Додонов Борис Игнатьевич
Эмоция как ценность
М., Политиздат, 1978. 272 с. (Над чем работают, о чем спорят философы).
Книга кандидата психологических наук, до¬цента Симферопольского государственного уни¬верситета В. И. Додонова рассматривает пробле¬му эмоций в своеобразном ракурсе — с точки зрения теории ценностей. Автор выдвигает и обосновывает положение об эмоциональной на¬правленности личности как специфической для каждого человека потребности в эмоциональных переживаниях, показывает, что человек проявля¬ется как личность прежде всего в активной, мировоззренчески и эмоционально направленной деятельности.
Работа адресована читателям, интересующимся философскими и психологическими проблемами.
ВВЕДЕНИЕ
Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ
1. Эмоции и их функции
2. Проблема ценности эмоций и гедонистические теории поведения
3. Потребность в эмоциональном насыщении как природная основа ценности эмоций
4. Классификация эмоций и типов эмоциональной направленности личности
Глава II. ЭМОЦИИ И СКЛОННОСТИ
1. Счастье, эмоции и деятельность
2. Интересы
3. Мечты
4. Воспоминания
5. Компонентный анализ эмоционального содержания интересов, мечтаний и воспоминаний человека
Глава III. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ТИПЫ ЛИЧНОСТИ
1. Общий подход к психологической классификации индивидов
2. Типологические проявления эмоциональной направленности личности
3. Эмоциональные типы, типичность и гармоническое развитие личности
4. Эмоциональная и мировоззренческая направленность в их единстве и взаимодействии
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
“...Сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек”, — заметил Гегель, имея в виду запоздалый приход ис¬торической мудрости.
Примеряя к малому то, что сказано о большом, удостоверить меткость этого изре¬чения мог бы и любой исследователь, В на¬учной работе тоже не часто удается прийти к постановке и решению какой-либо новой проблемы кратчайшим, прямым путем. Ло¬гика и психология мышления никогда пол¬ностью не совпадают. Той последовательной цепи изысканий, суждений и умозаключе¬ний, которую исследователь представляет на суд общественности в законченной работе, обычно не бывает в его действительных по¬исках; последние являются, так сказать, ча¬стным делом ученого, и он редко о них упо¬минает. Автор этой книги тоже не собира¬ется водить читателей по лабиринтам своих мыслей. Но все же хотелось бы рассказать, “откуда все пошло”. Тем более, что “все пошло” от фактов, с которыми, вероятно, стал¬кивались многие.
Внешне они очень разные, эти факты. Возьмем хотя бы такой.
“Я был склонен к грусти, к элегии, — все это было в рассказах Бунина, — пишет о себе молодой советский прозаик Виктор Ли¬хоносов.— И всегда была в его вещах мело¬дия, тот “звук”, без которого — сам призна¬вался — он не мог написать первую строчку. Так вот музыка, тон, протяженность совпа¬дали с настроем моей души, — и это правда, это не громкие слова. Поэтому я принимал Бунина как родного” 1.
Это признание В. Лихоносова остановило на себе внимание потому, что чувство, звуча¬ния произведения “в ладя собственной душе было еще со школьных лет хорошо знакомо и мне. Ориентируясь на него, помнится, уда¬валось без ошибки выбирать интересную книгу, прочитав какой-нибудь абзац на лю¬бой, наугад раскрытой ее странице.
Нечто подобное происходило и с вос¬приятием людей, событий, природы. С одной стороны, были просто хорошие люди, при¬ятные события, красивые пейзажи. С дру¬гой, встречались одни, другие и третьи, по поводу которых хотелось по-пушкински: вос¬кликнуть: "Это я!", выражая трудно переда¬ваемое ощущение странной родственности воспринимаемого каким-то тайным “стру¬нам своего сердца”, совпадения их мелодии с его мелодией.
1 В. Лихоносов, Элегия. М., 1976, стр. 3—4.
Если читатель не замечал за собой того же самого, пусть присмотрится — заметит. Ведь это присуще каждому — одному в боль¬шей, другому в меньшей степени.
Загадка этого ощущения родственности некоторых явлений и ситуаций каким-то собственным, неясно осознаваемым духов¬ным устремлениям занимала нас многие го¬ды. Нас интересовала природа того общего, что наше чувство обнаруживало подчас в совсем далеких друг от друга вещах и не находило в совсем близких...
Много позднее, читая курс психологии в педагогическом институте, я провел со сту¬дентами следующий эксперимент: предложил им классифицировать слова: поцелуй, тара¬кан, соловей и кашель. Оказалось, что это, как будто бы совсем несложное задание раз¬ные студенты выполнили совершенно раз¬личным образом. Часть из них представила классификацию: 1) поцелуй, кашель; 2) со¬ловей, таракан. Другая сгруппировала эти слова совсем иначе: 1) соловей, поцелуй; 2) таракан, кашель. Первые при этом ссы¬лались на то, что “поцелуй” и “кашель” представляют собой действия, а “соловей” и “таракан” — объекты, живые существа. Вто¬рые мотивировали свое решение тем, что “соловей” и “поцелуй” приятны, а “тара¬кан” и “кашель”, наоборот, вызывают чув¬ство брезгливости. Однако спора между “классификаторами” о правильности той и другой разбивки слов на группы не возникло: “Вообще-то, сгруппировать эти слова можно и так и этак”, — согласились они. Дальнейшие опыты показали, что “эмо¬циональная классификация” явлений, как мы сначала назвали классификацию второго типа, идет много дальше подразделения ве¬щей на “приятные” и “неприятные”. Вну¬три каждого из таких подразделений есть свои “рубрики”. Герой и знамя, розы и сти¬хи, шампиньоны и ботинки были разнесены нашими испытуемыми по разным группам не потому, что здесь, как в первом случае, отделялось привлекательное от непривлека¬тельного, а потому, что все классифициро¬ванные объекты были по-разному хороши и ценны.
Так впервые наглядно предстали две теоретически выделенные философами фор¬мы деления явлений действительности: поня¬тийная и ценностная. Постепенно стало ясно и другое: то общее, что объединяет разные яв¬ления по их эмоциональному “звучанию” и соответствию последнего тому “звуку”, ко¬торый субъект находит в своей собственной “душе”, тоже есть ценность, хотя и совер¬шенно особого вида. В дальнейшем пришло убеждение, что как раз она создает очень важную линию ценностных ориентации лич¬ности, в значительной мере определяющую такие явления, как интересы и мечты чело¬века, его мироощущение, его представление о счастье.
О сущности этой ценности, о ее месте в мотивационной структуре деятельности, о склонностях людей, их особых запросах к жизни, наконец, об их типах в зависимости от общего “эмоционального лейтмотива”
проявлений их личности и пойдет главным образом речь в этой книге.
Как и в каждой работе, в предлагаемой читателю книге помимо текста будет опре¬деленный подтекст — в данном случае об¬щие теоретические позиции автора в пони¬мании человека, механизма его активности, его ценностей и ценностных ориентации. Подробно излагать эти позиции здесь нет ни возможности, ни необходимости. Но совсем умолчать о них тоже было бы неверным, потому что это помешало бы читателю пра¬вильно разобраться в той системе понятий, которая далее будет использована. Постара¬емся поэтому хотя бы эскизно наметить об¬щие теоретические координаты нашей спе¬циальной концепции.
Прежде всего сориентируемся в некото¬рых аксиологических проблемах, то есть проблемах теории ценностей.
Как известно, всех философов-марксис¬тов, занимающихся вопросами аксиологии, в противоположность многим буржуазным теоретикам, объединяет признание того, что зачисление людьми тех или иных явлений материальной или духовной действительно¬сти в разряд ценностей имеет под собой объективные основания.
“Ценности, — подчеркивает С. Л. Рубин¬штейн, — ...производны от соотношения мира и человека, выражая то, чтб в мире, вклю¬чая и то, что создает человек в процессе истории, значимо для человека” 1.
1 С. Л. Рубинштейн. Проблемы общей психоло¬гии. М., 1973, стр. 369.
Вместе с тем и в марксистской аксиоло¬гии понятие “ценность” трактуется не впол¬не однозначно. Одни авторы считают ценно¬сти неотделимыми от оценок, рассматривая те и другие как носителей “двуплановой ин¬формации объективно-субъективного содер¬жания”1. Другие полагают, что “ценность нельзя рассматривать как результат оцени¬вающего сознания, она существует объек¬тивно” 2.
Думается, что это столкновение двух позиций не может быть разрешено простым преодолением какой-либо одной из них как ошибочной. И в этой связи методологически оправданным представляется поставить воп¬рос о разграничении фактических и призна¬ваемых ценностей.
В “ранг” признаваемых ценностей пред¬мет или явление “возводятся” оценкой со стороны того или иного лица, класса или всего человечества. Только признаваемая ценность способна выполнять важнейшую ценностную функцию — функцию ориентира при формировании человеком решения о том или ином поведении. Явления же, не получившие никакой оценки, как бы вовсе не существуют для субъекта деятельности, даже если и оказывают на него исподволь определенное влияние.
Однако ценность не есть нечто не подле¬жащее обсуждению. О ценностях можно и
1 М. С.Каган. Лекции по марксистско-ленин¬ской эстетике. Л., 1971, стр. 89.
2 М. В. Демин. Проблемы теории личности. М., 1977, стр. 124.
нужно спорить. Одни признаваемые ценно¬сти поддаются доказательной защите, дру¬гие — доказательному развенчанию. Одни из них оказываются истинными, другие — ложными. Но это как раз и означает, что кроме признаваемой ценности существует еще фактическая ценность (хотя, подчерк¬нем снова, в качестве мотивов поведения1 могут выступать только признаваемые цен¬ности, причем совершенно независимо от того, истинны они или ложны).
Глубинной основой разграничения фак¬тических и признаваемых ценностей явля¬ется характер понятия “потребность”, по отношению к которой определяется зна¬чимость для людей тех или иных физи¬ческих и духовных объектов. Словом “по¬требности” в научной литературе обоз¬начают:
1) объективные нужды людей в опреде¬ленных условиях, обеспечивающих их жизнь и развитие;
2) фундаментальные свойства личности, имеющие тенденцию определять ее отноше¬ние к действительности и собственным обя¬занностям, в конечном итоге — определять образ ее жизни и деятельности;
3) определенные состояния психики че¬ловека, отражающие недостаток веществ,
1 Следуя в трактовке мотива в основном точке зрения А. Н. Леонтьева, мы будем понимать его как ценность, рассматриваемую по отношению к той деятельности, которая направлена на утверж¬дение этой ценности или овладение ею.
энергии и других факторов, необходимых для нормального функционирования челове¬ка как живого организма и личности.
Важно подчеркнуть, что за каждой из этих трех дефиниций стоит своя реальность. В первом случае это, так сказать, диктат со стороны объективных законов природы и общества, неподчинение которому грозит человеку физической и духовной деграда¬цией или даже смертью. Во втором — отра¬жение этого диктата в сложившихся “меха¬низмах” активности личности, определяю¬щих ее жизненные запросы. В третьем — чувственные сигналы в “инстанцию созна¬ния” о том, что в удовлетворении этих запросов наступила нежелательная задер¬жка.
Поскольку во всех трех случаях мы сталкиваемся с действительно существую¬щими фактами, бессмысленно спорить, ка¬кое представление о потребности является правильным. Здесь можно разве что усло¬виться ввести во избежание путаницы раз¬граничительную терминологию (например: нужда — потребность — потребностное со¬стояние). Но это вопрос не принципиаль¬ный. Другое дело — правильное соотноше¬ние трех указанных содержаний понятия “потребность” с иными психологическими понятиями и представлениями. Несомненно, в частности, что понятие “фактическая цен¬ность” определяется соответствием предме¬та или явления понятию потребности как объективной нужды, а не нужды понимае¬мой или переживаемой субъектом.
Такова наша позиция по вопросу о двух статусах понятия “ценность”, В этой работе, впрочем, как правило, речь будет идти толь¬ко о признаваемых положительных ценно¬стях, называемых в таких случаях просто ценностями, что соответствует наиболее об¬щей традиции использования данного тер¬мина. При этом, опять-таки в соответ¬ствии с традицией, слово “ценность” будет прилагаться как к явлению в целом, так и к одному лишь его ценностному каче¬ству (сравните, например, выражения: “искусство — ценность” и “ценность искусства”).
Другой, еще более сложный вопрос, до которому необходимо уже здесь высказать свои взгляды, — это вопрос о ценностных ориентациях человека и о тех “механизмах” его активности, в которых эти ориентации закреплены.
Ориентация человека на определенные ценности может возникнуть только в результате их предварительного признания (положительной оценки — рациональной или эмоциональной). Однако одного этого мало. Для каждого из нас существует масса объектов, которые мы признаем как ценности, но которые тем не менее существенного влияния на нашу деятельность не оказыва¬ют. Об ориентации на ту или иную ценность можно говорить только тогда, когда субъект так или иначе “запроектировал” в своем сознании (или “подсознании”) овладение ею. А это человек делает, учитывая не только свои потребности, но и свои возможности. Формирование ценностных ориентации — сложный процесс, в который включена, в ча¬стности, и самооценка индивидуума.
Надо также иметь в виду, что для кон¬кретной личности нет того обязательного движения от потребности к ценностям и ценностным ориентациям, которые сущест¬вуют для человечества в целом. Для отдель¬ного субъекта путь в ряде случаев может быть и прямо противоположным: перенимая от окружающих людей взгляд на нечто как на ценность, достойную того, чтобы на нее ориентироваться в своем поведении и дея¬тельности, человек может тем самым закла¬дывать в себе основы потребности, которой раньше у него не было.
Тем не менее, для того чтобы по-настоя¬щему разобраться в далеко не единообраз¬ном характере ценностных ориентации, не¬обходимо рассмотреть те внутренние обра¬зования личности, в которых эти ориента¬ции или предпосылки к ним могут быть так или иначе закреплены. Лучше всего это рассмотрение начать с еще более широкого вопроса об источниках активности людей.
При абстрактном рассмотрении проблемы источник активности людей можно видеть в их объективных нуждах. Человечество для своего развития нуждается, например, в ос¬воении новых пространств, в совершенство¬вании техники, в росте производства, в вы¬работке новых, все более прогрессивных форм общественной жизни и т. д. Это, в об¬щем, и определяет направление активности людей, некоторую суммарную составляющую их индивидуальных устремлений. Од¬нако реализация объективных требований жизни в действиях людей происходит не ав¬томатически, а через отражение этого им¬ператива необходимости в свойствах самого их организма и личности1. Поскольку, на¬пример, жизнь невозможна без удержания и развития антиэнтропийных состояний за счет увеличения энтропии веществ окру¬жающей среды, то потребностью организма является соответствующая жизнедеятель¬ность. Для личности в свою очередь такой потребностью может стать потребность бо¬роться за лучшее переустройство общества или за укрепление прогрессивного общест¬венного строя.
Полагаем, что именно такие потребно¬сти-свойства и надо рассматривать как ме¬ханизмы, направляющие нашу активность на овладение определенными ценностями.) Подробно эта точка зрения была обоснована в статье “Потребности, отношения и на¬правленность личности”2, все положения и аргументы которой мы излагать сейчас не станем. Скажем только, что в результате осуществленного в ней анализа потребнос¬тей-свойств был сделан вывод, что наиболее правильно их сущность раскрывается через понятие “программа жизнедеятельности”.
1 Это не то же самое, что отражение такого императива в сознании. В сознании отражаются и объективные нужды и субъективные потребности человека, благодаря чему личность обретает спо¬собность к известной корректировке последних.
2 См. “Вопросы психологии”, 1973, № 5.
В таких программах “потребности в потреб¬лении” всегда являются лишь оборотной стороной “потребностей созидания”. Так,
“пищевая потребность” есть лишь следствие потребности “в производстве собственного тела”1.
Этот взгляд на организацию активности организма и личности вполне согласуется и с мнением представителей естественных наук. Согласно П. К. Анохину, например, “организм как открытая система активно ищет для своих “входов” точно запрограмми¬рованных ее обменом веществ недостающих компонентов”2. По мнению Н. П. Дубинина, “программа для человека”, которая “зада¬ется при воспитании... формирует поведение [его] в семье и обществе” 3. Закрепившиеся, устойчивые программы жизнедеятельности человека постоянно дополняются экстренно образуемыми временными программами (“квази-потребностями”, по Курту Левину), учитывающими специфику тех ситуаций, в которых приходится реализовывать основ-
1 “Потребление есть непосредственно так¬же и производство... — пишет по этому поводу К. Маркс— Что, например, в процессе питания, представляющем собой одну из форм потребления, человек производит свое собственное тело, — это ясно: но это же имеет силу и относительно вся¬кого другого вида потребления, который с той или другой стороны, каждый в своем роде, производит человека” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 27).
2 “Философские проблемы биологии”. М., 1973, стр. 95.
3 Там же, стр. 65.
ные программы. Так, например, основная Программа снабжения организма кислородом, осуществляемая обычно автоматически, до¬полняется программой определенных осоз¬нанных действий, если дышать человеку ста¬новится явно трудно. В этих случаях возника¬ет потребность открыть форточку или выйти из душного помещения на улицу и т. д. Толчок для развертывания цепи познавательных, эмоциональных и волевых процессов, необходимых для формирования в нашем мозгу дополнительных программ жизнедеятельности, дают потребностные состояния. По¬следние, таким образом, непосредственно отражают не объективные нужды человека, как это часто утверждается, а ход реализации его программ-потребностей, которые сами формируются в конечном счете в результате отражения его объективных нужд. Состояния нуждаемости, как уже отмечалось, есть сигнал того, что осуществление этих программ почему-либо приостановилось и требуется принятие срочных мер, чтобы исправить положение. Поэтому одна и та же потребность человека (например, пищевая) дает о себе знать через трудно определимое множество разных потребностных состоя¬ний: одно — когда человек давно не ел; дру¬гое — когда он переел; третье — когда он съел не то, что надо, и т. д.
Формируемые в ответ на такие сигналы дополнительные программы поведения в об¬щем ведут себя так же, как и основные, и в свою очередь могут потребностно пережи¬ваться и дополняться вторичными “программными достройками”. Однако в отличие от основных программ-потребностей временные программы (намерения, “квази-потребнос¬ти”) живут недолго и стираются мозгом тот¬час после их реализации.
В соответствии с такими механизмами нашей активности можно выделить два пер¬вых вида ценностных ориентации человека: простые ценностные ориентации, определяе¬мые устойчивыми потребностями, и гасну¬щие ценностные ориентации, определяемые временными программами-потребностями.
В механизме дополнения постоянной программы-потребности временной особен¬но важную роль играют рождаемые первой оценочные отношения к создавшейся ситуа¬ции и включенным в нее объектам. Такого рода отношения чаще всего, выполнив свою роль, угасают. Но в определенных случаях (при очень интенсивном или неоднократном их переживании) они могут закрепиться в личности и эмансипироваться от породив¬шей их потребности. Такие эмансипирован¬ные отношения, подобно следам прошлых восприятий, могут пребывать как в потенци¬альном, так и актуальном состояниях. В по¬следнее состояние их приводит повторная встреча с объектом, когда-то уже стоявшим в определенном объективном отношении к потребностям человека, а теперь “пробуж¬дающим” отразившую их тогда эмоцию уже вне реальной связи с этими потребностями. Тем не менее актуализация таких эманси¬пированных отношений способна также вы¬звать у человека определенные ценностные ориентации, которые назовем воспроизводымыми. Они не носят постоянного характера, как ориентации, за которыми стоит закрепленная потребность, но и не являются одно¬разовыми как гаснущие ценностные ориен¬тации.
Наконец, последний вид ценностных ори¬ентации возникает на следующей основе. Определенные субъективные отношения че¬ловека (как психологические, оценочные, так и практические, действенные) могут не только эмансипироваться от поро¬дивших их объективных потребностей, но и постепенно стать для личности самодовлею¬щей ценностью. В этом случае индивид спе¬циально программирует осуществление та¬ких “ценных отношений” на будущее.
Программы отношений человека к дейст¬вительности (или, что то же самое, потреб¬ности в определенном отношении к ней) мо¬гут иметь разную форму.
В убеждении программа отношения человека к действительности выражена в форме эмоционально окрашенного вербаль¬ного самонаказа: “Жизнь дается один раз, и прожить ее надо так...” В идеале —в фор¬ме наглядного примера: сделав своим идеа¬лом П. Корчагина, юноша старается так же относиться к своему народу, товарищам, тру¬ду и трудностям, как и он. В интересе в форме представления о предмете и дея¬тельности, посредством которых данное от¬ношение к миру может актуализироваться и реализоваться. Но во всех этих случаях мы сталкиваемся не просто с устойчивым отношением человека к чему-либо; а именно с запрограммированной установкой на такое отношение, за которое он готов бороться не только с другими, но и с самим собой. Про¬сто закрепившееся эмансипированное отно¬шение — реактивно (отзывчивость). Потреб¬ность в отношении активна (стремление по¬могать людям).
Важной особенностью таких зафиксиро¬ванных в программах личности ориентации человека на те или иные отношения к миру является то, что эти ориентации часто мас¬кируют свою сущность, проявляясь внешне через ориентации на определенные предмет¬ные ценности как средства осуществления “ценных отношений” и при поверхностном взгляде могут быть смешаны с простыми ориентациями. Однако в действительности эти два вида ценностных ориентации так же разнятся друг от друга, как разнится, ска¬жем, направленность помыслов на пищу у гурмана и у изголодавшегося человека.
Для лучшего понимания особенностей предметных ориентации, создаваемых по¬требностями в отношении, рассмотрим сле¬дующий пример.
Коллекционер картин (как, впрочем, и всякий иной коллекционер) непосредствен¬но ориентирован как будто бы на вполне материальные объекты. Но эти материаль¬ные объекты, разумеется, ценны для него не своими материальными качествами, а спо¬собностью возбуждать у него эстетические переживания. Кроме того, сама “охота” за полотнами живописи (репродукциями, марками и т. п.), равно как и изучение, разме¬щение и демонстрация своих приобретений, представляет для коллекционера способ осу¬ществления целого ряда других возможных ценных для него отношений к действитель¬ности — начиная с познавательных и кончая отношениями самоутверждения. Коллекцио¬нер потому и “ненасытен” в своей деятель¬ности, что, приобретая материальные ценно¬сти, он, по существу, удовлетворяет потреб¬ность в определенных отношениях к миру. И удовлетворяет именно до тех пор, пока приобретает, изучает, обрабатывает, демон¬стрирует, — одним словом, действует, ибо отношение по своей природе процессуалъно, оно есть психическая и практическая деятельность.
В последние годы в психологии все чаще стали говорить об особой категории “ненасыщаемых” потребностей; однако, если вду¬маться, это выражение не является точным с содержательной точки зрения. Всякая ис¬тинная (не “квази-”) потребность одновре¬менно и ненасыщаема (в том смысле, что ее нельзя однажды удовлетворить раз и на¬всегда, а необходимо постоянно или систе¬матически удовлетворять) и насыщаема, ибо для истинной потребности возможна та¬кая степень удовлетворения на данный мо¬мент, за которой уже последует перенасы¬щение. Впечатление же не насыщав мости некоторых потребностей создается вследст¬вие того, что они удовлетворяются лишь “ценным отношением”, а последнее, чтобы существовать, должно непрестанно вовлекать в свою сферу все новый и новый круг объектов. Поэтому если естественную по¬требность в ее связи с удовлетворяющими ее ценностями можно сравнить с ровно горя¬щим огоньком свечи, то “потребность в от¬ношении” надо уподобить пламени пожара, перебрасывающегося с одного объекта на другой и оттого при подходящих условиях без конца расширяющего радиус своего дей¬ствия.
То же самое верно и по отношению к разным видам деятельности людей. Возьмем в качестве примера хотя бы Островского-Корчагина (автор так слит со своим героем, что не хочется их разъединять). Борьба с белогвардейцами в рядах красной конницы, участие в строительстве железной дороги, партийная работа, литература — последова¬тельная ориентация молодого коммуниста на все эти совершенно разные формы дея¬тельности была для него исполнением одной и той же программы отношения к жизни: борьбе за освобождение человечества.
Ценностные ориентации, создаваемые по¬требностями в отношении, мы будем назы¬вать проникающими ориентациями, поскольку одна и та же ориентация этого вида может выражать себя, проникая в очень раз¬ные сферы материальных и духовных объ¬ектов и деятельностей. Проникающие ориентации — наиболее важный вид ценностных ориентации. Именно они в своей соподчиненности и скоординированности друг с другом образуют, по нашему мнению, тот ве¬дущий компонент в структуре личности, ко-
торый следует характеризовать как ее направленность.
Направленность личности имеет две сто¬роны: морально-мировоззренческую и эмо¬циональную. Первая из них, по существу, уже рассмотрена во многих работах, напри¬мер в тех, где исследовались коллективисти¬ческий и индивидуалистический типы на¬правленности1. Вторая сторона, связанная с ориентацией личности на определенное ка¬чество отношений-переживаний, будет рас¬смотрена в данной книге.
Выделяя эти две стороны проблемы, сле¬дует, однако, помнить, что они расчленяют¬ся лишь в абстракции, а реально направлен¬ность личности есть единое сложное образо¬вание психической сферы человека, обуслов¬ливающее не реактивное, а активное пове¬дение индивидуума, внутреннее единство и последовательность его целей, преодолеваю¬щее случайности жизненных ситуаций. Именно благодаря этому решающему компо¬ненту — своей направленности — зрелая лич¬ность (если воспользоваться сравнением) становится похожей не на щепку, плыву¬щую по течению, а на корабль, который воп¬реки бурям и ураганам, твердо идет своим курсом.
Мы кратко описали тот концептуальный “подтекст”, в рамках которого станем рас-
1 См. Л. И, Божович. Личность и ее формиро¬вание в детском возрасте. М., 1968; Т. Е. Конни¬кова. Формирование общественной направленности личности как педагогическая проблема.— В сб.: “О нравственном воспитании школьника”. Л., 1968.
сматривать специально, интересующую нас разновидность проникающих ценностных ориентации — ориентацию людей на опреде¬ленные переживания, придающие дополни¬тельную ценность вызывающим их объек¬там и деятельностям.
Впервые приступая к исследованиям та¬кого плана, мы стремились охватить весь ос¬новной круг относящихся к этой проблеме вопросов, следствием чего является извест¬ная фрагментарность их изложения. Но вы¬звано это осознанной необходимостью рас¬смотреть выделенную линию мотивации че¬ловеческого поведения в возможно большем числе важнейших связей и опосредствова¬нии, без чего, как учил В. И. Ленин, нельзя уберечься от односторонностей, преувеличе¬ний и принципиальных ошибок в понимании сложного явления.
Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ
1. Эмоции и их функции
Термины, обозначающие психические яв¬ления, обычно называемые эмоциями или чувствами, к сожалению, не имеют строгого значения, и среди психологов до сих пор идут дискуссии на тему “что значит что”. Не вдаваясь в существо этих дискуссий, за¬метим только, что в данной работе употреб¬ляется, как правило, слово “эмоция” в его наиболее широком значении. Слово же “чув¬ство”, как и некоторые другие его синонимы, мы используем чисто контекстуально — главным образом для обозначения тех же эмоций или их комплексов.
Характеризуя эмоции в чисто феномено¬логическом, описательном плане, можно вы¬делить такие их признаки: 1) представлен¬ность эмоций в сознании в форме непосред¬ственных переживаний; 2) двойственный, психофизиологический характер этих явле¬ний; с одной стороны — аффективное волнение, с другой — его органические проявле¬ния1; 3) ярко выраженная субъективная окраска эмоций, присущее им качество осо¬бой “интимности”.
Последнее проявляется, во-первых, в том, что, передавая свое переживание, чело¬век может лишь словесно обозначить его, но не раскрыть наглядно; эмоцию не передашь, например, в рисунке, как можно это сделать с образом восприятия, представления или воображения. Во-вторых, “интимность¬” эмо¬ции состоит также и в том, что для самого переживающего эмоцию субъекта она, гово¬ря словами швейцарского психолога Э. Клапареда, “содержит свою значимость в себе”, то есть является приятной или неприятной без всякого обращения к прошлому опыту. “Интимность” эмоций проявляется в трудно¬определимой их связи с тем, что человек считает наиболее характерным для себя как живого существа. Современные электронно-¬вычислительные машины решают сложные математические задачи и могут успешно со¬стязаться с не очень квалифицированными композиторами и шахматистами в искусстве сочинять музыку и играть в шахматы. Но если бы вдруг выяснилось, что обыкновен¬ные конторские счеты способны испытывать хотя бы подобие самых простых человече¬ских эмоций, люди почувствовали бы не¬сравненно большее свое родство с ними, чем сейчас с самыми совершенными компьюте¬рами.
1 См. П. Фресс, Ж. Пиаже. Экспериментальная психология, вып. V. М., 1975.
Перечисленные признаки эмоций, одна¬ко, в методологическом отношении служат весьма специальной задаче: они позволяют более или менее точно очертить круг явле¬ний, которые автор этим словом называет. Сущность же эмоций может быть раскрыта только в конструктивном теоретическом ана¬лизе.
Для того чтобы лучше обозначить неко¬торые характерные особенности эмоций, со¬поставим их сначала с мышлением.
В современной философской и психоло¬гической литературе эмоции и мышление рассматриваются как тесно связанные меж¬ду собой, однако принципиально разнород¬ные процессы. Правда, иногда пишут об “эмоциональном мышлении”, но в смысле научной метафоры. (Имеется в виду, что “мышление превращается из рационального в собственно эмоциональное тогда, когда ос¬новная тенденция его приводит к включе¬нию чувств, желаний в свой процесс и ре¬зультат, выдает эти субъективные моменты за объективные свойства самих независимых от сознания материальных вещей и связей”1. При классификации психических яв¬лений мышление традиционно объединяют с ощущениями, восприятиями и некоторыми другими внутренними деятельностями в группу познавательных процессов, а эмоция либо выделяют в самостоятельный разряд, либо “приплюсовывают” к воле.
1 “Проблемы мышления в современной науке”. М., 1964, стр. 158—159.
Нам представляется, однако, что на са¬мом деле между эмоциями и мышлением существует гораздо большая общность, чем между мышлением и ощущениями и вос¬приятиями. “Чистые” ощущения и восприя¬тия как деятельности “снятия” идеальных копий с действительности — это информаци¬онные процессы, которые служат основой для ориентировки живого организма в мире объективных предметов и явлений, но сами по себе его ни на какое поведение не моби¬лизуют. Очень своеобразно это проявляется, например, в поведении людей, страдающих не¬переносимой физической болью, после опе¬рации рассечения лобных долей (лобото¬мии). Обычно больные, как говорится, пре¬жде не находившие себе места, после опера¬ции в значительной мере избавляются от страданий, хотя, впрочем, и совершенно па¬радоксальным образом. Вот как рассказыва¬ет об этом американский ученый Д. Вулдридж: “Один врач, беседуя с больной после операции, задал ей обычный в таких случа¬ях вопрос, чувствует ли она облегчение боли. Он был уверен, что получит утвердительный ответ, так как больная явно выглядела по¬сле операции более спокойной и довольной. Поэтому врач был немало удивлен, услышав от больной, что боль не только не исчезла, но даже не уменьшилась. При дальнейших расспросах выяснился важный факт, что операция привела не к ослаблению самой боли, а к такому изменению в психическом состоянии больной, в результате которого боль перестала беспокоить ее, хотя сама по себе не прекратилась. Расспросы других больных показали, что этот результат типи¬чен. Фронтальная лоботомия не устраняет неизлечимую боль, а только изменяет отно¬шение к ней больного”1.
Описанный факт нельзя интерпретиро¬вать иначе, как в том смысле, что в резуль¬тате лоботомии боль остается как органичес¬кое ощущение, но перестает вызывать общую эмоциональную оценку. Подобное “рафини¬рование” (от субъективного эмоциональ¬ного компонента) ощущения боли приводит к тому, что больные перестают обращать на нее внимание.
Информация сама по себе никакой значимости не имеет: она приобретает ее в кон¬тексте потребностей субъекта. Эмоции и мышление — это внутренняя деятельность, в которой первичная информация о дейст¬вительности подвергается определенной пе¬реработке, в результате чего организм (лич¬ность) получает “аргументы к действию”.
1 Д. Вулдридж. Механизмы мозга. М., 1965, стр. 212—213. О том же пишет в книге “Боль и обезболивание” (М., 1960) советский физиолог Г. Н. Кассиль: “Большинство исследователей скло¬няется к мысли, что у человека болевая чувстви¬тельность связана с теменной долей головного мозга и задней центральной извилиной. Однако аффективную эмоциональную окраску чувство боли приобретает под влиянием лобных долей го¬ловного мозга. Одно время при лечении некоторых душевных заболеваний производилась перерезка нервных путей, связывающих лобные доли с дру¬гими частями мозга. В этих случаях чувство боли не исчезало, но боль становилась безразличной, как бы нереальной” (стр. 56).
Однако близость функций эмоций и мышле¬ния маскируется двумя обстоятельствами: абсолютизацией гносеологического аспекта человеческого мышления и традиционным феноменологическим отнесением к эмоциям не процессов, а одних их конечных “продук¬тов” — аффективных “волнений” и “телес¬ных” изменений, легко доступных интро¬спекции или внешнему наблюдению.
Мышление в своем истоке и в своем ко¬нечном пункте есть особый вид ориентиро¬вочной деятельности, цель которой — помочь человеку сделать “мир вне его” “миром для него”, обеспечить наилучшее удовлетворе¬ние его потребностей. Оно так или иначе направлено на опознание ценностей, “того, что надо человеку”. Гносеологичность мыш¬ления, познание им “мира в себе” лишь один из “моментов” рационального. В конце кон¬цов различение истины и заблуждения, не¬обходимости и случайности может приобре¬тать для человека аксиологический смысл различения добра и зла. Мышление способ¬но выполнять аксиологическую функцию и самым непосредственным образом, путем де¬дуктивного категориального узнавания не¬которых полезных и вредных для субъекта предметов и явлений. Можно предположить, что эта функция была первой и ведущей в “становящемся” мышлении на ранних эта¬пах эволюции человека.
Что же касается эмоций, то сводить их только к “аффективным волнениям” и физио¬логическим реакциям столь же неверно, как, скажем, относить к процессу письма одни появляющиеся при этом буквы и слова. В действительности эмоции в качестве процесса есть не что иное, как деятельность оценивания поступающей в мозг информации о внешнем и внутреннем мире, которую ощущения и восприятия кодируют в форме его субъективных образов.
Характеристика эмоций как своеобраз¬ных оценок действительности или, точнее, получаемой информации о ней — общепри¬знанная точка зрения советских психологов, физиологов и философов. Но при этом под оценками чаще всего имеются в виду только “аффективные волнения”, то есть уже “вы¬несенные оценки”, “оценки-приговоры”, а не оценки как действия оценивания.
Фактически же эмоции суть и то и дру¬гое, подобно тому как ощущения и восприя¬тия — это и процессы формирования субъ¬ективных образов объективного мира, и сами эти образы, “продукты” указанных процес¬сов. Эмоциональная деятельность заключа¬ется в том, что отраженная мозгом действи¬тельность сопоставляется с запечатленными в нем же постоянными или временными программами жизнедеятельности организма и личности.
По существу, так представлено возник¬новение эмоций и в ряде современных фи¬зиологических теорий организации поведе¬ния живого организма.
Согласно П. К. Анохину, например, “по¬ложительное эмоциональное состояние типа удовлетворения какой-либо потребности воз¬никает лишь в том случае, если обратная информация от результатов происшедшего действия... точно совпадает с аппаратом ак¬цептора действия”. Наоборот, “несовпадение обратных афферентных посылок от неполно¬ценных результатов акта с акцептором дей¬ствия” ведет к отрицательной эмоции1. При этом отметим, что в последних работах П. К. Анохина понятие акцептора действия трактуется очень широко, охватывая и врож¬денные человеческие потребности. Так, он пишет, что у новорожденных “для принятия молока акцептор результата действия к мо¬менту рождения бывает готов... Сравнитель¬ный аппарат у новорожденных также го¬тов” 2.
Рассуждая о механизме возникновения эмоций, большинство физиологов, как пра¬вило, определяют эмоцию с точки зрения эффекта, произведенного сопоставлением, неправомерно вынося само сопоставление за скобки эмоционального процесса. Между тем “аксиологическое сопоставление”, то есть оценивание действительности с точки зрения потребностей, планов индивидуумов, состав¬ляет самую суть его. Иногда задаются воп¬росом (П. В. Симонов): почему, собственно, возникли эмоции, почему природа “не могла обойтись” одним разумом, мышлением? Да потому, что древние эмоции и были предформой мышления, выполнявшей самые простые и самые жизненно необходимые его
1 См. статью “Эмоции” в БМЭ, т. 35. М., 1964.
2 П. К. Анохин. Проблема принятия решения в психологии и физиологии.— В сб.: “Проблемы при¬нятия решения”. М., 1976, стр. 14.
функции. Эмоция “заинтересованно”, “при¬страстно” оценивает действительность и доводит свою оценку до сведения организма на языке переживаний. Поэтому она от¬крывает возможность своеобразных умоза¬ключений о том, как следует себя вести, уже для животных, у которых нет собственно интеллектуальной деятельности.
Проанализируем, например, такое на¬блюдение этологов. Самец небольшой рыбки колюшки одевается во время брачного сезо¬на в яркий наряд; при этом брюшко у него становится ярко-красного цвета. В это вре¬мя он вступает в драку с каждым самцом своего вида, оказавшимся на его территории. Как же он воспринимает другого самца? Простые и изящные опыты показали, что самец реагирует на продолговатый предмет, красный снизу. “Достаточно кусочка плас¬тилина, напоминающего по форме веретено и окрашенного в красный цвет снизу, чтобы вызвать свирепое нападение” 1.
Это типичный пример реакции животного на так называемый “релизер”, или ключе¬вой раздражитель, поведение, в котором нет ни грана интеллектуальности. Тем не менее по своей структуре оно изоморфно логической дедукции: “Все продолговатые предме¬ты красные снизу — мои враги” (большая посылка). “Этот предмет продолговат и кра¬сен снизу” (малая посылка). “Следователь¬но, он мой враг” (умозаключение).
Операцию, аналогичную умозаключению, судя по свирепому нападению рыбки, у нее
1 Р. Шовен. Поведение животных. М., 1972,стр. 35.
выполняют именно эмоции. Каждая челове¬ческая эмоция также, по существу, пред¬ставляет собой аналог логического оценоч¬ного суждения о предмете или явлении. Ра¬зумеется, механизм оценки здесь всем иной.
Изоморфность эмоционального процесса логическому мышлению1 не ограничивается тем, что тот и другой как бы строятся по одной схеме. Эмоции, подобно мышлению, в своих сопоставлениях нередко опираются на продукты своего прежнего функционирова¬ния. Если мышление создает понятия, то пе¬режитые эмоции ведут к возникновению эмоциональных обобщений. У детей и так на¬зываемых “первобытных народов” эти обоб¬щения еще плохо разграничены с понятия¬ми и часто смешиваются с ними. Когда ма¬ленький мальчик, увидев пьяного, с испу¬гом бежит к матери, крича ей: “бик!” (бык), то он пользуется именно таким обобщением.
Равным образом, как отметил известный исследователь “первобытного мышления” Люсьен Леви-Брюль, у нецивилизованных племен их “представления, не приобретшие формы правильных понятий, вовсе не обя¬зательно лишены всякой общности. Общий эмоциональный элемент может некоторым образом заменить логическую общность”2. В этом случае общность заключается “не в
1 Речь идет именно о логическом мышлении
как “верхушечной части” реального мыслитель¬ного процесса.
2 Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в перво¬бытном мышлении. М., 1937, стр. 262.
каком-то неизменном или повторяющемся признаке... а скорее в окраске или, если угодно, в тональности, общей определенным представлениям и воспринимающейся субъ¬ектом как нечто присущее всем этим пред¬ставлениям”1.
В связи со сказанным может возникнуть вопрос: если эмоции и мышление одинаково основаны на сопоставлениях, то в чем тогда их различие? Оно, на наш взгляд, состоит в том, что при словесно-логическом мышле¬нии сопоставляются либо одни образы объ¬ективной действительности и понятия о ней, либо (при аксиологическом подходе) те же образы и понятия, с одной сто¬роны, и “идея потребности” — с другой. Так что процесс в этом случае развертыва¬ется главным образом на уровне корковых связей, преимущественно второсигнальных. Эмоциональный же процесс всегда в боль¬шой мере вовлекает в сферу своего действия и подкорку, “нижние этажи” мозга. “Те же древние струны, — пишет по этому поводу С. Л. Рубинштейн, — которые вибрировали в связи с примитивными инстинктами живот¬ного, продолжают вибрировать и звучать резонируя в самых глубинах организма, под воздействием подлинно человеческих по¬требностей и интересов” 2.
Конечно, этот ответ носит очень общий характер, но все же он представляется нам
1 Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в перво¬бытном мышлении, стр. 21—22.
2 С. Л. Рубинштейн. Основы общей психоло¬гии. М., 1946, стр. 116.
достаточным для того, чтобы, признав сход¬ство процессов мышления и эмоций, не ста¬вить между ними знака равенства. Следует, однако, отметить, что любое противопоставление мышления эмоциям во¬обще имеет смысл лишь постольку, посколь¬ку мы выделяем в мышлении исключитель¬но его рациональный, преимущественно сло¬весно-логический механизм. Мышление же, взятое в целом со всеми его не только осо¬знаваемыми, но и неосознаваемыми компо¬нентами, противопоставить эмоциям вообще невозможно. В. И. Ленин писал: “...без “че¬ловеческих эмоций” никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания ис¬тины” 1, Понимание этого ленинского поло¬жения в советской психологии долгое время ограничивалось представлениями об учас¬тии эмоций в мотивации мыслительной дея¬тельности. На самом деле, однако, эмоции, как это показали интереснейшие исследова¬ния О. К. Тихомирова, не только активизируют мыслительные процессы, но, входя в их структуру, выполняют роль эвристик2.
Так, при решении испытуемыми шах¬матных задач ходы, открывающие путь к правильному решению, как бы эмоциональ¬но притягивали к себе решающего, возвра¬щали его внимание к себе вновь и вновь даже тогда, когда расчет вариантов долго отбрасывал их как негодные. Эмоции, по образному сравнению исследователя, в про-
1 В.И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 112.
2 См. О. К. Тихомиров. Структура мыслитель¬ной деятельности человека. М., 1969, стр. 220.
цессе поиска правильного решения выпол¬няли ту же роль, что слова “тепло” и “хо¬лодно” в известной детской игре на поиск спрятанного предмета1. Данные других авторов, преимуществен¬но математиков, указывают на первостепен¬ную эвристическую роль эстетических эмо¬ций. При этом есть основания думать, что эстетическая эмоциональная оценка зиждет¬ся на интуитивном постижении человеком степени объективной целесообразности со¬отношения элементов воспринимаемого объ¬екта, соответствия его формы его назначе¬нию.
На связь эстетических эмоций с математи¬ческой интуицией указывают многие. Со¬гласно признаниям А. Пуанкаре, эстетиче¬ское чувство играло для него решающую роль при комбинировании идей и образов и, главное, при отборе из них наиболее про¬дуктивных 2.
Люди издавна восхищались красотой древнегреческого храма Парфенона с его знаменитой колоннадой. А недавно ленин¬градский архитектор С. В. Васильев устано¬вил, что каждая колонна Парфенона явля¬ется идеально равнопрочным стержнем. Вме¬сте с тем формула такого стержня была вы¬ведена только в XVIII веке при помощи дифференциального исчисления, которого античные математики не знали. А. Пунин,
1 См. О. К. Тихомиров. Структура мыслитель¬ной деятельности человека, стр. 219.
2 См. в сб.: “Художественное и научное твор¬чество”. Л., 1972, стр. 77.
по чьей статье “Архитектурный образ и тек¬тоника” настоящий материал цитируется, замечает по этому поводу: “Очевидно, равнопрочность колонны является следствием какой-то интуиции строителей Парфенона, и очень возможно, что при этом важную роль сыграло то тонкое эстетическое осмысление тектонических закономерностей, которое так ярко и своеобразно отразилось в формах античных ордеров” 1.
Проанализировав целый ряд других по¬добных фактов, тот же автор в заключение пишет: “Происходит на первый взгляд па¬радоксальное явление... Законы передачи усилий, законы распределения сил и напря¬жений являются объектом изучения “фи¬зики”. Вместе с тем... они становятся объек¬том эмоционально-эстетического познания... Очевидно, где-то в глубинах человеческой психики, на каком-то определенном уровне возникает сложное “наложение”, слияние логически воспринятой информации о тек¬тонических закономерностях... и тех эмо¬циональных переживаний, которые форми¬руют критерий прекрасного” 2.
