Похождения копирайтера

"Автор считает нужным предупредить, что в "Воспоминаниях" этих не найдет читатель ни прославленных героических фигур описываемой эпохи с их глубокой значимости фразами, ни разоблачений той или иной политической линии... Если приходится говорить автору о себе, то это не потому, что он считает свою персону для читателя интересной, а только потому, что сам участвовал в описываемых приключениях и сам переживал впечатления и от людей, и от событий... "
Тэффи "Воспоминания".

" У ч и т е л ь: - Дети, запишите предложение:
"Рыба сидела на дереве".
У ч е н и к: - А разве рыбы сидят на деревьях?
У ч и т е л ь: - Ну... Это была сумасшедшая рыба..."
Братья Стругацкие "Понедельник начинается в субботу". Пролог.

Пожалуй, мой путь отечественного копирайтера начался с мамы. Вернее, с маминой проницательности и дальновидности, когда она поняла, что ее девятимесячную дочь (то есть меня) могут унять только журналы и газеты. С того дня, когда мама бросила мне в манеж, где я тщетно пыталась ходить, старую подписку "Науки и жизни", мамина жизнь превратилась в "почти рай". Я самозабвенно листала и рвала, рвала и листала журнальные страницы, пока не научилась читать. До этого я только запоминала тексты, чем неприятно поражала воспитателей в детском саду и наводила на противоречивые подозрения. Например, когда мне в четыре года дали выучить стихотворение С. Есенина "Белая береза", я не только выучила, но и без запинки прочитала его на детском утреннике, вызвав скандал между воспитателями и родителями.
- Да, она подглядывала! - кричали одни.
- Так нечестно, наши дети тоже имеют право на шпаргалки! - возмущались другие.
Когда мама безмятежно вплыла в зал, где рядом со мной, жующей яблоко и рассматривающей чей-то журнал, ссорились раздраженные взрослые, то сразу бросилась на амбразуру:
- Как она могла подглядывать?! Она же читать не умеет! Вот, убедитесь!
Все, кто должен был убедиться, посмотрели в мою сторону, где я аккуратно вырывала из журнала листы с текстом, безразлично склыдывая их в стопку, но с интересом и умилением разглядывала картинки... Мамину логику приняли, успокоились, отобрали у меня остатки журнала и разошлись. А мы с мамой молча пошли домой: она с мыслями о том, что приготовить на ужин, я - с только что зародившимся чувством вины. Тогда мне стало ясно, что надо учиться читать.
И годам к шести я таки научилась...
Это умение мне здорово пригодилось, когда моим родителям (это было в тысяча девятьсот... году) вздумалось на лето отправить меня в детский пионерский лагерь. Отдать в такое заведение с непререкаемой репутацией еще даже не октябренка и не школьницу (в школу я должна была пойти только осенью) было в то время весьма непросто. Помогли связи: бабушка - завхоз с многолетним стажем. На ней и только на ней держалось все лагерное хозяйство. Договорившись с кем надо, бабуля записала меня в смешанную группу восьмилеток. То есть, где меня еще не должно быть примерно года два. Так в шесть с половиной лет я стала блатной в подмосковном советском лагере под названием - пусть будет "Юный строитель". Мои привелегии спасали от нескольких вещей: тихого