А ДЕЛО БЫЛО ТАК... 7

Воспоминания
В.Л.Семиотрочева

                7
     Годы  моей  последующей  работы  в  Противочумной  службе  пришлись, увы, на  период  трагического  развала  страны. Трагедия  была  не  в  отказе  от  «коммунистической  идеологии», не  в  замене  «экономики  развитого  социализма»  на  «рыночную». За  всеми  этими  формулами  давно  уже  не  стояло  никакого  смысла, они  превратились  в  мертворожденные  заклинания, не  более  того.  К  ним  я, не  будучи  ни  комсомольцем, ни  членом  КПСС, был  совершенно  равнодушен.
     Трагедия  в  том, что  страну    в  единый  миг  стали   «резать  по  живому».  А  страна  это  не  только  территория, но  прежде  всего  люди. Вот  по  людям-то  и  прошелся  тупой  нож  «парада  суверенитетов».
     Для  русских  и  «русскоязычных», живущих  в  России   (РСФСР) эта  проблема  мало  интересна, а  чаще  вовсе  безразлична. Их  давно  уверили  «прорабы  перестройки», что  СССР  это  есть  «Империя  зла», что  союзные  республики  всего  лишь  «подбрюшье»  России, сосущее  из нее  все  соки, что  наше  Светлое  Будущее  в  тесном  единении  братских  «по  крови»  народов  - России, Украины  и  Белоруссии. Остальные -  как  знают: хотят, вступают  с  нами  в  содружество, хотят,  катятся  к  чертовой  матери!
     Только  вот,  радея  за  возрождение Великой  России,  как-то  позабыли  о  25  миллионах  русских, проживающих  в  том  самом  «подбрюшье».  Теперь  они  для  «коренных  россиян»  в  категории  «понаехавших  тут».   
     Заснув  11  декабря  1991  года  советским  гражданином, 12  декабря  я  с  великим  недоумением  узнал, что  причислен  невесть  кем  к  Сыновьям  Суверенного  Казахстана. Как  и  подавляющее  большинство  недавних  сограждан, я  вначале  не  придал  этому  серьезного  значения: ведь  не  случилось  ни  землетрясения, ни  солнечного  затмения. Ни  камни  не   расселись, ни гробы  не  отверзлись, ни  тела  усопших  не  воскресли. Все  было  по-прежнему.  Последствия  наползали  постепенно…
     С  моей  узковедомственной  точки  зрения  это  выглядело  следующим  образом.      
     Началось  растаскивание  единой  централизованной противочумной  службы  по  суверенным  сусекам.
     В  нашем  Институте  на  большинство  руководящих  должностей  стали  назначаться  представители  «нового  класса», в  основном  из  числа  родственников  новоявленной  «элиты», еще  вчера  преподносивших  себя  в  качестве «пламенных  коммунистов», а  ныне  превратившихся  в  еще  более  пламенных  капиталистов.  Они, а  вслед  за  ними  и  ряд  других  сотрудников  занялись  различными  махинациями, ныне  именуемыми «бизнесом».  Особенно  те  из  них, кто  имел  доступ  к  материальным  средствам  Института  и  не  постеснялся  объявить  их  своей  собственностью.      
     В  этом  отношении  вовсю  показал  себя  директор  Института  В.М. Степанов, недавний  «верный  ленинец».  Он  стал  сдавать институтские  помещения   каким-то  таинственным  предпринимателям  в  аренду  под  их  склады  невесть  для  каких  «товаров». От  своего  имени  заключал  сделки  с  республиканскими  медицинскими  учреждениями  на  поставку  вакцин  и  диагностикумов, выпускаемых  Институтом. Куда  поступали  вырученные  средства, можно  было  только  догадываться.
    Это  вскоре  привело  к  краху  бюджета  Института.  Зарплату  стали  выдавать  нерегулярно. Преимуществом  пользовались  сотрудники, «лояльные»  дирекции. Научные  темы, не  входящие  в  сферу  личных  интересов  руководства, практически  перестали  финансироваться.  Ранее  принятые  решения  Проблемных  комиссий, научные  планы, утвержденные  Минздравом  СССР,   враз  потеряли  силу. Все  решал  лично  директор: кому  чем  заниматься, оставаться  на  своей  должности  или  увольняться  «по  собственному  желанию».
    У  меня, как  фатально  и  предопределялось  моим  характером, отношения  с  новым  руководством, мягко  говоря, «не  сложились». Но  сильно  вмешиваться  в  работу  нашей  лаборатории  начальство  все  же  не  решалось: слишком  опасной  оставалась  обстановка  в  Казахстане  и  на  других  подведомственных  Институту  территориях  по  кишечным  инфекциям, в  том  числе  и  по  холере. Продолжалось  массовое  выделение  из  объектов  внешней  среды  холерных  вибрионов  01  и  «не 01», регистрировались  случаи  заболеваний  холерой  и  вибриозом. Это  крайне  беспокоило    республиканский  Минздрав, оставшийся  без  былой  опеки  Москвы  и  теперь  напрямую  отвечавший  за  эпидемиологическое  благополучие  перед  правительством  Казахстана.
