Лицо, оставшееся в зеркале

Очередь на автозаправочной станции выстроилась такая, что Семен, чертыхнувшись, хотел было проехать мимо, но бензина оставалось в обрез, до гаража, пожалуй, не дотянуть, и он подрулил к хвосту очереди. Из четырех колонок почему-то работали только две, машины продвига¬лись черепашьим ходом, и было ясно, что ему придется здесь позагорать. Что ж, с иными об¬стоятельствами поневоле смиряешься, когда понимаешь, сколь смешно и бессмысленно возмущаться и бунтовать.
Водители «Жигулей», «Москвичей», «Мерседесов», столпившихся спереди и сзади семеновской «Волги», вы¬лезали наружу поразмяться. Один из них, долговязый, краснощекий, чувствующий себя в автолюбительской среде своим человеком, надтреснутым баском рассуждал о преимуществах велосипеда.
– Это ж самое милое дело – крути педали, развивай мускулатуру и не порть воздух. Бензин и масло побоку, гараж – туда же. Подкатил прямиком к подъезду, кинул раму на плечо и топай себе на свой родной этаж. Благодать.
– Так что ж ты, дядя, в очереди томишься? – вм¬шался горбоносый парень в кожаной кепке. – Катался бы на велосипеде, не мешался бы у нас под ногами.
– Вот последний бак отъезжу и привет. Не такой я дурак, чтоб деньги и время здесь терять.
Лениво слушая перебранку водителей, Семен вспом¬нил, как когда-то он сам, тогда еще совсем молодой, но известный своими работами физик, создавал в городе об¬щество велолюбителей. Чего только они не устраивали, стремясь доказать преимущество безмоторного чуда. Велопарады собирали сотни юнцов и старцев на велосипе¬дах разных марок и времен; лихие, остроумные транспа¬ранты и лозунги, с которыми они торжественно проезжа¬ли по улицам, призывали горожан послать к лешему автомобиль, подрывающий их здоровье, и пересесть на ве¬лосипеды. Поосторожничав для вида, газеты тоже стали на все лады восхвалять велосипед, предлагать городским властям потеснить с его помощью автомобиль, хотя бы в центральной части города. Велосипеду посвящались оды, о его поклонниках распевались частушки.
Но известно, что сила приверженности любому делу измеряется противодействием искушению изменить ему. Вышло так, что Семену нежданно-негаданно подвернулась возможность купить «Жигули». Поначалу он хотел было отказаться. Ведь это его затея: каждый велолюбитель да¬вал обет верности велосипеду и клялся презреть автомо¬биль на веки вечные. Но постепенно он стал склоняться к покупке, оправдывая себя фразой: «Чтобы бороться с издержками цивилизации, надо сперва испытать их на са¬мом себе». Этой фразой прикрывали после свое отступни¬чество и другие парни из велообщества, которое с той поры стало таять подобно снегу, покрытому налетом сажи. До конца остался верен обету лишь Сашка Лунев, быв¬ший дружок Семена, хотя ему-то, сценаристу и режиссе¬ру, чьи фильмы всегда собирали толпы зрителей, купить машину было пара пустяков...
Передний «Москвич» тронулся; Семен медленно пока¬тил за ним; следом, почти впритык к его «Волге», двину¬лся желтый «Мерседес». Семен еще подумал, что притор-мози он порезче, и «Мерс» уперся бы носом ему в бампер. Знать, водитель там еще новичок. Ощущение ди¬станции – важная штука, и приходит оно только с опы¬том. Семен глянул в висевшее перед ним зеркало. Водитель желтого «Мерседеса» был худощавый мужчина лет пятидесяти, лысый и угрюмый. А рядом с ним, устремив задумчивый взгляд в спину Семена, сидела миловидная брюнетка в светло-сером свитере. Ее белое гладкое лицо с мягкой линией носа и легкой припухлостью губ покоилось овально в густом обрамлении волос, будто чистое горное озеро, окруженное сумеречными лесами. Оно, это женское лицо, уже не было юным, но прожитые годы пока только полнили его изнутри тихой одухотворенностью – так полнится озеро подземными родниками. И грешной показалась Семену кольнувшая исподтишка мысль, что неумолимое дыхание лет потянет и по этой прекрасной озерной глади едва приметную глазу череду морщин, что поплывут по ней, гася игру света, бесшумные быстрые те¬ни – предвестницы уходящего солнца. Он неотрывно смо¬трел в зеркало, как на картину великого художниками, и  в нем просыпалась давно уже дремавшая кровь. Ему вспом¬нились чьи-то слова о том, что одно и то же чувство за¬ставляет усиленно биться человеческое сердце при виде красивой женщины, Неаполитанского залива в лунном свете и Тицианова «Положения во гроб». Возможно, это и так. Но сейчас его занимала только женщина, чье отра¬жение то покачивалось, то стыло перед ним, притягивая и маня.