часа, от занятий в рисовальных, вязальных и паяльных кружках, но от лагерной еды не спасала даже бабушка. За две с половиной недели, которые я провела в этом инкубаторе, где все ходят строем, встают в семь утра на зарядку и едят на завтрак манную кашу, я пыталась сбежать два раза. Но лагерь, как средневековый замок, был окружен непроходимом лесом... поэтому мне удавалось только добежать до ограды и спрятаться в кустах часа на два. Я брала воспитателей измором. Попытки оказались небезрезультатны: мне разрешили читать по ночам (под грифом "Совершенно секретно" для заведующей) и вернули книги и карманный фонарик.
В то время я читала под одеялом детскую фантастику. Кир Булычев и Александр Беляев стали моими проводниками в иные миры, в которых я попеременно находилась все время, пока была под лагерным надзором.
Однажды в нашу шумную обитель наведалась комиссия из Москвы, и мы - пионеры и октябрята - должны были подготовить концерт для наших Больших советских братьев. Мне дали учить стихи об Октябре, Партии и Ленине.
Наотрез и со слезами отказавшись, я спряталась в чулане с инвентарем, Киром Булычевым и его Алисой. После долгих поисков позвали бабушку, предварительно и с уважением выдвинув ей ульматум: "Или ОНА, или МЫ!". Бабуля с чутьем Вольфа Мессинга без труда вычислила мое место дислокации и очень педагогично - по Макаренко и Песталоцци, коих вряд ли когда читала, пригрозила мне публичной поркой:
"Если сейчас же не выйду!"
В похоронной тишине, после слов грозной бабушки, я покинула укрытие и поплелась учить стихи про Ленина и Партию.
На следующее утро я сорвала концерт. Так случилось, поскольку на бис (кстати, мама там тоже была) меня вызывали три раза. Почувствовав свою безнаказанность, в третий раз я прочитала кое-что из своего репертуара: пушкинское и есенинское. Меня увели за кулисы и больше декламировать никогда ничего не давали.
Через несколько дней начались дожди, и я загремела в лазарет. Так в лагере называлась больница. И неслучайно, поскольку все там напоминало военный госпиталь. Больные октябрята и пионеры лежали на узких койках с перевязанными шеями и руками, потому, что из медикаментов в лазаретной аптечке были только бинты, зеленка и йод... У меня же болели уши, и я тоже оказалась на больничной койке и была похожа на Щорса из эпической песни, визуализируя строки: "Голова обвязана, кровь на рукаве". Рядом с девочкой из старшей группы, которой уже исполнилось двенадцать с половиной. Она считала себя очень взрослой и разбирающейся в вопросах физиологии, в чем мне было разбираться ещё рано. Соседство оказалось роковым: новая знакомая всю ночь в красках рассказывала мне (неуравновешенному ребенку с неустойчивой психикой) "страшные" сильно эротические истории про ЭТО. При том она так брызгала слюной и закатывала глаза, что я решила, что передо мной будущая актриса. Ночью мне снились постэротические кошмары. А утром моя соседка выписалась, оставив меня наедине с первыми сильными впечатлениями и потрясениями из жизни взрослых. Спасение опять пришло от Булычева... Если бы не его фантастика, мое пребывание в лагере неминуемо закончилось походом к психологу...