     Наша  же  холерная  лаборатория  еще  с  советских  времен  имела  значительный  авторитет  у  санитарно-эпидемиологической  службы  и  Минздрава  республики    и по  проблемам  квалифицированной  диагностики  холеры, и  по  организации  своевременных  и  действенных  противоэпидемических  мероприятий. Поэтому,  при  возникновении  опасных  ситуаций, Минздрав  требовал  у  подчиненного  ему  с  этих  пор   руководства  Института  моего  участия  в  этой  работе. Скрепя  сердце (или  скрипя  сердцем?), руководство  волей-неволей  выполняло  приказ.
      Однако,  после  ликвидации  очередного  эпидемического  очага, меня, как  правило, вызывали  «на  ковер»  пред  светлые  очи  начальства, где  предъявляли  разные  претензии  то  к  качеству  проведенных  мероприятий, то  к  моему, якобы,  «нежеланию»  обучать  других  специалистов  методам  ускоренной  диагностики  холеры, выяснению  причин  ее  возникновения, путей  распространения  и  прочая, и  прочая, и  прочая. Хотя, видит  Бог, я  всю  жизнь  именно  этим  и  занимался!
 
     Но  политика  политикой, а  холера   опять  проявила  свою  коварную  сущность. В  июле-августе  1993  года  в  Узбекистане  и  Таджикистане,  в  «зоне  интересов» нашего  Института  вновь  вспыхнула  ее  эпидемия.
     На  этот  раз  события  опосредованно  были  обусловлены  той  самой  политикой.
     С  развалом  Союза  в  Среднеазиатских  республиках  резко  обострилась  борьба  местных  кланов  за  власть. Особенно  драматично  она  развивалась  в  Таджикистане, где  по  сути  дела  вспыхнула  гражданская  война.
      Спасаясь  от  погромов, масса  населения  «не  титульной  национальности»  ушла  в  соседний  Афганистан. Беженцев  разместили  в  отдельных  лагерях, в  самых  примитивных  условиях. Вскоре  среди  них  появились  больные  разной  тяжестью  диареями. Приютившая  их  страна   сама  уже  ряд  лет  была  охвачена  эпидемиями  холеры.  По  далеко   не  полным  данным  только  через  один госпиталь  в  северных  провинциях  Афганистана  в  тот  период  прошло  около  10  тысяч  больных  холерой. Истинные  же  размеры  эпидемии  остались  неизвестными.  Несомненно, и  лагеря  беженцев   не  избегли  этой  беды.
      К  1993  году  политические  страсти  в  Таджикистане  несколько  поутихли  и  эмигранты  выхлопотали  право  вернуться  на  родину.  Часть  из  них  пересекла  южную  границу  Таджикистана, другая  направилась  через узбекистанский   город  Термез  Сурхандарьинской  области, смежной  с  Таджикистаном.
     Органы  здравоохранения  обеих  Суверенных  Республик, конечно  же, декларативно,  «приняли  все    меры  к  недопущению  проникновения  холеры» на  их  территории, но  как  всегда, традиционно,  «прохлопали» своевременное  обнаружение  носителей  инфекции.   
      В  результате  в  двух  районах  Таджикистана  и  в  пяти  смежных  с  ними  областях  Узбекистана  в  июле-августе  1993  года  появились  очаги  холеры, явно  заносного  характера.
      Распространению  холеры  способствовали  по  крайней  мере  два  обстоятельства: тесные  родственные  и  бытовые  связи  жителей  соседних  районов  Таджикистана  и  Узбекистана, но  еще  в  большей  степени - неожиданное  свойство  этого  варианта  возбудителя  холеры: высокая  устойчивость  к  тетрациклину. Как  предписывалось  инструкцией, его  широко  применяли  для  лечения  больных  и  для  предотвращения  заражения  от  них  остального   населения, а  он, увы, оказался  на  этот  раз    в  этом  отношении  бессильным.. Но  нарушать  инструкций  никто  не  решался  и  по  инерции  бесполезным  препаратом  пользовали  людей  направо  и  налево. А  холера  продолжала  захватывать  всё  новые  территории.   
      Я  был  командирован  Минздравом  в  очаг  холеры  в  Таджикистане, где  сразу  же  убедился  в  ранее  неизвестной  устойчивости  возбудителя  к  тетрациклину  и  левомицетину. Первым  делом  организовал  поиски  более  эффективных  антибиотиков. В  лабораторных  условиях  кроме  препаратов  тетрациклинового  ряда  испытал  действенность  новых  на  то  время  антибиотиков  так  называемого  «цефалоспоринового» ряда. Наиболее  действенными  при  этом  оказались  сифлокс, таривид  и  пефлоцин. Я  их  тут  же  рекомендовал  для  лечения  заболевших  и  общавшихся  с  ними  лиц. Их  стали  применять  и  в  Таджикистане,  и  в  Узбекистане  и  вскоре  очаги  холеры  там  были  ликвидированы.   
