в магазин за мороженым для обоих, с фальшивой сторублёвкой. Всё обошлось. Обошлось и во второй раз, а на третий Димона задержали. С ним говорили вежливо – видели кто перед ними, - и Дима на все вопросы охотно отвечал.
Колесо правосудия закрутилось. У Евгения изъяли аппаратуру. Последовали допросы. Появились адвокаты.
В итоге Славик заявил, что фальшивыми деньгами с ним за диск с кинофильмом расплатился Евгений, а он ничего и не подозревал.
Цепь замкнулась. Отец Евгения, Евгений Петрович – директор педагогического училища, депутат районного Совета и авторитетный руководитель, пытался было поговорить с прокурором района, объяснить суть дела, но тот, ссылаясь на Закон, просто не стал с ним разговаривать, с удовольствием вспоминая, как этот независимый депутат выступал  на сессии райсовета с критикой правоохранительных органов по слабой борьбе с игровыми автоматами – правдолюбец.
Однажды Женя пришёл из школы с приколотой на спине куртки бумагой с надписью «Фальшивомонетчик» и с этого времени перестал посещать школу.
Мать Евгения, Тамара Владимировна, заведующая лучшим детским садом в городе, не находила себе места. Женечку она боготворила, она смотрела на него как на икону, она знала, что ничего дурного он никогда не сделает, что никакие деньги ему не нужны, что его просто обманули, что он ещё такой наивный ребёнок.
Адвокаты обещали всё уладить и просили больше и больше вознаграждения – родители ничего не жалели.
Суд был похож на кошмарный сон. Во всём обвинили одного Евгения. Судья зачитал приговор – восемь лет колонии. Мать обмерла почти ничего не понимая, она только видела лицо сына, видела как растерянно задрожали его губы, как появились слёзы в его глазах, она видела как ему плохо, видела что ему надо помочь, но ей не давали этого сделать и она только несколько раз повторила – Женечка, Женечка, Женечка – и сознание покинуло её. Потом её долго лечили, делали уколы, приводили в себя.

2. Омут

Через месяц Тамара Владимировна вышла на работу – вышла убитой горем, постаревшей, - надо было жить, надо было бороться с несправедливостью, надо было бороться за честное имя сына; она и подумать не могла, что за месяц в её «Теремке» её предадут и забудут.
Настойчиво зазвонил телефон, ей не хотелось ни с кем говорить, но работа – и она подняла трубку.
- Полиция.
Вместо приветствия услышала она и весь дальнейший разговор прошёл в форме диалога надзирателя и осуждённого – раньше с ней в таком тоне никто никогда не говорил.
Её вызывали на допрос. На неё было подано в РОВД заявление от известного в районе предпринимателя, которому она не могла предоставить место для ребёнка в детском саду. Мест просто не было – очередь на два года вперёд.
Но когда она всё ему объяснила и предложила написать заявление для постановки на очередь, то тот сказал, что очередь для тех, у кого нет денег, а у него есть деньги и он готов сейчас же отдать сто тысяч рублей.
На что она ответила, что здесь не торговая база, не ярмарка и раздражённый предприниматель, громко хлопнув дверью, покинул её кабинет.
Теперь он писал в заявлении, что она требовала от него сто тысяч рублей за устройство ребёнка в садик и даже не приняла от него заявление о постановке на очередь.
Следователь был явно на стороне Бориса, как все звали предпринимателя, да и не мудрено, ведь все кафе, рестораны и гостиницы в районе были его – он всех встречал и провожал, он был всем нужным человеком. А кроме того, идею подать исковое заявление, ему подсказала её помощница – старший воспитатель, которая в отсутствии заведующей исполняла её обязанности.
Потянулись полные тревоги дни и ночи – такой клеветы, такой бесчеловечности она не могла себе представить; мир рухнул для неё, она разуверилась в людях как в разумных существах, она везде встречала только непонимание и злорадство.
