Про антисемита Мишу

      Мой давний товарищ Миша был совершенно чистым евреем даже с точки зрения суровых законов Галахи, и я думаю, что при желании его родословную, можно было бы проследить вплоть до времен Вавилонского пленения. Однако, несмотря на данное обстоятельство, и весьма выразительную внешность, он был настолько ярым антисемитом, что члены печально известного общества Михаила Архангела, вполне могли бы шагать под знаменами, украшенными его профилем. Как тогда, так и теперь, я сильно подозреваю, что причина этого парадокса, впрочем, как и в большинстве случаев, происходила из семьи. У Миши был младший брат, который воспитывался в самых карикатурных еврейских традициях, ну, то есть, он был самый умный, самый красивый, и вообще самый-самый... При этом Миша, несмотря на то, что всегда неплохо учился и везде преуспевал, чувствовал себя побочным продуктом эволюции. В результате брат, насколько я знаю, вырос полным ничтожеством, и примкнул как раз к той компании евреев, которые способны были бы возбудить приступы антисемитизма даже у Мейера Кахане или Теодора Герцля. Впрочем, отчего ярый сионист Герцль так никогда и не приехал в Израиль - еще большой вопрос, а вот Миша стал антисемитом навсегда.
           Но, все по порядку.
           Когда я вернулся из армии, отец повел меня к какому-то большому начальнику, чуть ли в министерство, дабы устроить на какую-то блатную работу. Тема эта отдельная, подробности ни к чему, но попал я не в наладку ЧПУ, как хотел, а на крохотный, почти карманный  заводик весов и датчиков вибрации. В силу того, что заводик был не режимный, он абсолютно точно воспроизводил демографическую модель Жмеринки, Бердичева или, в крайнем случае, Одесской Молдаванки времен начала 70-х. Разница только в том, что на идиш там не разговаривал никто. Делать на том предприятии  было решительно нечего, я по целым дням торчал в курилке, мучился и пытался развлечь себя испытаниями того или иного продукта. Интересного в этом не было ничего, но все равно это было лучше, чем полное безделье. Еще одним развлечением, перемежавшим серую унылую жизнь, были поездки в совхоз. Однажды, нас отправили собирать кукурузу. Выглядело это так:
          Большие люди: ГИПы, главные конструктора и прочие аксакалы сидели на ящиках, выставленных кружком на вытоптанной в кукурузных зарослях поляне, пили что-то явно горючее и вели медленный разговор о прежних временах. Люди попроще, вроде меня, - делали вид, что срывают початки кукурузы и кладут их в ящики. Время и здесь текло медленно и настолько тоскливо, что даже обыкновенная сигарета, точнее – процесс перекура казался большим развлечением.
 Вдруг из кукурузных зарослей с шумом и хрустом вышел довольно странный бородатый субъект, и озираясь как охотник, только что упустивший куропатку, подошел к одному из аксакалов:
          - Простите, - очень вежливо и с почтительным наклоном туловища и головы начал странный пришелец, - вы не могли бы на секундочку встать?
Аксакал, бормоча, что-то вроде, "пожалуйста-пожалуйста", встал и на его лице явственно изобразился вопрос, мол, а в чем же дело? Однако, бородатый не дал ему не только ответа на молчаливый вопрос, но и  также возможности вопрос этот озвучить. Ловко выхватив из-под аксакала ящик, он со словами "большое спасибо" тот час же  растворился в кукурузных зарослях.
Аксакалы переглянулись, но промолчали, а один, видимо, новенький в этой компании, не удержался:
         - Что же ты его не догнал-то?
         - Да ну, - ответил, пожимая плечами ограбленный, - говорят, он в дурдоме лежал...
Эта фраза, видимо, объясняла все, ибо уже через минуту они и думать забыли о бородатом пришельце. Я же был поражен увиденным, ни с чем подобным мне не доводилось встречаться никогда. Про "дурдом" я на всякий случай решил запомнить, дабы держаться от этого психа подальше. Но это, как понятно из последующей истории, мне не удалось.
Тут, справедливости ради, я должен сказать, что в дурдоме, а точнее – в психоневрологическом диспансере, Миша действительно лежал, но никак не по причине какой бы то ни было скорбной болезни или жестокого томления духа. Отнюдь нет, туда он попал исключительно по причине своего вздорного характера и неистовой жажды справедливости в некоем отдельно взятом объеме.