     Вернувшись  в  Институт  с  очередной  победой, я  в  глубине  души  ждал  хотя  бы  благодарности  за  свой  труд. Начальство  же  встретило  меня  с  полным  равнодушием, дескать, обычная  служебная  командировка. Достаточно, мол, и  того, что  я  «свой  длинный  нос  и  с  глупой  головой  из  пасти  цел  унес!».
     Получив  мой  подробный  отчет  о  действенности  новых  препаратов, директор  издал  инструкцию, рекомендующую  их  к  широкому  применению  в  очагах  холеры. Первым  автором  инструкции, естественно,  стал  он  сам, собственной  персоной, а  в  авторский  коллектив  дружной  струей  влились  представители  Минздрава  и  даже  Совмина  Казахстана. Мне  же  среди  них, видимо  из-за  тесноты, места  не  нашлось.
     Потом  мои  материалы, традиционно  без  упоминания  моего  имени, использовал  А.М.Айкимбаев, перешагнувший  с  должности  замдиректора  Института  по  науке  на  пост  Директора, сменив  В.М.Степанова.  Они  вошли  в  перечень  документов  на  получение  им  звания  академика  Академии  наук  Казахстана (!).
     Ах, сколь  различны  наши  планиды!
     Зато  я  усек  одну  очень  важную  истину: не  придерживаться  тупо  существующих  инструкций, а  каждый  раз  заново  изучать  свойства  возбудителей, имеющие  лечебное  и  эпидемиологическое  значение.  Правда, звания  Академика  эта  истина  мне  не  принесла.
    
     Несмотря  на  бедственное  положение  в  Институте  с  наукой, мне  все  же  удалось  продолжить  руководство  исследованиями  моей  ученицы  Т.Л.Баканурской   свойств  так  называемых  «гладких  вариантов»  возбудителя  чумы. Дело  в  том, что  основной  формой      
роста  вирулентных  штаммов  чумного  микроба  на  искусственных  питательных  средах   
является  «шероховатая», в  виде  «кружевных  платочков». Ну  а  «гладкие»  колонии, вроде  капелек  мутноватой  жидкости, образуют  невирулентные  варианты  возбудителя. Они  не  привлекают  особого  внимания  бактериологов.
    Однако, в  ходе  исследований  меня  смутила  одна  необычайная  особенность  таких  штаммов, имеющихся  в  институтском  Музее  живых  культур.
    Мы  наблюдали  изменение  форм  их  колоний  вместо  привычных «капелек»  в  некие  плоские  образования  с  мутным  центром. Ну  и  что? Подумаешь -  открытие! 
    Но  при  этом  менялась  и  форма  самих  микробных  клеток:  от  типичных  овальных  палочек   к  нитевидным  или  в  виде  «ожерелий - четок», заключенных  в  своеобразные  «чехлы».    
    Они  оставались  жизнеспособными  даже  при  кипячении  в  течение  двух-трех  минут  и  после  воздействия  паров  хлороформа.  Это  свидетельствовало  о  способности  чумного  микроба  к  ОБРАЗОВАНИЮ  СПОР! Такого  прежде  не  наблюдал  никто!
    А  ведь  возможность  возбудителя  образовывать  споры, сохраняемые  во  внешней  среде  неопределенно  долго, чрезвычайно  важно  для  решения  кардинального  вопроса  теории  природной  очаговости  чумы:   форме  существования      
чумного  микроба  в  многолетние  перерывы  между  эпизоотиями  чумы. В  восьмидесятые  годы  по  этому  поводу  велись  многочисленные  жаркие  дискуссии, созывались  специальные  конференции, создавались  разной  степени  логичности  гипотезы. 
   Довелось  бы  нашему  открытию  совершиться  в  те  блаженные  времена, оно  несомненно  привлекло  бы  внимание  наших  сторонников  и  оппонентов, вызвало  бы  или  одобрение, или  сокрушительную  критику. Но  в  любом  случае  это  потребовало  бы  дополнительных  исследований  заинтересованными  сторонами, что,  конечно  же,  способствовало  бы  более  глубокому  изучению  свойств  чумного  микроба.
    Ну  а  в  условиях  «рынка» это  никого  уже  не  интересовало:  продать  идею  за  деньги   вряд  ли  было  возможным. Все  же  учли, что  на  выполнение  темы  особых  затрат  не  потребовалось, в  плане  научно-исследовательских  работ  Института  ее  можно  было  считать  выполненной.  Милостиво  разрешили  Татьяне  Леонидовне  защитить  ее  в  качестве   диссертации  на  соискание  ученой  степени  кандидата  биологических  наук (все  же -  лишняя  рекламная  фишка  в  пользу  Института)  и  «сдали в  архив». Спасибо  и  за  это, а  то  ведь  запросто  могли  «зарезать  на  корню»  как  неактуальную.
