Геккон в спичечном коробке

***
Ветер швырнул мне пригоршню колючего снега за шиворот куртки, прежде чем я закрыл за собой стеклянную дверь. Потопал ногами, стряхивая снег с ботинок, подышал на замёрзшие руки. На дворе бушевал февраль, запорошённые белым машины медленно ползли сквозь метель по дороге. Зябко поёжился, растаявший снег ледяной каплей пополз по спине. Мне никогда не было грустно так как сейчас, и тяжесть этого чувства я не мог разделить ни с кем.
На проходной у меня переписали данные паспорта, сделали звонок по внутреннему телефону, лишь после этого я вошёл в лифт, снимая шапку и приглаживая непослушные вихры. Вместе со мной наверх ехала молодая девчонка, секретарша, а может младший корректор, с модной стрижкой, в очках без диоптрий и с цветастой татуировкой на запястье. В руках у неё была стопка бумаг и, пока мы поднимались, она пытливо вглядывалась в моё небритое лицо. На щетине и ресницах таяли снежинки.
- Мы знакомы?
Я отрицательно мотнул головой.
- Вряд ли.
- А я вас узнала! Это вы книжку про геккона написали. Поздравляю, это лучшее что я читала!
В последнее время я слышу это постоянно, и от этого у меня каждый раз портится настроение.
- Почитайте лучше Чехова, девушка.
- Удивительно как в одном человеке может органично сочетаться скромность и хамство! – она отвернулась от меня и, когда двери лифта открылись, выпорхнула и исчезла в коридоре, оставив после себя лёгкий шлейф цветочных духов.
До недавнего времени дела у меня шли не очень. Пока я бегал по издательствам пытаясь пристроить сборник ранних рассказов и большой роман прошло несколько месяцев. Отказы, дежурные улыбки, бездушные ответы на емейлы, за всем этим я совсем перестал писать статьи. Теперь я жил один, снимал комнату у метро  Домодедовская, с Вовой мы разругались окончательно. “Подлец ты, Андрюха. Если бы ты меня тогда в Македонии из под пуль не вытащил, я б тебе морду разбил… Как я мог так ошибаться в тебе?!!” Вова, единственный кто знал всю правду от начала до конца, пропал для меня в столичных лабиринтах навсегда, и мне больше всего на свете теперь хотелось, чтобы этот успех был дурным сном. Всю жизнь я мечтал писать, и с самого детства был очарован магией слов. Но никогда не думал, что в порыве отчаяния, я могу совершить такую ошибку.
У лифта было накурено, а на подоконнике стояла переполненная пепельница. Я закурил, чтобы собраться с мыслями. С окна тянуло морозным воздухом, а я вдыхал никотин и думал о Даньке. Чтобы он сказал обо всём этом ошеломительном триумфе? Порадовался или посмеялся? Затушив окурок в пепельнице, я двинулся к знакомой двери с надписью «Главный редактор». Я сглотнул и, дойдя до нужной двери, без стука вошёл. В кабинете было светло и пахло кофе. Из-за стола заваленного бумагами, увидев меня, не спеша приподнялся холеный Костя и протянул мне руку для рукопожатия.
- Андрей! Какие люди и без охраны! Принёс?!
Я достал из кармана флэшку в виде фотоаппарата и передал ему.
- Отличные усы!
- Трэнд! Стараюсь соответствовать! – он подкрутил кончики и улыбнулся. – Чай, кофе, виски?! Ты присаживайся!..
И барским жестом махнул на кресло. Я разделся и сел, Костя расположился напротив.
- Давай виски, что ли…
- Виски так виски! -  он извлёк из под стола квадратную бутыль «Jack Daniels» и два пыльных бокала. Деловито протёр стекло салфеткой, плеснул внутрь на два пальца, и я на миг представил Костю, сорокалетнего главреда, барменом за стойкой, миксующего пино-колады и лонгайленды под музыку Тома Уэйтса. Фантазия выходила форменная чушь.
- За тебя! – Костя чокнулся со мной и опрокинул внутрь алкоголь и помпезно начал как будто заранее приготовленную речь. - Андрей, это настоящий успех! Это гениально, чёрт возьми! Ты Марк Твен по-русски, клянусь! Весь тираж разошёлся за неделю, через несколько дней мы запускаем второй тираж! Старт в большую литературу сделан, горизонты открыты, весь мир перед тобой! Теперь мы и твой большой роман напечатаем, и те рассказы, которые ты раньше приносил! На флэшке же всё есть?!
Я кивнул. Настроение было ни к черту.
- Андрей, и как тебе это удалось?! Так тонко прочувствовать внутренний мир подростка, его жизнь, страхи, вызов смерти! А, каково загнул вообще!? Ещё по одной? - Костя с хитрым видом потирал ладони и водил крысиным носом, словно чувствовал запах денег. Когда начинаешь заниматься литературой, никогда не думаешь, что ради этого придётся общаться вот с такими типами, как Костя. Я не чувствовал абсолютно ничего, весь этот успех, хитроумно вырванный у литературы, был для меня отталкивающе инородным. Сидя в кресле, я с хрустом ломал пальцы, слушая дифирамбы редактора.
- А что с контрактом? - спросил я чужим голосом, избегая смотреть ему в глаза.
- Насчёт денег не беспокойся, на новые произведения будет новый контракт, с более выгодным процентом, а по-старому всё как прежде. Ты счёт проверял? – он засуетился, наливая ещё по одной, и во всей его манере сквозило что-то вертлявое, отталкивающее.
- Проверял, - не сказать, что я сильно удивился, но эта сумма сейчас для меня была спасительной.
Я взял в руки бокал. Костя ёрзал в кресле напротив.
- Какие планы?
- Писать следующий роман.
- Это хорошо. За твой новый роман, чтобы был не хуже чем «Геккон»!
Я равнодушно пожал плечами, и мы снова чокнулись. Мне было нечего ему сказать. Он сделал свою работу, и сделал её хорошо. У меня были вопросы только к самому себе. Но сейчас я не хотел об этом думать. Мне вдруг стало душно, словно я попал в курилку, где только что плотно надымили; мне не хотелось больше видеть слизня Костю, озабоченного только процентами с продаж, не хотелось больше говорить ни  книгах, ни о тиражах, ни о чём. На душе было паршиво. Но что сделано, то сделано, назад ничего не вернуть.
Единственное, что я страстно желал, так это скорее напиться до беспамятства, но в обществе Кости это было делать неудобно. Я вздохнул, думая о ближайшем баре.
- Андрей! Я вот одного не пойму! Сидишь как в воду опущенный, а ведь радоваться должен! Твоя книжка бьёт рекорды по продажам во всех книжных, вся Москва о тебе говорит, того и гляди, и экранизация не за горами!..  Что ты нос повесил? Загрустил по тем временам, когда заказную джинсу ваял? Давай, приободрись уже!..
В кабинет заглянула та самая девушка в очках и с модной стрижкой.
- Константин Дмитриевич, а можно к вам на минутку? – в её руках была знакомая книжка с перепончатой лапой на обложке.
Костя жестом пригласил её внутрь.
- Что тебе, Юль?
- Мне бы автограф от автора… Если можно, - она улыбнулась искренней девичьей улыбкой. Костя смотрел на Юлю как змея на мышь перед броском, облизывая свои тонкие губы. Было видно, что отношения у них напряжённые, и далеко не платонические.
- Юля, выпьешь с нами? Мы тут празднуем триумф нашего литературного таланта. Присоединяйся!
- Нет, что вы, Константин Дмитриевич… я не пью на работе, вы же знаете… -  и, глядя мне в глаза, добавила, - мне бы книжку подписать…
- Андрей?!.
Внутри меня всё протестовало, раздача автографов была самым ненавистным делом, которое я только знал, хуже чем мытьё посуды. Волна отвращения к Юле, к Косте, к самому себе, к книге захлестнула меня, я чувствовал себя так, как будто меня окатили помоями, ладони вспотели, а в висках гулко застучала кровь. Я встретился взглядом с Костей, но поддержки от него ждать было бессмысленно, и я это понимал, у него на лице было написано, что он хочет чтобы модный автор осчастливил работницу издательства автографом. Я раскрыл книгу с лицом человека, который берёт в руки дохлую крысу и попытался вывести её имя на форзаце. Ручка упорно не желала писать. Нервно изорвав её кончиком салфетку на столе и заставив засыхающий шарик вращаться, оставляя пунктирный след чернильной пасты, ничего лучше чем «Юле от автора» я выдумать не мог. Преисполненный молчаливого отвращения я передал подписанную книгу обратно.
- Спасибо, - выдохнула она и исчезла за дверью. Я с облегчением развалился в кресле и уставился на квадратную бутыль с алкоголем. Пытка была закончена.
- Красота какая у нас работает, а?! – Костя повернулся обратно ко мне. – Полгода её обхаживаю и ноль эмоций…
- А оно тебе нужно? – я потянулся к бутылке и влил себе в бокал ещё немного виски. – Костя, в следующий раз с автографами шли всех в баню. Это последний раз…
- От тебя убудет, что ли?
- Не люблю я это дело, вот и всё… - я посмотрел на часы. – И вообще, мне пора.
- Подпишешь новый договор? – он встал и пошарил у себя на столе.
Я пробежался усталым взглядом по всем пунктам, поставил подпись и встал из кресла.
- Спасибо за всё. Ты если что, пиши мне на мыло, до лета меня в Москве не будет.
Он сжал мою руку и попытался встретиться со мной взглядом.
- И куда сейчас?
- Всё туда же на остров. Писать книгу, растить манговое дерево, курить джоинты.
