Преуведомление

ПРЕУВЕДОМЛЕНИЕ


Это было недавно... Это было давно.


Иногда случаются маленькие чудеса. Очень редко, но случаются.  Случилось мне написать довольно едкую критику на телехит 90-х годов прошлого века «Пресс-клуб».  А в ответ получаю приглашение посетить одно из ближайших его заседаний. Разумеется, не поехать я не мог, но и поехать — тоже. Поскольку главная проблема творческого человека, самая, что ни на есть, антитворческая и выражается известной фразой: «Где деньги, Зин»?


В то время я жил в Львове и сотрудничал в областной газете «Львовская правда». Правды в ней было не больше, чем во всей нашей жизни, но жанр сатиры и юмора, в меру возможности, служил  отдушиной в сплошном потоке журналистского варева. В редакции обрадовались случаю оживить газету и, обусловив  будущую публикацию отчёта о поездке, определили командировочные, разом избавив от неприятных проблем. Добавлю только, что не менее приятная новость поджидала и в Москве, поскольку «Останкино» оплатило  трехдневное в ней пребывание. Подобное случается не часто, а со мной никогда прежде, поэтому недолгое время был надут оптимизмом, как воздушный шар гелием.


Сказать, что разочарование было полным, значило бы впасть в некоторое преувеличение. Видимо, подействовала, как успокаивающая пилюля, английская пословица: «Никто не бывает дураком всегда, но каждый иногда». Потому и отнесся к увиденному с философским смирением: не впервые надеешься, и не впервые разочаровываешься. Но, как бы там ни было, лучше однажды быть свидетелем, чем многажды слушателем.


О том, что происходило в «Пресс-клубе», я, как сумел, изобразил в «отчёте», напечатанном, впрочем, не в самой газете, а в её юмористическом приложении «Саквояж».


ГУЛЯЙ-ПОЛЕ,

или
 Как делается «Пресс-клуб»

/ субъективные заметки участника /


1. Как это выглядело со стороны
 

Правильно было бы сказать — никак. Но, желая сохранить во всём точность, добавлю — по обыкновению.


Первыми появились какие-то личности в бородах и кроссовках. За ними, точно приклеенные, тащились, выкрашенные в безнадёжно-серые тона, фанерные щиты и многочисленные, напоминающие фантастический кроссворд, спутанные кабели, идя вдоль которых непременно наткнешься то на металлические спины незнакомых электроприборов, то на прожектора, то на мониторы, то на столы и стулья, то... на бригадира.


Для телевидения, как мне показалось, вообще характерно поучительное несоответствие между ожидаемым и действительным. И лучшее тому подтверждение — упомянутый бригадир. Казалось бы, не Владимир Молчанов, не Эдуард Сагалаев, даже не Маша Распутина, а,  ведь личность для телевидения, по важности ничем им не уступающая.


Внешний вид бригадира был самый, что ни на есть, простецкий. Лишь хромота, явно им подчёркиваемая, придавала ту необъяснимую романтическую изысканность, на которую покупались не только посторонние, вроде меня, но и технический персонал. Чувствовалось, что его боятся и любят. Как и полагается начальственному лицу, говорил он сквозь зубы, глядел сквозь провинившегося, а точные, как пулемётная очередь, приказы, исполнялись прежде, чем были произнесены.


Раздражительность, плохо скрываемая, удовлетворённость, отнюдь не чрезмерная, действовали, словно взмах кнута, то поднятого, то опущенного. И в тоже время за всяким движением работающих следила группа неподвижных наблюдателей, судя по всему, постоянных. Они не вмешивались в происходящее, но в их облике было столько неприкрытой иронии, сколько способна излить душа, чуждая всякому над собой насилию. И потому откровенно презирающая любое физическое действие, в какой бы форме оно ни проявлялось.


