Пути, которые, как нам кажется, мы сами выбираем

 

Жизнь сама по себе не является ни злом и ни бла-гом, все зависит от того, во что мы ее превращаем. Мера жизни не в продолжительности жизни нашей, а в том, как мы ее использовали
Человек – по сути, пленник,
Заключение несет
Меж рождением и смертью.
Призрак жизни нас влечет.

Смерть пришла, лишился жизни,
Все уходит, чем он жил.
Как и память об отчизне,
Той, которой он служил.
Чем более анализирую жизнь и смерть, которые пришлось мне наблюдать, тем более убеждаюсь, что слу-чайностей не было. Каждый шел путем, который  избрал для себя изначально, пусть и неосознанно, но, как ему ка-залось, вполне обоснованно.
Тот выбирает сложный путь,
Ведущий к цели прямо,
Он познает явлений суть,
Натуженно, упрямо.

А у другого путь иной -
Препятствия обходит;
Он страсти служит «неземной»,
Объект ее легко находит.
Оказывают ли родители изначально влияние на путь избираемый?  Наверное?.. Во всяком случае, они от-крыто радуются успехам и печалятся неудачам тех, кого породили. Они так и светятся светом ярким, запоминаю-щимся, чуть ли не бросаясь в объятия друг друга, при до-статочно видимых биологических подвижках в жизни своих чад, ненаглядных: «Подумайте только, он уже сел… он уже встал…он пошел…он заговорил…»
Учитываются ли при этом особенность каждого, что у появившегося на свет свой темп жизни, определяе-мый, скорее всего, врожденными качествами, о которых, возможно, сами родители и не догадываются?
«Мой в одиннадцать месяцев пошел!» - говорит од-на женщина, делясь с подругой своею великою радостью.
«А мой, - подхватывает та, - в восемь месяцев!» Нотка превосходства откровенно звучит в ее, звенящем медью, голосе.
Разговор продолжается в таком же духе, хотя сам факт начала ходьбы маленького человека, в потоке време-ни, не бывает решающим, если он только, естественно, не слишком  затянулся в необозримо далеком.
В деревенской глуши, на полатях,
Здоровенный детина лежит,
В балахоне, похожем на платье…
Зычно крикнет – избушка дрожит!

Аппетит у него распрекрасный,
Да и тело -  горою гора!..
Научить бы ходить, так напрасно,
И жениться давно бы пора?..

Так бывает, - на то и былина,-
Он от старцев водицы испил,
И поднялся с постели детина,
Полный радости, жизненных сил!

И оставил село Карачаево,
Да на Киев направил коня,
Там Илюшу увидеть не чаяли,
Прискакал-то всего за три дня!
Вот ведь чудеса, какие встречаются в сермяжном товариществе, да на Руси Святой! А не будь чудес, у Ильи Муромца от лежания того, многолетнего, пролежни б об-разовались с корыто величиной, а саму лежанку пауки бы паутиной заплели. И был бы богатырь русский на кокон шелковичный похожим. Ан, нет! Вскочил Ильюшенька на ноги, резвыми ставшими, натянул портки из холстины дерюжной, подпоясался мечом, оседлал Сивку, да айда на Киев-град, с басурманами печенегами силой меряться…  Одолел таки лень богатырь земли Русской, и, ни разу ме-чом не орудуя, только дланью своей молодецкою дей-ствуя, с самим Соловьем-разбойником справился! Одолел, да в котомку и посадил! Ох, и велика, наверное, та котом-ка-то была?..
Знакомишься с былиною, и мысль сама собою, напрашивается:
«Вот так бы, каждому, ногами слабому, и следовало во время сказать: «Брысь лень под лавку! Да самому на ножки резвые поскорее подниматься!»
А что же с моим героем, непридуманным, происхо-дило?  Могли с ним такие чудеса приключиться?
Да, нет, мой герой, - совсем иной. Кто позволил бы ему во времена небылинные на печи возлежать тридцать лет и три года?
Да, мой герой, совсем иной:
Характер – непоседа,
Он тощий телом, но живой,
С пеленок начал бегать.

