Ледовое чудо

                Полноликая, яркая, до рези в глазах, луна, задержавшись меж хребтов-исполинов, окрашивала заснеженное пространство вокруг в таинственные серебристые тона. Даль охватывалась взглядом легко, до самых горных окраин, зато вблизи рельеф размывался, словно припорошенный туманом, и  скрадывались все неровности покрытых снегом окрестных склонов, будто смятая белоснежная скатерть, разглаженная горячим утюгом.
        – Вон, смотри, лыжник поднимается! – взмахом руки Ника показала на движущую вверх черную фигуру с рюкзаком и лыжами на плечах. – Ох, как, наверное, раздольно будет ему спускаться в этом пустынном царстве снега и лунного света.
        – Если на первых ста метрах он шею не сломает, – разрушил поэтическую идиллию жены Олег. – Мне доводилось, и не раз, испытывать это на себе. Разрыв мениска и ушиб плеча – таков итог лунной сказки. Цена за удовольствие выше самого удовольствия. Это как бег с препятствиями, когда их не видно. А вот здесь, – он обвел глазами место, где они находились, –  вечерами можно кататься свободно, расслабившись, без неприятных последствий.  – Сильный толчок боковой плоскостью конька от бортика – и Олег заскользил по матовой глади ледового круга.
          Каток, освещенный не столько луной, сколько электросветильниками, прилепился к боку круто срезанного склона горы. Отсюда открывался потрясающий вид на окрестности – то пологие, с разбросанными по белой поверхности темными силуэтами елей и можжевельника, то вздыбленные, уходящие в тихое звездное небо. Чуть ниже пребывал в зимней спячке большой дачный поселок, лишь в редких его домах временами теплилась жизнь. Тут же была дача Олега и Ники. Приехав из города вечером, после работы, они затопили печку, и пока остывшая за неделю комната прогревалась, отправились на каток. Благо, купленные недавно ботинки с коньками так и оставались лежать в уютном чреве багажника. 
          В выходные дни каток густо заполняется приезжим из города людом. Пусть лед здесь шероховат, а кое-где и с царапинами, но все искупает чистейший горный воздух. Надышишься им всласть, и потом уже загазованная сверх меры атмосфера столицы тебе нипочем. В остальное время каток пустует, на нем резвится лишь малочисленная местная ребятня: дети дачных сторожей и рабочих лесхоза, что расположился на противоположном от дач берегу реки Ала-Арча.
          Третий четверг подряд Олегу с Никой удавалось выскакивать сюда с ночевкой, закончив дела в редакции пораньше. Олег со студенческих, а Ника со школьных лет, еще когда футбольное поле стадиона «Спартак» превращалось зимой в каток, не становились на коньки. Сколько зим с тех пор, вздыхали они, пролетело, промелькнуло, если учесть, что внуки уже старшеклассники! А тут на тебе – в изголовье их любимой горнолыжной базы «Политех», на трассах которой они катались уже много лет, разровняли пятачок земли и  с первыми морозами стали заливать его водой. И что-то екнуло, встрепенулось в них, и захотелось, как в юности, мчаться по льду, не зная усталости, выписывать хотя бы простенькие фигуры и, главное, еще полнее ощутить радость бытия и родство своих душ.
          Олегу казалось, будто мышцы сразу вспомнят до мельчайших подробностей все, что ему c легкостью удавалось когда-то. Черта с два! Коньки не слушались, самовольно выкатывали вперед, норовя вырваться из-под ног и обрушить отстающее тело. Сперва он частенько терял равновесие, падал, упрямо поднимался, снова падал. Пока, наконец, не уловил, в чем причина. У него по инерции плечи уходили назад, а надо бы держать их вровень с носками ботинок. Попробовал  – все пошло как по маслу. Лучшим ориентиром была Ника. Она как-то враз овладела коньками, словно заключив с ними негласный договор, и спокойно, без вихляний и приземлений, ходила круг за кругом. Черная ветровка поверх красного свитера и белая вязаная шапочка – все сидело на ней ладно, подчеркивая и высокую стройную фигуру, и свежий загар лица. Ее равномерные движения напоминали бег цветной минутной стрелки на большом светящемся циферблате часов.
          У Олега, когда к нему наконец-то вернулось чувство устойчивости на льду, стремительные порывы перемежались с угасающими. Он то обгонял Нику, то ненадолго отставал от нее, то опять на круг или два опережал ее. О том, чтобы кататься рядом, взявшись за руки, как хотели они вначале, пока не могло быть и речи. Прежде, чем приладиться к другому, нужно приладиться к самому себе. Вот они и катались, прислушиваясь к своим ощущениям, улыбаясь и помахивая друг другу рукой, когда пути их пересекались.
          В какой-то момент Олег остановился и стал с интересом наблюдать, как постепенно наращивает темп Ника. В ее скольжении все больше чувствовались уверенность и азарт. Пока, думал он, ей не хватает грациозности, изящности, что свойственно  ее походке и чем выделяется она обычно среди женщин, но еще немного – и это придет. Его всегда поражало, насколько быстро Ника овладевает всем, за что берется, к чему, даже мимоходом, потянет ее душа.