        Ехал Миша как-то в трамвае, видимо, в совершенно дурном, как мы поймем ниже, расположении духа. И был у него проездной, ибо он никогда не ездил «зайцем» поскольку не был мелочен. Но тут сзади раздался обычный, но, как решил Миша, не вполне вежливый вопрос:
        - Предъявите билеты!
        На этот выпад Миша даже не повернулся. Тогда контролер встал перед Мишей и повторил вопрос в три раза громче. Одет был контролер во все цивильное, и лишь какая-то засаленная повязка на рукаве и такой же свежести фуражка вызывали все-таки некие подозрения, что перед тобой лицо официальное. На повторенный вопрос Миша лишь поднял глаза и, окинув взглядом контролера, будто только что сошедшего с какой-то из картин передвижников, заявил:
- Вы кто такой? Предъявите документы!
Контролер, обычно чувствовавший себя под этой фуражкой удельным князем, опешил и как-то неуверенно заявил:
- Предъявите билет! А не то я милицию позову!
- А почему я должен вам предъявлять? Я не знаю кто вы такой!
- Я – контролер! – ответил в отчаянии бывший князь, - Вот повязка и фуражка!
- Вы это и украсть могли, - резонно парировал Миша.
Не знаю, то ли удельный князь забыл в этот день свое удостоверение, а может, тут было дело принципа: в самом деле, что всякому холопу царскую грамоту показывать? В общем, по словам очевидцев, бывший князь пытался вытолкать Мишу из трамвая, тот отбивался, и, взывая к общественному мнению орал:
        - Да он нетрезв! Полюбуйтесь, граждане!
         Это было последней каплей. На Мишино еврейское счастье мимо как проезжал милицейский патруль, и… комедия закончилась довольно неожиданно. Контролер заявил, а в трамвае кто-то из пассажиров подтвердил, что Миша его ударил. Что и как установить не удалось, и может быть дело бы и обошлось как-нибудь само собой, но Миша и в милиции, видимо, стал требовать документы… В общем, сутки он провел в камере, поглаживая большой фингал под глазом, а после адвокат объяснил все на пальцах: или два года общего режима или полгода психоневрологического диспансера, куда он Мишу пристроит, используя свои многочисленные связи. На том, в общем, дело и закончилось, и печать психа, теперь преследовала Мишу повсюду.
                *    *   *
       Несмотря на то, что заводик, куда я попал, был и карманный, у него имелся свой туристический клуб, причем очень даже неплохой. Особыми спортивными достижениями он, правда, не славился, но склад снаряжения там был замечательный. Узнав об этом, я тотчас взял напрокат байдарку, не уточняя, когда именно ее отдам. Кладовщицей на общественных началах, там была Галка Иосельсон, с которой мы когда-то учились в одной школе, хотя она была на год старше. Галка, понятно, лишних вопросов не задавала: вернешь, когда захочешь.
       Спустя недели две - я еще толком и не наплавался - является в мой отдел тот самый "кукурузный псих". Направившись прямиком ко мне, он  очень вежливо, но с некоторой твердостью контрразведчика, не то осведомился, не то констатировал факт:
        - Я знаю, что вы держите лодку уже две недели.
        - Да, и что? - спросил я.
        - Не могли бы вы мне отдать ее на эти выходные?
         И я не только отдал, но и сходил с этим человеком в воскресный поход. Звали его, как уже понятно, Миша, был он женат, и у него было, также как и у меня две дочки с той же разницей, но на год старше. Мы стали приходить в гости друг к другу. С Мишей было интересно, да и детям тоже нравилось играть вместе. Миша был весьма рукаст,  и притом в областях, мне совершенно недоступных. Например, он неплохо зарабатывал на том, что покупал за бесценок некондиционные приемники "Ленинград 001", ремонтировал там что-то и после продавал.