Я высвободил ладонь и вышел за дверь.
***

Ключ проник в замочную скважину так, как рука профессионального вора в карман незнакомца – совершенно беззвучно.  Личинка замка предательски всхлипнула, когда ключ трижды провернулся внутри. По полу потянуло сквозняком, зычно хлопнула форточка об раму окна.
- Андрей!
Я нехотя оторвался от компьютера и в одних трусах вышел из кофейного уюта кухни в сумрачный коридор. Вова стряхивал с куртки холодные капли. На улице крапал противный ноябрьский дождь, и было слышно, как за дверью воет ветер.
- Привет.
- Где Данила?
Я пожал плечами.
- В школе ещё, наверное. Что-то случилось?
- Случилось, - Вова кинул файл с бумагами на тумбу у зеркала. – Мы уезжаем.
- Не понял?..
Вова чертыхался, развязывая мокрые шнурки на ботинках.
- Андрюх, будь другом, свари кофе. Я всё сейчас расскажу… Брррр, такая холодина!...
Я ёжась прошёл обратно на кухню, насыпал арабики в турку, зажёг газ. На столе передо мной стоял раскрытый ноутбук в окружении немытых кофейных чашек. Под столом теплился масляный радиатор. По подоконнику с той стороны окна монотонно стучал холодный дождь, через распахнутую форточку было слышно, как вода журчит в жестяном раструбе водосточной трубы. Я сел на стул и стал ждать Вову. Тот появился как раз, когда кухня начала наполняться душистым кофейным ароматом. Я пододвинул ему стул.
- Ну, рассказывай…
- А что рассказывать, ты всё знаешь… У Дани астма обострилась по всем показателям, врач сказал, что если не поменяем климат, то может быть всё ещё хуже. А если, не дай бог, грипп зацепит, то пиши пропало, - он задумчиво потёр плешивеющую голову. – Я покупателя на машину нашёл, хватит на несколько месяцев у моря. Уезжаем мы.
- А что с работой?
- Знаешь, я сейчас не об этом думаю. Возьму отпуск за свой счёт, не дадут – уволюсь на хрен. Главное для меня сейчас – мой пацан.
Вова мой старый приятель, ему сейчас тридцать восемь. С ним я прошел огонь, воду и медные трубы российских масс-медиа. Он оператор с хорошим глазом и молниеносной реакцией, а я когда-то работал с ним корреспондентом, а вместе мы слаженная команда по продаже горячих новостей в теле-кампании. Мотались по стране и за границу выезжали. Данила его сын, ему сейчас тринадцать, восьмой класс. Я помню его совсем малышом, ему было года четыре, когда я забрал его к себе пожить, пока Вова отлёживался в больнице с простреленным лёгким после Македонии. Кажется, это было вчера. Первый родительский опыт, бессонные ночи, проведённые вместе с Даней за игровой приставкой. Совместное истребление монстров, пицца с доставкой на дом, вприкуску с детским питанием. Вы даже не представляете себе, как это объединяет. С тех пор моя жизнь неразрывно связана с Вовой и его сыном.
Последний год у меня кувырком летел под откос. Как это бывает, после череды неудачных романов я махнул на отношения рукой, продолжал пописывать однодневные статьи в журналы и для крупных интернет-порталов, практически перестал ездить с Вовой на съёмки (он уже начал подыскивать мне замену), и пытался писать свою первую книгу. Не очень-то выходило. Иногда спал с проститутками, бухал, курил косяки и в одиночестве бродил по вечерней Москве. Воображал себя Чарльзом Буковски. Удивительно но, несмотря на разгульный образ жизни, моих заработков хватало, чтобы сводить концы с концами. А именно: снимать квартиру в центре, заказывать еду на дом, ездить на такси, и иногда тратиться на марокканский гашиш и продажных женщин. Знакомиться с красотками в барах я давно перестал. Быстро понял, что такие знакомства обходятся значительно дороже. А мне только и хотелось лишь иногда выпустить пар. И я не был готов к новым серьёзным отношениям.
Именно тогда Вова и предложил мне съехаться и снимать квартиру вместе. От него тогда ушла очередная “жена”, и мы снова начали проводить много времени вдвоём и вне работы. Прогулки по бульварам, пиво и разговоры, которые как мне казалось, никогда не закончатся. Когда он нашёл подходящий вариант в Замоскворечье, я не раздумывая, съехал со своей квартиры на Красной Пресне и поселился вместе с Вовой и Даней в большой трёхкомнатной квартире, по комнате на каждого. Сталинский ампир, высокие потолки, последний этаж, слышно как голуби воркуют на чердаке. Старая мебель и тусклое зеркало в коридоре как будто хранили какую-то тайну предыдущих хозяев.
Даня начал ходить в местную школу, иногда рубился в приставку вместе со мной, но большую часть времени проводил за чтением, в новой школе он так и не обзавёлся новыми друзьями. Его лучшими друзьями всегда были книги. Я и сам иногда подбрасывал ему романчики, то Жюля Верна, то Марка Твена. Потекли тихие однообразные дни. Сказать, что Даня стал для меня сыном – не сказать ничего. Мы были одна семья. Из пухлого ребёнка он как-то незаметно вытянулся в красивого и видного подростка, на которого, я был в этом уверен, уже заглядывались созревающие одноклассницы. Россыпь золотых кудрей, звонкий голос, озорная улыбка.
Промозглым серым ноябрём Даню свалил грипп. Температура, горчичники, мёд и куча распотрошённых лекарств. Болезнь отступила, но после нее Данила продолжал оставаться вялым и безжизненным, его постоянно мучил кашель, на который мы не обращали внимания, ну, кашляет иногда ребёнок, с кем не бывает? А когда я не выдержал и повёл его в больницу, немолодой терапевт в ленноновских очках вынес Даньке приговор - хроническая астма.
Целый день я ходил из комнаты в комнату, обдумывая как сказать об этом Вове. Мою грудь как будто давили сильные невидимые руки. Мне как будто перестало хватать воздуха.
Тогда мы и начали пичкать Данилу всевозможными лекарствами, прямо как ненормальные. В один день с Вовой бросили курить. Не особо помогло. Данила всё так же кашлял днём, и задыхался по ночам. Я просыпался от его кашля и слышал, как он жадно впрыскивал в себя бронхорасширяющий аэрозоль и на некоторое время затихал. У Вовы началась «докторская» эпопея, хождения по больницам, изучение болезни, деньги, которые он откладывал на квартиру, теперь сразу же тратились на всевозможные препараты. Трижды в неделю Данила посещал гало-терапию и начал делать дыхательную гимнастику по методу Бутейко. Дом был уставлен аэрозолями, Данька пробовал всё от адреностимуляторов и до холинолитиков. И вот, долгожданная ремиссия. Больше года на таблетках (включая даже  противоэпилептические антиконвульсанты), бесконечные беседы на кухне, сдобренные ударными дозами кофеина вперемежку с алкоголем.
Данила как-то повзрослел, в его взгляде появилась усталость, меня поражала его недетская выдержка – за всё это время я не слышал от него ни единой жалобы. Пацан рос настоящим мужчиной. Именно тогда Даня решил писать книгу, как я. Мне приятно думать, что он был вдохновлён моим примером. Данила сразу замахнулся на большой объем, мое предложение потренироваться на коротких рассказах он отмёл сразу, не хотел времени тратить. Его невероятный энтузиазм подстегнул и меня взяться за ржавое перо. Каждый день Данила приходил ко мне, спрашивал советы по проработке персонажей, по композиции и сюжету, ну ни дать ни взять, молодой Эрнест в гостях у Фрэнсиса.  А о чём ещё могли разговаривать два начинающих сочинителя? Интересы у нас были одинаковы – литература. Часы незаметно утекали за беседами о любимых писателях и книгах. Компьютерные игры были позабыты, и теперь все свободное время Даня посвящал своей книге, приходил из школы, ел и садился за компьютер. Мне было интересно, о чём он пишет, но мою робкую просьбу дать почитать он отклонил с изяществом настоящего мастера, мол, негоже давать незаконченные вещи, вот допишу, тогда почитаешь.
Так мы и писали: я на кухне, пичкая себя ударными дозами кофе, Данила у себя в комнате.
Вова мало интересовался тем, что пишет сын, его больше заботило его выздоровление. Деньги он зарабатывал немаленькие, работал на износ, но Даня как кашлял, так и продолжал кашлять. И вот итог.
- Мы в Тай поедем на зиму, давай с нами! Снимем большой дом у моря на острове, будем купаться каждый день, ты книгу свою допишешь, наконец. Данька поправится.
- Ты серьёзно?
- А что нет-то?
- А с квартирой что, зря она у нас до апреля проплачена?
За жильё мы платили каждые полгода.
- Её пересдать всегда можно.
- А ты с хозяином говорил на эту тему?
- Слушай, мы едем в любом случае, Андрюх. Ты давай, подумай, если что, билеты вместе возьмём, я пока машину продам, то да сё, неделя времени у нас есть.
Мне было неудобно признаться, что я на мели. Не то, чтобы финансы пели романсы, но ни в чем себе не отказывая, я не скопил ни копейки. Сбережения были явно не мой конёк. Признайся я тогда, возможно Вова занял бы мне денег, и мы поехали бы вместе. Я не помню, что  наговорил ему тогда, какой-то чуши о книге, о работе, зачем-то наврал о том, что встретил девушку, и, в общем-то, влюбился…  На самом деле, мне просто было страшно уезжать в неизвестность на полгода, слишком уж я пустил корни в этот город. И я остался. А Вова через два дня купил билеты, второпях продал машину, и уже через несколько дней мы уже стояли в Домодедово и ждали рейс до Бангкока. Данила был бледен, но невозмутим, как и полагается тринадцатилетнему подростку, я же с трудом сдерживался, чтобы у меня из глаз не потекли слёзы. С годами становишься сентиментальным, что есть, то есть. Вова как обычно нервничал перед длинным перелётом. Мне не хотелось, чтобы они уезжали. Ну, вот совсем.