        – В тебе живет цепкая приспосабливаемость перелетной птицы, – говорил он, когда в очередной раз замечал, как безо всяких усилий Ника осваивает новую квартиру или новое для нее дело.
        – Из меня сотворили кочевницу, – смеялась Ника, обнажая крупные блестящие зубы.– Отец был военным, мы чуть ли не каждый год переезжали с места на место. Все менялось – жилье, школа, подруги, знакомые… Потом, кстати, в моей жизни тоже сплошь были метания, перемены. Как выживешь без адаптации? Хотя по натуре я домоседка и больше всего ценю постоянство. Ты же знаешь, для меня поэзия, наш с тобой дом – это все. Здесь мои корни и крона.
           Заметив, что Олег остановился и зачарованно смотрит на нее, Ника устремилась в его сторону, ничуть не сбавляя скорости. В нем и без того хватало шири и выси, а тут еще пуховая куртка да коньки добавили. Ей он напоминал надежную скалу, которая все выдержит. И она мчалась прямо на него, сияющая, восторженная, как мчит яхта к своему причалу.   
           Полагая, что перед ним она непременно свернет, затормозит, Олег даже не попытался подготовиться к такой стремительной встрече.  Ждал ее, любовался ее стремительным скольжением. И когда Ника на полном ходу врезалась в него, он от неожиданности сам едва не упал, настолько сильным был толчок. Удержавшись на ногах, он все-таки откатился на несколько метров. А с Никой случилось самое худшее. Коньки продолжали ехать вперед, а она со всего размаха полетела спиной вниз и крепко стукнулась головой о лед. Раздался резкий гулкий звук, какой бывает при падении твердого, еще зеленоватого арбуза на подсохшую землю.
           Все произошло настолько внезапно и быстро, что Олег даже не успел испугаться. Подъехав и опустившись перед Никой на корточки, он безуспешно пытался поднять ее. Мешали расползающиеся под ним коньки. Сама она даже не шевельнулась. Ее тело по-прежнему безвольно лежало на льду: руки широко раскинуты, глаза плотно закрыты.  Но вот веки, чуточку дрогнув, приподнялись, и в Олега уставился мутноватый, блуждающий взгляд жены. Совершенно бессмысленный, потусторонний взгляд. Ему стало страшно. Травма была очень серьезной.
           Кликнув хозяина катка Бакыта, Олег с его помощью перенес Нику на скамейку для отдыхающих, усадил ее поудобней и закутал в меховое одеяло, услужливо предоставленное тем же Бакытом.
            – Где мы находимся? – хрипловатым голосом, как-то безучастно произнесла, наконец, она.
            – На катке, возле нашей дачи.
            – А почему? Что нам здесь надо?
            – Мы с тобой катались на коньках, а потом ты упала,– Олег разговаривал с ней тоном взрослого с ребенком.
            Ника боязливо озиралась по сторонам, блики луны плясали на ее как-то вмиг осунувшемся лице, расширившиеся зрачки всматривались в окружающиеся предметы, но, казалось, не замечали их. Спустя какое-то время она опять спросила:
           – Где мы находимся?
           Отвечая ей, Олег лихорадочно соображал, что же ему предпринять? Везти Нику в больницу? Однако ночью можно нарваться на такого врача, что потом всю жизнь будешь клясть себя последними словами. К тому же тряская, в ухабах и наледях, дорога только усугубит ее состояние. Но и бездействовать, уповать, что все само собой образуется, тоже рискованно. Меж тем Ника уже в третий раз стала задавать одни и те же вопросы.
           Олег поднялся.
           – Вставай, – и протянул ей руку. – Поедем на дачу, переночуем, а рано утром отправимся в город.
           – Нет! – вдруг решительно заявила она, сбрасывая одеяло. – Я должна сейчас хотя бы круг прокатиться. Иначе  придется навсегда распрощаться с коньками.
           – Что за ерунда! При твоем самочувствии необходим постельный режим. Неужели тебе это не ясно?
           – Ты сам мне говорил, как поступают в подобных случаях. – Она медленно заскользила к середине катка. Олег последовал за ней.
            А ведь действительно, вспомнилось ему, так оно и было, он действительно когда-то рассказывал ей любопытный эпизод из своих занятий гимнастикой. Прыгая сальто вперед, он не докрутил четверть оборота и буквально воткнулся головой  в расстеленный на полу мат. Едва очнулся, еще перед глазами все плывет, а тренер вместо охов и ахов тут же заставил его снова прыгать. Не сделаешь, дескать, этого, страх навсегда поселится в теле, потом его ничем не вытравишь, не одолеешь.
             Если после такой травмы, которую Ника только сейчас получила, память подсказывает ей, как нужно поступить в данный момент, значит, не так уж плохи ее дела, с облегчением подумал Олег.
            На даче он напоил ее горячим чаем с медом и уложил спать. Еще находясь на грани сна и яви, она вдруг спросила:
          – А лыжник по лунной трассе… С ним все нормально?
          – Красиво съехал, – не сразу нашелся Олег, который и видеть не видел спуска того лыжника.
          – Ну, вот, а ты боялся, – сладко зевнув, улыбнулась она.