Этот неискоренимый тип людей, способных, подобно ильфо-петровскому гражданину Полесову, проявлять лишь внутреннюю деловитость, захлёстывающую, как волна парусник, всё же отличается от литературного прототипа сообразно изменившейся ситуации. Полесовы двадцатых годов были попроще и поплоше, тогда как нынешние знают себе цену и добавляют, не скупясь. Молчаливо понаблюдав за происходящим, они вдруг заметно оживились единственно для того, чтобы сообщить себе и всякому, кто мог их услышать, что отправляются в баню... Министерства иностранных дел и, как я понял, не для того, чтобы смыть накопившуюся в безделье усталость, а в намерении предаться радостям, каковые не найдёшь ни в грибном раю, ни на Бежин луге, ни на крутых, как начальственные лбы, скалах Кавказа.


Как ни крути, а столичный житель много выигрывает перед провинциалом. Он, то есть столичник, циничнее и потому раскованнее. Тот же МИД, перед которым трепещет провинциал, для него всего лишь министерство иностранных «тел», каждое из которых он называет не по фамилии – имени – отчеству, а пренебрежительно-ласкательно, так что самый недоверчивый постепенно начинает понимать, из каких соображений САМ ГОСПОДИН МИНИСТР соглашается делить мидовскую ванну с подозрительными арбатскими министрелями. К тому времени бригадир, преодолевая хромоту, обозрел творения рук своих подопечных, признав проделанное удовлетворительным и выразив своё отношение следующим образом: «На лучшее вы всё равно не способны»!


И едва были произнесены эти слова, как тишина на короткое время окутавшая широкое, словно бальная зала Дворянского собрания, фойе бывшего Министерства культуры, оказалась в одночасье разорванной надвое начавшей прибывать публикой.


 2. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА. ОНИ ЖЕ ИСПОЛНИТЕЛИ.


Вопреки мнению о том, что знаменитости появляются последними, они объявились сразу, без труб, фанфар и прочих обстановочных эффектов. И всё же скромность их выглядела преувеличено породистой, напоминая дорогой, с инкрустацией ошейник, надетый на дворнягу.


Выразилось это в том, что знаменитости, ручкались со всеми подряд, даже с дежурными,  даже со мной. Один из тех, чья физиономия круглосуточно не сходит с телеэкранов, протянул в мою сторону два пальца и с улыбкой, напоминающей приклеенные усы, поинтересовался: «Узнал меня? Попробовал бы не узнать»! И, уже отходя, обернулся: «Желаешь разжиться автографом»?


Разумеется, желал. Но что-то вне меня, огрызнулось в том смысле, что в односторонних подарках не нуждаюсь и, если их принимаю, то исключительно на основе взаимности. С видом человека, понимающего толк в неудачных остротах,  доброхот похлопал меня по плечу и, слегка покачиваясь, исчез между щитами, как за потайной дверью.


Дальше всё шло, как на хорошо отлаженном конвейерном производстве. Явился известный оппозиционный экономист, умно и остро указывающий на ошибки, но никогда на способы их исправления; дама, возглавляющая некую партию, о которой / партии / только и было известно, что её возглавляет упомянутая дама. Сама же дама известна не столько как политик, сколько тем, что на митинге у известного памятника разорвала известный портрет, что, при стечении известных обстоятельств,  могло для неё закончиться известно чем.


За нею стремительно промелькнул шумный «разгребатель грязи», читать которого было интереснее, чем лицезреть; походкой хозяина прошагал известный телережиссёр, уволенный за то, что встал на защиту своих коллег, уволенных прежде. Вслед за ними, плечом к плечу, прошли: бывший депутат, за ним — модельер, имевший честь одевать тех, кто обыкновенно раздевается при первой же возможности. Потом певица-бард, на сей раз, однако, без барда-мужа;
весёлые журналисты, чья молодость как бы придавала смысл тем печатным органам, которым, по всем признакам, уже не было места среди живых.


Завершала парад признанных и непризнанных знаменитостей —суровая, как передовица «Правды», ведущая, за очевидной скромностью которой скрывалась железная воля, позволявшая ей достойно управляться с неподдающейся управлению аудиторией,  направляя её энергию в заранее проложенное русло.


3.Итак, мы начинаем...


...сообщила ведущая и тут же выяснилось, что начинать не с чем: не подвезли видеокассеты. И неизвестно было, везут ли, а если и везут, то на каком расстоянии от цели?