В этом высказывании неудачна только ссылка на логически воспринятую информа¬цию: ведь сам автор выше показал, что как раз осознанно учитывать тектонические за¬кономерности древние греки не могли. Речь, очевидно, должна идти о другом, а именно, что эталоны прекрасного, отражающие объ-
1 “Содружество наук и тайны творчества”. 1968, стр. 273.
2 Там же, стр. 283—284.
ективные . тектонические закономерности, могли непроизвольно сформироваться у лю¬дей в процессе их предшествующей много¬вековой созидательной деятельности, подоб¬но тому как, по словам В. И. Ленина, в практической деятельности сформировались фигуры силлогизма, запечатлелись аксиомы. На основании изложенного можно вы¬сказать предположение, что эстетическое оценивание как бы осуществляет гносеоло¬гический акт посредством аксиологического: специфичским, субъективно переживаемым “добром” (красотой) благодаря ему оказы¬вается такое сочетание элементов какой-ли¬бо системы, которое лучше всего соответст¬вует объективным закономерностям целесо¬образного.
Эстетическое чувство, говоря словами С. Л. Рубинштейна, “уже не просто вызыва¬ется предметом, оно не только направляется на него, оно по-своему познает его собст¬венную сущность” 1. Возможно, именно на уровне “первобытных” эстетических чувств единый “ствол” эмоционально-оценочной деятельности древнего прачеловека посте¬пенно выбросил из себя мощную ветвь ра¬ционального мышления, продолжая в то же время и сам расти ввысь. Как бы там ни было, но эмоции и мышление современного человека — это, образно говоря, два ответв¬ления одного дерева: эмоции и мышление имеют одни истоки и тесно переплетаются
1 С. Л. Рубинштейн. Основы общей психоло¬гии, стр. 401.
друг с другом в своем функционировании на высших уровнях.
Почему же эмоции и после возникнове¬ния мышления не были “сняты” им, а про¬должают сохранять свое самостоятельное значение?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего вспомнить о двойственной, психофизиологической природе эмоций. Они не просто отражают соответствие или несо¬ответствие действительности нашим потреб¬ностям, установкам, прогнозам, не просто дают оценки поступающей в мозг информа¬ции о реальном. Они одновременно функ¬ционально и энергетически подготавливают
организм к поведению, адекватному этой оценке. По словам П. К. Анохина, “решаю¬щей чертой эмоционального состояния явля¬ется его интегративность. Эмоции охватыва¬ют почти весь организм... производя почти моментальную интеграцию (объединение в одно целое) всех функций организма”. Бла¬годаря эмоциям “организм непрерывно оста¬ется в русле оптимальных жизненных функций”1.
Даже так называемые астенические эмо¬ции, снижающие уровень органической жиз¬недеятельности, отнюдь не лишены целесо¬образности. Человек, например, может “оце¬пенеть от ужаса”. Но ужас как субъектив¬ное явление есть своего рода оценка, кото¬рую словами можно было бы выразить при¬близительно так: “Передо мной враг, от ко-
1БМЭ, т. 35, статья “Эмоции”.
торого не снастить ни нападением, ни бегст¬вом”. В таких случаях неподвижность — единственный шанс на спасение: можно не обратить на себя внимание или быть приня¬тым за мертвого (так, между прочим, слу¬чилось с известным исследователем Африки Ливингстоном, которого с разочарованием оставила напавшая было на него львица, по¬скольку он, парализованный “эмоциональ¬ным шоком”, не оказал ей никакого сопро¬тивления).
Конечно, все вегетативные и “телесные” реакции при эмоциях “рассчитаны” на био¬логическую, а не на социальную целесооб¬разность поведенческого воплощения эмо¬циональной “оценки”. Отсюда нередкие “из¬держки” этих реакций, о чем немало пишет¬ся в медицинской литературе. Но в целом “физиологические сдвиги” при эмоциях — важный положительный фактор и в органи¬зации человеческой деятельности. Ведь по¬мимо всего прочего, как отмечает Г. X, Шингаров, физиологические явления при эмоци¬ях включают в себя и “настройку анализа¬торов”, а тем самым сказываются и на интрапсихической регуляции и координации, других психических процессовl. Поэтому деятельность, поддерживаемая эмоциями че¬ловека, протекает, как правило, много ус-
пешней, чем деятельность, к которой он се¬бя принуждает одними “холодными довода¬ми рассудка”.
1 См. Г. X. Шингаров. Эмоции и чувства как формы отражения действительности. М., 1971, стр. 16—28 и 156.
Сохранив у современного человека в ос¬новном свое прежнее физиологическое зна¬чение, в психологическом плане человечес¬кие эмоции радикальным образом изменили свое “природное лицо”. Прежде всего, “став на службу” социальным потребностям лич¬ности, они приобрели совершенно иное предметное содержание. Огромное место в эмоциональной жизни субъекта стали зани¬мать нравственные чувства, а также целый ряд других переживаний, недоступных не только животному, но и древнему прачеловеку.
Дело, однако, не только в этом, а и в том, что произошли существенные изменения, если можно так выразиться, в самой архи¬тектонике эмоций. Прежде всего, надо по¬лагать, что в человеческих эмоциях чрезвы¬чайно возросла роль и выраженность их субъективного компонента.
Можно думать, что этот компонент — “аффективное волнение” — в жизни живот¬ных отнюдь не имеет того значения, которое он приобретает для людей: некоторые фак¬ты эмоционального реагирования самого че¬ловека в специальных условиях позволяют сделать именно такой вывод.
Кому случалось, будучи погруженным в свои мысли, встретиться с неожиданной опасностью (например, заметить идущую навстречу автомашину), тот знает, какой утрированной бывает в таких случаях дви¬гательная эмоциональная реакция и как при этом слабо выражен ее “чувственный” компонент. Метнувшись “как ошпаренный”
в сторону, много быстрее и энергичнее, чем того требовали обстоятельства, человек, од¬нако, впоследствии не может припомнить никакого субъективно пережитого страха или, самое большее, припоминает его как мгновенный “аффективный толчок”, от ко¬торого ничего не осталось к тому времени, когда реакция была осознана. На этом осно¬вании некоторые зарубежные психологи во¬обще считают, что субъективное эмоцио¬нальное состояние возникает лишь в том случае, если поведенческий акт оказывается задержанным. Думается, что такой вывод — преувеличение. Субъективное переживание при эмоции в норме должно быть всегда, но длительность субъективной оценки факта, очевидно, действительно бывает тем мень¬шей, чем быстрее она реализуется в поведе¬нии. Поведенческая импульсивность и субъ¬ективная эффективность эмоций, должно быть, явления противоположные друг другу, подтверждение чему дают уже наблюдения за маленькими детьми. Это оправдано и “логически”: субъективная оценка стано¬вится излишней после того, как она реали¬зовалась.
Особенностью сознательного человека является, однако, то, что эмоции не опреде¬ляют его поведение ни единолично, ни сра¬зу. Формирование “решения к действию” есть отдельный, сложный акт, в процессе ко¬торого тщательно взвешиваются все обстоя¬тельства и мотивы. Но для того чтобы такое “взвешивание” могло полноценно осущест¬вляться, необходима более отчетливая представленность в сознании личности всех субъективных аргументов “за” и “против” той или иной линии поведения. Поэтому эмоциональные оценки должны “звучать” долго и отчетливо. Но и это еще не все.
Главной особенностью эмоциональной деятельности человека, как мы думаем, является то, что она не только “производит” “аффективные волнения” как форму оценки факта, но сплошь и рядом включает эти свои “продукты” в новый “цикл” сопостав¬лений и оцениваний. Это создает своеобраз¬ную “многоэтажность” эмоциональных про¬цессов у человека, причем если их первый, “подвальный этаж” в основном скрыт от самонаблюдения и объективируется разве что в своих готовых “продуктах” — оценках, то все другие “этажи” более или менее открыты для нашей интроспекции.
Хорошей иллюстрацией к сказанному может послужить стихотворная миниатюра “Отчего” М. Ю. Лермонтова.
Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное, гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно... потому что весело тебе.
Абстрагируемся от “художественного статуса” стихотворения и взглянем на него просто как на документ об одном из момен¬тов “душевной жизни” поэта. Тогда нетруд¬но будет воссоздать картину некоего психо¬логического процесса. Исходный момент процесса — актуально переживаемое чувство любви автора к молодой девушке и наблю¬дение за ее весельем. Следующий момент — побуждаемое любовью размышление о судь¬бе девушки, приводящее к мысли о той “расплате” за беспечность и веселье, кото¬рая ее ожидает. Наконец, завершающий мо¬мент — “рассогласование” этого знания с любовью, рождающее у поэта глубокую грусть. Схема этого последнего момента, представляющего собой акт возникновения новой эмоции, такова: люблю (продукт пре¬дыдущих эмоциональных оцениваний) —> знаю (продукт мышления) —> грустно (про¬изводный эмоциональный продукт).
Раскрытая в стихотворении эмоция гру¬сти поэта носит, как выражается А. Н. Ле¬онтьев, идеаторный характер; она выступает как завершающий момент сложного эмоцио¬нального переживания, начинающегося с эмоциональной оценки и кончающегося так¬же ей. Но “внутри” этого переживания функционирует мысль.
Эмоциональное переживание человека, таким образом, отнюдь не синоним простого “аффективного волнения”, хотя последнее и является специфической чертой любой эмо¬ции.
Если “аффективные волнения” можно уподобить отдельным звукам, то эмоцио¬нальные переживания — это музыка, секрет которой отнюдь не тождествен секрету уст¬ройства рояля. В музыке звуки объединя¬ются в мелодию не по законам физики, а по законам гармонии. В эмоциональном переживании “аффективные волнения” сме¬няют друг друга и сливаются друг с другом в один цельный поток, скрепленный мыслью, не по законам физиологии, а по психологи¬ческим закономерностям человеческой дея¬тельности.
На психологическом уровне анализа эмоций можно поэтому рассматривать эмоцио¬нальный процесс, в известной мере отвлека¬ясь от звучащих в глубине мозга “древних струн” и сосредоточивая внимание на “са¬модвижении” взаимодействующих друг с другом “психологических продуктов”, глав¬ное направление которого определяют моти¬вы и программы личности. Реально психолог имеет дело не с отдельными эмоциональны¬ми актами, а с целостной психической деятельностью, которую он называет переживанием в том случае, когда она предель¬но насыщена чувственными оценочными мо¬ментами и рассматривается им с точки зрения этих моментов.
Эмоционально-оценочная деятельность человека должна еще стать предметом мно¬гих изысканий. Как показал П. В. Симонов, эмоциональная оценка несет в себе большое разностороннее содержание. Она не просто оценивает, насколько действительность со¬ответствует потребности субъекта, но отра¬жает в себе также изменения к лучшему или к худшему. “Сообщает” она и о том, с позиций какой потребности эта оценка “выставляется”. “Потребность накладывает на эмоцию свой мощный отпечаток, придает эмоциональному состоянию качественно своеобразные черты. Излишне доказывать, что наслаждение от созерцания картины вели¬кого живописца несопоставимо с удовольст¬вием, получаемым от поглощения шашлыка” 1.
Правда, определить в настоящее время все оценочные параметры эмоций не пред¬ставляется возможным. Вероятно, разные эмоции оценивают действительность по не¬скольким различным параметрам, поэтому, в отличие от П. В. Симонова, мы не видим сейчас возможности охватить все эмоции единой “измерительной формулой”. Очевид¬но, для каждого их класса “формула” дол¬жна быть своя.
К числу таких классов (если “анатоми¬ровать” живое, сложное, текучее эмоцио¬нальное переживание) можно отнести сле¬дующие:
1. Наши желания (не “хотения”!) —про¬стые и сложные — как оценки степени соот¬ветствия какого-либо объекта нашим по¬требностям. Назначение этих “оценок” — презентация в психике мотива деятельно¬сти 2.
2. Эмоции, субъективно выявляющие се¬бя в форме радости, огорчения, досады и т. п., как оценки изменения действительно-
1 П. В. Симонов. Высшая нервная деятель¬ность человека. М., 1975, стр. 91.
2 Подробно эта функция эмоциональных пере¬живаний разобрана в работе В. Вилюнаса “Пси¬хологический анализ эмоциональных явлений”.— В сб.: “Новые исследования в психологии”, 1973, № 2; 1974, № 1-2.
ти в благоприятную или неблагоприятную сторону; оценки успеха или неуспеха дея¬тельности по реализации мотива.
3. Чувства удовольствия и неудовольст¬вия как оценки качества удовлетворения ка¬ких-либо потребностей.
4, Наши настроения и эмоциональные состояния как оценки общего соответствия действительности нашим потребностям и ин¬тересам.
Каждый из этих подклассов эмоциональ¬ных явлений обладает своими специфиче¬скими особенностями. Но их объединяет то, то все они выполняют аксиологическую функцию, являясь “с точки зрения интере¬сов человека своего рода оценкой того, что происходит вне и внутри нac” 1.
В этой своей функции они, несомненно, включены в мотивацию нашего поведения, но сами по себе мотивами не являются, как и не определяют единолично принятия решения о развертывании той или иной дея¬тельности.
Мы попытались вычленить главное в эмоциях, то, “для чего их создала” эволюция, — их оценочную функцию, рассмотрев ее в некоторых основных аспектах.
Понятно, что эта функция необходима для существования организма и личности, для их ориентировки в мире, для организа¬ции их поведения. И поэтому про эмоции-оценки можно сказать, что они имеют для
1 Цит. во Т. Ярошевский. Размышления о практике. М., 1976, стр. 167.
нас большую ценность, но ценность эта слу¬жебная. Это ценность средства, а не цели1. Однако, будучи всегда, при всех обстоя¬тельствах (за исключением патологии), оценкой, эмоция не является только ею. И в этом — еще один из парадоксов “двойствен¬ности эмоций”. Наряду с функцией оценок, имеющей лишь служебную ценность, неко¬торые эмоции обладают и другой функцией: они выступают и в качестве положительных самостоятельных ценностей. Этот факт до¬статочно хорошо осознан и вычленен жи¬тейской психологической интуицией, четко разграничившей случаи, когда человек что-либо делает с удовольствием и когда он чем-либо занимается ради удовольствия. Однако с теоретическим осмыслением указанному факту явно не повезло. С самого начала на него легла тень некоторых ошибочных фи¬лософских и психологических концепций, критика которых, как это часто бывает, “выплеснула вместе с грязной водой и са¬мого ребенка”. И хотя в работах отдельных советских авторов (П. М. Якобсона, Л. И. Божович, Ю. А. Макаренко, а также ряда спе¬циалистов по эстетике) вскользь отмечается возможность появления потребности в опре¬деленных (особенно эстетических) пережи¬ваниях, однако попыток обстоятельного ана¬лиза данного явления до сих пор почти не предпринималось. Напротив, пока что весь¬ма распространено мнение, будто любое признание эмоции в качестве ценности или мотива деятельности должно быть априорно отброшено как давно разоблаченная философская ошибка. Так, автор вышедшей в 1969 г. хорошей в целом книги “Формиро¬вание познавательных интересов у аномаль¬ных детей” Н. Г, Морозова, возражая про¬тив того, чтобы считать интерес мотивом, на странице 39 пишет: “Если бы мы стали на ту точку зрения, что интерес есть мотив, то пришли бы к гедонизму, согласно кото¬рому субъект действует ради переживания интереса или ради самого отношения”.
Один из крупнейших советских психоло¬гов С. Л. Рубинштейн тоже, пожалуй, из¬лишне категорично формулирует следую¬щий тезис: “...не стремление к “счастью” (к удовольствиям и т. д.) определяет в каче¬стве мотива, побуждения деятельность лю¬дей, их поведение, а соотношение между конкретными побуждениями и результатами их деятельности определяет их “счастье” и удовлетворение, которое они получают от жизни” 1.
При таком положении дел в теории име¬ет смысл взглянуть на интересующее нас явление глазами людей, не озабоченных со¬зданием каких-либо специальных философ¬ских или психологических концепций, и рассмотреть относящийся к этому явлению “живой” материал. Обратимся в первую оче¬редь к наблюдательности писателей: если, как говорится, соответствующие факты име¬ют место, они едва ли могли ускользнуть от их внимания. И в самом деле, в произведениях писателей,
1 С. Л. Рубинштейн. Проблемы общей психоло¬гии, стр. 369.
поэтов, моралистов мы на¬ходим многократные свидетельства того, что эмоция действительно может выступать не только в качестве оценки, но и в качестве самодовлеющей ценности, мотива поведения, самоцели. Так, Л. Н. Толстой в автобиогра¬фической трилогии противопоставляет друг другу “любовь деятельную” и “любовь кра¬сивую”. “...Любовь деятельная, — по его сло¬вам, — заключается в стремлении удовлетво¬рять все нужды, все желания, прихоти, даже пороки любимого существа”. Эмоции любви в этом случае являются не целью деятельно¬сти, а, как сказал бы А. Н. Леонтьев, “ре¬зультатом и механизмом ее движения”.
Совсем не то “любовь красивая”. Она, — пишет Л. Н. Толстой, — “заключается в любви красоты самого чувства и его выра¬жения. Для людей, которые так любят, — любимый предмет любезен только настолько, насколько он возбуждает то приятное чувст¬во, сознанием и выражением которого они наслаждаются. Люди, которые любят краси¬вой любовью... часто переменяют предметы своей любви, так как их главная цель состо¬ит только в том, чтоб приятное чувство люб¬ви было постоянно возбуждаемо” 1.
Вероятно, именно такую любовь имеет в виду и Вера из “Героя нашего времени” М. Ю. Лермонтова, когда, прощаясь с Пе¬чориным, пишет ему, что он любил ее толь-
1 Л. Н. Толстой. Собр. соч. в четырнадцати то¬мах, т. 1. М., 1951, стр. 248, 246.
кo “как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна”. Его любви она противополагает свою “глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий”.
В обоих этих случаях любовь в одном ее варианте выступает прежде всего как любовь к человеку, во втором — как любовь к тем любовным переживаниям, которые он вызывает.
Еще раньше подобное различие в любви заметили французский моралист Ларошфуко и английский поэт Байрон. Оба подчеркнули в заостренной и несколько преувеличенной форме возможность приобретения оценками статуса самостоятельных ценностей.
У Ларошфуко: “Когда женщина влюбля¬ется впервые, она любит своего любовника; в дальнейшем она любит уже только любовь”1.
У Байрона:
Лишь в первой страсти дорог нам любимый.
Потом любовь уж любят самоё...2
Мы не поскупились на цитаты, чтобы показать, что непредвзятая наблюдательность и самоанализ приводят самых разных писателей к одним и тем же психологическим открытиям и выводам, причем, как будет видно из материала следующей главы, выводам, несравненно более верным и точ-
1 Франсуа де Ларошфуко. Максимы и моральные размышления. М.— Л., 1959, стр. 84.
2 Д. Байрон. Соч. в трех томах, т. 3. М., 1974, стр. 124.
ным, нежели те, с которыми мы сталкива¬емся в некоторых специальных философ¬ских и психологических работах, исследую¬щих вопрос о роли эмоций в жизни людей. Писатели недвусмысленно утверждают, что любовь может быть как потребностью человека в “другом”, только реализуемой че¬рез “механизм” эмоций, так и потребностью в самих этих эмоциях. Следовательно, в пер¬вом случае любовные переживания высту¬пают как оценки, а во втором на первый план выдвигается их функция ценностей (функция оценок, конечно, при этом не исчезает: нельзя наслаждаться “самое лю¬бовью”, если “другой” совсем не будет до¬рог).
Из художественной литературы психолог может извлечь, однако, не одни только от¬влеченно сформулированные результаты на¬блюдений писателей над особенностями функционирования чувств. В лирических высказываниях поэтов, а также в автобио¬графических текстах разнообразных авторов содержится и непосредственный “живой” материал, подкрепляющий и расширяющий такие наблюдения. Когда мы читаем, напри¬мер, у Лермонтова уже цитированные стро¬ки: “Мне грустно, потому что я тебя люб¬лю”, то здесь грусть поэта, безусловно, вы¬ступает как оценка ситуации, скрытый дра¬матизм которой он осознает. Но у того же М. Ю. Лермонтова мы встречаем и такое, например, признание: “Я жить хочу! хочу печали”, где печаль (семантически — сино¬ним грусти) выступает уже не в качестве оценки, а в качестве признаваемой поэтом ценности. При этом заслуживает специального внимания следующее характерное обстоятельство. Выступая в своей оценочной функции, печаль (грусть) всегда представляет собой отрицательную оценку действительности. И в то же время, оказывается, на же может выступать в качестве положительной ценности. Эта возможность коренного расхождения “личностного смысла” одной и той же эмоции в роли оценки и в роли ценности лучше всего демонстрирует необходимость различения этих ее ролей. Вот еще два фрагмента на ту же тему.
О господи, дай жгучего страданья
И мертвенность души моей рассей...
(Ф. И. Тютчев)
Пошли мне бури и ненастья,
Даруй мучительные дни, —
Но от преступного бесстрастья,
Но от покоя сохрани!
(И. С. Аксаков)
Положительную ценность для личности может образовать и пара полярных эмоций; читаем у М. Ю. Лермонтова:
...Я праздный отдал бы покой
За несколько мгновений
Блаженства иль мучений.
Две противоположных эмоциональных оценки (блаженство и мучение) здесь выступают в качестве сходных, “взаимозаменяемых” эмоциональных ценностей.
Примеры легко можно продолжить, од¬нако подчеркнем: вполне законный в других обстоятельствах скептицизм, который серь¬езные исследователи вправе питать к аргу¬ментации, построенной на материале худо¬жественной литературы, в данном случае был бы совершенно неоправданным. Здесь мы имеем дело не с выдумкой, не с фанта¬зией, а именно с фактами высокой оценки художниками определенных переживаний. А то, что получило оценку (верную или ошибочную — неважно), есть признанная ценность. Ни о чем другом, кроме как о том, что некоторые эмоции могут выступать в качестве признаваемых людьми ценностей, речь здесь и не идет. Следовательно, обра¬щаясь к художественной литературе, мы оперируем материалом не менее достовер¬ным, чем, скажем, данные самого строгого эксперимента.
Для того чтобы обнажить какое-либо яв¬ление, необходимо представить его сначала в как можно более чистом виде, что и было выше сделано. Мы рассмотрели случаи, ко¬гда ценностная функция эмоций сама “била в глаза”. Эта функция легко обнаруживается также при анализе таких видов деятельно¬сти, которые называют развлечениями или которые близки к таковым. Никого, вероят¬но, не удивит, если сказать, что определен¬ный субъект слушает музыку ради эстетиче¬ского наслаждения или читает детективный роман ради “острых ощущений”. Тем более понятно, что человек может, предположим, пойти в Парк культуры и отдыха с целью развлечься при помощи различных аттрак¬ционов.
Однако, если рассмотреть вопрос более тщательно, можно убедиться, что и многие серьезные и ответственные виды деятель¬ности совершаются в известной мере тоже ради почему-либо желанных переживаний. Не будем сейчас касаться сложных и, пожа¬луй, наиболее типичных случаев, где сам субъект не всегда осознает этот факт вполне адекватно. Их мы рассмотрим позднее. Но вот случай более простой. Приводим неболь¬шой фрагмент из книги Н. М. Амосова “Мысли и сердце”.
“Разговор зашел о профессии хирурга. Кто, почему, зачем пришел в клинику и тер¬пит эту собачью работу. Семен:
— Мне нравятся сильные ощущения во время операции... Когда в руках держишь сердце — это такое чувство!..
“Сильные ощущения” многих прельща¬ют. В один период моей жизни нравились и мне. А сейчас как-то обидно за больных, что они являются объектом таких чувств... Но все равно нельзя сбросить этот стимул. За ощущения во время операции хирургов платить днями и ночами черновой рабо¬ты... Пожалуй, плохого в этом нет”1.
Когда-то нам довелось прочесть знаме¬нательные слова, сказанные одним ученым-геологом: “Новое видит тот, у кого новая
1 Н. М. Амосов. Мысли и сердце. Киев, 1965, стр. 192.
точка зрения”. Признаемся, что приведен¬ный материал (как и массу неприведенно¬го) мы с некоторых пор специально стали искать, веря, что найдем. Размышляя над мотивами собственной деятельности (при¬чем деятельности самой разной), мы обнару¬жили, что, помимо всего прочего, часто ищем в ней и определенные переживания, хотя и не бывающие никогда вполне тож¬дественными, но имеющие некий общий лейтмотив — тот “звук, тон”, о котором мы упоминали во Введениию. Ищем эмоции, почему-то имеющие для нас особую цен¬ность.
Последующее обращение за сходными фактами к художественной и мемуарной ли¬тературе навело на мысль, что для разных лиц, видимо, существуют разные категории наиболее желанных переживаний, и это представляет большой интерес как для по¬нимания личности, так и для возможности построения ее типологии.
Однако на пути к исследованию такой проблемы с самого начала встает принци¬пиальной важности вопрос о том, какая фак¬тическая ценность скрывается за признавае¬мой ценностью переживаний, за человече¬ским влечением к некоторым из них. Кое-что видно сразу. Нет, например, сомнения в том, что ценность определенным эмоциям могут придавать нравственные соображения. Более того, нравственные установки лично¬сти вообще всепроникающи и, очевидно, в той или иной мере они сказываются на оценке человеком любого своего переживания. Поэтому далеко не всякая однажды пережитая человеком приятная эмоция мо¬жет стать в дальнейшем объектом его спе¬циальных поисков. Но в то же время ясно и другое: отнюдь не один лишь нравствен¬ный момент определяет ценностное отноше¬ние индивидуума к своим собственным эмо¬циям. И не он в данном случае главный (вспомним о ценности “сильных ощущений” в воспоминаниях Н. М. Амосова). Многие эмоции чем-то привлекательны сами по себе. Чем же? Как объяснить их притягатель¬ность?
Конечно, на первый взгляд такие вопро¬сы могут показаться просто странными, а ответ на них очевидным. Ведь мы сами, го¬воря в начале параграфа о феноменологии эмоций, приводили слова Э. Клапареда о том, что эмоция “содержит свою значимость в себе”. Значит, она приятна потому, что приятна. И ценна по той же причине. Не станем, однако, спешить с “очевидными” ответами. Ведь долгие годы ответ на вопрос о том, почему у собаки текут слюни, когда она видит пищу, тоже казался совсем “дет¬ским”. Но если отнестись к поставленным выше вопросам серьезно, то они должны прежде всего актуализировать в памяти мысль о философских и психологических теориях, получивших название гедонизма. Ведь именно гедонисты рассматривали эмо¬ции не только как важные, но даже как единственные мотивы нашего поведения, а следовательно, как решающие жизненные
Посмотрим же, что представляют собой эти теории и не следует ли, хотя бы ча-стичнс, пересмотреть наше отношение к ним?
2. Проблема ценности эмоций и гедонистические теории поведения
Гедонистическая концепция (или, точ¬нее, концепции) поведения имеет длитель¬ную историю, останавливаться на которой не входит в нашу задачу. Отметим только, что гедонизм возник как учение в этике, сво¬дящее “все содержание разнообразных мо¬ральных требований... к общей цели — к по¬лучению наслаждения и избежанию страда¬ния”1. Элементы такой этики можно найти уже во взглядах чарваков (школа в древне¬индийской философии), но особенное разви¬тие гедонизм получил в Древней Греции (Киренская школа — Аристипп, Евдокс, Анникерид; позже — родоначальник эвдемониз¬ма Эпикур и другие). В эпоху Возрожде¬ния с позиции гедонизма строили свою эти¬ку великий итальянский гуманист Лорен-цо Балла и его ученик Эразм Роттердам¬ский.
Гедонистические идеи проповедовались также в социологических теориях просвети¬телей Т. Гоббса, Дж. Локка, П. Гассенди.
1 “Словарь по этике”. М., 1975, стр. 51.
Французские материалисты XVIII в. Гель¬веции, Гольбах и другие прибегали к гедо¬нистическому истолкованию морали в своей борьбе против религиозного понимания нравственности.
В XIX в. интересный анализ “физиоло¬гии наслаждения” (точнее, его этики и пси¬хологии) представил итальянец Паоло Ман¬тегацца, который предложил детальную классификацию наслаждений и выделил в соответствии с приверженностью к ним разные типы личностей. Гедонистических взглядов на смысл и цель человеческой жиз¬ни придерживаются и некоторые современ¬ные буржуазные теоретики — Дж. Сантаяна и Д. Дрейк в США, М. Шлик в Австрии и другие.
Говоря об эволюции гедонистической эти¬ки, надо отметить, что до эпохи империализ¬ма гедонизм в большинстве случаев сочетался с прогрессивными общественными идея¬ми и служил их обоснованию. Однако по¬следующее его развитие пошло уже “в усло¬виях подчинения его принципов буржуазной морали...”1. Если раньше это учение порож¬дало “на одного сластолюбца сотню Гораци-ев”, то “в новых исторических условиях гедонизм расцвел ядовитым цветком”2. Неогедонизм уже ничего общего не имеет с гедонизмом в его первоначальной классиче¬ской форме. Он превратился в проповедь
1 М. В. Корнева. Коммунизм и проблема сча¬стья. М., 1970, стр. 38.
2 Там ще, стр. 38, 39.
крайнего индивидуализма, жестокости и пес¬симизма”1.
Если классический гедонизм, признавая наслаждение благом, вел речь о праве на наслаждение всех людей, то этические ге¬донисты нашего времени проповедуют на¬слаждение одного за счет другого, “сильных” за счет “слабых”. При этом к наслаждению порой причисляют совершенно патологичес¬кие формы отношения к действительности, к “ближнему своему”. Английский этик Г. Уильямс в книге “Гедонизм, конфликт и жестокость” провозглашает право каждого индивида ради наслаждения доходить до крайних пределов, вплоть до права истязать других людей.
Мы видим, таким образом, что принцип наслаждения и мораль, которая из него вы¬водится, эволюционируют вместе с эволюци¬ей общественной жизни. Загнивание буржу¬азного общества ведет к деградации всех его этических концепций, в том числе и концеп¬ций гедонизма. Так этический гедонизм уже своей собственной историей демонстрирует, что принцип наслаждения не может счи¬таться первичным, вневременным мораль¬ным принципом.
К. Маркс и Ф. Энгельс, подвергшие в “Немецкой идеологии” глубокой критике претензии гедонистов на открытие такого принципа, в связи с этим писали: “...филосо¬фия наслаждения становилась пустой фразой,
1 См. М. Н. Корнева. Коммунизм и проблема счастья, стр. 39.
как только она начинала претендовать на всеобщее значение и провозглашала себя жизнепониманием общества в целом”1. На самом деле мораль каждого общества, в том числе и его отношение к наслаждению, отражает существующие в этом обществе отношения между людьми, и прежде всего производственные отношения. При каждом данном общественном строе люди вырабатывают определенные моральные нормы в пер¬вую очередь в соответствии с тем положением, которое они занимают в системе ма¬териального производства. В классовом обществе и мораль носит классовый характер, никакого единого морального принципа для антагонистических классов существовать не может.
Этический гедонизм в своих теоретиче¬ских построениях всегда так или иначе опи¬рался на определенные психологические представления о мотивации поведения человека. Французский философ и математик Блез Паскаль (1623—1662) в свое время высказался на этот счет в следующей кате¬горической формуле: “Все люди стремятся к счастью — из этого правила нет исключений; способы у них разные, но цель одна... Чело¬веческая воля направлена на достижение только этой цели. Счастье — побудительный мотив любых поступков любого человека, даже того, кто собирается повеситься” 2.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 418.
2 Ф. де Ларошфуко. Максимы. Б. Паскаль. Мысли. Ж. де Лабрюйер. Характеры. М., 1974, стр. 180.
Но если этический гедонизм не может не опираться на определенные психологиче¬ские представления, то лица, специально занимающиеся проблемой мотивации пове¬дения, совершенно не обязательно должны интересоваться вопросами этики. Они мо¬гут просто занять позицию бесстрастных исследователей истины, не задаваясь во¬просом, хороша она или плоха и какие моральные выводы из нее должны сле¬довать.
В связи с этим в психологии и физиоло¬гии XX в. постепенно выделилось несколько специальных концепций поведения, которые в работах зарубежных авторов получили об¬щее название психологического гедонизма. Именно он и представляет для нас основной интерес.
“Психологические гедонисты” — это со¬бирательная характеристика. Согласно за¬крепившейся в истории психологии “номен¬клатуре”, они нередко принадлежат к раз¬ным психологическим школам и направле¬ниям, но всех их объединяет то, что они пытаются объяснить любые действия жи¬вотных и человека эффектом страдания или наслаждения.
Существуют разные попытки классифи¬цировать теории психологического гедониз¬ма по их частным особенностям. Наиболее известны две классификации: одна подраз¬деляет все гедонистические теории на гедо¬низм “прошлого”, “настоящего” и “будуще¬го”; другая выделяет “механический” и “телеологический” гедонизм1. “Гедонизм прош¬лого” и “механический гедонизм” по суще¬ству совпадают друг с другом. Согласно этой двуименной теории, первоначально двига¬тельные реакции любого живого организма, оказавшегося в проблемной ситуации, носят абсолютно хаотический характер и если и приводят к успеху, то чисто случайно. При этом удовольствие, “награждающее” удач¬ный поведенческий акт, воздействует на структуры мозга так, что повторение его при сходных условиях становится более ве¬роятным, чем раньше.
Как видно из сказанного, “механический гедонизм” — гедонизм особого сорта. Он не признает стремления к наслаждению: оно возникает “автоматически” и “автоматиче¬ски” делает свое дело, формируя навык. По¬зтому взгляды “механических гедонистов” нас интересовать здесь не будут, как не имеющие непосредственной связи с пробле¬мой, которая рассматривается в данной книге2.
Все другие концепции психологического гедонизма связывают поведение животных и человека либо с действием непосредственно испытываемого страдания и наслаждения
1 “The Encyclopedia of philosophy”. Ed by Edwards, vol. 3. N. Y. — L., 1963; M. A. Boden. Purpo¬sive Explanation in Psychology. Cambridge (Mass.), 1972.
2 Лучший критический анализ этой концепции (на примере взглядов Э. Торндайка) можно найти в последнем издании “Истории психологии” М. Г. Ярошевского (М., 1976).
(“гедонизм настоящего”), либо с предвку¬шением предстоящих удовольствий (“гедо¬низм будущего”, “телеологический гедо¬низм”). Эти концепции имеют прямое отно¬шение к проблеме ценности эмоций и долж¬ны подвергнуться более подробному анали¬зу. Однако рассматривать их по отдельности здесь не имеет смысла, тем более что они нередко сочетаются во взглядах одного и то¬го же психолога. Так, по мнению американ¬ского теоретика Хендрика, ядро теории Фрейда составляет “гедонизм настоящего”, но она также ассимилирует и “гедонизм бу¬дущего” 1.
Все “телеологические” концепции психо¬логического гедонизма, несмотря на громкие наименования, в сущности, очень несложны. Они в основном не выходят за пределы того взгляда на мотивацию поведения, с которым мы встретились у Паскаля.
Следует отметить, что, когда речь идет о поведении животных, то объяснение его с позиций психологического гедонизма можно встретить и у советских ученых. Согласно Ю. А. Макаренко, например, “стратегия и тактика поведения животного всегда стро¬ится с таким расчетом, чтобы из всех воз¬можных вариантов выбрать тот, который яв¬ляется максимально полезным и доставляет максимум удовольствия. Это по существу и есть основной принцип поведения”2.
1 /. Hendrkk. Facts and Theories of Psychoana¬lysis. N. Y., 1966.
2 Ю. А. Макаренко. Мудрость чувства. М., 1970, стр. 56.
Фрейд и другие буржуазные представи¬тели психологического гедонизма безогово¬рочно распространяют подобный принцип поведения и на человека.
После всего, что было сказано о психоло¬гическом гедонизме, может возникнуть ес¬тественный вопрос: что же нового внесли гедонисты — психологи и физиологи в эту концепцию поведения по сравнению с тем, что уже содержалось во взглядах гедони¬стов-философов? Нового внесено не много, и это немногое вряд ли можно считать цен¬ным приобретением теория. Во-первых, пси¬хологические гедонисты придали понятию наслаждения более конкретный и узкий смысл: если этики порой спорили друг с другом о том, что считать истинным наслаж¬дением, то для гедонистов-психологов (или физиологов) наслаждение стало просто ро¬довым понятием для всех положительных эмоций, в то время как страдание сделалось таким же обобщающим названием для эмо¬ций отрицательных. Кроме того, представи¬тели психологического гедонизма сделали попытку объяснить сущность чувства стра¬дания и наслаждения, связав первое с нару¬шением, гомеостатического равновесия в ор¬ганизме и возникновением вследствие этого чувства напряжения, влечения, а второе — с редукцией этого влечения при восстановле¬нии гомеостазиса.
Страданию и наслаждению было придано значение “кнута и пряника”, с помощью ко¬торых природа побуждает организм обере¬гать себя от гибели.
Как же следует отнестись к концепции психологического гедонизма? Очевидно, ей нельзя дать однозначной оценки, вне зависи¬мости от того, распространяется ли она толь¬ко на животных или также и на человека. В последнем, единственно интересующем нас случае эта концепция поведения, несомнен¬но, является глубоко ошибочной. Ее подверг критике уже американский психолог Гордон Олпорт. “Ничего не может быть более оче¬видного, — писал он, — чем факт, что наши влечения (при кислородном голодании, пи¬щевом и сексуальном голоде) представляют стремление к уменьшению напряжения. И, однако... мы здесь встречаемся лишь с по¬ловиной проблемы... Мы не только стремимся сохранить наши старые привычки, но и, от¬вергая их, идем на риск в поиске новых: раз¬витие происходит только при таком риске. Но риск и изменение ведут к возникновению новых, обычно отвергаемых напряжений, ко¬торых мы, однако, не считаем нужным из¬бегать” 1.
Критика Олпорта в адрес психологическо¬го гедонизма справедлива, но недостаточна. Она лишь фиксирует несоответствие теорий гедонизма фактам, но не вскрывает цепи причин, приведших гедонистов к ошибочной концепции. В этой цепи первым звеном яв¬ляется характерное для многих буржуазных ученых игнорирование качественной разни¬цы между организацией поведения у живот-
1 G. W. Allport. Becoming Basic Considerations for a Psychology of Personality. L., 1955, p. 14
ных и человека. Такая методологическая ус¬тановка имеет самые широкие последствия и, в частности, приводит к фактическому стиранию гедонистами разницы между цен¬ностями как истинными мотивами поведе¬ния и эмоциональными оценками как инди¬каторами этих ценностей.
При объяснении поведения животных та¬кое смешение эмоциональных оценочных от¬ношений с предметами оценок существенно¬го значения не имеет. Ведь, как указывали К. Маркс и Ф. Энгельс, “животное не “отно¬сится” ни к чему и вообще не “относится”; для животного его отношение к другим не существует как отношение” 1. Животное не различает предмет и свою эмоциональную оценку предмета и поэтому находится цели¬ком во власти оценки. В сознании же чело¬века эмоциональные оценки отделены от ценостей, и это освобождает его от неиз¬бежности безропотного подчинения “кнуту” и “прянику” страданий и наслаждений.
“Слепота” психологических гедонистов как в отношении качественной разницы ме¬жду животными и человеком, так и в отно¬шении различий мотивационной роли оце¬нок ценностей имеет много причин — клас¬совых и гносеологических. Нам здесь, одна¬ко, хотелось бы подчеркнуть всего одну: при¬писывание побудительной способности_толь¬ко эмоциям и отказ в ней мышлению. Чрез¬мерное подчеркивание исключительной роли
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Фейербах. Противо¬положность материалистического и идеалистиче¬ского воззрений. М., 1966; стр. 39.
эмоций в обусловливании человеческой ак¬тивности и умаление в этом обусловливании актов мышления (чем грешат не одни лишь психологические гедонисты) связано с осоз¬нанным или неосознанным отождествлением мотивации деятельности с ее энергетиче¬ским обеспечением, что особенно явно ска¬залось во фрейдовской концепции психической энергии влечений. Конечно, в регуля¬ции тонуса организма эмоции действительно играют особую роль. Но одно дело повышать или понижать скорость обменных процессов организма, другое — определять цель и про¬грамму действий личности. В формировании же последних эмоции и мышление взаимо¬действуют самым тесным образом, причем, как правило, окончательное “добро” на раз¬вертывание той или иной деятельности дает именно мышление. Поэтому даже в тех си¬туациях, когда поведение человека направ¬лено в конечном счете на устранение непри¬ятных эмоциональных состояний, его дейст¬вия все равно невозможно объяснить с точки зрения примитивных концепций психологи¬ческого гедонизма, редукции влечения и т. п. В этих концепциях воздействие страдания, влечения часто механистически мыслится по аналогии с силой пара или напора воды, тол¬кающих “поршень поведения” в определен¬ном направлении (существует, кстати, даже так называемая “гидравлическая модель влечения”). Но ведь реально для того, что¬бы избавиться от страдания, личность часто идет на его значительное временное усиле¬ние. Достаточно вспомнить о человеке с зубной болью, направляющейся для лечения в зубоврачебный кабинет. В целом можно кон¬статировать, что личность организует свою деятельность, не только исходя из эмоцио¬нальных оценок, но и с учетом всего своего прошлого опыта, знаний, убеждений, всей осознаваемой в данный момент системы своих программ-потребностей.
Именно последние (сами в большой мере являющиеся усвоенными программами об¬щества) в конечном счете определяют борь¬бу человека за определенные ценности, в хо¬де которой рождаются его эмоции как одно из средств успешной ориентировки в этой борьбе.
Всего этого не учитывает психологиче¬ский гедонизм, объявивший эмоцию единст¬венным двигателем человеческого поведе¬ния, фактически подставивший ее на место объективных ценностей, которые она “пе¬ленгует”.
Но поступить таким образом значит не только не решить проблему ценности эмоций, в какой-то мере уже открытую немудрствующей житейской наблюдательностью, но, наоборот, скорее “закрыть” ее, слепив раз¬ные психологические факты в один ком.
Следует обратить внимание на тот факт, что психологический гедонизм отнюдь не преодоленная у нас теория. Чтобы оказаться гедонистом, вовсе не обязательно провозгла¬шать бегство от страдания к наслаждению главным принципом поведения. Вполне до¬статочно, например, эклектически сочетать бесспорное положение о том, что потребно-
стп являются источниками нашей активно¬сти, с признанием их не чем иным, как осо¬быми эмоциональными состояниями. Ведь отсюда логически следует, что эмоции при¬знаются основным регулятором человеческой активности, а признание их основным регу¬лятором, как справедливо заметил еще С. Л. Рубинштейн, “в конечном счете неиз¬бежно оказывается более или менее утончен¬ной формой старой гедонистической теории, согласно которой высший закон, определяю¬щий человеческое поведение, сводится к то¬му, что человек всегда стремится к удоволь¬ствию, к приятному и избегает неприятно¬го” 1.
Преодоление гедонизма в объяснении по¬ведения человека не состоит, однако, в том, чтобы идти по дороге, проложенной гедони¬стами, но в обратном, чем они, направле¬нии, — то есть переквалифицировать эмоции из “только ценностей” в “только оценки”. Требуется не безоговорочное отрицание мо¬тивационной роли наслаждения, но раскры¬тие действительной сферы его влияния и его внутренней сущности.
Гедонизм состоит не в том, что теоретиче¬ски признается тяготение людей к опреде¬ленным приятным для них переживаниям, а в том, что этому тяготению придается “всеобщее значение”.
В этой связи нельзя не напомнить, что наиболее глубокие и последовательные кри¬тики гедонизма — К. Маркс и Ф. Энгельс
1 С. Л. Рубинштейн. Основы общей психоло¬гии, стр. 505—506.
отнюдь не отрицали важной роли наслажде¬ния в жизни людей. Они прямо говорили о существовании потребности в наслаждении, неудовлетворение которой тяжело пережи¬вается человеком. Так, по их млению, у про¬летариата “из-за длинного рабочего дня... потребность в наслаждении была доведена до высшей точки...” 1.
Но Маркс и Энгельс не остановились на простой констатации факта возможности мо¬тивации поведения желанием получить удо¬вольствие. Они показали, что сами эти удо¬вольствия носят преходящий исторический характер. Для общества, разбитого на анта¬гонистические классы, типично то, что на¬слаждения всех его “сословий и классов должны были вообще быть либо ребячески¬ми, утомительными, либо грубыми, потому что они всегда были оторваны от общей жиз¬недеятельности индивидов, от подливного содержания их жизни и более или менее сво¬дились к тому, что бессодержательной дея¬тельности давалось мнимое содержание”2.