         Но кое-что меня сильно удивляло в этой семье: я довольно редко видел Аллу - его жену. Было устойчивое ощущение того, что Алла живет напряженной духовной жизнью, причем  исключительно для себя, и такие предрассудки как забота о муже и детях близко к сердцу не подпускала. Алла могла уехать в Москву на сколько-то недель, дабы учиться рисовать акварелью. Она могла испариться с какими-то друзьями, дабы покататься по Золотому кольцу и т.д. Миша в это время сидел с детьми и постоянно был чем-то занят.  Я как-то его спросил о том, что происходит и все ли у него нормально? На что Миша ответил довольно уклончиво:
         - Прадед у меня был биндюжник и работал чуть не по двенадцать часов, дабы прокормить многочисленную семью. Когда он приходил домой, бабка усаживала его в коридоре, снимала с него сапоги и мыла ему ноги. Быть может, это сегодня кажется архаичным, но мне кажется, что это более нормально...
Он не сказал, чем что это более нормально, но я понял и больше вопросов на эту тему не задавал.   
         Миша, как выяснилось за одной из рюмок, какое-то время работал в наладке этого самого заводика. Дело в том, что заводик, как я уже говорил, кроме весов выпускал еще и датчики вибрации для газовых турбин, а потому заводскому начальству регулярно присылали "большие скипидарные клизмы" по случаю остановки газопроводов, и не откуда-нибудь, а из самого Совета Министров СССР. Основным объектом простоя был трубопровод Ямбург-Елец 1, если кто помнит такой объект. Начальство завода для устрашения станционного и авиационного начальства выдавало наладчикам большую красную правительственную телеграмму, при виде которой все мелкие сошки министерства путей сообщения обязаны были становиться по стойке "смирно", и выдавать не только билеты хоть куда, но, если надо, то и отдельный поезд или самолет, и вообще все, что угодно. Телеграмма действительно поражала размерами, огромным красным гербом и полным присутствием предлогов и знаков препинания.
         Несложно догадаться, что одну из таких телеграмм Миша спер при первой же возможности, и после мы по ней без труда брали билеты во все свои походы и обратно. Набравшись наглости и опыта, мы провозили бесплатно байдарки и многочисленные рюкзаки, но все это было детской игрой в сравнении с главным и последним Мишкиным выступлением. Последний выход Миши на сцену театра министерства путей сообщения с правительственной телеграммой  СССР состоялось гораздо позже, когда он, уезжая из Союза навсегда, взял себе по ней билеты до Вены. Это было невероятно во всех смыслах. Во-первых, Вена, естественно находится в противоположной от Ямбурга стороне. Во-вторых, граждане отъезжающие бронировали эти билеты с огромным трудом, дикими переплатами и как минимум - за полгода! Но, не будем забегать вперед.
          Узнав то, что Миша работал в наладке, я тот час стал требовать, чтобы он меня порекомендовал начальнику. Миша отбивался изо всех сил:
         - Да ты что! Это же Изя Хейфец! Он тебя никогда не возьмет! Евреи - они вообще!.. -  Миша вдруг начал срываться с делового, пусть не совсем трезвого разговора, и сесть на своего любимого конька о "сущности евреев".
         - Это почему еще?
         - Да потому что Изе нужны люди с каким-то изъяном... А ты... - Миша не вполне трезво закатил глаза к потолку и покрутил пальцами, пытаясь изобразить, таким образом, отсутствие у меня нужного для Изи изъяна.
        - Не понял. С каким еще изъяном?
        - Ну вот, была у нас лет пять назад такая история....
                История Миши об Изе Хейфеце и его происках
        - Работал у нас как-то Боря Навродский. Парень ничего так, хоть и еврей, но, как говорится - "хромой на левую ногу". На заводе он еще так-сяк держался, но как вырывался в командировку, так еще хорошо, если обходилось без триппера. И вот, отправляет его Изя в Баку на нефтеперекачку. Там тоже наши датчики пытались использовать. Ну, Боря, понятное дело по приезде тотчас надыбал себе какую-то деваху, ну и - сам понимаешь... Дело молодое… А на другой день являются к нему в гостиницу три абрека, один из которых, судя по всему брат давешнего предмета Бориных воздыханий. Боря случайно услышал, что они про него в регистратуре спрашивают. В общем, как там и что он выяснять не стал, видать ему все инстинкт самосохранения дорисовал в красках, но едва добежал он к себе в номер  и провернул ключ, как в дверь забарабанили явно не в поисках простого человеческого тепла. Боря побросал все, что было в чемодан, и выскочил через окно. Благо был второй этаж. Добежал до ближайшей почты и давай звонить Изе, мол - так и так - зарежут меня, если не поможешь.