Вскоре её пригласил начальник отдела образования – её начальник, - для беседы. Он ей всегда симпатизировал, он всегда её хвалил и всегда говорил, что «Теремок» заслуженно лучший в районе детский сад.
Теперь он прятал глаза, говорил неопределённо, перечислял её заслуги, а в итоге сказал, что есть мнение, что ей лучше уйти с работы. Она ушла.
Она ушла в никуда. Она до этого была всё ещё на плаву, она держалась за соломинку, за надежду, но и она выпала из её ослабевших рук, она чувствовала, что она тонет в этом страшном омуте, название которому……. действительность.
Она не выходила из дома, она перепутала день и ночь, сутками отрешённо сидя в кресле или лёжа на диване в одном и том же халатике.
Она о себе не думала, она думала о сыне, о Женечке, она вспоминала все подробности о нём – какой он статный парень, он уже выше отца, какая у него идеальная фигура, как он начитан, как развит не по годам, какой он умный – она беседовала с ним, она отвлекалась ото всего и, иногда, придя в себя, вскрикивала:
- Женя, Женечка – бежала к нему в комнату, опускалась перед кроватью на колени и обнимая руками пустую постель, прижимаясь к ней лицом, беззвучно плакала.
Она перестала есть, она только пила воду, - пила, чтобы немного успокоиться. Муж уговаривал, убеждал, но ей ничего не хотелось, у неё пропали все желания и чувства, жизнь покидала её прекрасное, молодое тело; время остановилось для неё.
В этот день она почему-то спросила, которое сегодня число и когда муж ответил, что пятница тринадцатое, ей как будто бы стало легче.
Тринадцатое, пятница – чёрная пятница. В пятницу распяли Христа, преданного близкими друзьями. Прошли века, а ничего не изменилось. Толпа как и две тысячи лет назад кричит: - Распни! – думала она почему-то спокойно и миролюбиво – Бог терпел и нам велел.
К утру она забылась тяжёлым сном; она увидела зиму, раннюю зиму: падал крупными хлопьями густой снег и Женечка в одежде заключённого шёл к ней навстречу, он похудел, он стал меньше ростом, снег не давал разглядеть его лицо и она побежала к нему, она обнимала его и нежно шептала: - Женя, Женя, Женечка, - она задыхалась от объятий.                Муж проснулся от какого-то шумного, сдавленного дыхания, подбежал к дивану – Тамара вздрагивала всем телом; он обнял её за плечи, хотел приподнять, но конвульсии прекратились, тело обмякло, дыхание остановилось, сердце не билось. И он застыл над ней, такой, кажется, теперь маленькой, лежащей на большом диване в нежно-голубом халатике и навсегда ушедшей от него.
Его слёзы лились ей на руки, на лицо – они плакали вместе, первый и последний раз плакали вместе.

 3.Осиное гнездо

Жить, надо жить ради единственного сына, говорили ему близкие и говорил он себе, ведь сколько было безвинно осуждённых и скольких потом реабилитировали, и какие известные личности были среди них.
Через восемь лет Жене будет двадцать четыре, а если досрочное освобождение, то – всего двадцать лет – совсем молодой человек – успокаивал себя Евгений Петрович, но депрессия его не отпускала – все вещи в доме напоминали ему о сыне и жене, он смотрел подолгу на них и зачастую не мог сдержать слёз. Отвлекала работа – он приходил в училище первым, а уходил последним – было лето, шли ремонтные работы и зачисления.
Первое сентября прошло как в тумане – он всё делал машинально – живость, эмоциональный задор покинули его, но учебные будни понемногу стали возвращать в знакомую колею.
Шутить, улыбаться он разучился, но работу свою выполнял по-прежнему чётко и ответственно.
Тем временем знакомые адвокаты всё ещё не теряли надежду на смягчение приговора сыну – Евгений Петрович подписывал какие-то прошения, заявления и оплачивал расходы.
В ноябре месяце в училище приехал руководитель департамента образования области с заместителем по кадрам и объявили, что состоится собрание педколлектива училища.
