Лейтенант и Змей-Горыныч. Глава 14

Глава четырнадцатая. «Если выпало в империи родиться, Лучше жить в провинции, у моря». Иосиф Бродский
 
                «Глаза  по складам читают страницы лесов».
 
                И. Андроников «Партизанский командир Батя». 

«Ну, вот»,-  посмотрев на часы, расстроено произнёс лейтенант: «Уже половина восьмого. К подъёму мы опоздали».   «Да что ты»,- успокоил его прапорщик Федотов: «Начальства нет, так войска спят ещё»!  «Да»?!- страшно удивился лейтенант. В вопросах реальной службы в землеплавающих войсках он был несведущ как институтка в вопросах многожёнства, однако,  идея власти над подразделением, эта заветная мечта любого, вступающего на тернистый командирский путь, воспламенила его душу, придав лицу его сходство с персонажем плаката «Воин! Будь бдителен»! Плакат этот Перевалов видел недавно, в штабе полка, прямо в изголовье уже позабытого читателями  заспанного дежурного, и он сказал, как отбрил: «Самое время нагрянуть и привести личный состав в чувство! Пора, давно пора, старшина, навести в роте строгий уставной порядок»! Он обратился к солдатам, блеснув очами, будто Скобелев под Шейново, и отдал такой приказ: «Отправляйтесь на разъезд и помогите товарищу учёному доставить необходимое ему оборудование».   «А вы, товарищ лейтенант»?- спросил тракторист.
  «А мы со старшиной пройдёмся»?- отвечал наш герой.
 
          Старшина пересчитал войска, не увидел в их доблестных рядах дембиля и только плюнул с досады: «Дисциплинка, мать вашу так, опять к своей попёрся. Езжайте»! Трактор зарычал, надымил, взрыл траками землю как застоявшийся конь копытом и скрылся в лесу, спеша доставить Просфорова к доставленному   поездом оборудованию, а честное воинство на свидание с пивом из вагона-ресторана.  Рёв его скоро затих за лесистым бугром, лишь жёлтый берёзовый листок ещё долго вращался в мареве выхлопных газов.
 
