«Странствия Бревна или медитация европейца»
Ларин А. В.
Редакция Хлебникова К. В.
Сия повесть составлена мной, с умением, на какое был способен, для развлечения, и в некой мере для поучения, дабы и чужой опыт жизни смог сослужить кому-нибудь добрую службу. События не всегда складываются гладкой чередой благих, худых, интересных или скучных происшествий. Порою, они представляют собой, на первый взгляд, какой-то сумбур и только по прошествии нескольких лет, находишь в них некий уже понятный для тебя узор и смысл. Намеренно не пишу своего настоящего имени и пишу вымышленное, чтобы не виделось во всем этом с моей стороны какого-то позерства и бахвальства. Записи же, а значит и их судьбу, вверяю моему доброму другу, на его дальнейшее усмотрение. Мир вам и вашим близким!
- 1 -
… Дом возвышался на лысом холме, и с первого взгляда казалось, что этими тремя этажами в высоту и двумя десятками метров в длину все и оканчивается, но, взобравшись выше, оказывалось, что Дом тянется намного дальше, имеет неопределенное количество пристроек и, наконец, просто теряется в гущи непролазного Леса…
Я закрыл глаза и увидел, как три гигантских сурка несут на себе трех стариков в длинных балахонах, о чем-то оживленно разговаривающих, по пыльной дороге навстречу заходящему солнцу. От этого на сердце и даже немного глубже стало теплее. Что-то, согревая, еще и одаривало меня чем- то бесценным, назвать которое у меня никогда не хватит смелости …
Объявление о работе сразу бросилось в глаза, не помню, как дословно было написано, но в целом складывалось впечатление, что предлагают другую жизнь, другого качества что ли, то, что можно назвать переменой участи. Я не профессиональный плотник, поэтому, не претендуя на золотые горы, отправился на окраину города в мастерские, в надежде обрести какую-то стабильность и покой.
Автобус долго трясся по дороге. Все воспринималось как несмешной анекдот. Я не видел ничего из ряда вон выходящего в том, что отправился искать работу, но все таки было как-то нереально сидеть и видеть эти неухоженные обочины, поросшие мусором и слоями неприглядной грязи за несколько десятков лет вместо привычной шумной оголтелой улицы с её постоянными людскими течениями и шумом сотен и сотен шагов. Наконец, я увидел Дом, возвышающийся на лысом холме. Автобус затормозил и остановился. Я, спрыгнув с последней ступеньки, оказался в облаке пыли, которая осев на туфли, сделала их похожими на два холщёвых мешочка причудливой формы…
Деревом пахло везде, вездесущий запах сосны мешался с запахом березы, и еще каких-то не понятных пород, к этому добавлялись ароматы клея, морилок, лака и эта «какофония», ударяя мне в нос, вызывала кучу образов, таких же разнохарактерных и эклектичных. Откуда-то издалека приглушенно доносились свист и скрежет, наверное, циркулярных пил, и тут же, совершенно не в такт, уверенно стучали сотни молотков и киянок. Немного опешив от всего этого, я долго блуждал по очень широким и длинным коридорам, заглядывая в многочисленные комнаты пока, наконец, не дошел до директорских дверей весьма примечательных и завораживающих причудливыми сюжетами, взятыми с картин Босха. Простояв несколько минут восхищенно разглядывая двери, я вдруг неожиданно получил удар одной из створок, и, покачнувшись, отошел назад. На пороге стоял маленький лысеющий человек круглолицый и розовощекий. Какой-то неуловимый дух здоровья и бодрости исходил от него. Он уверенно держался на своих коротких полноватых ногах и время от времени поднимался на цыпочках вверх, то ли в силу привычки, то ли порываясь, что-то сказать.
- Вы, молодой человек, я вижу, никуда не спешите?
Вопрос как-то не очень вязался с ситуацией, и я утвердительно покачал головой.
- Так, может быть, зайдете? Дело в том, что Нам очень нужны плотники… работа с деревом это же проникновение в суть мироздания, анатомия природы неподвижности, так сказать это возможность окунуться …
Дальше последовала тирада из объявления.
- В общем, я к вам по этому же поводу.
Он поднял на меня глаза, довольно потер руки и, добродушно улыбнувшись, похлопал меня по плечу.
- Тогда тем более пройдемте.
И, еще раз потерев свои пухлые ладони, потащил меня в свой кабинет.
…Сюжеты на деревянных барельефах, вывешенных в дорогих рамах на стенах кабинета, были еще более фантастичны, чем на двери. Стол представлял собой стеклянную столешницу, обрамленную деревянной оправой на массивных резных ножках, а по правую сторону от кресла, скорее походившего на чей-то престол, стояла скульптура гермафродита из какой-то дорогой древесной породы. Я так решил, потому что разводы возрастных колец были столь причудливы и необычайны по цвету, что не оставляли никаких сомнений.
- Меня зовут Апполинарий Федорович, я здешний директор, управляющий так сказать. Задачи предприятия в целом складываются из выполнения заказов наших постоянных клиентов, а также работ связанных с Лесом. Если вы молодой человек останетесь у нас, то вы поймете, что значит Лес для наших сотрудников и вообще кто Он таков.
- Знаете, я несколько запутался в жизни и сейчас вижу в устройстве на работу возможность нормализовать ее, поэтому …
- Поэтому вы правильно сделали, что пришли к нам. Чтобы вам легче жилось, я сейчас постараюсь описать вам суть. Итак,- он опять потер ладони, почесал затылок, собираясь с мыслями и начал, – обобщая все психические проявления человека, можно увидеть довольно простую картину. Человек – это система, воспринимающая внешние всплески и выдающая свои возмущения во вне, и при этом частично обращенная внутрь себя. Состояние «внутри себя» постоянно, и если так можно сказать постоянно-параллельно существует с состоянием общения с внешним миром. Впрочем, это условное деление, по большому счету сознание воспринимает свой собственный внутренний мир как нечто отстраненное и сближение происходит только тогда, когда воспоминания вызывают полноценные эмоциональные ощущения. Сразу оговорю, что под сознанием подразумеваю систему, познающую себя в окружающей среде, среди таких же систем, как и она сама; внутренний мир – это совокупность воспоминаний о событиях, о впечатлениях и потенциальных моделей фантазий. Можно ли говорить о том, что есть набор чувств различных степеней, к которым обращается сознание в той или иной ситуации для проявления воздействий или же сознание само обладает способностью переживать? (Я неуверенно мотнул головой). Так как нельзя отстранить сознание от тела, которое, по сути, является многофункциональным инструментом, то ответить на данный вопрос весьма сложно. Но, придерживаясь правила неразрывности, и оперируя разделением только для того, чтобы легче было разбирать процессы, можно остановится на том, что сознание все-таки – это составная часть сложного объединения, характеризующаяся помимо самосознания еще и чувственной стороной.
Всякая система для полноценного существования должна обладать питающей средой, аккумулирующими, преобразующими, очищающими, воспринимающими и выдающими узлами (блоками), опять-таки говорю- деление чисто условно, на самом деле это единый «организм».
Психическая система помимо формирования желаний, формирует и ощущения от них, которые неизбежно в качестве «конечных» впечатлений откладываются в памяти. Ощущения, как чувственно-эмоциональная реакция на какое-то событие, характеризуются качеством и непосредственно самим видом ощущения. Качество ощущений прямо пропорционально качеству воздействия и индивидуальными типологическими особенностям. А сам вид ощущения соответственно зависит от вида воздействия и опять таки от индивидуальных типологических особенностей. Виды ощущений можно представить в виде диалектических пар. Не включая оттенки и обобщая по максимуму получается следующее: радость (удовлетворение) – печаль (тоска, грусть); интерес (влечение) – ненависть (агрессивное неприятие); страх – удивление; жалость – зависть и наконец равнодушие, скука, хандра, то есть некое нейтральное состояние, не имеющее полярности. Конечно, в чистом виде ощущения не проявляются, скорее всего, они существуют все одновременно, но степень их проявления меняется в зависимости от причин, которые упоминались выше. Получается, система способна менять свое состояние и качество этого состояния и деление на оттенки ощущений тоже условно, и присутствует одновременно ощущение всех «оттенков», но в различном отношении их степеней качества…
Когда он закончил, я ощутил свободу, еще не до конца приняв все то, что он сказал. Я только прояснял для себя то, что такое истина… Любовь – как единственный закон и основа всего, может, да что там может просто царствует в мире ей же и построенном, все апокрифические писания только об этом и говорят…
Через несколько дней после приема на работу мне предоставили небольшую комнату в одной из многочисленных пристроек Дома для проживания. Сначала было непривычно смешение производственных и жилых помещений, но буквально через неделю я понял всю целесообразность этой системы, которую ввел еще третий управляющий.
По вечерам удавалось выбираться в парк, расположенный за одной из стен Дома. Он состоял из множества чужеродных деревьев, посаженных без всякой системы, которые через несколько десятков метров редели, мешаясь с местными и, в конце концов, переходили в непролазный Лес.
Однообразные дни сменяли друг друга, каждый вечер, потроша живот прошлому. Я редко встречался с многочисленными сотрудниками, так как расписание работы каждого было индивидуально и выстроено так, чтобы как можно меньшее число людей встречалось друг с другом. Мастерская, в которой приходилось пропадать почти десять часов, не имела окон и находилась на этаж ниже моей жилой комнаты. Задания по изготовлению боковин для различного вида кресел сначала меня забавляли, но спустя несколько недель я был просто полностью опустошен этой работой, и если бы не беседы с Апполинарием Федоровичем, неустанно объясняющим мне устройство мира и не прогулки по парку, в поисках необычайных находок, которые уже через неделю заполнили мою комнату, то наверняка я бы переехал обратно.
Спустя какое-то время меня перевели в другую мастерскую, где производили столешницы двое совершенно противоположных друг другу человека. Апполинарий Федорович пояснил, что специально с психологами выбирали антиподов, для создания качественных продуктов. Почти в каждом цехе, где производились те или иные деревянные элементы рабочие подбирались по какой-то непонятной сложной схеме, разработанной постоянно действующим отделом, отвечающим за психическую атмосферу в комбинате.
Долговязый Арсений ковырялся пальцем в носу и одновременно с этим старался понять вновь прибывший чертеж. Я посмотрел на лист и увидел очень посредственный рисунок очередной замысловатой столешницы. Казалось, что рисовал ребенок, но в нижнем углу красовалась подпись главного конструктора, утверждавшего все чертежи.
- Видишь, «психи» посоветовали КБ выполнять чертежи произвольно, теперь даже не знаю, что творится будет. Одно хорошо, что оставили строгие привязки посадочных мест и размеры.
- А чем объяснили?
- Сказали, что при чтении данных чертежей, у мастеров появится возможность заниматься сотворчеством и повысится производительность труда. А ты не ходил разве на последнее собрание?
- Меня не приглашали.
- Видимо, ты еще не посвящен…
При этих словах он как-то обмяк и потупился, а потом, спохватившись, продолжил:
- В общем, они приводили множество формул, рассматривали еще четыре параллельных пути с полной выкладкой, ну и сам знаешь, скучно все это. Управляющий все время мотал утвердительно головой, значит, придется делать по новым чертежам, так то.
Второго мастера звали Петр. При первой встрече он молча написал свое имя на клочке бумаги и почти нехотя протянул его мне. Молчание для него было чем-то само собой разумеющимся, как созерцание любимого цветка или как занятия оздоровительными упражнениями. Его тучность несовсем согласовывалась с улыбчивым лицом и легкими движениями, но, спустя несколько дней знакомства я не мог себе его представить другим.
Постояв немного втроем вокруг чертежа, мы углубились в работу, как впрочем, поступали еще два последующих месяца.
После, меня стали переводить из отдела в отдел через меньшие промежутки времени и, к концу осени я поработал везде кроме Конструкторского Бюро и Отдела отвечающего за психическую атмосферу в комбинате. Этой процедуре подвергались все рабочие мастера, как я выяснил в процессе весьма скупого общения с местными. Многие упоминали о производственных собраниях и умолкали, когда я говорил, что не присутствовал на них. Из всего этого я понял, что существуют некие глобальные Сборища с непонятной для большинства собирающихся периодичностью, где для всех произносят речи несколько ответственных в комбинате лиц. При всем при том, каждый из присутствующих почему-то понимал всё изложенное по-своему, из-за чего процветали слухи, и собственно все разговоры в Комбинате, кроме производственных, сводились либо к сплетням, либо к тому, о чем говорили на Собраниях, причем каждый излагал свою версию, после чего начинались споры. Поэтому я старался отстраняться от таких бесед и часто молча, отходил в сторону, либо возвращался к работе в цеху.