    Позже, в  1998 – 2001  годах, я  опубликовал  ряд  сообщений  на  эту  тему  в  научных  сборниках  Российской  Федерации. Но  и  они  не  вызвали  никакой  реакции  со  стороны  медицинского  ученого  мира. Слишком  уж  далеки  эти  проблемы  от   интересов  нынешних  ученых, устремившихся  во  все  тяжкие  к  приобретению  званий   ведущих  специалистов, магистров  и академиков   за  «исследования», имеющие  в  лучшем  случае  лишь  сиюминутное  значение, под  руководством  новоявленных  корифеев. 
    Наш  Институт  шел  в  фарватере  этих  веяний.  Как-то  в  частной  беседе, в  то  время   Заместитель  директора  по  науке  О.М.Айкимбаев, сын  прежнего  директора  Института, откровенно, хотя  и  несколько  цинично  разъяснил  мне, что, дескать,   мы, «динозавры»,. наработали  столько  всяких  материалов, что  нынешнему  поколению  чумологов  можно  на  них, ничего  не  делая, прожить   по  крайней  мере  лет  двадцать!  Просто  их  нужно  выдавать  за  свои…
     Трезво  оценив  столь  «радужные  перспективы»  и  учитывая  свой  возраст (как-никак  мне  уже  исполнилось  66  лет!), я  не  стал  дожидаться  решения  начальства  отправить  меня  «на  заслуженный  отдых», а  то  и  куда  подальше  и  принял  твердое  решение  вернуться  на  свою  «Этническую  Родину»  пока  границы  между  нашими  суверенными  государствами  не  закрылись  на  непреодолимый  замок.

    Ставший  близкий  мне  Казахстан  мы  с  супругой, Надеждой  Федоровной, покинули  в  1996  году.
     Местообитание  в  Российской  Федерации  нам  было  предопределено: город  Санкт-Петербург, где  живут  и  работают  наши  дочери. Не  совсем   уверенный  в  том, что  Россия-мать  примет  меня  с  распростертыми  объятиями  как  родного  сына, я  воспользовался  возможностью  получить  российское  гражданство  еще  в  Алма-Ате. В  те  времена  это  можно  было  сделать  и  в  Казахстане, и  в  других  Среднеазиатских  республиках. Следовало  обратиться  с  соответствующим   заявлением  в  Российское  посольство,   уплатить  некую  сумму  и  тебе  выдавали   красивый  листочек  с  присвоением  вожделенного  гражданства, который  вклеивался  в  паспорт.
     Задешево  распродав  домашний  скарб, мы  с  Надеждой  вскоре  очутились  в  заповедной Северной  Пальмире.
     К  моему  разочарованию, объятья  Родины  оказались  не  столь  распростертыми, как  хотелось  бы:  мое  российское  гражданство  признали  недействительным!  Оказалось,  все  дело  в  том, что  я  родился-то  на  Украине, а  большую  часть  жизни  провел  в  Казахстане. Ну  какой  из  меня, к  бесу  лысому, россиянин? 
     И  началось.
     Я  бегал  по  всяким  возможным  и  невозможным    инстанциям, объяснял, что  не  по  своей  злой  воле  родился  на  Украине, что  в  те  былинные  времена  у  всех  у  нас  было  единое  гражданство, что  я  чистокровный   русский, что  в  Казахстане  я  работал  под  эгидой  Минздрава СССР  и  так  далее. Чиновники  недоверчиво  выслушивали  мои  оправдания, некоторые  даже  сочувственно  цокали  языками, но  сделать  ничего  не  могли: по  действующему  ныне  закону   я  считался  иностранцем, требующим  тщательной  проверки: а  вдруг  я -  террорист  или  заброшен  суверенными  спецслужбами!   
      На  ум  приходили  всяческие  исторические  параллели. Например, развал  Английской  империи, когда  от  нее  отвалились  Индия  с  Канадой. Сколько  тогда  англичан  вернулись  на  свой  островок, даже  из  числа  имперских  потомков, родившихся  в  прошлые  века  на  берегах  Лабрадора  или  Аравийского  моря! И  никто  не  допытывал  их  с  пристрастием  о  целях  возвращения, не  сомневался  в  отсутствии  у  них   коварных умыслов. 
     Почему  же  такая  дурь  свойственна  нашим  чиновникам? За  какие  грехи  нам  эти  унижения  и  мытарства?  Это  напоминало  фильтрацию  вернувшихся  из  плена  после  Великой  отечественной  войны.