И он не решался оглянуться, боясь спугнуть томя¬щий
сладостный мираж.
И вдруг его как будто подбросило. Словно шаровая молния пронеслась рядом, опалив ему лицо своим электри¬ческим жаром. Он оторвал руки от руля и приложил их к пылающим щекам. Пристально, до рези в глазах всматри¬вался в зеркало. Да, это была она, его Татьяна, исчезнув¬шая лет пятнадцать тому назад перед самой их свадьбой. Господи, да откуда же она взялась во Фрунзе-то? Что при¬вело ее сюда? Одна она здесь или с мужем? И кто он? Не этот же лысый хиляк... И как хороша Татьяна, почти не переменилась с тех пор...
Несмотря на охватившее его смятение, Семен, когда понадобилось, включил двигатель и проехал за «Москви¬чом». Желтый «Мерс» задержался на мгновение, а по¬том, едва стронувшись с места, затормозил, точно не же¬лая приближаться к его машине. «Ну, ну, – усмехнулся Семен, – осторожность берет-таки верх».
«Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи...» А что если сейчас, плюнув на все прошлые обиды, он по¬дойдет к Татьяне? Как она себя поведет? С невозмути¬мой надменностью ответит на его поклон и даст понять, что говорить им не о чем? Или встрепенется, вспыхнет от неожиданности, не пытаясь скрывать, как ей приятна эта встреча? За то недолгое время, что они когда-то бы¬вали вместе, ему довелось знать ее разной – и холодной, и опасно тлеющей, как бикфордов шнур, и распахнутой, открытой всем чувствам и ветрам.
Да и он был тогда порешительней. Впервые увидел ее бегущей на лекцию, когда у него самого оставалось часа четыре до отлета в Москву, где собирались физики-атомщики, и еще предстояло побросать в чемодан бумаги с расчетами, зубную щетку и рубашки. Увидел и помчался за ней по улицам, по коридорам университета, умоляя остановиться или хотя бы оглянуться. Ворвавшись сле¬дом в аудиторию, кого-то подвинул, кого-то пересадил и устроился подле нее на весь лекционный час. Профессор археологии, тыча указкой в груду разложенных на столе костей, высказывал версии о причинах, что привели к ги¬бели динозавров, правивших землей 140 миллионов лет, а Семен эти минуты рядом с Татьяной не променял бы на вечность. Так, молча, лишь искоса посматривая на нее и тайно блаженствуя от ее расположения, которое она слиш-ком старательно скрывала, чтобы он не угадал, Семен просидел до самого звонка.
Зато потом, когда он вернулся из командировки и ра¬зыскал ее, Татьяна не проявила к нему ни малейшего интереса, словно и не было того шального влета в ауди¬торию, словно перед ней какой-нибудь замухрышистый чиновник, а не известный физик, с кем даже маститые академики здороваются за руку. Она запрещала прово¬жать ее домой. Отклоняла приглашения в кино или дружеские компании. Она прямо заявила, что ей противны физики, эти самонадеянные хвастуны, мнящие себя руле¬выми прогресса, а на самом деле готовые ради собствен¬ного успеха покуситься на все человечество. Конечно, Се¬мен старался разубедить ее: физики физикам рознь и не тот опасен, кто создает оружие, а тот, кто его применяет. Войны всегда затевались политиканами, и ученые тут ни при чем. Но, в таком случае, возражала она, люди по-прежнему угрожали бы друг другу лишь мечами да стре¬лами. И ездили, с усмешкой добавлял он, на телегах или, в лучшем случае, на вело-
сипедах.