        - Ладно, - отвечает Изя, - конечно возвращайся. Я тебе на смену пришлю кого-нибудь.
Ну, а дальше все просто:
Приезжает Боря, скажем, сегодня из Воронежа, суется сдуру в контору, а тут Изя его - хвать:
        - Боренька, собирайся завтра в Ямбург. Очень срочно. Четвертая турбина стоит, - сладко вещает Изя, помахивая перед Бориным носом той самой правительственной телеграммой…
        - Дык... Изя! Имей совесть, я ж только из Воронежа вернулся!
        - Ну не хочешь в Ямбург, тогда - в Баку!
        И так он со всеми. На кого-то "телега" из вытрезвителя придет, Изя прикроет, а после, когда в Ямбург ехать - только перед мордой бумажкой той ментовской помашет - и все тихо и мирно... так что... на фиг ты ему не нужен, - подытожил Миша.
                *  *  *
         Помню проработал я на том заводике целых четыре месяца, да и уволился. Но с Мишей все же отношения поддерживал, потому как с ним было интересно и в любом походе он был незаменим. Вот только самые яркие из его подвигов.
Ехали мы куда-то в среднюю полосу с двумя пересадками на каких-то богом забытых полустанках. В одну из таких пересадок, из-за опоздания нашего первого поезда, мы должны были выгрузиться и загрузиться снова меньше, чем за пять минут. Ну, стоп-кран, все-такое - это понятно. Но для того, чтобы дернуть стоп кран, нужно же сперва зайти в вагон. А для этого надо знать, откуда нумерация. Естественно, мы промахнулись, и потому были вынуждены тащить весь наш многочисленный скарб на три вагона вперед. Миша озадачился и тотчас, посуровев как фельдмаршал Гудариан, отдал приказ:
          - С места не двигаться, ждать меня! -  в следующую секунду он уже растворился в толпе жадных до транспорта мешочников.
На первых порах я возмущался его тоном, женщины и вовсе грозились перестать с ним разговаривать, но после всякий раз становилось  понятно, что все было правильно, и возмущаться тут нечему.
          Так было и в этот раз. Не успели женщины обложить Мишу всеми им известными нехорошими словами по поводу хамского поведения, как произошло следующее. Поезд вдруг издал истерический свист, и начал потихоньку катиться НАЗАД! Все на перроне обомлели. Бабки-мешочницы, поняв, что происходит, стали сотрясать атмосферу такими потоками мата, что казалось сейчас с неба, вместе с ангелами рухнут также и все пролетающие мимо спутники. Вскоре мы увидели Мишу на подножке нашего вагона с красным флажком в руке. Поравнявшись с нами, Миша изящно, словно Герберт фон Карайан в Пражской опере взмахнул флажком и поезд...ОСТАНОВИЛСЯ. Миша, как ни в чем не бывало, отдал флажок проводнику, и яростно выпучив на нас глаза, надсадно заорал. В области мата бабки-мешочницы остались на полкорпуса сзади. Суть Мишиного выступления, которую поначалу удавалось улавливать с некоторым трудом, оказалась проста. Он пообещал машинистам бутылку вина, а они согласились сдвинуть состав на три вагона и подождать минуту, но не больше. А потому, следовало не стоять, разинув рты, а загружаться, и как можно скорее.
          В походы мы ходили много и с удовольствием, и, таким образом, число подвигов Миши росло. Мы вообще расслабились, и даже, оказавшись в одиннадцать вечера на площади закрытого на все засовы автовокзала Полтавы, никому и в голову не пришло стенать, что же нам делать дальше? Миша исчез - и это было добрым знаком. Как и всегда, эта народная примета сработала. Через полчаса медленного покуривания на рюкзаках, к нам подкатил совершенно пустой чистенький "Икарус", едущий прямиком в Киев. Все это удовольствие стоило по пятерке с морды, а если хочешь, чтобы к дому подвезли, то - по десятке. Где Миша посреди ночи добыл пустой автобус, история умалчивает, находясь под гнетом словесной Мишиной печати: "Места знать надо!"
