Утеха преподобного. Роальд Даль

Мистер Боггис вел машину медленно, удобно прислонившись к сидению, один его локоть покоился на подоконнике открытого окна. «Как прекрасна сельская местность! - подумал он.  - Как прекрасно видеть несколько признаков лета вновь! Особенно первоцветы. И боярышник». Боярышник цвел белым, розовым и красным вдоль живой изгороди, а первоцветы росли под ней маленькими пучками, и это было красиво.
Он снял одну руку с руля и зажег себе сигарету. «Сейчас лучше всего, - сказал он себе, - было бы добраться до вершины Брилл Хилл». Он видел её приблизительно в полумиле впереди себя. А это, должно быть – деревня Брилл, эта группа коттеджей среди деревьев на вершине холма. Прекрасно. Не много из его воскресных дней имели такой хороший подъём, как этот, чтобы работать с ним.
Он поднялся на вершину и остановил машину почти на самой вершине, в окрестностях деревни. Затем вышел и осмотрелся. Далеко внизу сельская местность простиралась перед ним, как огромный зелёный ковёр. Он мог видеть это на мили вокруг. Это было превосходно. Он вытащил блокнот и карандаш из кармана, прислонился к капоту машины и позволил своему натренированному глазу медленно рассмотреть ландшафт.
Он мог видеть один средний фермерский домик справа позади, в полях, с тропинкой, которая вела к нему с дороги.  За ней был другой дом, больший по размерам. Это был дом, окруженный вязами, и он выглядел так, словно дом эпохи королевы Анны, и ещё были 2 похожие фермы слева. Всего – 5 домов. Вот что ожидало его в этом направлении.
Мистер Боггис набросал эскиз в своем блокноте, который показывал расположение каждого дома так, чтобы он смог легко найти их, когда спустится вниз, затем сел обратно в машину и повел её через деревню на другую сторону холма.  Оттуда он заметил еще 6 возможных мест – 5 ферм и один большой дом в грегорианском стиле. Он изучил этот дом с помощью бинокля. У него был чистый процветающий вид, и сад был очень ухожен. Как жаль. Он немедленно вычеркнул его. Обращаться к зажиточным людям было бессмысленно.
В этом квадрате, в этой секции, было всего 10 возможностей. «10 – это хорошее число», - сказал себе мистер Боггис. Как раз правильное число для неспешной послеобеденной работы. Который сейчас час? Полдень. Он хотел бы выпить пинту пива в кабачке, прежде чем начать, но по воскресеньям они открываются не раньше 13.00. Отлично, он выпьет пива позже. Он взглянул на заметки в своем блокноте. Он решил заняться сперва домом в стиле королевы Анны, домом с вязами. Он выглядел таким прекрасно обветшавшим в бинокль. Люди в этом доме могли нуждаться в деньгах. Ему всегда везло с домами в силе королевы Анны, как бы там ни было. Мистер Боггис вновь сел в машину, отпустил ручной тормоз и начал медленно спускаться с холма без включенного двигателя.
Если не принимать во внимание тот факт, что сейчас мистер Боггис был переодет в облачение священника, о мистере Сириле Боггисе нельзя было сказать ничего плохого. Он занимался античной мебелью, имел свой собственный магазин и выставочный зал в Кингз Роуд, в Челси.  Его владения не были большими, и обычно бизнес не был очень успешен, но из-за того, что он всегда покупал очень-очень дёшево, а продавал очень-очень дорого, он умудрялся скопить себе неплохое состояние каждый год. Он был талантливым торговцем и когда покупал или продавал какую-то вещь, то быстро входил в то настроение, которое лучше всего подходило клиенту. Он мог стать серьёзным и очаровательным для пожилых, подобострастным для богатых, умеренным для верующих, властным для слабых, озорным для вдов, игривым и фривольным для старых дев. Он хорошо знал о своём даре и без стыда пользовался им при каждом удобном случае; часто, в конце необычно хорошего представления он с трудом сдерживал себя от того, чтобы не повернуться в сторону и не сделать пару поклонов, покуда по театру разносится гром аплодисментов.
Несмотря на это довольно клоунское качество, мистер Боггис не был дураком. Фактически, о нём говорили, что он возможно, знает о французской,  английской и итальянской мебели больше, чем кто-либо ещё в Лондоне. У него так же был удивительно хороший вкус, и он быстро узнавал и отвергал неизящный дизайн, какой бы подлинной ни была вещь. Его настоящей любовью, естественно, были работы великих английских дизайнеров 18 века: Уильям Инс, Томас Мэйхью,  Чиппендейл, Роберт Адам, Роберт Мэнуоринг, Иниго Джонс, Хепплуайт, Кент, Томас Джонсон, Джордж Смит, Локк, Шератон и все остальные, но даже с ними он иногда проводил границу. Он отказался, например, принять в свой выставочный зал одну вещь Чиппендейла китайского или готического периода, то же самое было с более громоздким итальянским дизайном Роберта Адама.
За последние несколько лет мистер Боггис приобрел значительную славу среди своих друзей по профессии, благодаря своей способности представлять необычные и часто редкие образцы мебели с удивительной регулярностью. Очевидно, у этого человека был источник, который казался почти неисчерпаемым, какой-то частный склад, и казалось, что всё, что он должен был сделать – это выехать 1 раз в неделю и черпать из этого источника. Когда бы его ни спросили, где он взял эти вещи, он улыбался со знанием дела, подмигивал и бормотал что-то начет маленького секрета.
Идея о маленьком секрете мистера Боггиса была очень простой и пришла к нему в результате чего-то такого, что произошло с ним в определённое воскресенье, после полудня,  почти 9 лет назад, когда он вёл машину в сельской местности.
Он выехал утром, чтобы навестить свою пожилую мать, которая жила в Севеноакс, и на обратном пути у него произошла неполадка с машиной, двигатель перегрелся, и вода начала выкипать. Он вышел из машины, пошел в ближайший дом – маленькую ферму, которая находилась в 50 футах от дороги, - и спросил женщину, которая открыла дверь, не могла ли она принести ему кувшин воды.
Когда он ждал, пока она принесет ему воду, он случайно взглянул через открытую дверь в гостиную, и там, на расстоянии менее 5 ярдов от того места, где стоял, он заметил что-то, что сделало его необычайно взволнованным, и пот выступил у него на макушке. Это было большое дубовое кресло такого типа, которое он видел только однажды в своей жизни. Каждая ручка кресла, как и спинка, поддерживалась рядом 8 прекрасно выточенных  столбиков. Задняя спинка была украшена инкрустацией очень изысканного цветочного дизайна, и вдоль половины длины каждой ручки  была вырезана голова утки. «Бог мой! – подумал он. – Эта вещь – поздний 15-й век!»