– О, с велосипедом я согласна! Вот где физикам сле¬довало остановиться и не совать свой нос дальше.
– Ну что ж, ловлю на слове. Завтра утром пристрелочная велосипедная прогулка в Карагачевую рощу.
Она вскинула на него быстрый взгляд, в голосе – и просьба, и вызов:
– А может, в горы?
– Силенок не хватит.
– Это у меня-то?!
Она катила вверх по асфальтовой полосе без особых усилий, легко поспевая за ним. И только когда Семен резко увеличил скорость, беря крутой участок разгона, она чуть-чуть приотстала. Оказалось, что Таня давно дружна с велосипедом. Уговорить ее приобщиться к делам их общества было куда проще, чем сводит в театр, и вскоре она стала красой и гордостью двухколесной дружины. Это пополнение, по словам Сашки Лунева, подкинет их популярность до верхней отметки, за¬менит сотни лозунгов и плакатов. Всякий сможет теперь убедиться, что велосипед притягателен и доступен не только сильным и горластым парням, чьи частушки на велопарадах способны разбудить мертвых, но и столь вот изящным созданиям, способным увлечь за собой, обратить в велоподданство и бога и черта. Стоило ей проехать по улицам в шортах, и толпы автомобилистов увязывались следом. Это и льстило Семену, и беспокоило его. Сам он тоже недурен собой – высок и крепок, черты лица круп¬ные, властные, цену себе он, конечно, знает, но мало ли что может случиться...
Долговязый мужчина опять о чем-то шумел с води¬тельской братвой. Семен прислушался.
– В общем, так, – донеслось до него, – бензин остал¬ся в одной колонке. Диспетчер говорит, что ежели каждому заливать по баку, то машин на тридцать хватит.
В зеркальце он увидел, как лысый хиляк спросил о чем-то Татьяну, наверное, о том, согласна ли она терять столько времени за тридцать литров. Татьяна лишь неопределенно повела плечом: делай, мол, как знаешь. Ее взгляд, то удаленный мыслями, отсутствую-щий, то нацеленный остро в семенов-скую спину, волновал и тревожил его, мешая сосредоточиться. В который раз он пытался разгадать причину ее исчезновения, в который раз, пригласив судьей бесстрастную логику, настырно ис¬кал, что же могло толкнуть Татьяну на разрыв с ним. И получалась какая-то ерунда. Велосипед, некогда сблизив¬ший их, затем встал поперек между ними. Нелепица, пус¬тяк, но ничего другого не отыскивалось, не выплывало наружу из отпахнутого чистенького окна его памяти.
Тот год поначалу складывался для него удачно. Под¬готовка к проникновению в структуру нуклонов атомного ядра шла полным ходом. Даже микроскопический сдвиг в этой сфере науки подобен перевороту. И сотрудники ла¬боратории Семена трудились как проклятые. Сам Семен, у которого в предвкушении открытия напряженно и во¬сторженно раздувались ноздри, как у гончей, идущей по пятам лисицы, забросил все, что хоть самую малость от¬влекало от дела. С Татьяной виделся редко, мимолетно. Не до нее было. Но вдруг заминка, тупиковая ситуация, когда след исчез, канул и надобно все повторять сызно¬ва – бежать, вынюхивать, прислушиваться, не позволяя себе ничего упустить из вида. Пока же отчаявшаяся, опу¬стошенная душа не желала крутить пластинку. Нужен был роздых, отход от себя. Тут-то и подвернулась по чьей-то назойливой подсказке возможность купить «Жигули». Этот бросок в противоположность, к реально осязаемому, практичному напоминал Семену душ «шарко», что прино¬сит желанное расслабление. Покупка машины, а он дер¬жал ее в тайне, мнилась ему забавной затеей, способной развлечь и друзей, и его самого.
– Есть идея, – сказал он Сашке Луневу. – У меня накопилось отгулов, как сушеного чебака на метровом ку¬кане. Давай махнем с ночевкой на Кумысную поляну. Пол¬ное обеспечение беру на себя.
– Любопытно, – Сашка хитровато сощурился. Он уже обо всем догадывался. – Как обычно – на велосипедах?
