Два взгляда на одно и то же место

   

   Вспоминая прошлое, мы всегда его приукрашаем, в какой-то степени идеализируем, но я хочу быть предельно объективным, пусть читатель сам определится, что есть что, я, же приведу только голые факты из своего детства, в которых сам принимал участие.

   Представьте себе обыкновенное довольно крупное село в самой середине европейской части России. Оно лежит в пойме маленькой речушки, петляющей по среднерусской возвышенности. Местность довольно неровная, изрезанная глубокими оврагами. Сама пойма находиться в низине и окружающая местность подходит к ней высоким плато, которое местами вплотную подбирается к реке, и там тогда образуются обрывистые берега, а кое-где отдаляется, давая простор заливным лугам.
 
  Моё раннее детство протекало в столетней липовой роще, где в далёком прошлом была построена сельская больница, при которой было два жилых дома, в одном из которых жила наша семья, мама и я. Папа был лётчик, и его вечно не было дома. Он появлялся только в отпуска.

   Мама с утра уходила в больницу, а я, просыпаясь, самостоятельно приводил себя в порядок, завтракал тем, что оставляла мама на столе, и шёл гулять по липовой роще, которая была расположена на окраине села, на высоком плато, как бы нависающем над селом. Трудно объяснить, чем руководствовались власти строя больницу в стороне от села на этом крутояре, куда даже здоровому человеку было трудно забраться, а уж больному и подавно. Обычно их привозили на лошади, которая совершив этот подъём, тяжело дышала, и её бока раздувались при этом как кузнечные меха. Детей, кроме меня, при больнице не было, и я рос как сын полка (Только мой полк был больницей). Больница представляла  собой длинное деревянное здание с десятком палат, расположенных вдоль длинного коридора. По другую сторону от коридора отходили два крыла, в которых были лечебные кабинеты и помещения для обслуживающего персонала.  Больничная кухня находилась в отдельно стоящем здании, рядом с больницей. Ещё был большой сарай для хранения различного инвентаря и отдельно стоящий домик, где систематически прожаривали бельё от вшей. Термические металлические камеры этого заведения были оклеены зелёным биллиардным сукном и так красиво смотрелись, вызывая моё детское восхищение, хотя назначение этого помещения вызывало дрожь.