            
           Утром, когда Олег заторопился в город, чтобы показать ее хорошему врачу, Ника вспылила:
          – Ты с ума сошел! Ни о каком враче и речи быть не может! Всюду тебе мерещатся страхи. Если после каждого падения бежать в больницу, надо сразу перечеркнуть сразу все – и лыжи, и коньки, и горы вообще. Я в порядке, и больше, прошу, не будем к этому возвращаться.
           Она была великолепна в своем гневе: черные глаза сверкают, на щеках сквозь зимний загар проступил румянец, нос победно вздернут, голова откинута назад… Больной человек, даже рассердившись, не в силах вот так преображаться, вспыхивать, он лишь тлеет, чадит.
        – Придется твою белую шапочку экспроприировать для семейного музея, – сказал Олег.
        – Это еще почему?
        – Она помогла сохранить тебя в прежнем пылком обличии, а еще – сберечь талантливого поэта. Разве этого мало для музейного экспоната? Кстати, ты обещала подготовить в журнал подборку новых стихов. Номер уже на выходе. Когда порадуешь?
            По лицу Ники, словно тень, промелькнула растерянность. Трудно было понять, то ли она забыла о данном обещании, то ли не укладывается в срок.
       – Если через неделю, устроит? – помолчав, спросила она.
       – Вполне.
          Но ни через неделю, ни через полторы Олег так и не получил от Ники стихов. Приходя вечерами домой и поужинав, она уединялась в своей маленькой уютной комнате, одну стену которой занимал стеллаж с книгами, а другую – огромное окно, в которое по весне ломилась буйная фиолетовая сирень. Обстановка этой комнаты, в отличие от других, была спартанской. Письменный стол с компьютером, топчан, смастеренный Олегом на заре их совместной жизни, и старенький трельяж, помнящий Нику еще розовощекой, с длинной косой. Олегу было неведомо, чем она там занимается. Каждый в квартире имел свое, сугубо личное пространство, проще говоря, творческую мастерскую, куда входить другому было позволительно  только по приглашению. Когда же Олег, наконец, поинтересовался, как же все-таки обстоят дела с ее стихами для журнала, время-то припирает к стенке, Ника только вздохнула и сокрушенно развела руками.
     – Извини, я взамен подготовила весьма неплохую подборку нашего молодого автора. А свою уж как-нибудь в следующий раз.
          Такого еще не бывало. «Порывы вдохновения минуют лишь того, кто или их не достоин, или исчерпал себя до донышка», –  обычно говорили она коллегам по перу, ссылавшимся на творческий застой. Что же произошло с ней самой? Олег терялся в догадках. Судя по тому недоумению, что таилось в глазах Ники, она тоже не могла этого объяснить. Ну, ладно, если происки небес мимолетны, случайны, и никин поэтический дар вскоре вернется к ней. А если нет? Что будет тогда? Личная, а, значит, и семейная драма, трагедия? В одном Олег не сомневался: причина всего этого крылась в падении жены, в ударе головой об лед. Кто знает, что и насколько там нарушилось, а то, не дай бог, и разрушилось. Поэзия поэзией, но ведь последствия бывают и пострашней. Говорить ей о необходимости показаться врачам бесполезно. Если она от чего-то отказывалась, то ее не переубедить. Взорвется – и любые добрые намерения полетят клочьями. Другое дело, когда до этого доходит, созрев, сама. Улетевшее в трубу время компенсируется энергией ее безусловной веры в успех.
            Постепенно Олег стал замечать, как сквозь первоначальную растерянность Ники, точно солнечные брызги сквозь тучку, все чаще прорываются всплески эдакого озорства, загадочной веселости. Ага, решил он, знать лихо нас миновало. 
     – Ну что, все в порядке, уже пишется? Может, что-нибудь почитаешь?
     – Увы, Олежек, увы… – в голосе еще хмарь, а взгляд пристальный, с хитринкой.
     – Странно, а мне показалось…
     – «Наш мир иллюзий сказочно богат и не чета ему все краски серых буден»… Ты не помнишь, чьи это строки?
     – Как же не помнить…  Твои, дорогая, из нашумевшей поэмы «Миф о Мефистофеле». По ней даже спектакль в театре собирались ставить.
     – Ах, да, – как-то вяло, будто из деликатности, согласилась Ника, хотя в мелодии стиха ей чудилось что-то чуждое, далекое от нее самой.
            Тем временем зима стала слабеть, снег в городе давно сошел, обнажились и окрестные холмы. Подступал к закату горнолыжный сезон.  Даже трассы на северных склонах дальних гор побурели, по утрам похрустывали ледком и, словно веснушки, на них появились проталины. Олег и Ника, едва освобождался от неотложных дел какой-нибудь денек, мчались на базу «Политех». Накатывались так, что ноги гудели, будто провода под высоким напряжением. Но настала пора, и Олег сказал:
      – Все, зачехляем лыжи, пусть отдохнут до новой зимы.
      – А, может, еще разок?
           Однако Олег был непреклонен: надо вовремя остановиться, чтобы не испортить впечатление от всего минувшего сезона. Каток поплыл еще раньше, не выдержав напора тепла. Теперь зимнее снаряжение полностью отправлялось на хранение в гараж. Забросив Нику домой, Олег занялся тем, что привел в порядок лыжи и коньки, которым предстоял долгий отдых, аккуратно сложил их на специальных стеллажах.