Из моих наблюдений за происходящим получалось, что люди были посвящены во что-то и видимо меня готовили к тому же. Возможно, все беседы с управляющим были частью этой подготовки. Апполинарий Федорович на мой вопрос о странном общении сотрудников, объяснил мне, что сплетни эти не совсем обычные, они являются некой информацией, заключающей в себе не только то, что на первый взгляд кажется простыми пересудами и «перемыванием косточек», но еще и указаниями по движению в сторону общности коллектива. А на вопросы, касающиеся собраний, он отвечал мне весьма уклончиво и сбивчиво, как будто сам мало что понимал в этом. Шли дни, и в очередное ничем не примечательное утро меня пригласили в кабинет Апполинария Федоровича, где я застал целую комиссию. Меня усадили в конце стола и долго разговаривали со мной на различные темы. Если отстраниться, то можно было бы подумать, что это группа пятилетних малышей, которым не терпится узнать обо всем и сейчас же. Через некоторое время характер беседы изменился. Начался допрос, в прямом смысле этого слова. Эта многочисленная группа лиц, до сих пор мне незнакомая, которая меня весьма смущала, задавала прямые и бесстыдные вопросы и ждала таких же прямых и коротких ответов. Я мучился, покрывался потом, краснел, но почему-то отвечал. Прошла, наверное, вечность, после чего я, наконец, был впущен в Зал, где мне вручили толстую красивую брошюру, в которой излагалась вся идеология Комбината. В завершении этого дня мне присвоили звание старшего плотника и отпустили в свою комнату для изучения Кодекса, на титульном листе которого красовались слова: «Творение Пустоты – это акт движения к Пустоте»…
После того как с трудом одолел это чтиво, я ушел, просто собрал вещи и ушел. Меня никто не останавливал, не пытался убедить остаться, всё вокруг как и прежде шло своим чередом. Прочитанное потрясло меня, не буду ничего излагать из написанного, так как я связан клятвой, но то, во что я был посвящен, смело все мои старые представления и воззрения. В последствии я понял, что это был первый посыл, который брошюра дает прочитавшему ее. Она что-то незаметно меняет в человеке, «раскрывает» его для одного и наглухо «закрывает» для другого, то, что происходит с человеком похоже на какую-то глобальную перестройку, возникает Свобода, которая вместе с собой приносит и понятие об ответственности. Тогда я не знал хорошо это или плохо, я просто был бесповоротно вовлечен в это. Вторым и последним посылом брошюры было то, что можно назвать умственным, ментальным зноем, когда все упорядочившиеся мысли начинали перетекать одна в другую, создавая такую обобщенность от которой шли мурашки по коже.
Лес все никак не кончался. Дождь и ветер вымотали меня и мои волосы, но, вспоминая, как вдыхал «стеклянный запах» (то есть, читал Кодекс), я продолжал идти дальше. Просека наконец полностью потерялась в лесу и пришлось пробираться царапая щеки и руки. Я знал, что двигаясь строго на север, набреду на заброшенный охотничий дом. Приятное ожидание тепла и сухости наполняло меня силами и непонятными чувствами, и уже почти волоча за собой сумку, я увидел домик.
Забравшись внутрь, я снял намокшую одежду и, замотавшись в темное клетчатое одеяло, улегся на высоких нарах, и необычайно быстро провалился в сон.
Утро пробудило только мою голову. Все остальное тело ломило и ныло от вчерашнего нервного похода. Повернувшись, я увидел, что рядом со мной лежит небольшое бревно очень светлого дерева. Приподнявшись и повертев его в руках, я так и не понял что это за дерево, хотя теперь мои знания о древесине были весьма полными. Солнце цедило скупые лучи сквозь запыленное изнутри окно. Они так ложились на пол, что вокруг создавалась атмосфера безмятежности и от этого глаза теряли резкость, и вновь хотелось спать. Пылинки мирно кружили в этом свете, исчезая за границами лучей, но на их месте неизменно возникали новые и все повторялось, пока я не закрыл глаза.
- Ты так давно не был в забытьи?
Голос был мягким и спокойным я даже не испугался, казалось, он раздался у меня внутри.
- Кто здесь? – киношная фраза, но это единственное что пришло на ум.
- Я то, что осталось от дерева Календафран. Бревно по-прежнему лежало подле меня. Куда я его положил после осмотра.
– Не бойся, это не я разговариваю.
- А кто?
- Довольно сложно сформулировать… я вызываю у тебя способность разговаривать с Миром, если хочешь. Эти понятия не объясняются, они естественны и изначальны, поэтому довольствуйся пока этим объяснением, потом необходимость в нем отпадет сама собой.
- Почему?
- Ты развиваешься, и это нормально так сказать. Твои стремления пока неопределенны, они не проявились в тебе. Мне сложно говорить, строить фразы, прошлое мое существование не подразумевало под собой такую форму активности. Нечто подобное общению между деревьями существует, но это что-то более полное и всеобъемлющее, вибрации, только не физические, корней и ветвей создают такие картины, которые несут в себе объективную информацию. Деревья, таким образом, воспринимают то, что им передают без примеси собственного субъективизма.
Я поставил бревно в угол, так как оно попросило меня об этом и подолгу, целыми днями беседовал с ним о многом. А иногда ставил его возле окна, и мы просто смотрели, как начинается закат или как дождь омывает почти голые ветви леса. В этом году осень затянулась, и стояли удивительно теплые дни. Песчаные просеки просохли на солнце и наши прогулки по ним сопровождались необычайно красивыми клубами пыли. Бревно научило меня слушать землю и насыщаться малым, но главное я научился дышать, и уже спустя каких-то несколько часов после того как я проникся естественными телодвижениями, у меня прошло множество болячек и появилась необычайная легкость, о которой я только читал в книгах. Иногда засыпая и бросая последний взгляд на бревно, стоящее в углу я видел неясные черты мальчика очень серьезного с закрытыми глазами, крепко обхватившего самого себя за плечи. Я окликал его, но в те моменты он был далек от меня, слишком далек, чтобы ответить.
В один прекрасный день, когда солнце сияло необычайно ярко, я понял, что нужно возвращаться в город. Бревно молчало уже двое суток и казалось, что все прошедшее было сном, если бы не те знания, которые прочно во мне укоренились, и самое важное – способность видеть мир таким, какой он есть на самом деле, без влияния собственной когнетивности. Как только у меня это начало получаться я подолгу забавлялся, в связи с чем бревно предупредило меня, что факт созерцания мира должен быть полностью осознанным и подчинен каким-то определенным целям, иначе может возникнуть угроза возникновения новой когнетивности, при чем эта новая когнетивность способна вытеснить старую и таким образом полностью изменить сознание далеко не в лучшую сторону. Собирая остатки недоеденной пищи в полотняной мешок я посмотрел на трещину в стене и заметил еле различимое мерцанье, оно просто успокоило меня, и, взяв бревно подмышку я вышел наружу.
Как ни странно, но день уже клонился к концу. Громадные желтые кроны, колыхаясь, шелестели под напором слабого ветра. Я шел по просеке и через каких-то два-три часа уже перестал распознавать все вокруг, и только дорога перед моим взором светилась, также спокойно мерцая, как и видение в трещине стены. Можно было бы поговорить с собой, вспомнить вечные темы, но что-то упорно мешало и я, споткнувшись, забылся…
Очнулся в неопрятной комнате с грязными темно-зелеными шторами и стенами, облицованными белой плиткой. Это была больница…
Все тело было покалечено. Бревна я нигде не нашел. Прошло три дня. Кормили отвратительно. Пришлось какое-то время проваляться в постели, так как перелом ноги не давал передвигаться, но после того как нашелся старый костыль со странными и даже несколькими нецензурными надписями, я начал активно знакомится с местностью. Больница, как и все заведения такого толка, было полностью пропитано духом полного безразличия и какой-то шаблонностью. Все было под копирку, все имело свои ярлыки, даже дни протекали как-то по-особенному, одинаково. Казалось однообразие – это сама суть больницы, все больные должны были оставаться на своих местах, проходить процедуры, двигаться и дышать по давно принятым схемам. Вновь поступившие одевали бытие выписавшихся, про которых вообще никто никогда не вспоминал, и бесконечный круговорот однообразного шествия вокруг страданий продолжался.
Из окна палаты, где мне пришлось прибывать, открывался вид на соседнее крыло больничного дома. На карниз и подоконник одного из окон регулярно каждое утро высовывали полосатый ватный матрац, который был единственной примечательной деталью, так как остальные окна были почему-то закрыты и очень грязны и от того почти не выделялись на фоне стены.
Как только кости срослись я, взяв костыль, пошел домой. Квартира моя оказалось не такой запущенной как я предполпгал, казалось кто- то невидимый приходил сюда время от времени и заботливо убирался… Поспешно сняв тяжелые ботинки я улегся на заправленную кровать и стал обдумывать как жить дальше имея ВСЕ ЭТО. Через несколько минут сам неосознавая как, я соскользнул… и стал безмятежно созерцать свободное течение энергии,… сон длился недолго, но состояние легкости прошло и настало то, что сопутствует в жизни большинству людей – скука. Оказалось, что я потерял все. Никого не было вокруг, пустота меня не тяготила, а скорее мутила, как тошнота подбиралась к горлу и начинала свой мерзкий шепот. Через неделю, когда закончились все деньги и продукты, пришлось устроится на работу в школу плотником, благо что после такой практики в Комбинате любые работы с деревом мне не казались чем-то сложным. Итак, настало новое утро, и я отправился к своим стружкам и опилкам. Все что с меня требовали, сводилось к починке мебели и замене дверей и окон, когда их выбивали, поэтому, особо не утруждая себя, я ковырялся после уроков в каком-нибудь из многочисленных коридоров школы, изредка вглядываясь в мертвую фактуру дерева, которая рассказывала мне своё прошлое. Строение волокон уникально и если течение энергии еще не совсем их покинуло, они могут преобразовать эту часть дерева в новый организм, но для этого было необходимо третье лицо, увы, которым я не являлся.
В этот день я пытался восстановить парту, которая развалилась на одном из уроков в кабинете географии. Сняв столешницу, я услышал скрип открывающейся двери.
- Добрый день.
- Здравствуйте, Ольга Николаевна.
- Вы намеренно не смазываете дверные петли?
- Да.
- Почему?
- Так каждая дверь имеет свой голос, лишнее отличие… и к тому же это станет воспоминанием детей… этот звук… разве это не красиво?
- Так вы сознательно формируете воспоминания, привнося в настоящее какие-то яркие запоминающиеся элементы?
- Разве это плохо?
- Нет, но в этом проглядывает навязывание другим своего внутреннего мира.
- В действиях любого человека это проглядывает.
- Да, вы правы. А знаете, эта парта настоящий раритет. Не понимаю, как она до сих пор сохранилась, но директор, при котором я начинала работать говорил, что она здесь еще с до революционных времен. Здесь всегда была школа или что-то вроде того.
- Да, она необычно выглядит.
- Мы за нее сажаем отличников, лучших учеников классов, а теперь она развалилась.
- Да, потока поддерживающего жизнь дерева уже нет…
- Вы это о чем?
- Не обращайте внимания.
В класс вошла дама средних лет и подросток, которого она держала за руку. Она робко поздоровалась.
- Извините, вы не могли бы присмотреть за сыном пока я хожу за Катериной в детский сад?
Ольга Николаевна недоумевая, посмотрела на меня.
- Я не знаю этого мальчика… и вас тоже…, он из какого класса? И почему бы вам не сходить вместе с ним?.. Я вообще-то домой собиралась…
- Видите ли, мне нужно срочно, а Виктор мал чтобы быстро ходить, а мне еще Катю на танцы отвести надо.
- Я даже не знаю. А когда вы вернетесь?
Я поднялся на ноги и немного отошел от парты.
- Ольга Николаевна, идите, я посижу с ним, мне все равно сегодня долго копаться придется.
- Правда? – она облегченно посмотрела на меня.
Дама повернулась ко мне.
- Спасибо вам, я хотела попросить сторожа, но его почему-то нигде нет, и вся школа пуста.
- Неужели?
- Послушайте сами.
Я выглянул в темный коридор и, постояв, услышал только стук капель в туалете.
- Действительно!
- Когда я зашла в школу, Виктор сидел в раздевалке, и школа была пуста.
-…… .
- Я постараюсь поскорее. Еще раз спасибо.
- Да, я тоже пойду, до свидания.
Они вышли почти одновременно, оставив после себя необычную смесь из запахов духов. Виктор молча прошел ко мне и, повернув стул, сел напротив. Я посмотрел ему в глаза и увидел возрастные кольца, которые видны при спиле стволов деревьев и, взглянув на его лоб, обнаружил сеть вен, напоминающую рисунок коры. И после этого мне вспомнился мальчик, которого я видел во снах в маленьком охотничьем домике в Лесу.
- Ты меня вспомнил? – сказав это, он повернул голову к окну.
- Календафран? Как ты нашел меня,… а твоя мама?
- Это часть меня. Разве ты не понял? Пойдем домой, похоже, время опять ускорилось и уже стало темнеть.
Задвинув инструменты под шкаф, я взял под мышку небольшое бревно уже потемневшего дерева и отправился домой.