Следи за ним – не уследить!
Он в ссадинах и шишках,
Хоть кажется, что жизни нить –
Тонка, и даже слишком!
Подвижность останется надолго одной из главных особенностей моего героя. Перемещение в пространстве станет для него необходимостью на долгое время, хотя настоящим путешественником он так и не станет. Что-то постоянно будет ему мешать? А это, в конечном счете, станет основной причиной считать, что не в том состоял выбор пути его.
И то ведь, каждое активное движение продуман-ным быть должно. Не станет же Петр, как назвали его при крещении (пусть и простят меня силы небесные, что с именем героя я наперед забегаю) на скалы лазить. Ума у него хватало, чтобы мысленно повторить слова Эккле-зиаста:
«Все это суета сует и всяческая суета». Ибо нет в этом действии, скалолазания, ничего иного, кроме жела-ния чем-то выделиться из других, ему подобных, пусть малостью какою-то, даже схожего на подвиг, а скорее на глупость несусветную. Подвиг во имя добра совершается, для защиты от зла. Даже сказочные герои из малых стано-вились великими, поскольку на защиту обиженных меч  свой поднимали. А так?.. Суета сует!..
Похоже, когда хвалиться нечем, ничего путного для прославления имени своего не находят, начинают пыль в глаза пускать. Само желание выделиться из ок-ружающего – природно. Оно свойственно многим видам представителей живого мира. Только у человека по сравнению с животными возможностей «показать себя» умным,  демонстрировать свои «семь пядей во лбу» незачем. Они своими действиями обращали на себя внимание, не бегая по улицам. Те, кто обладал силой и ловкостью, устраивали бои. Не все они были уверены в благоприятном исходе турниров, но желание не пасть в глазах «прекрасных дам» и надежда заставляли рисковать.
Часто люди бравируют там, где ума хватало для осознания свой физической слабости. Или обращали вни-мание на иные способы выделиться, ну скажем, одеждой (цвет, качество материала, покрой, украшения). Следует заметить, что первенствовали в этом виде состязаний мужчины. Восемьдесят процентов предметов одежды,  но-симых сейчас женщинами, за исключением юбок, прежде относилось чисто к мужской одежде. Наступление жен-щин продолжается. Впрочем, для нее украшения и в древ-ности играли немаловажное значение.
Ограничения становились непреодолимыми, если в права входила бедность.
Бедному только и оставалось демонстрировать пре-зрение к одежде. Он говорил пренебрежительно: «Сверху шелк, а в брюхе щелк», понимая, что содержимое этой об-ласти тела сразу не проверишь.
Наше с отмашкою - «Ладно!»
«Авось да, небось!» и  апатия…
Желанье одеться нарядно
У бедности вечно в объятиях.
Можно выделиться  пренебрежительным отноше-нием к быту своему
Жизнь свою называет собачьей,
А жилище свое «конурой».
Водку пьет, тонет в дыме табачном
В ресторанах вечерней порой.
Да мало ли случаев имеется, чтобы ширь натуры показать и другие «таланты» природой отпущенные? И отправляется человек покорять вершины, глубины, полю-са, высоты, да мало ли еще чего? Если поблизости нет че-го-то, которое возможно было бы покорить, ищут повод для иных соревнований. Кто больше съест, кто больше выпьет!  Смотришь на все эту глупость чудовищную и ду-маешь: «А может глупость и создана для того, чтобы чело-века отвлекать от важных дел?» Во всяком случае, для лю-бой власти глупость нужна для того, чтобы  за вершину ее держаться. Глупость даже в таком важном историческом документе, как Библия, место себе нашла.
К примеру, как ни пытаюсь я представить Самсона библейского героем, никак не удается. Ну, скажем,  зачем ему нужно было пасть льву разрывать? Задушить – иное дело. Шея для того и создана, чтобы этим делом заняться.  К тому же, мне не совсем понятно, что лев делал в вино-граднике, когда туда по нужде направился Самсон? Ну не виноградом же лакомился царь зверей? То, что ему захо-телось Самсона съесть, это, скажем, явление естественное, природное. Разве мог хищник устоять против искушения полакомиться горой свежего, сочного мяса, так беззастен-чиво аппетитно выглядевшего? Не ожидал царь зверей, что с виду неповоротливый, да к тому же, в меру упитан-ный человек, не только разорвет ему пасть, но и выкинет тело из шкуры. Что поделать, поплатился шкурой своей за недальновидность львиную! Ну, а дальше, еще непонятней становятся деяния библейского силача. Зачем нужно было вытряхивать из шкуры зверя? Я понимаю еще древних греков, когда Геракл их Немейского льва убил, то  из шкуры его плащ себе сделал; вместо воротника грива косматая, лапы вместо застежек. А этот, Самсон-то, вытряхнув тело из шкуры, бросил шкуру наземь, как вещь ненужную. Хорошо, что пчелы дикие «умненькими» оказались, приспособили шкуру ту себе под улей.  Правда, за всю историю человечества, если ее всю внимательно просмотреть, это единственный, невероятный, и  сам по себе уникальный случай использования шкуры животного для такой цели. Пчелы не плотоядные насекомые, а поэтому биологических объектов для устройства гнезда никогда не используют. Что поделать, странные какие-то пчелы прежде были, к тому же и добрые до невероятности. В благодарность за шкуру они позволили Самсону своим медком побаловаться, не искусав его до смерти, а могли б?
Но тот герой из иудеев, народа осторожного и мыс-лящего, жил в библейские времена, когда чудес встреча-лось видимо-невидимо, почти на каждом шагу!
Попробуйте только представить себе, чтобы ослица сегодня заговорила так, как это сделала ослица пророка Валаама?
А вот мой герой, хоть и мал был, хоть и рано стал пользоваться своими конечностями, силой великой не от-личался, но с нормальным содержимым черепа не бежал, искать приключений на свою голову! Почему-то не явля-лись к нему мысли глупые: побывать на полюсах земного шара, познакомиться с каннибалами на Океанийских ост-ровах, да с народом властным шашнями заняться...
Но отставим в сторону такое благое действо, как перенос своего тела в пространстве при помощи ног. Оно свойственно большинству живых существ, и пальма пер-венства  в нем человеку не принадлежит. Вот в чем пре-имущество человека, так это во владении словом. Пусть и  не все человеки становятся Цицеронами и Квинтилианами, мастерами риторики, но пользоваться словом, да еще во имя лжи умеет большинство. Поэтому все родители следят за моментом начала человечка речью пользовать ревнивее ревнивого!
С  какой только гордостью женщина-мать говорит своему мужу: «Ты знаешь, Ванечка,  сегодня наш Игорек назвал меня мамой!»
Естественно, гордость матери закономерна и твор-чески важна:, ей удалось выбрать из лепета сына,  одну, да-да, вы не ослышались, одну, единственную, согласную букву «м» в сочетании с гласной – «а». Самую малость ухватить удалось, но мать из этого далеко идущий вывод сделала. А ведь, ребенок помимо согласной «м» произно-сил еще и букву  «в» и букву «д», да и другие тоже. По-нять можно ребенка, действительно он выполнял тяже-лейшую работу овладения согласными, произношение ко-торых и составляет величайшую трудность овладения ре-чью вообще, а буквы «р» в особенности. Но мать ждала одного, самого приятного для ее слуха слова. Пусть ей и послышалось только оно, но теперь, поверьте, она станет настойчиво вдалбливать в головку сына слово «мама». И добьется своего, можно в том не сомневаться, ведь это превратилось теперь в саму цель ее.
Как приятен слуху лепет,
Это – не мычание,
Хоть малыш не слово лепит, -
Слоги, окончания.
А  главное, на мой взгляд, в описанном событии было то, что ребенок показал саму способность говорить. В немоте  его обвинить теперь было невозможно. А ведь все могло быть иначе.
Не останавливая взгляд,
Он водит круглыми очами,
И много, много дней подряд
Мать будит темными ночами.

