Я мысленно рисую жизнь

Нет на земле ни одного момента в истории челове-чества, чтобы человек не стремился к изображению види-мых им явлений. До наших дней дошли они в виде наскальных рисунков. Иногда пытаемся мы видеть в этих рисунках особенность ритуалов ушедших в небытие пле-мен и народов. Чем тогда определить желание ребенка ри-совать? Рисовать палочкой на мокром песке, карандашом на листе бумаги. Потом, если определится талант, то чело-век переходит к краскам и холсту.
Мой герой, современник мой, тоже пытался заняться рисованием, тогда, когда к этому появились возможности. До этого он рисовал на мокрой земле палочкой солнце, лу-ну и звезды. Взрослые не обращали внимания на его рисунки, но они ему самому нравились
Какие в мыслях бродят сказки
Какой там март, какой апрель?
Какой там холст, какие краски,
Какое масло, акварель?
Долгое время на стенке около кровати родителей висел коврик, а скорее кусок полотна прямоугольной фор-мы, на котором масляными красками был нарисован пруд с темными спокойными водами. О том, что это была вода, свидетельствовала узкая стенка камыша и водяные лилии, тянущие вверх головки. Большую часть пруда занимала лодка с возлежащей на ней крутобедрой русокосой спящей красавицей, а вдоль бортов находились такие же красави-цы русалки, влюбленными глазами осматривающие спя-щую. Всю эту картину освещало пятно нарисованной жел-тым цветом луны, более похожей на желток яичницы-глазуньи. Глаза маленького Пети часто натыкались на эту картину. Эротические мысли его не беспокоили, но в его небольшом возрасте возникала мысль, почему тетю не ку-сают комары, а вот до него маленького они добираются?
Мыслей самому взяться за краски у него не возника-ло. Придет время и он ознакомится с картинами больших мастеров, выставленных на обозрение в Эрмитаже, Русском музее и «Третьяковке»
Пастельные тона, и
мягкость плавных линий
Пленяли его взор.
Картины Рембрандта пьянили
И поражал «Ночной дозор»

Орловский, Левитан, Саврасов,
А Врубель, тот же Карл Брюллов,
Так жизнь изображали нашу,
Что видны смерть, краса, любов!.
Закрыв глаза, он мысленно рисовал чудные карти-ны. Посещая «Эрмитаж», «Третьяковку» и «Русский му-зей», он подолгу останавливался у картин больших ху-дожников. Да он  любил живопись. Но, вот беда, руки не подчинялись мозгу, когда он пытался  изобразить то, что рисовало ему воображение. Мозг жил своею жизнью, а ру-ка - своей. И, хотя зависть, как чувство так до конца жизни не сформировалось у него, он по-доброму завидовал тем, у которых и карандаш, и кисть ловко двигались, а под ними появлялась картина, создаваемая воображением:
«Сосульки к крыше прикипели.
Вот конь Савраска занемог.
Запели зимние метели…
А вот и виден в красках Бог».

Нарисовать бы все с натуры,
Картиной насладиться всласть...
Но витязь без тигровой шкуры, -
(В ту шкуру облачилась власть).
Познание извлечения звуков прекрасных из огром-ного пространства эфира – один из величайших даров Бо-га. По моему мнению, это второй по значимости дар после зрения
Скрип колеса и громыханье,
«Тпру…Но!», да «Цоб-цобе»,
Такое звукопознаванье
Рождалось в детской голове.

Здесь не звучали серенады,
Не слышно трелей соловья…
Так, все почести, все, как надо…
Лишь музыкой бедна земля.

Вернее, тот ее кусочек,
Где он младенцем проживал,
Где можно много ставить точек,
Поскольку не знаком финал!

Не пел ему цыганский хор,
И не священные хоралы,
А нудный, скучный разговор,
Да, глотки пьяные орали…

На лицах певших вены вздулись,
Какие «чудные слова:
«Шумел  камыш, деревья гнулись,
А ночка темною была!»

Потом купили патефон,
(Когда он стал чуть-чуть постарше),
А прежде чаще слышал он
Лишь звуки траурного марша.

Бил барабан, стонала медь,
Печально музыка звучала…
Незримою шагала смерть –
Всему конец, всему – начало!