             Ужинать он предпочитал в зале, просматривая одновременно программу местных теленовостей. К приходу Олега стол был накрыт; его ноздри жадно уловили запахи, который источали дунганский лагман и салат из цветной капусты, обильно сдобренные всякими пряностями. Готовить Ника была еще та мастерица. Прежде, чем приступить к вожделенному ужину, он собрался включить телевизор, но внезапно остановился на полпути и замер. Его взгляд приковала висящая на боковой стене небольшая картина, при входе в комнату им даже не замеченная. В ней была такая магнетическая сила, что она сразу и без остатка брала в полон, едва окажешься в зоне ее действия.
           Полная, багрово-красная луна плыла по ночному небу, перечеркнутому на горизонте горными вершинами. Все ближайшие склоны гор были облиты серебром красноватого оттенка с редким вкраплением темных силуэтов ели и арчи. Почти от самой верхней кромки картины и донизу вольными волнами ниспадала  заснеженная трасса, по которой широкими дугами спускался лыжник в ярко синем комбинезоне с надвинутым на лоб козырьком черной шапочки. Легко и плавно входя в поворот, он не таил испытываемого им наслаждения от единства со стихией. Оно угадывалось и в удивленно распахнутых глазах, и в стремительности движений. Снежная пыль взлетала из-под лыж и застывала позади него облачком в холодном лунном свечении.
             Олег почувствовал себя не в комнате, где находился, а там, на склоне, почувствовал себя тем самым лыжником, что несется вниз, сливаясь с окружающим призрачным миром. Встречный ветер пощипывает щеки морозцем, ноги сами собой, без малейших усилий, будто все видя и все замечая, то лавируют меж буграми, то воспаряют над ними. Восторг, неописуемое блаженство наполняют его до краев, и, кажется, поселяются в нем насовсем.
        – Ну, как, нравится? – словно сквозь вату, донесся до Олега голос Ники.
        – Очень, – медленно приходя в себя, произнес он. – Потрясающе! А откуда у нас эта картина? Кто автор?
        – Догадайся, – она стояла рядом с ним и улыбалась.
        – Неужели…– он подозрительно окинул ее взглядом. – Не может быть! Это картина большого мастера. А ты, насколько я знаю, вообще никогда не рисовала. Тем более маслом. Так что не морочь мне голову.
            Ника продолжала загадочно улыбаться. Ее нисколько не задели последние слова Олега. Главное, то впечатление, которое произвела на него картина.
       – Садись за стол. Твой любимый лагман остынет.               
           Он отошел было от картины, но тут же снова вернулся.
      – Хотя, – размышлял он вслух, – никто, кроме нас, ту поразительную лунную ночь с лыжником не видел. Или ты заказала этот сюжет какому-нибудь крупному мастеру? Впрочем, нет, я не представляю, чтобы кто-либо из наших именитых художников владел такой колдовской кистью. Именно колдовской. Я сегодня накатался так, что ноги еле держали. Да еще и с этим лыжником, – он мотнул головой на трассу в лунном серебре, спускался. А постоял возле картины – и усталость исчезла, в теле свежесть и легкость, будто заново народился.
     – Но аппетит, надеюсь, не пропал?  А то иные картины и такую реакцию вызывают.
     – Вот этого ты не дождешься, – сказал Олег, усаживаясь за стол.
             Мысль о том, кто же написал такую необычайную картину, и как она очутилась в их доме, по-прежнему неотступно занимала его. И когда после ужина он стал донимать Нику этими вопросами, та с молчаливым достоинством, свойственным некоторым ее поступкам, пригласила Олега в свою комнату-мастерскую, куда давненько ему не было доступа. Переступив порог, он ахнул. Почти вся стена над письменным столом с компьютером была увешена этюдами к «Лунному лыжнику» – в основном, на картонках, безо всяких рамок, прибитых к стене неумелой женской рукой. Рядом вкривь и вкось лепились этюды с «Иссык- Кульским рыбаком», а сама эта картина, еще не завершенная, покоилась на мольберте.
            Высокий каменистый берег, углом входящий в залив, венчала фигура рыбака с удочкой. Он удил рыбу, и море, раскинувшееся во всю ширь до самого горизонта, обнимало его почти со всех сторон. Поверхность моря ходила крупной чешуей сизой ряби, посверкивающей иногда в предзакатных лучах солнца. Небо превратилось в кочевье светло серых облаков, на боках которых алели солнечные пятна… Картина напоминала артиста, вышедшего на сцену не на премьере, а  во время генеральной репетиции, когда зоркий глаз режиссера еще что-то заметит, что-то подправит…
            И Олега вдруг осенило. Свыше совершена равноценная замена. Поэт в Нике уступил место художнику. Но не ушел прочь, бесследно, а растворился в нем, добавив кисти возможности слова. Может быть, поэтому столь ошеломительно  подействовал на него «Лунный лыжник». Слава Богу, все тогдашние переживания, связанные и с падением Ники на катке, и с потерей творческого дара, оказались напрасны.