– И только вверх, – уклонился от прямого ответа Се¬мен. – Чтобы легкие раздувались подобно кузнечным ме¬хам, вбирая запахи гор – лучшие запахи мира.
– Излишние восторги и красивости – камуфляж из¬мены. Так, вроде бы, говорили древние. Ну да ладно. У них свои заботы, у нас – свои... Скажи, Таня едет?
– Конечно. Если ты ее захватишь. Мне-то еще по ма¬газинам придется помотаться. Только гляди, – показал Сашке кулак, – не сверните по пути в сторону.
– Дурак, – обиделся Лунев. – Любимые друзей – словно иконы: на них можно молиться, но прикасаться к ним – упаси боже.
Когда Сашка с Татьяной поднялись на Кумысную по¬ляну, левый бок которой прорезал горный ручей, а пра¬вый упирался в крутой склон, поросший корявым разла¬пистым арчовником, Семен уже подготовился к приему гостей. На траве расстелены одеяла, в центре высятся та¬релки с едой, горлышки бутылок выглядывают из ручья. А чуть поодаль, на взгорке, стоит белый «Жигуленок». Татьяна даже не заметила его. Дорога была тяжкая, по¬чти сплошь затяжные подъемы, она устала, раскраснелась и теперь, бросив в траву велосипед, с наслаждением рас¬тянулась на одеяле, оглядывая разложенную по тарелкам снедь и восклицая:
– О, сколько вкуснятины!
Странно повел себя Сашка. Вместо того чтобы поздра¬вить друга, он мрачновато пошутил:
– Обнову, значит, обмываешь?
– Она и так блестит. Садись, перекусим.
– Сесть-то я сяду, – Сашка опустился рядом с Семеном, огорченно тряхнул роскошной рыжеватой копной. – Эх, что творится с людьми! Оказывается, ты Брут, Сема. Не ожидал от тебя этого. Хотя, по правде говоря, тлела догадка, но... Жаль, очень жаль.
– Перестань, пустяки все это.
– Нет, Сема, не пустяки. Эдак любое дело в игрушку превратить можно.
– Ребята, вы о чем? – встрепенулась Татьяна. Ее глубокие, с коричневым отливом глаза, быстро и остро смотрящие со спокойной глади лица, остановились на Се¬мене. – Что, собственно, произошло?
Семен постарался сохранить добродушно-иронический тон:
– Выдохся Сашка на подъеме, вот и злится. – А сам подмигнул товарищу: хватит, мол, не раздувай пожар, если что, потом договорим. Сухощавый, мускулистый Саш¬ка Лунев, о чьей выносливости ходили легенды, только усмехнулся.
– Не передергивай, – сказал он. – Твое право при¬обретать все, что вздумается, но зачем было клясться в верности велосипеду и других подбивать на это? Не будь твоей клятвы, я бы иначе отнесся к такой роскошной по¬купке, – и он махнул рукой в сторону «Жигулей».
Татьяна поняла наконец о чем спор и поддержала Лунева. Слово мужчины, рыцаря – что может быть проч¬ней и несокрушимей? Разве кто-нибудь дергал Семена за язык, когда он клялся? Чем объяснить его отступниче¬ство: слабостью? пренебрежением к ним? недоразуме¬нием? В любом случае, не таким представлялся ей Семен, не таким.
Семен слушал, слушал и вдруг взорвался:
– Ну, хватит! Мне надоела вся эта чушь! Рассуждае¬те, как дикари. О чем печетесь? Чтоб процветали дино¬завры и велосипеды? Смешно. Уж до чего велик был Жан Жак Руссо, но и его клич «Назад, к природе» потонул в насмешках современников. Что же касается моей клятвы...
– С принципами, Сема, играть в кошки-мышки не¬гоже.
– Любишь ты все усложнять... Кстати, один ученый заметил, что принципы как башмаки: когда они изнаши¬ваются, их выбрасывают. Цинично, разумеется, но резон тут есть. Ведь если бы идеи не сменяли друг друга, дви¬жение бы застопорилось, в мире наступил застой.