Естественно, что в будущем коммунисти¬ческом обществе положение должно корен¬ным образом измениться так, чтобы наслаж¬дение стало составной частью “общей жиз¬недеятельности” людей.
Из других высказываний К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина мы знаем, что высшим источником наслаждения при ком¬мунизме должен прежде всего стать челове¬ческий труд.
1 Я. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 419.
2 Там же.
Но эти положения классиков марксизма в корне меняют понимание как роли на¬слаждения в жизни людей, так и его сущности.
Во-первых, то, что в норме должно стать существенной составной частью “общей жизнедеятельности” человека, не может бо¬лее третироваться как нечто второстепенное, как некоторый “довесок” к основной жизни людей, ассоциируемый с известной поговор¬кой “делу — время, потехе — час”. Во-вторых, наслаждение в этом случае выступает перед нами в значительно ином виде, чем оно представлялось психологическим гедонистам. Для них наслаждение всегда было равно¬сильно более или менее пассивному блажен¬ству, “отдохновению”, “неге”, комплексу од¬них положительных эмоций, возникающих в результате разрядки напряжения. Но к на¬слаждению как компоненту трудовой дея¬тельности такие характеристики не приме¬нимы. Всякий труд труден. Он не может приносить лишь одни положительные эмоции и тем более не может вести к отдохновению, разрядке влечений, “райскому блаженству”. Наоборот, в нем не избежать напряжения, огорчений, эмоциональных стрессов — всего того, что зовется “муками творчествଔ. На¬слаждение, доставляемое трудом (как, впро¬чем, и многими другими видами содержа¬тельной деятельности), является поэтому весьма сложным и неоднородным по своему эмоциональному составу переживанием, тя¬готение к которому уже не может квалифи¬цироваться как “само собой очевидное”. Наслаждение трудом выступает как ком¬плекс эмоций, положительная ценность ко¬торых отнюдь не совпадает полностью с их “знаком” в функции оценок.
Таким образом, мы вновь возвращаемся к факту той парадоксальности эмоций как ценностей, с какой мы уже сталкивались, анализируя некоторые лирические призна¬ния поэтов. Но возвращаемся теперь в уве¬ренности, что имеем дело не с отдельными “казусами”, а с действием какого-то еще не раскрытого психологического закона. Загад¬ка влечения к переживаниям вновь встает перед нами со всей остротой и притягатель¬ностью.
Теории гедонизма, как мы убедились, не способны продвинуть нас в решении этой за¬гадки. Но зато марксистская критика гедо¬нистической этики, высказывания Маркса, Энгельса, Ленина о наслаждении и труде да¬ют нам надежный компас для того, чтобы не сбиться в своих поисках с правильного курса.
3. Потребность в эмоциональном насыщении как природная основа ценности эмоций
Рассмотрев основные тезисы концепций гедонизма, мы убедились, что они не помога¬ют решению проблемы ценности эмоций, а скорее затушевывают ее. Существуют, од¬нако, две другие области психологических
изысканий, откуда можно почерпнуть важ¬ные для правильного подхода к этой пробле¬ме данные. Мы имеем в виду накопленный современной психологией печальные наблю¬дения за последствиями отрыва ребенка от матери, с одной стороны, и исследования во¬проса о так называемой сенсорной деприва¬ции — с другой.
Размеры настоящей книги не дают нам возможности сколько-нибудь полно изло¬жить соответствующий материал. Поэтому, касаясь первой группы наблюдений, скажем только, что, как выяснили американские, западноевропейские, а также польские психологи, потребность младенца в интимном контакте с матерью столь велика и значительна, что при его отсутствии никакие, даже идеальные гигиенические условия этой потери возместить не могут (если только места матери не занимает другая женщина). Дети в таком случае плохо развиваются, часто бо¬леют, дают высокий процент смертности, а если и выживают, то до конца жизни отличаются ущербной эмоциональностью, “холодностью”, низкой способностью к сопе¬живанию и сочувствию и т.д.
Что же касается явлений сенсорной де¬привации, то они наблюдаются при резком
1 См. К. Обуховский. Психология влечений человека. М., 1972; Н. Bakwin. Emotionaldeprivation in infants.— “Journal of Pediatrics”, 1949, №35; J. Bowlby and J. Robertson. A two-year child goes to hospital.— “Mental Health and Infant Develop¬ment”. N. Y., 1956.
ограничении притока раздражителей, воз¬действующих на органы чувств человека или животного. Экспериментально “сенсорный голод” вызывался у взрослых людей путем помещения их в специальные звуконепрони¬цаемые кабины (сурдокамеры) с неизмен¬ными освещением, температурой и общей обстановкой. По данным, сообщенным в “Эн¬циклопедии человеческого поведения” Р. М. Голденсона, на первых порах боль¬шинство испытуемых чувствует себя в такой обстановке хорошо, некоторые испытывают удовольствие. Однако уже через несколько часов отсутствие новых впечатлений начи¬нает угнетать. Возникает беспокойство, ску¬ка, раздражение. В некоторых случаях по¬является все усиливающийся страх, дости¬гающий у отдельных лиц уровня паники. Наблюдаются парадоксальные явления в сфере восприятия. Тишина “начинает зву¬чать”. По словам одного испытуемого, для него “тишина была столь громкой, что, ка¬залось, нож пронизывает барабанные пере¬понки”. Одновременно возникают зритель¬ные иллюзии и галлюцинации. Становится все труднее контролировать свои мысли и в конце концов испытуемые погружаются в грезы и фантазии1.
Как мы видим, ни первая, ни вторая группа рассмотренных психологических изы¬сканий не нацелены прямо на исследование эмоций. Явления нарушений психики, кото-
1 R. М. Goldenson. The Encyclopedia of Human Behaviour, vol. 2. N. Y-, 4970.
рые в них выявились, несомненно, имеют сложную и неоднозначную детерминацию. Однако подробное ознакомление с данными тех и других исследований заставляет серь¬езно подозревать, что среди причин, вызы¬вающих описанные нарушения, было и от¬сутствие разнообразия эмоциональных пере¬живаний.
В частности, возникновение у взрослых людей, заключенных в сурдокамеры, гнету¬щего чувства тоски и скуки естественно ис¬толковать так, что сенсорная депривация имеет своим следствием депривацию эмоцио¬нальную. Само бурное фантазирование, воз¬никающее в конце концов у таких иссле¬дуемых, наталкивает на мысль о защит¬ной реакции мозга от эмоционального го¬лодания путем организации собствен¬ной внутренней эмоциональной деятель¬ности.
Факт эмоционального голодания явствен¬но выступает и при отсутствии у ребенка возможности постоянно контактировать с близким человеком.
В ряде опытов, проделанных учеными, было убедительно показано, что функциони¬рование анализаторов — непременное усло¬вие их нормального развития. Так, советский исследователь Б. Н. Клоссовский, заклеивая новорожденному щенку один глаз, выращи¬вал его до определенного возраста, а затем усыплял, подвергая исследованию развитие зрительной коры анализатора в левом и пра¬вом полушариях. При этом обнаружилось гораздо лучшее созревание нервных клетокв том полушарии, которое было связано с ра¬ботающим глазом.
Но если доказана важность чисто сен¬сорного насыщения для нормального разви¬тия и функционирования мозга, то не есте¬ственно ли предположить, что насыщение эмоциями, которые играют столь большую роль в интеграции всех функций организ¬ма, является для него еще более необхо¬димым?
А раз дело обстоит именно таким обра¬зом, то это означает, что эмоциональное на¬сыщение организма является его важной врожденной и прижизненно развивающейся потребностью. Потребность эта в своей ис¬ходной форме есть, очевидно, потребность физиологическая, несмотря на то, что сами эмоции несут в себе психологическое содержание. Ведь речь в данном слу¬чае идет не о несомненной ориентационной полезности эмоций; не о том, что без них ор¬ганизм мог бы остаться безучастным к воз¬действию вредного для него агента, а о том, что для физиологического благополучия ор¬ганизма помимо всего прочего необходимо, как выражался еще Т. Рибо, удовлетворять “естественное стремление каждого чувства проявлять свою функцию” 1.
Разберемся подробнее в сущности такой потребности в эмоциональном насыщении и в том, как на ее основе у человека постепен¬но возникают социализированные и индиви¬дуализированные программы содержатель-
1 См. Т. Рибо. О страстях. Одесса, 1912, стр. 5.
ных переживаний, то есть как формируется его эмоциональная направленность.
Хорошо известно, что наши эмоции — “продукт” особых нервных аппаратов, нахо¬дящихся в головном мозгу, главным образом в верхнестволовой его части и прилегающих областях архипалеокартекса. Существуют многочисленные работы, пытающиеся уточ¬нить его структуру и расположение1. Нас, однако, сейчас конкретное их строение и точ¬ная локализация нисколько не интересуют. Важно, что такие аппараты есть и поэтому нуждаются в регулярном функционирова¬нии, подобно всем другим органам и систе¬мам. В пользу этого мнения свидетельству¬ют, в частности, интересные данные амери¬канских физиологов Р. Мельзака и Т. X. Скот¬та, которые обнаружили, что у животных, выросших в условиях изоляции и, следова¬тельно, эмоционального голодания, расстрой¬ство эмоциональной сферы достигало такого уровня, что они переставали реагировать да¬же на болевые раздражители, (Наблюдения над людьми также показывают, что длитель¬ная обедненная чувствами жизнь неизбежно ведет к часто неустранимому снижению эмо¬циональной сенситивности индивидуумов. По мнению известных зарубежных исследо-
1 См., например: В. Кеннон. Физиология эмо¬ций. Телесные изменения при голоде, страхе и ярости. М., 1927; Э. Гелъгорн и Дж. Луфборроу. Эмоции и эмоциональные расстройства. М., 1966; “Экспериментальная нейрофизиология эмоций”. М., 1972; /. Delgado. Emotions.— “Self — Selection Psy¬chology Textbook”. 1966.вателей эмоций Э. Гельгорна и Дж. Луфбор¬роу, подобные факты объясняются патологи¬ческим снижением реактивности симпатиче¬ского отдела гипоталамуса1. С другой сторо¬ны, нормальное эмоциональное обеспечение человека, очевидно, не только помогает ему сохранить необходимую реактивность эмо¬циональных систем, но и способствует под¬держанию оптимального тонуса всего его ор¬ганизма. В опытах на животных, во всяком случае, было доказано, что развитие в усло¬виях эмоционально обогащенной обстановки протекает быстрее и успешнее1.
Говоря о потребности организма в функ¬ционировании его эмоциональных аппаратов, подчеркнем, что при этом имеется в виду ре¬гулярная работа систем, связанных не толь¬ко с продуцированием положительных эмо¬ций, но и с отрицательными эмоциями. Од¬ностороннее мнение о безусловной вредно¬сти последних для здоровья человека должно быть решительно отвергнуто. Если тяжелые переживания и являются порой причиной не¬которых наших болезней, то это связано с особыми обстоятельствами. Они состоят пре¬жде всего в том, что отрицательные эмоции выполняют более важную биологическую функцию по сравнению с положительными эмоциями. Не случайно механизм отрица¬тельных эмоций функционирует у ребенка с первого дня появления его на свет, а поло¬жительные эмоции появляются значительно
1 Э. Гельгорн и Дж, Луфборроу. Эмоции и эмо¬циональные расстройства, стр. 312.
2 См. Р. Шоеен. Поведение животных, стр. 169.
позднее1. Отрицательная эмоция — это сигнал тревоги, крик организма о том, что данная ситуация для него гибельна. Положи¬тельная эмоция — сигнал возвращенного бла¬гополучия. Ясно, что последнему сигналу нет нужды звучать долго, поэтому эмоциональ¬ная адаптация к хорошему наступает быст¬ро. Сигнал же тревоги должен подаваться все время, пока опасность не устранена. Вследствие этого у здорового организма за¬стойными могут оказаться только отрица¬тельные эмоции. В естественных природных условиях, на которые “работала” до сих пор эволюция, такое положение дела ничего страшного не представляло.
Нашим животным предкам ситуации, приводящие к застойным отрицательным эмоциям, встречались крайне редко: все кон¬фликты быстро кончались уничтожением со¬перника, собственной гибелью или бегством. К тому же при любом конфликте тут же реализовывались соответствующие моторные ус¬тановки, что вело к уменьшению эмоцио¬нального напряжения. Только у людей (осо¬бенно если учесть их способность находить¬ся под влиянием не только реальных, но и воображаемых ситуаций) эмоциональные конфликты могут принимать затяжной (ино¬гда на месяцы и годы) характер. Понятно, что при этих условиях здоровье человека действительно часто страдает от переизбытка отрицательных эмоций, и тем сильнее уве-
1 См. Е. И. Макарова. Развитие эмоций у детей раннего возраста.— В сб.: “Физиология высшей нервной деятельности”. М., 1968.
личивается его потребность в нейтрализую¬щих положительных переживаниях. Поэтому практически иногда, быть может, и есть смысл, как это делают врачи, подчеркивать полезность положительных эмоций и опас¬ность отрицательных. Но теоретически отри¬цательные эмоции должны быть полностью реабилитированы в смысле их прямого вли¬яния на здоровье, даже если не принимать во внимание такие их биологические функ¬ции, как сигнально-побудительная и мобили¬зующая, важность которых оценена уже дав¬но. Отрицательные эмоции вредны лишь в избытке, как вредно в этом случае все (в том числе и положительные аффекты), что превышает норму, характеризующую то, в чем организм непосредственно нуждается1. В пределах же некоей определенной силы и длительности, различных для людей разных возрастов, отрицательная эмоция безусловно тоже полезна. Страх, гнев, ярость повышают интенсивность обменных процессов, приво¬дят к лучшему питанию мозга, усиливают со¬противляемость организма перегрузкам, ин¬фекциям и т. д.
Мысль о том, что отрицательные эмоции в определенном их сочетании с положитель¬ными должны быть не вредны, а полезны организму, была высказана нами несколько лет тому назад2. А недавно было опублико-
1 См. В. С. Лукьянов. Эмоции и здоровье. М., 1966, стр. 30.
2 См. Б. И. Додонов. Потребность в “эмоцио¬нальном насыщении” как сторона направленно¬сти человека.— “Вопросы психологии”, 1970, № 1.
вано описание интересного эксперименталь¬ного исследования, результаты которого пря¬мо говорят в пользу данного взгляда: В. В. Фролькис, занимающийся проблемами долголетия, обнаружил, что из трех групп подопытных крыс дольше всего жили те, ко¬торых систематически подвергали стрессо¬вым воздействиям средней силы — пугали, брали в руки и т. д.' В последние годы од¬носторонний взгляд на отрицательные эмо¬ции сменяется правильной их оценкой даже в среде врачей, имеющих дело с заболевани¬ями сердца. “...Жизнь современного человека в цивилизованном обществе немыслима без... отрицательных эмоций, — пишет профессор Г. Косицкий.— ...Оградить себя от этого не¬возможно, да и нет надобности. Ведь наш мозг нуждается в напряжении, тренировке, закаливании в такой же мере, как и мыш¬цы” 2.
Очень интересно осмыслить развиваемую здесь точку зрения в свете теории эмоций и эмоциональных расстройств, выдвигаемой уже упоминавшимися физиологами Э. Гельгорном и Дж. Луфборроу. По их мнению, нервные и гуморальные механизмы положи¬тельных и отрицательных эмоций находятся в строго сбалансированных отношениях друг с другом. При атом приятные эмоции связа¬ны с доминированием парасимпатического
1 См. В. В. Фролькис. Старение и биологиче¬ские возможности организма. М., 1975.
2 Г. Косицкий. Сердцу — внимание.— “Наука и жизнь”, 1972, № 4, стр. 25.
отдела нервной системы, а неприятные — симпатического отдела. В норме обе эти си¬стемы находятся в состоянии динамического равновесия. “Сдвиг” его вследствие застой¬ной эмоции или каких-либо других причин ведет к патологическим расстройствам в ор¬ганизме1.
Естественно, что такой сдвиг опасен вне зависимости от того, в каком направлении он произошел, а следовательно, для организма важно не сохранение однообразно положи¬тельных эмоциональных состояний, а посто¬янный их динамизм в рамках определенной, оптимальной для данного индивида интен¬сивности.
Таким образом, переживание положи¬тельных и отрицательных эмоций можно счи¬тать врожденной физиологической функцио¬нальной потребностью организма. Посколь¬ку, однако, эмоции не могут возникать без внешних поводов, еще точнее говорить (как мы это и делаем) о врожденной (и прижиз¬ненно развивающейся) потребности в эмоциональном насыщении.
Рассмотрение эмоций в качестве объекта потребности может вызвать недоумение. Ведь эмоция является формой человеческого отношения к действительности, определяемо¬го его насущными нуждами. Эмоции, следо¬вательно, своеобразно “обслуживают” наши потребности, ориентируя необходимую для удовлетворения последних активность орга-
1 См. Э. Гельгорн и Дж. Луфборроу. Эмоции в эмоциональные расстройства, часть V.
низма. Именно в этом состоит “смысл” суще¬ствования эмоций и производящих их нерв¬но-гуморальных аппаратов. Встает поэтому вопрос, совместимо ли признание эмоций объектом особой потребности с их “генераль¬ной” функцией — обслуживания других по¬требностей человека? Ответ на него может быть один: да, совместимо. В подтверждение справедливости такого ответа обратим вни¬мание на то, что в данном отношении по¬требность в переживании эмоций аналогична всем другим функциональным потребностям человека, в частности его потребности в дви¬жении.
Способность производить движения необ¬ходима человеку для удовлетворения самых разных его потребностей. Движения еще бо¬лее несомненно, чем эмоции, “обслуживают” потребности организма. В то же время нали¬чие у человека потребности в движениях как таковых, помимо всякой их служебной роли, давно является общепризнанной истиной. Более того, сейчас стало очевидным, что в ус¬ловиях современной цивилизации эта потреб¬ность человека в двигательной активности далеко не всегда удовлетворяется в доста¬точной степени (гиподинамия). “Без преуве¬личения можно сказать, что в наши дни мил¬лионы людей испытывают “мускульный го¬лод”” 1.
Таким образом, совмещение ролей средст¬ва и объекта в одном и том же феномене — вещь принципиально возможная. А раз так.
1 “Эврика-70”. М., 1970, стр. 390.
нет ничего неправомерного и в выводе о том, что эмоции, выполняющие функцию связи между потребностями и действительностью, могут, кроме того, сами выступать. Как объ¬ект особой функциональной потребности. Эмоциональное голодание столь же реальное явление как и голодание мускульное. Оно может и особым образом сигнализироваться, переживаться. Это переживание — чувство скуки и тоски. Тоска отличается от скуки “положительным знаком”: в ней присутству¬ет устремленность к чему-то, что способно утолить эмоциональный голод.
В некоторых патологических случаях, ко¬гда больные теряют способность испытывать не только чувство любви, радости, но даже горе, печаль, чувство тоски становится столь мучительным, что нередко больные решают¬ся на самоубийство 1. Изнывающий от скуки, вызванной бесцельностью существования, пушкинский Онегин тоже с тоской мечтал об избавительном страдании: “Зачем я пулей в грудь не ранен?”
Дальнейшее сопоставление потребности человека в эмоциональном насыщении с его потребностью в двигательной активности по¬может нам лучше уяснить некоторые общие и специальные особенности первой.
Очевидно, что свой мускульный голод че¬ловек насыщает как бы между прочим, в про¬цессе разнообразной деятельности, в которой он участвует, чтобы удовлетворить другие
1 См. С. С. Корсаков. Избранные произведения. М., 1954, стр. 104.
свои нужды. Однако если физическая нагруз¬ка недостаточна, он может ликвидировать де¬фицит мышечной активности с помощью спе¬циально предназначенных для этой цели средств: гигиенических прогулок, пробежек, физкультурных упражнений и т. д.
Потребность человека в эмоциональном насыщении тоже удовлетворяется главным образом походя, в процессе борьбы за дости¬жение самых разных целей, которые инди¬вид перед собой ставит и которые определя¬ются самыми разными его нуждами — как биологическими, так и социальными. И так же, только в виде некоторой добавки к есте¬ственному попутному удовлетворению этой потребности, выступают случаи, когда эмо¬циональное насыщение становится самоце¬лью, как, например, при слушании музыки, чтении развлекательной литературы и т. д. И для той, и для другой потребности воз¬можны, наконец, случаи, когда они прочно объединяются с вполне определенными деятельностями, к которым индивид “тянется” и ради достигаемых с их помощью социаль¬но значимых результатов, и ради самого их процесса, доставляющего ему функциональ¬ное удовлетворение.
Таким образом, потребность в эмоцио¬нальном насыщении во многом подобна по¬требности в движении. Вместе с тем было бы ошибкой видеть между двумя сравниваемы¬ми потребностями только сходства и анало¬гии. Потребность в эмоциональном насыще¬нии обладает и своими специфическими осо¬бенностями, которые коренным образом отличают ее от потребности в движении, равно как и от всех прочих функциональных пот¬ребностей. Все эти особенности обусловлены тем капитальным фактом, что эмоция связа¬на с “обслуживаемыми” ею потребностями глубже, органичнее, теснее, чем движения или, скажем, умственные действия. Ведь она “обслуживает” потребности, выражая их, вы¬ражая характер их связи с действительно¬стью в данный момент времени. Именно по¬этому эмоции плохо поддаются волевой регу¬ляции, их нельзя прямо вызвать по своему желанию, подобно двигательным актам. Из этого вытекает прежде всего такое важное следствие: в отличие от потребности в дви¬жении, потребность в эмоциональном насы¬щении даже в принципе нельзя удовлетво¬рить чисто искусственным путем. В самом деле, хотя потребность в двигательной ак¬тивности в норме удовлетворяется попутно, главным образом в процессе труда, все же существует принципиальная возможность “оторвать” удовлетворение этой функцио¬нальной потребности от трудовой деятельно¬сти человека, заменив последнюю вольными физическими упражнениями. Но никакой че¬ловек не может жить полноценной эмоцио¬нальной жизнью вне труда и борьбы за важ¬ные конкретные цели, Даже такие способы эмоционального насыщения, как слушание музыки, чтение и т. п., очевидно, возможны лишь постольку, поскольку данные произве¬дения искусства возбуждают в человеке ка¬кие-то потребности, отношения, опять-таки сформировавшиеся в реальной жизни и ею поддерживаемые. По мере того как человек суживает свою деятельность, гаснет и его способность наслаждаться искусством. Заня¬тия физкультурой могут сохранить высокий мускульный тонус и у бездельников, но не существует никакой гимнастики чувств, ко¬торая могла бы полностью компенсировать эмоциональное голодание, вызванное бесцельностью жизни. Английский сплин или русская хандра аристократии, хорошо опи¬санные в классической литературе XIX в., — убедительное тому свидетельство.
Невозможность удовлетворить потреб¬ность в эмоциональном насыщении вне дея¬тельности, вне борьбы за достижение опре¬деленных целей не единственная особенность данной потребности, вытекающая из самой природы эмоций. Другая важная ее черта — неоднородность и противоречивость ее про¬явления. Дело в том, что эмоции, выполняя свое назначение оценки действительности с точки зрения ее способности удовлетворить те или иные нужды человека или помешать их удовлетворению, неизбежно делятся на два полярные класса: приятные и неприят¬ные, переживаемые как “наслаждение” и как “страдание” (в том смысле, какой вкладыва¬ли в эти слова психологические гедонисты). Именно благодаря этой полярности эмоцио¬нальные оценки способны выполнять свою ориентировочную функцию. Объекты, вызы¬вающие приятные (положительные) эмоции как бы притягивают субъекта к себе; объек¬ты, вызывающие неприятные (отрицатель¬ные) эмоции — отталкивают его. Играя различную сигнальную (психоло¬гическую) роль, положительные и отрица¬тельные эмоции оказываются в разном соот¬ношении с физиологической потребностью в систематическом функционировании “произ¬водящих” их “эмоциональных аппаратов”.
Физиологическая потребность в функцио¬нировании “аппаратов поощрения” совпада¬ет с психологической притягательностью их продукта”. Следовательно, положительная эмоция часто оказывается, так сказать, два¬жды приятной — и как ободряющий сигнал и как эмоциональное действование, удовлетво¬ряющее рассматриваемой функциональной потребности. Поэтому положительные эмоции всегда переживаются нами однозначно. Они просты по своей природе, и мы легко осознаем и принимаем наше влечение к ним. Совсем иное дело отрицательные эмоции, С одной стороны, отрицательная эмоция в силу своей сигнальной функции всегда от¬талкивает человека, с другой, при длитель¬ном бездействии нервных аппаратов человек начинает испытывать актуальную потребность в переживании этой эмоции, что придает ей парадоксальный положительный от¬тенок. При этом, поскольку порог эмоционального насыщения, очевидно, невысок (то есть для “насыщения” большой интенсивности эмоций не требуется), то соотношение приятного и неприятного оттенков переживания (порождаемых, с одной стороны, отри¬цательной сигнализационной функцией ос¬новной эмоции, а с другой, дополнительными эмоциональными сигналами об удовлетворении потребности в функционировании эмоци¬ональных аппаратов), понятно, не должно оставаться неизменным. Слабая отрицатель¬ная эмоция будет слабо сигнализировать уг¬розу организму и достаточно хорошо эмоцио¬нально насыщать его. Сильная же эмоция этого знака будет не только сильно сигнали¬зировать угрозу, но и с точки зрения удов¬летворения потребности в эмоциональном на¬сыщении окажется уже чрезмерно интен¬сивной.
Из сказанного следует, что сильная отри¬цательная эмоция явится безусловно неприятной, в то время как слабая станет переживаться двойственно. А раз так, то для каж¬дого отдельного индивида должен существовать такой уровень интенсивности отрица¬тельной эмоции, когда последняя в целом бу¬дет скорее притягивать, чем отталкивать его. Фактически так оно и есть. В пользу данного утверждения можно привести множество свидетельств, о некоторых из них мы уже го¬ворили раньше. Приведем новые факты. Уже маленькие дети, например, любят, когда ро¬дители подбрасывают их кверху, и они гром¬ко взвизгивают при этом от страха и удовольствия. В более старшем возрасте неизъ¬яснимо притягательными для детей стано¬вятся страшные сказки и рассказы. Легкая грусть тоже оценивается нами скорее как приятное, чем как неприятное состояние. Степень интенсивности отрицательных эмо¬ций, которые сохраняют для нас известную притягательную силу, может быть увеличена при условии, что эти эмоции будут быстро сменяться положительными или даже сочетаться с ними. Самый повседневный факт для иллюстрации — психология спортивного болельщика. Как показывает само его назва¬ние, он идет на стадион не для того, чтобы радоваться и веселиться, а для того, чтобы “болеть”, то есть, сочувствуя любимой коман¬де, попеременно испытывать то тревогу, то успокоение, то огорчение, то восторг. Он страстно желает победы своим фаворитам, но был бы, очевидно, разочарован, если бы по¬беда далась им легко. Чем больше было в иг¬ре всяких острых и волнующих моментов, тем более удовлетворенным уходит он со ста¬диона. То же, впрочем, можно сказать и о самих участниках матча. И его и их “страдания” были достойно вознаграждены, и это дает ощущение счастья. Нетрудно сообра¬зить, что похожие ситуации встречаются в жизни на каждом шагу и в сферах, далеких от спорта.
Интересно также отметить, что физиоло¬гическое исследование некоторых элементар¬ных состояний острого наслаждения1 показало, что при нем вовлекаются в работу две разные системы: парасимпатическая, связанная с положительными эмоциями, и симпатическая, являющаяся одним из нервных кор¬релятов отрицательных эмоций 2.
1 Здесь и далее слово “наслаждение” мы в зависимости от контекста вынуждены употреблять двух смыслах: 1) как состояние, полярное стра¬данию; 2) как состояние, включающее в себя стра¬дание, но в целом приятное человеку.
2 Э. Гелъгорн и Дж. Луфборроу. Эмоции и эмо¬циональные расстройства, стр. 229.
В связи с изложенным хотелось бы ска¬зать несколько слов и по поводу понятия о счастье. Что оно такое? Широко распростра¬нено представление о счастье как о “чистом” наслаждении, как о переживании “сплошно¬го блаженства”. Такое понимание неверно и приводит, с одной стороны, к искажению, из¬вращению жизненных целей, с другой, к пес¬симистическим выводам. Первое выражается в том, что некоторые люди в погоне за сча¬стьем стремятся уйти от преодоления всяких жизненных трудностей, от тревог и забот. В результате, убивая печали, они, как метко выразился один поэт, тем же выстрелом уби¬вают и радости. Уделом этих пресыщенных удовольствиями индивидов становится почти постоянное чувство скуки, как выражение жестокого эмоционального голодания. Иног¬да на такую участь обрекают своих детей че¬ресчур заботливые, но неразумные родители, стремящиеся создать им так называемое “безоблачное детство”. Что же касается пес¬симистических философских выводов, то они основаны на сознании, что радости покупа¬ются лишь ценой страданий. Мнение это верно, но, поскольку счастье неправильно отождествляют с блаженством, отсюда делается ошибочный вывод о непрочности и мимолетности первого.
В действительности же “страдание”, то есть переживание тех или иных отрицатель¬ных эмоций, отнюдь не антипод счастья как чувства. Более того, последнее немыслимо без страдания, как немыслимо удовольствие от пищи без чувства голода, наслаждение отдыхом — без усталости. Счастье художника складывается не только из радостей, но и из мук творчества. Но это — страдание, которое тут же “снимается” наслаждением. Только недостаточно или несвоевременно “возна¬гражденное” страдание переживается как не¬счастье.
Часто наслаждение не просто гасит стра¬дание, оно как бы вбирает его в себя, усили¬вается за его счет. Наиболее остро счастье переживается тогда, когда одновременно удовлетворяются все основные потребности человека, и в том числе его потребность в разновалентном эмоциональном насыщении. Именно поэтому, как отметил журналист А. Васинский, “в высшем счастье, в предель¬ном жизнеупоении всегда есть какой-то эле¬мент трагизма, какое-то отчаяние непосиль¬ной, непомерной красоты, крик счастья на высшей ноте переходит во что-то щемящее, в неслышимый ультразвук печали...”1. “За¬мирающее от грустного счастья сердце” — так охарактеризовал эстетическое наслажде¬ние А. В. Луначарский.
Свободный творческий труд даже чисто психологически является важнейшим источ¬ником человеческого счастья, потому что он, как ничто другое, способен насыщать нашу жизнь самыми разными эмоциями, структу¬рированными так, что порождаемое им стра¬дание тут же вознаграждается живой радо¬стью реализации своих возможностей, на¬слаждением результатами своих усилий,
1 “Известия”, 22 декабря 1970 г.
приятным удовлетворением от сознания вы¬полненного долга.
Потребность в эмоциональном насыщении теснейшим образом связана с психическими явлениями, но, как уже было сказано, в сво¬ей исходной форме является все же не психо¬логической, а физиологической потребно¬стью. Первоначально она представляет собой всего лишь “требование” организма к под¬держанию определенного физиологического тонуса в системах, связанных с продуциро¬ванием эмоций и реагированием на них. В этом виде анализируемая потребность оди¬накова для всех людей и, будучи лишена дифференциальных характеристик, может рассматриваться в качестве свойства их лич¬ности не в большей мере, чем, скажем, по¬требность в воздухе. Однако такое положе¬ние сохраняется недолго. В процессе жизни человека его потребность в эмоциональном насыщении, вместе со многими другими врожденными потребностями организма, психологизируется, приобретая индивидуальные черты.
Психологизация физиологических (орга¬нических) потребностей связана с формиро¬ванием у человека системы представлений в идей, образующих его духовный мир. “Собы¬тия” в этом духовном мире часто опережают события в мире материальном, заранее ори¬ентируя будущее практическое поведение субъекта.
Характерно, что эта “психологическая ре¬альность” в мозгу индивидуума, подобно его “физиологической реальности”, в известном смысле тоже следует принципу динамическо¬го гомеостазиса, как это демонстрирует хотя бы теория когнитивного диссонанса1.
Возникновение дисгармонии внутри ду¬ховного мира личности или между этим ми¬ром и поступающей извне информацией со¬здает напряжение, подобное тому, что и при физиологических потребностных состояниях. Поэтому представления, сформированные в процессе социально обусловленного удовлет¬ворения физиологических потребностей, мо¬гут подключаться к механизму этих послед¬них, психологизируя и социализируя их. Та¬кая психологизация потребностей ведет к то¬му, что одни формы их удовлетворения начи¬нают предпочитаться другим. Так, людям становится далеко не безразлично, чем и как удовлетворить свою потребность в основных питательных веществах. К. Маркс по этому поводу писал: “Голод есть голод, однако го¬лод, который утоляется вареным мясом, пое¬даемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглаты¬вают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов”2.
1 L. Festinger, A Theory of Cognitive Dissonance. Stanford. University Press, 1957. Когнитивный дис¬сонанс — несовместимость новой информации со сложившейся у человека общей системой взглядов на мир, что порождает состояние сильного эмоцио¬нального напряжения личности и вызывает у нее стремление тем или иным путем разрешить воз¬никшее противоречие.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. 1; стр. 28.
Внутренней подоплекой психологизации потребности в эмоциональном насыщении яв¬ляется образование эмоциональных пред¬ставлений. В результате человек в своем по¬ведении начинает ориентироваться не только на реально испытываемую эмоцию, но и на “предвкушаемое” переживание. В качестве такового сначала обыкновенно выступают по¬ложительные эмоции, в связи с чем значи¬тельно усложняются их функции: раньше они лишь “санкционировали” успешный по¬веденческий акт, мотивированный отрица¬тельной эмоцией; теперь они сами становят¬ся побуждающей силой. Поведение человека отныне не только “подталкивается сзади” — отрицательными эмоциями, страданием, но и “подтягивается спереди” — предвкушением положительных переживаний, как это, на¬пример, бывает с каждым, кто “нагуляв” здоровый аппетит, идет обедать, отчасти влекомый также предстоящим удовольстви¬ем. При таком положении дел эмоции челове¬ка все еще обслуживают какую-либо виталь¬ную потребность организма, и эмоциональ¬ное насыщение по-прежнему происходит как параллельный процесс. Однако уже и здесь положительная эмоция удовольствия до из¬вестной степени выступает как некоторая са¬мостоятельная ценность. В определенных же случаях ее субъективная значимость возра¬стает настолько, что человек начинает к ней стремиться уже независимо от органиче¬ского потребностного состояния. Более того, он рад специально вызвать такое состояние, чтобы затем можно было наслаждаться, утоляя его. Желанным здесь становится уже и само “страдание”. Коль скоро это произошло, уже не столько эмоция начинает обслужи¬вать потребность, сколько определенная по¬требность сама ставится человеком на служ¬бу полюбившемуся эмоциональному насыще¬нию. В наиболее вульгарной и открытой фор¬ме это проявлялось в поведении тех римских патрициев, которые с помощью специальных приемов заставляли себя срыгивать съеден¬ное, чтобы можно было наслаждаться изы¬сканной пищей вновь и вновь. Тот же смысл, в общем, имеет и употребление разных спе¬ций, повышающих аппетит.
В главе II мы покажем, что, в сущности, по этому же принципу “переворачивания” исходных взаимоотношений между потребно¬стями и эмоциями формируются и самые бла¬городные склонности человека.
В роли переживаний, приобретающих до некоторой степени самостоятельную цен¬ность для личности, могут, разумеется, ока¬заться и эмоции, возникающие на основе не биологических, а социальных потребностей индивида; определенное поведение человека может быть первоначально продиктовано ему только велением долга. Но, возможно, эмо¬ции, пережитые в процессе такого поведе¬ния, окажутся настолько приятными, что в дальнейшем возникнет стремление повторить его уже в известной мере ради собственного удовольствия.
Во всех рассмотренных случаях у челове¬ка формируется особое, психологически обу¬словленное тяготение к определенным переживаниям. От исходной потребности в эмо¬циональном насыщении эта преобразованная потребность отличается следующим:
1. Человек теперь испытывает нужду не просто в любом случайном “наборе” эмоций, достаточном, чтобы заставить “звучать все струны” его эмоциональных аппаратов, а только в таком, который образует ту или иную полюбившуюся ему “эмоциональную мелодию”, обладающую известной структу¬рой и единством составляющих ее элемен¬тов.
2. Каждая из таких “мелодий” записана в эмоциональной памяти человека и как бы заранее запрограммирована “для исполне¬ния”; она возникает не случайно, но в ре¬зультате преднамеренного воссоздания соот¬ветствующей эмоциогенной ситуации.
3. Эмоциональные образы этой “мелодии” тесно спаяны с определенными зрительными, слуховыми и прочими представлениями, а также нередко и с определенным идейным содержанием.
4. У личности закрепляются специальные способы или формы удовлетворения ее по¬требности в эмоциональном насыщении. Как будет показано далее, в качестве таких спе¬циальных форм выступают интересы, мечты а некоторые воспоминания человека.
Для психолога наибольший интерес как раз и представляет такое опсихологизированное, заключенное в определенные формы, ин¬дивидуально дифференцированное эмоцио¬нальное насыщение, ставшее потребностью уже не одного только человеческого организма, но и личности. Однако в каком бы преоб¬разованном виде эту потребность ни рассмат¬ривать, никогда не надо забывать о ее ис¬ходной функциональной физиологической ос¬нове. Без учета этого факта потребность в эмоциональном насыщении легко полностью свести к психологически как будто бы “само¬му по себе” понятному стремлению к на¬слаждению, удовольствию. Нельзя также упускать из виду, что специализированное эмоциональное насыщение через интересы, мечты и воспоминания всегда дополняется непроизвольным насыщением в процессе разных событий жизни и определенным об¬разом взаимодействует с ним. Анализ этого взаимодействия, однако, требует специально¬го исследования.
Описание того, что происходит с потреб¬ностью в эмоциональном насыщении при ее психологизации, еще не дает ответа на воп¬рос, как это происходит. Логика изложения нашего материала подсказывает, что пора от¬ветить и на него, хотя бы в самых общих чертах.
Основной путь психологизации и ин¬дивидуализации эмоционального насыщения представляется нам так.
Первоначально характер эмоционального насыщения как бы целиком подчинен тем. целям, которые формирующаяся личность перед собой ставит, стремясь к удовлетворе¬нию самых разных своих потребностей. В за¬висимости от особенностей этих целей и ус¬ловий их осуществления человек и пережи¬вает разные эмоции. Систематическая повторяемость таких целей и условий, вызванная конкретными обстоятельствами жизни и вос¬питания, приводит к повторяемости эмоцио¬нальных состояний. Некоторые из них сопро¬вождают неудачу или предшествуют ей. Дру¬гие, напротив, так или иначе оказываются связанными с достижением цели. В резуль¬тате в дальнейшем человек, ставя перед со¬бой цели того же характера и “проектируя” в сознании пути их достижения, вместе с тем невольно “проектирует” одни эмоции и “от¬страняется” от других. Ведь человек, как правильно подчеркивает Г. X. Шингаров, имеет возможность оперировать пережива¬ниями так же, как и объектами внешнего мира1. Наиболее яркий и типичный случай такого проектирования эмоций и оперирова¬ния ими мы имеем в мечтах. Мечтая, чело¬век не только создает в своем воображении красочные картины достижения цели, но и вызывает у себя целую гамму соответствую¬щих переживаний. Тем самым он наряду с образными “моделями потребного будущего” формирует в своем мозгу не менее важные эмоциональные его модели. Другими слова¬ми, у людей наряду с целевыми установка¬ми формируются также и установки на опре¬деленные комплексы эмоций.
Такие опсихологизированные потребно¬сти в эмоциональном насыщении, будучи по происхождению производными от целей, ко¬торые личность перед собой ставила, теперь
1 См. Г. X. Шингаров. Эмоции и чувства как формы отражения действительности, стр. 92.
начинают оказывать обратное влияние на последующий выбор человеком новых целей. Утверждение о формировании направлен¬ности на определенные эмоции, то есть о возникновении индивидуально-типичного ха¬рактера эмоционального насыщения, может показаться несовместимым с ранее выска¬занным положением о том, что для нормаль¬ного существования организма должны регу¬лярно функционировать все его органы, в том числе и вся “эмоциональная аппаратура”. Ведь на первый взгляд избирательная по¬требность в эмоциональном насыщении не¬пременно создаст большую дисгармонию в функционировании эмоционального механиз¬ма. Это возражение, однако, должно отпасть, если, мы примем во внимание, что эта инди¬видуализация эмоционального насыщения. может происходить не столько за счет изме¬нения состава элементарных эмоций, сколь¬ко благодаря образованию из них различных сложных структур, включающих все те же простейшие элементы. Если сравнить эмоции с музыкой, а нервные центры эмоций с кла¬вишами рояля, то можно сказать, что эмоци¬ональные “мелодии”, к которым тяготеют отдельные индивиды, могут быть очень непо¬хожими одна на другую, но написаны они все с помощью одних и тех же эмоциональ¬ных “нот”. Поэтому при исполнении любой такой “мелодии” работать в общем будет все та же нервная “клавиатура”.
Следует отметить, что каждый человек тяготеет не к одному только, а ко многим эмоциональным комплексам, через которые, правда, обычно проходит как бы некоторый связующий их лейтмотив. Кроме того, как будет показано далее, каждое из своих эмо¬циональных тяготений человек не всегда удовлетворяет одинаковым способом. Встре¬чаются, например, случаи, когда свою по¬требность в эстетических, интеллектуальных, праксических эмоциях личность утоляет главным образом через свои интересы, в то время как потребность в альтруистических, пугнических (боевых), романтических или каких-либо иных переживаниях утоляется ею преимущественно в процессе мечтаний или воспоминаний. Все это делает характе¬ристику индивидуальной потребности в эмо¬циональном насыщении чрезвычайно слож¬ной. Но еще больше она осложнится, если мы учтем взаимодействие потребности в эмоцио¬нальном насыщении с другими побудитель¬ными мотивами человеческого поведения. Эта потребность не только может в извест¬ной степени обособляться от потребностей, которые ее породили (что было показано вы¬ше), но и, наоборот, заново “спаиваться” с какими-либо личностными потребностями бо¬лее высокого ранга, а иногда даже заново формировать их. Особенно важно отметить связь потребности в переживаниях с опи¬санной польским психологом Казимежем Обуховским потребностью в искании смысла жизни.
Веления этой потребности столь на¬стоятельны, что люди всегда будут стремить¬ся к тому, чтобы их деятельность не просто эмоционально насыщала их, но и имела ка¬кое-то объективное значение. Поэтому, например, свою мальчишескую любовь к “ост¬рым переживаниям” повзрослевший индиви¬дуум всегда старается поставить на службу какой-либо идее. Какой именно — это опре¬деляется его общим мировоззрением. В дру¬гих случаях, очевидно, влечение к опреде¬ленным эмоциям само влияет на формирова¬ние идей о назначении человека. Ребенок, который с детства, говоря словами Льва Тол¬стого, “полюбил любить”, в более зрелом воз¬расте не без влияния своей эмоциональной установки, может прийти к мысли, что цель жизни заключается в служении другим лю¬дям. Возможны и разные другие пути соеди¬нения потребности в эмоциональном насы¬щении с потребностью в искании смысла жизни, но мы останавливаться на них не бу¬дем, поскольку не это является целью насто¬ящей работы. Нам важно лишь подчеркнуть, что в норме потребность в эмоциональном насыщении, даже став потребностью лично¬сти, имеет тенденцию выступать “под сур¬динку”, в качестве аккомпанемента другим потребностям. Тем не менее она играет до¬статочно важную роль среди внутренних факторов, побуждающих нашу целенаправ¬ленную активность. Любая деятельность, ко¬торую человек выполняет не только по необ¬ходимости, ценна для него и тем, что удов¬летворяет его влечение к определенным пе¬реживаниям. Без этого нет интереса, нет склонности. Еще Рихард Вагнер отметил, что творчески работающего человека отличает от ремесленника то, что первый, “независимо от цели его деятельности, испытывает наслаждение уже в самом творчестве”. И это на¬слаждение (в него входят и муки творчест¬ва!) для каждого вида деятельности — свое. И хотя не оно, а чувство “должного” направ¬ляет наше поведение в реальном процессе нашей деятельности, однако сам ее выбор во многом диктуется закрепившимся у личности тяготением к определенным эмоциональным состояниям. Бывает, что два человека выби¬рают один и тот же вид деятельности и на первых порах как будто успешно с нею справляются. Но затем для одного из них работа становится все интереснее, а для дру¬гого — все скучнее. Почему это так? Очевид¬но, второму она не доставляет тех желанных эмоций, тяготение к которым у него сформи¬ровалось давно и прочно.
