Сюрпризец

1

…Сижу и в недоумении озираюсь: ну и обстановочка вокруг! Не кабинет, а какой-то проходной двор: люди, как челноки, туда-сюда снуют и все, главное, мне совершенно незнакомы. Что за нелегкая меня сюда занесла? Неужто  дожил до той поры, когда любой работёнке несказанно радёшенек? Выходит, что так, именно так. Да…

Я кручу головой и с глубочайшим презрением (по своему адресу, разумеется) хмыкаю. Докатился-достукался! Дошел, можно сказать, до ручки.  Мысль, обжигая до боли, пронзает, потому что догадываюсь: из милости здесь. Ну, кому ж нынче нужен старый маразматик? Да, блистал когда-то. Ну и что? То ж было…  Дай, Боже, памяти… Давно, очень давно… Настолько давно, что для нынешних прежние заслуги уже и не в счет.

В который уж раз осматриваюсь. И это мое рабочее место? Боже мой! Не стол, а прикроватная тумбочка, на которой с трудом умещаются лист бумаги да ручка (ручка, кстати, все время скатывается на пол). Сердито думаю: «Не могли хоть какой-нибудь столик подыскать? И… Самый слабенький ПК… Какое там! – мысленно возмущаюсь я. – Даже своего телефона нет!»

Отвык, пожалуй, от людности и неудобств. Не работается. Всякая мелочь отвлекает, и любой пустяк вводит в раздражение. Похоже, у меня возрастной маразм. Это я-то?! Почему и нет? Чем лучше других? Возраст есть возраст: никого не щадит. И «челноки» (ну те самые, что мельтешат перед глазами, снуя туда-сюда) никак не дают сосредоточиться: отвлекают, заразы! С утра – на листе появилось лишь полфразы. Это обстоятельство сильно тяготит: может, исписался, спрашиваю сам себя, и уже ни на что не годен? А? В башке откуда-то всплывает и проскальзывает: «Когда-то на почте служил ямщиком… Был молод, имел я силёнки…» Это верно: был, да сплыл. Какой день здесь, а на-гора не выдал ни одного материала. Это порядок? Такого работничка, пожалуй, не потерпят: мигом выпрут, как пить дать, скорёхонько выпрут.

Встаю. Потягиваюсь. Отхожу в сторону от своего рабочего места, то есть от тумбочки, прохаживаюсь. Это я разминаю похрустывающие старые косточки. Те, что снуют мимо меня, тормознувшись на секунду, окидывают меня взглядом, потом, крутанув у виска пальцем, идут дальше. Подмывает нагрубить в ответ, а и этого не получается.

А ведь когда-то равных себе не знал. И это не преувеличение: расторопно добывал любую фактуру и, главное, споро добытое выкладывал на бумагу. Несколько часов и корреспонденция готова, так сказать с пылу с жару оказывалась на столе ответственного секретаря. Как ни прискорбно, но приходится признать: выдохся; пыхтения много, а вот толку, ну, ни на грош.

Возвращаюсь на «рабочее место», беру ручку и, пытаясь выдавить из себя хоть что-нибудь, напряженно морщу лоб. Результат всё тот же: нулевой. Безнадежным взором обвожу то, что именуется кабинетом, и лишь сейчас замечаю, что я не один сижу  здесь: напротив, метрах в трех от меня, за широким и длинным  письменным столом сидит, злорадно наблюдая за мной, не кто-нибудь, а сам… Генка Чугаев. Тот самый Генка Чугаев, который когда-то был у меня ответсеком, и с которым немало пришлось повозиться на первых порах. За пару лет пообтесал его и стал парень ничего работать. Но…

Это что же получается, а? Выходит, Генка-то по-прежнему в этой редакции и, кажется, в прежней должности? Кто-кто, а он-то не даст мне, вспоминая прошлое, прохлаждаться. Интересная ситуация: в те годы я им командовал, а теперь, выходит, он надо мной начальник?

Он, Чугаев, прочитав каким-то образом мои тревожные мысли, загадочно ухмыляясь и, как в старь, картавя, издевательски иронично спрашивает:

- Не получается, да? – я без всякого желания, то есть вынужденно, утвердительно киваю в ответ. – А ведь, - продолжает все в том же духе он, - статья-то запланирована в следующий номер.

- Знаю! – недружелюбно откликаюсь в ответ на напоминание.

- Ну, если ты такой умный, - говорит Чугаев и раскачивается в кресле, - и всё-всё знаешь, то в чем проблема, а? Клади мне на стол свой «продукт», а я уж погляжу, годится он на что-нибудь или нет. Где ж твое «творение? Почему все еще не вижу, а?

- Ничего, - по-прежнему угрюмо говорю я, - пока что не «вытворил», - я стыдливо отвожу глаза в сторону и признаюсь. – На первой фразе ступорнулся и – дальше ни на шаг.

- Заклинило, значит? – ехидничает Генка.

В прежние-то годы не потерпел бы его ехидства и нагрубил бы в ответ, а сегодня, увы, сие для меня непозволительная роскошь.