Сашка внимательно посмотрел на Семена, словно бы говоря: не туда ты клонишь, Сема, от прямого ответа но¬ровишь уйти. Спросил:
– Наше давнившнее пари не забыл?
– Это о чем?
– О войне.
Конечно, Семен помнил. Они еще были студентами, когда в конце шестидесятых годов атомная истерия Аме¬рики, натолкнувшись на мощное противодействие нашей страны, резко пошла на убыль, словно из этой дьявольской машины выпустили наконец пар. В разрывах туч блеснуло солнце. Стало легче дышать. Но кое-кто из ученых, прог-нозируя качественные скачки в развитии вооружений, предсказывал, что лет через двадцать пять – тридцать ка¬тастрофа все-таки неизбежна. Так же думал и Семен. Узнав об этом, Сашка возмутился, наорал на него, обви¬нил во всех смертных грехах, как будто от мнения Семена могло хоть что-то зависеть. После взаимных упреков и дикого, до хрипоты, ора они заключили пари: сохранится мир или нет. Цена проигрыша – выполнить все, что по¬желает выигравший. Понятно, не тот предмет был выбран для спора. Но так уж у них, охваченных мальчишеским азартом, вышло. И спустя десять с лишним лет Сашка к чему-то напомнил об этом.
– Ты это к чему?
– Хочу, чтоб ты заранее знал, каково мое желание. Все равно проиграешь. Как пить дать, проиграешь. Войне теперь не бывать. И я бы хотел... Пусть твои принципы перестанут уподобляться башмакам. Больше мне от тебя ничего не надо. А вот про все эти велосипедные дела я непременно сниму фильм. Пока мне видится лишь финал: по горной дороге в свете зари мчится велосипед. Один,  без седока. Мчится во весь дух, словно некий призрак, сбежавший от того, кто его предал.
Внутри Семена вызрело крепкое словцо, которым он с удовольствием хлестнул бы Сашу, да Таня мешала. А доказывать, переубеждать его – пустая трата времени. И он опять смягчил, разбавил властные черты лица улыбкой, не то снисходительной, не то шутливой.
– Ого, из меня делают кинематографический биф¬штекс! – воскликнул Семен. – Архиглупо, Саша, поверь мне.
– Возможно. Все зависит от угла зрения.
– К этому, надеюсь, мы еще вернемся, – Семен по¬лоснул его взглядом. – А пока, – он приглашающим же¬стом указал на тарелки со снедью, – наваливайтесь, пора от слов переходить к делу.
Постепенно острота темы спала; теплый вечер и обиль¬ная еда располагали к дружескому общению; беседа по¬текла легко и непринужденно, как ветерок по упругим ветвям арчовника. Еще засветло они разбили персональ¬ную палатку для Сашки, который решил хорошенько вы¬спаться, а постели Семена и Тани положили под небом, на рослые горные травы: им, по уговору, вставать с рас¬светом, чтобы до обеда подняться на ближайшую вер¬шину горы. Потом, насобирав сушняка, они  запалили костер.
...Семен очнулся, когда, дверь кабины открылась, и па¬рень в кожаной куртке тронул его за рукав.
– Заснул, дядя, что ли? У сигналов пупки надорвались, а ты ни с места. Поторапливай своих лошадей.
– Извините, задремал, – виновато тряхнул головой Семен, точно сбрасывая дрему, и подъехал к отдаливше¬муся от него «Москвичу». Желтый «Мерс» сразу по¬катил за ним...
Как же получилось, как вышло, что уже поздним ве¬чером на поляне, где они расположились, очутилась еще одна компания? Возможно, запаленный Сашкой костер был в густых тяжелых сумерках хорошей приманкой, вот и повернула к нему машина, проезжавшая нижней доро¬гой. Два парня и две девушки – удобная раскладка. Они подсели к огню, перезнакомились, попили настоенный на чабреце и мяте чай с дымком, потолковали о том, о сем. Могучий, борцовской хватки парень, любящий, судя по всему, добродушную подначку, приметил Сашкин велоси¬пед и заудивлялся, как на таком хрупком предмете мож¬но сюда добраться, стал подшучивать, что от росистой травы он проржавеет и придется назад идти пешком, неся его на собственном горбу. Семен в это время обсуждал с его приятелем достоинства новой марки «Жигулей», слушая краем уха то Татьяну с приезжими девицами, то подтрунивание здоровяка над Сашкиным увлечением до¬потопным транспортом – велосипедом, который в любой момент может рассыпаться, обратиться в прах. Но Сашку не так-то просто сбить с толку, он и сам остер на язык. В совершенстве машины – ее слабость, заявил Сашка. Она склонна к поломкам, как женщина к флирту. Исто¬рия кишмя кишит фактами, когда вечером автомобиль в порядке, а поутру его ничем не пробудишь. Куча изящно¬го хлама – и только. Даже чихнуть ленится.