"Творческих профессий вообще надо избегать. Не можешь избежать, тогда другой вопрос. Тогда выхода нет. Значит, не ты ее выбрал, а она тебя..."
Сергей Довлатов "Наши".

В восемь лет мне порядком надоело просто читать, и я начала творить. Творчеством это было назвать трудно, скорее - имитацией текстов, подражанием чужому. Но делала я это хитро и с энтузиазмом, причем, развивая проявившиеся способности, как в речи, так и на бумаге. Постоянно что-то сочиняла. Как-то раз, прочитав сказку про войну зверей и птиц, я сделала глубокомысленный рерайт и сочинила авторский "фольклор" под названием "Война грибов и ягод". Моим слушателям: маме, папе, сестренке и бабушке лесной опус понравился. Кризис творчества начался сразу же после восторженной критики. Продолжился он лет до девяти. Как раз в то время меня обязали написать стихотворение для школьного плаката. Эти двенадцать четверостиший (также, как в детсадовский период) вызвали массу подозрений у дизайнеров и редактора плаката (моих подруг-одноклассниц), которые накануне сдачи проекта извели весь месячный запас акварели, гуаши и кисточек на креативный дизайн и кота Рыжика, перекрасив последнего в небесно-голубой оттенок. В общем, даже после этих жертв, они отказались подписывать мое имя под новогодним стихотворением, усмотрев в нем плагиат. Такой удар не прошел бесследно. Поэтому, когда на уроке литературы нам было задано написать басню, я не сумела прочитать ее перед всем классом. Вместо этого я разревелась и убежала в туалет. Мои растущие способности в литературе в тот период остались нераскрытыми. Но творчество настойчиво требовало выхода, и вскоре оно нашло новую жертву - алгебру! Несмотря на то, что учительница по алгебре давно поставила на мне крест, я методично сдавала ей контрольные на пяти листах с "решением" задач. После того, как Татьяна Сергеевна (так звали алгебраичку) перевела на мой математический поток сознания все казенные красные чернила, она сдалась и поставила мне четверку в четверти и за год. Но геометрию Т. С. мне так и не простила. Вернее, не простила того, что я переключилась на физику. К счастью мамы и учителей, помотавшись по точным наукам, мое творчество все-таки вернулось в литературу. Правда, вместе с дислексией. Дело в том, что где-то в шестом классе (может это связано с каким-то переходным возрастом) у меня стали проявляться  некие незначительные отклонения из дислексии и дисграфии: я путала слоги и перестала соединять буквы на письме. Мои учителя, следуя заветам педагогики Реального гуманизма, забили тревогу, и бедную маму стали вызывать на собрания чаще, чем она ходила на работу. Через полгода домашней муштры, уговоров, запугивания и мелкого шантажа, я, наконец-то, стала нормально писать. А где-то еще через месяц писать сочинения всему классу. У дверей в квартиру толпилась очередь, дома не успевали покупаться конфеты и печенье - все съедали одноклассники. С той поры, как я стала литературным рабом, выявилась закономерность - чем выше была успеваемость одноклассников, тем ниже падала моя. Как я умудрялась написать для соседа по парте сочинение на пять, а свое на ту же тему на три с минусом, оставалось загадкой даже для Татьяны Ивановны (моего педагога по литературе и русскому). Помогла многолетняя учительская практика. Устав исправлять одни и те же ошибки (я была слаба в запятых) в сочинениях моих однокласников, наша русичка поставила всем двойки, чем освободила меня от рабских оков школьной "словесности".
А дальше была первая любовь. По воле случая, или это действительно судьба, в одиннадцать лет я влюбилась в мальчика (как когда-то М. Ю. Лермонтов в свою кузину). Он тоже был из начинающих словесников и редактировал школьную стенгазету, за что был метко прозван Газетой.
Наше знакомство состоялось весьма романтично. Будучи старшеклассником, он со своей командой дежурных по школе в очередной раз наводил запланированный завучем порядок. Который, как раз в этот день собиралась нарушить одна из моих активных подруг - Светка. Видимо, ее застали в самый неподходящий момент, поэтому Светка ворвалась к нам в девичью спортивную раздевалку, с криками о помощи. (В то время я посещала баскетбольную секцию, и наша команда готовилась к школьным соревнованиям). Подруга рассказала о том, что ее преследуют и скорее всего не без последствий. Из солидарности мы, как тевтонские рыцари, решили выступить "свиньей". Взяли виновницу незапланированного похода в центр и двинулись на врага.
На выходе мы с Газетой встретились глазами... Дальше скажу только, что это был мой самый первый бурный и чистый роман, длившийся около трех-четырех месяцев без пошлостей, но с хождением за ручку и катанием до тошноты на каруселях... Пока не узнала мама.
После такого я поняла, что печатное и непечатное слово красной линией пройдет через всю мою жизнь.
Вместо десятого класса, без выпускного с традиционным заездом в Питер, я поступила в колледж.

"... — Нет, это не факт.
Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле..."
Григорий Горин "Тот самый Мюнхгаузен".

