Записка к нему

«Почему, когда ты говоришь с Богом – то это молитва, а когда Бог говорит с тобой – это шизофрения?»

Однажды прошел слух, будто бы Он спустился в наш город, арендовал на денек здание средней школы и принимает всех желающих с их желаниями. Вы представляете, что тут началось? Не знаю, кто на чём, а мы с ребятами для скорости на драконах решили лететь.

Удобная штука – дракон: достал шкурку, расстелил, вдохнул в неё немножко своей «ци», и сразу же шкурка разглаживается, заполняется вся словно теплым воздухом, и вот вам уже готовое летательное средство, компактное, мягкое, ноздрями подергивает, крыльями похлопывает, блестит изумрудным глазом, всяко выражает готовность сиюминутно отправиться в любое путешествие.

Уселись мы с ребятами каждый на своего дракона  и понеслись дружно, стараясь обогнать друг друга, чтоб похвастаться летным мастерством и чтобы успеть к Нему. Школа-то недалеко – да посетителей ведь прорва.

И тут на нас посыпались золотые монеты. Прямо с неба. Сначала их было несколько десятков, мы удивленно смотрели на них, почему-то не пытаясь изловить денежки или уклониться от них. Потом монетки повалили просто тысячами – они падали и падали, настоящий золотой дождь, как в сказках, они уже завалили всю землю под нами, образуя сияющие барханы, и всё никак не кончались. Самое удивительное было то, что ни одна монетка не задела никого из летящих, и даже хвостатых и усатых наших драконов, от изумления разинувших свои пылающие пасти. Золотые капли проливались между нами, и можно было нырнуть вниз и искупаться в весело звенящих потоках, но у нас было дело поважнее – свидание с Ним.

Когда мы добрались до школы, где ждал Он, нас встретили какие-то молчаливые товарищи, в чудных черных одеждах. Кажется, когда-то это были такие специальные униформы – рясы, для тех, кто работал в церквях. Ну, в таких особых домах, где считалось, что Он бывает там чаще, чем в других местах. Ну не знаю я, почему тогда так считалось, в прошлом много темных пятен, да сейчас не о том речь. Так вот те товарищи одни были лысые и даже безбровые, другие наоборот – сильно заросшие лицом и гривой, но все с одинаковыми глазами, в которые с непривычки было смотреть так, как на трехсотваттную лампочку. Ребята начали щуриться и жаться, а Роберт, задира и забияка, зачинщик большинства подвигов в нашей компании, храбро завел беседу: «Шолом, граждане! Это у вас можно записаться к Нему на поболтать?».

«Алейкум ассалям, православные, аллаху акбар, ну сами там понимаете, намастэ и так далее, кто чего помнит о себе, главное – листочки вот возьмите и ручки, сиддаун плиз за парты и каждый пишет на одном листочке Одно Желание. Свое. С этими листочками потом и заходите к Нему по одному, в порядке живой очереди», - забубнили товарищи, раздавая обычные белые листы и простецкие ручки. Все послушно расселись за парты и начали заполнять листочки.
Я тоже начал как положено: «Я хочу, чтобы…» и нет бы настрочить, чего первое в голову прилезло, так ведь захотелось вдруг, чтоб было со смыслом. С Большим Полезным Смыслом. Вспомнились Стругацкие: «Счастья... Для всех... И чтоб никто не ушел обиженным». Но это был бы уже плагиат, а хотелось самовыразиться еще полновесней. Я стал излагать свои мечты о всеобщем благоденствии, чтобы одной фразой охватить всех больных, голодных, бедных, замерзших, одиноких, отчаявшихся, изверившихся, обессилевших, озлобленных и печальных, спящих, которые готовы проснуться, и спящих, которые даже не знают, что есть куда просыпаться.

Я долго корпел над этим предложением, чтоб это выглядело как Одно Желание. Предложение выходило подозрительно длинным, заняло почти три четверти листа, пестрело помарками, дописками и переносами, упирающимися в край страницы. В это время кто-то объявил, что подошла моя очередь заходить к Нему. Чувствуя себя как заочник, готовящийся к вдохновенной отсебятине невзирая на черновик, я сунул листок в карман и зашел в кабинет директора.

У окна стоял Он, в белой просторной хламиде, высокий, хотя может и Она, потому что лица было совсем не углядеть – одно чисто-белое свечение, не слепящее и не пугающее. «Здравствуй», - сказал Он голосом со всех сторон, потом кашлянул, и звук голоса сконцентрировался как будто бы изо рта, как если бы в том свечении было лицо и были губы.
- «Показывай, друг мой, чего написал».

«Здравствуй. Те. Я вот, тут вот, немножко вот…», - голосом того же решительного заочника, запинаясь, ответил я и протянул Ему уже смятый листок. Он взял и начал читать, и я обратил внимание, какие красивые у него длинные пальцы человека немолодого и сильного. Все-таки сегодня Он не был похож на женщину, хотя рассказывали, что иногда Он приходил и в виде Она.

«Ишь ты, затейник, наваял», - прокомментировал он мое сочинение голосом, как будто мягко улыбался. – «А чего ж ошибок-то насажал, торопыга?».

«Ну я успеть хотел побольше», - попытался я отмазаться, жестами показывая, как много хотел изложить и изложил бы, если бы время не вышло.

«Разве это Твое Желание, вот то, что тут написано?» – так же мягко спросил Он. – «О Себе просить нечего, за Себя сказать боязно? Значит, все судьбы мира хочешь одним махом? Молодец, Ты обо всех подумал, а о Себе Ты вспомнил ли, мой друг? Давай-ка, перепиши еще разок, а? Обо всех позаботиться найдется кому», - деликатно намекнул Он. – «А вот о Тебе кто попросит, если Ты сам от Себя прячешься?» - и протянул мне листочек обратно.

Я не нашелся, что возразить, взял листок и вышел опять в приемную, быстро сел за ближайшую парту и на обороте листочка сразу написал, стараясь, чтоб без помарок и ровной строчкой. Одно Желание. Свое. Я написал: «Я хочу быть любовь».

Когда я встал из-за парты и снова пошел к двери директорской, я понял, что уже нет никакой двери, и в здании школы пусто, я остался один, а все посетители, и мои ребята, и товарищи в черных одеждах, и даже мой дракон, оставленный у дверей, - все ушли. И Он тоже ушел, оставив меня с моим листочком - до следующего раза?

На месте, где была дверь в директорскую, теперь висело зеркало в полный рост, и в нем отражался я, растерянный, с листочком в руках, на котором проступали занятной вязью буквы кириллицы, складываясь в красивые чужие слова «Нарекается… Любовью…», и на поверхности зеркала той же вязью чья-то невидимая рука рисовала белым «.. и на земле, как на небе…», и губами моими кто-то заканчивал во веки веков аминь, как будто мягко улыбался.