Таким образом, первоначально чисто функциональная потребность человека в эмоциональном насыщении, преобразуясь в стремление субъекта к определенным пере¬живаниям своих отношений к действительности, становится одним из важных факторов, определяющих направленность его личности.
Быть может, именно эту сторону челове¬ка, названную нами его эмоциональной на¬правленностью, в свое время интуитивно уловил “великий писатель земли русской” Лев Николаевич Толстой, который, по словам К. И. Чуковского, “первый понял, что, кроме всяких свойств, у человеческой личности есть как бы своя душевная мелодия, которую каждый из нас носит повсюду с собою, и что если мы захотим изобразить человека и изо¬бразим его свойства, а этой душевной мелодии не изобразим, — то изображение наше бу¬дет ложь и клевета” 1.
Как бы мы ни изучили убеждения, спо¬собности, интеллект, характер и темперамент человека, мы не сумеем его до конца понять, если оставим без внимания индивидуальные особенности его потребности в социализиро¬ванном эмоциональном насыщении, в той особой гамме переживаний, к которой его неудержимо влечет как к чему-то свойственно¬му его личности. И хотя человек далеко не всегда ясно осознаёт эти влекущие его пере¬живания, ему, должно быть, становится скучно и тоскливо жить всякий раз, когда долго не встречаются ситуации, которые эти переживания вызывают.
“Чего ему надо?” — спрашивают себя другие, видя его тоскующим как будто бы без всяких причин. “Ах, никто меня не по¬нимает!” — думает он в свою очередь...
1 К. И. Чуковский. Толстой как художествен¬ный гений.—“Юность”,1971, № 9, стр. 88,104
4. Классификация эмоций и типов эмоциональной направленности личности
Изучение различных форм запечатления и проявления эмоциональной направленно¬сти людей требует и адекватной этой задаче классификации эмоций.
Попытки классифицировать эмоциональ¬ные состояния, переживания и чувства пред-
принимались неоднократно (Д. Юмом, Р. Де¬картом, В. Вундтом, А. Бэном, Н. Гротом, Т. Рибо, К. Ушинским, М. Аствацатуровым, К. Плучиком и другими). Однако, как пра¬вильно указывает П. В. Симонов, ни одна из предложенных классификаций не получила широкого признания и не сохранилась в ка¬честве эффективного инструмента дальней¬ших поисков и уточнений. По мнению П. В. Симонова, это объясняется тем, что все эти классификации были построены на неверной теоретической основе или вовсе без нее. Взамен Симонов предлагает соб¬ственную классификацию эмоций, разрабо¬танную “с учетом их зависимости от ве¬личины потребности и размеров дефицита или прироста прагматической информа¬ции” 1.
Однако для наших специальных целей интересная сама по себе классификация Си¬монова тоже не подходит. Очевидно, универ¬сальную классификацию эмоций создать во¬обще невозможно, так что классификация, пригодная для решения одного круга задач, неизбежно должна быть заменена другой при решении задач иного сорта, принципиально отличных от первых. Во всяком случае, не столько в противовес прежним попыткам классифицировать эмоции, сколько в допол¬нение к ним предлагаем свой особый подход к решению данного вопроса. При этом следу¬ет сразу же предупредить, что объектом на-
1 См. Я. В. Симонов. Теория отражения а пси¬хофизиология эмоций. М., 1970.
шего внимания будут не все эмоции, а только те из них, в которых субъект чаще всего испытывает потребность и которые придают непосредственную ценность самому процессу его деятельности, приобретающей благодаря этому качество интересной рабо¬ты, интересной учебы, интересной игры или “сладостных” мечтаний, отрадных воспоми¬наний и т. д. Эмоции, которые не могут вой¬ти в “ткань” какой-либо склонности индиви¬дуума, нас здесь интересовать не станут. По этой причине, например, в сфере нашего внимания окажется такое переживание, как грусть (ибо есть люди, любящие слегка погрустить), и выпадет из этой сферы та¬кая эмоция, как зависть (даже о завист¬никах нельзя сказать, что им нравится за¬видовать).
Иными словами, классификации будут подлежать только эмоции, которые в созна¬нии людей предстают в качестве “ценных” пережиганий.
Относительно подробно проблема класси¬фикации эмоций нами была освещена в спе¬циально посвященной этому вопросу статье1. Здесь отметим только следующий очень важный в теоретическом отношении мо¬мент.
Приступая к классификации эмоций, нельзя упускать из виду, что они уже опре¬деленным образом смоделированы и класси-
1 См. Б. И. Додонов. Классификация эмоций при исследовании эмоциональной направленности личности.— “Вопросы психологии”, 1975, № 6.
фицированы в самом языке, которым мы пользуемся. При этом словесные “ярлычки” эмоций часто обозначают не цельное пере¬живание, а лишь его определенное, особенно ярко выраженное качество — например, ка¬чество высокой положительной интенсивно¬сти чувств (восторг) или даже только одну высокую его интенсивность (волнение). В других случаях, наоборот, за одним сло¬вом скрывается не отдельная эмоция, а до¬вольно “пестрый” их конгломерат (рев¬ность). Можно было бы доказать, что для целей речевого общения людей такое по¬ложение дел удобно. Однако для класси¬фикаторов эмоциональных явлений оно пред¬ставляет большую опасность оказаться жертвой “синдрома Пигмалиона”, как аме¬риканский математик Дж. Синг окрестил слу¬чаи, когда ученый принимает “модельный мир” (“М-Мир”) за “действительный мир” (“Д-Мир”) 1. Увы, немало психоло¬гов, рассматривая эмоции, анализируют не столько переживания, сколько семантику слов.
В связи со сказанным перед исследовате¬лем эмоций исключительно остро встает не только проблема нахождения правильного основания их классификации, но и вопрос о принципах выделения “эмоциональных кван¬тов”, поскольку слова отнюдь не “квантуют” эмоциональную реальность однозначным об¬разом.
1 См. Дж. Синг. Беседы о теории относительно¬сти. М., 1973, стр. 18—21.
Разрешить обе эти задачи на строго тео¬ретическом уровне пока, к сожалению, вооб¬ще невозможно, поскольку психологам до сих пор не удалось еще полностью разобраться в “опорной базе” эмоций — структуре чело¬веческих потребностей. Поэтому для класси¬фикации эмоций нам пришлось избрать по¬луэмпирический путь, при котором мы шли не от потребностей к эмоциям, а от предва¬рительно собранного огромного “сырого ма¬териала” о “ценных” переживаниях к “про¬свечивающим” через них корреспондентным потребностям, положенным в конце концов в основание классификации. Вспомогатель¬ными критериями при этом служили, во-первых, наличие некоторой инварианты в эмоциональных ситуациях, порождающих эмоции той или иной категории (служение другим людям, решение познавательных за¬дач и т. д.), во-вторых, — частая сочетаемость эмоций одной категории друг с другом, их коррелятивность. Это была долгая, много¬этапная работа, в процессе которой постепен¬но уменьшался разрыв между эмпиричес¬кими и теоретическими доводами в пользу той или иной группировки эмоциональных переживаний.
В разработанной таким путем и предла¬гаемой ниже классификации “ценных” пере¬живаний используются только те их “рече¬вые модели”, которые обязательно передают специфический компонент эмоции, ее окра¬шенность “в цвет” определенной потребно¬сти. Такой моделью является, например, сло¬во “нежность”, но не являются слова “удовольствие”, “радость”, “восторг” без указа¬ния на их источник, ибо (повторим П. В. Cимонова) удовольствие от поедания шашлыка есть иная эмоция по сравнению с удовольст¬вием от созерцания красивой картины, a “безумный восторг делания” (А. М.. Горький) отнюдь не тождествен “восторженной нежно¬сти” и т. д.
Приводим нашу классификацию “цен¬ных” эмоций с примерами непосредственных высказываний людей об особо влекущих их переживаниях и специальным “эмоциональ¬ным инвентарем”, предназначенным для ре¬шения задач, о которых будет рассказано позднее.
1. Альтруистические эмоции. Эти переживания возникают на основе потреб¬ности в содействии, помощи, покровительст¬ве другим людям. Альтруистические пережи¬вания хорошо отражены в таких высказыва¬ниях студентов:
“Если говорить честно, то я больше всего люблю испытывать... нежность, заботу, тре¬вогу за кого-то. Просто необходимо мне чув¬ство, что я кому-то нужна, что то, что я де¬лаю, тоже нужно другим, тогда у меня и ра¬бота спорится и, кажется, делать ее легко и приятно”.
“Самое желанное чувство — когда сдела¬ешь что-то приятное, нужное людям. В шко¬ле часто, даже регулярно, помогала друзьям в учебе. Ученик чего-то недопонимал, ты по¬мог ему и видишь, как хорошо он отвечает на уроке... Такое ощущение, как будто душа рвется из меня, так хорошо”.
Альтруистические эмоции люди могут испытывать, и не помогая другим реально, а лишь отождествляя себя в воображении с тем или иным благородным героем:
“Меня приводит в умиление, в трога¬тельно-восторженное состояние, даже вызы¬вает слезы радости, когда я читаю те книги, в которых описаны добрые дела какого-либо человека”.
Инвентарий альтруистических эмо¬ций: “Желание приносить другим радость и счастье” (А-1). “Чувство беспокойства за судьбу кого-либо, забота” (А-2). “Сопере¬живание удачи и радости другого” (А-3). “Чувство нежности или умиления” (А-4). “Чувство преданности” (А-5). “Чувство участия, жалости” (А-6).
2. Коммуникативные эмоции. Эти эмоции возникают на основе потребности в общении.
В формулировках студентов коммуника¬тивные переживания переданы так: “Боль¬ше всего люблю те чувства, которые у меня возникают среди людей, которых я уважаю. В это время испытываю припод¬нятое, возвышенное состояние”. “Когда тот или иной человек делает тебе что-то приятное, то... прямо реветь хочется от сча¬стья”.
Коммуникативные переживания нередко близки к альтруистическим. Надо отметить, что не всякая эмоция, возникающая при общении людей, является непременно ком¬муникативной. В процессе общения могут возникать любые эмоции; коммуникативными же являются только те из них, которые возникают как реакция на удовлетворение или неудовлетворение стремления к эмоцио¬нальной близости (иметь друга, сочувст¬вующего собеседника и т. п.).
Инвентарий этих эмоций: “Желание общаться, делиться мыслями и пережива¬ниями, найти им отклик” (КМ-1). “Чувство симпатии, расположения” (КМ-2), “Чувст¬во уважения к кому-либо” (КМ-3). “Чувст¬во признательности, благодарности” (КМ-4). “Чувство обожания кого-либо” (КМ-5). “Желание заслужить одобрение от близких и уважаемых людей” (КМ-6).
3. Глорические эмоции (от лат. gloria — слава). Эти эмоции связаны с по¬требностью в самоутверждении, в славе. Ти¬пичная для них эмоциональная ситуация — реальное или воображаемое “пожинание лавров”. Она хорошо выявлена в следую¬щем высказывании одного из наших рес¬пондентов: “Наиболее приятные пережива¬ния я испытываю тогда, когда являюсь предметом всеобщего внимания и восхище¬ния. В противном случае у меня возникают самые неприятные чувства”.
Инвентарий: “Стремление завое¬вать признание, почет” (ГЛ-1). “Чувство уязвленного самолюбия и желание взять ре¬ванш” (ГЛ-2). “Приятное щекотание само¬любия” (ГЛ-3). “Чувство гордости” (ГЛ-4). “Чувство превосходства” (ГЛ-5). “Чувство удовлетворения тем, что как бы вырос в собственных глазах, повысил ценность сво¬ей личности” (ГЛ-6).
4. Праксические эмоции. Термин “праксические чувства” введен в употреб¬ление П. М. Якобсоном, предложившим на¬звать так переживания, “вызываемые дея¬тельностью, изменением ее в ходе рабо¬ты, успешностью или неуспешностью ее, трудностями ее осуществления и заверше¬ния” 1.
В примерах праксических чувств у П. М. Якобсона, однако, выступают очень сложные комплексы переживаний, в кото¬рые входят и такие эмоции, как эстетиче¬ские, интеллектуальные и другие, только окрашенные в “праксические тона”. Мы выделяем праксические эмоции в их чистом виде и специфичность таких эмоций, следуя взглядам К. Д. Ушинского и И. П. Павлова, связываем с “рефлексом цели”2, “ибо цель или задача жизни есть только другая форма для выражения того же понятия “труда жизни””3.
Приведем несколько описаний студентами своих переживаний, которые мы относим к праксическйм: “Совершение полезного и ну¬жного с большим напряжением воли”. “Наи¬более приятным для меня чувством является увлеченность работой, когда эта работа вы¬полняется строго по тому плаву, который я
1 См. Я. М. Якобсон. Психология чувств. М., 1958, стр. 228.
2 См. Я. М. Сеченов, И. П. Павлов, Н. Е. Вве¬денский. Физиология нервной системы. Избранные труды, вып. IV. М., 1952, стр. 420.
3 К. Д. Ушинский. Человек как предмет вос¬питания, т. 2. СПб., 1873, стр. 381.112
задумала, и приносит желаемые результаты; В этом случае появляется какое-то вдохно¬вение и хочется сделать как можно больше и лучше. И особенно странно то, что абсо¬лютно не чувствуется усталость, а наоборот, голова ясная и, как говорится, хорошо на ду¬ше”. “У меня всегда хорошее настроение и бодрое состояние после того, когда работа уже закончена и я чувствую, что я выпол¬нила ее добросовестно и добилась желае¬мого”.
Инвентарий: “Желание добиться ус¬пеха в работе” (П-1). “Чувство напряже¬ния” (П-2). “Увлеченность, захваченность работой” (П-3). “Любование результатами своего труда, его продуктами” (П-4). “При¬ятная усталость” (П-5). “Приятное удовлет¬ворение, что дело сделано, что день прошел не зря” (П-6).
5. Пугнические эмоции (от лат. pugna — борьба). Эмоции, по нашему мне¬нию, происходят от потребности в преодоле¬нии опасности, на основе которой позднее возникает интерес к борьбе.
Яркое описание этих переживаний мы находим, например, в воспоминаниях гене¬рал-полковника Глеба Бакланова, Героя Со¬ветского Союза, мастера спорта СССР: “Я обогнал тех восемь или десять человек, которые поднялись в атаку вместе со мной. Я испытывал необычайное, восторженное возбуждение. В горле пощипывало. Време¬нами перехватывало дыхание. Разгорячен¬ное лицо пылало огнем”. Он же признается: “Конечно, все, что приходилось делать мне на войне, делалось отнюдь не из “спортив¬ного интереса”... Но в самом ходе боя... часто возникали переживания и ощущения, сход¬ные с теми, которые были знакомы мне по спорту” 1.
Хорошо передает переживание названно¬го типа перед прыжком с парашютом космо¬навт Алексеи Леонов: “Перед шестым прыж¬ком в душе все равно рождается какое-то то¬мительно-ликующее ожидание и вместе с тем захватывающее чувство высоты, власти над природой, опасности”2.
“...Я люблю это чувство — опасность”, — сказал о себе укротитель Вальтер Запашный, объясняя, почему он предпочитает работать с хищниками3.
Любовь к подобным переживаниям отме¬чали и некоторые наши студенты, особенно с факультета физвоспитания: “Люблю острые ощущения, взвинчивающие нервы”. “Ощу¬щаешь какое-то тревожное возбуждение. Ка¬жется, что переступаешь какую-то неведо¬мую грань. Это страшновато и приятно”.
Инвентарий: “Жажда острых ощу¬щений” (ПГ-1). “Упоение опасностью, рис¬ком” (ПГ-2). “Чувство спортивного азарта” (ПГ-3). “Решительность” (ПГ-4). “Спортив¬ная злость” (ПГ-5). “Чувство сильнейшего волевого и эмоционального напряжения, пре-
1 Г. Бакланов. Точка опоры. М., 1971, стр. 139.
2 “Из дневников современников”. М., 1969, стр. 552.
3 См. “Комсомольская правда”, 2 августа1970 г.
дельной мобилизации своих физических и ум¬ственных способностей” (ПГ-6).
6. Романтические эмоции. В ака¬демическом “Словаре русского языка” ро¬мантизм определяется как “умонастроение, проникнутое идеализацией действительности, мечтательной созерцательностью”, а роман¬тиком словарь называет того, “кто настроен романтически, склонен к мечтательности, к идеализации жизни и людей”. В качестве примера в словаре приведен образ тургенев¬ского Калиныча.
Однако не все употребляют слово “роман¬тик” именно в таком значении. К романтиче¬ским натурам нередко относят отважных пу¬тешественников, разного рода “первопроход¬цев”, то есть людей, которых менее всего мо¬жно отнести к созерцателям. Общепризнан¬ные романтические поэты Байрон и Лермон¬тов отнюдь не были склонны к идеализации действительности.
В настоящей работе мы под романтизмом имеем в виду стремление ко всему необычай¬ному, необыкновенному, таинственному.
Чувство таинственности как типичная “романтическая эмоция” появляется у нас в связи не с любой тайной, а только там, где мы живо “ощущаем” свою включенность в число объектов, на которые распространяет¬ся действие загадочного фактора, особенно когда ему приписывается сознательная воля, одухотворенность. Чувство таинственного почти всегда включает в себя ожидание: вот сейчас что-то произойдет, что окажет решаю¬щее влияние на мою судьбу (или судьбу лица, за которое я “болею”). Там, где этого ожидания (хотя бы подсознательного) нет, там нет и чувства таинственности. Описание секрета самого хитрого технического устрой¬ства у нас такой эмоции не вызывает. Позна¬ние тайн природы, очевидно, может сопро¬вождаться чувством таинственности в зави¬симости от того, насколько личностно и фи¬лософски значимо человек воспринимает объ¬ект исследования. “Моя душа, я помню, с детских лет чудесного искала”, — писал М. Ю. Лермонтов. Наши респонденты рас¬крывали свои романтические переживания в таких. выражениях: “Испытываешь всегда приятное, стремясь к неизвестному. Больше всего люблю быть там, где еще никто не был (гроты, пещеры и т. д.)”. “Люблю чувство ожидания чего-то необыкновенного”. “У ме¬ня особое волнение, подъем проявляются в том случае, когда чего-то ждешь, веришь, что скоро должно произойти что-то совершенно особенное”.
Инвентарий: “Стремление к необы¬чайному, неизведанному” (Р-1). “Ожидание чего-то необыкновенного и очень хорошего, светлого чуда” (Р-2). “Манящее чувство да¬ли” (Р-3). “Волнующее чувство странно преображенного восприятия окружающего: все кажется иным, необыкновенным, пол¬ным значительности и тайны” (Р-4). “Чувство особой значительности происходя¬щего” (Р-5). “Чувство зловеще-таинственно¬го” ДР-6).
7. Гностические эмоции. Гности¬ческие (от греч, gnosis — знание) эмоции
издавна описываются в учебниках психоло¬гии под рубрикой интеллектуальных чувств. Часто, однако, при этом в одном ряду оказы¬ваются и конкретные переживания (удивле¬ние), и свойства личности (чувство нового). Нас интересуют только первые.
Гностические эмоции мы связываем, не просто с потребностью в получении любой новой информации, а с потребностью в “ког¬нитивной гармонии”. Суть ее в том, чтобы в новом, неизвестном, из ряда вон выходящем отыскать знакомое, привычное, понятное, приводя таким образом всю наличную, ин¬формацию к одному “общему знаменателю”. Альберт Эйнштейн очень метко назвал .это человеческое стремление “бегством от удив¬ления”. Типичная эмоциональная ситуация, возбуждающая гностические эмоции, — это проблемная ситуация. В ответах наших сту¬дентов гностические переживания описыва¬лись так: “Для меня самое приятное пережи¬вание — разобраться в трудном вопросе”. “Самое приятное чувство — решить зада¬чу, когда вначале казалось, что я её не решу”.
Инвентаряй: “Стремление нечто по¬нять, проникнуть в сущность явления” (ГН-1). “Чувство удивления или недоуме¬ния” (ГН-2). “Чувство ясности или смутно¬сти мысли” (ГН-3). “Неудержимое стремле¬ние преодолеть противоречия в собственных рассуждениях, привести все в систему” (ГН-4). “Чувство догадки, близости реше¬ния” (ГН-5). “Радость открытия истины” (ГН-6).
8. Эстетические эмоции. Кате¬гория эстетических чувств выделена давно. Тем не менее в вопросе о природе и самом составе эстетических переживаний до насто¬ящего времени остается еще много неясного. Сложность проблемы состоит в том, что эстетические отношения к изображаемому проявляются через все другие чувства — радость, гнев, тоску, отвращение, страдание, горе и т. д. Однако не ясно, “что представ¬ляет собой эстетическое чувство в чистом виде, без тех чувств, которые ему сопутст¬вуют” 1.
Несколько схематизируя разные точки зрения на эту проблему, можно выделить два основных взгляда. Согласно первому, эстети¬ческих эмоций в чистом виде просто не су¬ществует. “Своеобразие эстетических пере¬живаний заключается в специфическом и не¬повторимом сочетании различных по своей направленности, интенсивности и значению эмоций”2. Эстетическое впечатление — ре¬зультат того, что “все чувства, переживания, мысли смешались, столкнулись друг с дру¬гом”, и “это столкновение “очищает”, прео¬долевает обычные чувства, зарождающиеся в процессе эстетического восприятия произве¬дения искусства”3,
1 Б. Г. Кубланов. Эстетическое чувство и ис¬кусство. Львов, 1966, стр. 28.
2 Г. X. Шингаров. Эмоция и чувства как формы отражения действительности, стр. 172.
3 Л. Г. Юлдашев. Эстетическое чувство и про¬изведение искусства. М., 1969, стр. 156.
Согласно второму взгляду, эстетическая эмоция есть отражение потребности челове¬ка в гармонии с окружающим, которая пред¬ставляет собой “соответствие, совпадение мер человека и мер предметов” 1. Соответствие это отражается в чувстве красоты.
Первый взгляд хотя и не лишен основа¬ния, все же представляется нам узким. Про¬тив него говорит уже тот факт, что эстетиче¬ское чувство у нас может вызвать созерцание самого простого предмета, например, дерева, цветка или даже красиво окрашенной ткани. Никакого столкновения противоречивых чувств в этом случае нет. Мы также реши¬тельно отказываемся наперед считать всякое переживание эстетическим только потому, что оно вызвано у человека произведением искусства. По крайней мере литература, те¬атр, кино “задевают” самые разные потреб¬ности. Нам лично ближе вторая точка зре¬ния, хотя ее и нельзя признать достаточно отчетливой.
Думается, что в более или менее чистом виде эстетические эмоции вызываются толь¬ко такими видами искусства, в которых фор¬ма и содержание совершенно неразделимы. К ним мы относим в первую очередь музыку. Такое же чисто эстетическое впечатление часто производит на нас красота природы. Процитируем несколько высказываний сту¬дентов: “Люблю то состояние грусти или ка¬кой-то прозрачной печали, когда слышу пре¬красные звуки музыки”. “Самое приятное
1 А. С. Молчанова. На вкус, на цвет... М., 1966, стр. 120.
переживание — внутренняя сосредоточен¬ность, возвышенность, связанная обычно с музыкой, стихами или природой”. “Наибо¬лее приятные ощущения возникают у меня, когда я иду в слегка пасмурную погоду од¬на, а вокруг шумят деревья, омытые дождем, пахнет цветами; тихо и очень красиво”.
Интересно отметить, что те наши респон¬денты, которые в качестве самых приятных для них переживаний назвали эстетические, чаще всего испытывали их вместе с чувством некоторой меланхолии, с “горчинкой грусти”. Они как бы тяготели одновременно к тем и другим эмоциям. Тем не менее связь пережи¬вания красоты с грустью не является без¬условной. Вследствие этого мы из состава эс¬тетических переживаний выделяем специаль¬ную модификацию — лирические пережива¬ния, в которых очень значителен (иногда он даже преобладает над эстетическим) компонент светлой, “опоэтизированной” печали, очевидно, возникающей в связи с подавлен¬ными коммуникативными интенциями лю¬дей.
Инвентарий эстетических эмоций:
“Жажда красоты” (Э-1). “Наслаждение кра¬сотой чего-либо или кого-либо” (Э-2). “Чув¬ство изящного, грациозного” (Э-3). “Чувство возвышенного или величественного” (Э-4). “Наслаждение звуками” (Э-5). “Чувство волнующего драматизма” (“Сладкая боль”) (Э-6). К лирическим чувствам как разновид¬ности эстетических относятся: “Чувство светлой грусти и задумчивости"” (Л-1). “По¬этически-созерцательное состояние” (Л-2).“Чувство душевной мягкости, растроганно¬сти” (Л-3). “Чувство родного, милого, близ¬кого” (Л-4). “Сладость воспоминания а дав^ нем” (Л-5). “Горьковато-приятное чувства одиночества” (Л-6).
9. Гедонистические эмоции. К указанной категории мы относим эмоции, связанные с удовлетворением потребности в телесном и душевном комфорте.
В высказываниях наших респондентов гедонистические переживания и соответству¬ющие им эмоциональные ситуации описыва¬лись так: “Очень люблю состояние покоя, благополучия, свободы от обязанностей”. “Люблю наслаждаться покоем и хорошим физическим самочувствием”. “Самые лучшие радости, на мой взгляд, радости самые про¬стые: вкусно поесть, сладко поспать, поне¬житься под солнцем на пляже”.
Инвентарий: “Наслаждение прият¬ными физическими ощущениями от вкусной пищи, тепла, солнца и т. д.” (Г-1). “Чувство беззаботности, безмятежности” (Г-2). “Не¬га” (“Сладкая лень”) (Г-3). “Чувство весе¬лья” (Т-4). “Приятная бездумная возбуж¬денность” (на танцах, вечеринках и т. д.) (Г-5). “Сладострастие” (Г-6) (Эта эмоция включена в данную категорию с некоторой “натяжкой”).
10. Акизитивные эмоции (от франц. acquisition — приобретение). Эти эмо¬ции возникают в связи с интересом к накоп¬лению, “коллекционированию” вещей, выхо¬дящему за пределы практической нужды в них.
Конечно, коллекционирование предметов людьми чаще всего связано с удовлетворени¬ем не одной, а нескольких потребностей. Но в их числе, как мы думаем, можно выделить и чистую коллекционерскую потребность, проявляющуюся в том, что люди увлекаются коллекционированием чего угодно — от про¬изведений искусства до зажигалок.
Переживание эмоций акизитивного типа может быть описано с помощью такого инвентария: “Стремление нечто много¬кратно приобретать, накапливать, коллекцио¬нировать” (АК-1). “Радость по случаю уве¬личения своих накоплений” (АК-2). “При¬ятное чувство при обозрении своих накопле¬ний, коллекций и т. д.” (АК-3).
Такова наша классификация эмоций. Мы называем ее “открытой”, подразумевая, что число выделенных нами эмоциональных ка¬тегорий при необходимости можно допол¬нять, не нарушая положенного в ее основу принципа. Однако до сих пор у нас такой не¬обходимости в процессе экспериментальных исследований не возникало 1.
Цитированные выше высказывания на¬ших респондентов и других лиц продемонст-
1 Изучение психологически аномальных лич¬ностей доказывает, что у них иногда формируется тяготение и к некоторым особым патологическим переживаниям, которые выше описаны не были, В качестве примера могут быть названы садист¬ские переживания. Для исследований, проводи¬мых с нормальными лицами, патологические пе¬реживания интереса не представляют, поэтому в свою классификацию и тем более в “инвентарий эмоций” мы их не включили.
рировалн возможные различия в эмоциональ¬ной направленности людей. Нельзя, однако, забывать, что эти высказывания были ото¬браны нами среди десятков других, менее яс¬ных и определенных. Нельзя также не при¬нять во внимание и то обстоятельство, что даже четкие ответы респондентов могли быть результатом недостаточно глубокого са¬моанализа: из ряда одинаково приятных пе¬реживаний один мог случайно припомнить и описать одно, другой — другое. Таким обра¬зом, данные открытого анкетирования (ин¬тервьюирования) больше годились для со¬ставления достаточно полного реестра жела¬емых переживаний, чем для выявления существенных различий между опрашивае¬мыми по степени их влечения к названным приятным эмоциям. Для последней цели гораздо более адекватной является закрытая анкета, предоставляющая респондентам воз¬можность сделать выбор из готовых вариан¬тов ответов.
Не касаясь здесь специального вопроса о методиках создания надежного опросника для тестирования эмоциональной направлен¬ности личности, приводим самую простую анкету, ознакомление с которой по край¬ней мере сделает для читателя понятным излагаемый в последующих главах мате¬риал.
Коэффициент достоверности информации, доставляемой этой анкетой при работе с об¬разованной молодежью, судя по данным спе¬циальных исследований и расчетов, равен примерно 0,5.
Тест-анкета №1
I. Назначение анкеты.
Данная анкета преследует цель устано¬вить такие различия, которые нельзя оценить в терминах “лучше — хуже”. Поэтому любой ответ будет характеризовать Вас оди¬наково хорошо, если Вы ответите серьезно и искренне. Ваш долг — постараться точно вы¬полнить инструкцию.
II. Инструкция.
Выполните, пожалуйста, в указанном по¬рядке следующие задания:
1. Внимательно прочитайте нижеприведенный перечень приятных переживаний и запишите номер того из них, которое Вы' больше всего любите испытывать. Если со¬вершенно уверены в правильности своего от¬вета, заключите выписанный номер в кру¬жок.
2. Остальные номера расположите впра¬во по строчке в порядке предпочтения, ко¬торое Вы отдаете одной эмоции перед другой.
3. Отделите вертикальной чертой номера тех эмоций, которые Вы явно предпочитаете остальным.
Образец: 9 , 8, 4, 6, 5, 7, 2, 1, 10 (Если не уверены, что на первое место поставили действительно самое желанное для Вас пе¬реживание, заключать номер в кружок не надо).
III. Перечень переживаний.
1. Чувство необычайного, таинственного, неизведанного, появляющееся в незнакомой местности, обстановке.
2. Радостное волнение, нетерпение при приобретении новых вещей, предметов кол¬лекционирования, удовольствие от мысли, что скоро их станет еще больше.
3. Радостное возбуждение, подъем, увле¬ченность, когда работа идет хорошо, когда видишь, что добиваешься успешных резуль¬татов.
4. Удовлетворение, гордость, подъем ду¬ха, когда можешь доказать свою ценность как личности или превосходство над со¬перниками, когда тобой искренне восхища¬ются.
5. Веселье, беззаботность, хорошее физи¬ческое самочувствие, наслаждение вкусной едой, отдыхом, непринужденной обстанов¬кой, безопасностью и безмятежностью жи¬зни.
6. Чувство радости и удовлетворения, ко¬гда удается сделать что-либо хорошее для дорогих тебе людей.
7. Горячий интерес, наслаждение при по¬знании нового, при знакомстве с поразитель¬ными научными фактами. Радость и глубо¬кое удовлетворение при постижении сути яв¬лений, подтверждении Ваших догадок и предположений.
8. Боевое возбуждение, чувство риска, упоение им, азарт, острые ощущения в ми¬нуту борьбы, опасности.9. Радость, хорошее настроение, симпа¬тия, признательность, когда общаешься с людьми, которых уважаешь и любишь. Ког¬да видишь дружбу и взаимопонимание. Ког¬да сам получаешь помощь и одобрение со стороны других людей.
10. Своеобразное сладкое и красивое чув¬ство, возникающее при восприятии приро¬ды или музыки, стихов и других произведе¬ний искусства.
Глава II. ЭМОЦИИ И СКЛОННОСТИ
1. Счастье, эмоции и деятельность
Изложенный в предыдущей главе взгляд на эмоции как на оценки, способные одно¬временно выступать и в роли ценностей, представляется перспективным для анализа ряда серьезных философских, психологиче¬ских, педагогических и социальных проблем. Самая широкая и общая из них — это проб¬лема взаимосвязи счастья и деятельности. Она имеет много разных аспектов, но нас здесь будет интересовать только один — пси¬хологический.
Первый “темный” вопрос этой взаимосвязи — вопрос о том, в какой мере счастье мо¬жет явиться мотивом деятельности чело¬века.
Мнения относительно мотивирующей ро¬ли стремления к счастью у советских авто¬ров не вполне совпадают. К тому же при бо¬лее внимательном прочтении нередко можно обнаружить известную двойственность в ре¬шении этого вопроса и у одного и того же ав¬тора. Так, С. Л. Рубинштейн считает, что поведение, деятельность человека ни в коей мере не побуждаются стремлением к сча¬стью. Соотношение между конкретными по¬буждениями и результатами деятельности человека определяет его счастье и удовлет¬ворение от жизни1. И в то же время психо¬лог не отбрасывает вовсе значимость счастья для человека, а только утверждает, что оно должно прийти само собой, как “производ¬ный результат” дела жизни. Однако то об¬стоятельство, что вместо прямой погони за “синей птицей” счастья нам предлагается ловить ее с помощью “западни” честно вы¬полняемого долга, отнюдь не выводит еще счастье из числа мотивов деятельности. В этом случае фактически рекомендуется лишь особая “хитрая стратегия” реализации этого мотива. Взятое в кавычки выражение мы позаимствовали у А. Н. Леонтьева. В от¬личие от С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьев не отрицает существования потребности в счастье, полагая, что концепции гедонизма “как и всякая большая ложь... опираются на фальсифицируемую ими правду” и что “прав¬да эта состоит в том, что человек дейст¬вительно стремится быть счастливым” 2. Но счастье человек может достигнуть лишь особым образом. Каким же? А. Н. Леонтьев ссылается здесь на Милля, так что нам при¬дется привести “двойную” цитату. “В свое время Дж. Ст. Милль писал: “Я понял, что
1 См. С. Л. Рубинштейн. Проблемы общей пси¬хологии, стр. 369.
2 А. Н. Леонтьев. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977, стр. 197.
для того, чтобы быть счастливым, человек должен поставить перед собой какую-нибудь цель; тогда, стремясь к ней, он будет испы¬тывать счастье, не заботясь о нем”. Такова “хитрая стратегия” счастья. Это, говорил он, психологический закон” 1.
Сочетать признание стремления к сча¬стью с положением об особой стратегии его осуществления — удачная мысль А. Н. Ле¬онтьева. Но “хитрая стратегия” счастья, как она изложена Дж. Ст. Миллем, хотя и заклю¬чает в себе зерно истины, все же оказывается еще недостаточно “хитрой”. Постановка пе¬ред собой “какой-нибудь цели” человека ав¬томатически счастливым не делает. Недаром классики мировой литературы показали нам немало человеческих типов с больши¬ми потенциальными задатками, которых по¬становка цели обогащения и яростное ее пре¬следование привели не к счастью, а к полно¬му душевному краху.
Для того чтобы правильно решить воп¬рос о стремлении к счастью как побуждению личности, равно как и о верной “стратегии” счастья, необходимо сначала определить со¬держание последнего понятия. На наш взгляд, удачная дефиниция счастья при рас¬смотрении его в психологическом плане да¬на в “Философской энциклопедии”: “Сча¬стье — переживание полноты бытия, свя¬занное с самоосуществлением” 2.
1 А. Н. Леонтьев. Деятельность. Сознание. Личность, стр. 198.
2 “Философская энциклопедия”, т. 5. М., 1970, стр. 175.
Счастье — в своем интегративном психо¬логическом выражении — есть эмоция, но эмоция, которая оценивает факты не. с по¬зиций частных потребностей, а с точки зре¬ния того, насколько человеку удается осуще¬ствлять себя. Но что значит самоосуществле¬ние? Можно ли его свести к идеальному со¬стоянию удовлетворения всех потребностей данной личности? Если да, то означает ли это, что чем меньше потребностей у челове¬ка, чем они элементарнее, тем легче ему самоосуществляться и чувствовать себя счаст¬ливым. Каков же должен быть ответ?
Примитивной личности и в самом деле гораздо легче дается чувство довольства со¬бой и жизнью. Но есть маленькое мещанское счастье и есть — настоящее счастье, которое может испытать только “настоящий чело¬век”. Это разграничение не имеет в виду про¬сто разную моральную оценку этих двух “счастий”. Это и два разных чувства, отнюдь не тождественных по своей силе, красоте и глубине.
Настоящее счастье требует от человека такого самоуществления, при котором он реализует все свои человеческие потенции. А это невозможно сделать, замыкаясь в уз¬ком мирке личного благополучия, отрывая свое “самоосуществление” от борьбы за осу¬ществление высоких идеалов человечества.
Полнота истинного человеческого само¬осуществления зависит отнюдь не только от собственных усилий индивидуума. Для этого есть более или менее благоприятные обстоя¬тельства жизни, в огромной мере определяемые степенью прогрессивности того общест¬ва, в котором живет и действует человек. Идеальные условия самоосуществления соз¬даст только идеальный общественный строй — коммунизм.
В современном мире индивидуум не мо¬жет быть абсолютно счастлив. Не может уже потому, что настоящий человек воспринима¬ет трагедию людей в любой точке земного шара как личную беду, как удар по собст¬венному самоосуществлению (правда, по той же причин и спектр его радостей тоже очень широк). Счастье, следовательно, не “безраз¬мерно”, у, него имеются не только качествен¬ные, но и количественные параметры. В ка¬ждый отдельный момент своей жизни чело¬век чувствуем себя то умеренно, то безмерно счастливым, то несчастным, то находящимся где-то посредине между крайними состоя¬ниями.
Что же конкретно представляет собой это чувство, как оно аффективно переживается? Вопреки распространенному мнению, счастье столь же неверно отождествлять с удовольст¬вием, как несчастье — со страданием. Мы уже вскользь касались этого вопроса в пре¬дыдущей главе, здесь лишь дополним и уточ¬ним те его характеристики, которые выше не могли быть должным образом развернуты.
Счастье как эмоция не есть какое-то “од¬ноцветное переживание”, поскольку оно свя¬зано с оценкой самоосуществления человека в самых разных сферах его жизни и деятель¬ности. Счастье, подобно музыке, складывает¬ся из многих отдельных “мелодий”. Упоение трудом, радости любви и общения с приро¬дой, спортивный азарт, наслаждение позна¬нием мира и еще многое, многое другое — все это “мелодии” счастья. Говоря словами Константина Симонова, “ни любви, ни тоски, ни жалости, даже курского соловья” нельзя исключить из состава счастья, потому что если бы какой-то человек “обошелся” в жиз¬ни без всего названного, то это бы означало, что он не жил настоящей человеческой жиз¬нью.
Слагаясь из самых разных переживаний, эмоция счастья тем не менее, конечно же, не есть любая сумма их. Пушкинское: “Мне гру¬стно и легко; печаль моя светла; печаль моя полна тобою” — это тоже одна из “мелодий” счастья. Но, разумеется, этого не скажешь о печали, связанной с потерей близкого чело¬века.
Более того, счастье вообще не является простым комплексом каких-либо пережива¬ний, хотя бы и удачно сочетающихся друг с другом. Неизбежно включая в себя разные эмоциональные оценки, в том числе и отри¬цательные, оно одновременно есть и сливаю¬щаяся с ними в едином “звучании”, интегри¬рующая их общая положительная оценка че¬ловеком течения своей жизни. “Жизнь идет “как надо”, все мои потребности, и в том чис¬ле потребность в “ценных” переживаниях, реализуется наилучшим образом”, — вот, соб¬ственно говоря, то, что на своеобразном “аф¬фективном языке” сигнализирует человеку эта оценка. “Люблю, любима и счастлива”, — пишет женщина своей подруге, потому что ее счастье не сводится только к переживаемой любви, но есть одновременно и эмоциональ¬ная оценка самого своего чувства и связан¬ных с ним обстоятельств жизни.
Итак, счастье есть особая сложная инте¬гративная эмоция, и, подобно другим эмоци¬ям, оно тоже психологически двулико. Его первая функция — общая оценка деятельно¬сти человека, в которой он осуществляет се¬бя. И в этой роли счастье действительно яв¬ляется не мотивом, а “производным резуль¬татом” человеческого поведения, как на этом настаивает С. Л. Рубинштейн. Но Счастье не остается только оценкой. Оно выступает для людей и как несомненная жизненная ценность. А тому, что является ценностью, есте¬ственно быть и мотивом.
Эта сложная для теоретиков дилемма — счастье и производный результат деятельно¬сти и ее мотив — практически большинством людей решается очень просто. Они не устра¬ивают ни “погони” за счастьем как за на¬слаждением, но и не ставят по-миллевски пе¬ред собой “какую-нибудь цель”, не заботясь о нем. Они стремятся выбрать для себя по возможности такую деятельность, которая дала бы им достижимый при данных обстоя¬тельствах максимум счастья — в том смысле, как они это счастье понимают.
К. Маркс, например, считал, что самым счастливым человеком является тот, “кто принес счастье наибольшему количеству лю¬дей...” 1. В стремлении к этой цели Марксу
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 40, стр. 7.
часть приходилось жертвовать многим другим, что ему тоже было дорого как человеку, которому “ничто человеческое не чуждо”. Это лишало его полноты счастья, заставляло страдать. Задумаемся, однако, смог ли бы К. Маркс чувствовать себя счастливым, “са¬моосуществившимся”, если бы ради “друго¬го” подавил в себе главную потребность — потребность служить людям? Несомненно, нет. Значит, даже в своем самопожертвова¬нии человек не отторгает от себя то, что ему необходимо для настоящего счастья, а только делает трудный и достойный выбор между разными ценностями.
Но при такой постановке вопроса, может спросить нас читатель, не смыкается ли мо¬тив счастья со всеми другими мотивами че¬ловека настолько, что выделять стремление к нему в качестве особого побуждения стано¬вится совершенно излишним? Такое смыка¬ние действительно существует, но только в бесконечном далеке идеала. Оно существует лишь для того “абстрактного человека”, у ко¬торого реальное самоосуществление и его эмоциональная оценка, равно как все его убеждения и чувства, настолько “подогна¬ны” друг к другу, что при решении любых психологических вопросов их можно, не за¬думываясь, “подставлять” одно взамен дру¬гого. “Подставлять” так же решительно, как это делал герой восточного фольклора Ходжа Насреддин в отношении себя и своей одеж¬ды, объясняя соседям, что кричал оттого, что жена била палкой его рубашку. Но мы имеем в виду реального человека, который чистую совесть, служить определенным об¬щественным идеалам, но и хочет в то же вре¬мя жить яркой эмоциональной жизнью, ощу¬щать то упоение ею, которое называют сча¬стьем. Оба побуждения образуют в его созна¬нии единство, но не тождество.
Этот несомненный психологический факт ставит нас лицом к лицу со вторым “темным” вопросом взаимосвязи счастья и деятельно¬сти: с вопросом о том, каким же должно быть главное дело жизни человека, чтобы он мог получить от него максимум тех счастливых переживаний, которые знаменуют не паде¬ние, а возвышение личности и которые на¬зывают поэтому настоящим счастьем.
Решение этой проблемы требует от нас прежде всего анализа общей структуры воз¬можной мотивации любой конкретной чело¬веческой деятельности. Компоненты этой структуры могут быть выделены на равных основаниях, и тогда они предстанут перед нами в разном виде. Нам уже случалось по¬казать1, что, абстрагируясь от конкретного содержания реализующих себя в мотиве по¬требностей личности, все побуждения к дея¬тельности удается свести к четырем мотивационным факторам. Первый из них — это прямой конечный результат деятельности (Р). Наиболее “прозрачным” примером та¬кого мотива может быть случай, когда чело-
1 См. Б. И. Додонов. Логико-символическая модель мотивационной структуры деятельности.— “Новые исследования в психологии”, 1974, № 1.
век фотографирует какой-либо красивый пей¬заж себе “на память”. Все его частные дейст¬вия — экспонирование, приготовление фото¬растворов, проявление пленки, печатание и т. д.— направлены на один конечный ре¬зультат: он хочет получить фотоснимок пей¬зажа. Но ту же самую побуждающую силу прямого конечного эффекта деятельности мы имеем и тогда, когда человек нечто создает не для себя лично, а для тех, от кого он себя не отделяет: для своих близких, для народа. Это тот случай, когда объективное значение деятельности и ее личностный смысл пол¬ностью совпадают. Так мотивированная деятельность всегда выполняется добросо¬вестно, даже если процесс ее тяжел и не¬приятен.