Это была настоящая богема!
Даже перед серьезными контрольными мы пели под гитару, одетые, как британские хипстеры и, сидя кучей, как американские хиппи, у дверей классов. В каждом кабинете стояло фортепиано, несмотря на то, что в колледже для занятия музыкой существовали специальные помещения. В этот период творчество лилось рекой. Мы творили везде: на стенах, на партах, на полу - где придется.
Будущие художники, поэты, композиторы, актеры и актрисы, принадлежащие факультетам: психологии, информатики, юристики, истории и т.п., жили и учились вместе, постоянно встречаясь на разных этажах. На переменах стоял такой шум, что собеседника нельзя было услышать, даже, если он со всей силой орал тебе в ухо.
Тихо было только перед экзаменами, когда все что-то зубрили или распихивали по одежде шпаргалки. Этим я никогда не умела пользоваться. Однажды, в отчаянии и вкратце переписав правила по современному русскому, я умудрилась сесть за первую парту и высыпать шпоры прямо под ноги профессорам. Слава богу те в это время обсуждали своих внучек-первоклашек и не замечали, что творится в классе. Или просто делали вид, что не видят, как я ползаю по полу и собираю растерянные "крупицы знаний".
В этот период я пробовала писать сценарии к спектаклям и "либретто" к музыкальным постановкам, сама же в них участвуя. Такого позора я не испытывала никогда. Меня принимали то за безумного деда, когда я играла Морозко в авторской сказке-перевертыше, то просто за чокнутого, когда сыграла короля в самодельной "Антизолушке", то еще за бог знает кого. Тогда я убедилась, что сцена -  НЕ МОЕ!
Несмотря на то, что учиться было безумно интересно, занятия мы прогуливали регулярно. Как-то, решив увеличить на два урока и без того большую перемену, мы с подружками забрели в магазинчик интересных вещей, где продавалось все - от лампочек до удочек. Прошлявшись там без дела минут десять, я вдруг откуда-то сверху услышала знакомый бас. Бас в рыболовном отделе лениво и картаво ругался с продавщицами. Подняв голову, я увидела прямо над собой... Григория Горина. Видимо, грустные глаза драматурга устали бороться с местным невежеством и требовали перемен...На мне их взгляд остановился совершенно случайно! Вдумчиво изучив новый объект, как когда-то Остап Бендер Кису Воробьянинова, черные как смоль горинские глаза, наконец, потеряли всякий интерес к испуганному подростку с хвостиком и смирившись поплыли к выходу вместе с хозяином. В ту минуту, когда я должна была почувствовать знак судьбы, я ощутила только стыд и силу искусства, после чего решила больше не прогуливать.
Четыре года пролетели как четыре дня. По окончании колледжа я пошла на истфак. Указательный камень моей жизни предложил выбор: археология с палеонтологией (к земле, древним костям и артефактам меня в то время тянуло не меньше, чем к книгам) или филология - я как абитуриент попала на исторический, и в моей жизни многое изменилось. Оказывается, в истории важны не буквы, а числа; не слова, а даты! Осознав это и  завалив экзамен по Новой истории, я забрала документы.

"...Существуют в мире точные науки.
А значит, существуют и неточные.
Среди неточных, я думаю, первое место занимает филология. Так я превратился в студента филфака..."
Сергей Довлатов. "Креповые финские носки".

Но на филологический судьба меня забросила не сразу, а еще помариновала четыре года в одном учебном заведении, где от меня требовалось не то, что мне хотелось, и к чему совсем не лежала душа. До филфака я добралась через, можно сказать, информатику. Вернее, через компьютерный салон на столичной Тверской-Ямской, где я трудилась сначала оператором, а затем менеджером. Поэтому удалось поступить только на очно-заочный и бюджетный. К моему сожалению, знаменитый факультет невест (так со времен Института благородных девиц называли филфак) был совсем неромантичным. Более того, он был настолько классическим, что мне иногда казалось , что мы учимся в царскую эпоху, накануне революции, и нас вот-вот должны захватить большевики.
Все было очень архаичным, даже учителя, из которых сыпался не песок, а (в силу професии), наверное, пергаментная стружка или протертая береста... И только в библиотеке царила атмосфера позднего комунизма и раннего социализма - из-за списанных книг, одобренных когда-то и Карлом Марксом, и Первым съездом ЦК Партии. Иногда казалось, что между пыльных полок летают неотомщенные души великих советских и досоветских соотечественников. В это мрачное, загадочное полуподвальное помещение, слава богу, приходилось спускаться только в конце года, чтобы сдать книги.
Но и это закончилось, как и моя работа в сфере компьютерных технологий, привезенных из Сингапура.
И началось кинополиграфическое-рекламно-психологическое производство...