- В полнейшем ступоре, - подтверждаю я.



Вряд ли стоило мне откровенничать с Чугаевым, ведь при случае он может мое откровенное признание обратить во зло.

- Понимаю, - тихо похохатывает он, - а вот помочь ничем не могу.

- Да я и не жду…

Чугаев прерывает. Неожиданно и непривычно для меня: прежде подобного никогда не позволял и в рот мне глядел.

- Это – замечательно. Значит, - он смотрит с прищуром и пальцами дробит по столешнице, - полагаешься исключительно на собственные «производительные силы»?

- Вот именно, - уверенно подтверждаю я, хотя в данном случае моя уверенность, скорее смахивает на самонадеянность.

Чугаев снова хихикает.

- Ты же ученый, - саркастически напоминает он, - и поэтому знаешь, что «производительные силы» должны находиться в гармонии с «производственными отношениями», а иначе…

- Что «иначе», что?..  Угрожаешь?

- Тебе? Угрожать? Боже упаси! Кто ты и кто я? Давну и останется от тебя лишь вонь, - он вновь всхохатывает. Заметив, что я раскраснелся (явный признак моего крайнего раздражения), дает задний ход. – Извини… Я пошутил…

- Твои шутки (и с давних пор) достаточно говнистые, - говорю я, хотя этого говорить не стоило. Не в том я положении, чтобы, топорща пёрышки, грубить теперешнему непосредственному начальству.

- А ты, я вижу, начисто лишился чувства юмора. Да, ладно… Это твое личное дело… А вот насчет «производственных отношений» все-таки подумай.

- На что намекаешь?

Он реагирует вопросом на вопрос.

- Ты, как посмотрю, друзей в расчет уже не берешь…

- Друзей?.. – переспрашиваю я. – Каких друзей?

- Обыкновенных…  Тех, которые способствуют налаживанию «производственных отношений».

- Себя, что ли, имеешь в виду?

- На безрыбье, а у тебя нынче именно такое положение, и рак – рыба, - глаза его суживаются до щелочек, и он снова начинает пальцами дробить по столешнице.-  И я, при случае, мог бы тебе пригодиться. Как-никак, а я не последний человек в редакции и мое слово кое-что значит.

- Благодарствую…  Уволь от такого друга…

- Ну и зря! Как говорится, не плюй в колодец: пригодится…

Откуда-то сбоку наплывает туман.

2

Всё тот же «проходной двор», то есть мой рабочий кабинет; всё та же тумбочка, за которой я по-прежнему сижу, тупо глядя в грязно-серый потолок; всё тот же лист бумаги передо мной с одной единственной полуфразой, которую удалось  родить за все это время. Маета над запланированной статьей продолжается. Понятно, нервничаю, однако внешне никак не показываю, стараясь держать себя в рамках. Не хочу выглядеть в глазах кого бы то ни было болваном. Совестно признать себя бесполезным. Обидно, что все еще здесь, хотя еще недавно громко хлопал дверью и уходил, имея гораздо более мелкий повод. Сейчас же… зубами за место держусь, за эту (я тихо хмыкаю) прикроватную тумбочку.

Тут, слышу, кто-то входит. Думаю: кто-то из «челноков». Поэтому никак не реагирую на шаги. Но тот, кто сейчас вошел, уселся неподалеку от меня. Отрываю взгляд от бумажного листа, смотрю, а тот, вошедший, заложив ногу на ногу, холодно смотрит в мою сторону. Я не отвожу взгляда: мне ж не ребят с ним крестить.

Я смотрю на пришельца, и что-то смутное всплывает в памяти. Я улавливаю знакомые мне черты. Я, скорее, догадываюсь, чем узнаю: ага, это же он! Конечно, четверть века прошло и он изменился, сильно изменился. Повзрослел. Знавал-то я его худеньким и белобрысеньким мальчуганом-третьеклассником, а тут – мужчина уже и в самом соку. А осанка-то, осанка какая! Барином, ей-Богу, глядится. Вопрос: в качестве кого он здесь? Не знаю. Полмесяца уже в редакции, а не довелось столкнуться. Появляется смутное подозрение: неужто главный редактор? Если… Если это так, то как я мог оказаться в редакции, минуя его? Совершенно непонятно.

Я – ошарашен. Я перевожу свой взгляд с пришельца на Генку Чугаева, который, наблюдая исподтишка за моей реакцией, злорадно ухмыляется. В моих глазах прочитывается немой вопрос.

- Так-то вот, братец, - меня коробит фамильярность, но молчу, держу свой противный язык за зубами. А Генка же по-бабьи визгливо еще и подхихикивает.

Вот это сюрпризец! Не ожидал, нет, не ожидал. Последний раз видел на телеэкране одного из региональных каналов: репортаж он вел. А прежде до меня доходили слухи, что поступил в наш университет, причем, именно на факультет журналистики, закончил (будто бы) с красным дипломом. Помнится, еще в раннем возрасте проявлял смышленость, поэтому учился очень хорошо. Наверное, пошел в мать. Только не в отца – это совершенно точно.