Впрочем, был еще один подвиг, о котором следовало бы рассказать отдельно, поскольку примерно в этот период истории семейные отношения у Миши пришли в окончательную негодность, и он решил себя попробовать в карьере Дон Жуана. До этого, видимо, он был как Раскольников, которого приняли на работу в дом престарелых и при этом отобрали топор. Теперь же, Миша относился к своим исследованиям в области сексуальных отношений как истый натуралист-подвижник.
  И вот, как-то раз решили мы пойти в плаванье по речке Ворскла, кажется, в Полтавской области. Поход был - так - ничего особенного, если не считать, что дней пять к ряду шел мелкий непрерывный дождь. Это довольно мерзкое дело, надо сказать, ибо от этого не спасают никакие плащи, и уже, обычно на третий день ничего сухого не остается. На четвертый, женщины обычно начинают роптать, а на пятый - жди бунта. Пятого дня Миша дожидаться не стал, и уже при первых признаках роптания, сказал, что мы остановимся на дневку.
         - Какую дневку? - женская часть населения уже всерьез взалкала по сухим одеждам. - Мы ж посреди леса!
Миша только пообещал, что впереди деревня, и там посмотрим. Обозвать Мишу гнусным болтуном не посмел никто и на время роптание прекратилось. Через несколько километров петляния в желтоватом холодном русле Ворсклы, перед нами действительно возникла небольшая деревня.
         - Все, вылезаем, - сказал Миша. - Палатки пока не ставьте, я скоро приду.
         И ушел....
         Не было его около часа, а появление его было странным, почти как приход старика Горча в "Семье вурдалака". Он странновато улыбался во всю белозубую пасть, на нем не было куртки, в руках он держал рулон туалетной бумаги и при всем при этом был почти что в стельку пьян!
         - Спокойно!!! - веско сказал Миша, предвосхищая пустые вопросы о его состоянии, - Лодки переверните и засуньте в кусты! Рюкзаки на плечо и - за мной!
Все переглянулись, но сделали, как он сказал. Миша поднял правую руку, видимо, с воображаемой шашкой и, вихляющейся походкой, должной, видимо, изображать скачку парадным аллюром, стал сыпать в сторону обшарпанного, явно казенного  здания, выкрашенного лет с десяток тому розоватой краской. Вскоре стало понятно, что это сельский клуб. Через некоторое время нам стало известно, что пока мы томились в ожидании, где-то во внутренних помещениях этого самого клуба, Миша выловил  и перепугал до смерти девушку-заведующую. Девушка была на грани шока, ибо не видала уже, поди, лет пять никаких чужих, а тем более бородатых людей. Успокоив и наобещав золотые горы, Миша вскоре снискал доверие. Из клубного сейфа была достата изрядная бутыль зеленого мутноватого стекла, и вскоре Миша согрелся. Девушка была лет двадцати восьми-тридцати, крупноватая и неприветливая до чужих - нас, то есть. Оборачиваясь же к Мише, она полностью менялась в лице, сверкала как масляный блин и нежно пихала того плечиком под дых.
        В общем, нам было разрешено располагаться в зале. Мы тотчас растянули веревки и развесили все, что было в рюкзаках. Миша удалился и вскоре явился с той самой бутылью. Девушка - не возражала. Вскоре согрелись и мы. На сцене стоял простенький  органчик, который бы сегодня и клавиатурой никто не назвал: чуть ли не в одну октаву, слепленный из какой-то легкомысленной голубенькой пластмассы. Кто-то из наших, взял на нем пару нот, проверяя работоспособность, и после стал лабать уже навязший на зубах, пошловатый шлягер. На девушку-заведующую это произвело самое неожиданное впечатление. Было ощущение, что спонтанная культурная программа возбудила ее еще больше, чем Мишины домогания. Она хватила стакан самогона, крякнула, и элегантно запихнув в рок кусочек сала, разложенного на газетке, умильно изрекла:
       - Яки ж вы уси гарни!**
Спорить, понятно, никто не стал. Когда мы уже почти полностью просушились и собирались залечь в свои спальники прямо на сцене, Миша со своей новой знакомой удалился в неизвестном направлении. Появился он только утром взлохмаченный и слегка озабоченный, но, впрочем, как всегда  деловитый:
- Сматываемся, и быстро! - Велел он без лишних детализаций.