– Подобное с нами случается впервые, – успокоила присутствующих ведущая и объявила перерыв. Вскоре пропажа нашлась, но снова выяснилось, что, среди найденного, нет одной, к тому же самой важной, кассеты. Опять перерыв, не показавшийся утомительным только потому, что всех занимал автор пропавшего «изделия». Он подходил к каждому, кто желал его слушать, и уверял, что если пропажу не найдут, он...


Пропажу не нашли, и несчастный автор исчез, не дослушав соболезнований. После небольшой перепалки по принципу милые бранятся — только тешатся, приступили к делу. Дали свет. Вспыхнули экраны мониторов, но, вместо ожидаемого изображения, проявились странные полосы, напоминавшие раздувшиеся тигриные бока. А едва «бока» исчезли, экран затрясло в жутковатом апокалипсическом рок-н-роле. По счастью, ещё одна вынужденная задержка оказалась непродолжительной, хотя и не последней. Присутствующие перестали ёрзать, посуровели. И только, сидевший рядом «разгребатель грязи», прошипел, обращаясь то ли ко мне, то ли к своему внутреннему «я»:


– Бездари! Не могут нормально записать передачу, а ещё повсюду трещат о прямом эфире.


4. Что за кулисами?


Мир держится на штампах, как некогда на трёх китах. Именно поэтому внешняя канва «Пресс-клуба», с моим скромным участием, так же мало отличался от виденного прежде, как и то, что, уверен, доведется лицезреть в будущем.


Но внутри программы различия существуют, поскольку между тем, что происходит во время записи, и тем, что предназначено для показа, разница в два карата. Она обусловлена необязательностью всего отснятого материала, так что умелый монтаж придаст, впоследствии увиденному на экране, динамичность, и в тоже время умеренность, никогда не излишнюю. Только кажется, будто наступившие перемены совершенно раскрепостили средства массовой информации. В сравнении с тем, что было, можно говорить о свободе слова, но в сравнении с тем, на что надеялись, лучше промолчать. Хотя особенно наивным, а потому восторженным, представляется воистину гуляйполем. Но, даже впав в свободолюбивую истерику и обновленческий зуд, каждый печатный орган, в меру воспитания и финансовой зависимости, чётко осознаёт пределы допустимого вольномыслия, стараясь его не переступать.


Не отсюда ли ощущение определённой заданности в передачах «Пресс-клуба», каждый участник которого / а они практически несменяемы, что позволяет избегать непредсказуемых ситуаций /, отработал поведенческую линию и держится за неё, как слепец за собаку поводыря.


Потому-то господа Жириновский и Новодворская могут заниматься пропагандой своих идей и взглядов, но лишь в той мере, в какой привычны слуху в силу частой повторяемости. Новая мысль будет хладнокровно изыматься при подготовке к эфиру до тех пор, пока сознание «улицы» не переведет её в разряд привычных.


К тому же / утверждаю это с точки зрения телезрителя /, нечто ласково-уклончивое ощущается в узнавании одних и тех же лиц и речей. Журчит на экране «полемика», сменяют друг друга преемлимые документальные свидетельства их правоты, и начинаешь осознавать, что иллюзия свободы ничем не отличается от иллюзии любви в хорошо оплаченных объятиях. Но эта очевидная видимость ограничена, используя афоризм Марка Твена, нашим «благоразумием, не позволяющим забыть, что, кроме сладкого слова свобода, существует ещё и зарплата».


Как бы там ни было, а добровольное самоограничение, несомненно, привело популярную передачу в состояние полураспада. Не сомневаюсь, этот печальный факт осознавали сами участники. Чем иначе объяснить, что исчезла их былая искренность,  а на смену ей пришло отнюдь не бескорыстное желание использовать появление в эфире собственной физиономии для саморекламы. При этом не учитывается главное, мало сказать зрителю: «Это я, Господи!», надобно ещё обосновать своё присутствие — обстоятельство, многим оказавшееся не под силу.

Борис Иоселевич

1992г.