           Гуляя по липовой роще, я часто видел через овраг, на противоположном склоне, стадо пасущихся свиней, насчитывающее не менее шестидесяти особей. Это стадо охранял пастух с собакой, в руках которого был, красиво сплетённый из тонких ремешков, кнут, длинной не менее четырёх метров. У деревянной рукоятки диаметр кожаного плетения была не меньше трёх сантиметров, постепенно становясь всё тоньше и тоньше.  На самом кончике кнута была кисточка из тончайших ремешков, которая издавала громкий выстрел, когда пастух щёлкал кнутом нерадивых свиней, которые выбивались из стада. Обычно он гонял их в яблоневый сад, где они отыскивали прошлогоднюю падалицу или уже свежую. Для меня этот кнут пастуха был какой-то навязчивой мечтой. Мне ужасно хотелось посшибать им крапиву и лебеду.  Я видел такие кнуты у цыган, когда они разбивали табор в липовой роще. А ещё рядом с пастухом бегала огромная собака, не давая свиньям разбредаться.   
     Уж, коль скоро затронул тему сада, то опишу его, он заслуживает этого. В этом саду, каких только сортов яблок не было. И ранние скороспелые сорта яблок и зимние, для длительного хранения. Ежегодно все междурядья опахивались тракторами, сад опрыскивали от вредителей. Внутри сада была избушка садовника, где хранился садовый инвентарь, пережидали непогоду сторожа и постоянно находился садовник (Теперь там стоит новая больница).   Осенью яблоки собирали и машинами свозили в склад совхоза.  Любой житель села мог выписать яблоки в любом количестве.  За садом был питомник дикорастущих деревьев (там теперь стадион, магазин). Эти кустарники и саженцы деревьев ежегодно бригада женщин высаживала на территории посёлка. Кроме питомника, там был большой малинник.
      Ещё при заводе имелись две большие конюшни не менее чем на сто лошадей.  Лошади использовались в основном для перевозки угля и известкового камня от железнодорожной станции, куда приходили составы с этим грузом, до территории старого завода, где складировались в огромные терриконы, которые были порой выше самого завода.  Эти перевозки грузов осуществляли по узкоколейной железной дороге, проложенной от станции до территории старого завода, с помощью шахтных вагонеток. Они были удобны тем, что при разгрузке их конусообразный ковш с грузом, просто опрокидывался на бок.  Лошадей впрягали в вагонетки, и они тащили их от станции до начала спуска к заводу (Там, где сейчас столовая). Лошадей распрягали, собирали десяток вагонеток в состав и на последней из них, становился вагоновожатый. Состав подталкивали, и он, набирая на спуске скорость, устремлялся к заводу. Чтобы он не опрокинулся на крутых поворотах узкоколейки, вагоновожатый время от времени притормаживал состав с помощью тормозных устройств вагонеток. Разгрузив вагонетки, в них впрягали лошадей, и они отправлялись к станции, за очередной порцией груза. Вагонетки на ночь оставляли у здания конюшен, заперев их цепями на замок. Но иногда это забывали сделать, и тогда наступал час торжества ребят с Горы. Мы катались на вагонетках, таская их вместо лошадей. Но иногда мы так разгоняли вагонетки, что остановить их перед спуском не могли и тогда вагонетки на огромной скорости устремлялись по склону и сносили въездные ворота завода, закрытые на ночь вахтёрами охраны завода.  В испуге, мы разбегались по домам, но стоило увидеть не запертые вагонетки, как опять повторялось наше баловство. Мы понимали, что это не хорошо, но соблазн покататься на наших (Американских) горках был несоизмеримо велик. Разогнав вагонетки, мы потом соскакивали с них, грозясь поломать ноги, а те устремлялись к многострадальным заводским воротам.

     Таскать гружёные вагонетки было нелёгким делом, и лошадей в течение дня меняли, а вечером мы их гнали в ночное на луга в районе Батышки. Кроме этих лошадей, занятых тасканием вагонеток, в конюшнях были и донские скакуны, которых впрягали в тройки для поездок начальства и для работников бухгалтерии завода, которые почти ежедневно ездили в Сасово, в банк. Какое это было счастье, оказаться верхом на лошади и во весь опор скакать от конюшен до Батышек. Правда, иногда это плачевно кончалось. На пятых точках появлялись такие потёртости от лошадиного хребта, что сидеть неделю было невозможно. Вот поэтому у нас постоянно возникали, чуть ли не драки, чтобы ехать на Варяге, так звали лошадь Пржевальского, которая каким-то образом оказалась в конюшне. У этого коня была очень удобная спина для седока, не ранящая его промежность попы в районе копчика. Кроме того у него был удивительный галоп, мягкий и буквально стелящийся по земле, что мы иногда ногами задевали за траву.
       Извините, отвлёкся. Возвращаясь в детские годы, проведенные в липовой роще, не могу не отметить, что она оказывала на меня неизгладимое влияние. Каждый день я обходил свои владения, всю липовую рощу, пускал кораблики в многочисленных канавах с водой. Когда-то в роще делали черепицу и в тех местах, где брали глину, остались ямы, весной заполняемые водой. Часто я подходил к краю плато и любовался далёкой перспективой, далёкими излучинами реки, водохранилищем, старинной архитектурой столетнего сахарного завода и, естественно, самим селом. Налюбовавшись прекрасными видами села и его окрестностей, я шёл к больнице, к моим взрослым друзьям, пленным немцам, которые работали в больнице, заготавливая дрова, обеспечивали потребности больницы в воде, доставая её ведрами из колодца, с шестидесятиметровой глубины. Это были, с точки зрения ребёнка, очень приветливые люди, носившие меня на плечах и дававшие иногда припасённую от обеда карамельку. Один из них даже подарил мне складной ножичек с множеством лезвий, назначение которых я даже не знал. Впоследствии, когда я уже ходил в школу, этот ножичек, был предметом зависти сверстников.
 