Остальные дни до завершения этого круга тянулись как череда отдельных друг от друга мгновений, наполненных откровениями. Бревно я поставил около окна, как оно меня попросило. Календафран был задумчивым и печальным, что проявилось в окраске его среза… мы тогда обменялись несколькими, как я тогда думал, ничего не значащими фразами, после чего он замолчал на несколько дней. Я все также ходил на работу, оставляя его одного возле окна, пока, наконец однажды ночью он не попросил меня зарыть его во влажной земле. Я долго отговаривал, но он был упрям и постоянно твердил об этом. Даже когда находился в школе, я слышал его просьбу. Поддавшись на его уговоры я, взяв с собой лопату, уехал далеко за город. И вот то что я тогда записал на диктофон:
«… земля забивалась в ботинки, и пришлось их снять. Не знаю, насколько у меня еще хватит сил, но он просит рыть глубже. Теперь это у меня получается только в полудремотном состоянии, когда, забывая об усталости можно насладиться простыми движениями, ведь что может сравниться с осознанным изменением реальности. Кажется, что котлован не становится ни глубже, ни шире, только гнетущее ощущение необходимости и противоречивость мыслей, заставляет меня продолжать это… Лопата понемногу стачивается, но все также охотно впивается в податливую землю. Когда она сточится совсем, то придется копать руками, и тогда я уже точно отсюда не смогу выбраться никогда. Сначала, когда я произносил себе это вслух, то было страшно, но почему-то пугала не смерть на дне в ближайшее время, а то, что нет возможности вымыть грязь из-под ногтей, обломанных и потрескавшихся. Землю все труднее выбрасывать за край и поэтому я просто стал ее есть, а то, что похоже на глину – леплю к стенам. Временами мне кажется, что я остываю от того, что земля отбирает от меня тепло, ведь пищи, то есть огрызка бревна темного дерева, непонятно каким образом сюда попавшего, становится все меньше и меньше. Что же делать когда оно закончится совсем? Просто лечь? Нет, а как же Котлован?! Сегодня есть не буду, да и Солнце почти ушло за край, и скоро настанет тьма, слепая как заложенное окно…Дни проходят так быстро, что я не успеваю их подсчитать, хотя раньше, когда я начинал копать у меня это получалось.…Кажется, что то дерево, которое я ем, постепенно овладевает мной, вернее я становлюсь подобным ему, ведь боль в руках почти не чувствуется, пальцы становятся медлительными и прозрачными.………Все что я сейчас могу – это стоять, оперевшись о земную насыпь и внимать сокам, которые проникают в меня, это наполняет покоем и непередаваемым блаженством.…Наконец-то я стал деревом… Я – Великий Календофран…
Прошло несколько дней, а я все продолжал стоять в Котловане. Было просто хорошо. Несколько раз шел дождь, смывая с меня последние следы сна и воспоминаний. После того как на меня начали садиться птицы, я понял, что нужно возвращаться в Комбинат. Но сколько прошло времени?
Пришлось вымыться в реке и найти остатки одежды, разбросанной ветром по всему Котловану. Как будто вторя моим действиям, вышло солнце и я, немного погревшись и обсохнув, пошел к Комбинату. Возвращение несколько затянулось из-за того, что меня обступила стая бездомных собак как только мне удалось выбраться из Леса. Их доверчивые морды как будто улыбались, и я, разведя в стороны (тогда еще) сучковатые руки сказал, что у меня нет еды. Но они стояли плотной стеной не отпуская меня и пристально смотрели в глаза. Вдруг, один из своры, крупный пес рыжего цвета подошел ко мне ближе всех, так же непрерывно глядя в глаза, и я услышал: «в Комбинат иди, но не сейчас, а спустя несколько дней». После этого стая расступилась, и я пошел дальше.
Дома опять был безупречный порядок и чистота, поразившие меня, как и после возвращения из больницы. Прошло семь дней, каждый из них я помечал кружком в календаре и переживал своеобразно. Получалось, что я прошел какие-то семь стадий становления деревом. Во мне возникло стойкое убеждение, что я – дерево, и тело своё я воспринимал именно таким образом, но самое главное, поведение и мыслеобразование также стало иным. Наконец, когда в потолочной трещине над своей кроватью я увидел знакомое сияние, то понял, что пора выдвигаться.
Комбинат, возвышавшийся на лысом холме, казалось, поменял цвет и стал немного выше. Я неспешно следовал наверх к воротам, и почему-то из окон не неслось привычного гомона людей и шума от циркулярных пил, молотков, рубанков и прочего. На проходной не оказалось вечно попивающего чай Ивана Ивановича, а обойдя весь первый этаж, и не встретив никого из людей, я понял, что Комбинат мертв.
Не думая о том, куда все исчезли и почему остановлены работы, я добрел по пустующим коридорам до своей бывшей комнаты и, рухнув на кровать, заснул. Этот необычный сон продолжался так долго, что я успел прожить целую жизнь, там за гранью, вернее на грани между бытием и пустотой……
«………Серое матовое небо выжимало из себя мелкие капли на длинную ленту асфальта, проходящую среди немой пустыни. По ней медленно двигался серый автомобиль. Добравшись до начала подъема, он остановился и из него вышел мужчина лет тридцати в спортивном костюме. Открыв багажник, он достал от туда небольшую тетрадь, и, устроившись на заднем сидении, стал что-то торопливо писать время от времени поглядывая на часы. Спустя минут десять он вышел, бросил часы и тетрадь на переднее сиденье, завязал по крепче шнурки старомодных кед и, не закрыв дверь, сначала медленно, а затем быстрее побежал вперед. Внезапно на западном горизонте показалась клокочущая стая черных птиц, несущаяся стремительно вслед за убегающем человеком…
Порыв ветра еще шире раскрыл дверь и перевернул несколько страниц тетради: « …Под мягкою, податливою плотью
Томилась светлая красивая любовь
Прозрачной становилась кровь
От слабого ее дыханья.
Невыносимые воспоминанья
Вновь возникали в страшном сне,
Перебираясь по стене
Они словами отражались в небе…»
После этого я проснулся и начал вспоминать…
В детстве меня преследовала какая-то дурацкая восторженность по поводу всего вокруг происходящего и вместе с ней ощущение иллюзорности этого. Мне казалось, что реален только я, а все остальное лишь искусно сделанный живой антураж для моего же нескучного существования. При этом я не чувствовал какую-то собственную особенность, напротив мои ощущения казались мне вполне нормальными, но общаясь с другими людьми, я понимал, что говорю с самим собой. Люди были частью меня, но независимой. Не знаю, чем это было вызвано, психической травмой, неправильным воспитанием, стечением обстоятельств или проблесками истины, но я постоянно чувствовал, что за мной следят, незримо наблюдают отовсюду. Это не было страшно, скорее это была частью того странного ощущения, которое возникает при ловле кузнечиков после школы. Со временем это стерлось и, взрослея я понял, что таких как я множество, и все это эгоистичное многоликое множество тупо живет не ведая ни направления, ни точной морали. Жизнь была со мной не очень сурова, но последние обстоятельства вылили на меня такой поток событий, после которых мой разум немного помутнел, и расшатались нервы.…Теперь, как и в прошлом, я слышу шум облаков, трущихся о воздух и думаю о.… Никак не могу объять жизнь, что-то неуловимое постоянно ускользает и приходится вновь связывать отдельные истории в один черно- белый узор и выстраивать схемы взаимоотношений, чтобы опять приблизиться к иллюзии понимания мира, и уже в который раз вернуться к началу, усомнившись в своей правоте. Мысленно удаляюсь от того города, где когда-то солнце каждый день растворялось во мне, изменяя цвет глаз и волос. Чувствую, что все забываю, видно действительно психика нарушена.
Тогда я очень боялся заболеть душевным недугом, и этот страх сквозил во всех моих действиях и мыслях. Было что-то мучительно трогательное в этом. Что-то сродни самобичеванию и самоанализу возникало в самых непредсказуемых случаях и собственно это доставляло мне много хлопот и, проучившись, год в институте, а затем его бросив, я пристрастился к вину. Череда дней, погрязших в липких лапах бестий пьянства, сомнительные знакомые, вереница из непонятных образов и многое, что приводит к разговору со стенами, заставляли меня все дальше уходить от реальности. Я чувствовал какую-то тяжесть то ли от того, что не понимал, зачем я вернулся в Комбинат, то ли от муторного состояния неопределенности. К концу вторых суток я принял решение уйти домой, и начать новую жизнь. Но увы, все оставалось по прежнему.
Прошло около года. Состояние мое говорило лишь о том, что дальнейшее подобное существование подорвет мое здоровье и возможно оставшуюся жизнь придется провести в каком-нибудь интернате. Собрав здравый смысл и всю силу воли, что тогда была в моем распоряжении, я отправился к врачу, который назначил мне курс лечения. Иногда кажется, что мы живем от одной болезни к другой или от одного поедания пищи к другому, но это ошибочно, потому что есть нечто, лежащее за пределами быта, которое постоянно вторгается в нашу жизнь, наполняя ее совершенно другим светом и смыслом.
Была грязная осень. Меня ничто не волновало и только тоска по тихим возлияниям, перемежалась с созерцанием того что происходило за окном. Падающий снег успевал накапливаться подле медленно шествующих старушек, у которых нюх друг на друга.
Лечение сводилось к жесткой абстиненции причем, относящейся не только к алкоголю, но и вообще ко всему, что может каким-то образом удовлетворять человека (кроме физиологических потребностей). В связи с этим во мне вновь всплыла старая способность видеть второй слой мира, что лежит за проторенными дорогами. Зачем все время меня туда тянет, туда, где страшно и возникает множество непонятных ощущений, вовлекая в странный танец, состоящий из медленных покачиваний и замираний? Что может быть лучше безмятежного сна в открытом поле, где поют лишь птицы и шумит ветер?! Да, я просто заснул надолго, как потом оказалось, но не окончательно…
«…Сначала ему казалось, что кто-то смотрит на него, но позже, когда глаза привыкли к полумраку подвала, он понял, что это всего-навсего отблески посуды, аккуратно расставленной по криво навешанным полкам. В них было что-то живое, заставляющее насторожено смотреть, вглядываться, как будто после этого что-то проявится и станет более очевидным. Лиотто перешагнул через порог и вновь вышел наружу. Его породил этот Подвал и сейчас, все то, что наполняло его, состояло из образов того хлама и мусора, который жалко выкинуть, который воспринимался как нечто совершенно родное и привычное, находящееся в Подвале, не имеющего над собой Дома. Неизвестно было раньше над ним строение или нет, скорее всего, то, что стояло в нескольких десятков метров от него, и было его Домом, но непонятно, что помешало ему быть под ним сейчас,… Лиотто пошатнулся и пошел вперёд.
Дом состоял из шести этажей, окна которых были обезображены полусгнившими балконами и разбитыми стеклами. Под крышей видимо располагался просторный чердак, а сама она была покрыта грязно красной черепицей и нанизана на бесчисленное количество труб, ряды которых тянулись и терялись вдали. Многие из их выбрасывали из себя зловонный разноцветный чад, распространяющийся над Пустыней как мягкое одеяло. Лиотто остановился и посмотрел наверх, кто-то медленно летел над Пустыней и время от времени выкрикивал междометие, похожее на: «УУХ», но более продолжительное и томное. Лиотто подумал, что все, что ему остается – это либо опять, как и десятки раз в прошлом, спрятаться в Подвале, либо решиться на то, чтобы зайти внутрь Дома или попытаться обойти его. Вылазка из подвала далась ему достаточно легко, он не волновался как обычно, не боялся неожиданностей и не представлял себе то, что может случится если … и наверно поэтому он решил все же обойти Дом. Повелитель мух говорил ему, что это единственное к чему должен стремиться человек, но стремление это должно быть как вздох, естественным и непорочным.
Пока он стоял, Песок засыпал ему ноги по щиколотку, и приятное тепло от него достигло сухих волосатых икр. Отряхнувшись и довольно крякнув, он выбрал путь по часовой стрелке. Когда он приблизился к Дому, то из одного окна второго этажа, где осколки разбитого стекла казались плавниками прозрачных рыб, высунулось небритое лицо Вокимара.
- Лиотто, вы напрасно не заходите, у меня есть прекрасный отвар из мелкой травы, что растет у вас в Подвале, с тертой корицей.
-Знаете ли, Вокимар, я решил обойти Дом, так что не знаю, увидимся ли когда-нибудь?
- Похвально! Думаете, у вас получится? Еще никому этого не удавалось.
- Даже по часовой стрелке?
- Некоторые пытались даже делать подкопы и восхождения, но, увы, так как Дом не имеет Подвала, то это не возможно, а восхождение туда, где Чердак является первым этажом просто нелепица!… не знаю даже,… но, во всяком случае, удачи вам!
- Но как же, я же вижу крышу там, где ей положено быть!?
- Вот именно, что вы только видите, но располагается она подо мной, на первом этаже. Можете зайти и проверить.
Лиотто не одновременно моргнул, и за это время ему приснилось как темная жидкость, увеличиваясь в объеме, вытекла на мостовую, где семь грязных кошек пытались поделить меж собой рыбные помои. Жидкость подхватила валявшиеся сапоги и понесла их вперед. Старуха, ругаясь, палкой зацепила один из сапогов и кинула его в кошек, но не попала и стала ругаться еще громче. Через несколько метров жижа воронкой уходила вниз, а после появлялась в сточной канаве, где несла на себе высохшие картофельные очистки и прочее. День продолжался…Лиотто открыл глаза и, помахав рукой Вокимару, пошел прочь. Тот же выжидательно проводил его взглядом до первого эркера и вернулся к себе в комнату.