     – Поздравляю! – он обнял жену. – Это просто чудо.
            Лицо ее просияло. Муж обычно не слишком-то был щедр на комплименты.
    – Признайся, – отстраняясь и слегка щурясь, она посмотрела на него. – А ведь ты боялся потерять меня?
    – Еще как! – согласился Олег.
   
         Поэты весьма нетерпеливы в ожидании оценки плодов своего творчества.  Температура горения в поэзии слишком высока, чтобы обходиться без постоянной подпитки читательских мнений – своеобразного топлива поэтического дара. Им сразу, едва выплеснутся наружу стихи, нужна аудитория, лучше – огромная, со множеством устремленных на них горящих глаз, пылающих интересом лиц, аудитория, со страстью внимающая каждое их слово. В обществе гаснущего интереса к стихам, как в вакууме, в первую очередь страдает, гибнет истинная поэзия. Попробуйте полностью лишить мужского внимания божественно красивую женщину, и она быстро превратиться в дурнушку, а то и вовсе покинет сей неприветливый мир.
            И вот эту нетерпеливость, характерную для ее творчества, как поэта, Ника привнесла теперь и в свой труд живописца. Ей нужно, необходимо было знать сегодня, сейчас, какое впечатление произведут на публику написанные ею картины.  Она выставила на своем сайте в Интернете сначала «Лунного лыжника», а затем, после тщательной доработки, «Иссык-кульского рыбака». Отклики были разноречивы. Почитатели Никиных стихов, а их было большинство, не скрывали восторга. Их кумир и здесь достигла небывалых высот, подтвердив, что талантливый человек талантлив во всем. Совсем с иных позиций высказывались искусствоведы. Судить по двум картинам о художнике – это все равно, что по плодам двух деревьев судить о возможностях целого сада. Да и в этих картинах многое, дескать, небезупречно. Оно и понятно: впервые взявшись за кисть, не достигнешь совершенства.
           Прочитав почту, Ника расстроилась. Когда Олегу, заставшему ее в слезах, она рассказала, какой страшный ей нанесен удар, он даже слегка развеселился. И что за торопыжка у него жена. Зачем свои картины размещать в Интернете, который выхолащивает главное, чем они ценны? Ведь это кастрат, каких поискать. Сеть лишила их магнетизма, души, без чего они выглядят чуть ли не рядовыми. Трудно  представить в Интернете, скажем, такие знаменитые полотна, как «Лунная ночь на Днепре» Архипа Куинджи или «Над вечным покоем» Исаака Левитана. Разве они пробудят то богатство поэтических ассоциаций, те тончайшие настроения от увиденных пейзажей, что, несомненно, вызывают сами оригиналы? Конечно, у Ники совершенно другой подход, другая манера живописи. Но… Воздействие-то потрясающее! Смотришь на картину и одновременно находишься словно бы внутри нее, отсюда и ощущения соответствующие.             
             Вскоре Олег пригласил домой известного в республике искусствоведа Болота Жунусова, маленького росточка, с полуседой козлиной бородкой, блестящим голым черепом и умным внимательным взглядом. Тот потоптался возле одной картины, потоптался возле другой, изучающе посмотрел на Нику, отчего у нее мурашки побежали по коже, и сказал:
      – Замах очень серьезный и обнадеживающий. С подобным я еще не сталкивался. Вы что, действительно никогда не брали кисть в руки? – Ника отрицательно помотала головой. –  Надо обдумать, потом я позвоню, – и, отказавшись от чая, быстро ушел.
           Через два дня он сообщил, что договорился о проведении осенью выставки картин Ники в Музее изобразительных искусств. К этому времени ей надо написать хотя бы двадцать-тридцать работ. Об остальном пусть не беспокоится, рекламу и всю организационную часть он берет на себя. Но пока – никакого показа картин, никаких интервью, все держится в секрете.
           Жунусов слыл авторитетом в Союзе художников, только истинные таланты получали его поддержку. Ника ликовала, летала от радости. Перепады настроения у нее сродни катанию на американских горках. Теперь она дневала и ночевала в мастерской, перегрузив на мужа те заботы, которые можно было перегрузить. Сюжеты рождались быстро, словно падали с неба. Да и писала она картины столь же стремительно, как в свое время – стихи. Правда, стихи слагались везде, где бы она ни находилась – в поезде, машине, самолете, спальне. Живопись привязывала ее к мольберту, с которым особо не разгуляешься.          
             Почитатели ее талантов требовали, умоляли выставить на сайте новые стихи, картины. Но Ника, стиснув зубы и гордясь своей выдержкой, безмолвствовала. Только Олег допускался к просмотру того, что она сотворила. Кроме ободряющих похвал, ей нередко доводилось слышать и дельные замечания. В ту пору она, еще не одурманенная лестью окружающих, с удовольствием внимала всему, что шло на пользу ее полотнам.

            Выставка проводилась в малом зале Музея изобразительных искусств. Жунусов заверил, что это сделано им специально. Внимание посетителей не будет рассеиваться в пространстве, а сфокусируется именно на картинах. Публика приглашена элитная, не привыкшая тонуть в массовках, и здесь ей будет гораздо комфортней. Да и пресса в такой обстановке заведомо настроена благожелательно. А то, что все они здесь увидят, окончательно покорит их.   Сам Жунусов не высказывал больше своего мнения, не давал оценок. Но когда он прицельно всматривался в картины, то отдаляясь, то приближаясь к ним, его темные глаза полыхали огнем.