   Моё познание мира начиналось с изучения липовой рощи, которой было не меньше сотни лет.  А ещё в роще росли два мощных дуба, в три обхвата каждый.  Наверное, возраст дубов был, довольно, солидным, их макушки медленно отмирали и стояли сухими.  Для меня эти дубы были символом величия и могущества, и я очень любил под ними играть. Вот под этими раскидистыми дубами часто останавливались  кочевые цыгане.  Издревле их путь проходил через наше село и каждый раз они разбивали лагерь в липовой роще под этими дубами.  Летом, почти через каждые три недели, появлялся очередной цыганский табор.  Они ставили свои кибитки в круг, разводили костёр и на нём готовили пищу, а вечером пели и плясали под гитарный перебор, который иногда сопровождался звуками бубна и изредка скрипки.  Для меня приезд цыган был чем-то запредельным.  На все приказы матери не подходить к цыганам, а то увезут с собой, я не обращал внимания и часами наблюдал за ними, иногда даже вступая в контакт с их детьми.  Даже однажды произвёл товарообмен с цыганёнком.  Он мне дал красивую свирель, а я ему какую-то игрушку.

   Пляски цыганок, их гортанные искромётные песни, я полюбил на всю жизнь.  Иногда цыгане пели тихо-тихо, но, сколько было задушевности в их напевах, сколько ощутимой грусти и чувств, которые мгновенно менялись на залихватскую удаль, неземную страсть.  Таборные концерты, я наблюдал летом несколько лет подряд до того времени, как появился указ о введении осёдлой жизни цыган.  Этим указом, я считаю, практически уничтожили красивую, своеобразную и неповторимую этническую народность.  Привязав цыган к земле, добились только одного, из свободолюбивых людей сделали воров и поставщиков наркотиков.  А в мои детские годы, когда они приезжали табором в деревню, то ковали лошадей, делали необходимую в хозяйствах утварь, лудили самовары, а женщины ходили по дворам, предсказывая судьбу, гадали и даже попрошайничали, но это было так красиво, что многие им подавали от чистого сердца.  Даже став взрослым, я не разлюбил цыган, и при первой же возможности шёл  смотреть их постановки и концерты в цыганский театр «Ромэн».  Вот такое у меня было детство, с цыганским акцентом.

      А жизнь продолжалась, и пришло время, идти в школу, и появились новые заботы и новые пристрастья.  Если раньше я рос сыном полка больничного персонала, единственным ребёнком липовой рощи, то теперь у меня появились товарищи и друзья.  А заодно началось познание родной деревни. Мы переехали жить на Гору, где жило всё заводское начальство.  Когда-то на этой самой Горе, жил деревенский барин.  До сих пор от него остался «барский сад».  Как такового, сада практически не было, уцелела одна одичавшая яблоня, но липовые аллеи, которые были посажены по периметру этого сада в виде неправильного четырёхугольника, сохранились до моего детства.  Уже при моей жизни, часть этих лип была уничтожена, а на этом месте  построили жилые дома, а в центре барского сада, где некогда был барский дом, возвели двухэтажный детский сад.  Надо сказать, что барский сад, был для нас, детей с Горы, игровой площадкой.  Там мы жгли костры, играли в футбол, волейбол, лапту и другие детские игры.  Что касается футбола, то в деревне было три стадиона (Заводской, совхозный и огородников, на лугу, напротив Выползни).  Все стадионы были с разметкой, воротами и остальной атрибутикой, но, естественно, без трибун и скамеек.  Зато, какие спортивные баталии горели на этих стадионах. Для сельской детворы кумирами был Лев Яшин, Нетте, Месхи, Стрельцов, Татушин, Хусаинов. Наличие трёх стадионов говорит о том, чем молодёжь была занята.