Он просунул голову дальше через дверь, и там – о, небеса! – с другой стороны камина стояло другое такое же кресло!
Он не мог быть уверен, но 2 кресла, как эти – могли стоить, по крайней мере, 1000 фунтов в Лондоне. О, как они прекрасны!
Когда женщина вернулась, мистер Боггис представился и прямиком спросил, не желает ли она продать свои кресла.
«Батюшки», - сказала она. Но почему она должна хотеть продать свои кресла?
Совершенно нет причины, кроме того, что он мог бы дать ей прекрасную кругленькую сумму за них.
Сколько же он дал бы? Они определенно не предназначаются для продажи, но просто из любопытства, просто для смеха, понимаете ли, сколько он дал бы?
35 фунтов.
Сколько?
35 фунтов.
Батюшки, 35 фунтов. Ну что ж, ну что ж, это очень интересно. Она всегда верила в то, что они представляют большую ценность. Они очень старые. Они и очень удобные, так же. Она не может без них обойтись, это невозможно. Нет, они не для продажи, но все равно, большое спасибо.
«Они вовсе не такие уж и старые», - сказал ей мистер Боггис. И их было бы трудно продать, но случилось так, что у него был клиент, которому нравились именно такие вещи. Может быть, он надбавит еще 2 фунта. Скажем, 37. Как насчет этого?
Они торговались полчаса, и, конечно, в конце концов мистер Боггис получил эти кресла и согласился заплатить ей меньше, чем 20 часть истинной цены. Тем вечером, когда он ехал обратно в Лондон в своем старом автомобиле-универсале с 2 этими сказочными креслами, уютно положенными сзади, мистер Боггис был внезапно озарён идеей, которая  показалось ему очень замечательной.
«Послушай-ка, - сказал он себе. – Если в одном  доме нашлись хорошие вещи, тогда почему их не может быть в других домах? Почему бы ему не искать их? Почему бы ему не прочесать сельскую местность? Он мог бы делать это по воскресеньям. В таком случае, это совсем не помешает работе. Он никогда не знал, что делать в воскресенье.
Итак, мистер Боггис купил карты крупного масштаба всех графств вокруг Лондона, и тонкой ручкой разделил каждую из них на несколько квадратов. Каждый из этих квадратов покрывал площадь размером в 5 квадратных миль, что, по его подсчетам, было именно такой территорией, какую он мог покрыть за одно воскресенье, если как следует прочешет местность. Он не хотел маленьких городков и деревень. Это были сравнительно изолированные места, большие фермы и сравнительно обветшавшие сельские особняки: именно их он искал; и таким образом, если бы он покрывал один квадрат каждое воскресенье, 52 квадрата в год, то постепенно навестил бы каждую ферму и каждый сельский дом в ближайших графствах.
Но, определённо, было нечто большее, чем это. Деревенский народ подозрителен.  Так же, как и обедневшие богачи. Ты не можешь ходить вокруг, наводить их на мысли и ожидать, что они проведут тебя по своему дому для расспросов, потому что они не хотят этого. Таким образом никогда не пройти дальше передней двери. Как же получить доступ? Возможно, самое лучшее – это вовсе не рассказывать им о том, что он – делец. Он может быть телефонистом, водопроводчиком, газовым инспектором. Он мог бы даже быть священником…
Начиная с этого пункта, вся схема начала приобретать более практический аспект. Мистер Боггис заказал множество превосходных карточек, на которых была выгравирована следующая легенда:

ПРЕПОДОБНЫЙ
СИРИЛ  УИННИГСТОН  БОГГИС
Президент общества сохранения редкой мебели. При поддержке музея Виктории и Альберта.

С этого дня каждое воскресенье он собирался быть хорошим старым пастором, проводящим свои выходные в путешествиях по округе в бескорыстном труде для «Общества», составляя опись богатств, которые лежат спрятанными в сельских домах Англии. И кто в мире выставил бы его из дома, если бы услышал это?
Никто.
И затем, когда он был внутри, если бы ему случилось заметить что-то такое, что ему по настоящему понравилось бы – тогда он знал 100 различных путей, как справиться с этим.
К удивлению мистера Боггиса, схема работала. Фактически, дружелюбие, с которым он его принимали в одном доме за другим, очень смущало его поначалу. Кусочек холодного пирога, стакан портера, чашка чаю, корзина слив, даже полный воскресный обед с семьёй – это постоянно давило на него. Рано или поздно, конечно, произошло несколько нехороших моментов и неприятных инцидентов, но 9 лет – это больше, чем 400 воскресений, и это складывается в большое количество посещённых домов. Всё вместе – это было интересно, возбуждающе, и это был очень выгодный бизнес.
Сегодня было ещё одно воскресенье, и мистер Боггис работал в Бакингемшире, в одном из самых северных квадратов на своей карте, около 10 миль от Оксфорда, и когда он ехал вниз по склону холма и достиг своего первого дома, обветшавшего дома в стиле королевы Анны, у него появилось чувство, что это будет один из его счастливых дней.
Он припарковал машину в 100 ярдах от ворот и остаток пути прошёл пешком. Ему никогда не хотелось, чтобы люди видели его машину, прежде чем не закончится сделка. Милый старый пастор и большой универсальный автомобиль никогда не смотрятся вместе. Короткая прогулка пешком также дала ему время внимательно изучить собственность снаружи  и принять настроение, наиболее подходящее к случаю.
Мистер Боггис быстрыми бодрыми шагами пошел вверх по дорожке. Он был маленьким человеком с толстыми ножками и брюшком. Его лицо было круглым и розовым, совершенно подходящим для его роли, и 2 больших карих глаза, которые смотрели на собеседника в упор с этого розового лица, придавали ему выражение лёгкого слабоумия. Он был одет в чёрный костюм с обычным пасторским воротником-стойкой вокруг шеи и носил на голове мягкую чёрную шляпу. Он брал с собой старую дубовую трость для ходьбы, которая придавала ему, по его мнению, довольно деревенский беззаботный вид.