     В  многолюдных  очередях  за  «нужными  бумажками»  выслушивал  скорбные  повести  о  приключениях  других  «русскоязычных». Вот  врач, приехавший  из  Узбекистана. Сколько  бедняге  пришлось  намаяться  с  продажей  там  однокомнатной  квартиры  в  стандартной  четырехэтажке! Покупателей  нашлась  уйма, но  покупали  за  бесценок, пользуясь  законом, запрещающим  вывозить  из  республики  более  тысячи  долларов. Удалось  «устроить» за  три  с  половиной  тысячи, и  то  без  огласки. Две  тысячи  спрятал  в  пылесос: авось, не  найдут  при  таможенном  досмотре! Пятьсот  ушло  на  взятки, чтобы  избежать  того  самого  досмотра. Тем  более,  в  контейнере  находилась  домашняя  библиотека Всемирной  литературы, грампластинки  классической  русской  музыки. Все  это  было  объявлено  Национальным  Достоянием  Узбекистана  и  категорически  запрещалось  к  вывозу  «за  рубеж». Запрет  пришлось  снимать  парой  сотен  долларов. Теперь  в  контейнере  хоть  атомную  бомбу  вези!
     Путь  мигранта  по  железной  дороге  лежал  через  Казахстан. Пограничники  долго  рассматривали  узбекский  паспорт, совсем  по  Маяковскому, «выпяливая  глаза в  тугой  полицейской  слоновости: откуда, мол, и  что  это  за  географические  новости?». Глаза  их  прозрели  лишь  по  получении  пары   «зеленых». На  этой  зелени  паслись  и  другие  их  соратники, бдительно  проверявшие  паспортный  режим  почти  на  каждой  станции.
     Прибыв, наконец, в  Санкт-Петербург, как  и  мы, к  родственникам, наш  мигрант встал  на  временный  трехмесячный  учет  в  миграционной  службе, дабы  не  быть  нелегалом. Получил  направление  на  прохождение  медицинского  осмотра  на  туберкулез, сифилис,  СПИД, наркозависимость (в  России-то, мол,   этой  пакости  нет!). Для  ускорения   отрицательных  диагнозов  пришлось  также  посорить  валютой. Вот  теперь тщится  к  следующему  чиновнику  для  получения  очередных  направлений…
     В  тех  же  очередях  я  ознакомился  с  наименованиями  наших  былых  соотечественников: «чурки», «азеры», «ары», «хачи»  и  еще  более  экзотические  клички.    А  ведь  все  это  были  врачи, учителя, агрономы, ну  в  худшем  случае -  дряхлые  старики, никак  не  относившиеся  ни   к  алкашам, ни  к  тунеядцами, ни  и  криминалу.
     Не  знаю, к  какой  из  этих  «наций»  местные  чиновники  относили  меня, но  из-за  моей  малой  платежеспособности  я  тоже  был  в  их  глазах  из  категории  «понаехавших  тут».  А  без  гражданства  я  не  мог  устроиться  на  работу, получать  пенсию. Решился  все  собранные  документы  выслать прямо   в  Министерство  иностранных  дел. Там  все-таки  учли  мой  «союзный»  статус. И  наконец-то  я  получил  долгожданный  орластый Российский  паспорт! Правда, только  в  2000  голу, после  четырехлетней  борьбы  «за  права  человека».
 
     Но  все  это -  явные  мелочи  по  сравнению  с  той  бедой, которую  мы  привезли  с  собой.  Моя  Надежда  еще  в  Казахстане  заболела  раком  органов  малого  таза. Она, талантливый  хирург-акушер, кандидат  медицинских  наук,  этот  страшный  диагноз  поставила  себе  сама. Он  стал, пожалуй, главным  поводом  нашего  переезда  в  Россию:  мы  искренне  верили  в  замечательные  традиции  ленинградских  медиков, в  высокий  их  профессионализм.
    Как  протекало  ее  лечение?
    Прежде  всего,  она  обратилась  к  онкологу  поликлиники  нашего  района.  Та  заявила, что  не  находит  никакой  опухоли, хотя  обнаружить  ее  мог  бы  любой  фельдшер. А  эта  докторица  такое  совершить  оказалась  не  в  состоянии.   
     Тогда  мы  с  супругой  направились  в  Институт  онкологии, где  дежурный  врач  институтской  поликлиники  подтвердил  этот  диагноз.  Он  направил  Надежду  в  отделение  рака  кишечника. Заведующая  отделением  отказалась  принимать  направление, выданное  в  поликлинике  своего  же  института  и  потребовала  направления  из  районной  поликлиники, врач  которой  уже  отверг  диагноз  рака. Все  вернулось  на  круги  своя.
     Та  самая  мадам-онколог  для  установления  диагноза  настояла  на  промывании  кишечника, что  делать  было  категорически  нельзя. Но  без  этой  опасной  манипуляции  врач  отказывалась  давать  направление  на  лечение.  В  результате  у  жены  началось  обильное  кровотечение  и  по  скорой  помощи  ее  доставили  в  хирургическое  отделение  городской  больницы. Наконец-то  помощь  стала  близкой!