- Андрюх, ну, если надумаешь – прилетай.
- Хорошо, - я перевёл взгляд на Даню. – Чиркай мне в фейсбук иногда…
- Окей, - Данила водил пальцем по новому айпаду и даже не удостоил меня взглядом. – Ты тоже.
- И книгу свою пиши, не забрасывай, помнишь, ты мне обещал её почитать.
- Допишу, не беспокойся. Тебе привезти чего-нибудь с острова?
- Привези. Только не нужно ракушек и прочей дребедени. Привези что-нибудь интересное.
- Договорились. Рыбок не забывай кормить, - Данила снова уткнулся в айпад.
В воздухе повисло неловкое молчание. Я чувствовал себя предателем, что не лечу с ними. Но ведь это никогда не поздно исправить? Объявили посадку, мы обнялись, и они зашагали на паспортный контроль. Я не мог заставить себя уйти, всё смотрел на их спины. Когда они прошли за стекло, я видел, как Данила помахал мне рукой, прежде чем они исчезли в человеческом потоке.

***

…Квартира без Вовы и Данилы оказалась пустой и неуютной. Как будто из неё вырезали жизнь. Я прошёлся по пустым комнатам, включил везде свет. Постоял у аквариума, кинул щепотку корма в воду, постучал по стеклу пальцами. Там,  за мутным стеклом, среди водорослей полосатыми треугольниками лениво плавали флегматичные скалярии и раздувшаяся от собственной важности золотая рыбка. Вот и вся моя кампания на ближайшее время.
Прошёл на кухню, сварил кофе и с антресолей достал пыльную пачку сигарет. Закурил, закашлялся с непривычки и сел у окна. На улице без остановки шёл мелкий моросящий дождь, мокрые трамваи медленно уползали вдаль по Новокузнецкой улице.
Открыл ноутбук, обжёгся кофе и принялся писать. Строчки выходили скомканными и тусклыми, в них было столько же смысла, как в грязи под подошвами прохожих. Ctrl-A-Delete. Я опустил крышку ноутбука на клавиатуру и прикурил ещё одну сигарету.
Последний раз такое щемящее одиночество я испытывал много лет назад, в далёком провинциальном городке, когда от меня ушла Пушистая, как мне казалось, любовь всей моей жизни. Но испытав однажды такое отчаяние, второй раз чувствуешь себя, как старый солдат в окопе. Тоскливо. Страшно. Но знаешь, что делать. Нужно было чем-то себя занять.
Когда город согрелся светом фонарей, я вышел из дома и отправился в ближайший продуктовый магазин. От старой вывески с сияющими неоном буквами «АЛЕКСАНДР», теперь осталось только три щербатых литеры, недвусмысленно гласящие «Л С Д». У входа клянчил деньги на выпивку молодой бомж, воняющий перегаром и мочой.
Зайдя внутрь, я пробежался взглядом по полкам. Прикинув в уме, что мне нужно, я купил макарон, сыра, колбасы, овощей, бутыль виски и блок сигарет.
Вернулся домой, отключил телефон и засел за роман, дав себе слово не заходить в интернет. Работа потихоньку заладилась.
Я чередовал кофе с виски, по два раза в день опорожняя пепельницу на столе. На кухне ароматы кофе сплелись с запахом сигарет. Вечером заказывал пиццу на дом и смотрел сериалы онлайн. На третий день кончилась выпивка, и я снова отправился в магазин. После трёхдневного добровольного заточения от свежего воздуха мгновенно закружилась голова. Низкое небо было затянуто сизой пеленой, люди спешили к метро, ёжась и пряча подбородки в шарфы.  В столицу пришли первые заморозки, и я как гусь неуклюже скользил в туфлях по льду. Выйдя из магазина с бутылкой в руках, я не удержался и грохнулся на замёрзших ступенях, больно ударившись коленом об заиндевелый асфальт. Потирая ногу и проклиная зиму, я раскорякой зашагал к дому.
Там я первым делом  смочил горло и проверил фейсбук. Единственное сообщение было от Вовы. “Привет, Андрюха! Панган это рай! Море, солнце, кокосы, бананы! Мы наконец-то добрались сюда, Даня в полном восторге! Пока сняли номер в гестхаусе и мотороллер. Собираемся поездить по острову и найти недорогой дом. Вообще тут всё стоит копейки: и еда, и жильё, и скутер. Тебе бы здесь понравилось! Даня шлёт тебе привет!”
Я прикурил сигарету и подошёл к окну. Вставший колом  серый московский ландшафт начисто опровергал любые предположения, что где-то могут существовать жаркие пляжи с пальмами. Стараясь об этом не думать, я докурил и сел за работу. Мой первый роман давался мне тяжело, словно первенец нерожавшей женщине. Целый год я вынашивал внутри, выстраивая структуру и сюжет, жил и дышал им, не притрагиваясь к клавиатуре. Но когда  роман полностью «окуклился» в голове, пришла пора действовать, и я сел за перо. Вдохновение было нечастым гостем в моем доме, работа продвигалась медленно, словно сонная черепашка, что такое графомания мне было известно лишь понаслышке. Слова будто нехотя складывались стежками в строчки, а те, в свою очередь, разлиновывали чистый лист горизонталями, наслаивая одна за другой абзацы, как слоёный пирог, абзацы рождали страницы под никотиновой анестезией. На следующее утро я перечитывал написанное и безжалостно удалял почти весь день кропотливой работы, оставляя лишь куцые абзацы.
Как ни странно в пустой квартире мне писалось значительно лучше. Тишина явно шла мне на пользу вместе с сигаретами, виски и кофе. И лишь иногда слышался отчётливый звук данькиного аэрозоля. В такие минуты я вздрагивал и оглядывал комнату. Но я был один.
Началась зима, замёрзшая столица погрузилась в анабиоз. Я продолжал писать роман, изредка отвлекаясь на заказные статьи в журналах, не брезговал я и грязным ремеслом копирайтера, в общем, хватался за любую работу, которую мне предлагали. Из дома я выходил исключительно в магазин, превратившись в одинокого алкоголика с всклокоченной бородой, спал в одежде на диване и однажды чуть не спалил квартиру, уронив тлеющий бычок на ковёр. Квартира была уставлена бутылками, словно стеклянными монументами. Рыбки сдохли ещё в начале зимы, аквариум медленно зарос  илом и водорослями.                Деньги за работу мне переводили на карту, ей я и оплачивал счета. Несмотря на то, что я катился по наклонной, роман я не бросал, взяв себе за правило, каждый день писать по пятьсот хэмингуэевских слов. Вечерами начал читал русскую классику, забросив сериалы онлайн.
От Вовы и Дани почти каждую неделю приходили сообщения в фэйсбук. Они сняли большой дом на горе в джунглях с видом на закат (фотографии прилагались), каждый день катались на мопеде по острову, купались и развлекались ездой на слонах, стрельбой из лука и морской рыбалкой. Данила писал мне, что, несмотря на плотно забитый день, он продолжает писать книгу и съедает по килограмму манго ежедневно. На фотографиях они выглядели загорелыми и здоровыми. Я завидовал и убеждал себя, что в таких условиях я вряд ли смог бы плодотворно работать, слишком много соблазнов, и у меня хорошо получалось дурить самого себя. А может из-за московской зимы я впал в эмоциональную спячку, но так или иначе, я остался в столице и никуда не поехал.
Незаметно наступила весна. Я всё так же работал на кухне, превратив её в свой рабочий кабинет, перетащив туда массивное старое кресло. Выкуривал по две пачки в день и запивал их бесконечными чашками кофе. Две трети романа уже было готово.
Солнце прогрело город, и звонкая капель заиграла на моем подоконнике, как на ржавом ксилофоне, крыша налилась крупными плодами сосулек. На чердаке с усердием ворковали проснувшиеся голуби, Москва начала сбрасывать с себя холодное оцепенение зимы. Я тоже как будто проснулся. В ближайшей парикмахерской я подстригся и без всякого сожаления  сбрил бороду.
Если осенью я начинал работать с утра и заканчивал где-то под вечер, оставляя на вечер сериалы и чтение, то к марту мой рабочий график порядком изменился. Я просыпался ближе к обеду и отправлялся гулять по Москве. Город как будто заряжал меня своей вибрацией, напитывал энергией бульваров и улиц. Я гулял по Арбату, слушал уличных музыкантов, болтал с продавцами картин и рылся в букинистических развалах. Вечером возвращался домой и принимался писать.
На кофе, алкоголе и сигаретах за зиму я скинул около пятнадцати килограмм, осунулся и побледнел, и когда в конце апреля вернулись Вова с Даней, между нами был такой контраст, который сразу же бросался в глаза. Вова и Данила – коричневые, как пережаренные тосты, выжженные на солнце волосы, сверкающие улыбки, у краешков глаз спрятались стрелки незагорелой белой кожи, и я – чахлый и болезненный, словно древний некромант в заточении, с алкогольным душком, бледной кожей и красными глазами.