Он приблизился к передней двери и позвонил. Он услышал звук приближающихся шагов в холле, дверь открылась, и внезапно перед ним – или немного над ним – появилась огромная женщина, одетая в бриджи для верховой езды. Даже сквозь дым её сигареты он мог чувствовать сильный запах конюшни и лошадиного навоза, который витал вокруг неё.
«Да? - спросила она, с подозрением глядя на него. – Чего вам нужно?»
Мистер Боггис, который ожидал на мгновение, что она заржёт, приподнял шляпу, сделал небольшой поклон, и подал свою карточку.
«Извините за беспокойство», - сказал он, затем подождал, глядя на её лицо, пока она читала надпись на карточке.
«Я не понимаю, - сказала она, передавая карточку назад. – Чего вам надо?»
Мистер Боггис объяснил насчёт Общества сохранения редкой мебели.
«А это, случайно, никак не связано с социалистической партией?», - спросила она, глядя на него пронизывающим взглядом из-под пары бледных кустистых бровей.
С этого места было уже легко. Приверженец партии консерваторов в бриджах для верховой езды, будь то мужчина или женщина, был всегда лёгкой мишенью для мистера Боггиса. Он провел 2 минуты, разразившись страстной похвальной речью крайнему правому крылу партии консерваторов, затем – еще 2 минуты, понося социалистов. Как последний решающий довод, он сослался на билль, который однажды предложили социалисты, за отмену охоты с гончими в сельской местности, и продолжил информировать свою слушательницу о том, что его представление о небесном рае – «хотя вам лучше не говорить об этом епископу, милочка» - это такое место, где можно охотится на лис, на оленей и зайцев с большой сворой неутомимых гончих с утра до вечера, каждый день в неделе, включая воскресенья.
Глядя на неё, пока он говорил, он мог видеть, что чары начали действовать. Женщина улыбалась сейчас, показывая мистеру Боггису набор огромных, слегка жёлтых зубов. «Мадам! - воскликнул он. – Умоляю вас, пожалуйста, не давайте мне начать говорить о социализме». При этих словах, она разразилась громким смехом, подняла огромную красную руку и шлёпнула его по плечу так сильно, что он чуть не опрокинулся.
«Входите! – воскликнула она. – Я не знаю, чего вам надо, но входите!»
К несчастью и к большому удивлению, в доме не оказалось ничего ценного, и Мистер Боггис, который никогда не терял времени на бесплодной территории, вскоре извинился и ушёл. Весь визит занял меньше 15 минут, и это, сказал он себе, когда забирался обратно в машину и отъезжал в следующее место, было именно так, как должно было быть.
Начиная с этого времени, следовали все фермерские дома, и ближайший из них находился в полумиле от дороги. Это был большой кирпичный дом в стиле фахверк, довольно старый, и там была ещё прекрасная груша, всё ещё в цвету, покрывающая почти всю южную стену.
Мистер Боггис постучал в дверь. Он ждал, но никто не вышел. Он постучал ещё раз, но ответа не было, поэтому он обошёл дом, чтобы поискать фермера среди коровников. Там также никого не было. Он подумал, что они все могут быть в церкви, поэтому начал заглядывать в окна, чтобы увидеть, нет ли там чего интересного. В столовой ничего не было. В библиотеке – ничего тоже. Он подошел к следующему окну, к гостиной, и там, прямо у него под носом, в маленьком алькове, которое создало окно, он увидел прекрасную вещь: полукруглый карточный столик красного дерева, богато венированный, в стиле Хэпплуайта, произведенный около 1780 г.
«Ах-ха, - сказал он вслух, прижимая лицо крепко к стеклу. – Отличная работа, Боггис».
Но это было ещё не всё. Там было еще и кресло, одно-единственное кресло, и, если он не ошибается, оно было еще более лучшего качества, чем столик. Еще один Хэпплуайт, не так ли? И какая красота! Сетка на спинке была прекрасно украшена жимолостью, шелухой и патерами, изображение тростника на сидении было оригинальным, ножки были очень изящно изогнуты, и у 2 задних ножек был тот особенный внешний скос, который так много значит. Это было изящное кресло. «К вечеру этого дня, - мягко сказал мистер Боггис, -  я буду иметь удовольствие сидеть на этом прекрасном кресле». Он никогда не покупал кресел, не проделав этого. Это было его любимое испытание, и это всегда было интригующим зрелищем: видеть, как он осторожно опускается на сидение, ожидая «податливости», экспертным взглядом оценивая точную, но бесконечно малую степень усадки, которую годы вызвали в пазах и в соединениях деталей «ласточкиным хвостом».
«Некуда торопиться», - сказал он себе. Он вернется сюда позднее. У него ещё целая вторая половина дня впереди.
Следующая ферма была расположена немного позади, в полях, и для того, чтобы скрыть машину от посторонних глаз, мистеру Боггису пришлось оставить её на дороге и идти около 600 ярдов по прямой тропе, которая вела прямиком к заднему двору фермерского дома. Это место, как он заметил, приближаясь, было намного меньше, чем последнее, и он не слишком надеялся найти в нём что-либо. Оно выглядело заброшенным и грязным, и некоторые сараи, как он ясно видел, были в очень плохом состоянии.
Здесь были 3 человека, стоящие тесной группкой в углу двора, и у одного из них были 2 большие чёрные борзые на поводках. Когда мужчина заметил взгляд мистера Боггиса, идущего к ним в своем чёрном костюме и воротничке пастора, они прекратили разговор и внезапно словно застыли, став абсолютно неподвижными, повернув к нему 3 своих лица, глядя на него с подозрением, когда он приближался.
Самый старший из них был коренастым мужчиной с широким ртом, как у лягушки, и маленькими бегающими глазками, и, хотя мистер Боггис не знал об этом, его фамилия была Румминс; он был владельцем фермы.
Высокий юноша рядом с ним, у которого, очевидно, было что-то не так с глазом, был Берт, сын Румминса.
Низенький мужчина с плоским лицом, с узкими волнистыми бровями и невероятно широкими плечами, был Клод. Клод заглянул к Румминсам в надежде получить кусок свинины или ветчины от свиньи, которую забили накануне. Клод знал об этом (шум разносился далеко в полях), и он знал так же о том, что для этого нужно было получить разрешение правительства, а у Румминса его не было.
«Добрый день, - сказал мистер Боггис. – Какой чудесный денёк, не так ли?»
Ни один из троих мужчин не шевельнулся. В тот момент они все думали об одном и том же: о том, что каким-то образом этот священник, который определенно был не местным, был послан сюда затем, чтобы совать нос в их дела и сообщать правительству о том, что он обнаружил.
