Я здесь...

                -------След наш равен длины жизни,что по ту  сторону  удовольствия.
   Я расскажу тебе о происходящем, совсем еще так щекотливо раздражающим мою память. Возможно я слишком восприимчив к происходящему, особенно, окружающих нас, к тем, кто спешит на своих двух ножках куда-то, к тем мечтающим, догоняющим. Это событие имело несколько продолжений но будет справедливым с моей стороны рассказать именно то, что лицезрел собственными глазами. И сделать это не представляло собой труда…но мне нужно разгадать, уяснить одну странную деталь, вскрыть один невзрачный оттенок, впоследствии не дающий покоя.
   То, что произошло во мне самом, четких следов не оставило, ведь наблюдение – сестра обмана. Я увидел нечто противное и гадкое, к тому же к этому всему добавилась цепочка не понятных совпадений и недоразумений в попытке обьяснить которые я и принялся за это изложение. Но не стану отвлекать их описанием. В общем – то я ощутил отвращение, но отвращением оно было совсем мало чтобы сейчас накотить еще одну рыхлую волну зловоний и было достаточным, что бы раскрыться во мне удовольствием.  Не трудно наблюдать за действием если участь твоя в нем не возможна, когда тебя нет. Ни здесь, ни там тебя не узнать.
   Мелкий поселок, не так и далеко от города, прямим волоском делила пополам междугородняя трасса. На одной их двух остановок, расположенных как раз на против одна другой, мне и приходилось начинать утро, в ожидании переполненного автобуса. Ты, наверно, с этим тоже знаком, не так ли? И вот на этой остановке я, в который раз, мог видеть человека…Странного человека.  В этот раз он раскрылся совсем по-другому и явно что-то выжидал, чего-то желанного, прелестно  -  влекущего, того что вот-вот придет и будет его, осталось немножко подождать, совсем чуть-чуть и это ожидаемое явится, покажет свои усики и будет только его, его и не чьим больше.
    Но осталось совсем не много подождать!
    Ах, если это «не много»  привычно вышколенному рассудку; подкаблучный грохот прохожих и вместе с ними – чередующихся дней, а ноги незнакомца это ожидание принять не в силах, вроде организм инородное тело: как не ловкий, выдуманный танец принуждения выглядели со стороны эти маленье шажочки и притопы. Он пляшет? Он убогий? Тогда пусть просочится плазма и тело обретет нужные формы и пропорции, морфометрия ликует  сплевывая остатки человечины. Пусть все свободно изменится, возможно тогда и мне бы не пришлось наблюдать это убогое зрелище? Да, нужно все изменить! Здесь, на автобусной остановке,  так легко стать революционером.
   За спиной – шорох велосипедных протекторов – велосипедист стало быть…Отдаляется.
   Такое удобное местечко здесь, и так знакомо, что утыканные в землю предметы, пешеходы, даже погода уже являют собой нечто постоянное, неоспоримо явное. От этой парализованной постоянности пахнет потом и тревогой. Волнение поглотит тебя с головой – останься только один на один с подобной постоянностью. Чашка на моем столе тоже постоянна. Постоянно все, к чему нет доступа, значит  и я постоянен. 
    Оборванец напротив меня вовсе и не пытался ловить автобус (мне так казалось) но маленькими шажками вперед и назад вдоль трассы. Это какой-то больной, нелепейший танец. При этом окаменелой монотонности туловища можно только поражаться. Бревно…  Он ошивается здесь уже дня два и как не странно я все еще не разглядел лица. Будь оно настенным зеркалом – не стоило усилий опознать ту глубокую белесую дыру; но здесь скорее яма, а грубый подбородок явно в конфликте с округлыми, по-детски наивными щечками. Благо мой автобус будет совсем скоро и я уеду с этого места. Но как категорично он играет свою роль! Но для кого? Разве называется актерством то, что играемо для себя? И разве не тождественно с актерством то, что называемо обманом? А ногам на это все равно, их удел танцевать, они вовлечены, они задорны, ступни месят пыль а бревно на них в ответ покачивается со стороны в сторону: то клиниться, то в исходную, преданный сторож своего ожидания. Как бы не умиляла вакхичность наблюдаемого танца местами она сдавала позиции марионеточности. Как заведенные лапки игрушечного жучка повторялись эти не хитрые движения, иногда как бы коверкая, внося в него что-то несуразно новое, неумелое, как не опытному мастеру трудно повторить два одинаковых штриха и при этом не испортить уже имеющиеся наброски.