   Легкового автотранспорта тогда на заводе не было, и у всего начальства были лошади: тройка у главбуха, тройка у директора, тройка у главного инженера, лёгкая бричка у председателя завкома, запряжённая донским скакуном, и першероном у секретаря парткома, который не любил быстрой езды. Заводская конюшня насчитывала добрую сотню лошадей, которые содержались в двух конюшнях.
 
   А возле конюшен догнивали два Форда, которые пригнали во время войны, но они вышли из строя, а запчастей не было и мы стали в них играть, воображая себя лихими водителями.  В этих фордах были интересные поворотники, если надо было показать, что машина должна повернуть куда-то, то из соответствующей дверцы выпадала, подобно семафору, такая палка, унизанная катафотами, которая после совершения маневра, за специальный рычажок убиралась вручную. То место, между конюшнями, заводской конторой и общежитием сахзавода было примечательно ещё тем, что там, рядом с гидротраспортёром, подающим свеклу в завод, был сельский рынок. Это был по сути один прилавок с сиденьями для продавцов. Он был под открытым небом, защищён от солнечных лучей только деревьями (По крайней мере до обеда). На рынок приходили бабушки из деревни (И не только нашей), продавали летом яблоки, огурцы, помидоры и другие продукты домашнего хозяйства, включая молочные. Мимо этой импровизированной торговой точки за день проходило очень много народа и место было очень популярным и очень полезным для всех жителей села. 

   А ещё помню постоянную бригаду женщин, которые всё лето штукатурили и белили лестницы на спуске в парк, красили заборы, следили за клумбами с цветами, сажая и сочетая цветы так, что они цвели всё лето, до глубокой осени.  При всех тех недостатках, при управлении страной коммунистами, во всех сферах деятельности человека строго соблюдался порядок.  И приведённые ранее примеры подтверждают это.

   Возвращаясь к моему детству, не могу не отметить техническую сторону развития нашего поколения.  Чем мы только не увлекались?  Мы изготовляли луки, самострелы, поджигные пистолеты, маленькие радиоприёмники, лодки, токарные станки по дереву. Наши самострелы, сделанные из окосья больших кос, стреляли так, что пробивали тесину. У нас было огромное количество огнестрельного оружия, в том числе шомпольные кремнёвые мушкеты, переделанные под стрельбу обыкновенными капсюлями, были детские малокалиберные французские винтовки фирмы «Монтекристо».  Мы рано начали охотиться, наравне с взрослыми охотниками, которые считали нас порой серьезными конкурентами.  В те времена в магазинах было не достать дроби, и мы сами её отливали из свинца, который использовали от старых отслуживших аккумуляторов и из свинцовой оболочки силовых кабелей. Правда отлитая таким образом дробь была с хвостиками, но мы научились их обрезать. Иногда мы отливали свинец в тоненькие колбаски, которые обстукивали а потом протягивали через калиброванные отверстия специальной протяжки. Эти отверстия соответствовали диаметру дроби от мелкого бекасинника  до картечи. Потом эти свинцовые вермишелины резали на кубики и катали в специальных чугунных дробекаталках. Дробь при этом получалась не хуже фабричной. Но само её изготовление приносило моральное удовлетворение и приучало к труду.