Все стали вылезать из мешков, тихо поругиваясь. Миша же, как он сказал, - побежал спускать лодки на воду...
Лишь потом мы узнали о том, что наутро должны были прийти родители и братья девушки, которая, по ее мнению автоматически стала невестой. Мимоходом она сообщила, что в сельсовете свои люди, так что распишут быстро и без волокиты, а друзья – мы, то есть – пусть тоже остаются на свадьбу!
В этот день Миша греб, как мне показалось, с каким-то особенным рвением.
                * * *
        Со временем Миша стал постепенно от меня отдаляться. В походы мы стали ходить реже. По случаю окончательно рухнувшей семейной жизни он переехал к маме в крохотную хрущобу с двумя проходными комнатами, в которых, кроме родителей обитал описанный прежде братец и собака – довольно глупая эрделиха, которую Миша позиционировал не иначе как «собака для охоты на львов». Его карьера донжуана, по-видимому, фонтанировала успешно. Я говорю «по-видимому», поскольку виделся с ним уже довольно редко, но всякий раз меня ждал маленький «сюрприз». Например, мы как-то должны были встретиться на остановке автобуса. Вдруг откуда-то из небытия материализовался Миша, да так, что я чуть было, не ахнул. На нем было надето нечто странное, навевающее смутные догадки о контактах с инопланетянами или обитателями параллельных измерений. Это было нечто  лягушачье - крокодилового цвета, и в этой реальности более всего походило на кимоно для дзюдо. Сама ткань была необычайно жесткая, все строчки были неровными, местами нитки вообще торчали, и при этом были почему-то все сплошь небесно-голубого цвета.
        - Ты чего? Брезент на работе спер? – искренне удивился я.
        - Обижаешь! – Миша в самом деле, похоже, обиделся. Он оттопырил губу и расправил грудь.– Это индийский коттон!
        Как выяснилось, этот футуристическую фантазию сшила для Миши его очередная пассия. «Видать, от большой любви» - подумал я про себя. Но вслух не удержался и все-таки спросил:
        - А нитки-то, зачем голубые? Фасон, что ли такой?
        - А что, сильно видно? – искренне удивился Миша и стал почему-то заглядывать себе подмышки и за плечи. И после добавил, - Ну ты же сам знаешь, какой нынче с нитками дефицит…
        Я промолчал. За последующие десять минут я узнал несколько потрясающих новостей. Во-первых, Миша, оказывается, уже давно собрался уезжать в Штаты. Почему не в Израиль? Ты шутишь? Там же одни евреи!
         А во-вторых… Его выгнали с работы. Нет, дело не в героической судьбе отказника. Они знали, что Миша собрался в дорогу, но пока что держали его, видимо по той причине, что в конторе не он один имел такой секрет за душой. Дело было в очередной Мишиной выходке, которая и послужила поводом. Как и все отъезжающие, он стал упорно учить английский, и потому, в столе у него лежал какой-то учебник и маленький словарик.  Возвратившись с перерыва с победой, (Миша ежедневно забивал в обед одного «козла») он вдруг обнаружил, что  словарик из ящика стола пропал. Сперва Миша по – тихому прошелся по комнате и у всех спросил, не одолжил ли кто. Но каждая следующая честная пара глаз, в которую Миша заглядывал, медленно, но верно приближала его к ледяной догадке: похоже, что словарика-то, ему больше - увы - не видать. И тут ярость навалилась на Мишу. Он вскочил на свой стол и, неистово вращая красными от злости белками глаз, и потрясая кулаками, заорал так, словно, пытаясь перекричать страшный шторм, приказывал сотне мерзавцев взять на абордаж, идущий встречным курсом фрегат. Он упомянул всех, кого подозревал в этом преступлении, вплетая их имена в потоки нецензурных эпитетов и грязных антисемитских словечек.