            И все-таки Ника не ожидала, что выставка столь сильно подействует на зрителей. Поначалу вальяжные,  шумные, привыкшие обо всем судить сразу и свысока, они вскоре приумолкли, погрузились в себя и медленно потекли вдоль музейных стен; порой кто-то из них  надолго застывал возле какого-либо полотна, с трудом отрывался, задумчиво двигался дальше. Раздавались восторженные восклицания, тихий говор, который тут же прерывался, потому что очередная картина, подобно омуту, поглощала целиком. Что-то неуловимо менялось в людях – во взгляде, облике,  походке. Словно они прошли полный курс некой сказочной физио-духовной терапии. Трудно сказать, надолго ли этого им хватит, но из зала выходила другая публика.
            Толпа журналистов, раздираемых любопытством, осаждала Нику, а заодно и Жунусова, стараясь выпытать, как же так получилось, что знаменитый поэт не с того, не с сего вдруг взялся за кисть и сразу создал такие чудесные полотна?  Чем вызван такой поворот? И, главное, откуда в ее картинах эта непостижимая притягательность, эта способность завораживать зрителя, погружать его в глубины сюжета, давать ему возможность почувствовать, будто бы он сам побывал внутри творения художника? Как, с помощью чего ей это удается? Кто тот мастер, что открыл для нее сии таинства изображения?
            Ника только улыбалась, пожимала плечами и возводила глаза вверх: все, мол, оттуда. Правда, не преминула в общих чертах рассказать о случае, произошедшем с ней на горном катке. Единственное последствие – вот она, выставка. Стихи? Да, она продолжает писать, но пока в стол. Увы, обе музы требуют внимания, но нельзя чего-то достигнуть без ущерба для одной из них. Временного, она надеется, ущерба. Весьма кратко высказался и Жунусов. Художественная манера Ники настолько удивительна, оригинальна, что требует особого изучения и осмысления. Ничего более необычного, волшебного он пока в современном изобразительном искусстве не встречал.               
            Стоя неподалеку, возле прикрывавшей его колонны, Олег со смешенным чувством радости и тревоги наблюдал за царившей возле Ники суетой. Все-таки здорово, что к выставке проявлен такой неподдельный интерес, наверняка он будет только нарастать. Все, что не укладывается в привычные представления об искусстве, что таит в себе загадку, что  нам пока не дано ни понять, ни объяснить, все это притягивает людей, склонных верить в мистическую суть сокрытых от глаз явлений.  Да и сама Ника, став художником, вряд ли осознает возможности своего таланта,  и, конечно, не знает, кто и когда водит ее рукой с кистью – бог или дьявол. Олега беспокоило, не скажется ли присущая высоким дарованиям шизоидность на повседневной реальности, усложняя, заморачивая ее отношения с окружающими, в том числе и с ним? И что это вообще – либо болезнь, проявленная в таланте, либо талант, требующий подпитки от болезни и развивающий ее?
            Газеты и телевидение выплеснули на свою аудиторию, прежде всего, то, что считали сенсационным. От картин веет колдовством, они втягивают зрителя вовнутрь изображенного мира, заставляют жить его жизнью. Никому не ведомо, даже бывалым знатокам искусства, как, с помощью каких выразительных средств автору удалось этого достичь. Да и сама Ника Савельева, известная еще недавно только как замечательный поэт, лишь разводит руками и многозначительно кивает на небо. Оказывается, она каталась на высокогорном катке и, упав, сильно ударилась головой о лед. Именно после этого ее впервые и неудержимо повлекло к живописи. Науке еще предстоит выяснить, каким образом при падении человека происходит переформатирование творческой энергии в коре головного мозга, но факт остается фактом: никогда прежде даже не прикасавшаяся к кисти Ника в мгновение ока обогнала по популярности многих маститых живописцев страны, а, может быть, и всего мира.
           Более всего людей одолевает желание стать знаменитым и богатым просто так, безо всякого труда, без траты времени и усилий. Причем, вряд ли они отдают себе в этом отчет, их поступки на уровне импульса, инстинкта, особенно, если пред ними маячит прецедент.
           Возбужденная прессой толпа сначала хлынула в Музей изобразительных искусств, чтобы воочию убедиться в чудодейственности выставленных там полотен. Большой зал, куда вынуждены были переместить картины из малого, уже не вмещал всех жаждущих причаститься к творениям Ники Савельевой. А она, подбрасывая в огонь дрова, выставляла еще и новые. Одна волна потрясенных посетителей сменялась другой. Пошли разговоры, что ее картины, в отличие, скажем, от «Джоконды» Леонардо да Винчи или «Боярыни Морозовой» Василия Сурикова, благоприятнейшим образом влияют на самочувствие человека. Приобрести картины Савельевой считалось не только престижным, но и выгодным с точки зрения вложения капитала. Роль продюсера, с позволения Ники, взял на себя Болот Жунусов, который, как выяснилось, знал толк и в коммерческой ценности произведений искусства. Олег с Никой и до этого далеко не бедствовали, теперь же расходы семьи не могли угнаться за доходами. Каждая их серьезная покупка, будь то дом, машина или яхта, тут же обсуждалась в прессе. Ажиотаж вокруг имени Савельевой рос как на дрожжах.