В самом деле, я – в шоке. Нет, не удивился бы, если бы оказался корреспондентом или редактором отдела, но моим шефом…

- Мне доложили…

- Успели, - вставляю я.

- Прошу меня не прерывать!

- Извините, - я виновато потупился.

- Мне доложили, что наши дела неважнецкие, - продолжил он, откинувшись на спинку стула и покачивая закинутой ногой.

Обидно. Совестно. Я отвожу взгляд в сторону.

- У вас-то, Глеб Геннадьевич, как я понимаю, сложилось все наилучшим образом…

Меня все также решительно обрывают.

- Сейчас – речь о вас, а не обо мне.

- Понимаю, - говорю я и тут же ворчливо добавляю. – Уже настучали. И кто, интересно было бы узнать,  этот стукач?

Молодой главный редактор ухмыляется в ответ. Замечаю и фиксирую: ухмылка-то отцовская. Неужто яблоко от яблони?..

Впрочем, Генке отдаю должное:  растил он не оболтуса. И ведь вырастил! Ясное дело, тут не обошлось и без вмешательства матери, женщины нежной и ласковой, но и заслуг отца нельзя не замечать. Следил, как учился, требовал, иногда слишком жестко, чтобы много занимался уроками и побольше читал классики. Вот и взрастил то, что замысливал. Имеет право гордиться.

- Позволь, голубчик, поправить, - после долгой паузы продолжил Глеб Геннадьевич. Коробит. Меня напрягает то обстоятельство, что юнец позволяет себе разговаривать со мной на «ты» и в таком тоне. Пусть он и шеф теперь мой, но все равно я ему гожусь… Сдерживаю закипающие во мне эмоции, что мне совершенно несвойственно. Ограничиваюсь лишь осуждающим взглядом в его сторону. А тот даже не замечает моего осуждения и продолжает. – В моей редакции не «стучат», а докладывают. К тому же докладывать – это прямая обязанность Геннадия Александровича. Или, - он больно укалывает, - во времена оные было иначе?

- Нет-нет, - излишне поспешно говорю я, - правда на вашей стороне. Но Генка…

- Кто-кто? – тихо переспрашивает шеф, и я замечаю, как его взгляд стекленеет. – Что ты себе позволяешь? Не Генка он никакой, а Геннадий Александрович, ответственный секретарь газеты!

Вместо положенного извинения, пытаюсь оправдаться.

- Но мы знакомы давно, он намного моложе меня и это дает мне право…

- Кто, позволительно спросить, дал тебе это право?

- Никто, - говорю и добавляю. – Право – не дают, право – завоевывают.

- Не умничай, милейший. Не забывайся. Не ты здесь главный редактор, а я.

- Помню… Да и вы не дадите забыть.

- Твоя правда: фамильярности не потерплю. И еще запомни: покрывать, если ты на это рассчитываешь, тебя здесь никто не будет, в том числе и Геннадий Александрович.

- Понимаю, что не будет

- То-то же! – Глеб Геннадьевич милостиво качает головой. – Ты здесь из милости, а посему изволь это чувствовать.

- И чувствую, - все также дерзко отвечаю я.


- Кто же потерпит сотрудника, который за две недели работы не сдал в секретариат ни строчки?

- Никто не потерпит, - подтверждаю я и добавляю, - особенно Геннадий Александрович. Его натуру успел изучить.

- Это еще что за намеки? – угрожающе спрашивает главный редактор.

- Никаких намеков… Я умею находить с Генкой…  Простите, с Геннадием Александровичем общий язык. Ключик от его ларца имею.

- Ключик? Что еще за ларец?

- Это, извините, наша общая тайна. Если что, то…

- Ты еще и шантажируешь?! – переходит на визг главный редактор и вскакивает на ноги. – Если…  Если что, то ведь и рыло твое свинячье могу начистить.

- Неужто, - издевательски интересуюсь я, - пошел в отца? Тот когда-то также петушился, но без синяков, как мне помнится, не оставался.

- Не от тебя же, - бурчит Генка, подав впервые свой голос при сыне, и сплевывает под ноги.

- Потому что не твоего поля ягода. До твоего уровня, слава Богу, не опускался…

- Ну, вот что! – выкриком прерывает главный редактор и начинает лихорадочно трястись. – Или ты работаешь, как надо, или… Я, конечно, благодетель, но не без меры. Возьму за шкирку и вытряхну за порог. Нахлебников плодить в редакции не собираюсь.

Я оскорблен. Я в бешенстве (терпению моему пришел конец) вскакиваю  и сильно ударяюсь коленом о тумбочку…

…Проснувшись, машинально тру колено. Однако обнаруживаю, что ударился я не коленом, а головой об угол  прикроватной тумбочки. Встаю. Иду в туалет. Изучаю травму перед зеркалом. Констатирую: будет синяк. Зло разбирает: что это за жизнь, когда даже во сне не обхожусь без травм?

ЕКАТЕРИНБУРГ, март 2009.