"...- Я сейчас здесь умру, - сказал Роман.
- Газета называется "За передовую магию". Покажи мне там хоть одну букву "К"!
 Дрозд, уставясь в стену, пошевелил губами.
 - Как же так? - сказал он наконец. - Откуда же я взял букву "К"?
Была же буква "К"!..."
Братья Стругацкие "Понедельник начинается в субботу".

О том, что наш материальный мир делится на творческий и коммерческий, я узнала давно. Благо пришлось побывать и по ту, и по другую сторону. Коммерция - это вообще уникальный симбиоз, этакий процесс сбыта и производства массовой антиинтеллектуальной жвачки в оригинальной упаковке. В то время, как творчество предполагает наличие хотя бы какого-то интеллекта. Два этих мира не могут друг без друга и находятся в постоянной борьбе, видимо, поэтому на рынок нередко выходят почти шедевры для почти элиты. До кинопроизводства я была на стороне левых - чисто творческих, этакий левый эсер, в свое время немного поработавший в областной газете. Такой опыт помог мне попасть в кино и стать копирайтером в одной довольно крупной московской компании. Моими прямыми обязанностями была работа с текстами. Компания занималась production & postpoduction фильмов для кинопроката, сопровождаемых пресс-релизами, каталогами и закупала за морем малобюджетное кино, под которое печатало полиграфию. Кино было второсортное и на языке оригинала, в основном на английском. Чтобы описать эти шедевры в аннотациях, приходилось их смотреть, чем я и занималась (помимо каталогов) с утра и до вечера. Тогда мельница коммерции включилась, чтобы перемолоть огромными лопостями потребительства мой романтическо-философский слог. По началу я защищалась и кидалась на нее, как Дон Кихот с самодельным копьем, но все это было бестолку. Кто-то из великих (кажется, Оскар Уайлд словами одного из своих персонажей) сказал, что без цинизма в этом мире не проживешь. Через полгода я научилась быть циничной. Интересно, что самый сильный и точный юмор у хирургов, потому что им приходится иметь дело со смертью. Мое убеждение, что хороший копирайтер - это литературный хирург, не дающий погибнуть вкусу на операционном столе рекламы, росло с каждым днем.
Не скажу, что я начала самоиронизировать, как Раневская в последние годы жизни, но сарказм, свойственный мне и раньше, наконец, окреп, возмужал и со временем превратился в индивидуальный стиль. Теперь я знала, как создаются
неубиваемые слоганы отечественной телевизионной рекламы - в кинопродакшн тот же принцип. Что доставляло мне настоящее удовольствие, так это работа с дизайнерами. Они особенные люди, которые знают, как все будет на выходе, и даже, если будет не очень - редко возражают генератору идеи. После общения с ними я садилась за следующий проект, омытая художественным вдохновением... До тех пор, пока компания вместе с большей частью сотрудников не пошла ко дну в шторм, вызванный очередным мировым финансовым кризисом.

"... Но  магами  они были не
поэтому... Они были магами потому,  что очень
много знали, так много, что количество перешло у них, наконец, в качество".
Братья Стругацкие "Понедельник начинается в субботу".