«Какие красивые собаки, - сказал мистер Боггис. – Должен сказать, что я никогда не охотился со сворой сам, но мне говорят, что это – очень увлекательный спорт».
Вновь наступила тишина, и мистер Боггис быстро взглянул на Румминса, затем на Берта, затем на Клода, затем вновь на Румминса, и заметил, что каждый из них имел странное выражение лица, что-то между насмешкой и вызовом, с презрительным изгибом рта и усмешкой вокруг носа.
«Могу ли я поинтересоваться, вы ли – владелец этого дома? – спросил бесстрашный мистер Боггис, обращаясь к Румминсу.
«Что вам угодно?»
«Прошу прощения за то, что беспокою вас, особенно в воскресенье».
Мистер Боггис предъявил свою визитную карточку, Румминс взял её и держал близко к лицу. Двое других не двинулись, но их глаза покосились в сторону, пытаясь увидеть.
«Что именно вам нужно?» - спросил Румминс.
Уже во второй раз за это утро мистер Боггис объяснил пространно цели и идеалы Общества сохранения редкой мебели.
«У нас ничего нет, - сказал Румминс, когда тот закончил.  - Вы зря тратите время».
«Одну минуту, сэр, - сказал мистер Боггис, подняв палец. - Последний, кто сказал мне это, был старый фермер в графстве Суссекс, и когда он наконец впустил меня в дом, знаете ли вы, что я там нашел? Грязный старый стул в углу кухни, и оказалось, что он стоит 400 фунтов! Я показал ему, как продать этот стул, и он купил себе новый трактор на эти деньги».
«О чём, в конце концов, вы говорите? - спросил Клод. - В мире нет стула, который стоил бы 400 фунтов».
«Извините, - мистер Боггис ответил чопорно, - в Англии достаточно стульев, которые стоят вдвое дороже. И знаете ли вы, где они находятся? Они спрятаны на фермах и в коттеджах по всей стране, а их владельцы используют их как ступеньки и лестницы, и становятся на них ботинками, подбитыми гвоздями, чтобы достать банку с вареньем с верхней полки буфета или повесить картину. Это правда, и я рассказываю вам об этом, друзья мои».
Румминс начал переминаться с ноги на ногу. «Вы хотите сказать, что вы хотите лишь войти, встать посреди комнаты и осмотреться?»
«Именно так, - сказал мистер Боггис. Он, наконец, начал подозревать, в чём будет заключаться трудность. – Я не собираюсь совать нос в ваш буфет или в кладовую. Я просто хочу посмотреть на мебель, чтобы увидеть, есть ли у вас какие-либо сокровища, и затем я напишу об этом в журнал нашего Общества».
«Знаете, что я думаю, - спросил Румминс, внимательно глядя на него своими маленькими порочными глазками. – Я думаю, что вы собираетесь купить эту мебель сами. Для чего ещё вам так беспокоиться?»
«О, помилуйте. Хотел бы я, чтобы у меня были деньги. Конечно, если бы я увидел что-то, что заинтересовало бы меня и не превосходило бы моих финансовых возможностей, я мог бы сделать заказ. Но увы, это случается редко».
«Что ж, - сказал Румминс, - я не думаю, что произойдет что-то плохое, если вы осмотритесь, коль вы хотите только этого». Он пошел через двор к задней двери фермы, и мистер Боггис последовал за ним; то же сделал его сын Берт и Клод с двумя собаками. Они прошли через кухню, где единственной мебелью был стол из хвойной древесины, на котором лежал мертвый цыпленок, и они вошли в довольно большую, чрезвычайно грязную гостиную.
И там он стоял! Мистер Боггис увидел его сразу, замер на месте и глубоко вздохнул от удивления. Затем он стоял там 5, 10, 15 секунд, по крайней мере, уставясь, как идиот, не в силах поверить, не осмеливаясь поверить тому, что он видит перед собой. Это не могло быть правдой, невозможно! Но, чем дольше он смотрел, тем более правдивым это начинало казаться. В конце концов, он стоял у стены, прямо перед ним, реальный и прочный, как сам дом. И кто в мире мог сделать ошибку о такой вещи, как эта? Допустим, он был выкрашен в белый, но это не имело никакого значения. Какой-то идиот сделал это. Краску можно легко свести. Но Боже! Только взгляните на него! Да ещё и в таком месте!
В этот момент мистер Боггис вспомнил о 3 людях: Румминсе, Берте и Клоде, которые стояли вместе в группе у камина и пристально смотрели на него. Они увидели, как он остановился и глубоко вздохнул, и начал внимательно смотреть, и они могли увидеть и то, что он покраснел, или, может быть, его лицо побелело, но, в любом случае, они видели достаточно, чтобы испортить всё дело, если он быстро чего-то не предпримет. Мгновенно мистер Боггис прижал одну руку с сердцу, шаткой походкой подошел к ближайшему стулу и опустился на него, тяжело дыша.
«Что с вами?» - спросил Клод.
«Всё в порядке, - ответил он, тяжело дыша. – Через минуту со мной всё будет в порядке. Пожалуйста, дайте мне стакан воды. У меня плохо с сердцем».
Берт принес ему воды, передал её ему, и стал рядом с ним, внимательно глядя на него сверху вниз бессмысленным косым взглядом.
«Я думал, что, может быть, вы смотрите на что-то", - сказал Румминс.  Широкий рот, как у лягушки, раскрылся ещё сильнее в лукавой усмешке, показывая обломки нескольких сломанных зубов.
«Нет-нет, - сказал мистер Боггис, - О, нет! Это просто мое сердце. Мне так жаль. Это случается время от времени. Но быстро проходит. Через пару минут я буду в порядке».
У него должно быть время, чтобы подумать, сказал он себе. И ещё более важно то, что он должен иметь время для того, чтобы собраться с мыслями, прежде, чем что-то сказать далее. Отнесись к этому легче, Боггис. И, что бы ты ни делал, оставайся спокойным. Эти люди могут быть невежественными, но они – не глупцы. Они подозрительны, осторожны и хитры. И если это действительно правда – нет, не может быть, это не может быть правдой…
Он прижал одну руку к глазам, словно в жесте боли, и теперь, очень осторожно, тайком, он сделал небольшую щель между двумя пальцами и посмотрел в неё.
Действительно, вещь всё ещё стояла там, и при этой возможности он посмотрел на неё долгим взглядом. Да, он был прав в первый раз! В этом не было ни малейшего сомнения! Это было действительно невероятно!