Лиотто никогда не приходилось общаться с этим человеком, хотя, судя по разговору, тот его знал, имя, манера разговора как-то сами собой возникли и дали почувствовать Жизнь в общении. Казалось, что это пустая болтовня дала ему что-то нужное, но неуловимое. Он получил больше от того, что почувствовал, чем оттого, что услышал. Хотелось над этим думать, но лень и дорога не дали ему этого сделать. Вокруг Дома шла узкая тропка, выложенная длинными и крупными соломинами, почти все они были занесены Песком, и лишь кое - где проявлялись желтыми проплешинами. Желтизной было пропитано все: и сам Песок, имеющий оттенок львиной шерсти и обшарпанные стены, напоминающие закат в облачном небе, и задеревеневшие шторы, и даже воздух каким-то образом давал ощущение праздной теплой желтизны.
Летящий сверху вновь выдохнул сипло свое: УУХ. Лиотто поднял голову и помахал ему рукой. В ответ летящий накренился и стал снижаться, то переворачиваясь, то как опалый лист двигаясь вправо и влево. Ветер смолк, Песок тоже замер, для того чтобы возобновить свой бег с еще большей силой. Пыльный порыв накрыл с головой маленького рыжего суслика и понесся дальше, вовлекая в свое движение и мусор, и взгляды двух детей, смотрящих из окна третьего этажа.
Лиотто стал продвигаться маленькими шагами с долгими остановками. Скоро должна была появиться Жертвенная площадь, ему давно, еще в детстве о ней по ночам нашептывал Подвал. Он говорил, что достаточно положить на нее немного еды и можно просить о чем угодно, а если туда попадет слеза от отчаянья, то человек будет спасен в то же мгновение и после удача не покинет его уже никогда. Лиотто приближался к ней без какой-либо просьбы, он не желал так осуществлять свои мечты, ему просто хотелось взглянуть на это место, проникнуться его Силой и что-то в себе таким образом исправить, а исправив, пойти дальше. Через несколько сот метров ему повстречалась старуха, и он понял, что это она кружила над ним в начале пути и теперь опустилась вниз, поближе к Жертвенному месту. Они молча пошли вдвоем, она пару раз посмотрела на него снизу вверх и, ограничившись этим, видимо сделала для себя на его счет какие-то выводы. Прошло около часа молчания и медленного шествия со старухой, прежде чем за очередным поворотом появилось Оно.
Солнце все также светило, но уже не обжигало и казалось, что так было всегда и что оно никогда не зайдет и вечер этот будет бесконечным. Время тянулось долго и это радовало Лиотто, потому что вечерний свет, заполнивший его, теперь выплескивался наружу и обдавал собой и старуху, и Песок и стены Дома и редкие лица в окнах. От возможности отдавать без усилий было хорошо и даже несколько птиц, усевшись рядом, радовались тому же.… Место представляло собой плоское очень ровное основание, находящееся недалеко от Дома, отгороженное со всех сторон ажурной решеткой, в которой имелись четыре калитки, сделанных почему-то из нестроганых досок.
- Когда-то этих дверей не было, - старуха наклонилась и зачерпнула рукой Песок, - но люди этого Дома решили, что так будет лучше… Она посмотрела на Лиотто, и он понял, что ее полет – это плавание в приятных воспоминаниях, что она прожила длинную и удивительную Жизнь и теперь купается в своем прошлом, поднимаясь над Домом, а значит и над собой и над Пустыней и над будущим. Старуха, оставив Лиотто стоять, пошаркала к одной из деревянных калиток, открыла ее и, оглянувшись, помахала ему рукой, затем она шагнула вперед… Сноп разноцветных искр на мгновение перебил свет солнца, они то возникали, то исчезали, как и сама старуха и, наконец, все смолкло в ослепительно красивой вспышке, бесшумно возникшей и зависшей в воздухе. Ветер унес ее, смешав, как и все с Песком, и восхищенный Лиотто двинулся дальше.
На солнце появилось небольшое пятно, которое, увеличиваясь в размерах, меняло свои цвета. Сначала оно было бледно красным, затем, увеличившись, приобрело ярко оранжевый цвет и когда вместо солнца проявилось светящееся лицо пожилого мужчины цвет сменился на светло-желтый. Мужчина спрыгнул вниз, не долетев до земли двух метров. И оказавшись сзади Лиотто, нагнал его и протянул руку для приветствия.
- Дандаут, - представился он и, пожав руку, направился дальше.
Лиотто слышал от Подвала, что не все люди живут в Доме, есть и те, кто свободно носится по воздуху и может пребывать где угодно и даже одновременно в нескольких местах. Тогда ему это казалось сказкой, но повзрослев и время от времени выбираясь из Подвала, он встречал людей, которые приземлялись сверху и тех, кто, побыв какое-то время возле Дома или выйдя из него, взлетали вверх и исчезали из вида. Подвал, помнится, как-то их называл, но Лиотто не запомнил это чарующее и мурлыкающе при произношении слово. Дандаут повернул за угол и Лиотто поспешил за ним. Дандаут двигался большими уверенными шагами, излучая необъяснимое спокойствие и слегка видимое свечение. Лиотто хотелось как можно больше побыть с ним и напитаться всем тем, что от него исходило. Так как Лиотто шел медленней ему приходилось через несколько шагов делать пробежку, стопы вязли в Песке сильнее, чем при ходьбе, а соломенное покрытие уже кончилось, но от этой пробежки ему тоже было хорошо. Уже ярко алые одежды Дандаута развевались как паруса фрегата, который Лиотто видел в одной из многочисленных книг, раскиданных в Подвале, им вторили шторы из открытых и разбитых окон Дома. Лиотто подумал, что, заговорив с незнакомцем, сможет еще больше с ним сблизиться и научиться чему-то запредельному. Но как только он собрался предложить ему поиграть в нехитрую игру на Песке, Дандаут разбежался и взлетел. Немного покружив, он приблизился к Лиотто.
-« Не смотри долго на Жертвенное место, иначе сам станешь жертвой,» - подмигнув, он вновь взметнулся вверх.
Лиотто поморщился от удовольствия, он видимо и ждал чего-то подобного.
Солнце скрылось за огромное облако, и одновременно с этим за поворотом открылся небольшой палаточный лагерь. Он располагался от Дома примерно на том же расстоянии что и Жертвенная площадь. Лиотто сначала показалось, что он видит именно ее, только совершенно преображенную. Палатки были различных форм и цветов, большинство из них напоминало шатры с затейливыми рисунками, прочие же были выполнены в виде шаров, кубов и других фигур. На Песке сидели и общались люди, дети, собираясь группами, играли, взрывая тишину то смехом, то резкими возгласами. Все это выглядело как фантастическая идиллия среди песков. Лиотто знал, что в некоторых местах живут люди, решившие жить по своим правилам, они находили друг друга по общим взглядам в недрах Дома и выходили из него, чтобы жить по-новому. Помнится, Лиотто однажды выбравшись из Подвала, встретил подобный лагерь, но ветер Пустыни унес его через несколько месяцев и только Дом, возвышался среди песков, как гарант стабильности и покоя.
Кто-то призывно помахал Лиотто рукой, и он, приняв предложение, отклонился от своего пути и поспешил на встречу. Его встретил курящий мужчина средних лет, он усадил Лиотто возле себя и предложил дымящуюся трубку. Лиотто, совершенно непривыкший к подобному открытому обращению и не куривший до этого никогда, взял трубку и с опаской затянулся. Скорее всего, это были сушеные конопляные листья, которые росли в большом изобилии в больших чанах, расставленных вокруг палаток и шатров. После затяжки Лиотто почувствовал множество различных ощущений никогда прежде им не испытанных, то ему чудилось, что все внутри и снаружи хорошо и спокойно, то наоборот – море ярких будоражащих душу чувств смывало пелену заторможенности и хотелось бегать и громко кричать, то печаль, перемежающаяся с сильной усталостью, сковывала и глаза, и уста, лишая возможности говорить, то всплывали образы маленьких человечков со смешными лицами и откуда-то появлялись высокие деревья, виденные им в книгах, и долго шумели в голове беспокойными листьями. Наконец, когда прошло, наверное, минут десять, все успокоилось и стало смешным то, что раньше было безразличным. Он сидел, откинувшись назад на локти, и смотрел на небо. Незнакомец деликатно молчал.
- Альба, - мужчина протянул ему руку, и Лиотто не сразу отреагировав, посмотрел на него более внимательно.
- Лиотто.
- Не знаю, как вам это изложить, но после первой затяжки надо отдать трубку другому, это так надо сделать.
- Это обычай?
- Да, необходимое правило, иначе Конкошав может обидеться…
- Это его трубка?
- Это дух травы и все трубки принадлежат ему, а мы лишь пользуемся его благосклонностью.
После они имели состоятельную беседу, перемежающуюся редкими затяжками о том каким образом лучше рыхлить и удобрять землю в кадках, где растет конопля. А затем случилось неожиданное. Со всех сторон появилось множество собак. Они, оглядываясь и обнюхивая все, что встречалось на их пути, медленно двигались в том же направлении, по которому шел Лиотто до встречи с Альбой. Собаки были очень лохматы и от того смешны, их морды как будто улыбались всему что видели и нюхали. Альба уставился на то, что происходило вокруг, а потом, сделав очередную затяжку и протянув трубку проходящему мимо знакомому, обратился к Лиотто.
- Они в Лес бегут. Говорят, где-то в Доме есть такое. Представляете, деревья, деревья по- всюду и этому нет конца и все они высокие и ветви у них замысловатые, можно стоять и сутками разглядывать такое чудо. Я покуда в Доме обитал так далеко никогда не заходил, но кто-то видимо там бывал раз я об этом знаю.
- А зачем он, этот кто-то туда ходил?
- В самой густой его части, говорят, стоит самое красивое и самое старое Дерево с пышной кроной из светло-зеленых листьев, вы здесь в Пустыне за всю жизнь не найдете такого цвета, так вот растет оно на небольшом холме, поросшем трилистником и вокруг него находятся норы, в них то и живут собаки, поклоняющиеся Дереву и удобряя вокруг него землю. А Дерево это есть на самом деле дух Леса, а значит и всего Дома, от него пошло все и превратилось в то, что сейчас есть. Путано конечно, но так говорят.
- Знаете, когда я жил в Подвале, то много слышал рассказов от Повелителя мух, но об этом Дереве он не говорил. То, что вы рассказали похоже на сон… как-то Повелитель мух внезапно появился в образе старика в длинных лохмотьях и сказал, что все сны – это планирование будущей жизни, поэтому если долго не спать, то произойдет физическое утомление из-за того, что нет возможности жить по плану, будущего нет, а это приводит к Смерти. Как думаете это правда?
- Не знаю, а что такое Смерть?
- Со слов Подвала это один из бесчисленных проемов…
- Да, похоже на то. Я видел, что прежде чем вы свернули ко мне, в стене появилась дверь, почему же вы не вошли? Вы куда-то определенно идете?
- Пытаюсь обойти Дом. Говорят, что если совершишь это, то узнаешь смысл жизни, станет видимым то, что раньше таковым не было, откроются потайные двери и прозрачными будут все окна и с них же спадут шторы, чтобы правда не замалчивалась и можно будет ходить где угодно и даже стены не будут преградой, …сам Повелитель мух будет остерегаться тебя! Хочешь, можем пойти вместе?
- Не могу, у меня хозяйство… заманчиво конечно, но не могу. – он протянул ему мешок с едой.
- Что это?
- Немного конопляного хлеба, пригодится…
Лиотто отряхнувшись, встал, пожал руку Альбе, и последний раз посмотрев ему в мутные от курения глаза, пошел дальше.
Повернув за очередной угол, Лиотто увидел слева от Дома троих маленьких человечков, двигающихся верхом на больших сурках к высокому проему в стене. Издалека было видно, как они мирно общаются меж собой, иногда бурно жестикулируя крохотными ручками. Через несколько шагов Лиотто нагнал их и обнаружил, что они не произносят ни слова вслух, между тем поворачивая, друг к другу головы и размахивая руками. Общаясь молча, они повернули головы к Лиотто, и ему пришлось отвести от них взгляд. Их тела были похожи на скелеты обтянутые кожей, лица же имели бледно серый цвет, но, тем не менее, были красивы, особенно притягивали их впалые сверкающие черные глаза.
- Мне кажется, вы хотите о чем-то меня спросить? – сказал средний из всадников. Лиотто помялся и спросил.
- А вы кто?
- Собственно я – Гурд, и то кого вы видите слева и справа от меня – это мои составные части, если приглядитесь, то вы заметите, что мои соседи – это всего лишь придатки, мыслящие, но придатки. Наш народ весь так выглядит, только лишь женщины имеют один придаток… ну если быть точным, большинство из них.
Один из сурков остановился, остальные также замерли на месте, затем почесав лапой ухо, чем явно сделал состояние седока неудобным, пошагал дальше.
- Вы знаете, что через два поворота мы сможем увидеть болтливые камни?
- Я думал, вы движетесь к тому проему.
- Молодой человек, направления не всегда соответствует цели движения…
- А камни действительно так говорливы?
- Нет, не знаю, почему их так назвали, они скорее очень подвижны, ну для камней конечно.
- А зачем им двигаться?
- На этот вопрос даже они вам не ответят, возможно, что только двигаясь они могут жить, это как сжатие пружины после чего возможно ее выпрямление или что-нибудь в этом роде. Ведь можно ждать того что необходимо пока оно само появится, а можно все ускорить и самому начать движение к цели; при чем не обязательно движение будет успешным и приведет к намеченному результату, да, скорее всего оно будет не успешным…
- Отчего же? Ведь понятно куда и как двигаться!