              А вскоре подоспела зима и на катки, сгорая от нетерпения, ринулись те, кто решил стать знаменитым живописцем, следуя по пути Ники. Они падали, набивали себе шишки, мучительно вслушивались в свои ощущения: вдруг запросит рука кисти, но, увы, ничто не менялось в их судьбе. Редко, кто сразу ретировался. Стукнуться головой об лед все-таки куда проще, чем годами корпеть у мольберта, не зная, каков будет результат. А тут все, вроде, ясно. И риск поначалу сведен к минимуму. Для страховки обзавелись специальными касками, в которых не то, что такой удар, а хоккейной клюшкой да с размаха – как слону дробина.  Но среди «стукнувшихся» появился умник, и на него снизошло прозрение. «Эврика! – радостно воскликнул он. – Я понял, в чем дело. Ника Савельева упала на катке возле горнолыжной базы «Политех». Надо ехать туда. Только там соответствующая ледовая аура». На этом прозрение умника ограничилось.
            Слегка поредевшая рать стала частями отбывать на каток, где хозяйствовал Бакыт. Тот сразу смекнул, что здесь
        пахнет хорошим бизнесом, и нет резона выкладывать сразу все карты. Пусть себе катаются, падают, а он будет смотреть и ждать своего часа. Когда у не однажды «стукнувшихся» через две-три недели появились сомнения, стоит ли продолжать все в том же духе,  Бакыт как бы между прочим заметил: Ника всяким каскам предпочитала обычную вязанную шапочку.  Теперь рядом с кассой он организовал медпункт, в котором его жена за умеренную плату оказывала первую помощь пострадавшим. Их отсев компенсировался притоком свежих сил, метящих стать великими живописцами. Поскольку теперь в субботы и воскресенья каток был забит до отказа, Бакыт перебросил группу новичков на будние дни, заявив, что счастливое падение Ники пришлось то ли на четверг, то ли на пятницу. Еще спустя месяц он вдруг вспомнил, где именно упала Ника. Это место вскоре было отмечено фосфоресцирующей краской. Возле него стоял сын Бакыта и брал мзду с каждого, кто собирался пикировать головой на лед. Постепенно выяснялись и другие чрезвычайно важные детали: то знаменательное событие свершилось в середине февраля, ранним вечером, при полной луне. Таким образом, до конца зимнего сезона эта приманка безотказно работала, принося Бакыту солидный приварок.
           Да и Нике дополнительная популярность ничуть не мешала. Выставки ее картин уже успешно проводились и в других странах, где тоже непременно сообщалось, как и после какого случая началось стремительное восхождение Ники Савельевой на Олимп современного изобразительного искусства. Оно и понятно, в рекламе всегда таинственное и неожиданное используются сполна. Иностранные туристы, вкусившие в своей бесшабашной жизни всякого экстрима, нередко теснили наших по разнообразности способов виртуозных падений затылком на лед.
              Нельзя сказать, будто бы все усилия массы людей, устремившихся к удаче по стопам Ники, были потрачены совершенно впустую. Ученые скрупулезно фиксировали любой факт, который свидетельствовал бы о резкой смене профессиональных приоритетов каждого стукнувшегося. Один ученый-химик довольно долго участвовал в этом странном для него эксперименте  и к очередной весне переквалифицировался в сантехники, став самым востребованным у столичной элиты. Молодая, респектабельная дама, что работала гувернанткой в семье французского посла, вдруг сделалась актрисой и засияла на сцене театра русской драмы. Чемпион республики по классической борьбе, поездив месяца два к Бакыту, однажды проснулся и почувствовал необычайную тягу к звездному небу. Вскоре, затмив остальных, он выдвинулся в астрономы первой величины. Но больше всего тех, кто старательно и точно попадал головой в очерченный на льду круг, как баскетболисты мячом в корзину, внезапно получали высокий статус чиновника. Хотя до этого были домохозяйками, торговцами, таксистами, дизайнерами, школьными учителями… Пришелся ли им по душе такой поворот судьбы? О, безусловно. Залечив травмы, они искренне благодарили фортуну. И Нику, конечно. Однако если плясать от строго намеченной ими цели, то она, увы, так и осталась маячить в тумане. Страна не получила из стукнувшихся ни одного живописца, даже второго или третьего плана.

             В тот тихий сумеречный вечер, когда Олег, поужинав подогретыми в микроволновке мантами, которых Ника наготовила ему впрок, собрался включить телевизор и смотреть местные новости, раздался звонок из Парижа. Ника сообщила, что долетела великолепно, ее встретили, замучили интервью, поселили в прекрасный отель на берегу Сены, но огорчили: выставка переносится на следующую неделю. Поскольку теперь у нее целый день совершенно свободен, она вспомнила о подруге юности, чеченке, жившей рядом с ней в Аламедине, а потом, на рубеже девяностых, перебравшейся во Францию. Та оставляла свой парижский телефон, Ника сунула его куда-то между книгами на стеллаже и в суете напрочь забыла. Не мог бы Олег разыскать его, уж больно хочется свидеться с милой чеченочкой, поговорить всласть о той и нынешней жизни?