Все это Семен услышал и почему-то запомнил. Он еще не знал для чего, но в памяти отложил. Один и тот же поступок может иметь разные мотивы. Семен убеждал себя, что уж больно ему хотелось подыграть Сашке в его предсказаниях и досадить здоровяку. Глубокой ночью, когда все вокруг спали, он потихоньку пробрался к чужой машине и насыпал в бензобак сахар.
Утром они с Татьяной отправились на ближайшую вер¬шину, припудренную предзоревым туманом. Татьяна ра¬достно вскрикивала, завидя меж замшелых скал шустрых кекликов или тонконогих грациозных джейранов, которые с чутким любопытством наблюдали за ними до опреде¬ленной черты, а потом вмиг исчезали, растворялись, слов¬но поглощенные горами. Семен знал в тех местах любой расщелок, любой изгиб тропы, легко угадывал проходы через каменистые осыпи, Таня послушно следовала за ним, и он чувствовал себя на высоте.
Возвращение назад, вниз, по еще не остывшим своим следам было стремительным, порой казалось, не придер¬жи они бег на поворотах – и взмоют, взлетят, будут па¬рить над кручами. Спуск тем опасен, что возникает со¬блазн отказаться от торможения. Но здесь Семен был опытен, и к полудню они благополучно добрались до по¬ляны. Возле палатки валялся раскуроченный, растерзан¬ный Сашкин велосипед. Сам Сашка лежал у ручья, при-кладывая к разбитому опухшему лицу смоченные в холод¬ной воде листья лопуха. Таня как увидела его, испугалась, и без того огромные ее глаза расширились, рот приот¬крылся, и она бросилась к нему с криком:
– Сашка, кто это тебя так, кто?..
Едва шевеля разбитыми губами, силясь изобразить улыбку, Сашка рассказал, что произошло. Приехавшие вечером парни собрались уезжать в город, но никак не могли завести машину. Они долго мучились, проклиная все на свете, пока не догадались промыть бензобак и залить новый бензин. Стало ясно: какая-то сволочь насыпала туда сахар. Здоровяк припомнил, о чем накануне говорил Сашка, и они малость поколотили, его. «За подлость», – вздохнул Сашка, и такая боль почудилась Семену в его голосе, что он чуть было не открылся. Но вовремя одер¬нул себя, решив, что этим делу не поможешь, только еще больше растревожится, пойдет на разлом Сашкина душа.
– Эх, далась нам эта дурацкая вершина, – стал со¬крушаться Семен. – Вот если бы я был рядом с тобой, они не посмели бы обвинять тебя в чьей-то пакости и на¬брасываться с кулаками. Надо разыскать их и врезать как следует. Ты хоть записал номер их машины?
Сашка печально покачал головой.
– Зачем? Кроме меня, больше некому было подсыпать в бензин сахар. Вокруг никого нет.
– Семен, – Таня повернула к нему свое бледное лицо, на котором пламенели только зрачки и губы. – Неужели все так и останется?
– А что поделаешь? Без номера машины их не найти.
– Странно, ты, значит, меня не понял, – словно бы про себя молвила она и как-то враз потухла, сникла.
Он промолчал и стал готовиться в дорогу.
