Ленинградцы

27 января в Петербурге отмечают День Снятия Блокады. Мой дедушка был одним из блокадников, работал на хлебозаводе, вовевал на Ленинградском фронте. Моя бабушка с двумя дочками оказалась в окупации под Ленинградом. Голодали, моя будущая мама, маленькая 4-летня Наташа, перенесла рахит, от голода она была круглая как мячик. Моя тетя, 11-летняя девочка, добывала пропитание под час с риском быть отправленной в концентрационный лагерь или просто быть убитой. Они ничего не знали о дедушке и старшем брате. Связи с ними не было до конца войны, старший брат так и не вернулся. Для меня блокадные истории это не листок из прошлого, это жизнь моей семьи. Судьба, кстати, часто преподносит мне интересные встречи. Вот одна из них.

Это случилось в 1995 году, дождливой ленинградской осенью. Троллейбус медленно тащился по Литейному проспекту, а усталые пассажиры тоскливо разглядывали в окна бесконечную пробку до самого Невского проспекта. Троллейбусы это вообще самый медленный вид транспорта, а Литейный – один из самых загруженных проспектов города. Троллейбус двигался со скоростью три метра за 5 минут, и надежда куда-либо попасть вовремя практически испарилась. Очередной раз мы остановились напротив Мариинской больницы, одной из самых старых в Петербурге. Глядя из окна на давно неремонтированное здание, я вспомнила невеселую историю как однажды, навещая больного в этой больнице, сама потеряла сознание и оказалась на соседней с ним койке. Это трагикомическое приключение вызвало улыбку, и я невольно отвернулась и оказалась лицом к соседу. Ну нельзя же в самом деле смотреть на больницу и улыбаться. Рядом со мной сидел пожилой мужчина, он тоже смотрел на больницу только без улыбки. Вдруг, глубоко вздохнув сказал: «Это Мариинская больница. Я там работал». Я кивнула. Ничего удивительного в его словах не было. Но он добавил: «В блокаду. Мне было 14...». Я поняла, что сейчас услышу рассказ и не ошиблась.

«Когда началась война мне было только 13. Я даже не мог пойти в ополчение. Мы с друзьями все время искали как помочь стране, воюющей с врагом. Где могли, там помагали. Моя мама работала на заводе, отец ушел на фронт. Мы жили вдвоем. Началась блокада, страшно и голодно. У нас было две карточки: мамина рабочая и моя иждивенческая. Вы понимаете, у меня была самая низкая норма, а нормы вообще все уменьшались и уменьшались. Потом началась зима, суровая, снежная. Морозы под 30 градусов. Мне исполнилось 14, и нам сказали, что в Мариинской больнице требуются санитары. Мы пришли туда с еще двумя моими друзьями. Первое впечатление было страшным. Все палаты заполнены до отказа, а в корридорах лежали трупы. Персонала не хватало и некому было вывозить и хоронить умерших.

Нас приняли на работу, выдали рабочие карточки и объяснили, что главным нашим заданием будет заботиться об умерших. Работали мы медленно, трупов было много, сил мало, а с каждым днем от голода их становилось все меньше, но мы старались, делали, что могли. Однажды меня послали с поручением в Аничков дворец, надо было отнести туда документы. Когда я подошел к дворцу, то увидел в глубине заснеженного парка машины и экскаватор. Мне стало интересно, и я подошел поближе. Рабочие уже заканчивали, и я увидел чугунную голову коня, еще выстающую из под снега. Постепенно скульптуру окончательно засыпали. Это были знаменитые кони Клодта с Аничкого моста. Их спасали от обстрела и бомбежек, закапывали. Я подумал, что нас ни за что не победят, если среди голода и смерти, среди артобстрелов и бомбежек люди думают как спасти произведения искусства. Я уходил с каким-то почти радостным чувством...

А потом становилось все хуже. Сначала на работу не вышел один мой друг, потом второй, умерли. Потом и я ослабел на столько, что не было сил даже дойти до больницы. Когда мое состояние подошло к критическому, мама пошла на рынок и обменяла свои золотые серьги на ведро клейстера. Потом она его варила, но заставляла меня ждать пока он остынет и кармила маленькими кусочками. Так она меня спасла. В Ленинграде тогда многие спасались клейстером, если только не ели его горячим, ведь остывая он склеивал внутренности, и люди умерали. Мама была очень терпеливой и спасла меня...»

Мой рассказчик, а вместе с ним и я, вернулся из прошлого, из страшных блокадных дней, и вдруг как-то лаского посмотрел  на меня. «А Вы ленинградка, это видно». Мне вдруг стало ужасно приятно, что он так сказал. Я поблагодарила его, попращалась и вышла из троллейбуса, а в голове звучали строчки Джамбула Джабаева: Ленинградцы – дети мои, ленинградцы – гордость моя.

Сегодня моя дочь живет там, где во время блокады проходила линия обороны города, и совсем близко находятся памятник и музей блокады на площади Победы. Спасибо тем, кто сделал все, чтобы наши дети читали о блокаде в книгах и смотрели фотографии в музеях, а не прятались от бомбежек в метро и подвалах. К моему великому сожелению, двое моих знакомых голландцев, посетивших Питер в 2011 году, были удивлены и шокированы историей про блокаду. Теперь они знают. Купили книгу и задавали много вопросов. А ведь им по 70. Что-же говорить о молодежи?...