     Но  врачи  отделения  заявили, что  не  имеют  лицензии  на  оказание  экстренной  помощи  онкологическим  больным  и  отказали  в  направлении  в  Институт  онкологии. Они  просто-напросто выписали  ее  из  своего  отделения  и  «объяснили», что  теперь  мы  сами  должны  обратиться  в  районный  онкодиспансер. Там  предупредили, что  возможность  госпитализации, в  связи  с  «чрезвычайной  нагрузкой»  появится  не  ранее, чем  через  месяц.
     Волей-неволей  мне  пришлось  искать  прежние  связи  с  петербургской  противочумной  службой. Там  уже  работала  молодежь, лишь  по  слухам  знавшая  обо  мне. Но  все  же  это  помогло  ускорить  госпитализацию.
     Нас  принял  врач-онколог  Фридман, кандидат  медицинских  наук.  Он  подтвердил  диагноз  рака, который  Надежда  поставила  себе  еще  полгода  назад. Началось  обследование, занявшее  еще  целый  месяц.  Бесценное  время  было, увы, упущено. Ей  сделали  лишь  «облегчающую»  операцию  и  выписали  домой  с  благостным  пожеланием  «скорейшего улучшения  здоровья». Но  мы-то  с  ней  прекрасно  понимали, чем  все  это  грозит…
    Промучившись  очередной  месяц  моя  Наденька  покинула  меня  навеки.
    На  эти  безобразия  я  официально  пожаловался  в  Минздрав. Оттуда  мое  письмо  по  традиции  направили  на  рассмотрение  заместителя  Главного  врача  Горздрава  Санкт-Петербурга, господина  Жолобова.  Он  прислал  ответ, что  Ученый  Совет  Горздрава (ну, теперь  кругом   одни   сплошные  ученые!)  не  нашел  никаких  оснований  для  признания  каких-либо  ошибок  со  стороны  медслужбы  города. Прямо  так  мне  было  и  заявлено: «Вашей  жене  было  оказана  квалифицированная  врачебная  помощь».
     Вот  так. Нечего, мол, клеветать  на  нашу  Свободную и  Независимую  медицину!
     Все  это  стало  моим  неизбывным  горем.
     Ведь мы с Надеждой прожили более полувека. Познакомились  еще в студенческие годы, учась в разных группах, но на одном курсе. Оба выбрали себе специальность хирурга, но в  Ганюшкино, куда нас направили по распределению после окончания института, была одна ставка хирурга – акушер-гинеколога. Надя   заняла  эту  должность,  а для меня ставки хирурга  не было и мне пришлось согласиться на работу в противочумном отделении. Не  мог  же   не уступить место хирурга своей жене!
     Нам часто приходилось выезжать по вызовам на самые отдаленные пастбища, где вместе оперировали в жилых землянках, при свете автомобильных фар. Кто тогда из нас требовал от больных гражданства, направлений из разных инстанций? Такая  чушь не могла нам даже в голову прийти!
     За рабочие успехи Надежду   вначале пригласили на должность Гурьевского областного акушер – гинеколога, а затем на кафедру акушерства и гинекологии Института усовершенствования врачей   в  Алма-Ате. Вскоре о ней узнали в большинстве городов и сел Казахстана, куда она регулярно выезжала на консультации и сложные операции. На основе своего опыта работы она собрала большой и важный научный материал и успешно защитила кандидатскую диссертацию. Могли ли мы с ней предполагать, что так по-свински к ней отнесутся российские коллеги!

     Теперь  коротаю  свою одинокую  старость. Работаю  в  должности  менеджера  Санкт-Петербургского  федерального  бюджетного  учреждения. Занимаюсь  сравнительно  новыми  для  меня  проблемами  вирусного  гепатита, коклюша, инфекций  дыхательных  путей. В  российских  научных сборниках  публикую  статьи  по  этим  вопросам, а  также  важные, на  мой  взгляд, материалы  по  холере  и  чуме, которые  по  разным  причинам  не  успел  опубликовать  в  бытность  свою  в  Противочумной  службе.
       Но  это  уже  другая  история.   
                ВМЕСТО   ЭПИЛОГА
   Сейчас  мне, увы, 83. За  плечами -  шестой  десяток  лет  непрерывного  медицинского  стажа. Как  говорится, «большая  половина» жизни  пройдена. Временами  гнетет  ностальгия  по  прожитому. Сколько  было  непредвиденно  трудного  и  опасного  и  все  же  увлекательно  интересного! Сколько  новых  и  важных  идей  было  воплощено, а  еще  больше  не  реализовано, плавно  перейдя  в  чужие  руки!