Данила немного вытянулся за зиму, всё так же негромко покашливал в кулак и пользовался аэрозолями. Целый вечер мы провели на кухне за пиццей и разговорами. Даня и Вова наперебой рассказывали мне о Пангане и о своей тайской жизни. В их рассказах остров оживал прозрачным морем, сочными джунглями, диковинными фруктами и гостеприимными туземцами, пылал закатами, дышал морским бризом. С собой они привезли обломки радужных кораллов, браслеты из змеиной кожи, амулеты из зубов акулы, ракушки, фигурки божеств, тайские монетки и несколько килограммов сладких манго. Хлопнув себя по голове “Чуть не забыл!” Даня убежал в комнату и вернулся со спичечным коробком.
- Это тебе, - протянул его мне.
- Что это? – удивился я.
- Подарок. Я же обещал тебе кое-что интересное. Открывай. Только медленно.
Мы втроём склонились над коробком, я выдвинул его наполовину, потом полностью. Внутри сидела маленькая ящерка сизо-зелёного цвета с лягушачьими лапами. Тонкий хвостик подрагивал, чешуйчатая змеиная голова была щедро усыпана оранжевыми крапинками. Глаза навыкате без век, не моргая смотрели на нас без всякого выражения.
- Вау… Она живая? – я немного потряс коробок, и маленькая ящерка словно на пружинке выпрыгнула на пол, на мгновение замерла, а потом молниеносно метнулась в сторону.
- Держи его! – Даня кинулся под стол, но схватить это вертлявое существо было не так-то просто, Данила несколько раз пытался накрыть его ладонью, но каждый раз безуспешно. Внезапно ящерка прыгнула на стену и побежала вверх, как ни в чем, ни бывало, и замерла между стеной и потолком. Мы задрали головы, Данила пододвинул к стене стул.
- Что это вообще такое, Дань?
- Геккон. Такой вид ящериц из Таиланда. Конкретно этот - с острова.
- А что он по стенам бегает, это нормально вообще? – я щурился, пытаясь разглядеть существо получше.
- Он так устроен, - пояснил Данила. – На его лапах специальные волоски, которые типа магнита, присасываются к любой поверхности. Вандервальсовые силы называются, в википедии про них статья есть.
- И что мне с ним делать?
- А ничего. Будет твоим домашним животным. Ты же хотел что-то интересное из Тая, вот я и привёз, - ответил Данила. - Его Гагарин зовут.
- Гагарин?
- Ну, он столько раз у меня с потолка падал, вот  я и подумал, что Гагарин самое подходящее имя. Долетался Гагарин.
В разговор включился Вова:
- Даня, где ты его прятал?
- Да не прятал я его вовсе! – возмутился Данила. – Кинул коробок в сумку с ручной кладью, вот и всё.
- Ну, ты даёшь, сын! – Вова схватился за голову. – Вывоз рептилий из Таиланда запрещён. У нас могли быть проблемы на границе…
- Но ничего ведь не случилось? Всё нормально, пап… - улыбнулся Даня. – И я не знал, честно… Хотел сюрприз Андрею сделать.
- Где ты его поймал?
- У нас в доме, в ванной за зеркалом жил.
- Чем мы кормить его будем, Дань? – спросил, наконец, я.
- Да он сам прокормится. Они всё жрут. Тараканов, комаров, мух… Только форточку нужно будет держать закрытой, а то замёрзнет.
- Данька, ну ты и контрабандист!
Мы сели обратно за стол, по чашкам был разлит душистый да хун пао, Вова нарезал манго большими сочными ломтями. Геккон сидел наверху, и мне казалось, что он изучает нас своими большими холодными глазами.
- Дописал книгу? – оторвавшись от чая, спросил я Данилу.
- Неа, - он уплетал манго кусок за куском. – А ты?
- Осталась одна треть от объёма, - ответил я.
- У меня тоже. За лето допишу, - он тряхнул кудрями.
- Отлично, я вижу, поездка пошла тебе на пользу. Жду не дождусь когда смогу прочитать твой шедевр!
Данька поперхнулся чаем и закашлялся.
- А я твой.
- По школе не скучал?
- На Пангане заскучаешь!.. – он улыбнулся. – Видал какие манго?!
С головы до пят Даня лучился здоровьем. Я же чувствовал себя развалиной. Зима, проведённая на кофе, алкоголе и сигаретах истощила все мои силы.  И я знал, что выгляжу не ахти.
- Может и мне стоит съездить на ваш райский остров? – я робко забросил пробный камень. – Что-то здесь я совсем расклеился…
- По тебе заметно… Бухал всё время? Ты бы хоть прибрался перед нашим приездом, что ли… - покачал головой Вова, разглядывая батарею пустых бутылок на полу кухни. Бутылки стояли по всей квартире, словно в пункте приёма стеклотары: в комнатах, на кухне, в коридоре, и даже в ванной, безмолвные свидетели моего нетрезвого одиночества.
- Я собирался. У самих-то планы какие?
- Работать. Даньку на анализы надо направить… А если думаешь на остров съездить, то сейчас самый кайф – не сезон, жильё чуть ли не задаром. Иногда правда поливает, но это на пару часов, не больше, а потом опять жара шпарит. Жаль, что ты с нами не поехал, конечно…
- Да я уже и сам пожалел, честное слово!.. А здоровье мне тоже не помешает подправить. Данька, ты как себя чувствуешь?
- Лучше, - он слегка кашлянул и с надеждой посмотрел на отца. – Мы же туда поедем ещё, пап?
- Поживём-увидим.

***

- Слушай, а он не сдохнет? – я разглядывал геккона, который замер под настольной лампой. – Что-то он не шибко активный…
- Может ему скучно. Или подружки не хватает… - высказал предположение Даня и аккуратно ткнул его карандашом в бок. Ноль эмоций.
Вот уже несколько дней Гагарин обитал в моей комнате. Грелся на столе под лампой, которая у нас теперь горела нон-стоп. Из зоомагазина Данила принёс маленьких сверчков, геккон с виду пассивный и сонный, стремительно хватал насекомых, демонстрируя чудеса реакции. Потом снова замирал под лампой. Я перетащил кресло обратно в комнату и окончательно перебрался с кухни в свою спальню, писал роман теперь там, искоса поглядывая на Гагарина. В присутствии этого молчаливого друга работа, как ни странно, пошла в гору. А может просто моя работоспособность увеличилась из-за того, что в эти дни я был трезв, как стекло. Мне было неудобно пить такое же количество алкоголя при Вове и Даниле, и сигареты в доме снова стали табу. Я выходил в подъезд и скуривал иногда по две сигареты подряд, подкуривая от предыдущей. Все пустые бутылки я вынес из дома в несколько заходов прямиком к мусорным бакам, операция «Хрусталь», как шутил Вова, глядя как я собираю стеклотару по всей квартире.
В голове был только роман, и небольшие переживания за судьбу геккона. Похоже, что и он сам не был в сильном восторге от местного климата, ему явно требовались какие-то специальные условия. Порывшись на форумах любителей рептилий я выяснил, что гекконов нужно селить в специальные террариумы с повышенной влажностью и температурой около тридцати. “Еще повоюем, Гагарин!” – думал я, вытягивая гирлянды водорослей и вычищая рыбье говно из заросшего илом аквариума. В интернет-магазине я заказал увлажнитель воздуха и специальную лампу для террариумов. Гагарин терпеливо ждал новоселья, сидя под лампой у меня на столе.
Вова днями пропадал в Останкино, знакомый режиссёр взял его в новый сериал про дебиловатых подростков, начались трудовые будни. Даня сдавал анализы, а свободное время проводил у себя в комнате и печатал на айпаде со скоростью стенографистки. Я сидел с Гагариным и тоже пытался писать, глотая кофе кружку за кружкой. В углу стоял вычищенный аквариум, оставалось только дождаться лампу и увлажнитель.
Иногда мы устраивали небольшие перерывы, заказывали пиццу на дом и играли в приставку. Данила всё так же покашливал, и через пару дней признался мне, что здесь тяжелее дышать – воздух спёртый и грязный, и лишь аэрозоли облегчают ему жизнь. Он скучал по Пангану, ему до чёртиков хотелось обратно на остров. Врачи снова прописали кучу таблеток, и в столице Данила поменялся на глазах – приуныл и стал неразговорчив. В сентябре его ждал второй год в восьмом классе.
С приездом Вовы и Дани мой режим изменился. Теперь я просыпался ближе к одиннадцати и садился писать, а прогулка сместилась на вечер. Данила стал моим неизменным спутником по вечерней Москве. Мы не спеша бродили с ним вдоль набережных и до Патриаршего моста и обратно. Несмотря на двадцать лет разницы между нами, темы для разговоров у нас не иссякали. Книги, музыка, вегетарианство, алкоголь, война и отношения между людьми, Даня с легкостью мог поддержать любую беседу, на всё у него имелось своё мнение. Апрель в этом году выдался дождливый, с неба или моросило, или и вовсе поливало как из ведра. На Патриаршем мосту мы стояли у мокрых перил, разглядывая мрачные кремлёвские башни, а их звезды упирались в тяжёлые темные тучи. Внизу, сквозь густую влажную взвесь, автомобильная пробка переливалась сиянием габаритных огней, словно драгоценностями, холодные воды Москварики плескались под нами о серый гранит.  В воздухе колыхалась почти осязаемая влага, и стоило подуть даже слабому ветерку, как пронизывающий холод  тут же проникал под куртку.
Иногда мы отправлялись дальше, вдоль Гоголевского бульвара и до Арбата, где традиционно ели горячие чебуреки – я с мясом, а Даня с сыром. В Таиланде Данила стал вегетарианцем и теперь всячески игнорировал мясное: бургеры и шаурму, пельмени и борщ, предпочитая салаты и фрукты. Его любимым фруктом теперь было манго.