- Не совсем так; есть кажущееся понимание цели и способа ее достижения, а к истинному пониманию еще нужно прийти, слышите? Сначала нужно прийти к пониманию, а затем двигаться, это основа. Знаете, можно поменять местами цель и способ, что многие и делают, тогда возникает еще одна возможность рассмотрения этой последовательности…
Сурки переглянулись и пошли дальше. Действительно через два поворота Лиотто и Гурд увидели место, покрытое цветными камнями, которые время от времени передвигались. Они сновали взад и вперед, некоторые из них двигались по спирали или кругами, сталкиваясь меж собой, они взвизгивали и отскакивали в стороны. Сам Песок пустыни от скольжений камней напоминал сжатое покрывало.
Лиотто задумался, удастся ли ему обойти Дом, нужно ли ему это или надо было остаться в Подвале и слушать в постели его рассказы и иногда встречаться с Повелителем мух? Но, посмотрев вперед, где солнце оставило после себя желтое свечение, сказал себе, что все известно станет только в конце пути. А будет ли этот конец? Может быть Дом бесконечен, может быть он вообще никуда не идет, а только лишь Дом меняет свои формы? И когда он подумал об этом, все изменилось: исчезли Болтливые камни, пропал его странный попутчик, Дом растворился в желтом облаке из Песка и света, и вместо него где-то поодаль появилась маленькая покосившаяся хижина, покрытая мхом, из которой росло необыкновенной красоты Дерево, кроме этого ничего вокруг не было. Лиотто стоял и долго смотрел на этот домик, и что-то непонятное творилось в его душе. Вдруг из хибары стало выходить множество карликов одетых в синие балахоны. Они разбрелись по Пустыне и стали отрывать из Песка свои инструменты. Через некоторое время появились паровые машины со стеклянными сваями и камнями. Карлики стали торопливо их сгружать и общими усилиями впихивать в Песок. Уже через час вокруг домика появилась ажурная конструкция, которую спешно закладывали камнями. Еще через час перед Лиотто вновь появился пропавший Дом, а часть карликов медленно закапывалась со своими инструментами в Песок. «Наверное, Дом, поэтому и бесконечный, что его постоянно строят – подумал Лиотто,- только у меня как-то получилось опередить это…?»
Пошел дождь. Капли падали и тут же пропадали в Песке, а под ним кто-то тихонько кряхтел и ворочался. Лиотто стало как-то неловко идти дальше по зарытым карликам, и к тому же он никак не мог понять, почему ему довелось увидеть строительство Дома. Но зато теперь он точно знал, что находится внутри него. Еще немного постояв, он все таки решился идти, но теперь делал это осторожно, он также осторожно стал вдыхать воздух, потому что там тоже наверняка растворены Они… Жизнь, после увиденного, наполнилась для него каким-то другим звучанием, он стал замечать мельчайшие движения Песка, вызванные его шагами или полетом струй ветра, то как капли дождя падая вниз переворачиваются и сверкают, отбрасывая крохотные лучики, зашедшего солнца в разные стороны и многое другое, что раньше для него не существовало. Он не знал хорошо это или плохо, прошлое восприятие мира было однородно спокойным, лишь только странные звуки и запахи выводили его из обыденности, а теперь же возможности стали другими, больше информации занимало его и возникали новые чувства, похожие на те, что он недавно испытал во время курения, но во много раз более яркие и сильные. Он как бы стоял посреди водоворота и молча смотрел на то, как воронка поглощает его, изменяя все вокруг.
Дом, прежний Дом, знакомый и холодный, который можно потрогать или пнуть ногой, вновь стоял перед ним. Лиотто прижался ухом к его стене и услышал тихую и приятную музыку, как будто кто-то играл на дудке и отбивал ногой ритм. Ему стало так хорошо, что завернув за угол, он нашел ничего, что помешало бы ему опуститься и сесть на Песок, оперевшись спиной о стену и продолжить слушать музыку, смотря вдаль.
В этот день солнце частично заслоняла какая-то маленькая планета и было довольно сумеречно. Через некоторое время еще одна маленькая планета появилась фоне солнца, и оно стало похожим на большую светящуюся пуговицу. Лиотто этого не видел, он смотрел на существо в лохмотьях, которое смотрело наверх. Когда же Пуговицу закрыли облака, существо надело на голову холщовый мешок с вырезами для глаз и стало танцевать под музыку, которую Лиотто слышал из стены. Танец заворожил его, он не отрывая глаз, смотрел, боясь пропустить хоть одно движение, и почему-то представлял себя на поляне в Лесу подле того самого Дерева. После того как облака отступили, планеты пропали, и солнце было свободным. Встав, Лиотто отправился дальше, и за ним последовало и существо в лохмотьях. Оно быстро перебирало ногами, держась в метрах двадцати от Лиотто. Он иногда поворачивался и пытался приблизиться к нему, но оно отступало в Пустыню, а один раз, когда Лиотто был особенно напорист, даже попыталось зарыться в Песок. После чего Лиотто оставил все свои попытки познакомится, и двигался дальше…»
…И, наконец, это произошло. Я проснулся а, проснувшись и открыв все окна, чтобы проветрить многодневный смрад оттого, что все «варилось» в собственном соку, я тяжко заболел от сквозняка. Не ожидал, что болезнь может выворачивать человека на изнанку и вскрывать, скальпелем боли всю его сущность. Иногда казалось, что все в жизни четко схематизировалось в виде непререкаемых последовательностей. После пробуждения шло мучительное отрезвление, рождение и осознание себя сначала как нечто феноменальное, а затем как придаток чего-то монументального, и уже тогда удушающее чувство боли всплывало неизбежной данностью, без которой невозможно жить. Но страшна была не боль, а неизвестность того, когда она закончится и закончится ли вообще. Привыкания, как я надеялся, к боли не последовало, скорее, возникло ощущение неприятного соседства. Но ко мне опять были милостивы, и по истечении неопределенного срока я вновь очнулся, на этот раз окончательно в свой комнате с желтыми шторами, не плотно закрывающими окно на первом этаже, выходящее на заросший кленами двор, где одиноко стояли две качели и сооружение для выбивания ковров. От порывистого ветра качели жалобно скулили две ноты, и от этого почему-то было хорошо. Вместе с этим скрипом в форточку заносились звуки хлюпающих по грязи ног прохожих и их редкие разговоры меж собой и вездесущий шум проезжающих машин.
Я провалялся в постели почти три месяца.…Это утро было совершенно замечательное из-за выздоровления. Это неописуемое состояние, когда после стольких напряженных усилий, наконец, наступает освобождение, когда радуешься тому, что все хорошо и что боль наконец-то закончилась. Выздоровление я решил отметить небольшой прогулкой по городу в сторону церковного парка. Одевшись, я вышел, воздух омыл лицо приятной сырой свежестью и, вдохнув полной грудью, ощутил множество новых и старых запахов, букет которых походил на разбитую банку со сливовым вареньем. На улице много оглядывался, смотрел по сторонам, находил и запоминал новое. Весна просто взрывала всех изнутри, и лица многих не скрывали этого и выглядели комично. Хотелось останавливать прохожих, что-нибудь спрашивать или что-нибудь им говорить, но правила приличия брали вверх. Поднимаясь по лестнице, во мне возникло неприятное воспоминание, связанное с одним из бесчисленных поглощений пищи. В тот момент я ощутил всю мерзость потребления и всего того, что с ним связано и тогда возник страх. Было не совсем понятно, что делать, если продукты потребления закончатся. И еще глодала (мучила) сама необходимость быть потребителем. Казалось, что в потреблении должно присутствовать какое-то добровольное начало, но необходимость вращать колесо Жизни, с помощью пережевывания куска хлеба и прочего, ввело меня в состояние уныния и добравшись до ближайшей парковой лавки, я плюхнулся на нее и закрыл глаза, усталый и измотанный размышлениями.…Затем вышло солнце и залило светом улицу, отчего-то желание гулять в парке пропало, и я отправился бродить по городу, внимая неясным и чуть слышным голосам. Воздух оглушительно прозрачный опьянил меня, и теперь ничего не оставалось, как только просто плыть по течению. Рядом кто-то с кем-то говорил, под ногами колыхалось месиво из черного снега и воды. Меня вынесло на набережную. Пахнуло еще сильнее талой водой, голова закружилась в другую сторону и присев на лавку, я вновь забылся….
«…Лиотто остановился и посмотрел на свои ладони, затем начал сравнивать правую с левой и находить различия. К нему подошло существо в лохмотьях и протянуло пишущую палочку. Лиотто поблагодарил его и начал дорисовывать на ладонях линии, приводя рисунки к одинаковому состоянию. Существо спокойно смотрело на это и когда Лиотто закончил, сунуло ему бумажку с тщательно написанным на ней словом: «Дониэлла».
- Тебя так зовут? – Лиотто поднял на нее глаза. Она утвердительно кивнула.
- Понятно…
- Я не могу долго говорить, у меня перехватывает дыхание – произнесла она и потупилась.
- Понятно. Пойдешь со мной или…?
Она еще раз кивнула.
- Тогда пойдем дальше, надо до заката успеть добраться до ближайшего поворота, чтобы уснуть на углу.
Прошло три, дня и симметрия линий на ладонях дала о себе знать. Сначала Лиотто перестал видеть то, что находилось дальше вытянутой руки, а чуть позже и вовсе ослеп. Пришлось Даниэле вести его за собой. Он очень просил ее не уходить в Пустыню, туда откуда она пришла и не возвращаться назад. Ему не хотелось объяснять куда и зачем он идет, она же почти всегда молчала и это его устраивало. Время от времени он ощущал тепло на левой щеке и понимал, что восходит Солнце и начинается новый день. Так прошло еще три дня. Все это время они просто шли и лишь иногда Дониэлла клала свою ладонь на его руку, которой он сжимал ее плечо, и слегка поглаживала. От этого он успокаивался и впадал в нестойкое небытиё, где ему мерещились качели, деревья и многое другое. Когда в очередной раз Солнце отогрело за ночь остывшую левую щеку, Лиотто почувствовал, что-то на своем плече. Протянув свободную руку и пощупав, он ощутил что-то лохматое и шершавое. Сбросить с себя это не удалось, потому что при каждой попытке стряхнуть или оторвать, некто еще сильнее начинало сжимать ему плечо.
- Дониэлла, стой, посмотри, что у меня на плече?
Они остановились, и она оглянулась.
- Не бойся, это маленький Уроче пристроился к нам, пойдем дальше, - они медленно двинулись. Лиотто стал вспоминать как они выглядят. И получилось, что за ним идет и держит руку на его плече маленький уродливый, но смешной человечек с длинными конечностями и шарообразным туловищем весь поросший густой шерстью.
- Говорят это к счастью, когда Уроче приходит к людям – Дониэлла похлопала ему руку.
- Хотелось бы верить – сказал Лиотто и почесал нос.
Уроче бормотал какие-то бессмыслицы, а временами громко пел глупые песни, с часто повторяющимися куплетами, которые наверно сам тут же придумывал. Иногда он на несколько часов замолкал и даже снимал руку с плеча Лиотто, но погрустив, вновь начинал бурчать. У Лиотто начало складываться ощущение семьи, от которого становилось хорошо и спокойно.
На исходе очередного дня Дониэлла резко остановилась.
- Лиотто, Дом закончился…
- Не может быть – он затряс головой, желая хоть что-нибудь увидеть – это не возможно, ведь он построен в виде кольца … что дальше?
- После того как заканчивается стена, начинается пропасть.
К Дониэлле подбежал Уроче, поковырявшись в области пупа, он вернулся к Лиотто.
- Она права, там действительно пропасть и, похоже, без дна.
Лиотто оперся спиной о стену и сполз вниз.
- Возможно мы что-нибудь пропустили?
Дониэлла посмотрела с обрыва вниз, пытаясь угадать есть ли у него дно, а вновь подошедший Уроче с той же целью плюнул и следил за плевком, но тот через несколько метров исчез в темноте.
- Сто шагов тому назад я видел деревянную дверь – сказал Уроче.
- Видимо это и было продолжением Дома, надо вернуться.
Они повернули назад и шагая внимательно смотрели на стену.
- Уроче, почему ты пришел к нам?
- Не знаю, просто иногда приходит ощущение, что ты должен быть там-то и с тем-то, поэтому я здесь. Может быть появится новый позыв и я уйду, а может останусь до самой Смерти.
- Странный вы народ…
Ветер поднимал Песок и строил вокруг Дома красивые барханы, затем переносил с них Песок дальше, и возникало нечто новое, видимо так он пытался построить свой Дом, но зачем Дом тому, кто имеет Свободу?
Уроче обогнал Дониэллу и теперь пристально вглядывался в стену, боясь пропустить Дверь. Издали он кричал им, что Дверь могла спрятаться от них и нужно простукивать стену, чтобы она проявилась. По его словам выходило, что Стук является возлюбленным Двери и когда она его слышит все одежды спадают и она появляется вся в нетерпении новых постояльцев.
Оказалось, что идти нужно больше ста шагов, хотя Дверь за это время могла и переместиться, но к началу нового дня Уроче все же достучался и они нашли продолжение своего пути.