Вскоре после этого Семен зачастил по командировкам. При встречах с Татьяной он испытывал смешанное чув¬ство неза-служенной обиды, вины и боязни – а вдруг она обо всем догадывается? Но она вела себя как и прежде, с резкими перепадами настроения, особых перемен в ней не угадывалось, и он успокоился. Спустя месяца три пе¬ребрался на «Мосфильм» Сашка, их связь стала зыбкой, ограничивалась поздравительными открытками к праздни¬кам, а потом и вовсе ушла в песок. Еще незадолго то того случая в горах Татьяна и Семен наметили срок свадьбы, он уже приближался, когда вдруг исчезла Татьяна, оста¬вив короткую записку: «Не ищи. Теряя себя, теряем все». Кто-то пустил слух, что она уехала к Сашке, но Семен не поверил. На какое-то время он замкнулся, стал раздра¬жителен, желчен. Бросаться вдогонку, искать Татьяну не стал. Да и ради чего? Чтобы день за днем в недомолвках, странных улыбках, движении губ и глаз ловить немой укор, обжигаться, леденеть при мысли, что душа твоя на¬гая выставлена напоказ? Раскаяться? Но в чем? Все вздор, нелепость, мишура...
Жизнь катилась подобно велосипеду, пока крутятся педали, или автомобилю, покуда не иссякло горючее. Ес¬ли прикинуть, взвесить, то удач у Семена было больше, они перевесят, конечно, перевесят. Сам он в этом нисколь¬ко не сомневался. Но что-то сдвинулось, потерялось, обесцветилось – как сны, ставшие из цветных черно-бе¬лыми. В последние годы Семену почему-то страшно хоте¬лось увидеть Сашку, не однажды он порывался позвонить ему, когда находился в Москве, но все откладывал. От¬куда было ему знать, что Сашки уже нет, что их съемочная группа погибла в автокатастрофе где-то в районе  Орла...
Очередь наконец подошла, и Семен остановился возле колонки. От долгого сидения тело обмякло, ссутулилось и теперь, выйдя из машины, он с удовольствием распря¬мился, тряхнул плечами, легко и раскованно стал огибать «Волгу», чувствуя на себе Татьянин взгляд. Что ж, пусть она смотрит, насколько быстры и уверенны его движе¬ния, насколько неподатлив времени он сам. Она еще не раз пожалеет о разрыве. У женщин особая склонность жить давними чувствами, как у деревьев – прошлогодней влагой.
Семен взялся за крышку бензобака, хотел было по¬вернуть, но ее заклинило, и как он ни тужился, она не подавалась. Вот черт! Он пытался откручивать крышку обеими руками, однако ж и тут ничего не выходило. Зад¬ние машины поторапливали короткими сигналами. Втерся в них и голос парня в кепке:
– Эй, дядя, ослаб после долгого сна, что ли?
Повлажневшие руки Семена проскальзывали по шер¬шавой поверхности крышки, он озлился, стал копаться в инструменте, чтобы сбить, расколошматить ее молотком.
– Подождите-ка, – подошедший сбоку лысый хиляк деликатно посторонил его, обернул крышку сухой тряпкой, и она стронулась, заскользила по резьбе.
– Спасибо! Ну и силища у вас.
– Пустяки.
Отъезжая от колонки, Семен глянул в зеркало и уви¬дел, как Татьяна словно бы невзначай повела рукой – то ли махнула ему, то ли волосы поправила. После первого перекрестка Семен притормозил. Здесь он подождет Та¬тьяну. Было бы непростительной глупостью, встретившись через столько-то лет, не обмолвиться ни словом. Он откинулся на спинку сиденья и, чтобы не пропустить машину с Татьяной в попутном направлении, уставился в зеркало. Но что это? Из зеркальной глубины, как из незамутнен¬ного колодца, на него неотрывно и переменчиво смотрела Татьяна – то сожалеюще, то насмешливо, то с укоризной. Наваждение, муть какая-то, усмехнулся Семен. Достал из кармана платок, протер зеркало. Татьянино лицо ви¬делось еще чище, еще яснее. Ошеломленный, обескура-женный, он пробовал отводить глаза от зеркала, вновь притягивался к нему, всякий раз наталкиваясь на Танин взгляд – осуждающий, и тревога поднималась, росла в нем, захлестывала петлей. Пребывая в этом странном состоянии, где воображаемое и реальность перемешаны, Се¬мен и не заметил, как машина с Татьяной, слегка замед¬лив возле него ход, пошла дальше и скрылась в густом сплетении улиц.