   Мы где-то нашли старинные книги, в которых были китайские рецепты самодельного пороха и претворяли это в жизнь.  Таким порохом было невозможно стрелять из охотничьего оружия, но он годился для взрывных дел, что мы и делали.
Мы закладывали его в обрезки стальных труб, заминали их концы и бросали в костёр.  В костре трубы нагревались и наша адская смесь из серы, селитры, древесного угля  и других компонентов взрывалась, и трубы иногда улетали за полкилометра.  Сейчас, вспоминая этот период, я с ужасом начинаю осознавать, как мы рисковали, и как нам повезло, что никто из нас не погиб и не стал инвалидом из-за наших, совсем не детских, проказ.  Ведь мы могли угробить не только себя, но и совершенно посторонних людей.  Так однажды наша труба, весом в несколько килограмм, улетела из «барского» сада, перелетела через речку и упала на крышу мехмастерской в совхозе, пробила лёгкое железобетонное перекрытие, и упало возле работающих людей, которые ремонтировали трактор.  От наказания нас  спасло водохранилище, ибо никто и подумать не мог, что труба пролетела четыреста метров.  Все подумали, что это проказы местных совхозных ребят, которых искали поблизости, но не могли найти. После этого случая мы поняли, что эти игры к добру не приведут и если устраивали взрывы, то вдали от села, где-нибудь в оврагах, чтобы и самим не пострадать.

   После увлечения самодельным порохом, мы переключились на изготовления маленьких карманных приёмников, доставая необходимые радиодетали везде, где возможно. К этому нас толкали все детские журналы, где была масса интересных схем  и описание, как сделать эти приёмники. Сравнивая детскую литературу нашего детства и современную, приходишь к неутешительному выводу. Та невольно толкала на творческую деятельность, а сейчас только на потребление. А реклама готовой детской продукции на любой вкус и размер кошелька родителей. Сейчас даже игрушки, телефоны, планшетники и ноутбуки вызывают в детях низменные чувства. Дети завидуют, что у соседа по парте смартфон намного круче, и он не сам приходит в школу, а его привозят на автомашине.

   Родители, безусловно, влияли на наше формирование, но основную роль играла школа и улица.  Наши детские проказы, даже с учётом наличия огнестрельного оружия, носили именно детский характер, без злобы и насилия.  Не малую роль в этом вносили пионерские и комсомольские организации, которые сплачивали нас, заставляли поддерживать внутреннюю самодисциплину, чувство локтя товарища, друга. Мы чётко знали, что плохо, что хорошо и детское сообщество моментально реагировало на неадекватные поступки отдельных детей и устраивало им обструкцию, более действенную, чем физическое наказание.
 
       В селе, кроме сахарного завода, построенного в год отмены крепостного права, была ещё автоколонна, принадлежавшая Минавтотрансу, в которой насчитывалось более восьмидесяти машин и собственная мехмастерская. В этой автоколонне было много грузовых машин, полученных по ленд-лизу, в том числе американские студебеккеры, шевроле и отечественные: газ 51, зис-5, ЗИЛ -157, а позднее ЗИЛ -130. Во время войны и сразу после неё, основным предприятием села был сахкомбинат, в состав которого входил сам сахзавод и совхоз, который имел двенадцать отделений, в том числе Моринское, Лосиноостровское, Декабристы, Верхнее Мальцево (вместе с Кусуровом), Двенадцать лет октября, Каргашино и другие. Фактически сахкомбинату принадлежала почти третья часть земель Сасовского района. В селе, кроме ферм совхоза, также находились фермы Алёшинского колхоза, расположенные у реки, недалеко от маленькой школы.

       Если рассматривать инфраструктуру села, то невольно выплывает магическое число три. Сначала было три магазина, два продуктовых и универмаг, где продавали буквально все, от тканей до охотничьих ружей и хозяйственных товаров. В селе было три библиотеки (Сельская, заводская, и школьная). Как уже говорил, три стадиона, три автомобильных моста (Через речку Алёшня, через Журчалку и через овраг на дороге к станции). В последующем, к уже существовавшим магазинам, были построены и введены хозяйственный, мебельный, книжный, и продуктовый.  В селе работала пошивочная мастерская, где было можно заказать пошить платье, брюки, пальто, куртки. В селе имелась своя аптека, которая обеспечивала население и больницу необходимыми лекарствами и медицинскими принадлежностями. В селе работал свой, местный радиоузел, освещая наиболее значимые события. У кого родился ребёнок, кто получил премию на заводе, кто отличился в уличной драке, какие кинофильмы будут крутить на предстоящей неделе. По вечерам читали стихи местных авторов, или транслировали радиопостановки общесоюзного радио.