Но деятельность может побуждаться и стремлением получить награду за нее — ма¬териальную или моральную. Если такая мо¬тивация вознаграждением (В) становится для человека решающей, деятельность “от¬чуждается” от личности. Ее объективное зна¬чение и личностный смысл перестают соот¬ветствовать друг другу.
В некоторых случаях деятельность мо¬жет быть также побуждена страхом наказания, давлением со стороны других лиц (Д). Это — подневольное поведение, мотив которого: избежать репрессий путем подчинения силе.
Описанные три разных мотива объединя¬ет, однако, один общий момент: все они представляют собой тот или иной объектив¬ный эффект деятельности. Поэтому их следует отнести к одной категории — результа¬тивной составляющей мотивации, отличая ее от процессуальной составляющей (П)—при¬влекательности самого процесса деятельно¬сти, который иногда (как, например, в дет¬ской игре) может выступать даже в качест¬ве “самоцели”.
Мы пока специально представили все ком¬поненты мотивации деятельности изолиро¬ванно, имея в виду яснее выделить суть каж¬дого из них. Реальная деятельность, однако, чаще всего бывает полимотивированной. В характеристике такой деятельности не¬обходимо прежде всего отметить три мо¬мента.
Во-первых, все ее мотивы определенным образом иерархизированы. Поэтому заранее условимся, что в общей мотивационной фор¬муле деятельности (ПРВД), когда нам далее придется ею пользоваться, мы станем обозна¬чать относительную силу каждого мотива подбуквенными индексами: 3, 2, 1, 0.
Во-вторых, мотивы проявляют себя от¬нюдь не независимо друг от друга, а взаимо¬действуют между собой. Так, абсолютная си¬ла удовольствия от процесса деятельности, несомненно, будет меняться в зависимости от значимости ее результата. Решение самой хитроумной искусственной головоломки ни¬когда не даст той интенсивности пережива¬ний, что и решение важной научной пробле¬мы. “Это чувство, — пишет о наслаждениях ученого знаменитый физик Макс Борн, — не¬много напоминает то, которое испытывает каждый при отгадывании кроссвордов. Но все же чувство, охватывающее исследовате¬ля в науке, неизмеримо более сильное...” 1
В-третьих, в полимотивированной дея¬тельности некоторые мотивационные компо¬ненты могут выступать и в отрицательной форме. Когда оккупанты заставляют жите¬лей оккупированного района копать окопы или принуждают рабочих участвовать в ре¬монте своих танков, то результаты такой дея¬тельности отталкивают от себя (Р). Родители могут обещать сыну награду не за дея¬тельность, а за отказ от определенных заня¬тий (В). Некоторые виды деятельности (про¬тивозаконной) грозят наказанием (Д). На¬конец, процесс деятельности порой бывает тягостен (П), даже когда человек осознает, что делает важное и нужное дело.
Проведенный анализ мотивационной структуры деятельности позволяет в самых общих чертах ответить на вопрос, какой дол¬жна быть эта структура, чтобы доставлять деятелю удовлетворение и наслаждение.
Прежде всего, объективное значение деятельности и ее личностный смысл не должны
расходиться друг с другом. Если эта деятель¬ность направлена на созидание определен¬ных ценностей, то именно эти ценности (Р) и должны быть основным мотивом деятель¬ности субъекта. В таком мотиве чаще всего находят свою конкретизацию две самые важ¬ные духовные потребности “настоящего че-
1 М. Борн. Моя жизнь и взгляды. М., 1973, стр. 37.
ловека”: потребность в служении обществу и потребность выразить, “реализовать” себя1.
Другое необходимое условие для полного удовлетворения деятельностью (которое здесь особенно важно подчеркнуть, посколь¬ку именно его упускает “формула” С. Л. Ру¬бинштейна: счастье зависит от соотношения побуждения и результатов активности инди¬видуума) — это наслаждение от самого его процесса.
Превращение труда при коммунизме в первую жизненную потребность человека связано как раз с тем, что труд будет так ор¬ганизован и так “подогнан” к индивидуаль¬ным особенностям человека, что сможет при¬носить самую высокую радость и счастье да¬же помимо своих полезных результатов. Ина¬че говоря, труд в коммунистическом общест¬ве для всех людей станет тем же, чем при капитализме он был лишь для отдельных “творческих личностей”, о которых писал ци¬тированный в предыдущей главе Рихард Вагнер.
Рабочий в капиталистическом обществе, который “для себя” производит только зар¬плату, не в состоянии оценивать свою рабо¬ту иначе, как неизбежное зло. Но не могут
1 Последнюю потребность часто отождествля¬ют с потребностью в самоутверждении, но это в корне ошибочно, если под самоутверждением иметь в виду борьбу за признание, славу, престиж; потребность реализовать себя как раз противосто¬ит соблазнам славы, побуждая человека трудить¬ся, “усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный” (А. С. Пуш¬кин).
быть счастливы и встречающиеся еще в со¬циалистическом обществе “калымщики”, “ученые”-конъюнктурщики, бюрократы-“чи-нодралы” — словом, все те, у кого личност¬ный смысл деятельности расходится с ее объективным значением.
Конечно, говоря о деятельности, надо иметь в виду, что она у человека многообраз¬на. В течение дня ему приходится комбини¬ровать самые различные виды занятий. Все они не могут иметь одну и ту же мотивацию: что-то мы неизбежно делаем без удовольст¬вия, а что-то и только ради удовольствия. Но общий итог этих деятельностей будет тем более благоприятен, чем ближе он окажется к формуле:
Р3 П2 В1-0 Д0 (П2 Р3 В1-0 Д0)1
Именно так прежде всего должна быть построена в идеале мотивация профессио¬нальной деятельности человека — главного “дела, которому он служит”.
Самым интересным для нас в этой фор¬муле является ее процессуальный компонент. Поскольку деятельность — это способ суще¬ствования человека, процесс ее есть процесс самой жизни деятеля. Значит, в нем, в про¬цессе, человек должен найти то законное,
1 С помощью предложенной формулы можно описывать мотивацию разных конкретных видов деятельности с указанием уделяемого им време¬ни, а затем суммировать эту мотивацию по опре¬деленным правилам. В этом случае порядок рас¬положения символов во всех частных формулах должен быть таким, как он дан в скобках.
связанное с серьезными занятиями, с трудом наслаждение, о котором говорили К. Маркс и Ф. Энгельс. От каких же особенностей процесса зависит, насколько в каждом кон¬кретном случае эта задача успешно реша¬ется?
Поставленный вопрос имеет два аспекта: он охватывает общезначимые и индивиду¬ально значимые характеристики процесса, определяющие его притягательность для лич¬ности. Рассмотрим сначала первые.
Как мы думаем, с реальной деятельностью три ее морфологические единицы (преобра¬зовательная, познавательная и ценностно-ориентационная) 1 могут соотноситься двоя¬ким образом. С одной стороны, с точки зрения своего конечного назначения. Так, труд стро¬ителя будет преобразовательным трудом, труд ученого — познавательным и т. д. С дру¬гой стороны, с точки зрения количественного соотношения этих морфологических элемен¬тов деятельности в реальных занятиях лич¬ности. В одном случае, скажем, преобразова¬тельная по своему назначению деятельность может включать в себя “первоэлементы” по¬знания и оценки лишь в самом минимальном количестве; в другом — эти же морфологиче¬ские единицы в составе такой же по эффекту деятельности могут стать чуть ли не главным содержанием ее процесса.
Каждый из “первоэлементов” деятельно¬сти имеет свою психологическую “опорную
1 См. М. С. Каган. Человеческая деятельность. М., 1974, стр. 53.
базу”. Для ценностно-ориентационной дея¬тельности, например, такую роль играют эмо¬циональные механизмы.
Из сказанного следует, что потенциальная притягательность какого-либо профессио¬нального занятия в основном зависит от то¬го, в какой мере оно может естественно и по¬лезно для конечного эффекта включить в се¬бя элементы ценностно-ориентационной дея¬тельности. Чем больше удельный вес этой морфологической единицы в общем составе деятельности субъекта, тем потенциально большее наслаждение она может ему доста¬вить.
При этом важно подчеркнуть следующее: объектами оценки, несомненно, служат про¬межуточные результаты деятельности, но от¬нюдь не только они одни. Объектом оценки выступают и меняющиеся условия деятель¬ности, и взаимоотношения деятеля с други¬ми людьми в процессе деятельности, и собст¬венные его качества, выявляемые этой дея¬тельностью, и многое, многое другое. Поэто¬му в процесс деятельности даже с иногда очень ограниченной по своему значению ко¬нечной целью может быть вовлечен самый широкий круг потребностей человека. Возь¬мем, например, любителя-рыболова. Конеч¬ный продукт его деятельности в принципе способен удовлетворить лишь одну элемен¬тарную человеческую потребность — пище¬вую. Однако в процессе рыбалки он удовлет¬воряет и свою потребность в “охотничьих приключениях”, и любуется природой, и ре¬шает определенные познавательные задачи, и вступает в “деловой” контакт с другими лицами. Поэтому значимые для него момен¬ты данной деятельности нельзя представить себе в виде простой суммы ее “плановых продуктов” (рыбы) и оценивающих их эмо¬ций (радости).
Это обстоятельство и определяет, собст¬венно говоря, несводимость процессуальной мотивации к результативной при всей их взаимосвязи друг с другом.
Потенциальные возможности той или иной конкретной деятельности доставить дея¬телю наслаждение своим процессом не всег¬да реализуются наилучшим образом. Масса факторов экономического, общественно-поли¬тического, технического, ситуационного и личностного порядка способствуют или пре¬пятствуют этой реализации.
Мы знаем, например, что “острее” всего эмоционально переживается новое, а нового в деятельности бывает тем больше, чем боль¬ше элементов творчества личность в нее вно¬сит. Самый круг вовлекаемых в деятельность потребностей человека зависит от того, что у него “есть за душой”.
Наконец, как мы уже частично убедились при рассмотрении “ценных” эмоций, люди не просто испытывают потребность в богатой эмоциональной жизни, но по-разному тяго¬теют к разным переживаниям. У них поэто¬му могут быть и разные запросы к процессу деятельности как источнику тех или иных эмоций. Этот факт, по существу, уже подво¬дит нас к вопросу об индивидуальных склон¬ностях людей. В феноменологическом плане склонность можно определить как расположенность к какой-либо деятельности —
материально-предметной или идеальной. В этом случае мы имеем дело или с интересами человека, или с его воспоминаниями и мечтами. До сих пор эти явления анализировались вне связи друг с другом. Мы рассмотрим их под единым уг¬лом зрения, исходя из развиваемого нами по¬ложения о том, что человеческие эмоции спо¬собны одновременно выступать в двух раз¬ных ролях: в роли оценок, “помечающих” предмет деятельности и регулирующих ее ход, и в роли самодовлеющих ценностей, ко¬торые обогащают и превращают в дополни¬тельный мотив деятельности сам ее процесс.
2. Интересы
Возможно, не найдется другой психоло¬гической проблемы, которую бы изучали так интенсивно, как проблему интереса. А меж¬ду тем его природа во многом продолжает оставаться загадкой для психологов.
Почти в каждой посвященной интересу работе он определяется по-своему, но дело даже не в этом. Разноголосица существует и в толковании многих других психологиче¬ских понятий, и выше мы с нею уже сталки¬вались не раз. Однако когда сравниваешь различные мнения об интересе, поражает иное: они часто оказываются настолько да¬леки друг от друга, что можно подумать, буд¬то речь идет о совершенно разных вещах.
Не случайно поэтому уже давно один из доб¬росовестнейших исследователей рассматри¬ваемой проблемы пришел к выводу, что ин¬тереса как самостоятельного и единого пси¬хологического явления вообще не существу¬ет и что само понятие “интерес” должно быть изгнано из психологии и педагогики1.
В наше время так резко и определенно ни¬кто уже не выражается, однако, сводя инте¬рес к другим психологическим категориям, многие авторы фактически встают на ту же позицию.
Между тем все люди интуитивно чувст¬вуют, что интерес — это все-таки феномен особого порядка, и именно поэтому продол¬жают его исследовать с самых разных точек зрения.
На наш взгляд, интерес как психологи¬ческая реальность не сводим ни к каким другим психологическим фактам, хотя и до¬вольно близок некоторым из них. При этом мы полагаем, что за “веером” противополож¬ных мнений об интересе кроются не заблуж¬дения исследователей, а “схватывание” каж¬дым из них тех или иных отдельных его сто¬рон или проявлений, частично совпадающих с проявлениями других образований психики.
Чтобы понять природу человеческих ин¬тересов, их сущность надо искать не в спе¬цифике “чувства интереса”, а в чем-то сов¬сем ином. Надо также учесть многообразие, текучесть, “переливчатость” психологиче-
1 См. А. С. Ананьин. Интерес по учению сов¬ ременной психологии и педагогики. Киев, 1915.
ских явлений, к которым наш язык прила¬гает одинаковую “бирочку” интереса и ко¬торые на самом деле далеко не тождествен¬ны друг другу. В данном случае это не не¬достаток языка повседневной, жизни, это — его достоинство: благодаря многозначности слова “интерес” оно как бы удерживает в себе связи между переходящими одно в другое явлениями, в то время как необходи¬мые уточнения его значения подсказывают¬ся всем контекстом речи. Но для научного анализа мы должны использовать более застывшие понятия, которым придан доста¬точно однозначный смысл.
Живой, изменчивый интерес предстает перед нами то в виде мимолетного состоя¬ния, то в виде свойства личности, то, нако¬нец, в виде проявления этого свойства в систематически повторяющихся пережива¬ниях и деятельностях. Но мы сфокусируем наше внимание только на интересе как свойстве личности. С такого рода интереса¬ми мы сталкиваемся, когда констатируем, например, что главным жизненным интере¬сом у Ч. Дарвина были научные исследова¬ния, у А. В. Суворова — интерес к военному делу, а у гроссмейстера М. Таля — интерес к шахматной игре.
Такой интерес проявляется не просто во внимании к тем или иным фактам, как не¬редко считают, а прежде всего в страстном и непреходящем увлечении определенной деятельностью. Это интерес, который не только нельзя противопоставить склонности, но который как раз и есть не что иное, как один из ее видов (другие два — привержен¬ность к известного рода мечтам и воспоми¬наниям). Нельзя не согласиться с А. Г. Ко¬валевым, когда он, выступая против сведе¬ния интереса к одним познавательным уст¬ремлениям субъекта, пишет: “Психологи, разделяющие эту концепцию, по существу, суживают понятие “интерес”... Очевидно, что каждый интерес включает в какой-то мере познавательное отношение личности к объекту, но не может быть сведен к нему” 1.
Интерес проявляется и в “нацеленности” психических процессов, и в личной “прияз¬ни” к определенной деятельности, в побуж¬дении к ней, и в особом эмоциональном от¬ношении к окружающему миру2. Именно такой, закрепившийся в личности в качест¬ве особого побуждающего механизма ее по¬ведения интерес и будет отправным для нашего анализа его природы и сущности. Необходимость указанного анализа дикту¬ется неразрешенностью вопроса о взаимоот¬ношениях интересов и потребностей. Здесь, в этом вопросе, — основной “узел” всех про¬тиворечий, всех дискуссий. Не “развязав” его, трудно двигаться дальше в развитии конкретных эмпирических исследований.
Основные высказанные по этому поводу точки зрения либо, отождествляют интерес с познавательной потребностью, либо сводят
1 А. Г. Ковалев. Психология личности. М., 1970, стр. 140.
2 См. Г. И. Щукина. Проблемы познавательно¬го интереса в педагогике. М., 1971, стр. 6.
его к определенной форме самых разных по¬требностей (В. М. Шепель, Ю. В. Шаров, А. Г. Спиркин), либо, наконец, считают его особым, отличным от потребностей свойством или отношением личности (С. Л. Ру¬бинштейн, А. Г. Ковалев и другие). Не имея возможности в данной книге внимательно проанализировать все “за” и “против” пере¬численных точек зрения, скажем только, что с позиций той основной идеи, которая здесь развивается, нам представляется более приемлемой точка зрения С. Л. Рубин¬штейна, А. Г. Ковалева и Н. Г. Морозовой. Формулировка Н. Г. Морозовой, на наш взгляд, имеет несомненную эвристическую ценность для понимания особой природы интереса; интерес, читаем мы в ее моногра¬фии, — это “отношение, перерастающее в на¬правленность личности” 1. Если понимать направленность как систему потребностей в отношении, то так, в сущности, оно и есть. Но Н. Г. Морозова, в соответствии со своим чисто “гностическим” толкованием интере¬са, под перерастанием отношения в направ¬ленность личности имела в виду “отвлече¬ние познавательной деятельности от потреб¬ности”. Все же уже одно то, что исследова¬тельница почувствовала невозможность трактовать интерес просто как познаватель¬ное или эмоциональное выражение потреб¬ности, представляется нам шагом вперед в познании его природы.
1 См. Н. Г. Морозова. Формирование познава¬тельных интересов у аномальных детей. М., 1969, стр. 36.
В целом можно констатировать, что проблема соотношения интересов и потреб¬ностей оказалась чрезвычайно “твердым орешком” для психологической теории. Во всех конкретных исследованиях явственно проступает теснейшая связь интересов с по¬требностями, сходство этих феноменов, от¬сутствие ясных границ между ними. И в то же время большинство исследователей ин¬туитивно уверены в несводимости одного из них к другому. Интерес если и есть модифи¬цированная потребность, то какая-то совсем особая, непохожая на все иные. Однако от¬личие его от обычных потребностей очень тонкое; его многие хорошо “чувствуют”, но, начиная объяснять, называют признаки, ко¬торые на самом деле не могут служить ос¬нованием для дифференцировки.
Как же решить проблему природы инте¬реса? Ключ к пониманию сущности интере¬сов личности мы видим в рассмотрении ди¬намики отношений между потребностями и эмоциями, которая как раз и приводит, по нашему мнению, к возникновению таких интересов-свойств (“образований”, “меха¬низмов”).
Как мы уже отмечали в § 3 главы I, эта динамика состоит в том, что, выступая в первую очередь как индикаторы потребно¬стей человека, эмоции постепенно сами все более становятся “предметом” его особых психологических потребностей, приобретают известную “самоценность”, начиная заранее предвкушаться личностью. Когда мы рас¬сматриваем “свежесформированный” интеpec личности в его функционировании, мы встречаемся с теми же потребностями и эмо¬циями, с которыми встречались и до его об¬разования. Именно поэтому проявление ин¬тереса так трудно отдифференцировать от проявления потребностей. Но суть интереса не в его элементах, а в характере связи между ними. В “механизм” каждого инте¬реса входят потребности, которые приобре¬ли служебную функцию.
Рассмотрим следующие факты.
У всякого человека опасность активизи¬рует потребность в самосохранении, вызы¬вает состояние тревоги, напряженности. Выйти из этого состояния можно по-разно¬му. Возможен неполноценный, частичный выход, который, погасив тревогу, создает неудовлетворенность иного рода (отсту¬пил—унизил себя, нарушил долг и т. д.). Возможен и такой выход, который удовлет¬ворит потребность в самосохранении одно¬временно с другими потребностями. Он — в преодолении опасности, в победе над нею: сама успешная реализация задачи вызывает здесь положительные эмоции, причем меня¬ется отношение человека к опасности — он начинает “презирать” ее. Презрение к опас¬ности может закрепиться в личности, стать чертой характера. Но это еще не интерес. Тысячи и тысячи героев Великой Отечест¬венной войны научились за ее годы бес¬страшно смотреть в глаза смерти. Но подав¬ляющее большинство таких людей верну¬лось после окончания войны к самым мир¬ным гражданским профессиям, отнюдь не тоскуя о том, что теперь им не приходится ежедневно рисковать жизнью. Это не зна¬чит, конечно, что пережитые отношения ни¬как не закрепились в них и что их прошлый эмоциональный опыт не сможет актуализи¬роваться при возникновении соответствую¬щих ситуаций. Однако специально таких ситуаций они не ищут. В то же время, как отметил Б. М. Теплов, “бывают люди, для которых опасность является жизненной по¬требностью, которые стремятся к ней и в борьбе с ней находят величайшую радость жизни”1. Эта своеобразная потребность в опасности есть, по существу, потребность в переживании тех отношений, которые она у личности актуализирует. Более точное имя этой специфической потребности — интерес, который всегда связан с жаждой положи¬тельных эмоций и с готовностью ради них пойти на страдание. При этом само страда¬ние настолько сливается с предвкушением удовольствия выхода из него, что становит¬ся чувством, которое А. С. Пушкин очень метко назвал “полумучительной отрадой”. Это — одно из самых характерных пережи¬ваний, возникающих в процессе функциони¬рования всякого непосредственного инте¬реса.
Можно выделить две группы таких ин¬тересов. Первый вид интересов никакого иного мотива, кроме наслаждения разными переживаниями, возникающими в процессе
1 Б. М. Теплое. Проблемы индивидуальных различий. М., 1961, стр. 266.
определенной деятельности с определенны¬ми объектами, не имеет. Он реализуется в активности, которую можно описать форму¬лой: П3 Р0 В0 Д0. Интересы этого вида мы назвали процессуальными. Самый смысл процессуального интереса спортивного “бо¬лельщика” в том плане, как мы этот инте¬рес трактуем, хорошо передан спортивными обозревателями Виктором Пшенкиным и Бо¬рисом Федосовым: “Спасибо футболу. Спа¬сибо ему за то, что он дарит людям радость, заставляет их переживать, волноваться, грустить, ликовать. В этом — прелесть фут¬бола. В этом его сила и власть над миллио¬нами верных приверженцев” 1.
Такую же потребность в объекте как ис¬точнике желанных переживаний представ¬ляет для многих интерес к художественной литературе, к музыке, к разным формам об¬щения с людьми и т. д.
Чисто процессуальные интересы, однако, редко занимают большое место в жизни че¬ловека. Человек хочет переживать опреде¬ленные эмоции, наслаждаться ими. Но он стремится также соединить приятное с по¬лезным и должным. И это стремление реали¬зуется в другой разновидности интересов, которые можно назвать процессуально-целе¬выми. При функционировании последних личность, “играя” одними своими потребно¬стями и наслаждаясь возникающими при этом эмоциями, одновременно удовлетворя¬ет другие свои потребности — чаще всего
1 “Известия”, 8 июля 1974 г.
потребность в служении обществу, потреб¬ность в самовыражении, самоутверждении, а также потребность в обеспечении себя не¬обходимыми средствами для жизни.
При процессуально-целевом интересе че¬ловеку важна не только приятность самого процесса деятельности, но и ее продукт, ре¬зультат. Важны более отдаленные последствия, к которым она ведет. Процессуально-целевой интерес — это характерная для той или иной личности программа определенной деятельности, которую, как правило, можно описать формулой: П2 Р3 В1-0 Д0. Читатель легко заметит, что эта формула совпадает с нашей “формулой счастья”, приведенной в предыдущем параграфе. Это естественно, ибо человек чувствует себя по-настоящему счастливым только тогда, когда увлечен интересной для него деятельностью.
Конечно, удовлетворяя этот свой инте¬рес, человек все же действует ради опреде¬ленной объективной цели, однако и здесь наряду с целевым компонентом мотивации деятельности сохраняется и процессуаль¬ный мотивационный компонент. Правда, здесь он иногда отходит на второй план. Бывают моменты, когда в процессе борьбы за цель приходится жертвовать удовольст¬вием ради лучших объективных результа¬тов. Но этот факт только подчеркивает, что объективная цель — еще не все в интересе: не всегда наиболее короткий и верный путь к ней сопровождается и наибольшим чувст¬вом интереса. Так, шахматист талевского склада может порой отказаться от заманчивого, но неясного комбинационного продол¬жения в игре с относительно слабым про¬тивником ради того, чтобы принести своей команде “верное очко”. Это, однако, сделает для него самого данную партию малоинте¬ресной при всей его большой заинтересован¬ности в ее исходе. Если же человеку сплошь придется заниматься определенной деятель¬ностью, мотивируемой только достигаемым с ее помощью результатом, то непосредст¬венный интерес исчезнет, перед нами ока¬жется занятие по долгу или по необходимо¬сти.
Типичное проявление процессуально-целевого интереса мы встретим там, где удо¬вольствие от осуществляемой деятельности и ее эффективность станут положительно
коррелировать.
В интересах этого типа, таким образом, происходит новое усложнение функции эмо¬ций: как бы поменявшись ролями “слуги” и “господина” с рождающими их потребно¬стями, эмоции вновь фактически становятся на службу другим потребностям человека. Однако генетически и “тонально” они часто оказываются совершенно разнородны с этими последними — и это один из характерных признаков интереса. Например, у большин¬ства ученых их интерес к науке несомненно включает в себя удовлетворение потребностей в служении людям и самоутверждении, одна¬ко в процессе его функционирования ученые переживают главным образом гностические, а не альтруистические или глорические, эмо¬ции. При этом в известной мере всегда сохраняется и отмеченная выше “самоцельная” значимость эмоций, которые, приобретая но¬вые функции, не теряют и своих прежних качеств.
То обстоятельство, что, удовлетворяя свой процессуально-целевой интерес, чело¬век действует и ради получаемого наслаж¬дения и ради объективной цели, не должно, однако, приводить к представлению, будто такой интерес лишен внутренней целостно¬сти. Напротив, целостность обеспечивается двуединой функцией его целевого компонен¬та: последний как раз и определяет деятель¬ность, которая своей процессуальной сторо¬ной удовлетворяет прежде всего потреб¬ность в эмоциональном насыщении, а своей результативной стороной — многие другие материальные и духовные потребности чело¬века. Конечно, эта двуединая функция иде¬ально выполняется только для запроектиро¬ванных идеальных условий деятельности, а при нарушении их личности приходится жертвовать какой-то долей удовольствия ра¬ди достижения результатов. Поэтому в про¬цессе функционирования процессуально-це¬левого интереса живое чувство интереса по¬рою может на время исчезать, полностью ус¬тупая место сознанию долга. Но, как уже го¬ворилось, такие моменты не должны быть длительными и частыми, иначе непосредст¬венный интерес-склонность в конце концов угаснет.
Из всего вышесказанного видно, что хотя интерес и объединяет в себе разные потреб¬ности личности, и прежде всего наиболее специфичные “эмоциональные потребности”, только ими его содержание не исчерпывает¬ся. Он содержит в себе и некоторую общую схему их одновременного удовлетворения посредством действования в определенной предметной сфере, почему мы иногда и ха¬рактеризуем его как “психический меха¬низм”.
Деятельность, в которой выражают себя интересы, может носить разный характер. Иногда она ограничивается только познава¬тельными процессами, и тогда отмечают, что люди нечто смотрят с интересом, нечто слушают с интересом или нечто изучают с интересом. Порой при определении интере¬са его только к одному этому характерному проявлению и сводят. Но, конечно, на самом деле человек может также и работать с ин¬тересом, и играть с интересом и т. д. При этом в зависимости от конкретного характе¬ра такой деятельности интерес будет выра¬жаться через разные эмоции, иметь разную эмоциональную структуру. Этот-то факт зорко и подметил А. С. Ананьин, но он сде¬лал отсюда неверный вывод, что интерес — это псевдопонятие, ибо специфического, все¬гда себе равного чувства интереса не суще¬ствует. Но дело не в чувстве. Чувство инте¬реса (при частом наличии в нем и некото¬рых отмеченных выше специфических мо¬ментов), в общем, действительно, может быть разным и порой порождаться обыч¬ными потребностями, еще не образовавшими особого механизма интереса-склонности. Так, познавательное отношение интереса
(интереса-чувства, процесса) легко рождает всякая неудовлетворенная потребность, на¬пример пищевая. Недаром существует пос¬ловица, что “у голодной кумы хлеб на уме”. Интерес этого рода действительно является познавательным аспектом потребности, как иногда его определяют. Но такой интерес можно обнаружить даже у кошки, с инте¬ресом посматривающей на хозяйкину ко¬шелку.
При длительном ущемлении какой-либо потребности, например, опять-таки, при том же голодании, эмоционально-познаватель¬ное отношение к объекту способно приобре¬сти черты некоторой устойчивости, времен¬но эмансипироваться от потребности. Но и это чувство интереса еще не будет проявле¬нием свойства личности. В книге воспоми¬наний “Люди, годы, жизнь” Илья Эренбург рассказывает о своем поведении и самочув¬ствии после длительной, но оставшейся по¬зади голодовки следующее: “Нелегко было унять психологический голод. Пообедав, я останавливался возле булочной или колбас¬ной, разглядывал хлебцы различной формы, сосиски, пирожки. Так смотрят любители на редкие безделушки в витрине антиквара. Я изучал меню, вывешенные у входа в мно¬гочисленные рестораны; названия блюд зву¬чали как стихи”1.
В подобном поведении писателя внешне было много такого, что присуще человеку с
1 И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. М., 1966, стр. 283.
гастрономическими интересами. Но у него этот интерес был интересом-состоянием, обусловленным длительным ущемлением потребности и не имевшим специального механизма в структуре самой личности. Поэтому спустя непродолжительное время “психологический голод” угас. У людей же с гастрономическими интересами описанное отношение к пище не угасает, в сколь бы обеспеченных условиях они ни жили. Про¬исходит это потому, что гурман стремится уже не к удовлетворению своей пищевой по¬требности, а к удовлетворению потребности в “гастрономических переживаниях” и на¬стойчиво ищет средства возбуждать их в себе как можно чаще и сильнее.
Поэтому, как уже отмечалось, основные особенности интереса-склонности не столько проявляются в специфике его переживаний, сколько в том, что он заключает в себе осо¬бую программу организации этих пережива¬ний. Это специальный психический меха¬низм, побуждающий человека к такой дея¬тельности, которая не только удовлетворяет его потребность в объективных достижени¬ях, но и приносит ему желанное эмоцио¬нальное насыщение. При этом он так “орга¬низует” возбуждение одних потребностей человека, что они в конечном счете через посредство эмоций и деятельности начинают служить другим его потребностям.
Таким образом, интерес есть очень слож¬ное образование человеческой психики. Ему трудно дать точную и краткую дефиницию, ибо “чем богаче подлежащий определению
предмет, т. е. чем больше различных сторон он предоставляет рассмотрению, тем более различными оказываются даваемые ему де¬финиции” 1. В качестве же рабочего опреде¬ления можно обозначить интерес как осо¬бую психологическую потребность личности в определенных предметах и видах деятельно¬сти как источниках желанных переживаний и средствах достижения желанных целей. Такое определение дает по крайней мере воз¬можность четко отграничить интересы от других сходных с ними явлений, объяснить и другие их производные особенности. Глав¬ные из них — их активность, экспансивность и способность усиленно стимулировать по¬знавательную деятельность (что толкнуло некоторых психологов на трактовку их как проявления познавательной потреб¬ности).
Поскольку механизм интереса включает в себя удовлетворение потребности в пере¬живаниях, а интенсивно переживается толь¬ко новое, это не может не придать деятель¬ности, движимой интересом, усиленно поис¬ковый, творческий характер. Хотя неудов¬летворенная потребность тоже должна найти свой объект, но, выражаясь метафорически, он у нее чаще может быть “под руками”. Она вполне удовлетворяется знакомым, при¬вычным. Интересу же всегда нужна но¬визна, ибо однообразие убивает эмоции. Человека, скажем, влечет к природе, общение
1 Гегель. Энциклопедия философских наук, т. 1. М., 1974, стр. 413.
с нею составляет его интерес. Он заранее предвкушает удовольствие, которое получит от загородной прогулки. И вдруг пре¬красные ландшафты, прежде так радовавшие его, оставляют его равнодушным, ибо уже “приелись”. Как же реагирует на это че¬ловек?
Приведем сравнение. Если человека ос¬тавляет равнодушным предмет его физиоло¬гической потребности, скажем, вид чистой ключевой воды, это означает, что его по¬требность удовлетворена, и эту воду он про¬сто не пьет, и только. Но в нашем случае субъект испытывает глубокое неудовлетво¬рение оттого, что природа на этот раз не вы¬зывает у него знакомого волнения. Что-то в человеке протестует против такого положе¬ния. Ему скучно, серо. А он хочет пережи¬вать, хочет испытать и на этот раз извест¬ное ему по прежнему опыту сильное и пре¬красное чувство восхищения красотой окру¬жающего. Его эмоциональное отношение к природе пока что “спит”, но влечение к пе¬реживанию этого “запрограммированного” отношения в нем живо и сильно. И он ухо¬дит все дальше и дальше от города, испы¬тывая потребность найти такие ландшафты, которые пробудят в нем желанные эмоции. Отсюда прежде всего познавательное прояв¬ление его интереса (тоже обозначаемое сло¬вом “интерес”) — пристальное вглядывание в окружающее. Наконец, он находит нечто новое, “неприевшееся”, что задевает его “за живое”. Теперь его интерес полностью удов¬летворяется. Он испытывал потребность в определенных переживаниях, и он имеет их. Он еще пристальнее смотрит вокруг себя, но он делает не только это: он ходит, рвет цветы, вдыхает новые ароматы, быть может, фотографирует или купается в озере — сло¬вом, “общается с природой”.
Его живое чувство интереса к ней в дан¬ный момент — это чувство успешно удовлет¬воряемой потребности в желанных пережи¬ваниях.
Входящая в “механизм” каждого лично¬стного интереса потребность в переживани¬ях определяет и своеобразную его экспансивность. Обычная потребность часто “скромна” и консервативна. Многие люди привыкают к определенной пище, к опреде¬ленной одежде, к определенной домашней обстановке и не хотят в них ничего менять. Ими (людьми) руководит чистая потреб¬ность. Но если у кого-либо сформировался “гастрономический интерес” или интерес к нарядам, к меблировке квартиры — переме¬нам не будет конца, и сфера включаемых в состав интереса объектов станет с каждым днем все расширяться: без новизны нет сильных переживаний. Часто говорят о ненасыщаемости интереса как об особенности, отличающей его от потребности; но что сле¬дует понимать под “ненасыщаемостью”? На время можно насытить и интерес. Насытить же раз и навсегда нельзя не только интерес, но и настоящую потребность, и притом не только “духовную”, но даже и физиологиче¬скую. Интерес ненасыщаем в том смысле, что “ему все мало”, он должен захватывать все новый и новый круг объектов или посто¬янно открывать новое в старом. Соответст¬венно интерес и более активен по сравнению с рядом других потребностей.
У людей существует потребность в ког¬нитивной гармонии, в ясности представле¬ний. Проблемность всегда мучительна, и не одни Эйнштейны стремятся к “бегству от удивления”. Но для последних важно не просто “убежать от удивления”, но постоян¬но убегать от него. Здесь только один путь: талант находит в жизни все новое и новое удивительное.
Все сказано на свете.
Не сказанного нет.
Но вечно людям светит не сказанного свет.
(Н. Матвеева)
Потребность чаще всего удовлетворяется результатом, интересу важен процесс. Если же про некоторые “духовные”потребности можно сказать то же самое (в смысле их направленности на процесс), это означает только, что между ними и интересами лич¬ности никакой разницы нет, что они и есть такой вид потребностей, специальное назва¬ние для которых — интересы.
Таково наше понимание проблемы инте¬ресов. Однако всякая теоретическая концеп¬ция имеет тем большее значение, чем луч¬ше она позволяет овладеть явлением, под¬сказывая новые подходы для его эмпириче¬ского изучения.
Далее мы как раз и покажем, каким об¬разом наша трактовка интересов связана с решением тех вопросов, которые были поставлены здесь. Это, однако, целесообразнее сделать после того, как мы рассмотрим два других тесно связанных с интересами личности
феномена — мечты и воспоминания.
3. Мечты
Текучесть и многозначность явлений, обозначаемых понятием “мечта”, во многом аналогична явлениям интереса. Подобно то¬му как интересом порой называют простую заинтересованность в чем-либо как в средст¬ве достижения определенной цели, так и меч¬той нередко именуют одно лишь сильное же¬лание. Интерес в смысле заинтересованности еще не является непосредственным интере¬сом, но может перерасти в него. Равным об¬разом страстное желание нередко рождает мечту в более полном и строгом значении это¬го слова.
Этим, однако, аналогия далеко не исчер¬пывается. Как и чувство интереса, процесс мечтания может быть и проявлением особого механизма в личности, ее склонности, и чисто ситуативной реакцией на внешнее воздейст¬вие. Наконец, как мы увидим далее, мечту тоже можно разделить на два разных вида, один из которых легко ассоциируется с про¬цессуальными, а другой — с процессуально-целевыми интересами.
Мечты следует отличать от грез. Но дело не в том, что мечта осуществима, а греза — нет, как иногда думают. Дело в степени их осознанности в связи с ведущими программами личности. Нам представляется во многом удачной мысль французского психолога М. Гарсии-Барросо1, что мечты и бессозна¬тельные фантазии находятся на двух проти¬воположных полюсах по отношению к актив¬ности Я: они соответствуют одобряемому и неодобряемому желанию. В его формулиров¬ке следовало бы, однако, заменить “неодобряемое желание” “несанкционированным”, то есть не оцененным личностью всесторон¬не, не сопоставленным с другими ее стремле¬ниями.
Настоящая мечта, во-первых, всегда про¬является в работе воображения, рождающего образы желаемого будущего; во-вторых, име¬ет яркую эмоциональную окраску; в-треть¬их, осознанна. И, наконец, в-четвертых, проч¬но закреплена в личности. Если мы с таки¬ми предварительными критериями подойдем к проблеме мечты, то прежде всего должны будем констатировать, что в отличие от проб¬лемы интереса она разрабатывалась в психо¬логической литературе чрезвычайно слабо. Старым зарубежным авторам вообще бы¬ло свойственно пренебрежительное отноше¬ние к мечте. Известный французский психо¬лог Т. Рибо, например, смотрел на нее как на своего рода пустоцвет, появляющийся на “древе” творческого воображения, когда оно “загнивает” вследствие “бессилия воли” субъекта. Мечта, по его мнению, удел сенти
1 М. Garcia-Barroso. Quelques remarques sur les reveries, les reves fantasmes inconscients.— “Revue franchise de psych analyse”, 35(2—3), 1971.
ментальных. “Действительно страстные лю¬ди не бывают мечтателями” 1.
В современной англо-американской и от¬части французской психологической литера¬туре отдельных статей, посвященных мечте, можно найти немало, но большинство из них касается частных вопросов, главным образом связи содержания мечтаний с социальным статусом личности. В тех же работах, где за¬трагивается сущность и функции мечты, трактовка ее дается с психоаналитических или бихевиористских позиций. Об общих мо¬ментах в трактовке мечты психоаналитика¬ми и бихевиористами мы напишем немного позднее. Дополнительные же “привнесения” в ее концепцию со стороны каждого отдель¬ного автора освещать здесь неуместно. Ска¬жем только, что советскому читателю они могут показаться дикими. Такова, например, точка зрения Анны Фрейд, пытающейся вы¬вести многие мечты из подавленной... “по¬требности в мастурбации”2.
Взгляд отечественных авторов на мечту отличается прежде всего ярко выраженной положительной ее оценкой.
Исключительно большое значение мечты в стимуляции человеческой активности было подчеркнуто В. И. Лениным3, и ленинская оценка мечты стала основополагающей для
1 Т. Рибо. О страстях, стр. 15; си. тамщ Т. Рибо. Творческое воображение. Спб., 1901.
2 A. Freud. Indications for Childanalysla. t; 1969, p. 93—99.
3 См. В. И. Ленин. Полы. собр. co% t, * стр. 171—173.
советских психологов. Она была развита в ряде работ, посвященных проблеме вообра¬жения (А. Я. Дубецкий, А. В. Петровский, М. Б. Беркинблит), где высказаны отдель¬ные интересные замечания о мечте. Однако специально ей не посвящено ни одного мо¬нографического исследования.
Недостаточная разработка проблемы ме¬чты побудила нас, прежде чем анализировать ее в специально интересующем нас плане, провести сначала общее ее изучение. Опи¬шем следующее эмпирическое изыскание, ре¬зультаты которого интересны с точки зрения обозначения основных контуров возможного варианта теории мечты. Объектом этого изы¬скания стали студенты I и II курсов Симфе¬ропольского университета (всего около 200 человек). Им были заданы вопросы, сформу¬лированные так, чтобы ответы на них могли раскрыть процесс становления мечты и под¬твердить, дополнить или опровергнуть посте¬пенно сложившиеся у нас взгляды на нее. Во¬просы эти были следующие: “О чем Вы преи¬мущественно мечтали в детстве, начиная с того времени, с которого Вы хорошо помните свои мечты? Не помните ли Вы, при каких обстоятельствах у Вас эти мечты впервые возникли? Что чаще всего побуждало Вас мечтать в дальнейшем? Как протекал сам процесс мечтания? (Опишите его как можно подробнее и конкретнее.) Какие эмоции Вы чаще всего испытывали в процессе мечта¬ния? Не можете ли сказать, как влияли Ва¬ши, мечты на восприятие окружающего, на отношение к разным явлениям жизни, на поведение? Как сказались Ваши мечты на фор¬мировании Вашего характера, на выборе про¬фессии? Как Вы считаете, были ли какие-ли¬бо внешние обстоятельства, систематически побуждавшие Вашу мечту развиваться в оп¬ределенном направлении, или, однажды воз¬никнув под влиянием внешних причин, меч¬та в дальнейшем развивалась “сама собой”? Считаете ли Вы себя натурой действенной или мечтательной?”
После получения нами студенческих ра¬бот и их предварительного анализа с каждым из опрашиваемых проводилась дополнитель¬ная беседа наедине с целью уточнения сооб¬щенных им фактов.
В план проведения исследования входило также сопоставление данных о мечтах сту¬дентов с типом их общей эмоциональной на¬правленности (ОЭН). Тот или иной тип ОЭН мы приписывали студенту в зависимости от переживания, на которое он указывал как на наиболее желанное, работая с тест-анкетой, приведенной в § 4 главы I1. Это тестирова¬ние специально проводилось задолго (более чем за полгода) до изучения мечты и никак в сознании испытуемых с последним не свя¬зывалось.
1 Вопросу о реальном значении выявляемых таким путем типов ОЭН будет посвящена Ш гла¬ва настоящей работы. Здесь же читателю пока достаточно общего представления, что за раз¬личием наших “анкетных типов” по большей ча¬сти стоят какие-то определенные действительные различия наших студентов по их эмоциональной направленности.
Полученные нами в результате всех описанных процедур материалы помогли в значительной мере представить процесс воз¬никновения мечты, ее динамику, проанали¬зировать ее специфическую роль в формиро¬вании личности. Интересно рассмотреть на¬ши данные в сопоставлении с некоторыми теориями, упомянутыми в начале параграфа.
Зарубежные, главным образом психоана¬литические, концепции мечты ставят послед¬нюю в тесную связь с фрустрацией. Мечта, фантазирование рассматриваются как свое¬образный способ разрядки нестерпимого эмо¬ционального напряжения. Т. Шибутани, на¬пример, пишет по этому поводу: “...чаще все¬го мечтания выполняют функции компенса¬ции. Они способствуют поддержанию слабых надежд, смягчению чувства неполноценности или уменьшению каких-то действительных обид” 1.
Данные нашего исследования свидетель¬ствуют о том, что подобный взгляд на мечту имеет свои резоны. Действительно, зафикси¬ровано, что примерно в 70% случаев, когда наши испытуемые могли припомнить, при каких обстоятельствах у них впервые воз¬никла мечта, они называли ту или иную фрустрирующую ситуацию. И все же точка зрения, сформулированная Т. Шибутани, ка¬жется нам односторонней. Во-первых, суще¬ствует довольно значительный процент слу¬чаев (30%), когда мечта впервые появляется
1 Т. Шибутани. Социальная психология. М., 1969, стр. 75.
у школьника не в результате фрустрации, а, напротив, как реакция на успех, одобрение, на захватывающее зрелище и т. д. Во-вторых, и это главное, функция мечты не остается неизменной. Вопреки мнению Т. Шибутани, мечта не является чем-то вроде пилюль от го¬ловной боли, от приема которых школьники сразу отказываются, как только боль про¬шла. Возникшая даже под влиянием фруст¬рации, мечта продолжает “жить” в сознании ученика и после того, как первоначально по¬родившие ее причины исчезли. Так дело обстояло у 80% наших исследуемых. Явившись сначала способом заглушить душевную боль, обиду, мечта с течением времени нередко превращается в средство “насыщения” лич¬ности желанными переживаниями. Не слу¬чайно многие студенты упоминают, что впо¬следствии они начинали чаще всего мечтать, оказавшись в одиночестве, на скучном уроке или дома, то есть в состоянии известного эмо¬ционального голодания. Динамика мечты, следовательно, состоит в том, что, будучи первоначально простой реакцией на сильно возбуждающую (чаще всего травмирующую) внешнюю ситуацию, она затем нередко становится внутренней потребностью личности. Это не значит, что такая мечта не зависит, от внешних условий жизни человека. Но ес¬ли раньше она возникала при переизбытке эмоций, то теперь она появляется также при их недостатке. Более того, мечта сама стано¬вится как бы своеобразным эмоциональным переживанием, без которого школьник (да и взрослый молодой человек) жить уже не может. “Мне иногда кажется, что я всегда меч¬таю, — пишет студентка Татьяна К.— Если не мечтать, то совсем не интересно жить”. Такое высказывание типично.