Он видел предмет мебели, за который любой эксперт отдал бы, что угодно. Для дилетанта это не показалось бы особенно впечатляющим, особенно когда эта вещь была покрыта грязной белой краской, но для мистера Боггиса это была просто мечта.
Он знал, как любой другой дилер в Европе и Америке, что среди самых известных и желаемых образцов 18-го века среди английской мебели были 3 знаменитых образца под названием «комоды Чиппендейла». Он знал их историю: первый был «открыт» в 1920 году, в доме Мортон-ин-Марш, и был продан в Солсбери в том же году; два других появились на том же аукционе год спустя, оба прибыли из Рейхем-Холла, Норфолк. Они все были проданы по очень высокой цене. Он не помнил точную цифру для первого, или даже для второго, но он точно знал, что последний был продан за 3900 гиней. И это было в 1921 году! Сегодня тот же самый предмет мебели стоил бы 10000 фунтов. Какой-то человек (его имя мистер Боггис не мог вспомнить сейчас), недавно изучил эти комоды и доказал, что все 3, должно быть, были сделаны в одной и той же мастерской, так как облицовка была сделана из одного и того же куска древесины, и один набор лекал был использован для каждого. Ни одного счета не было найдено для каждого из них, но все эксперты согласились с тем, что все 3 комода были выполнены Томасом Чиппендейлом, только им, его собственными руками, в самый расцвет его карьеры.
А здесь, мистер Боггис продолжал повторять себе, с любопытством глядя в щель между пальцами, был 4-й комод Чиппендейла! И он нашел его! Он будет богат! Он будет знаменит! Каждый из трех был известен в мире мебели под особым именем: комод Частлтона, первый комод Рейнхэма, второй комод Рейнхэма. А этот войдет в историю как «комод Боггиса»! Только представить себе лица ребят в Лондоне, когда они взглянут на него завтра утром! И выгодные предложения, которые поступят от больших шишек из Уэст-Енда: от франка Партриджа, Маллета, Джетли и других! В «Таймс» будет фотография и подпись под ней: «Прекрасный комод Чиппендейла, который был недавно обнаружен мистером Сирилом Боггисом, лондонским дилером…». Боже милостивый, какой переполох это вызовет!
Этот один, подумал мистер Боггис, был почти в точности похож на второй комод Рейнхема, они отличаются друг от друга только в мелочах. Это был самый прекрасный экземпляр, созданный во французском стиле рококо периода Директории в творчестве Чиппендейла. Это был большой комод на 4-х резных и бороздчатых ножках, которые поднимали его примерно на фут от земли. В нем было 6 ящиков: 2 длинных в середине и 2 более коротких на каждой стороне. Змеевидная передняя панель была чудесно украшена сверху, по бокам и в середине, а так же вертикально, между каждым набором ящиков, с замысловатой резьбой из фестонов, завитков и гроздьев. Медные ручки, также частично скрытые под белой краской, казалось, были великолепны. Это был, конечно, довольно «тяжелый» экземпляр, но дизайн был выполнен с такой элегантностью и изяществом, что эта тяжеловесность вовсе не бросалась в глаза.
«Как вы чувствуете себя сейчас?» - услышал мистер Боггис чей-то голос.
«Благодарю, благодарю, мне уже намного легче. Это быстро проходит. Мой доктор говорит, что волноваться не о чем, если я отдохну несколько минут, когда мне станет плохо. Ах, да, - сказал он, медленно поднимаясь на ноги. – Мне стало лучше, я уже в порядке».
Немного шаткой походкой он начал двигаться по комнате, осматривая мебель поочередно, комментируя коротко каждый образец. Он сразу заметил, что кроме комода, здесь не было больше ничего стоящего.
«Прекрасный дубовый стол, - сказал он, - но, боюсь, он недостаточно стар для того, чтобы представлять интерес. Хорошие удобные стулья, но слишком современные, да, слишком современные. И этот буфет, что ж, он довольно привлекателен, но, опять же, не представляет ценности. Этот комод, - он небрежной походкой прошел мимо комода Чиппендейла и немного презрительно щелкнул пальцами. – Он стоит несколько фунтов, смею сказать, но не больше. Довольно грубая репродукция, боюсь. Возможно, выполнена в викторианскую эпоху. Вы покрасили это в белый цвет?»
«Да, - сказал Румминс. – Берт покрасил».
«Очень мудрый поступок. Решительно, так он выглядит намного лучше».
«Это очень хороший образец мебели, - сказал Румминс. – На нем красивая резьба».
«Машинная резьба, - ответил мистер Боггис внушительно, наклоняясь, чтобы рассмотреть изысканную ручную работу. – За милю можно это сказать. Но все же, я думаю, что эта вещь по своему хороша. Она имеет свои преимущества».
Он начал прогуливаться, затем остановился и повернул назад. Он прижал кончик пальца к подбородку, наклонил голову в одну строну и нахмурился, словно в глубокой задумчивости.
«Знаете что? – сказал он, глядя на комод и произнося слова так небрежно, что его голос был еле слышен. – Я только что вспомнил, что уже долгое время ищу ножки, похожие на эти. В моём маленьком домике есть своеобразный столик, один из тех низких столиков, которые ставят перед диваном, разновидность кофейного, и в прошлом году в день Святого Михаила, когда я переезжал, носильщики ужасно повредили ножки. Мне очень дорог этот столик. Я всегда хранил на нём свою большую Библию и черновики проповедей».
Он помолчал, поглаживая подбородок пальцем. «Я просто обдумываю этот вариант. Ножки от вашего комода могут идеально подойти. Да, я в этом уверен. Их легко можно отрезать и приладить к моему столику».
Он посмотрел вокруг и увидел троих мужчин, стоявших совершенно неподвижно и глядевших на него с подозрением – 3 пары глаз, но все одинаково недоверчивые: поросячьи глазки Румминса, большие глаза Клода и 2 странных глаза Берта, один из которых косил и был мутен, с маленькой чёрной точкой в центре, как рыбий глаз на тарелке.
Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой. «О, полно, полно, что я такое говорю? Я говорю так, словно этот комод – мой. Прошу меня извинить».
«Вы имели в виду, что хотите купить его», - сказал Румминс.
«Ну… - Мистер Боггис ещё раз бросил взгляд на комод и нахмурился. – Я  не уверен. Я мог бы… но опять же… если хорошо подумать… нет… Я думаю, дело не стоит хлопот. Не стоит. Мне лучше отказаться от этой идеи».