    Выполняя  практическую работу, врача - чумолога, мне неоднократно пришлось решать сложные вопросы, которые имели немаловажное значение  для развития эпидемиологической службы нашей страны. Эта работа требовала серьезных научных изысканий.   За  свою  многолетнюю  жизнь  в  науке  мне  довелось  встретиться  с  огромным  числом   ее  деятелей  самых  различных  рангов: от  младших  научных  сотрудников (МНС) , мечтающих  напечататься  в  каком-нибудь  сборнике, хотя  бы   пятым-десятым  «соавтором», до  седовласых  академиков, вещающих  свои  откровения  под  восторженные  овации  преданных  учеников.
    Эти встречи убедили меня, что в целом наша научная элита очень консервативна. Большая часть из ученых, добившись определенного  положения, приобретает признание представителей широких научных кругов , а так же руководства различного уровня. Большая часть ученых остается существовать на уровне   этих   достижений. К  сожалению, для них инновации молодых специалистов в области их деятедьности не только пугает, но и является чем- то вероломным, разрушающим их представления и устои.  Они, в лучшем случае, стараются не замечать эти инновации, а в худшем  используют  их  во блага своего существования, считая  инновации своим личным делом, а не  достижением молодых специалистов. Такие деяния различного уровня ученых наносит непоправимый вред, как науке в целом, так и тому  обществу,  в котором они живут. Потому, что можно присвоить чью-то идею, но она не получит дальнейшее развития, так  как  существуют разные базы знаний у родивших ту или иную инновацию и у тех, кто ее  украл. Так же как и жизнь ребенка зависит от того, кто его воспитывает:  родная  мать  или чужие люди, «усыновившие» его. С такими ситуациями, я в своей жизни,  встречался неоднократно.
    По  моим  впечатлениям, избравшие  своим   ремеслом   науку  делятся  на  две  категории: 
«старателей»  и  «артельщиков».
     СТАРАТЕЛЬ -  как  правило,  одиночка. Одержим  поисками  самородка  или  россыпи  в  виде   доказательства  приоткрывшегося   лично ему  краешка  Абсолютной  Истины, еще  неизвестного  его  предшественникам. Ради  этого  без  оглядки  вступает  в  полемику  с  любыми  Авторитетами, даже  из  числа  своих  наставников   и   соратников, может  пойти   и  на  полный  разрыв  с  ними. Его  ученые  степени (если  ему  все  же  удается  добраться  до  них!), как  правило, выстраданы  в  суровой  борьбе  за  преодоление  всяческих  препон  на  их  тернистом  пути. Вероятность  достигнуть  статуса  Ньютона, Пастера  или  Менделеева  практически  равна  нулю. Утешается  перспективой   признания  после  смерти.
     АРТЕЛЬЩИКИ -  всегда  при  каком-нибудь  еще  более  научном  работнике. Выполняют, в  основном,  рутинные   части  исследований  шефа (чем  больше  шаблона, тем  меньше  риска).
     Прежде, в  эпохи  Великих  Научных  Открытий  такие   группировались  в  «Школы», развивая  фрагменты  Учения  Патриархов. В  наши  времена  сплошной  утилитаризации  науки, судорожных  попыток  ее  «выживания»  они  стремятся  попасть  на  этакую  «Фабрику  звезд»  под  крыло  некоего  Гуру, принадлежащего  или  приближенного  к  Высшему  Ведомственному  Руководству, а  то  и  к  самому Правительству.
     Путь  в  науку  для  такого  кадра  - прост  и  безмятежен. Пару-тройку  лет  в  подмастерьях, сбор  «материала» (крох  со  стола  Учителя), защита  под  его  Авторитетным  Руководством.
     Проникнув  в  вожделенные  круги  региональной  Научной  Элиты, бетонируется  в  полученных  результатах, провозглашая  их  Незыблемыми  Постулатами, оппонентов  объявляет «Козлами». Главное  -  ученая  карьера, не  столько  спорные  открытия, сколько  продвижение  по  служебной  лестнице: старший  научный  сотрудник (СНС) – главный  специалист – ведущий  специалист – завлаб – завотделом – замдиректора  по  науке – директор  института. А  там  еще -  член-корреспондент, а  то  и  академик.
     Окрест  себя  клонирует  себеподобных. И  вот  уже  непробиваемая  когорта, способная  к  приватизации  или  рейдерскому  захвату  наиболее  рентабельных  россыпей, тем  паче  жил, ненароком  открытых  «старателем». Тут  уж  тому  наукопроходцу  впору  подхватывать  свой  тазик  и  лоток  и  спасться  куда  подальше!
    Как  я  уже  имел  честь  доложить, контакты  с  такими  коллегами    и  в  моей  душе  оставили  не  один  памятный  шрам.
    Чего   стоили  моим  нервам  хотя  бы  те   мытарства  с  глицерин-независимым  штаммом  чумного  микроба, выделенным  от  девочки, умершей  на  «благополучном»  по  чуме  участке! Сколько  лет  на  мне  «висели»  подозрения  о  подсеве  мной  противочумной  вакцины, пока  наличие  таких  штаммов  в  Среднеазиатском  природном  очаге  чумы  не  были, наконец, подтверждены  другими  исследователями!