Мне нравилось проводить с ним время, как будто срабатывал нерастраченный отцовский потенциал вперемешку с чисто приятельскими отношениями. Вова пропадал на работе и большую часть времени мы с Даней проводили вдвоём. За три дня после приезда Данила рассказал мне всё, что знал о Пангане, обо всех своих любимых местах и фруктах, местных водопадах и  езде на мотороллере. Он рассказывал об острове с таким запалом и блеском в глазах, что я пообещал себе, что обязательно поеду туда, и чем раньше, тем лучше. Если бы я знал, как скоро мне суждено попасть туда!
На следующее утро меня разбудил звонок в дверь. Прибыл курьер с увлажнителем воздуха и террариумной лампой. Я расплатился, закрыл дверь и занёс коробки в комнату. В квартире никого не было, кроме меня, и только Гагарин сидел под лампой, словно привязанный, ожидая улучшения своих жилищных условий.
Я умылся и почистил зубы, на кухне вместо завтрака проглотил бутерброд с колбасой, запивая молоком, и отправился обратно в комнату, заниматься микроклиматом для Гагарина. На подключение увлажнителя и лампы у меня ушло пятнадцать минут, и аквариум был установлен обратно на старое место. Аккуратно взяв геккона в ладонь, я выпустил его в новое жилище. Гагарин апатично застыл на стекле, его немигающий взгляд смотрел прямо на меня, будто говоря, и что дальше, старик? И что, действительно, дальше?
Я сел за компьютер и открыл роман. Хлебнул кофе и застучал по клавишам, полностью погрузившись в свой выдуманный мир. Иногда выходил в подъезд выкурить сигарету, ёжился, глядя на стекло, по которому ползли холодные капли. На улице опять моросил дождь.
Скоро вернулся Данила. Он принёс из парка охапку веток и два крупных куска коры, чтобы обустроить новое жилье Гагарина. Пока Даня снимал куртку, его скрутил очередной приступ кашля. Неловкими движениями он достал выскальзывающий из рук баллончик с аэрозолем, и несколько раз прыснул им в горло, сел у порога, отдышался.  С его мокрых волос на пол слетали капли дождя. За зиму я настолько привык быть в одиночестве, что каждый раз, когда Даня кашлял, я вздрагивал. “Климат не тот” - как будто извиняясь, говорил Даня, засовывая баллончик в карман. Я взял ветки и кору и отнёс в террариум.
Прошла ещё неделя, и геккон совершенно обжился на новом месте. Днём он грелся под лампой или прятался под куском коры, ночью шнырял по стенам и потолку, к утру неизменно возвращаясь в террариум. Гагарин отличался удивительной ненасытностью, жадно поедая сверчков, не брезгуя и таким редким зверем в наших краях, как таракан. Литературные беседы с Даней сместились в мою комнату, поближе к геккону.
Близился конец апреля и когда пришёл срок продлевать аренду на следующие полгода,  хозяин квартиры неожиданно нам отказал, выставив её на продажу. Такой непредвиденный пассаж застал нас с Вовой врасплох.
Дальнейший поворот событий был стремителен, словно цирковое представление. Судорожные поиски новой квартиры, разъезды по всей Москве, алчные рожи столичных риэлторов. Беда не приходит одна, гласит пословица, у Дани снова обострилась астма и врачи констатировали развивающуюся эмфизему. Данька стал чаще задыхаться и жаловаться на то, что ему не хватает кислорода. Снова кашель, таблетки и аэрозоли.
Вова всё так же работал на износ, с утра и до ночи, поэтому ездить смотреть жильё пришлось мне. К первому мая мы должны были покинуть наше насиженное гнездо под крышей в Замоскворечье, а подходящих вариантов всё не было. В итоге, было принято решение временно заселиться в подвернувшуюся квартирку у Ботанического сада, и за этот месяц найти подходящее жильё. Мы погрузили всё в наёмную «Газель» и в первомай отпраздновали новоселье. Квартира была тесной, на кухне пахло чем-то старым и кислым,  комнату пучило заскорузлым линолеумом, а в ванной от протекающего крана виднелась ржавая полоса, зато была двухъярусная кровать и диван; вполне достаточно чтобы жить втроём. Соседи сверху оказались  меломанами (не лучшее соседство для начинающих литераторов), и с утра до ночи нам ставилась одна оглушительная хэви-металлическая клизма за другой. На второй день прослушивания творчества Роба Зомби и Мэрилина Мэнсона я понял, что нужно что-то менять, момент настал! Хоть мы и были друзьями, тесниться втроём мне не хотелось. Я понимал, чтобы окончить книгу, мне нужны уединённость и тишина.
После недолгих поисков в интернете были обнаружены «горящие» билеты до Бангкока, двести баксов в одну сторону, визу шлёпают прямо в аэропорту. Денег, отложенных мною на аренду квартиры в Замоскворечье, по моим скромным рассчетам, должно было хватить на несколько месяцев в Таиланде. Оплата картой заняла ровно минуту, после чего я подмигнул геккону за стеклом.
- Ну, что Гагарин, погостил, пора и честь знать.
Вместо ответа геккон ловко облизал немигающий глаз.
Вечером я купил бутылку красного монтепульчиано и приготовил шикарную карбонару, как раз перед приходом Вовы и Данилы. У Вовы был редкий выходной и они ходили на новый мультфильм в «Художественный». За ужином я выложил все карты. Вова радостно хлопнул меня по плечу, так что я чуть подавился макаронами:
- Андрюх, это лучшее решение, которое могло прийти тебе в голову!
Данила хмурился и молча вылавливал поджаренный бекон из карбонары.
- И надолго?
- Не знаю. Пока роман не закончу. Да ты не вешай нос, скайп с фейсбуком пока ещё никто не отменял.
Даня хотел мне что-то резко ответить, но внезапно раскашлялся и замолчал.
- Билеты на какое число?
Я пригубил  монтепульчиано. Всегда любил хорошие итальянские вина.
- Послезавтра.
- Чёрррррт! Я уже тебе завидую!
- Мне будет нужна подробная инструкция как добраться до чудо-острова…
Данила сидел с кислым видом и смотрел куда-то в сторону.
- Пап…
Я видел как они встретились взглядом.
- Чего, Дань?
- А можно я с Андреем поеду?.. ПОЖАЛУЙСТА!!!
- Да, действительно, Вов, почему бы и нет? Здесь Даньке только хуже, ты же сам видишь…
В воздухе повисла пауза, и было слышно, как брякнула вилка Вовы об стол.
- Данька, мы же только приехали…
- ПОЖАЛУЙСТА!!! Я… - и он снова закашлял.
- Сын, нам нужно здесь пройти обследование, да и не могу я одного отправить…
- Не одного, а с Андреем…
- Вова, ну, это ж отличная идея! Малой там уже всё знает, я за ним присмотрю, не переживай, всё нормально будет. Билеты на «турдоме» ещё есть, можно успеть.
- Нет, я сказал! – откуда-то в голосе Вовы лязгнули металлические нотки. – И закроем эту тему.
- Но, пап…
- Никаких но!.. Ешь давай.
Я покачал головой. Больше никто из нас не промолвил ни слова.

***
Сонное утро, пасмурно и тепло. Проснулся от того, что дождь барабанит по крыше. Ощущения из детства. Встал и сварил кофе на газовой плитке. Сидя на палубе лодки я пытался разглядеть линию горизонта, и у меня совершенно не было настроения писать роман. Затянутое тучами низкое небо иногда проливалось сильным, но коротким дождём, как сейчас. Приятно сидеть на палубе под крышей и маленькими глотками потягивать кофе из железной кружки, в то время как серая пелена дождя закрывала мутные контуры далёкого архипелага островов Национального Морского Парка, и где-то за ними в море били ослепительно яркие молнии. Откуда-то издалека ветер приносил глухие раскаты грома. Час-другой лил дождь, настоящий тропический ливень вспенивал волны у берега, джунгли упирались в тёплые скалы, под которыми шныряли крабы, скользкие зелёные камни, запах водорослей и постоянный шум моря… Свежесть такая, что дышалось только полной грудью.
Пошла вторая неделя, как я жил в самом необычном доме, который можно найти на острове, жилище для настоящих аскетов. Это была большая рыбацкая лодка метров пятнадцати в длину, нос, возвышающийся над водой, и усаженная на берегу увесистая корма, напоминающая филейную часть бухгалтерши предпенсионного возраста. В рубке комната размером со шкаф, у левого борта  крошечная кухня, на палубе небольшой столик, и задеревеневший от морской соли холщёвый гамак. Из удобств вентилятор под потолком рубки и душ с холодной водой на суше. Несколько лет назад какой-то австриец строил эту лодку, но ему не хватило средств на самое главное – мотор. Эту историю мне поведал на мяукающем английском старый таец, который и сдал эту лодку мне в аренду, словно бунгало. Сотня баксов, и у меня появилась самая романтическая крыша над головой. С хозяином тайцем я познакомился на пароме, когда плыл с материка на остров. Сначала был автобус с Као Сан Роуд, на остановках в придорожных закусочных я покупал нехитрую снедь и острые водоросли вместо чипсов. Чёрное небо скрежетало громом над трассой, иногда проливаясь короткими тропическими ливнями, мимо мелькали рисовые поля, пальмовые рощи и заросли джунглей, вдалеке то и дело мелькали далёкие гряды гор, увенчанные шапками розоватых облаков. Мой рюкзак был легкомысленно лёгким, я последовал совету Вовы, и взял только то, что нельзя купить на месте. Рабочий ноутбук, цифровая мыльница, пара блокнотов с набросками, джинсы, тёплая кофта, пара трусов, коробка с Гагариным, вот и всё содержимое. И неприлично много свободного места. Всю дорогу я думал о Даниле. Проваливаясь в неглубокий сон, я слышал его покашливание, видел его взрослые глаза. Не нужно было его оставлять в Москве, надо было как-то уговорить Вову…  Ну почему я не настоял на том, чтобы Данька поехал со мной? С тяжёлым сердцем я оставлял позади себя бурлящее чрево Бангкока, а корабль «Lomprayah» пенистую вереницу белых барашков в темно-бирюзовой воде Сиамского залива. Море, волны, ветер, светлая грусть, от сладкой неизвестности впереди посасывало под ложечкой; и я стоял на палубе, обдуваемый бризом, когда ко мне подошёл этот сморщенный от тайского солнца немолодой мужчина, к которому я сразу же проникся симпатией. У него было абсолютно диснеевское имя – Пух, и когда он узнал, что я направляюсь на Панган, то предложил пожить у него.  Его рассказ о доме-лодке меня заинтриговал. Так я и попал в Шритану.