- Я много слышал об этой странствующей по стенам Двери. Еще повелитель мух мне рассказывал, что во всем Доме находится только одна Дверь, которая открывает проход к бесчисленному множеству коридоров, но она также может появляться одновременно в нескольких местах и тогда происходит Парад Дверей, который преобразует весь Дом, но это бывает очень редко. Уроче, открой, пожалуйста, Дверь.
На этот раз Дверь предстала в виде двухстворчатого покосившегося полотна, изъеденного термитами с ржавой ручкой, напоминающей большой крюк. Уроче долго копошился и, наконец, потянув за ручку и оторвав ее, Дверь открылась, и перед ними предстал длинный темный Коридор, в конце которого мерцало крохотное пятнышко света.
Они медленно двинулись, ощупывая коридор. Он был шершавый и влажный. Иногда из под их ладоней кто-то выскальзывал, видимо разбуженный первый раз за несколько лет. Дониэлла взяла руку Лиотто со своего плеча и повела его рядом, Уроче же смотрел по сторонам и шел, держась за полу сюртука. Вдруг Лиотто почувствовал сильную резь в глазах, как будто кто-то кинул в них мелкий Песок, а затем что-то размытое и не ясное возникло перед ним. Еще через несколько шагов боль начала стихать, а образ слева становился все отчетливей. И когда он досчитал до тридцати трех, то понял, что зрение возвращается к нему. Глянув еще раз налево, он увидел улыбающееся лицо Дониэллы. Она погладила его по всклокоченным волосам, и с них посыпался Песок, тихо звеня в тишине, как миллион очень маленьких колокольчиков.
Когда Трое подошли к выходу и открыли стеклянную дверь, им в лица пахнул теплый влажный воздух Леса, голоса тысячи птиц щебетали вокруг, успокаивая волнующиеся на ветру зеленые кроны деревьев.
- Куда нам теперь?- Дониэлла вопросительно посмотрела на Лиотто.
- Видимо вперед,… когда я был еще без вас за стенами Дома, мне было видение о прекрасном Дереве… нам нужно его обязательно увидеть.
- Зачем?
- Это начало и конец Дома, а значит там можно достигнуть цели, найти себя и раствориться.
Уроче посмотрел снизу вверх на Лиотто и опустился на траву.
- Может быть, немного отдохнем и поедим?
- Хорошо, из еды у нас только конопляные хлебцы…
- Это все что нужно – чистый влажный воздух, наполненный солнцем и немного хлеба.
Трое уселись в круг и начали неспешно трапезничать. Шум листьев и влажный ветер вгоняли в сон, и они решили выспаться, прежде чем двигаться в глубь Леса…»
… Я очнулся на скамейке уже ближе к полуночи. Странно, что меня никто не побеспокоил. Огни города, разрастались все больше и больше с каждым моим шагом, и вскоре все вокруг стало представлять собой либо черноту, либо замерзшую остановившуюся вспышку. Крепкие дома говорили каждый на свой манер и их гомон, сливаясь с шумом машин, проваливался вниз под асфальт. Ко мне подошел большой пес и жалобно посмотрел в глаза. Я пожал плечами, не зная, что ему предложить и пошел домой…Путь был хоть и не долог, но мучителен. Меня утомляло переставлять ноги, вдыхать и выдыхать воздух, моргать и совершать множество повторяющихся движений. Казалось, и мысли стали также цикличны… их появление и исчезновение, но главное содержание. Как в каком-то туманном кошмаре всплывали одни и те же образы. То трое брели по густому лесу, восхищаясь деревьями и травой, то желтые стены какого-то бесконечного дома, душили своих обитателей, не давая им выйти наружу, то появлялось небольшое бревно темного дерева, которое смотрело на меня внутренним взором.
Наконец я добрел до дома. Когда почти полностью изнеможенный от ходьбы и всего того что ее сопровождало, я переступил порог спальни, то заметил ее полное сходство с комнатой, в которой я обитал, работая на Комбинате, а выглянув в окно, я увидел, что каким-то чудодейственным способом вновь попал в свое старое жилище. Данное обстоятельство почему-то меня не удивило и, сняв пальто, а затем, стянув промокшие башмаки, я упал на кровать, в надежде утром побродить по пустому Комбинату и постараться что-нибудь выяснить…
«…Настал новый день. Лиотто посмотрев на небо сквозь шумную листву дерева с темной корой, понял, что он для них не закончится никогда…. Еще раньше, обитая в Подвале, он ощущал в себе какие-то неясные прозрения, которые будоражили душу и не давали спокойно спать. Теперь же, когда прошло столько времени, это откровение его успокоило. Дониэлла помогала Уроче собирать ягоды и через час, когда маленькая торба была доверху набита сверкающими алыми шариками, они вновь двинулись дальше. Лес казалось, расступался перед ними, то появлялись тонкие едва заметные тропки, то широкие просеки выводили их к прозрачным маленьким озерам, а после вновь уводили вдаль.
Солнце остановилось в зените, и легкий ветер не переставал трепать волосы троих. И только подойдя к большой поляне, над которой висело большое облако тумана, и стоял полный штиль, им пришлось идти в приятном полумраке. Посреди поляны располагались невысокие камни, на которых сидели люди похожие на Уроче. Одни из них смотрели на путников, другие же мирно перешептывались, подбрасывая в огонь ветки, кучами лежащие возле каждого из сидящих.
- Здравствуйте, не пришедшие во время! – самый лохматый подошел к троим и погладил каждого по волосам, - мы вас ждали еще вчера, когда солнце зашло и встало последний раз.
- Вы знаете кто мы? – Лиотто оглянулся на своих спутников.
- Не мудрено такое знать, ведь немногие ходят по Лесу, а воздух звенит и все слышно.
- Нам нужно найти одно дерево…
- Знаю, но вам нужно сначала очиститься от Песка, чтобы Лес окончательно принял и скрыл вас от взглядов остальных. Этот костер надо жечь до тех пор, пока пламя не станет голубым как вода в озерах и тогда можно будет им умыться,…так что располагайтесь между нами, будем ждать. Дониэлла взяла Уроче за руку и отвела к костру. Лиотто подошел и опустился возле человека, очень пахнувшего травой. Пламя колыхалось, и все молча уставились на него, впадая в сладкое забытьё. Вдруг откуда-то из под земли зазвучала песня, и каждый, подкинув по несколько веток в огонь, стал внимать красивому пению. Казалось время шло необычайно быстро, ветер стал быстрее раскачивать ветви, трава сильнее источать запахи, все закрутилось в каком-то неудержимом хороводе, и только сидящие были заторможены и бережливы к своим движеньям. Вскоре песня переросла в стенания то громкие, то тихие и от них у Лиотто начала кружится голова, неясные слова врезались в память и уже через несколько строк, он начал повторять за поющими то, что раньше казалось непонятным, а теперь рождалось само собой из глубин души…Огонь стал пронзительно алым и на мгновение ослепил сидящих, затем, когда глаза вновь стали видеть, все увидели, что вместо языков пламени появились фиолетовые лепестки замысловатого цветка. Дониэлла подошла к одному из них и прикоснулась. Ветер растрепал ей волосы и через мгновение она оказалась в центре цветка и стала постепенно таять, распадаясь на множество капель. Цветок, напившись каплями влаги стал полупрозрачным. Уроче, до того стоящий на коленях, и заворожено смотревший на происходящее, поднялся, и принялся, есть цветок, с каждым укусом превращаясь в улитку. Прошло много времени и Лиотто, впав в беспамятство, лежал, откинувшись назад.
Что тянет человека в глубины? Неужели все не лежит на поверхности, неужели нужно отрезать руку, чтобы понять, как она была нужна! Пути различны, различны способы постижения и формы, в которые облекается знание, но что это все по сравнению с бесконечной игрой Великого Нечто, это только часть его замыслов, может быть измененное повторение чего-то прошлого, может быть новая точка в его старом Альбоме… Когда часть стремится познать целое она натыкается на пустоту, на Великую Пустоту Бытия и не Бытия и от этого столкновения рождается множество толкований мира. И от всего этого Великому Нечто очень хорошо, так как пока время проявления не прошло необходимо движение, видоизменение, просто стремление под ритмичные звуки тамтамов и головокружительные мелодии китар и флейт…
Лиотто очнулся от того что кто-то уверенно тряс его за плечо. Открыв глаза, он увидел склонившегося к нему Уроче, а чуть поодаль Дониэллу.
- Посмотри, костер стал водой, умывайся, и пойдем!
- Я слышу звуки моря?
Лиотто поднялся на локтях и увидел перед собой простирающийся до горизонта Океан. Это так взволновало его, до этого только Песок казался ему тем, что может нести в себе Жизнь. Теперь же все в нем переменилось, он Понял, что Песок порожден Океаном, а Океан – Великой Звуком, ниоткуда не возникшем и никогда несмолкающим… Вода приятно щипала тела и трое нагие вплавь отправились к лодке, ждущей их в сотне метров от берега. Мохнатый народец стоял на берегу и махал им руками.
- Двигайтесь за солнцем, и вы попадете на материк, где растет Дерево – Лохматый прокричав это, стал улюлюкать и подпрыгивать вверх.
Пошел дождь. Лиотто отчаянно греб веслами по волнующимся водам, а Дониэлла выгребала ладонями воду из лодки, которая все прибывала и прибывала. Уроче закатив глаза, распластался на дне.
- Я понял, зачем я с вами! Я - жертва, которую нужно отдать Воде!
- Что ты такое говоришь, лучше помогай вычерпывать воду! – Дониэлла погладила его по голове.
- Дождь пройдет, как только Океан заберет меня к себе…
- Перестань, такие жертвы нам ни к чему, Лиотто скоро догребет до берега, и мы увидим Дерево!
- Нет, мне нужно идти.
- Лиотто, почему ты молчишь!
Лиотто устало опустил весла и посмотрел на Дониэллу.
- Он знает больше нас, мне нечего ему сказать…
- Может быть все обойдется? Ведь иногда так бывает?
Уроче погладил их по мокрым, слипшимся волосам и прыгнул за борт… Дождь смолк как только скрылась в воде его мохнатая голова. Дониэлла заплакала, перестав черпать воду, а Лиотто опустил глаза и что-то тихо произнес…
Солнце опускалось быстрее, чем они плыли и через несколько часов, внезапно настала ночь. Волны спокойно бились о лодку, убаюкивая и напоминая о прелестях сна. Дониэлла, всхлипывая, перебралась к Лиотто и, прижавшись, заснула. Ветер относил их вдаль, и никому из них не хотелось знать, что будет завтра…
На следующий день они проснулись от громкого гомона ворон, носящихся над их лодкой и не знающих как к ним подступиться. Лиотто встав, отпугнул самых смелых, и увидел, что лодку прибило к берегу. Дониэлла перескочила через борт и направилась к земле. Лиотто подтягивая лодку за собой, направился за ней.
- Ты думаешь это тот самый остров?
- Мы не можем попасть в другое место, разве ты еще этого не понял? Есть наше желание, которое неизменно приведет к своему исполнению, разве и этого ты еще не понял? А я – это только лишь твое неторопливое размышление…
- А Уроче?
- Он же сказал тебе, что он – твоя жертва!
Заиграла музыка и она стала танцевать свой чарующий танец, а Лиотто, оставив лодку на берегу, подбежал и обнял ее. Они закружились в танце, уносящем их далеко от тел, в состояние полного безмолвия и отрешенности, чтобы понять то, о чем не говорят в слух, а только кивают и многозначительно вращают глазами, подавая таинственные знаки. Воздух пламенел и становился плотным. Оглянувшись на море, они увидели на горизонте три фрегата с зелеными парусами и поняли, что нужно возвращаться.
Поднявшись на возвышенность, им открылся вид на большой город, с множеством башен и флагов. Что-то сзади подталкивало их вперед и тогда Дониэлла, сбросив с себя свой балахон, вошла в Лиотто, наградив его всем тем, что имела. Он стал полным и цельным как знание о знании и как истина об Истине. Пошатнувшись, он упал и заплакал. И были это слезы просвещения и признаком того, что спокойствие снисходит на него. Успокоившись, он подобрал осколок стекла и обрезал свои волосы в знак постижения и начала будущего Свершения, в этот момент в памяти пронеслось видение пустыни, где песок барханами накрывал его подвал и медленно подбирался к дому,… затем он увидел лес, быстро разрастающийся во все стороны и поглощающий собой изуродованные земли старого света. Опять пошел дождь, Лиотто, стряхнув с колен пыль, выступил вперед, к городу…………………………………………………………………
……и вот я проснулся и шел к городу, прошлая жизнь вспоминалась как сон, как сгоревший стог сена в открытом поле. Через несколько сот шагов я заметил, что навстречу движется кто-то в окружении четырех огненно рыжих собак. Этот некто нес в руках большое знамя, развевающееся на ветру, и было совершенно не понятно, каким образом он его удерживает в своих высохших худых руках. Поравнявшись, он обратился ко мне.
- Не ходите в город…
- Собственно почему? – удивился я.
- Скоро в него придет зло и тогда Вам сложно будет из него выйти и это правда.
- Спасибо за совет, но как же жить? Там можно заработать и общаться…
- Вам стоит заснуть в поле,, а после того как проснетесь в Вас будет необходимое количество жизненной силы, которой Вам хватит для того чтобы совершить, то что необходимо…
- А дальше?
- Не бойтесь смерти, она придет Вам как благо свыше!