«Сколько вы предложили бы?» - спросил Румминс.
«Боюсь, что не много. Видите ли, это не настоящий антиквариат. Это копия».
«Не знаю, не знаю, - ответил Румминс. – Он стоит здесь больше 20 лет, а раньше стоял в господском особняке. Я сам купил его на аукционе, когда старый сквайр умер. Не говорите мне, что он новый».
«Он не совсем новый, но ему не может быть больше 60 лет».
«Ему больше, - сказал Румминс. – Берт, где тот обрывок, который ты нашёл когда-то в глубине одного из ящиков? Тот старый счёт».
Парень непонимающе взглянул на отца.
Мистер Боггис открыл рот и быстро закрыл его снова, не произнеся ни звука. Он начал буквально дрожать от возбуждения и чтобы успокоиться подошёл к окну и уставился на толстую коричневую курицу, клевавшую рассыпанные зёрна во дворе.
«Он был в глубине того ящика, где мы храним заячьи силки, - говорил Румминс. – Иди за ним и покажи пастору».
Когда Берт направился к комоду, мистер Боггис обернулся вновь. Он не мог побороть желание смотреть на него. Он увидел, как Берт выдвигает один из больших средних ящиков и заметил, как легко скользил ящик. Он видел руку Берта, которая шарила среди обрывков проволоки и верёвок.
«Ты имеешь в виду это?» - Берт вытащил пожелтевший сложенный лист и поднёс его отцу, который развернул его и начал внимательно вглядываться.
«Вы не можете утверждать, что этот чёртов лист – новый», - сказал Румминс и протянул бумагу мистеру Боггису, чья рука дрожала, когда он протянул её. Лист был хрупким и слегка похрустывал. Запись на листе была выполнена высоким наклонным аккуратным почерком:
«Эдвард Монтагю, Эскв.
Томасу Чиппендейлу
Большой комод из красного дерева лучшего сорта, богато украшенный резьбой на гнутых ножках, с двумя аккуратными ящиками посередине и двумя дополнительными с каждой стороны, с бронзовыми ручками и орнаментами, выполненный с безупречным вкусом……. 87 фунтов

Мистер Боггис сделал над собой усилие, чтобы подавить возбуждение, разлившееся в нём и вызывавшее головокружение. Господи, это было невероятно! Вместе со счётом ценность комода сильно возрастала. Сколько же он будет стоить теперь? 12000 фунтов? 14000? Может быть, 15000 или 20000? Кто знает? О, Господи!
Он презрительно бросил листок на стол и тихо сказал: «Это именно то, о чём я вам говорил: викторианская копия. Это всего лишь счёт, который продавец – человек, сделавший этот комод и выдающий его за антиквариат – передал клиенту. Я видел множество таких. Вы могли заметить, что он не заявляет, будто сделал этот комод сам. Тогда у него не удался бы этот трюк».
«Можете говорить, что хотите, - заявил Румминс, - но этот листок – очень старый».
«Конечно, старый, мой дорогой друг. Он викторианской эпохи, её конца. Приблизительно 1890 года. Ему 60-70 лет. Я видел сотни таких. В то время множество краснодеревщиков только тем и жили, что подделывали мебель и выдавали её за антикварную».
«Послушайте, пастор, - сказал Румминс, указывая на него толстым грязным пальцем, - я не говорю, что вы не разбираетесь в старой мебели, но я вот что хочу сказать: чёрт возьми, как вы можете быть уверенным в том, что это подделка, если не видели, какой он под слоем краски?»
«Идите сюда, - сказал мистер Боггис. – Идите сюда, и я вам покажу». Он стоял рядом с комодом и ждал, пока они подойдут. «У кого-нибудь есть перочинный нож?»
Клод достал карманный нож с костяной ручкой, мистер Боггис взял его и открыл самое маленькое лезвие. Затем, работая с показной небрежностью, но с крайним тщанием, он начал соскабливать белую краску на маленьком участке крышки. Краска легко облупливалась со старого полированного дерева, и когда он очистил пятно площадью примерно в 3 квадратных дюйма, он отступил на шаг и провозгласил: «Посмотрите-ка на это!»
Какая это была красота! Маленькое пятнышко красного дерева светилось, словно топаз, богатым тёмным цветом двухсотлетнего материала.
«А что с ним не так?» - спросил Румминс.
«Его же обработали! Даже ребёнок заметит!»
«Как это вы поняли, мистер? Объясните-ка!»
«Ну, это не так легко объяснить. Это вопрос долгого опыта. Мой опыт говорит мне без всяких сомнений, что дерево обработали известью. Известь обычно используют для красного дерева, чтобы придать ему тёмный цвет старины. Для дуба используют соли поташа, для орехового дерева – азотную кислоту, но для красного дерева – всегда известь».
Трое мужчин придвинулись ближе, чтобы посмотреть. В них чувствовался возросший интерес. Всегда хочется узнать побольше о мошенничестве и хитроумных трюках.
«Посмотрите внимательно. Вы видите этот оранжевый оттенок среди тёмного красно-коричневого? Это след извести».
Они наклонились вперёд, чуть ли не касаясь носами крышки: сперва Румминс, затем Клод, затем Берт.
«А вот патина», - продолжал мистер Боггис.
«Что?»
Он объяснил им значение этого слова, применительно к мебели.
«Дорогие мои, вы даже представить себе не можете, на что идут эти пройдохи, чтобы сымитировать красивую бронзовую поверхность настоящей патины. Это ужасно, просто ужасно, и я заболеваю, когда мне приходится говорить об этом!» Он сплёвывал каждое слово с кончика языка и кривил рот, чтобы показать своё отвращение. Мужчины ждали, надеясь узнать больше секретов.
«Время и хлопоты, на которые идут некоторые смертные, чтобы обмануть невинность! – воскликнул мистер Боггис. – Это просто чудовищно!  Вы знаете, что они сотворили здесь, друзья мои? Я ясно это вижу. Я просто вижу сейчас, как они это делают: долго и тщательно натирают древесину льняным маслом, покрывают французским лаком, в который добавили красители, полируют пемзой, маслом и пчелиным воском, содержащим грязь и пыль, и, наконец, подвергают тепловой обработке, чтобы лак потрескался и выглядел так, словно дереву 200 лет! Я просто заболеваю, когда вижу всё это!»