               Проводили командиры трактор,  и пошли пешком по болоту.
Хоть пути и были неведомы, старшина каким-то чудом угадывал правильное направление. Прапорщик Федотов по болоту шёл  уверенно, ставя ноги на перевитые нитями клюквяных сетей моховые перины, будто на дощатые полы родной казармы. Шёл молча, и, казалось, болотные километры сами уползают вдаль под его ногами. Его новоявленный командир еле поспевал за ним.
Минут через двадцать хода молчание надоело Серёге, и он поставил вопрос ребром: «Ну, так как будем жить, товарищ прапорщик»? «Как, как, вечером вино пить будем. Змей же сказал, что ставит. А у дяди Лёни в Валках самогоночка - самый смак! Да и Змея я в человеческом обличии давненько не видывал».   «А он что же, человеком обернётся»?  «Именно так, и не одним, а тремя сразу. Головы то три, и в каждой свой рассудок сидит, неужели не заметил»? «Заметил, но я не об этом хотел говорить. Когда я ехал сюда,  мне в политотделе была дана чёткая вводная - в роте самоволки, пьянка, издевательство над младшими призывами в порядке вещей. Даже вы, старшина роты, и то, вместо «рядовой Варюхин», «дембиль»! Как это понимать? Не хотелось говорить при солдатах, но у вас тут полное разложение. Я не спорю, трудности есть, недоукомплектованность штатов, даже командиров взводов нет, все эти местные чудеса - трудно, но с сегодняшнего дня начнём жить и служить по-новому. Я надеюсь на вас»! И он закончил свою речь чёткими указаниями: «Сейчас же после завтрака стройте личный состав на политзанятия, и, чтобы все были, «и повара, и шофера», по углам никто не прятался, Занятия буду проводить лично я»!
 «На что тебе то? У нас кот есть, его треской не корми, дай лясы поточить». 
 «Я вижу, вы, старшина, просто не понимаете важности мероприятия. Вопрос политический. Разве можно, чтобы какой-то кот с отсталым мировоззрением учил советского солдата? Он же материалы 19й партийной конференции не читал ». 
 «Так и может, и неплохо получается, потому как у наших ребят образование в среднем неполная восьмилетка на хлопке или на картошке, а кот библиотеку фантастики и приключений наизусть знает». Лейтенант только криво усмехнулся наивности своего старшины, но твёрдо продолжил: «И ещё прошу вас, товарищ прапорщик, впредь хотя бы при личном составе обращаться ко мне на вы. Нам самим в первую очередь надо показывать пример уставного общения».
Выслушав его замечания, Ваня часто заморгал, вытащил папиросу, размял в руках и, не прикурив, начал говорить непривычной для его спокойной повадки частой скороговоркой: «Крепко берёшься, лейтенант. Я вижу ты, то есть вы, изрядно накачан науками об укреплении дисциплины, но скажу тебе, то есть вам, одно, чему тебя учили – брехня!
  Замполиты век боролись с дедовщиной, а в итоге добивались лишь одного, нарушения сложившихся порядков, неуверенности в себе каждого и, как следствие ненависти и войны всех против всех. Неуверенные в себе люди сбиваются в национальные и иные группы, для которых инородец или просто чужой - не человек, или подчиняются первому же лживому мерзавцу. Человек исходно подлец и скотина, в нём жив и раб, и палач, и, в силу непредусмотренных уставом инстинктов, в казарме, заполненной равными, кто-то всё равно скоро хапает власть. Это страшно, но это так.
 Как в банке с крысами, когда, передушив остальных, выводится полезный для начальства крысоед…
 Ты скажешь, люди не крысы. Это так, но, оторванные от родных очагов, эти вчерашние пацаны грызутся за власть почище крыс, не щадя лежачего и не испытывая боли. В те времена, пока дедовщину не трогали, любой боец, пережив положенные ему по сроку службы неприятности, ко второму году службы приобретал покой, гарантированный ему всем коллективом. Стали с ней бороться, и теперь блатота разная и рвачи веселятся всю службу за счёт тех, кто попроще. А ты - неуставщина…  Да по мне, надо узаконить права старшего призыва. Пусть те, кто больше прослужил и опытнее,  командирам помогают. Служить легче, если уверен в том, что будет завтра. А у нас, эх! Рота измотана бесконечной сменой командиров, причём, так же как и ты, каждый начинает с закручивания гаек…
 Я простой человек и не умею красиво говорить, но полтора года назад этот, столь не понравившийся тебе, Варюхин имел всю морду в коросте синяков и ссадин. Из его земляков один тронулся, а другой дезертировал.
Власть в роте держали азербайджанцы и армяне независимо от призыва, но, чтобы мне не вкручивали об интернационализме,  слёзы капали противу моей воли, когда я видел на теле у этих ребят следы от потушенных сигарет. Я не знаю, какие обиды претерпели от русских тогдашние властители роты, но я не писал докладных, пусть простит меня, если сможет, военная прокуратура. Как я за считанные месяцы  привёл дело к революции, я тебе рассказывать не буду. Я вернул всё к состоянию первичной дедовщины, когда все, вне зависимости от нации, образования и места жительства, равны перед сроком службы. Кроме нескольких, прежде самых активных. Пусть на своей шкуре испытают.
 Держу, как видишь, воинство в руках, стараюсь сглаживать конфликты и не допускать зверства… Что ещё нужно?  А?
Хотя тебе, видать, замполит все мозги закапал, что старшина пьёт, с женой развёлся, из старших прапорщиков до простого дослужился, в общем, «нэхороший чалавэк», но, как не крути, и во мне, лейтенант, искра осталась, «горит ещё желанье»»…
 
        «А не боитесь ли вы, старшина, что когда-нибудь наши беды, перекипев в казармах, выльются в гражданку»?- сам, пугаясь своих слов, спросил Сергей.
 Ничего не ответил ему Иван, не старшинское это дело решать судьбы мира, дай Бог с ротой справиться, промолчал, и, лишь пройдя с полтора километра, сказал: «Меньше думай об этом - свихнёшься».
 
            Ох, Серёжа, Серёжа, должно быть ты и прав. Да кто поверит тебе? Не громят ещё в Сумгаите, тихо на мосту в Тирасполе, и в Гудауте грузины и абхазы греются на пляже под одним солнцем. Не мечутся по стране с семьями и остатками барахла беженцы, не выкидывает озверевшая толпа из окон старух чужой национальности, а с телеэкранов ещё не бубнят устало по заготовленной в райкоме партии бумажке аксакалы с извитыми жилами трудовыми руками и звенящими на груди рядами медалей минувшей войны, что в их станице, ауле, кишлаке (ненужное зачеркнуть) национальных проблем нет. Ой, люди добрые, дай вам Бог, не дожить  до близящихся бед!


Рецензии