После этого он направился дальше, оставив меня размышлять над услышанным, в город после этого мне уже не хотелось.
Я стоял у стен города и смотрел вверх. Стая ярко алых голубей медленно, словно прорываясь через густой и плотный туман, кружила над центральной башней. Мне не хотелось никуда идти, все желания остались где-то в прошлом. Теперь они казались глупыми и никчемными. И в этом было что-то умилительное, от чего приятно щемило сердце. Было совершенно не понятно как жить дальше. Я задумался над этим и, опустив голову, посмотрел на свои босые ноги. Они беззащитно белели среди низкой травы. Ветер как мог, играл листвой близ стоящих деревьев, и не было никаких причин быть недовольным своим существованием.
Когда солнце начало крениться за городскую стену, я вновь посмотрел на свои ноги и заметил, как они начали прорастать в землю, приобретая с каждым мгновением все более и более темный цвет. Уже через час я понял, что совершенно не могу пошевелиться и хоть как-то повлиять на происходящее. Но странным было еще и то, что меня совершенно не волновало собственное одервенение и все изменения ему сопутствующие. Безразличие сначала меня удивляло, а потом, когда я полностью перешел в другое состояние, и удивление пропало как и прочие переживания, которые ранее были мне присущи. При чем само безразличие обрело во мне статус чего-то большего, чем то понятие, которое обычно употребляют люди. Безразличие, вызвавшее гибель всех желаний теперь просто господствовало во всем: и в теле, и в той области сознания, которая теперь очень вяло отражала действительность. Глаза безропотно уперлись в одну точку, наблюдая, как стадо молчаливых коров пасется на поляне меж деревьев. Да, я стал одним из этих деревьев, уши затянулись тугой поволокой коры и все звуки теперь воспринимались всем стволом, в каких-то его участках вибрации были сильнее, в каких-то - слабее, и в целом ощущения были не болезненны. Теперь я находил в своем существовании полное довольство, казалось, что я обрел потерянный когда-то очень давно покой. Теперь смысл существования заключался для меня в стремлении к неподвижности. Все внешнее: и ветер, и редкие прохожие и прочее вызывали колебания, которые я старательно гасил. Днем, я медленно направлял свою голову в сторону солнца, а ночью, когда птицы начинали свой гомон, я отстраняясь от всего, внимал еле слышному голосу Земли, который проникая через ноги струился вверх к кончикам листвы и срываясь с них удалялся прочь в небо к ярким звездам.
Теперь день пропадал как пригоршня камней, пущенная в воду маленькой рукой ребенка. А ночь, возникала как театральный занавес после неудачного спектакля. Время, раньше воспринимавшееся мною как изменение и движение всего окружающего, как определенная последовательность восприятия, как вольный полет моих мыслей, теперь казалось растворилось в самих вещах, в фактах…, стало не описанием их состояния, а той частью каждого элемента, который отвечает за жизненность, за возможность и способность к проявлению в реальности и только.
Когда-то, когда я имел возможность безмятежно взирать на частично затопленные водой холмы и любоваться подводной жизнью рыб, смысл существования занимал меня ежечасно, я выстраивал мудреные умозаключения, которые рушились после второго взгляда на них, писал цепочки, описывающие различные зависимости. Но в нескольких книгах, написанных пандидами Индии, я нашел описание мироздания, из которого следовало, что все – есть некая иллюзия, представленная и направленная мыслью. Так вот теперь мои мыслеформы стали для меня похожи на отражения отражений. А если моя мысль уподобилась общей мыслеформе, то возникал зеркальный коридор из отражений двух зеркал друг в друге. Возникала бесконечность, и я проникался ей и если так можно сказать начинал понимать её. Но как же часть может понять целое? Если бы была возможность отделиться от него, то наверное понимание стало бы возможным, но Абсолют есть неизречимый Абсолют и нет ничего и никого вне его. Есть еще одна возможность, и похоже я становлюсь очень к ней близок. Постижение Абсолюта возможно при том условии, что я сам стану Им.
Не знаю, сколько прошло времени, по ощущениям выходило около пяти лет, но точно я не был уверен, все происходило в голове и нельзя ничего сказать точно, потому что понятие точности пропало с того момента как я начал деревенеть. Тело стало высыхать неуклонно, и я понял, что мой так называемый конец близок. Совершенно отчетливо я представил как моя сущность превратиться в пламя и будет способствовать дальнейшему горению, уже не только моего ствола, но и всего близлежащего, как я буду жадно заглатывать воздух и увеличиваться в размерах, обрастая все новыми и новыми языками конечного огня, как я стану одновременно полиморфным и изменчивым, как вся сила, что дремала до этих пор и тратилась незначительно на поглощение еды и рост, теперь вырвалась и стала чистым огнем…
Все так почти и произошло.…Стоял жаркий день. Зной размягчал все, к чему прикасался. Стаи мух бездумно носились по полю, время, от времени останавливаясь, то в кустах, то в гущах травы. Света от солнца было так много, что казалось все и ты сам – это только что – то незначительное, находящееся где-то за пределами жизни. Лес, поля и город за стеной, омытые и оплавленные лучами сияли благополучием, пока капли не отрезвили всё своим появлением. Тут же засверкали молнии, и звучные раскаты понеслись во все стороны. Я самозабвенно внимал грому… вдруг, что-то мгновенно изменилось, что-то расщепило меня, и огонь безудержно охватил сухой ствол. Я стоял и превращался в чистый Свет, которым восхищался несколько часов назад, глядя вокруг.
Наконец настала моя пралайя, соединившись со всем, я стал общей мыслеформой, и понял что это хорошо…»
- 2 –
…пустые комнаты, навевали такую тоску, что хотелось без оглядки бежать из Комбината, туда, где солнце, запутавшись в густом лесу, о чем-то шепчется с ветром и наверно выдает ему какие-то свои тайны,… прошатавшись полдня бесцельно, я, наконец, набрел на столовую, где на складе мне открылись множественные запасы еды. Похватав каких-то консервных банок и сухарей, я направился к столу, чтобы подкрепиться и подумать о том, как дальше быть. Собственно для жизни в Комбинате было все и посему я решил остаться здесь и жить в одиночестве для самосовершенствования, как советуют йогины, ну и наверно до тех пор пока не закончится еда.
Дни текли спокойно и медленно. Я много медитировал, открывая настежь окно и впуская прохладу. Еще одним моим занятием стало как ни странно более тщательное изучение плотнического дела. Я сидел днями в библиотеке и читал книги по биологии, химии, механике и прочему, что было мне волею судьбы предоставлено в большом изобилии. Библиотека бала огромной, старые и новые фолианты были тематически каталогизированы и стояли в строгом соответствии, которое я старался поддерживать. Приходилось читать несколько книг одновременно, чтобы как-то разобраться в диковинных мне понятиях и от того один из больших столов, рассчитанных на шестнадцать человек, был полностью завален книгами и тетрадями, где я пытался конспектировать изученное.
Прошел, наверное, год или около того. Многое было изучено и забыто и я не оставляя медитацию, оставшееся время проводил на кухне, где практиковался в изготовлении изощренных блюд из толстой книги рецептов нашего повара и в мастерской одного из цехов, где изготавливал кропотливо и методично себе мебель. Я прекрасно понимал, что все это бессмысленно, но сам факт творчества доставлял мне удовольствие, конечно неизмеримо меньшее, чем медитация, но все же.
Жизнь Комбината поддерживалась только мной и теми невидимыми флюидами дерева, которое было повсюду. Один раз в месяц, по какому-то долгосрочному договору приезжала машина с продовольствием и прочими наборами для жизнеобеспечения людей в Комбинате. Никого не интересовало, что здесь уже никого нет, и возможно больше не будет. Я старательно сгружал и продукты и материалы, как запасливый крот, устраивая свой Замок на случай длительной осады и прекрасно понимая, что вскоре договор может закончиться.
Из всех комнат я выбрал ту, что была ближе к библиотеке и старался ее содержать в чистоте, делая время от времени влажные уборки. На кухню же приходилось шествовать очень долго почти на другой конец здания. Но мне это было не в тягость, я каждый раз воспринимал это как очередное приключение и всякий раз шел другим путем, попутно заглядывая в пустые комнаты и каждый раз открывая для себя какие-то новые мелочи. То оказывалось, что в комнате на третьем этаже есть уникальная коллекция пуговиц, и я тогда помечал в своем блокнотике, что нужно будет заглянуть сюда еще раз, то в комнате под номером № обнаруживалась чудесная картина, над которой стоило поломать голову и полюбоваться ее исполнением. Вечером возвращаясь из комнат к себе, я чертил подробный план Комбината с описанием комнат, того что в них находится, с портретом ее владельца и прочим, что мне казалось тогда нужным. За год, я начертил гигантскую «портянку» - план, которую вывесил в актовом зале на сцене и иногда приходил туда для ее корректировке или для того чтобы просто посидеть и посмотреть на величие той системы, которая раньше функционировала. Еще моей страстью (если так можно сказать) были прогулки в Лесу. Иногда без устали шагая, я под вечер засыпал где-нибудь под сосной или осиной, я добирался до таких мест, где все было так, как в моих снах,… где деревья были не только деревьями (если это понятно), где все дышало единством и гармонией.
Не помню, сколько прошло времени, но однажды в конце лета, когда уже так устаешь от жары, что с нетерпением ждешь, когда в воздухе появится запах зимы, я получил несколько писем, вернее не я, а Комбинат, то есть соответствующие сотрудники Комбината. Но так как таковых не было уже целую вечность, то всю корреспонденцию я вскрывал без зазрения совести, где-то глубоко в себе грея мысль, что я теперь единственный хранитель Комбината и мне в отношении него все дозволено. Письма, как правило, были от бывших клиентов, как частных лиц, так и больших фирм, которые пользовались нашими услугами и, судя по отзывам, были весьма довольны, помимо писем приходили еще различные каталоги, газеты, предложения – в общем все то, что составляет утренний набор директора какой-нибудь компании на его письменном столе. На письма, я как мог старательно отвечал, разъясняя положение дел и высказывая надежду на то, что все должно когда-нибудь исправиться и встать на «нужные рельсы». Каталоги же складывал в библиотеке особым, заведенным ранее способом. Так вот, среди прочих писем тем утром находилось одно, которое меня весьма взволновало и заставило задуматься о будущем. Итак, когда я его открыл, то прочел следующее: «Здравствуйте многоуважаемый Апполинарий Федорович. С нашей последней с Вами встречи прошло достаточно много времени, и я теперь с полным убеждением могу сказать, что наше сотрудничество принесло весьма существенные плоды. Во-первых, и это самое главное, Мозг проработал уже пять лет и в совершенстве обучился той программе, которую составил Ваш отдел психоботаники, а во-вторых, мой труд, благодаря Вашим исправлением стал более полным и, наконец, увидел свет. Первый же экземпляр вышлю Вам к превеликому своему удовольствию, как только из типографии мне привезут три книги. Все замечательно, но есть одно небольшое но. Он, то есть Мозг, последнее время стал вести себя весьма странно, и странности это какого-то мистического толка. А потому, я попросил бы Вас прислать Вашего специалиста из группы, которая работала над создание его, то есть Мозга, для изучения, а может и устранение тех явлений, которые я выше упомянул как мистические. Конечно проезд, проживание и содержание Вашего сотрудника мы берем на себя.
Искренне Ваш Гурд Виндерголлер управляющий по научно-техническим делам его светлости князя Отто фон Нагеля».
Ниже стояла дата, подпись и в постскриптуме было написано что-то личное, но сам факт того, что Мозг – это реальность меня потрясла. Перерывая в библиотеке множество кандидатских работ, я в свое время наткнулся на описание разработок одной оперативной группы из отдела психоботаники, где и описывался Мозг на основе сложной нейронно-целлюлозно-механической системы. Я тогда весьма заинтересовался этим и просидел несколько месяцев над материалами, чтобы хоть как-то проникнуться содержанием этого проекта. Руководил им сам Юдин Апполинарий Федорович, и мне было приятно открыть еще одну сторону этого разностороннего человека и лишний раз о нем вспомнить. В двух словах все сводилось к тому, что если с помощью определенных древесных волокон построить механические системы, которые будут отвечать списку неких постулатов, состоящих из тридцати трех пунктов, то они приобретут свойства, напоминающие нейроны головного мозга человека. Энергией же здесь выступали те же движущие силы, которые присутствуют и у водорослей. Надо заметить, что Мозг, разрабатывался на основе теории Юдина о реальности.