       В селе работала баня, находившаяся возле старого завода. Поражает не само наличие бани, они были во многих сёлах, а отношение к окружающей среде. Чтобы не отравлять речку стоками от бани, возле бани был построен искусственный пруд площадью не меньше полутора гектара. Мыльная вода из бани попадала в этот пруд с одной стороны и, отстоявшись в течение недели, через специальное шыберное устройство человеком, обслуживающим баню, спускалось по металлическому желобу в речку. В летнее время этот шибер был закрыт и вода в пруду, благодаря большой площади испарялась и банные воды не загрязняли реку.   
    
      И если в селе не было электричества до 1950 года, то в заводских домах на улице Пролетарской и на Горе электричество было. В котельной старого завода стояла паровая турбина, которая вырабатывала электрический ток во время производства, как для завода, так и для нужд населения. В летнее время электричество получали или от гидротурбины на Журчалке, или запускали локомобиль. Мощный судовой дизель (через цилиндры двигателя мог пролезть ребёнок) крутил вал генератора, мощности которого хватало и для ремонтных нужд завода и освещения в жилых домах. Запуск этого локомобиля осуществляли сжатым воздухом из тысячелитровых баллонов со сжатым воздухом, давлением двести атмосфер. Для подзарядки баллонов имелся специальный четырёхступенчатый компрессор.

      Хочется сказать несколько слов о других видах деятельности жителей села. Издревле в селе, учитывая особенности местной глины, делали черепицу. В первое время её делали в липовой роще, где сохранились котлованы от четырёх печей для обжига черепицы, а вся поверхность рощи в ямах, где добывали эту самую глину. В последующем производство черепицы перенесли в район холерного оврага, где река наиболее близко подходила к черепичному заводу. Для производства черепицы требовалось много воды. Последним руководителем этого производства был дед Левиной Нины - Логунов Иван Антонович. Кроме производства черепицы, в селе был заводик по производству красного кирпича, который в сумме мог производить до пятидесяти тысяч кирпича в месяц.

     А за Грачёвкой (Это лысая узкая гора, отделённая от липовой рощи оврагом), в болоте добывали торф, причём это было поставлено на широкую ногу. Там работала целая бригада рабочих, добывавших и  складировавших в огромные бурты брикеты торфа. Вдоль всего торфяного болота стояли штабеля сушившегося торфа, сложенные особым способом, с зазором между брикетами. Для нарезки брикетов использовались специальные лопаты с загнутым лезвием. Для водопонижения из торфяного болота в реку была прорыта специальная канава, по которой вода стекала в русло. А сама по себе Грачёвка использовалась как аэродром для запуска планера с лётчиком в кабине (Но это было во времена детства моего отца). Несколько человек, или машина, натягивали мощный резиновый канат, к нему цепляли планер и он, подобно выстрелу из рогатки срывался с обрыва Грачёвки и планировал над лугом. Иногда ему удавалось поймать восходящий поток воздуха, и тогда он взмывал под облака, а потом садился на площадку, откуда взлетел. В случае если взлететь не удавалось, то планер приносили на Грачёвку три мужика, настолько лёгким был этот планер, сделанный из деревянных реечек и обтянутый миткалью (Прочная материя похожая на болоний). Когда планер окончательно загубили, то его убрали на сушила совхозной конюшни, куда мы пацанами лазили и отдирали от этого планера прочные реечки для маленьких моделей планеров. Помню, кто-то из моих друзей стащил пилотское сидение и установил у себя в сарае. Мой отец, насмотревшись на полёты планера с пилотом, так загорелся небом, что в последующем стал лётчиком.