С этой внутренней динамичностью мечты, очевидно, связана и динамичность ее влия¬ния на поведение человека. Зарубежные ис¬следователи подчеркивают преимущественно замещающую функцию мечты (способ уйти от реального действия, связанного со слиш¬ком большим риском или трудом). Посредст¬вом мечты люди, так сказать, “спускают па¬ры” своих излишне горячих стремлений. Экс¬периментально было доказано, например, уменьшение реальной агрессивности челове¬ка после “агрессивных” мечтаний1, Подоб¬ные взгляды являются следствием метафизи¬ческого подхода к оценке мечты, неспособно¬сти рассмотреть явление во всей его противо¬речивости. В действительности все обстоит сложнее. Мечтание, фантазирование иногда помогают человеку отступить от цели, заме¬няя реальное действие воображаемым, но в то же время они же мешают “уйти” от цели совсем, забыть о ней, ибо в процессе мечта¬ния всегда “проектируются цели”, создаются внутренние модели “потребного будущего”, которые обладают большой побуждающей силой.
В наших исследованиях 9 из 37 юношей рассказали о том, как они в свои школьные годы при конфликте с более сильными или
1 S. Feshback. The drive-reducting function of fantasy behaviour.— “Journal of Abnormal and Social Psychology”, 1955, N 3.
более смелыми сверстниками “отступали в мечту”. Получалось, что сладость действи¬тельной победы они заменяли сладостью по¬беды воображаемой. Но в то же время семеро из этих девяти в той же мечте “спроектиро¬вали” цели и способы избавления от своей физической и моральной слабости при помо¬щи спорта. И в дальнейшем их мечтания-игры были одновременно и наслаждением и побуждением к действию, к преодолению своей лени и малодушия.
Положительную, побуждающую силу ме¬чты в рассматриваемом исследовании отме¬тили 90% опрашиваемых. Любопытны отве¬ты студентов на последний вопрос анкеты: считают ли они себя натурой действенной или мечтательной? Несмотря на “провоциру¬ющий” характер вопроса (он как бы заранее предопределяет противопоставление мечты и действия), многие отвечающие прямо или косвенно отвергали такое противопоставле¬ние. Так, уже знакомая нам Татьяна К., ко¬торой кажется, что она “всегда мечтает”, да¬ла следующий ответ: “Мне трудно ответить на этот вопрос. Мне кажется, я одинаково мечтательная и действенная натура”, — и привела факты, свидетельствующие о спра¬ведливости этой самооценки.
Таким образом, функции мечты, рассмот¬ренные в субъективном и объективной ас¬пектах, оказываются диалектически измен¬чивыми. Мечтание может и ослаблять внут¬реннее эмоциональное напряжение личности, и создавать его. Оно как бы помогает челове¬ку легче перенести свое отступление от цели и в то же время закрепляет в его созна¬нии эту цель. Мечтая, субъект сплошь и ря¬дом стремится к одному — доставить себе удовольствие. Но объективно это мечтание всегда так или иначе сказывается на его по¬ведении, на его восприятии жизненных яв¬лений.
Значение компенсаторной, насыщающей (эмоциями) и побуждающей функций мечты-процесса трудно переоценить. Но только ими дело не ограничивается. Анализ ретроспек¬тивных отчетов студентов об их мечтах поз¬воляет утверждать, что параллельно и в тес¬ной связи с компенсаторной функцией меч¬ты, при помощи ее осуществляется еще один важнейший процесс — процесс переработки и сложной, подчас неожиданной психичес¬кой ассимиляции тех внешних воздействий, которые привели к фрустрации.
Закономерность формирования личности далеко не всегда можно предугадать, руко¬водствуясь только “здравым смыслом”. В ча¬стности, иногда получается так, что антипе¬дагогическое по своей сути воздействие на личность не только не “портит” ее, но, на¬против, способствует выработке ценных чело¬веческих качеств. Случаи, когда конечный эффект внешнего воздействия оказывается противоположным характеру этого воздейст¬вия, мы назвали негативной ассимиляцией, противопоставив ее ассимиляции позитивной1. Очевидно, именно мечта является тем
1 См. Б. И. Додонов. “Здравый смысл” и нау¬ка о воспитании.— “Советская педагогика”, 1968, № 1.
специфическим психологическим “механиз¬мом”, который делает возможным такую не¬гативную ассимиляцию личностью отрица¬тельных факторов действительности.
Для иллюстрации этого “механизма” при¬ведем отрывки из работы студентки матема¬тического факультета нашего университета Марины С. Девушка с детских лет мечтала стать учительницей. Она пишет: “Как заро¬дилась у меня эта мечта? Случилось это так... Не виделась я со своими родителями три го¬да, и вот они приехали. Через неделю после приезда — у мамы день рождения. И в этот день я получила от учительницы замечание. Так как оно не первое, она вызывает маму в школу. Я прошу подождать хоть день, объяс¬няю причину. Но наша строгая “классная дама” остается непреклонной. И я вспоми¬наю все ее ошибки, она мне кажется самым неприятным, самым черствым и жестоким че¬ловеком. Я в отчаянии, что не могу переубе¬дить ее. Я говорю: “Вы поступили несправед¬ливо, когда-нибудь я вам это докажу”. Как-то получилось, что это маленькое событие стало не только основой моей мечты, но и ре¬шило дальнейшую мою жизнь. Я стала меч¬тать... Я мечтала о школе, в которой будут только такие учителя, которые умеют понять чувства ребят, будут для них близкими, до¬рогими. И сама мечтала стать самой лучшей среди учителей. Я мечтала о том, как буду любима детьми, как буду отдавать им все, а они будут ценить меня за это. О том, как смо¬гу заменить кому-то мать... Мне было инте¬ресно мечтать. Мои мечты что-то меняли мне, в моем характере, в отношении к жи¬зни”.
Определенный по нашей методике тип об¬щей эмоциональной направленности Мари¬ны С. — альтруистический; девушка хорошо проявила себя в общественной работе с деть¬ми, посещает специальный педагогический факультатив. Все это позволяет отнестись к ее высказываниям с достаточным доверием.
Среди полученных материалов мы насчи¬тали 27 случаев такого рода негативной ас¬симиляции отрицательных примеров поведе¬ния, осуществленной через “механизм” меч¬тания.
Разумеется, мечта служит своеобразным “механизмом” переработки и усвоения внеш¬них воздействий не только в момент своего возникновения, но и в дальнейшем. По сло¬вам студента Леонида З., он “воспринимал и оценивал жизненные явления через призму своих мечтаний”. Такое же восприятие дей¬ствительности через “призму мечтаний” мы наблюдаем и в приведенном выше отрывке из работы Марины С. Под влиянием мечты у девушки повысилось чувство ответственно¬сти за судьбу других людей.
Как видно из работ студентов, в детском и подростковом возрасте предмет желаний часто бывает настолько нереальным, что его неосуществимость осознают даже сами меч¬татели. Такие мечты мы называем мечтами-играми. Чаще всего дети и подростки прибе¬гают к таким мечтам ради самоутешения или “самоуслаждения”. Эти мечты следует отли¬чать от более рациональной их формы — мечты-плана. В современной советской психологии закрепилось резкое противопоставление обеих форм. “Здоровую, действенную, обще¬ственно направленную мечту, которая под¬нимает человека на борьбу, вдохновляет на труд, — чихаем мы в одном учебнике психо¬логии, — нельзя смешивать с пустой, бесплод¬ной, необоснованной мечтательностью... рас¬слабляющей человека, заменяющей ему жизнь в реальном мире жизнью в воображе¬нии, фантазии, в мире грез, которые никогда не найдут своего воплощения в действитель¬ности” 1. С этой оценкой мечты-плана и меч¬ты-игры нельзя не согласиться, когда речь идет о взрослой, уже сформировавшейся лич¬ности. Однако, очевидно, было бы неверным ее абсолютизировать. Возможно, что в юно¬шеском, подростковом, а тем более в младшем школьном возрасте такое мечтание-фантази¬рование, подобно игре и сказке, является не только неизбежным, но и необходимым эле¬ментом душевной жизни развивающейся лич¬ности. Согласно ретроспективным отчетам наших студентов, почти каждый из них про¬шел через эту стадию наивного мечтательства. При этом в 50% случаев отмечен посте¬пенный переход от мечты-игры к мечте-пла¬ну. Однако у 10% исследуемых такого пе¬рехода явно не произошло, детская форма наивной мечтательности закрепилась и в ка¬кой-то степени стала отгораживать их от дей¬ствительности. “Я — типичный Манилов”, — откровенно написал о себе один студент. Учи-
1“Психология”. М., 1956, Стр. 845.
тывая тот большой “удельный вес”, который имеют в душевной жизни становящегося че¬ловека такие мечты-игры, педагоги и психо¬логи должны, во-первых, научиться исполь¬зовать их для более эффективного управле¬ния поведением и нравственным формирова¬нием личности, и, во-вторых, овладеть мастерством своевременного перевода мечта¬ний из одной формы в другую.
Вполне очевидно, что к мечтам подростка, юноши и зрелого человека нельзя подходить с одной и той же меркой. Оценивая мечты, мы обычно фиксируем свое внимание на це¬пях, которые в них представлены. Высказы¬вая мнение о мечтах ребенка, надо, очевид¬но, прежде всего принимать в расчет не столько их целевую направленность, сколько “проектируемые” в них отношения к окру¬жающему. Когда первоклассник наслаждает¬ся мечтой о том, как он изобретет лекарство, которое избавляет от всех болезней, то это хорошая мечта, несмотря на весь ее наивно-фантастический характер.
Чтобы получить представление об объек¬тивной значимости такого рода мечтаний, мы и сопоставили (там, где это было возможно) наивные или фантастические мечты наших студентов в детстве с типом их сегодняшней общей эмоциональной направленности. Ока¬залось, что более чем в половине всех случа¬ев между ними обнаружилось полное соот¬ветствие. Такое совпадение мы сможем по-настоящему оценить, если примем во внима¬ние, что все наши исследуемые распредели¬лись в основном по 9 типовым категориям.
Поэтому случайное совпадение типа направ¬ленности студента и его преимущественных мечтаний в детские годы могло произойти примерно у 10—12% наблюдаемых. Факти¬чески же это математическое ожидание пре¬вышено почти в пять раз! Ясно, что здесь имеется закономерная связь. Для объясне¬ния этой связи могут быть выдвинуты два суждения. Можно предположить, что сегод¬няшний тип общей эмоциональной направ¬ленности студента был присущ ему уже в детские годы, он-то и влиял на формировав¬шуюся мечту. С другой стороны, не исключе¬на возможность, что определенные устремле¬ния школьника, повторяясь с небольшими ва¬риациями изо дня в день, сами в значитель¬ной степени сформировали его тип. Не слу¬чайно многие люди помнят свои детские меч¬ты гораздо лучше других важных внешних событий.
Какое же из высказанных предположений является правильным? Мы думаем, что воз¬можно и то, и другое. Мечта, безусловно, должна выявлять сложившуюся направлен¬ность человека, но она же, очевидно, нередко служит и тем “психологическим механиз¬мом”, посредством которого внешние воздей¬ствия эту направленность формируют.
Надо предполагать, что чем младше меч¬тающий ребенок, тем чаще его мечтание не столько выражает его направленность (она еще не успела сформироваться), сколько “со¬зидает” ее. Впрочем, формирующую функ¬цию мечты нельзя сбрасывать со счета и по отношению к лицам более старшего возраста. Значение мечты, следовательно, не огра¬ничивается тем, что она утешает или “услаж¬дает” ребенка, подростка или юношу. Оно не ограничивается и тем, что мечта, в общем, побуждает его настойчивее стремиться к цели.
По нашему мнению, еще более важное значение мечтаний молодых людей состоит в том, что в них “проектируется” их будущее отношение к миру. Происходит это чаще все¬го не прямо, а в форме многочисленных вооб¬ражаемых ситуаций, в которых эти отноше¬ния переживаются и реализуются, в тех вооб¬ражаемых ролях, которые личность разы¬грывает в своей мечте. Законность такого предположения становится вполне очевид¬ной в свете данных советского психолога Р. Г. Натадзе о возможности выработки фик¬сированной установки на основе воображения. Такая установка отличается широко иррадиированным, целостно-личностным ха¬рактером и, по мнению Р. Г. Натадзе, “осо¬бенно легко возникает... в детском возра¬сте” 1.
Таким образом, мечта — это важнейший элемент нашей духовной жизни и важней¬ший механизм формирования нашей лично¬сти.
Очевидно, особенно важна роль мечты в детском и юношеском возрасте, хотя для лю¬дей творческого склада она, несомненно, со¬храняет свое большое значение на протяже-
' См. Р. Г. Натадае. Воображение как фактор поведения. Тбилиси, 1972, стр. 289.
нии всей их жизни. Как писал А. Франс: “Есть великая мудрость в том, чтобы сохра¬нить склонность к мечтанию. Мечты придают миру интерес и смысл”.
4. Воспоминания
Проблема “воспоминания и личность” да¬леко не нова; истоки ее мы находим уже у Платона и Аристотеля. После выделения пси¬хологии в самостоятельную науку увеличил¬ся и поток работ, так или иначе касающихся этой проблемы1. При всем том, однако, за¬дача исследования воспоминаний пока еще недостаточно выкристаллизовалась из более широкой проблемы “память и личность”. В употреблении самого термина “воспомина¬ние”, как отмечал П. П. Блонский, долгое время допускался “ряд ошибок, смешений и путаниц”2. Кроме того, по ряду причин фе¬номен воспоминания оказался в центре вни¬мания главным образом у представителей идеалистических направлений в психологии, в частности у фрейдистов. Последние, с од¬ной стороны, спекулятивно конструировали свои теории личности, в которых важнейшая роль отводилась мифологическим “родовым воспоминаниям” и вытесненным “за порог сознания” травмирующим воспоминаниям
1 Обзор публикаций см. в кн.: М. С. Ровоаин. Философские проблемы теории памяти. М., 1986.
2 См. П. П. Блонский. Избранные психологи¬ческие произведения. М., 1964, стр. 534.
раннего детства, с другой, разрабатывали специальные “методы” выявления последних путем психоанализа.
Здесь нет ни возможности, ни необходи¬мости доказывать сомнительность фрейдист¬ских интерпретаций проблемы воспоминания, это хорошо сделано другими авторами (Г. Уэллс, Ф. В. Бассин). Глубокому крити¬ческому анализу подверглись и более “тон¬кие” теории воспоминаний буржуазных пси¬хологов, в частности теории Штерна и Гальбвакса (А. А. Смирнов, С. Л. Рубинштейн). Однако и до сих пор в позитивном плане всем этим теориям мы можем противопоста¬вить не много конкретных исследований, хо¬тя именно советская психология в целом внесла наиболее ценный вклад в разработку общей теории памяти (П. П. Блонский, А. А. Смирнов, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, Л. В. Занков и другие). Дело в том, что пер¬воочередной задачей для молодой советской психологической науки была задача пере¬смотра самого понимания памяти в свете ле¬нинской теории отражения и трактовки пси¬хики как деятельности; разрабатывался со¬вершенно новый, конкретный подход к по¬знанию закономерностей запоминания и вос¬произведения материала. В этих условиях более узкая и порядком “скомпрометирован¬ная” проблема роли воспоминаний в жизни личности, к тому же трудно поддающаяся экспериментальному исследованию, не могла временно не отойти на второй план.
Правда, в 30-х годах за исследование про¬блемы воспоминаний взялся П. П. Блонский. Но его исследование пошло в мало интерес¬ном направлении, ибо он не смог правильно определить сущность воспоминаний, полагая, что главная их особенность состоит в их не¬произвольности1. Много позднее воспомина¬ния стали объектом теоретического анализа С. Л. Рубинштейна, который проник в их суть гораздо глубже. Он охарактеризовал воспоминания не просто иначе, чем Блонский, а принципиально иначе. Блонский пытался усмотреть специфику воспоминаний в способе их актуализации, Рубинштейн — в их особой связи с прошлым и настоящим личности. По мнению последнего, “воспоми¬нание — это представление, отнесенное к бо¬лее или менее точно определенному моменту в истории нашей жизни”2. Такая трактовка помогает осознать ту особую роль, которую играют воспоминания в нашей жизни по сравнению с другими формами отражения опыта. “Эта сторона памяти, — пишет о них С. Л. Рубинштейн, — неразрывно связана со всем процессом формирования личности... Это историческая память, в которой вы¬ражается единство нашего личного созна¬ния. Это специфическая человеческая па¬мять” 3.
С точкой зрения С. Л. Рубинштейна на воспоминания надо полностью согласиться. Подчеркнем только, что воспоминание, как
1 См. П. П. Блонский. Избранные психологи¬ческие произведения, стр. 534.
2 С. Л. Рубинштейн, Основы общей психоло¬гии, стр. 306.
3 Там же.
правило, это не бесстрастное отдельное пред¬ставление, а цепь образов минувшего, как бы проникнутых определенным “страстным” от¬ношением к нему. Это — эмоционально окра¬шенное воспроизведение в памяти человека событий его жизни, которые имеют для него большую или меньшую личностную значи¬мость.
Важной характерной чертой воспомина¬ний является и то, что они как бы сближают прошедшее с настоящим, создавая своеоб¬разную эмоциональную стереоскопичность, глубинность восприятия действительности.
“Ощущение” того, что “минувшее меня объемлет живо” (А. С. Пушкин), — важней¬шая специфическая особенность всякого ис¬тинного воспоминания, резко отличающая эту форму воспроизведения от всех других форм.
По своим характеристикам воспоминания могут быть крайне разнообразны: воспоми¬нания произвольные и непроизвольные, при¬ятные и неприятные, желанные и нежелан¬ные, эпизодические и систематические; вос¬поминания человека наедине с самим собой и коллективные; воспоминания с преоблада¬нием образного или смыслового содержания; воспоминания-воспроизведения и воспомина¬ния-узнавания; воспоминания с доминирова¬нием осознанных или неосознанных ассоциа¬ций.
Из всевозможных воспоминаний мы рас¬смотрим здесь только те, к которым человек произвольно и систематически возвращается на протяжении своей жизни. Это воспоминания, которые стали ценностью для личности. Порой они столь дороги для человека, что поэт Ф. И. Тютчев, например, писал о их воз¬можной утрате как о самой тяжелой для не¬го потере.
Какую же субъективную и объектив¬ную роль играют такие воспоминания в жиз¬ни человека? Иногда полагают, что воспоми¬нания — сомнительная привилегия тех, у ко¬го все уже позади. Воспоминания, якобы по¬гружая человека в его прошлое, уводят его от борьбы за будущее. Но это неверная точка зрения. Конечно, крайности бывают во всем, бывают поэтому и “издержки воспомина¬ний”. Однако в целом воспоминания не толь¬ко не препятствуют борьбе за будущее, на¬против, именно они часто дают человеку си¬лы для такой борьбы.
Чтобы понять, почему это так, подумаем сначала: а что, собственно, человеку бывает дорого в его воспоминаниях?
На первый взгляд может показаться, что вопрос этот — чисто риторического порядка. Ну, ясно же, человеку дорого все то, о чем он вспоминает: люди, природа, события. На са¬мом деле это далеко не всегда так. Иной раз человек с удовольствием вспоминает о собы¬тиях, повторения которых он отнюдь бы не желал. Так, участники Великой Отечествен¬ной войны не без удовольствия вспоминают боевые эпизоды. Но разве они хотели бы, что¬бы война повторилась? Конечно же нет. В чем же тогда дело?
К. С. Станиславский считал, что все дело во временной дистанции; время поэтизирует воспоминания1. Однако есть немало событий, не таких уж и тяжелых, о которых мы тем не менее вспоминать очень не любим. Поэтиза¬ция, следовательно, носит избирательный ха¬рактер и, значит, “виновато” в ней не одно) только время. Если вдумчиво проанализиро¬вать наиболее притягательные для нас воспо¬минания, то можно увидеть, что они привле¬кают нас не столько отражающимся в них “голым содержанием”, сколько его психоло¬гическим, личностным смыслом.
Бывший солдат-фронтовик с удовольстви¬ем вспоминает о боевых днях своей молодо¬сти не из-за любви к военной “романтике”, а из-за пережитых в то трудное время своих отношений к миру: ведь именно тогда он осо¬бенно остро прочувствовал свою любовь к Ро¬дине, узнал настоящую цену дружбе, скреп¬ленной кровью, понял, чего стоит он сам. И сейчас, оживляя в своей памяти прошлое, он делает это главным образом ради того, чтобы снова и снова испытать эти дорогие для него отношения к миру. Сам он может этого не осознавать, но фактически вся притяга¬тельность воспоминаний как раз в этом — в живом воспроизведении, воссоздании прежде пережитых отношений, в переносе их из прошлого в настоящее и проецировании в бу¬дущее. Не случайно воспоминания часто пе¬реходят в мечты. Не случайно люди нередко обращаются к воспоминаниям тогда, когда настоящее и будущее кажутся им беспро-
1 См. К. С. Станиславский. Работа актера над собой. М., 1938, стр. 349.
светными. Вспомним Корчагина-Островского в самые тяжелые для него дни жизни, когда он, слепнущий, готов покончить с собой, не в силах вырваться из железного кольца не¬умолимой судьбы. Именно тогда он застав¬ляет себя вспомнить, “как под Новоград-Во¬лынском семнадцать раз в день в атаку ходи¬ли и взяли-таки наперекор всему”. И, вспом¬нив, говорит себе: “Спрячь револьвер и ни¬кому никогда об этом не рассказывай. Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой. Сделай её полезной”.
Таким образом, воспоминания, которые мы здесь анализируем, не расслабляют, не старят, а цементируют личность. Важнейшая объективная функция таких воспоминаний, повторяем, состоит в том, что при их помощи происходит проецирование отношений, пере¬житых человеком в прошлом, на его будущее. А раз так, то воспоминания-ценности, как ни парадоксально это может показаться, явля¬ются, по существу, одним из важных факто¬ров, конституирующих направленность личности.
Отмеченная выше объективная функция воспоминаний — закрепление отношений, пе¬режитых в прошлом, и перенос их в буду¬щее — чаще всего осуществляется помимо со¬знательных намерений человека. Непосредст¬венным же побуждением к воспоминаниям является в большинстве случаев доставляе¬мое ими удовольствие1. “Удивительно... на-
1 Бывают, разумеется, и тяжелые, мучитель¬ные воспоминания, но их рассматривать как вос¬поминания-ценности нельзя.
слаждаюсь воспоминаниями не меньше, ино¬гда больше, чем наслаждался действительно¬стью”, — читаем в дневнике Л. Н. Толстого запись от 6 июня 1905 года.
Воспоминания, таким образом, подобно мечтам и интересам личности, могут высту¬пать в качестве специальной формы удовлет¬ворения потребности человека в желанных переживаниях.
Анализируя роль воспоминаний в жизни молодых людей, мы, как и при анализе проб¬лемы мечты, провели серию экспериментов. Всего опросом было охвачено около 150 сту¬дентов и 60 учащихся 8—10 классов. Нас прежде всего интересовало:
1. Какое место, по мнению юношей и де¬вушек, занимают в их жизни воспоминания?
2. В какой связи воспоминания молодых лю¬дей находятся с их мечтами и интересами?
3. Существует ли связь между характером воспоминаний человека и его эмоциональной направленностью?
Метод исследования был примерно таким же, как и при анализе мечты. Использова¬лись письменные рассказы опрашиваемых о себе, как анонимные, так и подписанные. Проводилось дополнительное контрольное интервьюирование. Ответы студентов сопостав¬лялись с типом их ОЭН и показателями экстраверсии — интроверсии по Г. Айзенку 1.
1 Экстраверсия и интроверсия — свойства лич¬ности, противоположные друг другу. Экстраверт непосредственно откликается на внешние впечат¬ления. Они в большей степени, чем образы пред¬ставления, памяти и воображения, определяют его переживания, действия и реакции. У интро¬верта переживания, действия и реакции в боль¬шей степени опосредованы событиями внутреннего мира. Для определения степени экстравертирован-ности или интровертированности личности ан¬глийский психолог Г. Айзенк разработал специ¬альный тест.
Рассмотрим некоторые результаты иссле¬дования.
Прежде всего следует заметить, что его данные опровергают бытующее представле¬ние, будто к воспоминаниям склонны лишь люди пожилого возраста. На самом деле “ус¬лаждать” себя воспроизведением приятных событий прошлого любят уже многие учени¬ки и студенты. Вот характерные для них вы¬сказывания: “Я очень люблю проводить вре¬мя, предаваясь воспоминаниям. Иногда я мо¬гу просидеть так часами, особенно если люди и окружающая обстановка соответствуют мо¬ему настроению”. “Люблю вспоминать о про¬житом, мне это доставляет большое наслаж¬дение”. “Должен человек вспоминать! Ведь не обращаясь к прошлому, он обворовывает себя”.
Большинство старшеклассников и студен¬тов “тратят” на воспоминания 5—6 часов в неделю. Но некоторые из них бывают погру¬жены в воспоминания по нескольку часов в день, причем любовь к воспоминаниям хоро¬шо коррелирует с интроверсией, определен¬ной по тесту Айзенка.
Наше предположение о том, что непосред¬ственно воспоминания чаще всего служат для удовлетворения потребности людей в
положительных эмоциях, подтверждается тем, что, судя по сообщениям наших иссле¬дуемых, они к воспоминаниям обычно обра¬щаются в минуты скуки или плохого настро¬ения: “Я предаюсь воспоминаниям, когда я одна или не в настроении. Осень, зиму, весну живу воспоминаниями. Летом почти ничего не вспоминается, потому что летом мне не бывает скучно”. Очень многие студенты при этом отмечают, что воспоминания у них ча¬сто исподволь переходят в мечту.
Таковы некоторые наиболее типичные данные, характеризующие обращение к вос¬поминаниям девушек и юношей старшего школьного и студенческого возрастов. На фо¬не этих данных особенно интересно прове¬рить высказанное нами в предыдущей части работы утверждение, что воспоминания-цен¬ности выражают и закрепляют у индивида направленность его личности. В качестве ин¬дикатора связи воспоминаний с направлен¬ностью личности мы, как и в случае с мечта¬ми, взяли лишь один показатель: соответст¬вие описаний студентами своих излюблен¬ных воспоминаний типу их ОЭН. Последний опять-таки устанавливался не ранее чем за полгода до сбора материала о воспоминани¬ях. Оценка соответствия воспоминаний типу ОЭН устанавливалась двумя путями: 1) для двух наиболее многочисленных групп студен¬тов, принадлежавших к коммуникативному и праксическому типам ОЭН, — путем подсчета “моментов коммуникативности” в воспомина¬ниях той и другой группы; 2) для этих же и других групп с помощью метода независимых экспертов. У нас было два состава экс¬пертов по 5 человек каждый. Первый состав экспертов работал следующим образом. Каж¬дый из них получал описания воспоминаний студентов, разложенные до типам ОЭН по¬следних. Эксперту нужно было “угадать” этот тип по преобладающему характеру объ¬единенных таким образом студенческих ра¬бот. Эксперты другого состава, имея дело с тем же материалом, действовали иначе. Они не получали никакой предварительной ин¬формации о типах ОЭН, а просто должны бы¬ли выделить в каждой “стопке” воспомина¬ний такое, которое казалось им наиболее ти¬пичным для нее. Мы “изобрели” этот прием вместо обычного выделения типичных работ самим исследователем, чтобы избежать не¬вольной предвзятости, легко возникающей, когда заранее знаешь, кто эти работы писал, В качестве экспертов во всех случаях высту¬пали лица с высшим образованием, главным образом учителя.
Результаты анализа оказались следую¬щими:
1. Среди воспоминаний студентов, кото¬рых мы отнесли по тест-анкете к коммуника¬тивному типу ОЭН, моменты коммуникативности явно преобладали в 60% работ (у 18 студентов из 30). У “праксиков” же преобла¬дание элементов коммуникативности наблю¬далось лишь в 18% случаев (у 4 из 22). Раз¬личие это статистически достаточно надежно
(p<0,01)1
1 Величина Р здесь и далее — это математиче¬ски рассчитанная вероятность случайного характера обнаруженной статистической связи опреде¬ленных явлений. В данном случае эта вероятность менее одного шанса из ста.
2. Первый состав экспертов во всех слу¬чаях правильно определил тип ОЭН студен¬тов, чьи воспоминания были по группам им представлены, — свидетельство того, что в большинстве работ общая эмоциональная на¬правленность их авторов давала себя знать достаточно ясно.
3. Второй состав экспертов в качестве ти¬пичных воспоминаний выделил такие, кото¬рые явно соответствовали типу ОЭН студен¬тов, представивших работы. В качестве при¬мера приводим названные типичными воспо¬минания студентов из коммуникативной, эс¬тетической и пугнической групп. Читатели сами смогут убедиться, насколько эти воспо¬минания соответствуют определенному по тест-анкете типу ОЭН их авторов, который для экспертов оставался неизвестным,
I. Студентка Татьяна Н. (комму¬никативный тип ОЭН).
“Я часто вспоминаю наш класс, нашу школу. Я вспоминаю ту дружбу, ту сплочен¬ность, которая у нас была в классе. Вспоми¬наю, как мы весело и хорошо проводили вы¬ходные дни и каникулы. Ходили в походы, ходили классом в театр, кино или просто ве¬чером гуляли на берегу моря. Вспоминаю мечты своих товарищей, кто кем мечтал стать и кто как осуществил свою мечту. Вспоминаю, как мы переживали друг за дру¬га, как помогали друг другу в учебе. Мне всегда приятно от этого воспоминания”.
II. Студентка Людмила Г. (эсте¬тический тип ОЭН).
“Когда мне становится больно и трудно в этом мире, я ухожу в мир своего детства. Моя память возвращает мне солнечный мир, и воспоминания кажутся забытой и вновь ус¬лышанной когда-то любимой музыкой. Я ча¬сто вспоминаю одно и то же. Я, маленькая, стою у клумбы. На ней какие-то большие цветы на длинных стеблях. Я повернула один из них обеими руками к себе и смотрю в не¬го. Яркий день, и цветок красный-красный близко у моих глаз. Он закрывает все. Я не вижу ничего, кроме этого цветка. Красный цветок, красный мир, а внутри черные ты¬чинки и пыльца. И очень хочется, чтобы он был живым, чтобы он мог рассказать мне свою тайну, похожую на сказку. Но цветы не умеют разговаривать...
Воспоминания о девочке, хотевшей узнать тайну цветка, вызывают легкую грусть. Это время никогда не вернуть. Но и сейчас мне многое кажется необыкновенным и хочется познать это необыкновенное”.
III. Студентка Надежда Н. (пугнический тип ОЭН).
“Часто вспоминаю, люблю вспоминать об играх во дворе — в войну, в лапту, в волей¬бол, в охотников. Устраивали военные игры в лесу, привлекала подвижность, азарт игры. Чаще всего вспоминаю о том, как мы заблу¬дились однажды, но не было страха. Даже обрадовались; “Вот настоящие партизаны, забрели — не могут выбраться. За каждым деревом видим врага своего”.Оценивая приведенные данные, можно сделать вывод, что предположение о тесней¬шей связи воспоминаний с направленностью личности нашло полное подтверждение во всех формах анализа.
Многие из описанных студентами воспо¬минаний — это воспоминания о событиях детства. И то, что они совпали с нынешним типом ОЭН молодых людей, свидетельствует, что эти воспоминания сыграли немалую роль в его закреплении.
Хотелось бы обратить внимание читате¬лей и еще на одну деталь: насколько заметно отличающимися друг от друга по своему внутреннему миру выступили перед нами студенты, когда мы познакомились с их си¬стематическими воспоминаниями. 6 них про¬явилась интимная, скрытая, неожиданная сторона натуры девушек и юношей, квинт¬эссенция их индивидуальности. Вспомним хотя бы цитировавшуюся выше студентку V курса университета Надежду Н. Уже за¬мужняя женщина, “без пяти минут учитель”, одна из лучших студенток на курсе, она, ока¬зывается, до сих пор тяготеет к воспоминани¬ям о детских играх в войну. Зная студентку, в это даже как-то не веришь. Но не случайно великий знаток человеческой души Л. Н. Тол¬стой любил повторять, что несоотвествие переживаний человека его действительному положению — вернейший признак истины. В приверженности личности к неожиданным для нее воспоминаниям, очевидно, выража¬ются ее нереализованные, но стремящиеся к реализации тенденции. С ними нельзя не считаться, если мы хотим по-настоящему понять человека.
Говоря о воспоминаниях, следует выде¬лить одну очень специфическую их форму, связанную с посещением “родных” или став¬ших “родными” “уголков земли”. Такие вос¬поминания, возникающие при встрече с па¬мятными объектами, в большой мере вклю¬чают в себя актуализацию особого рода не¬осознаваемых ассоциаций, образованных в эмоциональной сфере личности в ее преж¬нем опыте. Благодаря этому данные воспо¬минания отличаются исключительной, неред¬ко загадочной эмоциональной насыщенно¬стью и притягательностью. В результате у многих людей формируется склонность к по¬сещению памятных мест специально ради по¬лучаемого от этого удовольствия. В такой склонности интерес и воспоминания уже со¬вершенно сплавлены друг с другом.
5. Компонентный анализ эмоционального содержания интересов, мечтаний и воспоминаний человека
То или иное теоретическое объяснение, выявляющее скрытые до этого аспекты ка¬ких-либо психологических явлений, побужда¬ет и делает возможным нахождение новых методов их исследования. Методологические “выходы” теории — один из важных крите¬риев ее содержательности. Поэтому, хотяданная работа и не предназначена для из¬ложения узкоспециальных вопросов изуче¬ния человеческих склонностей, представля¬ется необходимым хотя бы в самой обобщен¬ной и выборочно-иллюстративной форме все-таки этих вопросов коснуться.
Как мы имели возможность убедиться, интересы, мечты и воспоминания представ¬ляют собой далеко не одноплановые психоло¬гические феномены. Они проявляются как определенным образом ориентированные и эмоционально окрашенные процессы воспри¬ятия, мышления, воображения, памяти и предметной деятельности, но за этими про¬цессами стоят специальные образования лич¬ности, ее склонности — активные “механиз¬мы” ее направленности. Структура их слож¬на, а функции многозначны и отнюдь не тождественны у разных их видов. Однако имеется один общий момент для всех кате¬горий склонностей человека. Все они связа¬ны с образованием постоянной процессуаль¬ной мотивации определенной деятельности, обеспечивающей субъекта “ценными эмоци¬ями”.
Без этого момента может быть деятель¬ность по необходимости, по долгу, по сове¬сти, даже по привычке, но истинной склон¬ности без процессуальной мотивации нет, Склонность начинается там, где представления о деятельности накрепко вспаиваются” с представлениями о сопутствующих ей вол¬нующих переживаниях, без которых чело¬век уже не может быть удовлетворен своей жизнью.
Выявить эти более или менее постоянные переживания, испытываемые человеком в процессе функционирования его интереса, мечты или воспоминания, значит “увидеть” наиболее интимную сторону данных феноме¬нов, глубже познать их значение для лично¬сти. В связи с этим нами был предложен специальный метод исследования склонно¬стей, названный компонентным анализом их эмоционального состава.
Идея его проста. Это, по существу, рас¬спрос людей о тех переживаниях, которые они систематически испытывают в процессе той или иной деятельности. Ответы исследу¬емых на такой расспрос выражаются в отбо¬ре ими карточек, на которые занесен систе¬матизированный “инвентарий” эмоций, опи¬санный нами ранее. Разумеется, этот “инвентарий” не может охватить всего богатства переживаний человека в процессе деятельно¬сти, но их общий характер он репрезентиру¬ет более или менее удовлетворительно. Он составлен так, чтобы получаемые ответы ха¬рактеризовали переживания субъекта не только качественно, но и количественно. Ос¬новные операции математического анализа данных, применявшиеся нами, суть следую¬щие: 1) определение особенностей эмоцио¬нального состава того или иного интереса как такового (сравнение данных по одному и тому же интересу у большой группы ис¬следуемых); 2) определение общего состава эмоционального насыщения личности отдель¬но по интересам, мечтам и воспоминаниям; 3) расчет коэффициентов ранговой корреляции между ними; 4) вычисление совокупно¬го эмоционального насыщения личности че¬рез все виды ее склонностей.
Первая из названных операций выявляет существенные эмоциональные характеристи¬ки интересов; все остальные — самой лично¬сти.
Подробно названный метод анализа склонностей человека изложен нами в спе¬циальной статье1, здесь же мы только бегло рассмотрим некоторые теоретически и прак¬тически важные данные, полученные с его помощью.
Прежде всего было подтверждено, что чувство интереса не есть нечто единообраз¬ное. Переживание интереса к физике суще¬ственно отличается от переживания интереса к педагогической деятельности, спорту или фотографии. Существуют также различия в эмоциональном содержании одного и того же интереса у разных людей. Это связано со сле¬дующим, как нам представляется, теоретиче¬ски важным фактом.
Оказалось, что в эмоциональном содер¬жании интереса можно выделить три состава эмоций. Во-первых, это эмоции, переживае¬мые при функционировании данного интере¬са всеми лицами, у которых он сформировал¬ся; во-вторых, это эмоции, которые оказыва¬ются разными у разных, достаточно больших групп людей; в-третьих, — эмоции, отмечае¬мые лишь в виде исключения отдельными
1 См. Б. И. Додоное. Компонентный анализ эмоционального содержания интересов, мечтаний и воспоминаний личности.— “Вопросы психологии”, 1977, .№ 2.
субъектами. Эти три единицы интереса мы назвали соответственно его константным, ва¬риативно-групповым и индивидуально-специ¬фичным составами.
Так, например, по данным исследования студентов СГУ, в эмоциональном содержании интереса к физике константный со¬став представлен гностическими и праксическими переживаниями, а также одной специ¬фической глорической эмоцией, названной нами “эмоцией внутреннего самоутвержде¬ния”. В ответах студентов эта эмоция опи¬сывалась как “чувство удовлетворения тем, что как бы растешь в собственных глазах, повышаешь ценность своей личности”.
Вариативно-групповой состав этого инте¬реса включает в себя романтические и эсте¬тические переживания.
В качестве индивидуально-специфическо¬го состава могут выступать самые разные ка¬тегории эмоций. Это своеобразные, неожидан¬ные “эмоциональные идиомы”. У одной из опрошенных нами студенток, например, та¬кой “идиомой” в общем эмоциональном со¬держании интереса к физике явились альт¬руистические переживания, систематически возникавшие у нее в процессе занятий ука¬занным предметом. По словам девушки, она как бы занималась “вместе с мамой”, кото¬рой из-за войны не удалось закончить физи¬ческий факультет.
Интерес к педагогической дея¬тельности, который рассмотрим в качестве другого примера, включает в себя следующие эмоции: 1) альтруистические, коммуникативные и праксические пережива¬ния — его константный состав; 2) гностиче¬ские и глорические переживания — вариа¬тивно-групповой состав; 3) все остальные категории переживаний — индивидуально-специфический состав.
Наличие в интересе константного эмоцио¬нального состава несомненно определяется коренными особенностями деятельности, ставшей предметом интереса. Это эмоции, без которых данная деятельность просто не может протекать достаточно эффективно. Ес¬ли эти переживания не представляют для личности ценностей и почему-либо не способ¬ны стать таковыми в будущем, человек ни¬когда к соответствующей деятельности по-настоящему не привяжется.
Можно поэтому предположить, что чем больше индивид любит испытывать эмоции, входящие в константный состав какого-либо интереса, тем легче этот интерес у человека сформировать.
Мы проверили эту гипотезу на материа¬ле формирования и закрепления интереса к педагогической деятельности у студентов Симферопольского университета. В одном из исследований, в частности, были сопоставле¬ны данные о том, как студенты-математики ранжировали на первом курсе ценность раз¬ных категорий эмоций в нашей тест-анкете с желанием или нежеланием этих же моло¬дых людей по окончании университета идти работать в школу.
В этих целях все исследуемые были раз¬делены на две условные группы. В первую
вошли те, кто при ранжировании не поста¬вил ни одну из эмоций, входящих в констант¬ный состав интереса к работе с детьми, на место ниже четвертого (четыре — среднее арифметическое числа переживаний, квали¬фицируемых как наиболее приятные).
Мы охарактеризовали исследуемых пер¬вой группы как лиц, у которых структура их общей эмоциональной направленности очень близка к эмоциональной структуре пе¬дагогического интереса. Всех остальных мы отнесли ко второй группе с меньшим совпа¬дением этих структур. Вследствие большого временного интервала между тестированием ОЭН исследуемых и их опросом относитель¬но желания быть учителем, сопоставление тех и других данных, по существу, приобрело характер проверки возможности заранее про¬гнозировать предрасположенность молодых людей к развитию и закреплению у них пе¬дагогического интереса. Результаты органи¬зованного таким образом сопоставления представлены в таблице 1; в нижней ее строке помещен показатель статистической достоверности связи, вычисленный ввиду не¬большого состава исследуемых по “точному тесту Фишера”1.
Аналогичные результаты получены и в отношении студентов ряда других факульте¬тов, с той только разницей, что здесь боль¬шого временного интервала между тестиро-
нием и опросом не было.
1 См. С. Дайменд. Мир вероятностей. М., 1970, стр. 48.
Близость структуры ОЭН к структуре педагогиче¬ского интереса (1971 г.) Желание быть учителем
Есть Нет
Очень близка 14 10
Менее близка 2 8
р<0,05
В отличие от константного эмоционально¬го состава интересов, их вариативно-группо¬вые и индивидуально-специфические соста¬вы не столько характеризуют деятельность, сколько личность деятеля.
Надо отметить также, что уже констант¬ные эмоциональные составы разных интересов частично “перекрещиваются”. Так, инте¬рес к физике и интерес к педагогической дея¬тельности одинаково включают в свой конс¬тантный состав категорию праксических эмоций. Не столь редки случаи, когда констант¬ные составы предметно разных интересов и вовсе совпадают. Возможность вариативных и индивидуально-специфических дополнений к основному эмоциональному составу еще более увеличивают элементы “перекрестов” и поч¬ти полных совпадений эмоциональных содержаний разных интересов. Следствием этого является наличие гораздо более сложных со¬отношений между предметом интереса субъекта и его внутренними устремлениями, чем это может показаться поверхностному взгля¬ду. Неверно было бы, например, думать, что
индивид, посвятивший себя науке, непремен¬но должен характеризоваться доминировани¬ем влечения к гностическим эмоциям, а чело¬век искусства — к эстетическим. В действи¬тельности по своей преобладающей эмоцио¬нальной направленности первый может быть, скажем, “романтиком”, а второй “альтруи¬стом” и т. д. В атом смысле наш подход к вы¬делению типов ОЭН существенным образом отличается от подходов других авторов, в осо¬бенности от классификации личности по ее основным ориентациям, предложенной не¬мецким философом-идеалистом Э. Шпрангером (“экономический человек” хозяйства, “теоретический человек” науки, “эстетиче¬ский человек” искусства, “социальный чело¬век” любви и самоотдачи, “политический че¬ловек” власти и “религиозный человек”).
Возможность полных или значительных совпадений эмоциональных компонентов предметно различных интересов означает, что жесткой предназначенности человека только для какой-либо одной профессии или сферы жизни не существует.
Отметим и другое. Вследствие того, что предметно одинаковые интересы у разных людей могут приобретать разное эмоциональ¬ное содержание, изучение той личностной “психологической почвы”, на которой воспи¬татель-педагог собирается сформировать оп¬ределенный интерес у своего воспитанника, очевидно, способно не только вскрыть меру сложности этой задачи, но и подсказать ему специальные пути для ее решения в каждом конкретном случае. Можно, например, предполагать, что, формируя интерес к педагоги¬ческой деятельности у “гностиков”, следует с самого начала широко знакомить их с про¬блемными вопросами педагогики, вынося на первый план ее парадоксы. Для людей же “пугнического” типа ту же деятельность луч¬ше всего раскрыть как своеобразную, не ли¬шенную азарта борьбу с трудностями, и т. д.