Проснется та, а он мычит,
К ней просто тянет  руки,
Заговорила мать – молчит,
Иль издает пустые звуки.

Ведь понимает мать, что речь,
Всему является основой.
Что опускают в ножны меч,
Когда звучит стальное слово!

Но, как добиться от него,
Хотя бы понимания?
Добиться б  слова одного
За долгие страдания!..
Наблюдения за речевыми характеристиками людей, знакомых нам, приводят иногда к поразительнейшим ре-зультатам. Слово, подаренное нам, людям в пользование, никогда не останавливалось в своем развитии. Общение людей, говорящих на разных языках развивали «слово».
Но, как использовать дары,
Когда стараний мало?
Иль ждать удачи до поры,
Чтоб слово сказкой стало?

Как выразителен язык,
Коль правильностью правит?
Засоренный язык безлик,
Он Бога не восславит!

Он глубиной своей хорош,
Он жив и музыкален.
А обеднен, ценою в грош,
Хоть грош был уникален -

Чеканился из серебра
И в Праге, и Варшаве,
Немало скуплено добра,
Но не к грошовой славе.

Проста речь сухостью листа,
(С дерев срывает осень)
Так речь изысканно чиста,
Засорена  – не очень!

А рифма звонкая и ритм
Слов чудных украшенье.
Способность красоту творить –
Не частое явление…

Слова, построенные в ряд –
Начало и основа.
Судьба позволит, полетят,
И сказкой станут снова.