Мужчины продолжали разглядывать пятнышко тёмного дерева.
«Потрогайте! – приказал мистер Боггис. – Потрогайте пальцем! Как на ощупь: тепло или холодно?»
«Холодно», - ответил Румминс.
«Именно, друг мой! Поддельная патина всегда холодна на ощупь. А настоящая – тепла».
«Это на ощупь нормальная», - сказал Румминс, готовый спорить.
«Нет, сэр, она холодная. Но, конечно, чтобы верно судить, палец должен быть опытным и очень чувствительным. Вы можете судить об этом так же мало, как я – о качестве вашего овса. Опыт решает всё, мой дорогой сэр».
Мужчины уставились на этого странного священника с лунообразным лицом и вылупленными глазами, и их недоверие начинало проходить. Но до доверия было ещё очень далеко.
Мистер Боггис наклонился и показал на одну из металлических ручек. «А вот ещё один пример мошенничества, - сказал он. – Старая бронза всегда имеет оттенок, свойственный только ей. Вы знали об этом?»
Они продолжали глазеть, ожидая новых разоблачений.
«Трудность в том, что мошенники стали очень искусны. Почти невозможно обнаружить разницу между настоящей и поддельной бронзой. Меня это очень занимает. Но мы ничего не узнаем, если соскребём краску с ручки. Не стоит труда».
«Как же можно сделать так, чтобы новая бронза выглядела как старая? – спросил Клод. – Бронза ведь не ржавеет».
«Вы совершенно правы, друг мой. Но у мошенников есть свои секретные методы».
«Например?» - спросил Клод. Любая информация подобного рода была важна, по его мнению. Никогда не знаешь, где она может пригодиться.
«Им всего лишь надо, - сказал мистер Боггис, - поместить на ночь эти ручки в ящик со стружками красного дерева, куда добавлен нашатырь. Нашатырь придаёт металлу зеленоватый оттенок, но если вы соскребёте эту зелень, увидите под ней мягкое серебристое свечение, похожее на то, как светится очень старая бронза. О, они выделывают чудовищные трюки! С железом они поступают иначе».
«Как же они поступают с железом?» - спросил заинтригованный Клод.
«Очень легко, - ответил мистер Боггис. – Железные замки, пластины и болты просто помещают в обычную соль, где они очень быстро ржавеют».
«Хорошо, - сказал Румминс. – Значит, вы утверждаете, что не можете ручаться за ручки? Всё, что вы можете сказать, это то, что им могут быть сотни лет, не так ли?»
«Ах, - прошептал мистер Боггис, буравя Румминса двумя круглыми карими глазами. – Вот здесь вы неправы. Посмотрите на это».
Он вынул небольшую отвёртку из кармана сюртука. В то же самое время, хотя никто этого не заметил, он вынул из кармана бронзовый болт и спрятал его в ладони. Затем он выбрал один из болтов на комоде (каждая ручка крепилась четырьмя) и начал соскребать белую краску с головки. Сделав это, он принялся медленно выкручивать болт.
«Если это – настоящий бронзовый болт 18-го века, - говорил он, - спираль будет немного неровной, и вы увидите, что её нанесли вручную, напильником. Но если эта ручка поддельная, викторианских времён или позже, тогда и резьба будет той же эпохи. Это будет машинный болт массового производства. Любой сможет отличить машинную резьбу от ручной. Сейчас увидим».
Ему было нетрудно, вытаскивая старый болт, подменить его на новый, спрятанный в ладони. Это был один из его самых удачных трюков, и как показали годы – самый эффективный. Карманы его пасторского сюртука были всегда набиты дешёвыми бронзовыми болтами разного размера.
«Вот он, - сказал он, протягивая Румминсу новый болт. – Взгляните. Видите безупречную ровность резьбы? Видите? Конечно, видите. Это обычный дешёвый болт, который можно купить в любой скобяной лавке страны».
Болт переходил из рук в руки, и его тщательно исследовали. Даже на Румминса это произвело впечатление. Мистер Боггис спрятал отвёртку в карман вместе с болтом ручной работы, выкрученным из комода, а затем повернулся и медленно проследовал к двери мимо троих мужчин.
«Дорогие мои друзья, - сказал он, остановившись у кухонной двери, - с вашей стороны было так любезно впустить меня в ваш маленький дом – так любезно. Надеюсь, я отнял не много вашего времени и внимания».
Румминс поднял голову. «Вы не сказали, какую цену дали бы за него», - сказал он.
«А, - ответил мистер Боггис. – В самом деле. Не сказал. Но, честно говоря, я думаю, дело не стоит хлопот. Лучше не начинать».
«Сколько вы бы дали?»
«Вы имеете в виду, что в самом деле хотите расстаться с ним?»
«Я не сказал, что хочу расстаться с ним. Я спросил, сколько».
Мистер Боггис посмотрел на комод, наклонил голову сперва вправо, затем влево, нахмурился, выпятил губы, пожал плечами и слегка презрительно махнул рукой, словно хотел сказать, что не стоит и говорить об этом.
«Ну, скажем… 10 фунтов. Я думаю, это будет справедливая цена».
«10 фунтов! – вскрикнул Румминс. – Не чудите, пастор!»
«Он стоит дороже, чем дрова! – с отвращением произнёс Клод. – Посмотрите на счёт!»
Румминс присоединился к нему, тыча в ценный документ грязным пальцем так свирепо, что мистер Боггис встревожился. «Здесь чёрным по белому сказано, сколько он стоит! 87 фунтов! И это, когда он был новым. Теперь он стал антикварным и стоит в два раза дороже!»
«Прошу меня простить, сэр, но это не так. Это второсортная подделка. Но вот что я скажу вам, друг мой… хотя это так опрометчиво с моей стороны, но я не могу удержаться… я готов поднять цену до 15 фунтов. Идёт?»
«50», - произнёс Румминс.
Сладостная дрожь пробежала иголочками по спине мистера Боггиса к ногам и ступням. Дело выгорело. Комод был его. Без всяких сомнений. Но привычка покупать дёшево, так дёшево, как только возможно, приобретённая за годы нужды и практики, была так сильна в нём, что он не мог уступить так быстро.
«Дорогой мой, - мягко прошептал он, - мне ведь нужны только ножки. Возможно, я нашёл бы какое-то применение ящикам в будущем, но весь корпус комода – это дрова, как заметил ваш приятель».
«35», - отозвался Румминс.