С такими магами мне посчастливилось познакомиться на" Мосфильме", когда после спада кризиса и нервного ожидания его новой волны, меня приняли в одну кинопрокатную компанию на должность копирайтера-креатора. Уже на испытательном сроке мне доверили организовать процесс озвучивания новых фильмов. Именно тогда я встретила настоящих профессионалов - повелителей звука и интонаций. Помню, перед тем, как в первый раз приехать в "Мосфильм", я всю ночь переписывала и редактировала монтажные листы и все утро примеряла наряды, советуясь со своим персональным стилистом - сестрой. Со взглядом знатока и с придирчивостью человека, обладающего безупречным вкусом, мой личный фэшн-гуру то хмуро кивала, то отмахивалась, подбирая разные эпитеты. Когда, наконец, была выбрана нужная экипировка под названием "О! Твое!", сестра повертела меня и заботливо изрекла собственную мудрость: "Только не ходи, как лошадь... Или, по крайней мере, ходи, как грациозная лошадь!". С ободряющим напутствием и чувством причастности к красоте, я, как грациозная лошадь, поскакала на Мосфильмовскую. В 9 утра, в павильоне № 8* началось волшебство под руководством местного Мерлина, в быту Александра Юрьевича, - режиссера дубляжа. Незабываемые моменты! Мы оба следили за процессом: я отвечала за слова, он - за паузы и правильные ударения. Слышать тобой же написанный текст -сравнимо разве что с собственной выставкой или показом  новой коллекцией одежды (художники и модельеры должны меня понять). День начинался с кофе в мосфильмовской столовой. Вообще, я недолюбливаю этот напиток за неприятный цвет и вкус, но его пили актеры, звукорежиссер и звукооператоры; я решила не отставать и носила в студию большой пластиковый стакан с дымящейся коричневой жидкостью. Это мне казалось очень деловитым, прямо, как в американских комедиях. Кофе, конечно, был дорогим и невкусным; к тому же, к обеду у меня скручивало живот, и я уже не могла думать о процессе с таким вдохновением, как утром. Жертвовать комфортом и здоровьем ради искусства я смогла только три дня, два из них я наливала кофе в автомате; гигантская кофемашина готовила чудный медовый капучино, от дегустации которого меня скручивало только к вечеру. Дальше я решила больше не пить и не есть то, что я не могу пить и есть, даже, если это делают те, кого я глубоко уважаю. В конце концов, дискомфорт мешает делу. Как только я стала самой собой, работа пошла и стала приносить и плоды, и удовольствие. Вся группа, и я вместе с ней буквально сливались в экстазе от процесса озвучивания. В коридоре сидели актеры и с благоговением поглядывали на красный фонарь, на котором высвечивались магические слова: "Тихо! Идет запись!". Получив монтажки накануне, они самозабвенно зубрили свои роли. Я же (мне было можно безнаказанно входить и выходить из студии, когда вздумается) самодовольно и делово выплывала в коридор, чтобы ответить на телефонный звонок или зайти в соседнюю комнату, и краем глаза наблюдала за теми, кого раньше видела только по ТВ. Так пролетело несколько месяцев моей работы и окончательно вылетело в трубу. Компания сократила весь отдел вместе с копирайтером, то бишь со мной.

"...Если хотите, вы можете уйти. Тогда я, пожалуй, пойду. Но, помните, у нас длинные руки! Тогда я, пожалуй, останусь..."
И. Ильф, Е. Петров "Двенадцать стульев".