            Прикидочного взгляда на громадный стеллаж было достаточно, чтобы понять, сколь немыслимо сложна его задача. Ему чрезвычайно повезет, если удастся справиться с ней к середине ночи. Разбирая завалы книг, рукописей, всякого бумажного хлама, имеющего истинную ценность только для хозяйки, Олег медленно продвигался от одной полки к другой. Да, думал он, сколько продукта чужого ума надо переварить, перемолоть, чтобы по крупицам набраться собственного. А личный опыт? Без него знания тлен… Впрочем, и сама жизнь, горнило личного опыта, имеет тот же итог. Тлен… Олег усмехнулся. Когда проводишь столько времени в поисках клочка бумаги с номером парижского телефона, разве можно рассчитывать, что тебя посетит бодрящая душу мысль?
            Уже обнаружив то, что искал, он принялся аккуратно складывать все на свои места. И тут невзначай заметил помещенную вдоль стены синюю картонку с крупной надписью красным карандашом. Приглядевшись, Олег прочитал: «Ника, никогда больше не рисуй. Никогда! А то!..» Внизу – корявая, как клюка Бабы Яги, подпись. Картонка была пересохшей, цеплялась углами за края полки; как ни осторожничал Олег, доставая ее, по задней ее поверхности пробежали легкие трещинки. Развернув, он обомлел. Краски, яркие, сочные, сохранились куда лучше, чем материал, на который их нанесли. Ему почудилось, будто в лицо пахнуло озоном. Прямо на него с картины несется короткая, стремительная гроза. Исполосованное молниями небо исторгает потоки дождя. Русоголовая девчонка, прелестное юное создание, бежит по аллее сквера, укрывшись огромным зонтом. Порывистый ветер задирает подол ее платья, рвет из тоненьких рук полосатый зонт, но девчонка не сдается и – вот она уже отрывается от земли, летит низко-низко, почти касаясь ногами брусчатки, и оборачивает к Олегу счастливое мокрое лицо…
            Нечто гипнотическое исходило от картины, увлекало в ее волнительные глубины, и Олег уже сам находился рядом с девчонкой, восторженно смеялся, испытывая упоительное блаженство от грозы, дождя и столь дивного соседства. Он чувствовал, что это Ника, совсем еще юная, полетная, пытался прикоснуться к ней,  поймать ее руку, но она была и близко, и недосягаемо далеко… Как ни странно, это нисколько не печалило его, он знал, что все равно они будут вместе, просто не сейчас, а когда-нибудь, позже… Одновременно в сознании утвердилась мысль: оказывается, уже тогда, давным-давно Ника обладала тем бесценным даром живописца, который вдруг, словно вынырнув из небытия, заявил о себе лишь теперь. Чье коварное вмешательство изменило столь очевидный, явный путь Ники? Конечно, она стала замечательным, всеми признанным поэтом и все-таки… Почему с тех пор молчала, молчала, как рыба, даже словом не обмолвилась об этом? А, может, сама взяла да забыла? Но как, зачем? При первой возможности надо непременно расспросить ее, решил Олег. Хотя… накатили сомнения. Тайна прекрасна и многолика лишь до того момента, пока остается тайной…

            Они приехали на каток  в пик полнолуния. Не загадывая, совершенно случайно, просто так совпало, так получилось. Навстречу им в распахнутом полушубке, без шапки выбежал раздобревший Бакыт.
             – Какие гости! Самые дорогие гости! – он радостно всплескивал руками, с восхищением поглядывал на Нику и тут же пытался помочь Олегу вытащить из багажника джипа объемистую спортивную сумку с коньками. – Прошу в мой маленький скромный ресторанчик. Для вас любые самые изысканные блюда, а напитки, каких и в Бишкеке не сыщешь.
             – Потом, Бакыт, потом. Как сегодня лед?
             – Разве это лед, мадам? Это зеркало. Вся ваша красота в нем отразится.
             – Поглядим, – слегка поморщилась Ника, знающая толк в комплиментах.
             Они быстро переобулись в просторной раздевалке и спустились на лед. Полноликая яркая луна освещала окружающее заснеженное пространство в серебристые таинственные тона. А сам лед катка, в который били еще и прожектора, сверкал, сиял, переливался, как водная гладь под солнцем. Ника в голубом, плотно облегающем ее ладную фигуру костюме и красной, сдвинутой на бок пилотке. Медленным, уверенным коньковым шагом она проходит круг за кругом. Ее движения плавны и грациозны. Постепенно в ней пробуждается азарт. И когда Олег в очередной раз обгоняет ее, она резко убыстряет бег, шальная улыбка блуждает по тронутому загаром лицу. Остановившись, он со смешенным чувством зачарованности и беспокойства смотрит, как Ника мчится к нему, не сбавляя скорости, пилотка съехала совсем на затылок, коньки лихо подрезают зеркальный лед, она все ближе, ближе, ближе…