«Никак не возможно, сэр, никак не возможно! Он того не стоит. И я не должен позволять себе торговаться. Это ошибка с моей стороны. Я назову вам свою последнюю цену, а затем должен буду уйти. 20 фунтов».
«Принято, - отрезал Румминс. – Он ваш».
«О, батюшки светы! – сказал мистер Боггис, ломая руки. – Опять я влип. Мне не следовало затевать этот разговор».
«Пути назад нет, пастор. Сделка есть сделка».
«Да-да, я знаю».
«Как вы собираетесь его забрать?»
«Дайте подумать. Возможно, если я заеду на машине во двор, вы будете так добры помочь мне погрузить его?»
«На машине? Он же не влезет в машину! Тут нужен грузовик!»
«Не думаю. В любом случае, увидим. Я оставил машину у дороги. Я вернусь очень быстро, и мы как-нибудь уладим это дело, я уверен».
Мистер Боггис вышел во двор, прошёл через ворота и пошёл по дороге через поле. Он поймал себя на мысли о том, что неосознанно хихикает, и внутри него было такое чувство, словно сотни маленьких пузырьков поднимались из живота и лопались у него на затылке, как в бутылке с газированной водой. Все лютики в поле внезапно превратились в золотые соверены и блестели на солнце. Земля была буквально усыпана ими, и он свернул на траву, чтобы наступать на них и слышать тихое металлическое позвякивание, когда он касался их носком туфли. Ему было трудно сдержаться, чтобы не перейти на бег. Но священники не бегают, они медленно ходят. Иди медленно, Боггис. Сохраняй спокойствие, Боггис. Теперь спешить некуда. Комод твой! Твой – за 20 фунтов, а он стоит 15000-20000! Комод Боггиса! Через 10 минут его погрузят в твою машину – он легко войдёт в неё, - и ты поедешь в Лондон и будешь напевать всю дорогу! Мистер Боггис везёт комод Боггиса в машине Боггиса. Историческое событие. Что бы только не дали газетчики за эту фотографию! Или обтяпать и это? Возможно, да. Подождём, посмотрим. О, славный день! О, чудесный солнечный летний день! О, лучи славы!
Во дворе фермы Румминс говорил: «Подумать только, старый ублюдок заплатит 20 фунтов за этот старый хлам».
«Вы отлично справились, мистер Румминс, - сказал Клод. – Думаете, он заплатит?»
«Мы не станем грузить, пока не заплатит».
«А что, если он не влезет в машину? – спросил Клод. – Знаете, что я думаю, мистер Румминс? Хотите моё честное мнение? Я думаю, что эта рухлядь слишком велика для автомобиля. И что будет? Он пошлёт всё к чёрту и уедет, и вы никогда больше его не увидите. Как и денежек. Он вовсе не горел желанием получить этот комод, вы же видели».
Румминс помолчал, переваривая этот неутешительный прогноз.
«Как такая махина сможет влезть в машину? – продолжал Клод. – У священников не бывает грузовиков. Вы когда-нибудь видели священника на грузовике, мистер Румминс?»
«Не думаю».
«Именно! А теперь послушайте. У меня появилась идея. Он же сказал, что ему нужны только ножки, не так ли? Значит, всё, что нам надо сделать – это отпилить их прямо тут, пока он не вернулся, и тогда всё точно влезет в машину. Нам надо избавить его от необходимости отделять ножки самому. Что вы думаете, мистер Румминс?» Плоское бычачье лицо Клода светилось неподдельной гордостью.
«Это вовсе не плохая мысль, - сказал Румминс, глядя на комод. – Я бы даже сказал, это чертовски хорошая мысль. Давайте, надо торопиться. Вы с Бертом тащите его во двор, а я принесу пилу. Первым делом вытащите ящики».
Через пару минут Клод с Бертом вынесли комод из дома и поставили вверх дном во дворе, среди куриного и коровьего помёта и грязи. Вдали, посреди поля им была видна маленькая человеческая фигурка, шагающая по тропинке к дороге. Они остановились, чтобы посмотреть на неё. В том, как фигурка двигалась, было что-то комическое. Она то и дело переходила на бег, а затем подпрыгивала и подскакивала, и им даже показалось, что с поля доносятся звуки весёлой песенки.
«Клянусь, у него не все дома», - сказал Клод, и Берт ухмыльнулся, медленно поводя кривым глазом в глазнице.
Румминс вышел из сарая, согнувшись, как жаба. Он нёс длинную пилу. Клод взял её из его рук и принялся за работу.
«Отпиливай на всю длину, - сказал Румминс. – Не забудь, что он хочет приладить их к столику».
Красное дерево было твёрдым и очень сухим, и по мере того, как Клод пилил, мелкая красная пыль слетала с края пилы и усеивала землю. Одна за другой, ножки отвалились, и Берт, нагнувшись, сложил их аккуратным рядком.
Клод отступил на шаг, чтобы полюбоваться результатами своего труда. Наступило долгое молчание.
«Разрешите задать вам один вопрос, мистер Румминс, - медленно протянул он. – Даже сейчас, разве эта махина влезет в багажник?»
«Разве что, в грузовик».
«Правильно! – воскликнул Клод. – А у священников не бывает грузовиков, вы знаете это! У них, от силы, может быть только маленький «Моррис-8» или «Остин-7».
«Ему нужны только ножки, - сказал Румминс. – Если всё остальное не влезет, он может это не брать. Ему не на что жаловаться. Ножки-то он получит».
«Но вы же знаете лучше меня, мистер Румминс, - терпеливо продолжал Клод, - что он начнёт сбивать цену, если всё до последней дощечки не влезет в его машину. Священники – такие же продувные бестии, как все, когда дело доходит до денег, тут не ошибёшься. А этот старикан – похлеще остальных. Так почему бы нам не сделать дрова для него и не покончить с этим? Где у вас топор?»
«Думаю, это правильно, - ответил Румминс. – Берт, принеси топор».
Берт пошёл в сарай и принёс топор на длинной ручке. Он передал его Клоду, Клод поплевал на ладони и потёр их одна о другую. Затем он поднял топор высоко над головой, размахнулся и стал свирепо рубить по остову комода.
Это была достаточно трудная работа, и у него ушло немало времени, прежде чем от комода остались одни щепки.
«Я скажу вам одно, - сказал он, выпрямляясь и утирая пот со лба. – Чертовски хороший столяр изготовил этот комод, что бы там ни говорил этот священник».
«Как раз управились! – воскликнул Румминс. – Вон он идёт!»