   На этом мой рассказ тебе должен прекратится, уста умолкнуть а мысли  - остепенится. Не понятным показалось выражение того лица, той сероватой дымки вдоль пути. Я не знал, смотрел ли он на меня или нет, знал ли о моем месте пребывания и то, что я тщетно пытаюсь его разглядеть… Та дымка изображала лицо. Лицо – изображало человека. Изображало! Лицо отдающее, жертвующее. Подобной мимикой полна физиономия трудолюбивого работника, выдавливавшего улыбку при встрече с шефом или, с другой стороны – официанту, приносящего ее в жертву своему плохому настроению, поскольку домашняя канарейка вновь решила весь кроссворд.
   Мимо проехал автомобиль и просигналил незнакомцу, тот приподнял трясущиеся от удовольствия руки и закричал: «некогда не забуду!».
   Гримаса и правда носила оттенок жертвенности а  тот, смирившись, похоже рассуждал: « отдам-ка я этому неумелому актеру свои ноги а тот пусть играет и шлифует мастерство, но я свое не упущу, я не должен пропустить свое». Затаившись он следил за проезжающим транспортом: зелененькие, синенькие, ха.. – красненькие, большие, маленькие – эта разнообразность! Почему бы и не насладится передвижением этих машинок, состоящих же из тысячей деталей?! Личными достоинствами тот наверно не обладал, выяснить что-то конкретное не представлялось возможным. От него шел цвет – это лучший способ характеристики наблюдаемого. Грязь…Застегнутое на все пуговицы пальто (совсем не по сезону, ведь уже почти лето), с толстой платформой грубые сапоги, того же цвета и дымка, то есть кожа, напоминавшая серую пылевидную дымку.  Но ведь лиц таких, ведь дымок миллионы… Может я сам предавал тому образу излишнюю эмоциональность, ведь иногда казалось что за мной тоже велось наблюдение и тогда что-то теплое и липкое, карамельное текло по моей спине, ползло по мышцам, перекатывалось позвонками, белые кости омывались этой жидкостью и ставали слаще, она остывала на рубашке в виде тоненькой пленки  а во рту появлялся привкус карамели. Когда трасса лишалась автомобилей, в моменты затиший, с той стороны можно услышать бормотание, что-то вроде : «много уже умерло» ,  это повторялось пару раз и резко прекращалось. Сероватая дымка расходывала свою страсть размеренно, по-немногу, нужно было оставить и на следующий подходящий момент.
   Вот новая волна  автомобилей и я почти оглох от шума. В моем виске жужжит комар. Ничего не слышно. Заинтересованность субьектом пала до ничтожности, да не припомню что бы люди несли собой интерес насколько долго, насколько хватало моей собственной фантазии, они забавны в микроскопе.
   Вот-вот должен подойти мой автобус, уже самое время, но он, кажется, как всегда не много задерживался. А сейчас не дает покоя факт присутствия неизвестного…Когда я видел его впервые, не могу вспомнить? Только прожитое «завтра» может ответить за «сегодняшнее» единство и погруженными как водоросли в его всех однажды обнаруживших «себя». Чашка стоит передо мной рябя глаза синюшным орнаментом… Веду указательным пальцем по внутренней стороне ее ручки. Изгиб насколько заносчив что трудно пропихнуть в его палец. Остановился. Единство еще здесь есть – никуда не делось. Возле чашки – шершавое пятно. Сухое. Оно вчера было кофеем. Вчера пили кофе. Я пил вчера кофе?! Моя долонь прошлась шероховатостью. Не холодно. Пил кофе из этой чашки. Пил, догадываясь о шероховатости; дерёт по коже. С легкой заносчивостью левая рука подвинула чашку, там кофейный сухой полукруг,коричневая,умервщленная поверхность. Шероховатость на столе, но пальцы не причем!
   В трех шагах от облезлого придорожного знака шарами катались в пыли два воробья: делили пищу  гомерически вопя. Более проворный остался не с чем, ведь желудок больше в оппонента.
   В стороне, от заправочной станции, затрещал автомобиль; с ревом вошел в поворот мотоциклист на пути в другой город; вот, сзади меня, ломкий хруст неухоженной велосипедной цепи а сразу за ним – суетливый стук женских каблучков. Здесь работа женских ножек имеет такой причудливый результат: обувь похрустывает мельчайшими камешками милее и слаще терки по зерну, соскальзнув с одного – со второго раза попадешь на камешек обязательно, что выльется в низенький звон. Как наслышишься этими мелодиями…Отскоками и соскоками.