      На территории старого сахарного завода (справа от проходной) работала пекарня, обеспечивая хлебом всё население села. В селе жила целая династия хлебопёков, которые пекли такой вкусный чёрный и белый хлеб, что донести до дома буханки, не обкусав углы, было просто невозможно. Приходя в пекарню за хлебом, я любовался работой бригады, которая занималась подготовкой известкового камня для газовой печи. Они специальными кувалдами дробили большие куски камня и складировали в огромные штабеля. Тела рабочих блестели от пота и под кожей рельефно перекатывались мускулы.  А терриконы угля и камня были выше самого завода.

      Особое место в селе занимал клуб, который когда-то был мехмастерской сахзавода, с кузней в придачу. Но потом это помещение отстроили именно под клуб. В его отделке принимали участие декораторы из Риги, делая из гипса, красивые пилястры, гипсовые розетки вокруг светильников, объёмные карнизы под потолком. При клубе работал кружок духового оркестра, в котором было около сорока человек. Там же располагалась заводская библиотека, биллиардная, а в фойе устраивали танцы. Зрительный зал, благодаря лепной отделке, был очень уютным и вместительным. Вместе с балконом в нём одновременно могло разместиться не менее 300 зрителей. Перед сценой была оркестровая яма, отделённая от зрительного зала деревянным барьером. В эту яму со сцены однажды свалился медведь на велосипеде из театра Дурова, когда он приезжал в Сотницыно со своими зверями. После его смерти, зверей в село привозила его дочь. Вообще во времена моего детства клуб был действительно очагом культурной жизни села. Я дважды смотрел оперы, которые ставили труппы Московских театров, в том числе помню «Русалку» композитора Даргомыжского. Я на всю жизнь запомнил слова арии мельника (Упрямы вы, вот то-то). Три-четыре раза в неделю в клубе показывали фильмы. Со временем духовой оркестр канул в лету и ему на смену народился струнный оркестр. Я дважды пытался стать его членом, но после прослушивания моих музыкальных данных, капельмейстер клуба предлагал мне заняться чем-нибудь другим, например футболом или волейболом. В сельском парке, возле клуба, был оборудован танцевальный пятачок, а рядом с ним была волейбольная площадка, где почти ежедневно шли жаркие баталии, после которых обычно все шли смотреть фильмы. Это был своеобразный ритуал перед просмотром фильмов.
 
      Сельская школа состояла из маленькой деревянной, где учились начальные классы и большой, которая жива и по сей пору. В годы войны в большой школе был военный госпиталь. Во времена моей учёбы  в ней ещё сохранились (с военных времён) огромные котлы для приготовления пищи, которые были вмонтированы в печки на госпитальной кухне. При школе был интернат, где жили ребята из соседних деревень. Кстати, электричества в селе не было и мы учились при керосиновых лампах. Говоря о школе, не могу не отметить тот факт, что из нашего поколения, благодаря нашим учителям, появилось не мало творческих личностей.

      Ещё из детских воспоминаний поражает приверженность к чистоте. На Горе, возле почты, сберкассы и конторы работал дворник, убирая от коновязей навоз и следя за порядком, посыпая  зимой дорожки и лестницу на спуске в парк песком. Дворником работал Сонин дядя Максим. Кругом на Горе были клумбы с цветами, которые цвели всё лето. Специальная бригада женщин копалась в этих клумбах возле памятника Ленину, вокруг конторы и общежития. Эти же женщины белили и красили ограды, штукатурили кирпичные лестницы на спуске в парк, заделывали щербины в ступенях. На заводе держали человека, который организовывал футбольные баталии, следил за спортивным инвентарём футбольной команды, подбирал игроков из жителей села.