На острове действительно было прекрасно: ночью здесь гукали большие гекко, а вечером, особенно после дождя, просыпались крупные лягушки, которые издавали необычайно странный звук: что-то между мычаньем телёнка и мяуканьем мартовского кота, громко и надрывно. Без остановки заливались трелями птицы, электрическим треском гудели цикады, на кустах и деревьях буйным цветом  разрастались цветы самых крикливых окрасок. Воздух дрожал от зудящего звукового фона, как ночью, так и днём, а открывающийся вид с носа лодки разворачивался на умопомрачительные сто восемьдесят градусов, кроваво-багровая закатная сторона. Это было самое прекрасное место, которое можно представить, для того чтобы писать роман.  Под палубой плескалось море, а у дома наливались соком зелёные папайи. На корме ветер качал китайские колокольчики из бамбука, которые стукались друг об друга с неизъяснимым звуком, от которого у меня в первые дни бежали мурашки по рукам. Всё бы хорошо, если бы меня не одолевали мысли о Дане. Наш прощальный ужин все никак не шёл у меня из головы. Пару раз я звонил Вове, просил его прислать сына, но всё тщетно, я словно бился в какой-то непробиваемый заслон, Вова был непреклонен. Данька грустил об острове, регулярно присылая мне в фейсбук сообщения. Меня раздражала сложившаяся ситуация, которую я очень хотел изменить, но не мог. Из-за этого все прелести острова меркли, словно фальшивые драгоценности.
Над лодкой, в которой я жил,  росло огромное дерево тамаринда, и иногда переспелые плоды в коробочках падали прямо на крышу, скатываясь либо в море, либо на песок. Щекочущий язык необычный дуэт вкусов, сладко-кислые тамаринды, подвяленные сухофрукты в коробочках. Гамак на палубе стал моим любимым местом для написания романа, а маленькая фигурка индийского Ганеши неизменным соавтором. Лишь в романе я забывался, и грустные размышления о Дане уходили куда-то на задний план.
Иногда происходили события, напоминающие мне о том, что живу я в местах довольно диких и опасных. Три местных собаки, которые лениво курсировали от хозяйского дома до моей лодки в надежде на угощение, как-то разорвали полутораметровую кобру, которую до этого я уже видел у лодки несколько дней назад, похоже все эти дни она ползала поблизости. Раздувающая капюшон шипящая кобра – зрелище не для слабонервных, живая пружина с ядом, толщиной с руку. Такое трудно забыть, когда это происходит в нескольких метрах от тебя. Иногда, принимая душ, я видел то маленького скорпиона, то вертлявых сколопендр под ногами. Опасности были практически незаметны, но подстерегали на каждом шагу. И эти мысли о Дане не давали мне покоя.
Каждый день был словно пресловутый день сурка: я просыпался, и первое, что я видел, - было море, потом холодный душ, на завтрак манго или драконий фрукт, затем густой кофе и гамак с ноутбуком. Объём романа рос как на дрожжах, и, признаюсь честно, я мог бы писать ещё плодотворнее, если бы не моя природная лень. Но я не собирался останавливаться на достигнутом, мне нужно было закончить начатое. Чаще всего я валялся в гамаке до обеда и предавался перу, а после ездил купаться и потихоньку изучал остров. Именно здесь в полной мере я начал понимать, какое значение имеет то, где ты живёшь, и как твоё местоположение влияет на то, что ты думаешь и делаешь. В голове с утра пробуждалась медитативная леность, и переживания за Даню  уже не терзали меня так как прежде. Умиротворённость. Пустота. Нежелание. Моё одиночество для меня стало своего рода медитацией, я привык к этому состоянию, и мне уже никого не хотелось пускать в свой маленький персональный мир. Мне нравилось быть одному.
Предыдущий жилец оставил на подоконнике кусочек гашиша, вот только трубку забыл оставить, а крутить джоинты я ещё не научился. В России для этих дел у меня был бонг. Так гашиш и лежал нетронутый, ожидая лучших времён.
Я полностью погрузился в работу над книгой, проводя в обществе ноутбука по несколько часов в день. Мне оставалось дописать лишь несколько финальных глав, и можно было приниматься за коррекцию текста. Я чувствовал, что чем больше  пишу, тем лучше мне даётся слово, и язык, поначалу такой неприступный и неповоротливый, наконец стал принимать очертания хирургически точного инструмента.
Дни ползли лениво и равномерно. В карманах болтались только ключи от лодки и иногда тайские деньги, когда я брал у Пуха его раздолбанный мотороллер, чтобы съездить за фруктами на базар. К мотороллеру какой-то местный умелец приварил сбоку что-то наподобие коляски-тележки, что я оценил когда начал ездить за едой.
Весь мой гардероб на Пангане состоял из изорванных джинсовых шорт, прореха на прорехе, и лишь когда выбирался в центральный поселок Тонг-Салу, я одевал полный комплект островных украшений: змеиный браслет (подарок Вовы), филиппинский тектит на шнурке (купил на острове) и старую синюю бандану, с которой не расставался уже лет пятнадцать. По всей лодке у меня было разбросано барахло: исписанные листки из блокнотов, ручки и карандаши, подводная маска, разноцветные кораллы и причудливые разнокалиберные ракушки, мятые карты и неотправленные открытки, телефон с вечно разряженной батареей.
Панган открыл мне, что такое абсолютная свобода. Это было прекрасное чувство - отсутствие  интерактивных поводков, таких как мобильный телефон и интернет. Первый валялся где-то в рубке, а за интернетом я ездил в ближайшее кафе, на лодке его, разумеется, не было. В последний раз я испытывал нечто подобное, когда дикарём прожил всё лето на Утрише, неконтролируемое чувство раздолья, но сейчас это было куда лучше. Единственное, чего я опасался, так это наступить босой ногой на скорпиона, змею или ещё на какую-нибудь ядовитую гадость. Всё остальное было больше похоже на сказку.
Когда выглядывало солнце, остров мгновенно преображался. Зелень сверкала глубоким малахитом, лазурь моря начинала конкурировать с цветом неба, и вода, не нуждающаяся в том, чтобы её подкрашивать в фотошопе, так и звала окунуться. Волны у берега перекатывали обмылки кораллов, в скалах, заросших по линии прибоя ракушками, пучили любопытные глаза крабы, а чуть подальше на глубине мелькали радужные силуэты крупных рыбин.  Я купался голым, обсыхал на скалах, а потом качался в гамаке, освободив свой мозг от всех мыслей и наслаждаясь непрекращающейся симфонией джунглей, медитация чистой воды. От мучительных мыслей о Дане, которые так терзали меня первые недели, остались лишь какие-то смутные переживания, я думал о нём все меньше и меньше, до тех пор пока не проверил фейсбук в кафе с вайфаем в Шритану. Данила писал мне, что почти закончил свою книгу и спрашивал, чем я занимаюсь на Пангане. Просил выкладывать больше фотографий. Ни слова о собственной астме. От Вовы пришло полное тревоги сообщение, о том, что Даню положили  в стационар, состояние его сильно ухудшилось. Я написал обоим, что пишу книгу, живу на лодке и редко выбираюсь куда-то в окрестности, и что, в целом, мне очень здесь нравится, но в кампании старых друзей это было бы куда увлекательнее. Мои тревоги и опасения  снова начали мучать меня с прежней силой, я всерьёз беспокоился за Даню и желал ему как можно скорее пойти на поправку. Паренек остался там, уже ничего не изменить, кроме как собственного отношения к происходящему, утешал я себя несколько вечеров подряд, когда думал о том, что Даньке было бы лучше рядом со мной.
Гагарин, геккон-путешественник, нелегально вернувшийся на свою историческую родину, вполне вольготно себя чувствовал под крышей рубки. Я не мог не взять его с собой – на чужбине геккона  рано или поздно ждала смерть, а я не мог позволить помереть такому красавцу, не вкусив радостей общения с себе подобными. И здесь Гагарин был не один. К ночи всё пространство джунглей наполнялось разнообразными звуками:  чириканьем, щелчками, писком или кваканьем. В окрестностях помимо мелкой гекконьей шелупони я не раз видел и крупных королевских «Гекко-Гекко», шикарных гекконов, длинной с мужскую ладонь, к которым, судя по окрасу, принадлежал молодой Гагарин. Днем он где-то прятался, а ночью выползал из своего укрытия и занимал стратегическую позицию у лампочки, куда из джунглей летели мотыльки и мошки. Гагарин был ловок и прожорлив, как и полагается геккону, на своей тайской родине он оживился и заметно увеличился в размерах.