Наконец, в силу тех же обстоятельств может быть выдвинута идея об одном из средств преодоления асоциальных склонно¬стей трудновоспитуемых подростков. Она состоит в том, что интерес к социально не¬приемлемой деятельности легче всего можно вытеснить другим, положительным интере¬сом при том условии, что этот последний бу¬дет иметь формально сходную с первым эмо¬циональную структуру.
Эти дедуктивно выдвигаемые положения, пока проверенные автором лишь в неболь¬ших “пристрелочных” экспериментах, разу¬меется, должны быть еще конкретизированы и уточнены в специальных исследованиях.
Следующий вопрос, который мы пыта¬лись решить путем специальной обработки данных компонентного анализа, касался со¬ответствия типа ОЭН личности и ее сово¬купного эмоционального насыщения через все ее интересы, мечты и воспоминания. Выяснилось, что, хотя жесткой связи между эмоциональным насыщением и типом ОЭН нет, тип личности несомненно сказывается на эмоциональном содержании склонностей. Это дает основание предполагать, что эмо¬циональная направленность человека, сама первоначально сформировавшись в опреде¬ленной его деятельности, затем начинает оказывать влияние на выбор им новых деятельностей. Склонность как бы пускает кор¬ни в личность, а затем эти корни в каждой благоприятной ситуации прорастают новыми побегами.
Отмеченный факт мы и наблюдали, соб¬ственно говоря, в приводимом выше приме¬ре зависимости формирования интереса к педагогической деятельности от структу¬ры эмоциональной направленности личности (см. таблицу 1).
Таковы основные итоги исследования, проведенного с помощью метода компонент¬ного анализа. В целом он облек “в плоть и кровь” ранее высказанные нами теоретиче¬ские взгляды на склонности человека, а так¬же наметил некоторые пути реализации за¬ложенных в этих взглядах возможностей лучшего овладения явлениями.
Вместе с тем компонентный анализ и по¬следующее сопоставление и обобщение его данных предоставили в наше распоряжение ряд дополнительных интересных фактов и сведений, частично уже выходящих за рам¬ки развиваемых нами здесь положений.
Прежде всего выяснилось, что хотя ин¬тересы, мечты и воспоминания по своему эмоциональному составу имеют тенденцию положительно коррелировать друг с другом, однако наряду с нею существует и тенден¬ция к некоторым специфическим различиям в их преобладающей эмоциональной окрас¬ке. Эти различия состоят в том, что мечты и воспоминания, при меньшем разнообразии их эмоционального содержания, чаще, чем интересы, бывают пронизаны альтруистиче¬скими, коммуникативными и лирическими переживаниями. Высокий “удельный вес” данных эмоциональных компонентов в сово¬купном эмоциональном содержании мечта¬ний и воспоминаний был найден у большин¬ства наших исследуемых, в том числе и у тех, у кого в составе интересов эти же эмо¬ции были представлены чрезвычайно скупо. Это создает, в частности, впечатление нали¬чия у юношей и девушек гораздо больших “альтруистических потенций”, чем им уда¬ется реализовать через интересы, особенно связанные с практической деятельностью. Далее в качестве любопытного факта можно отметить, что на фоне обычной поло¬жительной эмоциональной корреляции ин¬тересов, мечтаний и воспоминаний у неко¬торых лиц первая форма активного эмоцио¬нального насыщения коррелирует с двумя другими явно отрицательно. Это означает, что данные личности живут в своих мечтах и воспоминаниях совсем иной эмоциональ¬ной жизнью, чем в своих интересах, что вы¬двигает на будущее задачу выяснить причи¬ну такой “разорванности” и ее влияние на поведение и характер соответствующих лиц. Наконец, можно упомянуть и о том, что, как показало специальное изыскание, сте¬пень сходства эмоционального насыщения людей может служить одним из критериев их психологической совместимости; коэффи¬циент корреляции по совокупному эмоциональному насыщению у лиц, “душевно” лег¬ко понимающих друг друга, имел тенденцию быть выше, чем у тех, между кем взаимопо¬нимание было затруднено.
Помимо изложения этих фактических сведений позволим себе также указать на одну задачу, которую с помощью компо¬нентного анализа предстоит решить в буду¬щем. Она состоит в классификации интере¬сов с учетом сходства их константного эмо¬ционального состава. Такая классификация, на наш взгляд, может в свою очередь облег¬чить разработку целого ряда вопросов, свя¬занных с проблемой профконсультации и профориентации выпускников школ, испы¬тывающих трудности в выборе профессии “по душе”. В частности, она важна для оп¬ределения комплексов психологически близ¬ких профессий1.
1 Предметно близкие профессии психологиче¬ски могут быть далеки друг от друга и, наоборот, предметно далекие — близки. Показателен в этом отношении следующий факт. Американец Стронг обнаружил, что у людей каждой профессии есть свой типичный “паттерн” (набор) непрофессиональных интересов, вкусов и предпочтений.
Исследовательскую работу Стронга по выявле¬нию типичных для разных профессий “паттернов” подхватили и другие психологи. При этом вскры¬лось много любопытного. В частности, оказалось, что “паттерн” врача-хирурга ближе к “паттерну” летчика-испытателя, чем к “паттерну” врачей дру¬гих специальностей. Американские исследователи зафиксировали этот и другие подобные парадоксы, не дав им объяснения. В то же время с позиций развиваемой здесь концепции их понять совсем не трудно, равно как осмыслить достижения и неу¬дачи системы профконсультирования “по Стронгу”.
Глава III. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ТИПЫ ЛИЧНОСТИ
1. Общий подход к психологической классификации индивидов
С типами общей эмоциональной направ¬ленности читатель уже познакомился в предшествующей части книги. Но до сих пор мы говорили о типах лишь вскользь. Теперь они станут главным предметом на¬шего внимания.
Начнем с вопроса о том, как вообще вы¬деляют те или иные типы личности. Если рассматривать разные существующие типо¬логии, то первым впечатлением будет, что различным подходам к выделению типов нет числа. Однако при более тщательном анализе материалов можно обнаружить два основных подхода. Первый из них мы бы назвали комбинаторным. Суть его в том, что берутся все известные параметры личности, рассматриваемой в том или ином плане, и определяются их возможные комбинации, каждая из которых и квалифицируется как отдельный тип.
Этот путь создания типологий неудов¬летворителен по многим причинам и, в част¬ности, потому, что, как правило, он дает бесконечное множество типов. Чтобы пре¬одолеть это затруднение, часто описывают в качестве основных типов лишь часть комби¬наций, но тогда приходится делать оговор¬ку, что большинство людей относится к “смешанным типам”. Такое заявление, од¬нако, равносильно признанию, что данная типология по сути дела практического зна¬чения не имеет.
Другой подход состоит в выделении ти¬пов в соответствии с взаимосвязанными осо¬бенностями поведения людей. Эти особенно¬сти производны от того или иного домини¬рующего причинного фактора — социаль¬ного, психологического или физиологиче¬ского.
Подобный подход осуществляется в двух вариантах — эмпирическом и теоретиче¬ском.
В первом случае путь лежит от эмпири¬чески выявленных симптомокомплексов ка¬ких-либо человеческих черт к попыткам “угадать” за этими комплексами их общие основания. Нередко для этой цели использу¬ется специальный метод математической статистики, называемый факторным анали¬зом. Однако “факторы”, выявляемые с по¬мощью такого анализа, “это только выраже¬ние корреляций между измерениями пове¬дения. Это не сущности, лежащие за этими корреляциями, не причинные факторы, а только описательные понятия”1. Реальный причинный фактор, определяющий особен¬ности типа, в этом случае часто так и оста¬ется неразгаданным. Поэтому эмпирический путь создания типологий личности есть путь нащупывания истины вслепую из-за того, что исследование начинается, если так мож¬но выразиться, “не с того конца”. Тем не ме¬нее именно по этому пути пока идут в своих исследованиях многие психологи, особенно за рубежом.
Противоположный, теоретический спо¬соб определения типов и их характеристик демонстрируют нам классики марксизма-ле¬нинизма. Выделяя разные социальные типы личности, К. Маркс и В. И. Ленин всегда начинают с доминирующего причинного фак¬тора (в данном случае — с положения чело¬века в системе общественного производства) и только затем обращаются к симптомокомплексу тех наблюдаемых социальных и психологических характеристик, которые этот фактор обусловливает. Так, К. Маркс, выделяя тип буржуа, показывает, что обще¬ственное положение побуждает его быть мошенником, корыстолюбцем, бессердеч¬ным и бездушным эгоистом, лицемером и т. п.2
1 См. А. Анастази. Дифференциальная психо¬логия. Конспекты и комментарии к книге, выпол¬ненные Б. М. Тепловым.— В сб.: “Проблемы диф¬ференциальной психофизиологии”, т. VI. М., 1969, стр. 314.
2 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 42, стр. 104.
Для советских социологов и психологов подход к выделению типов, намеченный классиками марксизма, открыл пути к со¬зданию действительно научных классифи¬каций людей, рассмотренных с той или иной точки зрения.
Этот же подход, кстати говоря, решает и еще одну запутанную проблему — различе¬ние социальных и психологических типов. Неясность здесь создается вследствие того, что одни и те же особенности поведения че¬ловека могут входить и в социальную, и в психологическую его характеристики. По¬этому по выделяемым чертам часто невоз¬можно сказать, идет ли речь о социальном или о психологическом типе. Однако это становится ясным, если мы знаем, какой причинный фактор связал данные особенно¬сти поведения человека “в один узел” (симптомокомплекс). В том случае, когда их целиком можно адресовать к фактору об¬щественного положения людей, — перед на¬ми социальный тип. Если же мы описываем черты человека, связь которых непосредст¬венно обусловлена их производностью от одного и того же психологического образо¬вания, то речь идет о психологическом типе. Поскольку же сами факторные психологиче¬ские образования нередко в большой мере детерминированы социальным положением субъекта, в составе черт психологического типа вполне могут оказаться и социально типичные черты.
Таковы некоторые общие представления относительно типологии личности вообще.
На других важных аспектах проблемы типа останавливаться пока рано. К их анализу мы вернемся после того, как будет изложен необходимый для этого фактический мате¬риал. Сейчас же перейдем к рассмотрению непосредственно интересующих нас типов общей эмоциональной направленности людей (типов ОЭН).
Прежде всего обратим внимание на то, что в своем выделении таких типов мы по¬шли именно тем путем, который выше при¬знали лучшим. Мы исходили из гипотезы, что фиксация в сознании индивида пред¬ставления o тех или иных переживаниях, как наиболее желанных и ценных, является сущностной особенностью личности — при¬чинным фактором, который должен сказать¬ся на очень многих ее проявлениях. А это уже надлежало доказать опытным путем, способным не только подтвердить правиль¬ность типологии, но и как бы количественно измерить ее значимость. Ведь формально безупречные классификации личности мож¬но фабриковать без конца. Но право на су¬ществование в качестве научных они имеют лишь при условии, что охватывают и объяс¬няют достаточно широкий диапазон лично¬стных проявлений.
Определить, насколько психологически весомы выделенные нами типы, — таково было основное назначение наших эмпири¬ческих изысканий. Оно обусловило и их стратегию — меньше всего мы стремились исследовать все черты каждого типа ОЭН или все подробности проявления хотя бы одного из них. Наша задача была сходна с задачей геологической разведки новых тер¬риторий, которая не разрабатывает недра, а лишь стремится установить, насколько они богаты полезными ископаемыми; как и для нее, нам достаточно было одних лишь на¬дежных “пробных образцов”, из этих недр извлеченных.
Здесь не место подробно обосновывать примененные нами исследовательские мето¬дики. Скажем только, что точкой отсчета в этих исследованиях служило убеждение в неправомерности того разделения методов психологии на субъективный и объектив¬ный, которое первоначально было выдвину¬то интроспекционистами, а затем некрити¬чески воспринято и их идейными противни¬ками.
Объективный метод исследования психи¬ки обеспечивается отнюдь не тем, что иссле¬дователь отказывается судить о пережива¬ниях человека на основе его высказываний. Действительно объективный метод — это путь движения к истине через установление устойчивого соответствия нескольких разно¬порядковых рядов фактов. Не способ полу¬чения первоначальных данных, но “ход по¬знания приводит его к объективной ис¬тине”1.
Всего в исследованиях, на которые мы далее станем ссылаться, участвовало свыше тысячи молодых людей — студентов, стар¬ших школьников и учащихся ПТУ.
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 189.
Репрезентативные типовые группы со¬здавались во всех случаях на основе извест¬ной читателю тест-анкеты, с помощью кото¬рой можно было получить легко трактуе¬мые результаты на первоначальном этапе познания выделенного в нашем исследова¬нии аспекта личности.
Десять типов ОЭН, зафиксированные тест-анкетой, встречались среди наших ис¬следуемых с разной частотой. Самым рас¬пространенным оказался коммуникативный тип. К нему принадлежала почти половина исследованных девушек и немного менее 25% юношей. Другими нередко встречавши¬мися типами у юношей были праксиче¬ский, пугнический, альтруистический, гнос¬тический; у девушек — альтруистический” праксический, эстетический и гностичес¬кий.
Однако их частота значительно (и явно не случайно) варьировала в разных группах молодежи и на разных факультетах у сту¬дентов. Некоторое представление об этом могут дать хотя бы такие цифры. Среди сту¬денток филфака процент с близкими комму¬никативной и альтруистической направленностями равнялся 81, в то время как к праксическому и гностическому типам отно¬силось только 5% девушек. На физическом и математическом факультетах соответству¬ющие показатели выражались у девушек цифрами 53% и 28%, а у юношей — 28% и 44%.
Прежде чем перейти к обзору эмпириче¬ских исследований типов ОЭН, обратим внимание на следующее обстоятельство. Хотя в соответствующем контексте и допустимо го¬ворить об определенной направленности че¬ловека, подразумевая под этим определен¬ный ее тип, тем не менее указанием на по¬следний содержание направленности лично¬сти еще далеко не исчерпывается. Тип ОЭН — это только ведущая характеристика направленности, репрезентант ее как цело¬стности. Но для того чтобы охарактеризо¬вать эмоциональную направленность лично¬сти достаточно исчерпывающе, необходимо, во-первых, учесть всю иерархию “ценных” переживаний субъекта, а не одно только до¬минирующее по своей привлекательности пе¬реживание; во-вторых, определить те деятель¬ности, в склонностях к которым потребность в данных переживаниях фиксируется и реа¬лизуется; в-третьих, установить (главным образом с помощью компонентного анали¬за), как все эти склонности предметно и эмоционально соотносятся друг с другом и с типом ОЭН.
Кроме того, нельзя упускать из виду, что сама эмоциональная направленность есть лишь абстрагированная сторона кон¬кретно направленного индивида, проявление которой в большой мере определено тем, с какими его морально-мировоззренческими программами она взаимодействует, как она “сцеплена” с ними в его процессуально-целевых интересах, в его мечтах и воспомина¬ниях.
2. Типологические проявления эмоциональной направленности личности
Почти все выделенные нами типы ОЭН в социальном отношении более или менее рав¬ноценны. Некоторое исключение в худшую сторону, возможно, представляют только глорический, гедонистический и акизитивный типы, хотя и это утверждение не может быть абсолютизировано.
Тем не менее различия в эмоциональной направленности накладывают глубокий от¬печаток на весь строй духовной жизни ин¬дивидов. Правомерность отнесения подобно¬го рода различий в духовном облике людей к фактору эмоциональной направленности проверялась нами, как было указано в пре¬дыдущем параграфе, в целой серии массо¬вых эмпирических исследований.
Самое первое из таких исследований бы¬ло посвящено вопросу о влиянии типа ОЭН людей на общие особенности их эмоциональ¬ного самочувствия. В данном случае нас ин¬тересовали не только те эмоции, которые “запроектированы” в различных склоннос¬тях человека, но и вся его эмоциональная жизнь в целом.
Ради выяснения этого наши исследуемые наряду с определением своего типа до тест-анкете работали со специальным опросником, ответы на который раскрывали содер¬жание их наиболее частых переживаний — приятных и неприятных, вызванных внешними ситуациями и оценкой собственного поведения.
Результаты исследования доказали, что принадлежность человека к тому или иному типу ОЭН действительно заметно сказыва¬ется на общей “архитектонике” его эмоцио¬нальной жизни. Главная тенденция состоит в том, что каждый тип имеет присущую ему основную “плоскость” колебания самочувст¬вия от счастливого до несчастного. Для “альтруистов” она лежит в координатах пе¬реживаний единения с людьми — отчужде¬ния от них; для “романтиков” в координа¬тах необычайности -- обыденности и т. п. В полярности этих координат есть один принципиально важный момент: она не вполне равнозначна той полярности, с кото¬рой мы сталкиваемся в обычном подразде¬лении эмоций на положительные и отрица¬тельные. Так, для “альтруистов” реализуе¬мые в альтруистических действиях жалость и сострадание часто ближе лежат к положи¬тельному полюсу координат, чем к отрица¬тельному1.
“Эмоции несчастья” для каждого типа — это не просто “страдание” это — обобщен-
1 Такой характер “альтруистического счастья” смущал многих, ибо казалось, что в этом кроется вечто безнравственное. Дж. Ст. Милль так описы¬вает свое самочувствие, когда он осознал, что не сможет быть счастлив, если исчезнут люди, нуж¬дающиеся в его помощи: “Я обмер, рушилось все, что поддерживало меня в жизни” (цит. по: И. И, Мечников. Этюды оптимизма. М., 1964, стр. 227). На самом деле подобная постановка вопроса искусственна и равнозначна тому, как если бы врач, любящий свое дело, стал терзаться от мысли, что ему для счастья нужны болезни, а судья — что ему нужны преступления.
ная оценка ситуации как “выталкивающей” субъекта за пределы дорогой для него сферы эмоциональных и действенных отношений к жизни.
Интересно отметить, что при этом у одних “маятник” колебания их эмоционального самочувствия приближается как бы к полю¬су “эмоций счастья”, а у других к полю¬су “эмоций несчастья”.
Такое различие встречается и у лиц, объективно находящихся в одних и тех же жизненных условиях. Оно, следовательно, не ситуативно, а личностно, выявляя, одна¬ко, дифференциацию людей уже не по их направленности, а по их характеру, образуя, так сказать, “мажорный” и “минорный” ти¬пы последнего.
Другие тенденции типологического структурирования эмоциональной жизни людей представлены нами в таблицах. В таблице 2 помещены сведения об эмо¬циях, вызываемых объективными ситуация¬ми, в таблице 3 — оценкой собственного поведения.
Подчеркнуты те коэффициенты частоты переживания каждой эмоции1, по которым
1 Эти коэффициенты получепы путем деления числа исследуемых данного типа, отметивших у себя такое переживание, на общую численность репрезентативной “типовой” группы. Нули и запя¬тые опущены.
Таблица 2
Переживания Типовые группы
альтруи¬стиче¬ская пракси-ческая гности¬ческая эстети¬ческая гедони¬стиче¬ская
Радость успешного труда (р<0,01) 675 Типовая эмоция 529 332 200
Обида на неблагодарность (р < 0,01) 625 379 294 120 400
Возмущение недостойным поведением (р<0,05) 425 310 236 362 0
Сострадание (р<0,01) 450 159 236 180 400
Раздражение неполадками в работе (p< 0,001) 175 446 294 150 100
Неудовлетворяемая жажда познания (р<0,05) 0 086 294 060 0
Раздражение препятствием к занятию любимым делом (p<0,05) 050 155 294 180 0
Тоска по красоте (р<0,01) 125 155 059 454 200
Беспричинная тоска или апатия (р<0,01) 175 206 176 210 600
Чувство вины (статистически недостоверно) 275 138 176 090 400
Таблица 3
Переживания Типовые группы
альтруи¬стиче¬ская пракси-ческая гности¬ческая эстети¬ческая гедони¬стиче¬ская
Удовлетворение проявленной целеустремленностью (p<0,05) 375 293 529 210 100
Вера в свои силы (p<0,01) 600 741 294 362 400
Удовлетворение эстетическими способностями (статистически недостоверно) 300 258 236 454 450
Удовлетворение продвижением вперед (p<0,001) 375 603 765 362 300
Неудовлетворение способностями (p<0,001) 250 690 118 301 600
Неудовлетворение знаниями (p<0,005) 573 552 706 515 300
Недовольство своей апатией (статистически недостоверно) 125 276 176 120 400
данный тип резко отличается от других, — двумя чертами, если в большую сторону, од¬ной — если в меньшую. Именно эти показа¬тели намечают основные контуры эмоцио¬нальных характеристик типов.
Еще более интересные результаты при¬несло исследование связи между типами ОЭН и корреспондирующими с ними свойст¬вами личности. В этом исследовании данные о принадлежности определенных юношей и девушек к альтруистическому, праксическому и гностическому типам были сопоставле¬ны с усредненными оценками их отзывчиво¬сти, трудолюбия и общего интеллектуаль¬ного развития, которые выставили им това¬рищи по курсу.
Результаты этого исследования на пер¬вых порах привели нас в недоумение, ибо неожиданно показали, что при любом типе ОЭН развитие любого качества личности бывает и высоким, и средним, и низким. Даже средние показатели по группам не отличались статистически значимо друг от друга. Однако вскоре было обнаружено, что связь между типом ОЭН и уровнем развития корреспондентного свойства все же несом¬ненно существует, но представлена в более скрытой и интересной форме, чем нами предполагалось априори. Такая связь обна¬руживается не при межличностном, а, так сказать, при “внутриличностном” сопостав¬лении различных параметров индивида. Для этого следует определить, какое из оценен¬ных свойств человека развито у него лучше других, и приписать ему высший (первый) ранг вне зависимости от его абсолютной ве¬личины. Затем так же ранжировать другие качества. При таком подходе выявляется, что процент высоких рангов по корреспондентному типовой репрезентативной группе свойству в этой группе, наибольший, а процент низких — наименьший по сравнению с остальными группами.
Данные по высоким рангам представле¬ны в таблице 41.
Таблица 4.
Типы ОЭН Процент высоких "внутренних рангов"
отзывчивость трудолюбие интеллектуальное развитие
Альтуристический 47,8 30,4 21,8
Праксический 16,2 63,9 30,6
Гностический 6,2 50,0 68,8
Таким образом, тип ОЭН создает тенден¬цию к тому, чтобы корреспондирующее с ним свойство заняло у его представителей доминирующее положение среди всех дру¬гих их качеств. Статистическая достовер¬ность этого вывода высока.
Выяснилось также, что для каждого типа вообще существует своя, наиболее характерная иерархия качеств. У “альтру-
1 При оценке данных таблицы не следует удивляться, что в случае сложения процентных показателей по строкам будут получаться суммы, большие 100%. Это объясняется наличием поде¬ленных высоких рангов, когда такой ранг (1,5) приписывается сразу двум качествам.
истов”: отзывчивость–трудолюбие–интеллектуальное развитие; у “праксиков”: трудо¬любие–интеллектуальное развитие–отзывчивость; у “гностиков”: интеллектуальное развитие–трудолюбие–отзывчивость.
Что же касается удивившего нас сначала факта, что отдельные “альтруисты” могут оказаться малоотзывчивыми, а “праксики” не очень трудолюбивыми и т. д., то секрет его, как выяснилось, прост. Дело в том, что любить определенные переживания и быть готовым платить за них дорогой ценой — вещи далеко не тождественные. Существуют разные пути удовлетворения потребности в “ценных” эмоциях, и разные люди по-разно¬му эти пути выбирают, поскольку сам по себе тип ОЭН еще не определяет личности однозначно. Можно жить в мире “трога¬тельных чувств”, самоотверженно помогая людям, можно — предаваясь мечтам или чи¬тая подходящую литературу. Праксические эмоции можно испытывать, ставя перед со¬бой неодинаковые по трудности цели и т. д.
Факторное воздействие типа ОЭН на иерархию свойств личности и ее эмоцио¬нальную жизнь — показательное явление. Но только им дело не ограничивается. Эмо¬циональная направленность также значи¬тельно влияет на систему предпочтений и оценок людей в разных видах деятельности. Мы это видели уже при анализе интересов, мечтаний и воспоминаний. Заметно выявля¬ется роль эмоциональной направленности и при исследовании психологической совме¬стимости индивидов. Хотя общее отношение людей друг к другу определяется прежде всего оценкой моральных качеств партнеров по труду и общению, однако легкость взаимопонимания, теснота “интимного контакта” в большой ме¬ре зависит и от сходства типа или общей структуры ОЭН. Это было установлено нами в ряде опытов, наиболее простой из которых состоял в следующем. Мы просили наших студентов назвать фамилии тех сокурсни¬ков, с кем они легче всего добиваются взаи¬мопонимания, и тех, с кем их контакт за¬труднен. После этого высчитывались коэф¬фициенты ранговой корреляции по ранжировке эмоций, перечисленных в тест-анкете, между “близкими” и “далёкими”. Чаще все¬го коэффициент корреляции между “близки¬ми” оказывался значительно выше, чем между “далекими”, что свидетельствует о важной роли сходства структуры эмоцио¬нальной направленности для хорошего по¬нимания молодыми людьми друг друга1.
Та же закономерность проявилась при исследовании вопроса о влиянии эмоцио¬нальной направленности на выбор “спутни-
1 Этот опыт проводился после тех, что описа¬ны ниже, и в нем одном вместо типологического подхода к сопоставлению эмоциональных направленностей людей применен подход, близкий к так называемому “димензиональному” (“измерительному”). Обладая своими недостатками, последний, однако, был удобен в данном случае тем, что позволял определять степень эмоциональной близо¬сти ОЭН и у лиц с разными ее типами. Сравнительный анализ обоих подходов дается в следующем параграфе.
ка жизни”. Это исследование было проведе¬но в двух вариантах: путем анализа реально заключенных браков между студентами, чья эмоциональная направленность была установлена еще задолго до этого, и изучения предпочтений в любви и дружбе на описательных моделях “идеального друга”. Для иллюстрации сказанного приведем следую-
щий “фрагмент” из проведенного сопостав¬ления двух рядов данных.
Среди 5 предложенных студенткам мо¬делей юноши, девушки пугнического типа в 78% случаев выбрали следующую: “Волевой и решительный, любящий борьбу во всех ее формах. Отчаянная голова. Порой бесшабашный, азартный, но целеустремленный”. Модель же юноши: “Сдержанный, серьезный, иногда не чуждый иронии. Очень начитан и интеллектуально развит. Любит размышлять над сложными явлениями жизни. Ум его более философского, чем практического склада” — не выбрала ни од¬на из 18 студенток этого типа.
Совсем иначе распределили свои симпа¬тии по отношению к этим двум “моделям” юношей 33 девушки гностического типа ОЭН. Первая модель (“отчаянная голова”) была выбрана только одной из них (3% го¬лосов). Второй (“философ”) отдало предпоч¬тение абсолютное большинство — 67%.
При исследовании реальных браков эта закономерность — при прочих равных усло¬виях предпочитать всем другим молодым людям юношу того же типа, что и у са¬мой, — была, естественно, сильно “затушевана” многими дополнительными обстоя¬тельствами, отнюдь не создававшими равных условий для выбора. Но и здесь она все же явственно “просвечивала” сквозь “туман” сложного взаимодействия множества разных факторов, определяющих выбор “спутника жизни” в реальной действительности.
Весьма показателен и такой факт: при подсчете частоты ранних браков (до 22-х лет) среди студентов оказалось, что де¬вушки и юноши альтруистического и комму¬никативного типов ОЭН вступают в такие браки вдвое чаще остальных своих сокурс¬ников.
Хотя личность человека так или иначе дает себя знать в любой его активности, но лишь одна художественная деятельность (в первую очередь литературная) способна достаточно полно и содержательно запечат¬леть личность деятеля, его мироощущение и мировосприятие в самих своих “продуктах”. В связи с этим интересен факт существенного влияния типа ОЭН на литературное творчество. Этот факт был подтвержден в массовых экспериментах со студентами, причем никакого отбора исследуемых по склонностям и способностям нарочно не производилось. Не останавливаясь подробно на деталях экспериментов, отметим лишь некоторые полученные результаты.
Тип ОЭН не влиял на уровень “литера¬турной продукции” молодых людей, если брать ее в целом. Однако оказалось, что од¬ни сюжеты лучше удаются лицам альтруис¬тического и коммуникативного типов, другие — “эстетикам” и “романтикам” и т. д. Сочиняя рассказ на заданную тему: “Росла яблонька, радовала людей, но однажды ее кто-то погубил”, лица первых двух назван¬ных типов ОЭН гораздо чаще других драма¬тизировали свое повествование, связывая судьбу дерева с судьбой человека. В 50% случаев в их сочинениях встречался мотив яблоньки-памятника, например:
“В деревне Осипово жил старик, Семен Потапович, бывший колхозник, а теперь пенсионер... Был у него сын, да убили его во время войны и жену Потапыча убили... И решил старик посадить яблоню... Пусть цветет и шумит своими молодыми ветвями, а он будет сидеть под ней и вспоминать своих близких...”
Концовка рассказа у этих же лиц нередко повествовала о гибели вместе с яблонькой и того человека, который ее посадил: “Мать встала перед яблонькой и сказа¬ла, что не даст рубить, что, рубя дерево, они рубят жизнь человеческую. Но что фашис¬там до человеческой жизни? Засмеялся фа¬шист и выстрелил в женщину”.
У всех остальных исследуемых подобные мотивы встречались в 10 раз реже. Сюжет строился совсем иначе и в общем был бед¬нее событиями и переживаниями людей. Лица эстетического типа, в частности, смы¬словым центром своего рассказа делали по¬гибшую красоту дерева: “За деревенькой, на треугольнике, обра¬зованном речкой и большаком, по которому шли войска, раскинулся колхозный сад. Израненные стальным ливнем, стояли деревья, воздев к небу обгорелые ветви свои. А у самой дороги, тихо шелестя листвой, задумчи¬во стояла яблонька. Казалось, как видение стояла она на пути проходящих солдат... Залитая лучами солнца, встречала она победителей. И подравнивались ряды проходя¬щих рот, подтягивались солдаты, загорались усталые глаза, и запекшиеся губы шептали как клятву: “Вся земля зацветет и станет такой, как ты, гордой и непреклонной”.
А утром, поднявшись с привала, бойцы увидели только кучу веток и разлапистые следы прошедшей ночью танковой колонны. Янтарными слезами горели в лучах утрен¬него солнца капельки росы и скатывались на сырую землю”.
Как мы видим, автор пытался ввести в рассказ “идейный мотив”, но художествен¬ное чутье ему изменило, и он обрек яблоньку на гибель под колесами наших же танков, будучи слишком захвачен стремлением передать трагичность обреченной красоты.
Совсем иначе справились те же лица с описанием конкретного пейзажа, открывав¬шегося из окна аудитории, где проводился эксперимент. Лучшие результаты здесь да¬ли юноши и девушки эстетического типа. Но главное различие между испытуемыми опять-таки было не в уровне, а в духе ра¬бот, в их стиле. Особенностью описаний студентов коммуникативного и альтруистиче¬ского типов ОЭН было своеобразное распро¬странение коммуникативного отношения на неживую природу. В более слабых работах это выражалось в наличии ненужных олицетворений, в частом употреблении сенти¬ментальных метафор и прямых обращений к природе, в оценке ее явлений в терминах “добра и зла”. В работах посильнее та же тенденция была выражена гораздо тоньше, давая о себе знать в особо теплом и мягком тоне повествования, в особых “коммуника¬тивных” его интонациях.
Для работ “праксиков” было характерно вкрапление в описание пейзажа прозаично-деловых оценок, частое употребление ввод¬ных слов, указывающих на степень досто¬верности событий или на связь между ними, выражение своих намерений в связи с по¬годными условиями и т, д. У более художе¬ственно развитых авторов праксический тип ОЭН давал о себе знать в большой динамич¬ности и точности пейзажного изображения.
Описания студентов эстетического типа в целом характеризовались наличием двух рядов признаков — таких, которые легко поддаются выделению и счету, и таких, ко¬торые сводятся лишь к определенному об¬щему впечатлению. К первым можно было отнести лаконичность описаний (среднее количество слов у “альтруистов” = 105, у “праксиков” = 90, у представителей эстети¬ческого типа = 70) и преобладание безлич¬ной формы над личной. Ко вторым — стрем¬ление к экспрессии, к передаче цельного об¬щего впечатления о пейзаже, статичность и минорность. Восприятие у студентов эстети¬ческого типа было, так сказать, резонирую¬щим, окрашивающимся в эмоциональные тона, соответствующие объективному харак¬теру пейзажа, в то время как у других рас¬смотренных типов ОЭН восприятие казалось скорее проецирующим, более зависящим от чувств, которые владели молодыми людьми еще до акта восприятия.
Чтобы конкретизировать сказанное, при¬ведем две лучшие пейзажные зарисовки, встретившиеся у студентов коммуникатив¬ного и эстетического типов.
Екатерина О. (коммуникативный тип ОЭН).
“Еще утром, только, только проснувшись, почувствовала что-то очень, очень хорошее. Оказывается, выпал снег! В марте — снег! Почему-то сразу поднялось настроение.
Сейчас из окна видна небольшая рощица и пруд. Деревья припорошены снегом. Чуть ветер колыхнет ветки, и снег падает. И хотя день неприветливый, небо хмурое, но все равно хорошо. Чувствуется, что воздух све¬жий и чистый. Это очень красиво, когда все-все в снегу. И деревья, и кусты, и земля. За¬видуешь мальчишкам, которых замечаешь у пруда. И даже воробьям, которые примости¬лись на ветках. Сидят нахохлившись. Они недовольны крымской весной. Им, наверное, холодно. Хотя мороза совсем нет... Немного трудно передать свои чувства. Чувствуешь все: и радость, и удивление, и грусть”.
Лариса К. (эстетический тип ОЭН).
“Белый день. Даль в дымке. Деревья буд¬то нарисованы белым и коричневым. Снег с деревьев падает медленно на мокрую землю. За деревьями серый пруд. Вокруг него черные кусты. Холодно. Дальние силуэты домов, белые пятна крыш, черточки столбов. На го¬ризонте горы. Белое, коричневое и серое”.
Кстати, девушка — автор последнего опи¬сания, по мнению наших экспертов (писате¬ля, журналиста, учителей), абсолютно луч¬шего среди всех сданных нам, в школе за все годы обучения ни разу, по ее словам, не име¬ла оценки за сочинение выше “посредствен¬но”. Такую же оценку она получила и на вступительных экзаменах на математический факультет Крымского педагогического инсти¬тута. Когда мы, заинтересовавшись этим фак¬том, дали девушке еще несколько специаль¬ных тем, то оказалось, что с некоторыми из них она действительно справилась не очень хорошо, другие же были выполнены на уров¬не явно выше того, с каким мы встречались у других студентов. Мы считаем это очень показательным явлением, которое вместе с ранее приведенными нами данными свиде¬тельствует о том, что учащийся по-настоящему может проявить свои литературные
способности только на корреспондентном его эмоциональной направленности материале.
Очевидно, это обстоятельство надо учитывать и на вступительных экзаменах в вуз, и при обучении в школе.
Связь “типологических” особенностей ли¬тературной продукции с особенностями са¬мого видения мира была подтверждена в ис¬следовании с выбором готовых “моделей” восприятия некоторых ситуаций представите¬лями разных типов ОЭН. Выяснилось, на¬пример, что и здесь у представителей альтруистического и коммуникативного типов “про¬скальзывает” тенденция “морального вос¬приятия” природы, как дружественной или враждебной человеку, в то время как у лиц романтического типа — тенденция восприни¬мать природу в “координатах” своего “слияния” — “разлада” с нею.
Интересно отметить, что такие же тен¬денции можно проследить и у больших пи¬сателей и поэтов, скажем у Н. А. Некрасова и И. С. Никитина, с одной стороны, и у М. Ю. Лермонтова и Ф. И. Тютчева — с дру¬гой (например, у Н. А. Некрасова: “...мне лепетал любимый лес: верь — нет милей род¬ных небес...”, “...лес с какой-то неприязнью в меня бросал холодные листы”. У Ф. И. Тют¬чева: “...все во мне, и я во всем...”, “...и от¬чего же в общем хоре душа не то поет, что море...”).
Принадлежность первой группы поэтов к коммуникативному или альтруистическому типу, а вторых — к романтическому можно предположить на основе ряда их высказыва¬ний о себе (например, у М. Ю. Лермонтова: “Мой ум не по пустякам к чему-то тайному стремился”, и т. п.).
Возвращаясь вновь к нашим исследова¬ниям студентов и старших школьников, от¬метим результаты еще одной, последней се¬рии экспериментов, в которой было установ¬лено, что эмоциональная направленность со¬здает многочисленные тенденции предпочте¬ний и в отношении к самым разным предме¬там, явлениям, ситуациям — от определения любимых песен, стихотворений и книг до желания жить в больших, шумных или малень¬ких, уютных городах и населенных пунктах.
Юноши и девушки с разной эмоциональ¬ной направленностью по-разному ассимили¬руют многие внешние воздействия, по-разно¬му представляют свое личное счастье. Так, девушки альтруистического и коммуникатив¬ного типов, выполняя задание — описать, как бы они изобразили счастье, если бы бы¬ли художниками, — в 64% случаев предложи¬ли явно “семейные” ситуации: “Мать и отец склонились над ребенком в кроватке”; “Сол¬нце, мать с ребенком” и т. д. Среди осталь¬ных студенток подобные ситуации решили изобразить только 17% испытуемых. Эти данные, между прочим, говорят и о том, что более частые ранние браки у девушек с ком¬муникативной и альтруистической направ¬ленностью отнюдь не случайное явление.
Таковы основные результаты исследова¬ния вопроса об эмоциональной направленно¬сти человека как причинном факторе самого широкого спектра проявлений его личности.
В заключение посмотрим, как определен¬ная эмоциональная направленность, “спле¬таясь” с другими особенностями человека в неповторимое единство, дает себя знать на протяжении всей его жизни. Это можно сде¬лать путем анализа автобиографий и днев¬ников многих замечательных людей.
Возьмем в качестве примера дневники и письма Ф. Э. Дзержинского1. “Железный Фе-
1 Ф. Дзержинский. Дневник заключенного. Письма. М., 1966.
ликс”, как назвал Дзержинского народ, был грозой для врагов революции. Но главной притягательной ценностью в жизни этого че¬ловека была любовь к людям: “Я хотел бы
обнять своей любовью все человечество...” (стр. 27). “...Я остался таким же, каким и был, хотя для многих нет имени страшнее моего. Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня...” (стр. 260). Любовь для Ф. Дзержинского непременно активна и самоотверженна: “Любовь зовет к действию, к борьбе...” (стр. 178).
Но в то же время для него, как для лич¬ности с ярко выраженной альтруистической эмоциональной направленностью, огромное значение имело само по себе переживание любви, положительный эмоциональный кон¬такт с окружающими: “...самое великое сча¬стье в жизни человека — это те чувства, которые ты можешь дать людям и люди
тебе...” (стр. 219). “Настоящий праздник души — слияние человеческих чувств” (стр. 222).
Утверждая, что “счастье — это не жизнь без забот и печалей, счастье— это состояние души”, Дзержинский подтверждает свою мысль следующим примером: “Взгляни... на ту бедную мать, которая полюбила всем серд¬цем свое дитя: как она бывает счастлива... когда ребенок прижмется к ней, улыбнется и прощебечет: “Ма-ма”; один этот миг возна¬градит ее за миллион печалей, ибо ради таких минут живет человек” (стр. 34; курсив наш.-- Б. Д.).
Этот пример с матерью для Дзержинского отнюдь не случаен. Он близок его собст¬венной натуре, как близки ему “трогательные чувства” (стр. 70, 245), которые вызывают дети: “...я люблю детей так, как никого дру¬гого... Я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю...
В особенно тяжкие минуты я мечтаю о том, что я взял какого-либо ребенка, подки¬дыша, и ношусь с ним, и нам хорошо. Я жи¬ву для него, ощущаю его около себя, он лю¬бит меня той детской любовью, в которой нет фальши, я ощущаю тепло этой любви, и мне страшно хочется иметь его около се¬бя... Часто-часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я...” (стр.. 55—56).
Он “хотел бы быть отцом и в душу ма¬ленького существа влить все хорошее, что есть на свете, видеть, как под лучами... (его) любви к нему развился бы пышный цветок человеческой души” (стр. 73).
“Без любящих сердец, без мечтаний я не мог бы жить”, — признается Дзержинский (стр. 73).
Таков лейтмотив “личного счастья” для альтруистически направленной личности. Это не делает ее односторонней, но этим как бы определяется все остальное. Поэтому для Дзержинского “работа — слияние своей жиз¬ни со всем миром” (стр. 180). Поэтому даже его восприятие красоты природы как бы обу¬словлено его любовью к людям: “...в сердце моем столько любви, что мне вечно слышно музыка полей, и леса, и неба голубого...” (стр. 224).Интересно отметить, что содержащиеся в письмах и дневниках Дзержинского описания природы следуют тем же стилистическим и иным тенденциям, которые мы признали ха¬рактерными для альтруистического и комму¬никативного типов ОЭН. Это и переход от восприятия природы к мыслям о людях: “Так прекрасен мир! И тем более сжимается мое сердце, когда подумаешь об ужасах че¬ловеческой жизни!”. И этический, гумани¬стический “окрас” этого восприятия: “...ве¬чером заглянет ко мне за решетку звездочка и как будто что-то говорит тихонько...” (стр. 237). “...Стройные, но печальные бере¬зы кланяются мне” (стр. 70). Луна “глядит равнодушно” (стр. 89). Листья “улыбаются солнцу”. Мягкий воздух “ласкает”. Небо “улыбается им (людям), суля успех” (стр. 50). Весенний дождик “радостен” (стр. 85).
И употребление уменьшительно-ласка¬тельных слов для обозначения явлений при¬роды: “солнышко”, “травка”, “звездочка”.
В то же время автобиографические запис¬ки Ф. Э. Дзержинского хорошо, показывают и пределы влияния эмоциональной направ¬ленности на поведение человека. Как ни хо¬чется молодому Феликсу Эдмундовичу по¬святить себя воспитанию детей, он говорит: “Я не могу себе этого позволить, я должен странствовать все время, ас ребенком не мог бы” (стр. 56).
Мировоззренческая направленность рево¬люционера, чувство долга и сострадания к уг¬нетенным побуждают его отказаться от более легкого пути удовлетворения своей по¬требности в альтруистических переживаниях в узкой сфере общения с несколькими близ¬кими людьми и встать на трудный путь слу¬жения трудовому народу. Так у реального индивида та или иная его общая эмоциональ¬ная направленность конкретизируется через его убеждения, ч:ерез вполне определенные объекты его привязанностей.
Тем не менее, как мы видели на материа¬ле всего этого раздела, выявленная даже в самой абстрактной форме ОЭН личности уже дает нам очень многое для понимания того, что данному человеку непременно должно быть предоставлено в жизни, чтобы он полу¬чил свою долю удовлетворения и счастья. Ибо, как глубоко заметил Ф. Э. Дзержин¬ский, “нужно иметь минуты счастья, чтобы жить и быть светлым лучом в жизни, вызы¬вающим кругом радость, и чтобы уметь стра¬дать и не быть сломленным ничем, ничем...” (стр. 240-241).
3. Эмоциональные типы, типичность и гармоническое развитие личности
Рассматривая типы общей эмоциональной направленности людей, мы до сих пор избе¬гали обсуждения одного вопроса большой теоретической важности, на котором теперь пришло время остановиться.
Как помнит читатель, при исследовании типов ОЭН мы определяем принадлежность индивидуума к тому или иному из них в за¬висимости от того, какой категории эмоций он приписывает наибольшую ценность. При этом различия респондентов в оценке всех других переживаний игнорируются. Если, например, испытуемые А и Б, ранжируя разные категории переживаний по степени их притягательности, на первое место ставят, скажем, “гностические” эмоции, а исследуе¬мый В отдает предпочтение “праксическим”, то именно первые двое попадают в одну и ту же группу “гностиков”, а последний оказы¬вается в другой, “праксической” группе (хо¬тя, быть может, по ранжировке всех иных переживаний больше сходства обнаруживает¬ся уже между А и В).