     А  борьба  с  пресловутым  утверждением  о  том, что  «внешняя  среда»  в  эпидемиологии  холеры  имеет, якобы,  второстепенное  значение, пока  сама  Всемирная  Организация  Здравоохранения  не  посчитала  ее  «самостоятельным  источником  заражения  человека»!
     Сколько  пришлось  выдержать  нареканий  в  «некомпетентности»  из-за  критики  лечебных   возможностей  фаготерапии  при   холере!   
     Или  перипетии  с  эффективностью  при  этом  тетрациклина! Вначале – обвинения  в  нарушении  Инструкции, потом -  чуть  ли  не  в  воровстве  препарата  с  республиканского  склада  и  спекуляции  им! А  когда  его  действенность  подтвердилась  на  практике – отказ  мне  в  авторстве!      
      При  этом  меня  постоянно  смущала  проблема  «интеллектуальной  собственности»  в  науке. Этот  вопрос, увы, не  исследован  до  сих  пор.
     Вот  в  искусстве  с  ним  все  более  или  менее   ясно.   Списал  у  какого-нибудь  классика  или  стремящегося  к  этому  состоянию  автора  пару  удачных  фраз  или  мелодию  -  вот  тебе  и  явный  плагиат.  Или  печатанье- перепечатывание  твоего  собственного  произведения   без  выплаты  тебе  законного  гонорара -  прямой  повод  для  судебного  разбирательства.
     Иное  дело  -  НАУКА.
     В  ней  о  каких-то  гонорарах  за  публикации  речи  вообще  нет. Наоборот, чтобы  напечататься  в  большинстве  научных  сборников, приходится  платить   еще  и самому. Бесплатно  публикуют  периодические  научные  журналы. Но  попасть  на  их  страницы  весьма  сложно,  да  и  то  не  чаще, чем  раз  за  несколько  лет. Их  редколлегии  рассматривают  твои  материалы  через  призму   взглядов  на  проблему  Признанных  Авторитетов.      
     А  публикации  для  научного  работника, пожалуй,  главный  вид  продукции, оправдывающей  его  существование. От  их  числа  во  многом  зависят  успехи  конкурсов  на  замещение  ученых  должностей.
     Теперь  даже  для  практических  специалистов   придумали  аттестацию: врачи  первой  категории, врачи  второй  категории. Тут  сразу  вспоминаются  слова  булгаковского  Воланда  из  «Мастера  и  Маргариты»:  « Если  осетрина  второй  свежести, то  это  означает, что  она  тухлая!». А  чтобы  бедолаге «второй  категории» выбраться  из  этого  тухлого  состояния, тоже  нужны  «научные  публикации»! 
   Один  из  способов  успешного  паблисити  - найти  «паровоза», лицо, вхожее  в  редколлегию  журнала, и  предложить  ему  первоавторство. Тот, порой, и  понятия  не  имеет  о  сути  сочинения, но  «право  первой  ночи»  ему  приятно  и  он  благосклонно  соглашается  помочь  твоей  нужде.  Иногда  в  одном  номере  журнала  такой «паровоз»  цепляет  до  двадцати  «соавторов»  из  разных  направлений  науки. Конечно  же, все  это  идет и  в  его  личную  библиографическую  копилку  и  за  пару-другую  лет  он  становится  автором  нескольких  сотен  произведений.
      Другой  способ  для  власть  имущего  приобщиться  к  «инновации» - опубликоваться  со  «старателем» или  их  кучкой, если  чутье  подсказывает, что  из  «идеи  может  выйти  что-то  стоящее». Здесь  есть  шанс  на  правах  шефа (Имярек) стать  первым  автором. И  вот  уже  вскоре  появляются  ссылки  на  его, Имярека, работу  с  соавторами, а  тот  самый  «открыватель» может  довольствоваться  ролью, так  сказать, «суррогатного  отца» идеи.
      Еще  недавно  проблему  природной  очаговости  холеры  никто  не  воспринимал  всерьез. А  вот  теперь  она  становится  очевидным  фактом. На  эту  тему  публикуются  статьи, создаются  математические  модели   явления.  А  о  наших  работах  в  этом  направлении, во  многом  попросту  уникальных, ни  сова, ни  полслова! 
      Ну  да  ладно. Чего  уж  там! Не  стану  дальше  ворошить  мои  огорчения, что  бы  они  не  обратились  в  старческое  брюзжание.
       Хочу  закончить  свои  «Воспоминания»  более  оптимистично, надеяться, как  пушкинский  Пимен, что

                Когда-нибудь  монах  трудолюбивый 
                отыщет  вдруг  мои  труды  в  архиве. 
                Засветит  он, как  я, свою  лампаду –
                и, пыль  веков  от  хартий  отряхнув,
                правдивые  сказанья  перепишет.
                Одно  меня  лишь  только  беспокоит:
                не  вышел  бы, как  прежде, плагиат…