               Это оказалось настолько эффектно, что прибежали даже из комнат этажом ниже:
                Мишу кое-как сняли со стола и успокоили, пообещав, что словарик обязательно найдется, а затем, спустя день или два, его позвали в отдел кадров…  Все, что произошло, значило для Миши лишь одно: уезжать надо поскорее.  Как выяснилось, бывшая Мишина жена тоже была уже «на взлете», но она вдруг прониклась духом сионизма настолько, что Давид Бен Гурион вместе с Голдой Мэир могли бы, пожалуй, покурить в сторонке.
                После того, как Миша, по правительственной телеграмме, предоставляющей особые льготы на пути в Ямбург,  умудрился взять билет до Вены, я встретился с ним в последний раз: через две недели он уезжал в мир иной. Я не оговорился, ибо в те годы уезжали так, словно бы умирали. В той самой хрущобе я, кроме уже знакомых обитателей увидел некую девицу с таким пузом, что, казалось, любой толчок может заставить ее разродиться тут же дюжиной шнобелястых, горластых мишеподобных существ. Я почему-то сразу понял, что ни братец, ни тем более пожилой, вечно ноющий дядя Моисей, Мишин отец, к пузатости  данного персонажа отношения не имеют. Я вызвал его погулять с собакой.
                - Ты что идиот? Где ты ее надыбал?
                - Да был я как-то в Баре, в Молдавии, в командировке.
                - Но ты же знал, что уезжаешь…
                - Знал, и ей сказал, но она все равно попросила!
                - Миша, ты соображаешь, что говоришь? Она же надеялась, что ты ее с собой возьмешь!
                - Я ей сразу сказал, что это невозможно, и что мы больше не увидимся, но она так захотела… Я вообще ей удивляюсь, - сказал Миша серьезно, - меня так, как она никто никогда не любил.
                - А ты что же?
                - А я не знаю, если честно…
                Я был абсолютно ошарашен. Миша, мягко говоря, не всегда был серьезен, но тут дело граничило с подлостью, и я просто не знал, что сказать и как поступить. И тогда я просто ушел, и более не появлялся.
                Алла, бывшая жена Миши довольно скоро оказалась в Израиле, где через три месяца уже нашла очень хорошую работу. Миша же плотно застрял в Риме. Сохнут** уговаривал его и так и эдак ехать в Израиль, но , было бы проще уговорить ехать в землю Обетованную мраморный монумент туркмен баши. Вскоре, из всех приехавших эмигрантов Миша остался практически один, поскольку канал Вена-Рим закрылся практически сразу за Мишиной спиной, и теперь все летели в Израиль через Будапешт, а в Америку уже не попадал практически никто. Вскоре закончились все пособия, но и тогда Миша остался верен своим антисемитским взглядам. Он находил на свалках велосипеды, кое-как их ремонтировал и затем продавал. Это давало возможность снимать комнатку и кое-как питаться. Вскоре, ему фортуна стала понемногу улыбаться. Он вдруг нашел неплохую подработку, которая свидетельствовала не только том, что Бог есть, но и  о том, что у него – у Бога - прекрасное чувство юмора. Другими словами, из всех римлян, Бог выбрал именно Мишу, дабы заставить его читать «историю еврейского народа» по-английски в близлежащей синагоге. Впрочем, спустя пару месяцев или чуть больше, Миша все-таки получил разрешение на въезд в США.
                И вот спустя почти двадцать пять лет, я нашел его в Нью-Йорке. Когда он увидел меня с моей нынешней женой, он окинул ее взглядом, и явно пытаясь сделать комплимент моей бывшей, которую, понятно, совсем не помнил, совершенно серьезно изрек:
                - А ты совсем не изменилась!
                Мы общались, мы пили вино, что-то вспоминали… Я уже понял, что по Америке ходит минимум пятеро Мишиных детей. С кем-то он поддерживает связь, а с кем-то нет. Девушка из Бара тоже перебралась в Штаты. Миша ей какое-то время помогал, но после та вроде бы вышла замуж, и связь прервалась.
                Наутро мы попрощались, обещали звонить и «мылиться» регулярно, но за прошедшие два с лишним года так и не было ни послано, ни сказано ни единого слова...…


** - Какие же вы все хорошие! (укр. прим. автора)
** Сохнут – еврейская общественная организация, оказывающая помощь тем, кто собирается переехать в Израиль.

Нью-Йорк 2010-2013