Никчёмный герой

По утрам всё труднее подниматься. Чувствую, что даже на открытие глаз затрачиваются силы. Правое плечо отзывается ломотой и просит сжалиться при попытке опереться на руку.
Дом напротив – там все ложатся раньше. А я ещё долго не могу уснуть и хожу по комнате.
Снился дождь. А может, это был мокрый снег. Я наблюдал его из окна. Снаружи было очень холодно. Я это знал. Просто был уверен. Кажется, окно переходило в дверь. Та тоже была стеклянной. Так что всё просматривалось. Тогда я и увидел, как она подходит. В легкой кофточке и коротенькой юбке. Стоит передо мной, светлые волосы совсем вымокли так, что кажутся темнее, морозит коленки. Естественно, она промерзла вся, но я задумался только о коленках. Сотрясается мелкой частой дрожью от холода. Тушь немного растеклась. Ресницы, отяжелевшие от воды, уменьшили большие глаза. Будто бы они стали немного меньше, чем всегда. Мои тоже, наверное, стали чуть меньше, а ещё чуть тускнее и тоскливее, чем обычно, опутанные красной сетью капилляров. В них было всё больше утомлённости от жизни. Это пробегало в глазах едва уловимо – и именно поэтому могло напугать или насторожить. Я уже не знал, что сам в них вижу, в то время, когда прижимал её к себе, завернув в одеяло. Обнимая на ходу, я испытывал резкую потребность в тепле, как и она. И я, и она могли согреться только в человеческом тепле. Мы стояли под душем, прямо в одежде, проваливаясь всё глубже и глубже друг в друга при взгляде в глаза. А затем впиваясь друг другу в губы, словно думая, что от этого зависит судьба того маленького мира, который был раскинут только для нас двоих.
Она преследовала меня во снах. И я хотел этого потому, что больше никогда не увижу её. Появляясь, каждый раз, она была и моим спасением, и моей личной «Энолой Гей». И проблема была в том, что я боялся, что она перестанет прходить. Как наркоман, живя в ожидании, что однажды наркотики перестанут действовать и боль нечем будет прервать.
Полное сознание того, что она была сном, и всё кончилось, каждый раз лишало сил гораздо больше, чем отсутствие еды в течение нескольких дней. Я знал, что в жизни такого не произойдёт. И это бросало в дрожь, как будто я сам побывал под тем ливнем. И, проснувшись, я всё не мог понять, дождь ли за окном или пришёл в сознание поток людских машин. А может, это всего лишь помехи мирового радиоэфира, докатывающиеся до моей головы.
Мои окна выходят на дорогу. Зимой штор вовсе не было. Сейчас они есть, и открывать я их не собираюсь. Пытаясь выяснить, который час, просовываю между ними заспанное лицо, вижу, как проезжает маленькая усатая машинка – дорожный очиститель с его щётками. Значит, ещё очень рано. Можно снова поспать.
Шлёпаюсь обратно на подушку. За полминуты всё вокруг пропадает.
Из кружки с чаем шёл пар. Стёкла моих очков запотевали над ним. В комнате было темно. Она незаметно подкралась сзади и прошлась рукой по очкам, протирая их. Мы сидели и молчали, а затем начинали говорить одновременно. Замолкали. И я показывал рукой, пусть говорит первая.
Всё оборвалось – слышу, как рядом загудел холодильник. Действительность, как она есть, расстраивала и выводила из себя. Она пугала своей пустотой и холодом.
Лёжа у стены, я поводил рукой по швам обоев, словно пытался убедиться, что они на месте.
Чуть пошатываясь, понемногу поднялся.
Подъём отозвался болью то ли в желудке, то ли в сердце. Постучал себя в грудь. Прошёл к чайнику. Плеснул воды в кружку и отхлебнул. Стало легче.
Поплескал водой на лысую голову. Всё ещё непривычное ощущение, когда ведёшь по ней рукой. Совсем недавно я решил поорудовать ножницами и бритвой над остатками волос. После лечения растительность на моём черепе заметно поредела. Вот я и прикинул, что так оно будет проще. Зато борода осталась такой же, как раньше.
В меня и раньше завтраки не лезли, а после всего, что прошло по моим венам и всего, что вырвалось обратно из моего желудка, я о них и вспоминать перестал. Похудел после всего – есть такое, но остался довольно крепким. Больше я потерял в вере, чем в весе. И не раз обмозговывал, что чуда не произойдёт.
Натянув на себя брюки, стал разыскивать рубашку. Кажется, после болезни я немного размяк, и теперь хотелось, чтобы, когда она находилась, то была мягкой и согретой. К сожалению, это было не так. Одеваю сверху старый заношенный свитер. Хотя бы он мягкий, пусть и с дырой на локте.
Перевесив сумку через плечо, засунув ноги в ботинки, я отправился, как и каждый день, на остановку.  Всегда еду в полупустом автобусе утром. Иногда удаётся ещё немного подремать, но не сегодня.
Выйдя из транспорта, начинаю чувствовать, как на голове тает снег, словно он падает на батарею. Натягиваю шапочку и направляюсь через лес к небольшой хижинке. Там со вчерашнего вечера меня ждёт новая кучка из сваленных друг на друга шкур.
Я работаю скорняком. Каждый день новые шкуры.
Открыв дверь и войдя внутрь, я поставил сумку в уголке. Достал небольшой свёрток с едой и термос с чаем. Положил их на их на стол.
Начинаю разбирать шкурки зверьков в отдельные кучки, на подобных друг другу.
Пока размягчаю шкуры на улице, чтобы дальше раскроить, снова вдыхаю запахи растворов, которые используются для этого – карболовая кислота, формалин, бура, уксусная кислота, нашатырный спирт. Может быть, от них в моём лёгком и образовалась та опухоль. Уже не имеет особого значения.
Пришлось отойти от домика, чтобы прокашляться. На платке осталось немного крови. И на снегу. На фоне его белизны красные пятна выглядели довольно аляповато. Вновь накатил приступ кашля. И тут уже я стоял, привалившись к дереву, шумно вдыхая воздух ртом.
Вернувшись к домику, я закончил размягчать шкуры. Оставалось их раскроить, подкурить и предварительно подшить.
Закончив с раскройкой, я решил сделать небольшой перерыв и, возможно, немного поесть. Закончил с едой на половине бутерброда с ветчиной. Больше не лезло. Хотя бы чай пился. Выйдя с кружкой наружу, я присел на крылечко – и наплевать, что на улице должно быть холодно. Я всё равно этого не чувствую. Потянуло в сон, я валюсь на перила. Стакан с чаем вываливается из моей руки, оставляя небольшую проталину на снегу.
Расположившись полусидя в кресле, смотрю, как в меня вливается эта ядовитая штука из капельницы. Умру ли я первым или мой рак – уже не имеет особого значения. Сегодня я один в палате – это странно. Обычно я сижу в такой же безволосой компании. В первую химиотерапию я её и увидел, мне кажется. Сегодня она пробралась ко мне в палату. На ней белый халат с бейджиком, не могу разобрать имя. Сбросив халат, говорит, что это просто, чтобы попасть сюда. Снимает туфли и располагается на кресле со мной, приобняв руками за шею и привалившись головой на меня. Её волосы закрывают лицо, я пытаюсь убрать их рукой, которая плохо слушается. После нескольких попыток удаётся. Зная, что это последняя моя химиотерапия, обнимаю её чуть крепче и прислоняюсь к губам.