Так я стала фрилансером. Писать на удаленке приходилось все, что считалось рекламой или имело коммерческую ценность - от статей про интернет-казино, до медицинских опусов для самобытного сайта московских врачей. Как-то мне даже пришлось побывать в банке. Заманили они меня высокой зарплатой и некоторыми отличными услугами, предназначенными только для сотрудников компании. Но получить работу оказалось не так-то просто... В назначенный день интервью (или, как привычнее, - собеседования) я появилась в дверях, а на ресепшене материализовалась миловидная девица. После заученных слов: "Здравствуйте! Разрешите ваш паспорт" мне указали на  какую-то высоченную, прозрачную колбу, где звучали зарубежные хиты. По серости и невежеству своему я подумала, что это лифт и судорожно стала искать кнопку этажа. Кнопок в колбе не оказалось, вместо этого меня с ног до головы просканировал желтый луч, после чего остановилась музыка, и двери прозрачного цилиндра открылись. Оказалось, - это охрана так проверяет на предмет взрывчатки. Слегка очумевшая, я отправилась в холодную, белую комнату (похожую на лаборантскую) с компьютерами и потными дядьками, которые уже сидели за столами и, видно, (по тому, как они кряхтели, тянули себя за волосы и вытирали с лица пот уже мокрыми носовыми платками) решали какие-то невозможные задачи банковского бытия. От намеченных перспектив меня стало подташнивать и покачивать. С обреченным видом я села за свободный столик, подальше от мокрых и старательных соискателей и кондиционера, выдувавшего воздух также старательно, и получила свою порцию головоломок. Это были тесты, поделенные на: лингво-филологоческие с вопросами типа: "Чем пролог отличается от эпилога?" или " Сколько героев может быть в повести?"... И глубоко психологические. Последние касались моего темного прошлого, тайных страстей и звучали приблизительно так: "Были ли у вас приводы в милицию?", "Есть ли татуировки, где и почему?".  Когда я дошла до вопроса: "Смогли бы вы убить (то есть уничтожить физически) и за что?" и посмотрела варианты ответов, мне стало страшно. Как это часто бывает, мое воображение тут же включилось и нарисовало образ маньяка-ученого (конечно же, истинного арийца), составлявшего этот дикий подробный опросник (которым сейчас пользуется разве что только ФБР или ЦРУ), где-нибудь в подпольных камерах бывшего СС, с полудышащим подопытным-смертником. Мне явно слышалась немецкая речь, бюргерские ругательства и ритмичные удары чугунным улаком по столу под бессмертную музыку такого же бессмертного Вагнера. Почему тогда я представляла себе ученого в форме СС я до сих пор не понимаю.
Ахтунг! Вернул меня в реальность банковский компьютер, зависший на очередном провокационном вопросе: "Как бы вы (не дай бог) хотели расправиться с подсидевшим вас коллегой". Мне захотелось сбежать или воспользоваться одним из вариантов ответов на вопрос под номером 77: "Что вы сделате, если вам на год задержат зарплату?" и устроить революцию. Остальные соискатели давно впали в продолжительную кому от неожиданной интеллектуальной лоботомии. Я же закрыла тест на 80-м вопросе, даже толком не прочитав его, и сбежала. В следующий раз, еще не описанная здесь моя тайная любовь к изобразительному искусству, занесла меня в одну  арт-галерею, где мне пришлось заочно познакомиться с очень современными художниками - в основном через их пока не бессмертные, но уже будоражащие любое воображение  творения. Знакомство произошло через одного гламурно-брутального мецената средних лет, которому в тот период дозарезу нужен был "гениальный" копирайтер для сайта. Меценат и по совместительству хозяин галлереи пригласил меня на собеседование, которое неожиданно плавно перетекло в свидание в легкой форме (видимо, после того, как я неосторожно предложила ему свой личный фетиш - проколоть его девственное мужское  ухо), с катанием по дневной пробочной Москва и заездом в известную столичную галерею, как и многие суперсовременные московские арт-помещения, располагавшуюся на территории заброшенного завода.

"...Утро Джона Смита состояло из ледяного душа, вялой перебранки с массажистом, чашки кофе и крепчайшей сигареты «Голуаз»...".
Сергей Довлатов "Ослик должен быть худым".
Сентиментальный детектив".

Примерно такой опыт сценариста-креатора я приобрела в одном столичном ивент-агенстве, где  растеряла остатки детской наивности, присущей всем впечатлительным, эмоциональным и легко увлекающимся натурам, и обзавелась новыми друзьями и хорошими связями. Но это уже совсем другая история похождений копирайтера.

Примечание: цифры, помеченные символом (*), выдуманы автором в конспиративных целях.