Собрание проходило почему-то в актовом зале, хотя обычно на такие мероприятия собирались в кабинете директора – площадь позволяла.
В президиуме было только три стула – для областников и заместителя главы администрации района – директор сел с краю на первый ряд, - сотрудники заняли задние ряды.
Кадровик департамента объявила повестку дня и зачитала коллективное письмо преподавателей училища на недостойное поведение своего директора.
Подписали петицию почти все – Евгений Петрович был в шоке, он ничего не мог понять, ведь он никогда никого не обижал – что случилось с людьми, как они от него смогли отречься, предать.
Последовали выступления, - сбивчивые, нелепые – что ему только не припомнили, что только не подтасовали, не переставили с ног на голову. А завуч договорилась даже до того, что из-за него уволилась молодой специалист Галицына, что он к ней приставал с комплиментами. Она помнит, как при всех он ей сказал, что Вы прекрасней волн, небес и бури.
Боже мой, думал директор, да ведь Вера Галицына вышла замуж и уехала в Москву, а комплимент – это же шутка, это же Пушкин.
- Это же Пушкин – вслух произнёс Евгений Петрович.
- Знаем мы вас, все вы на Пушкина стрелки переводите – завелась завуч.
Тройка в президиуме хранила молчание, никого не перебивая, никого не останавливая.
Евгению Петровичу стало стыдно за свой коллектив, за своих коллег, за тройку в президиуме – он встал и молча вышел из зала.
К появлению гостей в кабинете он написал заявление об увольнении, передал его вошедшему руководителю департамента, извинился за сотрудников, попрощался и медленным шагом по пустому, широкому  коридору вышел из училища.
Только на улице в сквере жгучая обида двумя руками сдавила ему горло – нечем стало дышать, - он сел на скамейку, откинулся на спинку, закрыл глаза, стараясь успокоиться, но слёзы брызнули из-под опущенных век; утешать его было некому и только ранние осенние сумерки помогали ему – прятали его от чужих, недобрых взглядов.
Теперь он остался один, теперь он свободен от расписания, от режима дня, от вопросов и ответов. Теперь он чужой в этом городе, в этом районе, теперь ему надо ехать туда где колония, где отбывает срок Женя – он будет жить рядом, будет часто видеть его.
Надо только продать дом, надо только рассчитаться с прошлым.
Пришло письмо из РОВД с напоминанием о том, что через два месяца у него истекает срок разрешения на право хранения и ношения огнестрельного оружия. Охотничье ружьё ТОЗ-34 пять лет пролежало у него в сейфе не тронутым – он на самом деле забыл про него.
Ему напомнили, ему напомнили, что у него есть ружьё, - напомнили античное высказывание: «что не излечат медикаменты, то излечит железо, что не излечит железо, то излечит огонь». Совпадение или мистика, или так суждено Богом.
Он стал думать, взвешивать все за и против, он как и Тамара раньше, перестал есть и пил только воду, он перестал бриться и стал похож на Хемингуэя. На Хемингуэя – снова мистика – Хемингуэй и ружьё, - та же дорога.
Он выбрал день – 30 декабря – студенты, которые его ещё может быть не забыли, разъедутся на каникулы, чиновники и бизнесмены на курорты, а похоронным фирмам лишь бы была работа и меньше не нужной суеты.
Утром он встал рано, долго мылся в душе, одел всё свежее, достал ружьё и начал его собирать – с трудом собрал.
Неожиданно раздался телефонный звонок – ему давно уже никто не звонил – тем более так рано. Подумал – брать, не брать трубку, – взял. Звонил адвокат – Верховный Суд заменил срок отбывания в колонии для Жени на условный – его освободили, завтра он будет дома.
- Завтра, завтра будет дома – кричал в трубку адвокат.
А Евгений Петрович не знал, что ответить и только вслед за адвокатом повторял:
- Завтра, завтра, завтра – завтра закончится этот кошмарный год, завтра Женя будет дома, завтра начнётся новая жизнь.