   Воздух разрезан колокольчиком – открылась дверь магазина. Посетителем оказался парень, одетый не много по-щегольски…Разговора не слышно.
   Опережая старую, отечественную легковушку, несется «скорая». И как всегда одно лишь эхо сирены выдает ее зрителю, ведь колеса имеет бесшумны. Да, я привожу лично мной установленный факт – колеса всех «скорых» невозможно услышать. Кто знает, возможно именно по этому им на крышу креплят сирены, чтобы не оставить ту совсем отчужденной человеческому уху? А грузовики внутри совсем пусты: окаймляющий корпус а внутри – гуляка-ветер. Одни предполагают что там нет даже водителей и потому они так безалаберно ездят. Вследствие пустоты и воздушной легкости вот и приходиться их грузить всевозможным хламом, всем что не попадя, предавая им больше веса в преодоление неровностей поверхности. От всего этого и шумят неимоверно их колеса.
   Ограда. Рыхлая…на против, через дорогу. Пусть даже так, но заглянуть меж редко сплетенные прутья железа получится и отсюда. Синее небо. Там тоже синее небо. Такое же синее, или его талантливая копия. Сакраментально светлое и тихое. Но так не хочется называть это небом, да и первое впечатление, оно… Вельветовые,  жилистые облака. Лишение чувств случилось добровольно. Может быть это и к лучшему, ведь от молодой шелковицы повеяло капчоностью, возможно колбасой. Известно что запах идет от истоптанных плоских туфлей: плоские, мятые, щекочут камешки натертую мозоль. Тут в пыли – редеющий сосновый лесок, нервно виляющие тропинки, щелки, лусочки, прочерченные брюшком жука. Эта вот пыль ездит, как мы, автобусами. По правую сторону – ямка, здесь небольшая скомканная красная коробка. Она была вчера и позавчера, близко, почти соприкасаясь – что-то белое, почти прозрачное, его безвучно колыхает ветер. Догоревший до основания окурок не представлял собой интереса. И тут два знакомых воробья в ожидании окурков (это их пища). Сама природа их создала такими, употребляющими в пищу окурки, оперение это подтверждает. На той коробке выцарапана явная несусветица, либо от солнца и влаги она так преобразовалась: явственной есть окружность и что-то напоминающее прямую или царапину. Можно ли твердить что это та самая Дельфийская змеиная колона так естественно проявила себя, нашла себя в скромной красной коробочке? Бледная черта со змеиною головой… Понимаю что все антураж, дешевая бутафория и абсурд. Я не имею никакого к ней отношения. Я сам по себе… Есть чашка. Она с кофеем. Холодное кофе не согревает. Беру ее и отодвигаю. Холодный рельеф орнамента. Приглушенный скрип о крышку стола. Чувство полукруга с остывшего кофе. Близко. Его шероховатости перебираю пальцами левой руки. Чашка пуста – я ошибся! Ёрзаю пустой чашкой по крышке стола, пустой сосуд скользит в обманутой руке :вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Керамическая челюсть дерет об остывшие пятна – мой стол белеет в каждом взмахе. Тихо и нежно – стол белая бумага, на ней рассыпана кофейная пудра. Пустая чашка – я обманут, но здесь не далеко есть ветка, нагая, согнута серпом, но я знаю что там растет плод. Он бросил румянец из-под пластмассовой кожи – мне здесь не место. Я знаю где яблоко, хоть ветка собой ущербна, ведь мне не нужно ее обнажать! Знаю…И мошки уже слетелись на белое покрывало стола они ведь чуют фруктовый запах! Ничтожные черные точки метаються белой бумагой догадываясь о спелости, сочности. Одна сорвалась и полетела в темноту. Ее нет. Остальные никогда не заметят пропажи. Провел чашкой по столу – запах кофе сушит нёбо. Оно было выпито вчера. Чуя неладное мошки подались в темноту. От обмана в темноту и неизвестность. Чистая бумага освобождена от грязи.
    - « Я никогда не забуду!».
Проезжая легковушка би-бикает неизвестному. Тот поднимает руки и радуется. За ней и автобус – тоже самое… Я простоял уже пол часа и малость устал… К изрядному удивлению я позже узнал что свой автобус как-то умудрился пропустить.