На острове наступил low-season, я приехал к самому его началу, ресорты стояли пустые, безлюдные пляжи слепили белым песком, у дороги везде висели таблички об аренде домов. И до того не сильно заселённый остров и вовсе казался всеми покинутым. Единственные живые существа, которых я видел ежедневно были собаки и обезьяны, Панган был пуст, ожидая наплыва туристов только аккурат к известной fullmoon party.
Погода стояла пасмурная, но стоило выглянуть солнцу, как прижигало, словно раскалённым паяльником. Каждый день, несмотря на моё пассивное пребывание на острове – сплошные впечатления, накладываемые на новые впечатления, как странный слоёный торт, восторг и депрессия вперемежку, грусть и созерцание в одном флаконе. Я сгорел на солнце и теперь выбирался из своей лодки только после пяти, когда испепеляющая жара уходила за горизонт. Иногда ужинал в ресторанах, когда мне хотелось острой местной еды. Чаще всего я брал тайское карри или кокосовый суп с креветками, белое вино и тирамису на десерт. Потом ехал на пристань смотреть закат или возвращался обратно домой и провожал солнце, сидя на носу своей лодки. Живописные закаты плыли в палитре неба от пастельно-оранжевого до розовато-сиреневого, то тут, то там небрежно разбавленные багровым зефиром облаков, достойные кисти самого Айвазовского. Глядя на это красочное великолепие я наполнялся умиротворением и медитативной безмятежностью, грусть по Дане растворялась в этой безмолвной красоте. И если вечером пелена дождя не застилала мне заходящее солнце, я откладывал все дела и любовался фантасмагоричной игрой красок. Иногда, не чаще раза в неделю, я ездил в супермаркет «TESCO» и покупал себе бутылку вина, кусок импортного сыра и дуриан на рынке и посвящал вечер махровому эпикурейству. Наслаждался потрясающими воображение закатами под мантры Девы Премал, и жалел о том, что я не художник.
…Прошёл год с того времени как я начал писать роман, с завидным постоянством переписывая эпизоды и диалоги, придумывая многоуровневые развязки, растягивая сюжет всевозможными способами. На Пангане я максимально приблизился к возможной концовке книги. За это время из общительного и кампанейского парня я стал настоящим робинзоном социальной изоляции. Сначала полгода одиночества в Москве в обществе романа, алкоголя и сигарет, потом добровольное уединение на берегу Шритану превратили меня в одиночку-аскета. Я не испытывал никакого дискомфорта на этот счёт, каждый мой день был наполнен творчеством. Спокойствие ума чередовалось депрессивными размышлениями о Дане и его болезни. Полностью перестать думать о нём у меня не получалось. Раз в две недели я ездил в кафе с вайфаем заливать новые фотографии себе на фейсбук, где получал весточки от Вовы и даже отправил Даниле бумажную открытку с изображением геккона. Новости из Москвы всегда были неутешительны: Данила продолжал лежать в больнице, меняя одну палату на другую, о ремиссии не было и речи. К июлю смутная тревога стала моим ежедневным спутником, я не мог избавиться от каждодневных мыслей о Дане, писал ему длинные опусы, болтал с ним по скайпу. У Дани был измученный сухой голос, он то и дело срывался на кашель. Работа над его романом была закончена, и в больнице он занимался тем, что редактировал текст, подправлял ошибки, обещая в ближайшем времени прислать мне готовую работу. Ночью мне снился его кашель.

***
Кратковременные тропические ливни на острове чередовались с адской жарой. Если бы не дожди, то можно было бы спятить от этого пекла. Панган купался в яркой зелени, цветущий и пахнущий, и если утром шла гроза, то к обеду всё без следа высыхало. Я успел покрыться ровным загаром, предусмотрительно не высовываясь под полуденное солнце, предпочитая в это время работать над романом, подстёгивая себя ударными дозами кофе. Только после пяти я раздевался и шёл плавать в тёплое море.
Что меня удивляло на Пангане, так это тайская любовь к еде, определённо, тайцы – нация гурманов. Местная кухня завораживала меня, её хотелось пробовать и пробовать, я влюбился в неё окончательно и бесповоротно. После шести вечера, в двухэтажной Тонг-Сале начинали готовить в каждом переулке, на передвижных лотках с кипящими котлами, в маленьких кафе и ресторанчиках, без конца варили, жарили, парили, перчили, солили, наполняя этот безумный остров ещё более безумными запахами тайской еды. Повсеместно обжаривали и поливали соусом всевозможные сосиски, рыбные шарики, курицу, осьминогов, все виды мяса, от запахов шла кругом голова. К вечеру на фуд-корт «Фантип» в Тонг-Сале стекались все местные экспаты всех сортов и национальностей, набивая столики под крышей до отказа и коротая время за бесконечными разговорами, а русские неизменно приветствовали друг друга фразой: “Место встречи изменить нельзя!”. Русскоязычная публика, обитающая на острове, меня интересовала мало, короткие знакомства, завязанные в Тонг-Сале на фуд-корте не отличались оригинальностью тем, с завидным постоянством перемалывалось одно и то же: наркотики, вечеринки, кто с кем спал, и как хреново жить в России. Ничтожный процент моих соотечественников держал здесь какой-то бизнес (бар, ресторан или йога-центр), чаще всего русскоязычные экспаты предавались вялотекущему безделью, маленькими группками перемещаясь с вечеринки на вечеринку, иногда заезжая к дилеру за очередной порцией кристаллов.
К вечеру в Тонг-Сале на небольшой площадке у «7-11» выстраивались кривые ряды ржавых тележек, на которых кичились анонимные экзотические фрукты, названия которых прежде всего хотелось посмаковать на языке: рамбутан, драконий фрукт, саалак, тамаринд, мангостин, маракуйя. Особое место в этой фруктовой иерархии занимал  бронированный шипами дуриан, воняющий так, как будто тухлое мясо поджарили с пластмассовой крошкой и обильно приправили гнилым луком, но на вкус эта вонь была божественна, и я готов был ежедневно есть этот тающие плоды, больше похожие на сливочный крем, жаль, что завозили с материка его не каждый день… Тут же смешивались всевозможные фреши с шелестящей ледяной крошкой в бумажных стаканах. Под навесами мелькали уже привычные моему глазу папайи, кокосы, ананасы и бананы, а также горячо любимые Данькой манго. Чуть ли не на каждом углу можно было попробовать знаменитый острый салат из незрелой папайи, в котором подвяленные креветки, рыбный и тамариндовый соус, обжигающий перец и орешки аппетитно складывались в освежающую композицию. Любое блюдо, будь то лапша, суп или салат завершались уже на столе – можно было добавить в него чили, соус, сахар, перец и соль.
Для особых ценителей существовала и специальная тайская экзотика – насекомые. Периодически на мои глаза попадалась передвижная тележка с этой мерзостью, которая служила скорее развлечением для белых туристов, нежели едой (табличка на тележке гласила «Фото 10 батт») за всё время пребывания на Пангане я ни разу не видел, чтобы сами тайцы ели этот фритюр, но вот нервно похихикивающих белых, с опаской засовывающих к себе в рот обжаренного таракана можно было наблюдать чуть ли не каждый вечер. Выбор для гастрономического извращения был невелик: гигантские тараканы, румяные опарыши, разнокалиберные личинки всех сортов, жуки-плавунцы, скорпионы, всего чуть более десяти наименований.
Но особую любовь я питал к местному супчику на кокосовом молоке с морскими гадами. Невероятная смесь грубых активных ингредиентов – грибы, креветки, мидии, осьминоги, имбирь, чили, креветочный паштет и чеснок, для меня были словно динамит вкуса, а кокосовое молоко и лемонграсс взрывали блюдо освежающими нотами, не позволяя густому супу смешаться в что-то однообразное, ингредиенты  том яма играли как филигранно сыгранные музыканты в джазовой банде, превращая еду в немыслимый фанкующий бибоп; все компоненты органично дополняли друг друга, ошеломляя мозг элегантно-сложным и немыслимо нежным вкусом, здесь весь спектр – сладкий, острый, кислый и солёный.  “Бедный Гаргантюа, - вспоминал я бессмертного Рабле, уплетая суп, - ты прожил зря, раз так и не добрался до тайской кухни”.
После ужина я покупал фруктов и отправлялся к себе в Шритану.
Пару раз выпивал тайского самогона из манго в обществе Пуха, который обитал в деревянной избушке в тайском стиле поблизости. Пух был женат на немолодой немке, но детьми они почему-то не обзавелись. Помимо лодки в аренду у них имелось несколько бунгало на берегу, но на данный момент я был единственным их постояльцем. Незаметно мы сдружились. Жаль, что связующее нас звено – английский – был юмористически слаб с каждой стороны. Иногда по утрам Пух приносил мне кокос или связку миниатюрных сладких бананов.
Незаметно для себя я с головой погрузился в неторопливые панганские будни. Безмятежное спокойствие, медитация на закаты. Растворился в дымке май, пролился дождями и испарился дождливый июнь, наступил июль. Москва осталась где-то далеко, и с острова виделась мне нелепым громоздким монстром, в котором одурманенные жители живут чужой суррогатной жизнью, поклоняясь золотому тельцу. Вова с Данилой перестали мне писать, моё последнее сообщение осталось проигнорированным, но даже это уже не могло меня расстроить. Гагарин продолжал жить у меня на лодке, и за пару месяцев отъелся и каждый вечер продолжал охотиться у лампочки под крышей.