При применении типологического подхо¬да как приема статистического исследования обстоятельства такого рода не имеют боль¬шого значения. Ведь если все испытуемые в репрезентативной группе упорядочены по какой-либо доминирующей черте, то влия¬ние их общего фактора на результаты выпол¬нения какого-либо задания все же должно сказаться достаточно отчетливо. Каждая “ти¬повая группа” в целом ярко выявляла свои особенности, позволяя конструировать мо¬дель поведения некоторой типичной лично¬сти, принадлежащей к репрезентируемому типу ОЭН. Однако каждый реальный инди¬видуум этого типа далеко не во всех случаях вел себя в полном соответствии с этой моде¬лью. Иначе говоря, разные исследуемые в разной степени проявляли свое типологиче¬ское своеобразие.
Очевидно, степень типичности поведения каждого такого лица должна определяться степенью доминирования у него “типообразующего мотива” над всеми другими моти¬вами. Не до конца ясно, однако, чем же эта большая или меньшая степень доминирова¬ния конкретно обеспечивается? А это проб¬лема, далеко выходящая за рамки решения задач типологии одной лишь эмоциональной направленности людей. Выделение типов по характеру доминирующего мотива или при¬чинного поведенческого фактора какого-либо иного порядка — распространенный прием в психологии. Он может рассматриваться и как модель более сложных типологий. По¬этому от правильного решения вопроса о том, какова сущность доминантного отношения какой-либо одной “первичной черты” к дру¬гим однопорядковым с нею чертам, зависит многое в трактовке типа и типичности вооб¬ще, равно как и в более глубоком проникно¬вении в проблему гармонического и вместе с тем индивидуально своеобразного развития личности человека.
Всякое доминирование определенного мо¬тива или какого-либо другого фактора пове¬дения над иными факторами того же поряд¬ка несомненно требует, чтобы первый фак¬тор превосходил по силе остальные. Отсюда как будто естественно предположить, что и всякое усиление доминирования одного чело¬веческого стремления над остальными мо¬жет быть достигнуто только за счет дальней¬шего разрыва в силе (личностной значимости) доминантного и субдоминантного мотивов(или разрыва в степени развития опреде¬ленных “черт” и т. д.). На этом предполо¬жении и зиждятся, в сущности, многие типо¬логические представления. “Типологический подход использует, по существу, относитель¬ную, а не абсолютную систему измерения, — пишет американский психолог А. Анастази... — По мере того как возрастает оценка индивида по одному компоненту, его оценки по другим должны падать”1.
Первое следствие, которое вытекает из таких представлений, состоит в том, что тип есть не что иное, как идеализированная край¬ность. Реальные индивидуумы могут лишь более или менее приближаться к этой край¬ности, и чем ближе они к ней подходят, тем одностороннее, дисгармоничнее они стано¬вятся. В отличие от этого “средний тип”, “зо¬лотая середина” и близко стоящие к нему ре¬альные лица характеризуются таким разви¬тием своих свойств и побуждений, при кото¬ром ни одно из них не может пересилить
другие.
Подобная точка зрения отразилась, в ча¬стности, в разных классификациях личности школьника. Так, советский педагог Ю.В.Ша¬ров выдвинул следующую типологию стар¬шеклассников: 1) “разносторонний” (гармо¬ничный тип), 2) “интеллектуалы-теоре¬тики”, 3) “практики”, 4) “общественники-
1 А. Анастази. Дифференциальная психология. Конспекты и комментарии к книге, выполненные В. М. Тепловым.— В сб.: “Проблемы дифференци¬альной психофизиологии”, т. VI. М., 1969, стр. 315.
организаторы”, 5) “игровой тип”, 6) “инертный тип”1
Сама классификация здесь ясно говорит о том, что ни интеллектуал-теоретик, ни об¬щественник-организатор, ни практик не мыслятся автором типологии как возможные гар¬монически развитые субъекты. Гармоническая личность — это индивидуум, стоящий как бы посредине между этими “крайностями”.
При описании типов высшей нервной дея¬тельности психологи нередко подчеркивают преимущества “среднего типа”, как гармо¬ничного, над односторонним — “мыслитель¬ным” и “художественным”. “Для произ¬водственного труда, — пишет, например, Н. Д. Левитов, — вредны крайности как мыс¬лительного типа (оторванность от жизни), так и художественного типа (“из-за деревь¬ев не видят леса”), но эти крайности у уча¬щихся встречаются редко”2.
Другим следствием из тех же представле¬ний является потеря доверия к типологиче¬скому подходу и попытка заменить его так называемым “димензиональным”, при кото¬ром личность просто характеризуется дан¬ными о степени развития каждого из ее свойств, потребностей и т. д. “Концепция ти¬пов, — писал американский философ и пси¬холог У. Шелдон, — сыграла свою положи-
1 См. Ю. В. Шаров. Типы современных старше¬классников.— В сб.: “Молодежь и образование”. М., 1972.
2 Н. Д. Левитов. Психология. М., 1964, стр. 29.
тельную роль в изучении личности, но сами типы при этом, пожалуй, больше всего напо¬минали шесты, поддерживающие бельевую веревку, иными словами, что-то такое, к че¬му можно было “подвесить” всю классифика¬цию. По мере того как “веревка” заполня¬лась, представление о типах отходило на зад¬ний план и, наконец, совсем исчезло, усту¬пив место представлению о непрерывном рас¬пределении” 1.
Если последовательно придерживаться тех взглядов на тип, о которых мы говорили выше, то очевидно, что типологический под¬ход может иметь значение только как опре¬деленный прием исследования, но должен быть признан неудовлетворительным для ха¬рактеристики конкретных лиц, которые инте¬ресны для нас сами по себе. Во всяком слу¬чае, если степень доминирования тех или иных мотивов, черт личности определяется всего лишь их, так сказать, количественным, “пропорциональным” преобладанием над ос¬тальными мотивами или чертами, то “димензиональные” характеристики людей будут точнее типологических.
Таковы легко напрашивающиеся выводы из того представления о сущности доминиро¬вания одних факторов поведения над други¬ми, о которых мы говорили выше. Верны ли, однако, сами эти представления? Факты, с которыми мы столкнулись в исследованиях эмоциональной направленности людей, пока-
1 Цит. по: Дж. Харрисон, Дж. Уайиер, Дж. Тан-нер, Я. Варникот. Биология человека. М., 1968, стр. 306.
зали, что высоко развитые личности чаще всего обнаруживались именно среди тех ис¬следуемых, у которых одновременно можно было констатировать наиболее яркую выра¬женность типичных для определенного типа ОЭН особенностей. Причем все эти данные были получены не в специальных экспери¬ментах, а извлечены из материалов изыска¬ний, проведенных для решения других задач.
Для анализа использовались сведения о всех наших исследуемых, отвечавших таким двум требованиям: 1) участие в эксперимен¬тах, где со статистической надежностью бы¬ли выявлены специфические тенденции “по¬ведения” именно тех типов ОЭН, к которым эти исследуемые принадлежали; 2) наличие числовых характеристик общего развития.
Одни из таких испытуемых принимали участие только в одном подходящем экспери¬менте, другие — в нескольких. Критерием типичного поведения при этом являлось сле¬дование тем тенденциям своего типа, которые в таких испытаниях были обнаружены.
Что же касается оценки уровня всесто¬роннего развития, то мы, исходя из допуще¬ния, что интеллектуальное развитие, отзыв¬чивость и трудолюбие более или менее удов¬летворительно репрезентируют классическую триаду всесторонности — “ум, сердце и во¬лю”, установили для нее следующие индикаторы:
1. Высокий уровень развития — по край¬ней мере два рейтинговых показателя1 выше
1Рейтинговый показатель (рейтинговая оцен¬ка) — величина, полученная в результате усреднения оценок, выставляемых какому-либо индивиду по оцениваемому качеству несколькими экспер¬тами, чаще всего его коллегами. Процедура рей¬тинговой оценки подразумевает анонимность мне¬ний экспертов средних взвешенных оценок данного свойст¬ва по всему массиву исследуемых, а третий показатель не ниже соответствующей сред¬ней оценки.
2. Низкий уровень — по крайней мере два показателя ниже средних взвешенных, а третий — не выше.
3. Все остальные — категория средних по общему развитию лиц, причем сюда в боль¬шом числе попадают и “односторонние” с вы¬сокими оценками за одни качества и низки¬ми — за другие.
Наш анализ данных с применением ука¬занных критериев состоял в том, что, выде¬лив во всех способных обеспечить нас нуж¬ной информацией опытах группы типичных и нетипичных по их проявлениям исследуе¬мых, мы затем определяли процентное соот¬ношение в каждой из этих групп лиц с раз¬ными уровнями развития.
Результаты такого анализа представлены в таблицах 5, 6 и 7.
Приведенные в таблицах 5—7 данные подтверждают и конкретизируют тезис о свя¬зи высокого уровня развития личности с ее типичностью. Мы видим, что лица с высоким и всесторонним развитием во всех случаях значительно чаще встречались среди тех ис¬следуемых, кто в рассматриваемом отноше¬нии полностью следовал характерным тен-
Таблица 5
Связь уровня развития с типичностью
исследуемых по иерархии личностных свойств (р<0,01) '
Проявление ти¬пичности по иерархии свойств Распределение по уровням развития, %
высокий средний низкий
Типичные (22 человека) 54,5 40,5 5,0
Нетипичные (53 человека) 24,5 44,7 30,8
Таблица 6
Связь уровня развития с типичностью выбора друга (р<0,1)
Проявление ти¬пичности по вы¬бору друга Распределение по уровням развития, %
ВЫСОКИЙ средний НИЗКИЙ
Типичные (13 человек) 38,5 38,5 23,0
Нетипичные (6 человек) - 50,0 50,0
1 Статистическая значимость связи, указания в скобках, разумеется, рассчитывалась по абсолют¬ным показателям, причем лица со средним и низ¬ким уровнем развития объединялись в одну группу.
Таблица 7
Связь уровня развития с типичностью восприятия природы (р<0,01)
Проявление типичности по восприятию природы Распределение по уровням развития, %
высокий средний Низкий
Типичные (15 человек) 66,6 13,3 20,0
Нетипичные (46 человек) 21,1 50,0 23,9
денциям своего типа. Подчеркнем, что эти тенденции для разных типов были совершен¬но разными, поэтому всякие подозрения, что с общим высоким уровнем развития коррелирует просто определенный шаблон поведе¬ния, должны быть исключены1.
Картину, подобную только что рассмот¬ренной, дает, и анализ информации, касаю¬щейся “поведения” исследуемых сразу в це¬лом ряде опытов.
В данном случае в группу типичных мы объединили всех тех, кто неизменно или поч¬ти неизменно2 проявлял типологические тен-
1 Ведь в одну группу “типичных” попадали, например, “гностики”, выбравшие модель “фило¬соф”, и лица с пугаической направленностью, ука¬завшие на модель “отчаянная голова”. Но стоило им поменяться симпатиями, как те и другие ока¬зались бы в группе “нетипичных”.
2 При участии в четырех испытаниях допус¬калась одна не вполне типичная реакция.
денции на протяжении ряда испытаний (трех-четырех). Допускалось, что для раз¬ных исследуемых эти испытания могли быть не всегда одними и теми же, что позволило создать достаточно крупные группы “типич¬ных” и “нетипичных” личностей (то есть тех, кто следовал тенденциям своего типа лишь в части опытов).
Всего последовательно типичных у нас набралось 18 человек — немного менее 1/4 ча¬сти всех лиц, отобранных для анализа на указанном основании. Оказалось, что 10 че¬ловек из них — лица с высоким уровнем раз¬вития. Это составляет около 56% от их об¬щего числа. В то же время среди нетипичных (58 человек) людей с высоким развитием об¬наружилось менее 25%.
Эти данные не только находятся в соот¬ветствии с данными одноразовых испытаний, но и говорят о том, что последовательно типичная личность отнюдь не такое уж редкое исключение, каким она представля¬ется с позиций взгляда на нее как на “крайность”.
Как же можно объяснить представленные выше факты?
Обычно, говоря о типе и типичности, предполагают только одну возможность пре¬вращения какого-либо влечения (стремле¬ния, потребности и т. д.) личности в доми¬нирующее — это подавление, вытеснение им всех остальных. Между тем в реальной дей¬ствительности человек может стать типичной личностью, вовсе не обедняя состава своих, чувств, интересов и стремлений. И это потому, что доминирование какого-либо одного определенного влечения индивида отнюдь не обязательно должно осуществляться через подавление остальных. Самое сильное влече¬ние человека вместо того, чтобы подавлять другие, нередко своеобразно “проникает” в них, превращаясь из их “конкурента” в их, так сказать, “ведущего”.
Разберемся в этом вопросе подробнее и попытаемся показать, как, с наших позиций, снимается парадокс описанных выше фактов эмпирической сопряженности яркой типич¬ности с высоким и всесторонним развитием людей.
Поясним прежде всего, что представляет собой феномен проникновения типового эмо¬ционального влечения личности во все дру¬гие ее влечения, процитировав для этого сна¬чала студентку С. З., поведавшую нам (пись¬менно) об одном из многих своих увлечений. Вот как она его описывает.
“...Уходя в поход, обязательно берешь с собой фотоаппарат. Столько вокруг тебя де¬ревьев и цветов! Какие красивые берега у ре¬ки! Как невиданно красиво заходит солнце... Твоя подруга нашла... (редкий) цветок. И ты, только ты, с фотоаппаратом в руках, можешь запечатлеть ту радость, тот восторг, которы¬ми осветилось лицо подруги!
Увиденное один раз своими глазами ты потом можешь показать другим, поделиться с ними прекрасным. Чувство радости оттого, что ты можешь сделать людям добро, появ¬ляется в твоей душе... Как это хорошо а как приятно!”
Эти высказывания принадлежат типич¬ной представительнице альтруистического типа ОЭН. Речь идет об интересе к фотогра¬фии, о радости запечатления того, что вызы¬вает чувство прекрасного. Но это эстетиче¬ское наслаждение прекрасным, как мы ви¬дим, у девушки пронизано стремлением к тому, чтобы поделиться удовольствием с дру¬гими. При этом последнее стремление носит у нее не отвлеченный понятийный характер, как это мы наблюдали у исследуемых других типов ОЭН, которые в плане мировоззрения тоже могут считать смыслом своей жизни служение другим людям, обществу. У иссле¬дуемой С. 3. своеобразное альтруистической наслаждение стало органической частью эс¬тетического.
Мы могли бы привести еще немало рас¬сказов студентов о своих увлечениях, столь же ярко демонстрирующих этот феномен проникновения ведущего стремления лично¬сти в другие ее побуждения. Но, очевидно, будет достаточным просто напомнить, что с рассматриваемым явлением мы сталкивались уже и раньше, в частности при раскрытии вопроса о влиянии типа ОЭН субъекта на эстетическое восприятие им природы или при компонентном анализе интересов личности. Поэтому нам представляется целесообразным в своих дальнейших иллюстрациях выйти за рамки только собственного материала. Нач¬нем с примера из биографических данных об А. Эйнштейне. Хорошо известна его любовь к художественной литературе и музыке. Не было ли это, выражаясь языком известной дискуссии о “физиках и лириках”, своеобраз¬ным, “разжижением” его типичности как “физика” (гностика)? Нет, гностическая на¬правленность Эйнштейна давала о себе знать и в его эстетических увлечениях. Ведь, по его собственному признанию, художественные произведения, особенно романы Достоевско¬го, во многом способствовали возникновению у него его оригинальных физических идей. А это уже результат типично гностического, а не какого-либо иного (альтруистического, романтического, праксического и т. д.) “вчувствования” в эстетический материал. Харак¬терно было и его восприятие музыки. “По-видимому, для Эйнштейна, — пишет Б. Г. Куз¬нецов в своем исследовании, — самым глав¬ным в музыке была объективная логика об¬разов и настроений, которая подчиняет себе личность композитора и исполнителя, подоб¬но тому как объективная логика бытия под¬чиняет себе мысль исследователя. Вероятно, Эйнштейну была близка удивительно глубо¬кая, хотя и не исчерпывающая сущности му¬зыки формула Лейбница — profession de foi рационалистической эстетики: “Музыка есть радость души, которая вычисляет сама того не сознавая””1.
Показательны и многие признания “отца кибернетики” Н. Винера. Винер тоже не был односторонним “физиком”. Как и Эйнштейн, он не только не чуждался искусства, но сам написал художественный роман (“Искуси¬тель”). При всем том, однако, он обладал на-
1 В. Г. Кузнецов. Эйнштейн. М., 1962, стр. 94. 248
столько ярко выраженной гностической на¬правленностью, что, размышляя о себе, при¬шел к выводу, что почти любое его “пережи¬вание в какой-то степени всегда символически отражает ту или другую математическую си¬туацию, которая... еще не ясна или не успела вылиться в конкретные формулы”1.
Хорошо виден феномен “проникновения” и в особенностях отношения ученого к при¬роде. Винер рассказывает, например, как од¬нажды, любуясь из окна института красотой бурной реки, он увидел ее движение выра¬женным в формулах и пришел к выводу, что “природа... может и должна служить не толь¬ко источником задач, решаемых в... исследо¬ваниях, но и подсказывать аппарат, пригод¬ный для их решения”2.
Мы видим, что истинный “физик” типи¬чен не тем, что “лирика”, как иногда оши¬бочно считают, ему совершенно чужда, а тем, что он умеет оставаться “физиком”, даже на¬ходясь во власти лирических переживаний и дум.
Равным образом, исследуя личность Л. Н. Толстого по его автобиографическим и дневниковым материалам, можно убедиться, что все его многочисленные интересы — ли¬тературные, педагогические, философские, хозяйственные и т. д.— были объединены друг с другом посредством во все проникаю¬щих “альтруистических программ”, ставших ведущими в структуре его эмоциональной на¬правленности. Именно они придавали един-
1 Н. Винер. Я — математик. М., 1964, стр. 81.
2 Там же, стр. 27.
ство личности писателя, несмотря на все ме¬таморфозы его гражданского поведения и “кричащие противоречия” в его мировоззре¬нии, столь точно раскрытые В. И. Лениным. Итак, типичность есть чаще всего резуль¬тат феномена “проникновения”, благодаря которому одно из стремлений личности спла¬чивает вокруг себя другие ее стремления, “гася” их конкуренцию и ведя их за собой в своем развитии1.
С этой точки зрения становится ясным, что ярко выраженная “типичная личность” и есть личность наи6олее внутренне организо¬ванная, гармоничная. Такая личность как раз в силу внутреннего единства имеет больше шансов достигнуть общего высокого уровня развития, хотя, конечно, он определя¬ется не только одним фактором типичности. Отметим, что при таком понимании ее сущности “типичность” предстает перед на¬ми как проявление не столько количествен-
1 Выдвигая это положение, мы, разумеется, не отрицаем и возможности конфликтного отношения между определенными стремлениями человека. Случаи, когда доминирование одного стремления над другими достигается путем их “вытеснения”, подавления, конечно, тоже возможны. Но если это касается законных человеческих стремлений, то такой путь доминирования может дать лишь ту “дурную типичность”, о которой говорилось выше. К сказанному добавим, что в реальном процессе формирования личности процессы “вытеснения” одними стремлениями других и “проникновения” одного стремления в другие, очевидно, нередко идут бок о бок. Однако для более содержательной характеристики их взаимоотношения мы пока не имеем достаточного фактического материала.
ного, сколько структурного “господства” ос¬новного побуждения личности перед всеми другими побуждениями. Не имеет большого значения, что другие влечения человека не столь уж заметно уступают по силе домини¬рующему влечению. Важно, что они имеют тенденцию группироваться вокруг него, согласовываться друг с другом через него. Здесь, как и во многих других областях дей¬ствительности, незначительное различие в силе причинных факторов имеет своим ре¬зультатом весьма значительные последствия; то стремление человека, которое оказывается несколько более выраженным, чем другие, приобретая функцию своеобразного их “ли¬дера”, начинает играть гораздо большую роль в жизни личности, чем играло бы при “конф¬ликтном строении” ее мотивационной сферы, когда каждое влечение может реализовать себя, лишь “оттесняя” остальные на задний план.
Исходя из изложенного понимания типич¬ности, следует раскрыть и понятие психоло¬гического типа. Такой тип не есть просто один из полюсов, между которыми “нормаль¬но” распределяются реальные индивиды. Тип (по крайней мере в нашем случае) — это определенный вариант объединения стремлений личности вокруг самого сильного из них.
Конечно, степень этого объединения у ре¬альных людей может быть разной, и в этом смысле тип и в нашем понимании остается идеальным эталоном, к которому конкретные лица могут только более или менее прибли¬жаться. Однако приближение к таким типам
не ставит предела всестороннему развитию человека, а способствует ему. Поэтому типич¬ная личность в системе нашей типологии от¬нюдь не обречена быть редким исключением в силу самой своей сущности.
Реальному нормальному человеку “ничто человеческое не чуждо”. “Самая-самая” ти¬пичная личность, в нашем ее понимании, мо¬жет сказать о себе то же самое. Между тем типичная личность, трактуемая как проявле¬ние односторонности, безусловно лишена права на такую характеристику.
В свете нашего понимания типа и типич¬ного индивида иначе определяется и отноше¬ние к типологическому и “димензиональному” подходам в раскрытии особенностей того или иного человека. Исчезает альтернатив¬ность этих двух систем оценки. Типологиче¬ский и “димензиональный” подходы должны не исключать, а взаимодополнять друг друга. Нет сомнения, что “количественная” харак¬теристика разных компонентов структуры личности правомерна и необходима. Но толь¬ко типологический подход согласуется с фак¬том, что личность человека — это не простая сумма отдельных ее составляющих, а опре¬деленная их “конфигурация”. Мерой завер¬шенности этой “конфигурации” и является степень типичности индивида, которая не только не противостоит его возможности быть гармоничной личностью, но составляет одно из наиболее необходимых для этого условий.
Действительная гармоничность человека не может быть результатом простого разви¬тия всех его свойств, потребностей, “сторон”.
Это бы дало “личностей” без своего лица, по¬хожих друг на друга, как медные пятаки. И такие личности оказались бы, вопреки по¬верхностным представлениям, как раз страш¬но дисгармоничны, ибо неизбежно страдали бы разнонаправленностью своих влечений, заставляющей вспомнить крыловскую басню о Лебеде, Раке и Щуке.
Истинно гармоничной является лишь лич¬ность, у которой всесторонность сформирова¬лась на основе ярко выраженной направлен¬ности — эмоциональной и мировоззренче¬ской. Иначе говоря, гармоничность невозможна без типичности.
Гармоничная, а потому и типичная лич¬ность аналогична в этом отношении талант¬ливому литературному произведению, в со¬держание которого могут входить самые раз¬ные вещи — бытовые сцены и чрезвычайные происшествия, описания производственного процесса и лирического пейзажа, любовь и ненависть, горе и радость, но которое, одна¬ко, при всем том имеет свой “единый тон”, свой “эмоциональный коэффициент” повест¬вования. Отсутствие такого “единого тона” в произведении, как это подметили многие пи¬сатели и критики, лишает его художествен¬ной ценности и права на признание1. Можно сказать, что у гармоничной личности, ярко воплощающей определенный тип ОЭН, при всем разнообразии ее переживаний тоже есть
1 См. М. Б. Храпченко. Творческая индивиду¬альность писателя и развитие литературы. М., 1970, стр. 120—124.
свой “единый тон” или своеобразный “лейт¬мотив” ее эмоциональной жизни.
Все сказанное ведет к выводу, что значе¬ние классификации людей по типам их общей эмоциональной направленности выходит за рамки простого исследовательского приема, ибо за понятием типа стоит психологическая реальность, которую нельзя отразить с помо¬щью одной психометрии.
Тип есть репрезентант этой реальности как целостности, качества которой не сводимы к сумме ее компонентов. Определение типа ОЭН субъекта (во взаимосвязи с его мировоз¬зренческой направленностью) — это тот отп¬равной пункт, с которого должно начинаться углубленное изучение его индивидуальности.
Результаты описанного исследования, оче¬видно, в самой общей форме можно экстра¬полировать и на проблему стратегии воспи¬тания гармонического, всесторонне развито¬го человека в нашей школе. С изложенных выше позиций следует критически рассмот¬реть некоторые тенденции практического ре¬шения этой проблемы, зачастую исподволь определяемые все теми же взглядами, кото¬рые отразились в приведенных в начале па¬раграфа классификациях учащихся.
Поскольку считается, что гармоническое развитие школьников дает о себе знать про¬сто в том, что они проявляют себя “почти в одинаковой мере” во всех доступных им ви¬дах деятельности1, то в планах воспитания
1 См. Б. К. Мазий. К вопросу о потребностях и их роли в системе отношений человека.— В сб.: “Психология”. Л., 1950.
детей и подростков часто не уделяется долж¬ного внимания развитию их индивидуальных склонностей (а это, вообще говоря, ключ к решению многих педагогических задач). Б результате нередки случаи, когда выпуск¬ники школы не знают толком, куда им по¬даться, какую профессию избрать, и долго ходят в пифагоровых штанах своей “многосторонности”, не решаясь сделать выбор делая его в конце концов наобум.
Изменить положение дела можно, лишь осознав, что многосторонность личности не¬обходимо развивать не путем преодоления односторонних увлечений и эмоциональных приверженностей индивидуумов, а на основе воспитания и закрепления этих приверженностей (“пламенных страстей” к чему-либо) с последующим превращением их в тот ры¬чаг, с помощью которого “подтягивается” к целом, во всем богатстве ее потенциальных возможностей.
4. Эмоциональная и мировоззренческая направленность в их единстве и взаимодействии
Мы завершили исследование собственно эмоциональной направленности личности. Однако эмоциональная направленность, как мы уже говорили, есть только сторона единой направленности человека, в которой первенствующую роль играют его мировоззренче¬ские программы (потребности). Поэтому мы считаем необходимым в заключение несколь¬ко более подробно рассмотреть вопрос о вза¬имодействии эмоциональной направленности индивида с его морально-мировоззренческой направленностью.
Мы полагаем, что главная особенность морально-мировоззренческой направленности состоит в следующем. Если эмоциональная направленность проявляется во влечении че¬ловека к интересному, приятно волнующему, то морально-мировоззренческая направлен¬ность дает себя знать в его стремлении к вы¬полнению своего долга перед кем-либо или чем-либо (в том числе и перед самим собой). В морально-мировоззренческой направленно¬сти находят свое выражение мировоззренче¬ские взгляды и нравственные чувства лично¬сти. В сущности, морально-мировоззренче¬ская направленность — это закрепленная в личности программа (точнее, система про¬грамм) ее отношения к действительности, объем которой лучше всего передан “формулой” Ф. Э. Дзержинского: “Так тебе следует жить, и таким ты должен быть”1
Конечно, далеко не каждый индивид фор¬мулирует содержание своей морально-миро¬воззренческой направленности в столь чет¬ких выражениях, как это сделал пламенный революционер и крупный советский государ¬ственный деятель. Она может быть закрепле-
1 Ф. Дзержинский. Дневник заключенного. Письма, стр. 209.
на в личности не только в словесно выражен¬ных убеждениях, но и в неосознанных уста¬новках субъекта1. Однако суть ее от этого не меняется.
В связи с этой главной особенностью мо¬рально-мировоззренческой направленности находятся и другие ее специальные черты. Так, в отличие от эмоциональной, удовлетво¬рение морально-мировоззренческой направ¬ленности не всегда сопровождается приятны¬ми переживаниями, оно может покупаться иной раз и ценою отказа от личных удоволь¬ствий. (Парадоксально, но сказанное отно¬сится не только к лицам с общественной на¬правленностью, а даже и к эгоистам: разного рода Каренины, для которых “должное” за¬ключается в “делании карьеры”, тоже спо¬собны жертвовать этому многими своими ра¬достями.)
Обе стороны нашей направленности — эмоциональная и морально-мировоззренче¬ская, как не раз уже подчеркивалось, выра¬жаются в деятельности, мотивируют ее. Но первая влияет только на выбор сферы дея¬тельности и ее процессуальные моменты, а вторая главным образом определяет, кому или чему эта деятельность посвящается.
Факт такого проявления “двуединства” направленности в деятельности людей хоро¬шо отражен в выступлении по телевидению 10 октября 1975 г. академика Б. М. Кедрова, отметившего “двойную преданность” совет-
1 См. Л. И. Божович. Личность и ее формиро¬вание в детском возрасте. М., 1968, стр. 333—345.
ских ученых — науке и своей социалис¬тической Родине. Первой они отдают все свое время, а о процветании второй “дума¬ют, как о той цели, ради которой они тру¬дятся”.
Следует отметить, что при теснейшем взаимодействии эмоциональной и мировоз¬зренческой направленности мировоззренче¬ские программы человека в его жизни игра¬ют решающую роль. Стремясь по возможно¬сти отдаться такому делу, которое удовлет¬ворило бы все их важнейшие потребности, люди в то же время при необходимости мо¬гут жертвовать своими склонностями во имя долга.
В большинстве случаев, однако, морально-мировоззренческие потребности не подавля¬ют эмоциональные, но придают им особое выражение и “звучание”. Личность с эстети¬ческой направленностью, нашедшая свое при¬звание в поэтической деятельности, может творить, следуя морально-мировоззренческой программе А. С. Пушкина: “Мой друг, отчиз¬не посвятим души прекрасные порывы!”. Но она может придерживаться и заветов молодо¬го В. Я. Брюсова: “...Никому не сочувствуй... Поклоняйся искусству — только ему, безраздумно, бесцельно”. Совершенно ясно, что в том и другом случае мы встретимся с разной поэтической деятельностью, и поэтический интерес одного субъекта не будет тождест¬вен поэтическому интересу другого.
Равным образом “альтруистический” тип ОЭН у одних людей может быть связан с же¬ланием служить всему человечеству, а у других — только с любовью к своей семье. Ясно, что это будут очень разные “альтруисты”. Впрочем, различие между людьми с этим типом ОЭН окажется еще разительнее, если мы рассмотрим “эмоционального альтруи¬ста”, не признающего иного долга, кроме “долга” перед собственной персоной. Край¬ний случай в этом отношении представляет женщина, описанная французским психоло¬гом П. Жанэ в работе “Любовь и ненависть”. Эта “альтруистка” в погоне за трогательны¬ми переживаниями специально доводила свою дочь до слез, бросаясь вслед за этим к ней с утешениями. Свое поведение она объ¬яснила Жанэ следующим образом: “Да, это верно. Все происходит так, как вам расска¬зала моя дочь... Но подумайте, как это при¬влекательно: моей дочери это большого зла не причиняет, она только поплачет немнож¬ко, а я после этого так за ней ухаживаю и ласкаю. И это мне дает так много”1.
Добавим, что такое сочетание альтруисти¬ческой эмоциональной направленности с крайне эгоистической моральной отнюдь не так уж редко, как может показаться. Многие “дамы-благотворительницы” в капиталисти¬ческих странах, в сущности, недалеко ушли от женщины, описанной Жанэ. Пример по¬добного рода “эгоистического альтруизма” приводит и И. И. Мечников в своих “Этюдах оптимизма” 2.
1 Р Janet. L'amour et la haine. P., 1932, p. 177
2 См. И. И. Мечников. Этюды оптимизма. М., 1964, стр. 284.
Таким образом, в зависимости от мировоз¬зренческих и моральных программ человека одно и то же влечение к альтруистическим переживаниям может дать и подлинного гу¬маниста, и замкнувшегося в семейном кругу детолюбивого мещанина (а иногда и услаж¬дающую себя “альтруистическими сантимен¬тами” эгоистку). Зависимость проявления эмоциональной направленности от морально-мировоззренческой, показанная на примерах лиц с эстетическим и альтруистическим ти¬пом ОЭН, конечно, распространяется и на все другие типы.
Мы, однако, не думаем, что только мо¬рально-мировоззренческая направленность воздействует на проявление эмоциональной. Примат мировоззренческих программ лично¬сти не надо абсолютизировать. Очевидно, должно существовать и обратное влияние. Ведь само первоначальное усвоение индиви¬дом определенных взглядов, идей, теорий, способных со временем стать ориентирами и программами поведения личности1, в боль¬шой мере зависит и от ее эмоциональной на¬правленности, которая, надо полагать, начи¬нает складываться у человека с самого ран¬него детства.
Выделение различных линий направлен¬ности человека — мировоззренческой и эмо¬циональной — связано с тем, что эмоциональ-
1 Мы предложили различать убеждения-ори¬ентиры и убеждения-программы, полагая, что пря¬ными компонентами направленности человека яв¬ляются только последние.
ное содержание процесса деятельности детер¬минируется не только чувством, которое помечает ее результативный мотив. Для со¬ветского рабочего, колхозника, ученого и т. п. результативный мотив их деятельности оди¬наково “помечен” чувством любви к своей социалистической Родине, однако процессы их деятельности не являются эмоционально тождественными. Поэтому люди, разделяю¬щие одно и то же мировоззрение и обладаю¬щие одними и теми же моральными установ¬ками, могут по-разному эмоционально оце¬нивать разные виды деятельности, а это и делает полезным для решения ряда теоретиче¬ских и практических задач абстрагирование “эмоциональной линии” направленности лю¬дей, если только при этом не забывать, что мы имеем дело именно с абстракцией, право¬мерной лишь в известных пределах. От такой абстракции необходимо идти к рассмотрению обеих выделенных линий направленности в их единстве и взаимодействии, в котором каждая из них приобретает новые качества и характеристики.
Таково вкратце наше представление о связи и взаимодействии исследованной нами эмоциональной направленности с морально-мировозренческой направленностью, кото¬рые важно четко дифференцировать и по¬стоянно соотносить друг с другом в научном психологическом анализе личности человека, ставшего объектом изучения и воспитания.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Человеческая личность — совершенно уникальное явление в мире “живой мате¬рии”. Один из аспектов этой ее уникальности связан с проблемой цели жизни.
Философы различают цели субъективные и объективные. Под объективной целью по¬нимается “заданное тем или иным законом... фиксированное состояние в развитии некото¬рой системы, за которой признается свойство саморегуляции”1. Все живые существа, кро¬ме человека, подчинены только объективной цели; эта цель — выживание. Уцелеть само¬му и оставить потомство — вот единственная “задача”, которую “решает” животное всем своим поведением. Оно, по словам классиков марксизма, постоянно пребывает в “царстве необходимости”.
“Первые выделившиеся из животного царства люди были во всем существенном
1 “Философская энциклопедия”, т. 5, стр. 459.
так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперед на пути культуры был шагом к свободе”1. Преодоление несвободы связано со способностью людей к целеполаганию, к постановке сознательных субъек¬тивных целей, которые затем “как закон” оп¬ределяют способ и характер их действий2.
Сознательные цели человека уже не но¬сят непременно утилитарного характера. Люди и субъективно и объективно переста¬ют стремиться к одному лишь выживанию любой ценой; они начинают искать цеди бо¬лее высокого плана. Спектр этих целей чрез¬вычайно широк и различен для разных эпох, классов, социальных групп и отдельных лиц. В него входят и цели, основанные на убеж¬дении, что смысл человеческой жизни — “быть сознанием вселённой” (С. Л. Рубинштейн), и на вере, что “человек создан для счастья, как птица для полета” (В. Г. Короленко), и многие, многие другие. Не станем на этом вопросе сейчас останавливаться, не будем также соотносить цели высшего плана с целями, диктуемыми той самой необходимо¬стью обеспечить себе возможность простого физического существования, давление кото¬рой, при всей относительной свободе челове¬ка, пока еще весьма сильно3. Зафиксируем
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 116.
2 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 189.
3 Действительная свобода человека определя¬ется взаимодействием его внутренней свободы в выборе возможностей и объективным наличием самих возможностей того или иного характера. Разные эпохи и общественные системы требуют от людей разной степени усилий в борьбе за физиче¬ское существование, за “хлеб насущный” и созда¬ют разные возможности для постановки человеком перед собой “высших целей”. Наибольшие возмож¬ности для таких целей, для самоопределения лич¬ности предоставляет людям коммунистическое об¬щество, в котором совершается подлинный скачок человечества из “царства необходимости” в “цар¬ство свободы”.
лишь ту старую истину, что “не хлебом еди¬ным жив человек” и не одной лишь борьбой за существование определяется деятельность людей. Борьба (в том числе и классовая) за лучшую, достойную человека жизнь уже не есть простая борьба за выживание. У челове¬ка, как совершенно уникального представи¬теля “живого мира”, возникает бесконечное разнообразие форм его внешней и внутрен¬ней деятельности. Особой, неведомой живот¬ным формой деятельности выступает так на¬зываемая “духовная жизнь” личности. “Ду¬ховная жизнь” не есть простая сумма разно¬образных психических реакций человека на внешние воздействия. Это сложнейшая рабо¬та его внутреннего “проектного бюро”, в ко¬тором происходит отбор, классификация о культивирование разного рода ценностей, на¬мечаются и вынашиваются жизненные про¬екты, создаются новые программы отноше¬ния к действительности, “конструируются” будущие моральные, эстетические и волевые качества личности. Бывает так, что индивид, на час-другой уединившийся для этой внут¬ренней работы “самотворчества”, выходит из своего уединения уже во многом иным человеком, с иным, чем прежде, реагированием на те же самые внешние воздействия.
В таком внутреннем “проектном бюро” в большой мере конструируется, а затем и на¬правляет деятельность индивида особый ме¬ханизм его неповторимо своеобразной соци¬альной активности, называемый направлен¬ностью личности. Чем лучше сформирован этот механизм, тем более свободным по от¬ношению к внешним влияниям становится поведение человека. Так, происхождение, материальное положение, образование, дале¬ко уже не детский возраст — все необходимо предрекало М. В. Ломоносову обычную судь¬бу и деятельность крестьянина-помора. Од¬нако направленность личности Ломоносова была настолько интенсивна, что вопреки “не¬обходимости” определила иную его судьбу — судьбу ученого-энциклопедиста, который со¬ставил гордость русской науки.
Направленность человека — ведущий компонент структуры личности. Другие ее компоненты — характер, способности, фонд знаний и навыков, механизм самосознания — могут быть правильно определены и оценены лишь в связи с ее направленностью. Харак¬тер, способности и знания определяют боль¬шую или меньшую трудность реализации че¬ловеком своей направленности. Механизм са¬мосознания позволяет ему вовремя обнару¬живать различные “рассогласования” между направленностью и другими подчиненными компонентами его личности и принимать ме¬ры к устранению этих “неувязок” (деятель¬ность самовоспитания и самообразования).
Эту книгу мы посвятили одному важно¬му, но до сих пор остававшемуся в тени ас¬пекту направленности личности, названному нами ее общей эмоциональной направленно¬стью. В основу нашего выделения и исследо¬вания эмоциональной направленности лично¬сти как феномена особого рода, не сводимого к простой “эмоциональной окрашенности” человеческих устремлений, положена идея о том, что психологическая сущность эмоций
диалектически двойственна, что они есть од¬новременно и оценки других ценностей, и ценности сами по себе. Эмоция в этом отно¬шении сопоставима с золотой монетой, кото¬рая, в отличие от бумажных денег, не только обозначает стоимость, но и несет ее в себе.
“Самоценность” эмоций исходно опреде¬ляется тем, что они объективно необходимы не только для ориентировки организма во внешнем мире, но и для его нормального внутреннего состояния, поскольку все эмо¬ции, и положительные и отрицательные, — одна из его наиболее коренных, наиболее не¬отъемлемых функций. Жизнь, едва вырвав¬шись из “немых”, растительных форм своего существования, впервые оповестила себя о себе самой именно “голосом эмоций”. Чувст¬вовать в себе постоянно этот “голос жизни” чрезвычайно важно и для человека с его вы¬сокоразвитой психикой, ибо без него неиз¬бежно наступает та ужасающая “мертвен¬ность духа”, по сравнению с которой даже жгучие страдания являются великим благом. Если органически обусловленная потребность в аффективном (эмоциональном) насы¬щении должна существовать и у животных, то потребность в сложно-структурированных, личностно-значимых переживаниях — типич¬но человеческое качество. Основная цель нашей книги состояла в том, чтобы показать, какой пласт психиче¬ских, явлений открывается нам или по-ново¬му “высвечивается” с позиций установленной “дифференцированной сущности” (К.Маркс) эмоций.
Прежде всего выяснилось, что эмоции со¬вершенно разным образом участвуют в орга¬низации человеческой деятельности в каче¬стве оценок и в качестве ценностей. Как оценки они направляют деятельность челове¬ка на те или иные объекты или отвращают его от них; как ценности они в большой мере определяют склонность индивида к ка¬ким-то одним деятельностям и нелюбовь к другим.
В учете этой второй, ценностной роли эмоций мы видим ключ к пониманию и про¬дуктивному анализу феномена склонностей в его трех основных формах: приверженно¬сти к определенным предметным деятельностям (интересы), приверженности к мечтам и приверженности к воспоминаниям.
Продуктивный анализ “эмоционального состава” склонностей потребовал от нас предварительного создания специальной (именно для этой цели предназначенной) классификации “эмоций высокой ценности”. В человеческих эмоциях в целом можно вы¬делить, с одной стороны, их предметную отнесенность (нежность к другу, восхищение другом), а с другой — их особую “аффек¬тивную тональность”, особое “эмоциональ¬ное звучание” (нежность к сыну и к котен¬ку, умиление ребенком и “птахой”).
Это “разложение” эмоции на ее пред¬метное содержание и “аффективную тональ¬ность” сопоставимо с “разложением” песни на слова и мотив. Мы классифицировали эмоции по их “мотиву” — то есть по “эмо¬циональному звучанию” или “тональности”.
В результате применения основанного на такой классификации “ценных” эмоций осо¬бого способа анализа интересов, мечтаний и воспоминаний были определены некоторые важные особенности эмоционального содер¬жания склонностей человека. Выяснилась также возможность большого эмоционально¬го родства предметно очень разных деятельностей, к которым склонен один и тот же че¬ловек. С этим фактом естественно связать серьезные практические надежды в области воспитания и перевоспитания подростков и юношей. Поскольку, например, иные асоци¬альные интересы подростков, будучи совер¬шенно неприемлемы для общества своим предметным содержанием, не несут в себе никакой “тональной патологии”, то кажется естественным попытаться отучить от них этих ребят, обращая их от асоциальной дея¬тельности к деятельностям социально полез¬ным, но со сходным “эмоциональным звуча¬нием”. В небольших масштабах такие экс¬перименты нами уже ставились.
Мы зафиксировали также существование разных типов общей эмоциональной направ¬ленности людей, показав, что принадлеж¬ность к тому или иному типу сказывается на всей эмоциональной жизни человека, на иерархической организации свойств его ха¬рактера, на контактах с другими людьми, на вкусах, на творческой деятельности, на видении мира, на представлениях о счастье и т. д.
В сопоставлении с эмоциональным со¬держанием различных видов деятельности знание типа и общей структуры эмоцио¬нальной направленности конкретных лиц, очевидно, может в известной мере помочь подобрать для них ряд наиболее соответст¬вующих их направленности профессиональ¬ных занятий, что может быть использовано для дальнейшей разработки научных основ профориентации и профконсультации.
Наконец, в процессе исследования типов ОЭН (как побочный продукт этих изыска¬ний) были получены данные, заставившие сформулировать некоторые положения о сущности типа, о взаимосвязи типичности с гармоническим развитием человека, о соот¬ношении направленности и характера. Эти материалы могут оказаться полезными с то¬чки зрения теории и практики формирова¬ния гармонической личности в наших шко¬лах на путях, принципиально намечен¬ных новой Конституцией СССР, Постанов¬лением ЦК КПСС и Совета Министров СССР “О дальнейшем совершенствовании обучения, воспитания учащихся общеобразовательных школ и подготовки их к труду”.
Таковы вкратце основные выводы нашей работы. Некоторые из них носят предвари¬тельный (или дискуссионный) характер. Однако сама постановка вопроса о подходе к проблеме личности с позиций анализа ценностной стороны эмоций, думается, до¬статочно перспективна для дальнейшей раз¬работки марксистско-ленинского учения о человеке.
¬
Додонов Б. И.
Д60 Эмоция как ценность. М., Политиздат, 1978. 272 с. (Над чем работают, о чем спорят философы).
Книга кандидата психологических наук, до¬цента Симферопольского государственного уни¬верситета В. И. Додонова рассматривает пробле¬му эмоций в своеобразном ракурсе — с точки зрения теории ценностей. Автор выдвигает и обосновывает положение об эмоциональной на¬правленности личности как специфической для каждого человека потребности в эмоциональных переживаниях, показывает, что человек проявля¬ется как личность прежде всего в активной, ми¬ровоззренчески и эмоционально направленной деятельности.
Работа адресована читателям, интересующимся философскими и психологическими проблемами.
Эмоция как ценность
© Copyright: Дане Данетов, 2013
Свидетельство о публикации №213072502038
Свидетельство о публикации №213072502038
Рецензии