Слова, как яркие цветы -
Стих радугой зажжется.
Страданья, тайные мечты,-
Все музыкой прольется
Зная детали мифа о Медузе-Горгоне, олицетворяю-щей концентрацию беспредельного зла, удивляешься мышлению древних греков, породивших это сказание – смерть Горгоны рождает крылатого коня Пегаса. Поэты всех времен, как и встречи с музой поэзии, ожидали мо-мента, когда их подхватит Пегас и отнесет на Парнас – место пребывания Аполлона и муз. Позднее под словом  Парнас подразумевали сообщество поэтов.
Как мне понять? Пегас рожден
Душой чудовища – медузы
И всем поэтам служит он,
Совместно с юной музой.
 В одной семье растут, одинаковое воспитание по-лучают, один и тот же запас слов используется, а такими разными дети, вырастая, становятся. У пожилой деревен-ской четы, носящих фамилию Мальцевых, было три сына и три дочери. Родители почетом и уважением среди сосе-дей пользовались, словами не швырялись, но если говори-ли, то слово к слову прилаживалось, дельная мысль лепи-лась. А дочери их на селе считались самыми болтливыми, хотя к беспутным не относились. Переговорить их никому постороннему не удавалось, а соревнований между собой они не проводили, и тем для разговора предварительно не искали. Трещали, как трещотки, никому слово вымолвить, не давая. Младший сын – Родион словоохотливым не слыл, правда, и умом тоже не славился. Был внешне сдер-жан в чувствах, но не в действиях. Ему нравились все де-вушки села, без разбору, но ответных чувств к себе он ни-когда не замечал. Что-то находили женщины в нем такое, что заставляло их держаться от него на значительном рас-стоянии. Так, что в успешных любовных приключениях парня не упрекнешь. На селе он не задержался, покинул его, опасаясь привлечения к суду за хулиганство. И то, для этого у него опасения появились тогда, когда достоянием гласности стал случай мести его очередному объекту люб-ви, отвергнувшей публично его признания. В ночное вре-мя совершил Родион акт дефекации на коврик, лежащий у входа ее дома. По сути своей поступок, более подходив-ший детям дошкольного возраста, он вызвал небывалое оживление на селе. Крестьяне не прощают взрослым ша-лостей. Пришлось парню собирать «манатки» и убираться! Вскоре началась Отечественная Война, и Родион погиб на фронте. «Пал смертью храбрых», как в похоронке, при-шедшей с фронта, указано было. Средний брат, Дмитрий, был не только словоохотливым, но даже писал стихи, правда, прескверного характера. Видимо, он пытался под-ражать А.С.Пушкину, о том говорит факт тот, что прежде в доме книг не водилось, а тут, неожиданно для всех, кни-га избранных произведений великого писателя на стол легла. А в ней появилось много закладок, указывающих на те страницы, которые привлекли особенное внимание Дмитрия. И появилась тетрадь в косую линию со стихами  нового русского поэта. Таким образом, тетрадь и была оза-главлена. Каждая стихотворная строка буквой крупной с невероятными завитушками начиналась. Смотришь на та-кую, и представляешь, с каким старанием, автор стиха, высунув язык, выводил ее. Этой книгой и ограничилось знакомство Дмитрия Мальцева с русской поэзией. Книгу со стихами  Пушкина он берег, и огорчился, когда дочурка его, трех лет от роду, решив последовать стопам отца, химическим карандашом всю ее, от корки и до корки, исписала. Губы, пальцы и язык «поэтессы» после этого были ярко фиолетовыми, и долго не отмывались. Девочка брызгалась фиолетовой слюной и пальцем показывала на язык.    По-всему чувствовалось, что вкус химического карандаша ей не понравился. И к книге она более не прикасалась. Впрочем, и значительно позднее, когда она превращалась из подростка в девушку, а из девушки в женщину, книг она не жаловала. Непреодолимая лень к науке появилась. Недаром гово-риться:
«Учение – мука для лентяя, умеренность мука для транжиры, а воздержание от спиртного – пьянице»  Но вернемся к Дмитрию…
Неплохо Дмитрий научился разбираться и в мате-матике. Почуяв его особенные способности в этом направлении, руководство сельпо, где он бухгалтером ра-ботал, ревизию назначило и пыталось привлечь его по суду за подлоги в книгах бухгалтерского учета. Не понимали, наверное, того,  что эта математика позволяла Дмитрию жить относительно «прилично», как тогда было принято говорить о прожигателях жизни в нашем скромном советском обществе.