Пятого июля я обнаружил от Вовы послание на фейсбуке. Он писал, что вылетает в Бангкок шестого числа утром, вечером садится на поезд до Сураттани, и утром седьмого июля прибывает на Панган в районе обеда.  Просил присмотреть ему недорогое жильё на берегу. Я не верил своим глазам. Они всё-таки решились!
Два дня прошли как во сне. Мне не терпелось увидеть своих друзей, поделиться своими впечатлениями, рассказать о своей жизни на острове. Только сейчас до меня дошло, как сильно я соскучился по Вове и Дане, и как долго был один. Седьмого июля утром я оседлал мотороллер Пуха и, приехав на пирс, сел под навесом ждать лодку. Стояла немыслимая жара, и разморённые зноем уезжающие европейцы лениво обмахивались газетами и веерами, сидя среди чемоданов и рюкзаков. Время тянулось, я смахивал бисеринки пота с лица, вглядываясь в бирюзовую кромку горизонта. Потом съел мороженое и прикорнул прямо на траве под деревом, недалеко от пирса. Шелест волн убаюкал меня и я не заметил, как провалился в сон. Проснулся я резко, словно выныривая из воды. У кассы уже никого не было, а корабль медленно разворачивался перед пристанью в сторону Самуи. Я вскочил и опрометью кинулся искать Вову с Данилой. Далеко бежать не пришлось – я чуть не столкнулся с Вовой лбом, когда обогнул угол кассы и оторопел. Тот Вова, прагматичный реалист, которого я знал всегда, куда-то исчез, и сейчас передо мной стояла его измождённая копия с полностью седой головой и безумными глазами. Я раскрыл рот, силясь хоть что-нибудь сказать, на что он развёл руки в стороны и шагнул в мою сторону. Мы обнялись, и я чувствовал, как в моих объятиях содрогается его тело – Вова плакал, и его слезы капали мне на шею. Я обвёл взглядом пустой пирс за его спиной:
- Где Данила?
Голос Вовы дрогнул, как на испорченной пластинке, он силился что-то ответить, но кроме новых всхлипов я не услышал ничего, я чувствовал, лишь как он судорожно мотает головой. И когда до меня дошёл весь ужас ситуации, в моих глазах потемнело, и подкосились ноги.
Я пришёл в себя, когда Вова брызгал ледяной водой из бутылки мне на лицо. Он рывком поднял меня на ноги, и я стоял, покачиваясь, перед глазами плыли фиолетовые круги.
- Как же так, Вов? – промямлил я. – Как же ты не усмотрел?..
Он вздохнул и отвёл глаза в сторону. Потом подхватил с земли рюкзак, и мы молча направились к мотороллеру.
Пух  поселил Вову в ближайшем бунгало, и вымотанный после дороги, он завалился спать, и проспал до вечера. Нам ещё о многом предстояло с ним поговорить. Я вернулся к себе на лодку и сел на палубе, глядя на море невидящим взглядом. Жизнь без Даньки казалась невозможной и неправильной, я помнил его ещё смешным кудрявым малышом, помнил, как вместе с Вовой ходил с ним на каждое первое сентября в школу, ещё свежи были в памяти наши последние прогулки по Москве. Как же так? В голове не укладывался факт, что я никогда его больше не увижу. А я с ним даже не успел попрощаться… Слезы сами потекли у меня по щёкам.
В районе семи вечера, Вова проснулся и поднялся ко мне на лодку. Я не узнавал его, поседевшего и измученного. Блуждающие мутные глаза и взгляд такой, как будто кто-то вынул из него душу. В руках он держал две бутылки рома и увесистую папку, которую протянул мне. Я кинул папку в рубку, и мы сели пить. На небо уже выползли первые тусклые звезды, вовсю кричали гекконы в джунглях, квакали жабы и трещали цикады. Плескались волны за бортом, а ветер шелестел в темноте листьями пальм. Мы пили за Даньку всю ночь, упокой Господь его душу, и когда вторая бутылка была допита, небо раскраснелось предрассветными тучами. Пьяный Вова уснул прямо на палубе, я же шатаясь и держась за стенку рубки, прошёл внутрь и свалился на матрас. Меня сразу подхватила и закружила алкогольная карусель, я перевернулся на бок, чтобы меня не стошнило, и провалился в сон.
…Когда я проснулся, было уже душно и стояло полуденное пекло. Во рту было гадко, хотелось пить. Я качаясь вышел из рубки. На палубе сидел Вова и пил пиво из банки. Рядом с ним стояла упаковка с ещё тремя банками и странная коробка. Его помеченная серебром голова, набрякшие синим мешки под глазами, бледный пергамент кожи и затравленный взгляд делали из него старика. Я молча завалился в гамак, открыл пиво и влил в себя спасительную жидкость. Через несколько минут настроение волшебным образом приподнялось.
- Что будем делать? – спросил я.
- Даньку хоронить, - он кивнул в сторону коробки. – Но сначала давай на цветочный рынок заедем, тут поблизости у храма, знаешь?
- Знаю.
- Поехали?
- Давай пиво допьём…
Уже через полчаса я припарковал мотороллер Пуха у небольшого рынка, где продавали цветы в горшках, пальмы в кадках и небольшие фруктовые деревья. Было жарко.
- Жди меня здесь, - сказал Вова, поставил коробку на байк и ушёл. Я встал в тень и прикурил сигарету. Скоро Вова вернулся. В одной руке он тащил небольшое деревце, корни которого были обмотаны полиэтиленом, в другой – небольшую лопату и мешок с землёй.
- Не задавай вопросов, - просто сказал он. – И давай рули в Чалоклам.
Я выбросил бычок, сел за руль, Вова сгрузил дерево, землю, лопату и коробку в тележку, а сам сел за мной. В Чалокламе я притормозил у местного «7-11», где мы купили большую ёмкость с водой и продолжили путь. Вова из-за спины задавал направление. Направо, направо, налево, снова направо. Мы свернули с главной дороги и затряслись по просёлочной тропе, оставляя за собой клубы пыли. В конце тупика стоял раскидистый баньян, а вокруг массивные валуны.
- Покурим?
- Давай… - я вытряхнул из пачки пару сигарет.
- Андрюха, план такой. Сейчас где-то минут двадцать наверх по тропинке до небольшой площадки. Вид оттуда закачаешься. Мы с Данькой туда любили приезжать на закате…
- Ну и… Дерево-то зачем, лопата?
- Манго это. Даня больше всего манго любил… Пусть спит под деревом… - он раскрыл коробку и в его руках оказалась керамическая урна.
Я шумно выдохнул никотин и прикоснулся к  ней рукой.
- Здравствуй, Даня.
И мы полезли наверх. Тропа кружилась и петляла, но неизменно вела всё выше и выше, через густые заросли. Пели цикады и птицы, я смахивал пот с лица, Вова кряхтел спереди. Иногда мы останавливались под тенью дерева, отдыхали, потом снова карабкались вверх.
Площадка оказалась небольшим выступом в несколько квадратных метров. В тени стояла маленькая скамейка.
- Ого! Вот это место! – вырвалось у меня.
Внизу раскинулся бесконечный массив джунглей, бирюзовые воды Чалоклама бороздили игрушечные лодки рыбаков, стайки птиц весело щебетали и перелетали с дерева на дерево. В голубом небе ярко слепило солнце. Мы по очереди принялись копать. Грунт вперемежку с гравием и корнями был неподатлив, лопата то и дело упиралась то в камни, то в дерево. Когда яма была готова, мы снова закурили. Похмелье, жара и физический труд были чертовски плохо совместимы, я выдохся, Вова выглядел не лучше.
- Он всегда хотел сюда вернуться, - сказал он, открывая урну, перед ямой. Я подошёл ближе. Прах Даньки беззвучно посыпался в панганскую землю. Я почувствовал как горло сковало болью.
- Прощай, Даня…
- Спи крепко, сын…
Молодое манго было вставлено в яму, засыпано землёй из мешка вперемежку с местным грунтом и обильно полито водой. Когда все было закончено, мы сели на скамейку. Говорить не хотелось. Казалось, что с уходом Дани, подошла к концу какая-то светлая глава в нашей общей жизни, что-то хорошее навсегда окончилось для нас двоих. Я слышал, как всхлипывал рядом Вова, и по моим щёкам сами по себе побежали горячие слезы. Так мы просидели до заката, приправляя молчание сигаретным дымом. Я смотрел на море и думал что Данька был бы доволен своим пристанищем.
   Вечером мы поехали в Тонг-Салу на фуд-корт, где поужинали и я оставил Вову, выбирать себе мотороллер, а сам, обессиленный и уставший, отправился обратно в Шритану. На остров опустилась вязкая тропическая ночь. Я ехал обратно и щурился от фар встречных скутеров, на лодке меня ждала холодная банка пива и гамак. Оставив мотороллер в обычном месте под деревом с розовыми цветами, я включил фонарик и по тропинке спустился к лодке. Темнота вокруг гудела от ночных звуков, на море был штиль, волны негромко шептались с камнями. Я включил свет на палубе, заглянул в рубку. Мой взгляд там наткнулся на папку, которую вчера мне передал Вова. Я наклонился, чтобы поднять её, одно неловкое движение и на пол разлетелась стопка распечатанных листов. Непослушными руками я сгрёб листки в охапку и вытянул из неё титульный лист. Название было отпечатано аккуратным неброским шрифтом и помещено в середине страницы, оно гласило


«Геккон в спичечном коробке».


Июль 2013 г.Москва.