      Одновременно со строительством нового сахарного завода, стали строить холодильник областного значения, куда после ввода его в эксплуатацию свозили сыры и масло со всех молочных заводов области. Со временем на этом холодильнике организовали цех по производству мороженого. Параллельно велось строительство откормочного комплекса для крупного рогатого скота, который должен был работать, используя в качестве корма жом (отходы свеклосахарного производства). Всё это было построено, введено в эксплуатацию и незаметно кануло в лету. Некогда процветающая деревня стала тихо умирать, как исчезли с лица земли многие деревни вокруг Сотницыно (Пятаково, Серское, Кусурово, Круглое Цыпляково, Моринское, Лосинки и ещё целый ряд других).

      Наверное, все жители села сталкивались с оградой, отлитой из шлака. Её куски попадались в разных местах. Начало этой ограды было возле омута, где стояла гидротурбина. Потом ограда шла к клубу, где и обрывалась, появляясь потом возле большого моста через Журчалку, шла вдоль дороги, отделяя территорию завода от проезжей части. Затем она шла от книжного магазина, всё также вдоль дороги и поворачивала налево, отделяя дома от проезжей части дороги.  Она шла вдоль Пролетарской улицы почти до заправки. А дальше эта ограда должна была идти вверх, к Горе, но здесь её не отлили. Появлялась она только у здания столовой,  а потом шла до деревни Заречное, мимо конторы у нового завода.  Дойдя до зареченских земель, ограда поворачивала к реке, заканчиваясь непосредственно у воды. Таким образом, получается вытянутый четырёхугольник, расположенный вдоль реки, но включающий в себя и Журчалку. Этой оградой княгиня Апраксина (Урождённая Небольсина), которая построила сахарный завод, отделяла свои земли, от сельских. Кстати, рукав от Журчалки проходил под всем зданием завода до котельной и потом под землёй, мимо дома, где жил Тихин.А.В, под дорогой, выходил и вливался опять в речку (Это так называемый горячий ключ, по которому вода от конденсаторов стекала в русло реки). Из этого подземного рукава Журчалки завод и брал воду на технологические нужды и на питание паровых котлов. А заводу, на всё про всё, требовалось не меньше тысячи кубометров воды в час.  И подземный рукав Журчалки обеспечивал эту потребность.

      Волею судьбы я недавно оказался там, где прошло моё детство и отрочество. Некогда огромное село, влачит жалкое существование. Везде брошенные дома, заросшие бурьяном участки, непролазная грязь, запустение и все признаки умирания села. Где некогда были стадионы, там кочкарник и в человеческий рост крапива, полынь, чернобыльник. На месте старого сахарного завода развалины и груды битого кирпича, (похлеще, чем в брестской крепости) и одиноко и сиротливо стоит шестидесятиметровая труба заводской котельной. Развалился и очаг культуры – клуб. Там в место клуба груды кирпича, среди которых растут клёны и заросли ивняка. На месте волейбольной площадки уже выросли огромные деревья, тополя и клёны. Вместо ухоженных дорожек парка, тропа через заросли бурьяна и чертополоха.
 
   Не поленившись и оседлав машину, как некогда взнуздав коня, гонял табун лошадей в ночное, так и сейчас ринулся по окрестностям села. То, что я увидел, повергло меня в шок.  Вокруг нашего села исчезли с лица земли тринадцать деревень. От некоторых не осталось даже ни одного фундамента, и только одичавшие сады, указывают, что некогда здесь была деревня. Испокон веку деревня кормила города и давала рабочих заводам и фабрикам, но сейчас всё наоборот.  В деревни, как в ссылку свозят людей, у которых обманным путём отобрали квартиры и таких примеров не счесть.  А в сельском магазине, за триста километров от Москвы, продают молоко, которое расфасовано в пакеты, в столице. В частных подворьях села личных коров не осталось, а в детстве в селе было два огромных стада.

   Ещё когда ехал в родное село, то видел заброшенные поля, зарастающие молодым лесом. И таких полей, к сожалению, намного больше, чем возделанных. Напрашивается вопрос, куда мы скатились? И не менее актуальный и извечно русский – что делать? Я не хочу навязывать своё мнение, пусть читатель сделает выводы сам….























В