Что касается старшего, Якова, то он считался са-мым, обиженным Богом,  жителем села. Был он невероят-но силен. В округе равного по силе ему не находилось. Он долго, даже слишком долго, учился говорить. Но, кажется, все возможности обучения иссякли. Язык его не выгова-ривал большинство букв. Глухонемым его нельзя было называть. Он не был глухим, хотя низкие звуки не слышал, зато высокие звуки он отлично различал, только ими и пользовался. Говорил он быстро-быстро,  но из его речи понять что-либо было просто невозможно. Детский лепет по сравнению с речью Якова, мог бы  казаться изысканным творением языка. Из всех слов, произносимых им, можно было лишь уловить имя собственное. Оно звучало: «Яка». Как ни странно, мать отлично понимала сына, и тот только ей одной поверял свои тайны и страдания. Женщины боялись Якова, сло-жением напоминавшего медведя. Что-то, неуловимо звериное проглядывало во взгляде его зеленых глубоко посаженых глаз. Боялись его гнева и мужчины. Особенно после одного случая, происшедшего в период проведения коллективизации на селе. Группа местных богачей долго охотилась за председателем сельсовета. На него была устроена засада вблизи небольшого деревянного моста, переброшенного через безымянный ручей. Близилась июльская темно-серая полночь, время, когда обычно возвращался предсельсовета к себе домой. Переходить через мост ему было обязательно. Обходного пути не было. По какой-то причине председатель на этот раз задержался. И так уж судьбой было задумано, что со-вершенно неожиданно в темноте показалась фигура «немого». По-видимому, находившиеся в засаде ошиб-лись, приняв Якова за местное советское начальство. Ко-гда Яков ступил на мост, один из заговорщиков нанес ему удар колом по голове сзади. Наверное, удар был хоть и достаточно сильным, но не отличался точностью. Разъяренный Яков развернулся и молниеносно бросился на обидчика. Колом вблизи действовать стало уже невозможно, и «бандит» пытался нанести удар ногой, но «немой» оказался слишком проворным, ухватив против-ника за ноги, он поднял тело высоко над землей и  ударил им об ограждение моста. Сдавленный крик, и сильный, здоровый мужчина свалился с переломанным позвоночником в воду ручья. К этому моменту еще шестеро подбежали к месту «битвы». Яков действовал быстро и решительно, словно только борьбой всю жизнь и занимался.  Схватив за ноги подбегающего, он стал действовать телом его, как палицей, круша «бандитов». Только одному удалось убежать живым. Все остальные погибли. Вернувшийся домой Яков, долго жаловался матери на недобрых людей, которые его обидели. Мать, положив, голову сына на свои колени, мягким спокойным голосом разговаривала, поглаживая ему волосы, успокаивая, как она это делала в годы раннего детства. Немой уснул, по-детски всхлипывая во сне. Потом был суд. Из показаний «бандита», оставшегося живым, можно было понять, что же произошло на самом деле. Перево-дчиком на процессе была мать. Перевод ее свидетельство-вал о том, что уровень умственного развития «потерпев-шего» остановился на самом раннем периоде детства. Вскоре и сам победитель ночного сражения ушел в мир иной. Причиной стал перитонит на почве гнойного аппендицита. Следует учитывать в этом случае не только состояние медицины того времени, но и поведение боль-ного, отказавшегося от операции под предлогом того, что доктор «Яку» зарежет.
Вот, какова цена «слова» на примере одной семьи, вырастившей немого. А сколько немыми и безъязыкими становятся, когда на них лик начальства грозно глянет?..
Важна вера в силу слова,
Хоть и без понятия.
Пусть то слово – не основа
Чуждому занятию.

А потом слова поступят
Слуху в услужение.
Время доброе наступит,
В смысле, - размышления.
Говоря по этому поводу, я предлагаю вспомнить фразу, пришедшую к нам из глубокой древности:
Платон говорил: «Афиняне заботятся преимуще-ственно о богатстве и изящности своей речи, лакедемо-няне – о ее краткости, а жители Крита – об изобилии мыс-лей, нежели о самом языке».
Что касается главного героя моего повествования, то, пусть он и не был Иоанном Златоустом, но даром речи не был обижен. Правда, первым словом, которое малень-кий Петр твердо произнес, было не «мама» и «папа», а требовательное на тот момент слово: «Пить!». И чтобы взрослые не превратно поняли его, произнося это слово, ребенок указывал пальцем на кружку. В момент требова-ния пить, в кружке, на которую ребенок указывал, находи-лась не вода, а вино. Впрочем, это не было подсказкой судьбы, и совсем не свидетельствовало о выборе профес-сии – стать в будущем дегустатором.
В России и без него дегустаторов было великое множество, а после развала страны это число еще увели-чится за счет женщин и детей. Ликвидация возможностей увеличения их числа станет важной государственной про-граммой, правда, невероятно трудно осуществимой!