Прочитав письмо, я тут же подумал об отъезде. В голове металось еще множество мыслей и о не законченных занятиях, и о тех местах в Лесу, где хотелось бы побывать еще не один раз и о том, что я начал систематизировать полученное во сне.… Поэтому, я с большим трудом сосредоточился на одном, на том, что мне даст отъезд и что из этого может получиться. После примерно получаса размышлений, я сел и написал следующий ответ: «Здравствуйте, уважаемый Гурд Виндерголлер. Не будучи с Вами знакомым, все же беру на себя смелость во-первых ответить на письмо, адресованное не мне, а во-вторых предложить Вам свои услуги. Дело в том, что Комбинат и весь персонал, а вместе с ним и Юдин Апполинарий Федорович, исчезли, уже как несколько лет тому назад. Я же, ранее работавший в Комбинате, в свое время отсутствовал какое-то время, прежде чем вернулся назад, весьма чудесным образом, и до настоящего момента пребываю здесь (в Комбинате) единственным сотрудником, который старается по мере своих сил и возможностей, поддерживать здание и машины в работоспособном и чистом состоянии, а также выполнять прочие необходимые работы. Просматривая корреспонденцию, единственно с целью не потерять наработанные контакты, я наткнулся на Ваше письмо к нашему последнему управляющему, из которого понял что Вам нужна наша помощь, определенного толка. Владея информацией по Вашему вопросу, могу предложить свои услуги в качестве консультанта и технического специалиста. Но сразу хочу Вас предупредить, что, не смотря на свою сведущность в проблеме психоботаники, я являюсь исключительно теоретиком, так как из всего мною изученного ничего не было воплощено. Ранее же, я в Комбинате занимал профессиональную должность старшего плотника. Но, не смотря на это, прикладываю к письму, мною разработанную новую программу для Мозга превентивного характера от не желательных внешних влияний, которые возникают при общении Мозга с персоналом и сторонними наблюдателями…»
Далее я написал еще несколько пунктов, которые могли доказать мою компетенцию и естественно приложил, то что обещал.
Ответ пришлось ждать долго. В какой-то момент, я даже оставил надежду и стал вести свою прежнюю жизнь, думая лишь о том каким бы образом можно было бы воплотить недавно сделанный проект пристройки к зданию Комбината, в который я после его реализации собирался перебраться. В нем я постарался учесть, все то, что может понадобиться мне в жизни и в то же время сделать его простым и изящным. После того как я начал подбирать на складе необходимые материалы и комплектовать инструментарий, во дворе послышались звуки старого авто. Через пять минут они начали стихать, и я направился к выходу. В почтовом ящике под кипой газет оказались два письма. И одно из них было от господина Виндерголлера адресованное мне. Я, перевернув конверт, пальцем вспорол рыхлую бумагу и, развернув вдвое сложенный листок, прочел: «………… буду рад видеть Вас в нашем княжестве…о то обстоятельство, что Вы являетесь сотрудником Комбината, а значит имеете известно Вам посвящение и состоите в Общине, говорит нам о многом и является наилучшим гарантом Вашей компетенции ……пришлите, пожалуйста, список того, что Вам может понадобиться во время работы, дабы мы могли заблаговременно все приобрести. Ваши апартаменты уже готовы в нижнем замке его светлости князя Отто фон Нагеля………………..» Также в конверте была квитанция перевода весьма внушительной суммы денег для поездки.
Весьма довольный я отправился в библиотеку, чтобы познакомиться со страной, куда мне предстояло отправиться. Покопавшись в справочниках, я с трудом нашел этот маленький пятачок возле Адриатического моря, где помимо лесных угодий и гор значился один город возле нижнего замка Нагельбург, и три деревушки, две из которых были поблизости от города, а одна располагалась в близи верхнего замка Нагельбург, в котором жил князь и прочая администрация страны. Вообщем, полное средневековье, судя по описанию справочника, где значилось следующее: «…Государственное устройство. Княжество Нагельштейн — конституционная монархия. Глава государства — князь. Законодательная власть принадлежит князю и ландтагу (парламенту), который состоит из 12 депутатов, избираемых на четыре года путем прямых выборов по системе пропорционального представительства. Избирательное право предоставлено всем гражданам, достигшим 20-летнего возраста (за исключением женщин). Председателем становится лидер партии, получившей большинство голосов в ландтаге, а его заместителем — лидер партии, получившей меньшее число голосов. Исполнительной властью наделено правительство, которое избирается ландтагом на срок его полномочий и утверждается князем. Оно состоит из главы правительства (члена партии, победившей на выборах в ландтаг), его заместителя и трех правительственных советников. Все они выполняют функции министров. Политическая структура представлена двумя партиями: рейхаделисты, отстаивающие интересы работодателей и остатков дворянства и ладсаделисты, являющиеся и органом профсоюзов и выражающие взгляды большинства населения княжества………» Основной доход страны составляет туризм и сельское хозяйство. Ниже шли рисунки флага и герба страны, в которых присутствовал светло коричневого цвета, видимо деревянный, гвоздь или костыль.
На следующий день я собрал вещи в старый, отрытый мной на складе чемоданчик и отправился на вокзал покупать билет.
После автобусной полуторачасовой тряски, я не уверенно шагал по серебристо-серому асфальту города в сторону свежевыкрашенного весьма примечательного, на фоне остальных зданий, вокзалу. Осеннее небо, казалось, всасывало в себя всю радость прохожих, и от того они все смотрели хмуро и не приветливо, занятые больше тем, что происходило у них внутри. Пожилая женщина, в перекошенных очках продав мне билет, подозрительно посмотрела исподлобья так, как будто старалась разобраться в моих мыслях и планах на будущее. От этого почему-то стало смешно и, взглянув на время отправления, я побрел на скамейку, ждать поезд. Через минуту рядом со мной оказалась женщина с многочисленным выводком детей, которая, заручившись моим согласием присмотреть за сумками, отправилась с ними видимо в уборную. Прошло около получаса, и весь этот шумный табор вернулся и облепил собой все, что было на лавке и возле нее, в том числе и меня. Дети лазили, время от времени что-то спрашивали, пачкали, конечно не специально, мне брюки, своими маленькими ботиночками, цеплялись руками за одежду, мамаша вечно извинялась и одергивала их, но они продолжали своё, пристально смотрели в глаза, ерзали, копошились в своих и моих карманах (благо я туда ничего не положил), пытались играть в какую-то дурацкую игру и многое другое, что составляет досуг в подобном возрасте. В общем, время до отъезда я провел весело и спустя примерно еще полчаса, я, услышав о прибытии моего поезда, отряхиваясь, пошел на посадку. Так как денег у меня теперь было предостаточно, а ехать нужно было долго, я приобрел билет в вагоне СВ и теперь, сняв ботинки и с ногами забравшись на диван, я ожидал своего попутчика. Им оказался мужчина в черной шляпе и длинном черном пальто. Он вообще весь был в черном, даже кожа была слегка смуглой и глаза карими как уголь, который я заметил возле печи, когда садился в вагон. Возраста он был неопределенного, наверное, за пятьдесят, когда в жизни все испробовано и уже ничему не удивляешься. Он молча кивнул, я ответил тем же, и уселся напротив, предварительно поставив возле себя огромный красный саквояж из лакированной кожи. Поезд тронулся, вещи слегка пошатнулись и заняли свое прежнее место. Наконец-то я в пути, возможно, это путешествие и даст мне мою самореализацию и я, смогу успокоившись, наконец, уснуть.
Если раньше в моей жизни все казалось полным хаоса, и события были не подвластным какой-то простейшей классификации, то теперь же каждый мой шаг был для меня знамением, я видел знаки повсюду. Так, например, этого странного человека в черном (хотя по общепринятым меркам он вовсе был не странен), я связывал с тем, что мне, возможно, предстоят какие-то трудности, возможно сопряженные со страхом или болью. Впрочем, мне не хотелось бы изливать весь тот ужас в моей голове, который творился там с самого рождения. Итак, мы мирно ехали вперед, временами болтая о всяких глупостях, происходивших в нашем городе и в его окрестностях. Я в этом отношении оказался хорошим собеседником, так как затворническая жизнь в Комбинате, благотворно повлияла на изучение не только научных трудов в библиотеке, но и газет, с их кричащими новостями. Мой попутчик оказался практикующим психологом в одной крупной корпорации, поэтому я, изучая психологию только по книгам, нашел в его лице превосходного учителя по практической части. Меня интересовало все то, о чем в книгах либо умалчивали, либо писали крайне размыто. Он был страстным приверженцем юнгианства, а посему, мне казалось наиболее уместным выспросить у него как можно больше о поведенческих нюансах людей различных психотипов. Словом, поведение, как наиболее явный факт психической активности человека после определенного ряда воздействий на него, меня интересовало только потому, что оно позволяло набрать исходные данные для таблицы Ларизара, которая давала полный отчет о произошедшем с человеком в данный момент времени, после подстановки информации в соответствующие графы. Поэтому я выуживал у него все те мелочи, о которых в книгах ничего не было и многое другое, что попутно заинтересовывало меня. Он же (человек в черном, не буду писать его имени, дабы не компрометировать его, так как согласия на описание нашей беседы я у него не спрашивал, а он соответственно не давал) был очень словоохотлив, видимо род занятии, то есть выслушивание клиентов, накопило в нем большой потенциал, который я сейчас с удовольствием для себя исчерпывал. Регулярно, почти в одно и то же время, мы отправлялись с ним в вагон-ресторан и плотно трапезничали. В конце еды, он педантично к чаю заказывал марципан и я также следовал его примеру. Во время беседы он высказывал в мой адрес характеристики, которые поражали меня, например, как-то он обмолвился, что моя простота его пугает, и что в ней очень запросто можно раствориться. Я приписывал все это тому знанию, которое было получено после прочтения Кодекса и тем длительным медитациям, которые стали неотъемлемой частью моей жизни (на время поездки мне правда пришлось их оставить, чтобы не смущать моего соседа). Стук колес иногда сливался с едва слышным звуком секундной стрелки и, глядя на умопомрачительные осенние европейские пейзажи за окном, нас обоих пробирала сладкая истома, неизменно переходившая сначала в дремоту, а потом в крепкий сон. Дни железнодорожного путешествия подходили к концу. Я многому научился у этого седовласого мужа, едущего на очередной симпозиум по общим психологическим вопросам в надежде сделать фурор своим докладом. Его мысли, к сожалению, напоминали те, что я читал в описаниях различных психологических тренингов, они не блистали ни глубиной, ни новыми подходами к старым проблемам, а только шаблонно проговаривали заученные аксиомы. Но его жизненный опыт и интуиция были поистине бесценны.
Проезжая множество станций и таможенных постов, я постоянно натыкался на вопрошающие взгляды людей, мне хотелось спросить их, в чем дело, почему половина материка о чем-то задумалось и никак не может решить какую-то проблему, но незнание языков и стеснение никак не позволяли мне это сделать. Я как-то спросил об этом у своего соседа, и он выказал свою полную уверенность, что все это вопросы о благоустройстве быта, и что на этом держится общество. Впрочем, возможно все так и есть на самом деле.
Поезд пришел точно по графику, 23 сентября. Свого попутчика я лишился в Австрии, где мы немного побродили по перрону, так как стоянка продолжалась необычайно долго, последний раз поговорив о погоде и о роли политических партий в жизни пролетариата. После этого я заглянул в местное привокзальное кафе, где провел оставшееся до отправки время за чашкой чудесного крепкого чая с марципаном. Итак, поезд пришел в княжество Нагельштейн 23 сентября утром.
Я с трудом изъясняясь по-немецки добрался до нижнего замка, где был радушно встречен его смотрителем, который видимо был заранее оповещен о моем приезде. Меня любезно проводили в мои апартаменты, которые я нашел более чем уютными. Здесь все, как сказал бы поэт, дышало стариной, и нашептывало дивные сказки. Не успел я распаковать свой скромный багаж, как кто-то аккуратно постучал в дверь.
- Да, да… bitte schon…!
В комнату вошел крепко сбитый мужчина средних лет, безупречно одетый, в ботинках рыжего цвета, отбрасывающих яркие блики от света центральной люстры.
- Пожалуйста, говорите по-русски, здравствуйте, я Гурд Виндерголлер, мы с вами переписывались.
- Здравствуйте, Гурд, очень рад! – я пожал его сухую крепкую ладонь. – Очень признателен, что вы общаетесь со мной по-русски, я к своему стыду не талантлив к языкам и даже свой родной порой меня ставит в тупик.
- О, не стоит! Я прекрасно знаю русский, так как три года после его освоения общался с вашим специалистами, которые проектировали и строили Мозг. Дело в том, что после того как князь узнал о возможности создания Мозга русскими учеными, он приказал всем научным отелам нашего княжества выучить русский…
- Проходите. У вас есть какой-то план действий на мой счет?
- Видите ли, завтра у нас начинается праздник общения с усопшими, который продлится три дня, поэтому всякие работы в эти дни строжайше запрещены. Жители заранее готовятся к нему, запасаясь провиантом и необходимой утварью. Так что вы можете это время провести на свое усмотрение. Праздник довольно веселый и шумный за исключением последнего дня, когда все впадают в двадцати четырех часовой сон, для полного общения с покойными... А спустя это время я пришлю к вам помощника, некого Ренаулца Вурда. Он – инженер, водолазной гвардии его светлости князя Отто фон Нагеля. У него будет вся полезная вам информация, а также вы можете обращаться к нему по любому поводу. Он также хорошо владеет русским языком, и к тому же лично принимал участие при монтаже блоков Мозга на дне моря.
- У вас есть своя армия?
- Да, в нашем княжестве два рода войск: водолазная гвардия, охраняющая берег и прибрежные территориальные воды, также выполняющая роль спасателей на пляжах и, как это будет по-русски, пехотные войска, включающие в себя как военизированные части, так и отряды по охране порядка в жилых и лесных частях страны. Армия собственно небольшая, но весьма эффективная.
- Охотно вам верю, итак, до после-после завтра?
- Извините?
- Простите, до встречи?
- Отдыхайте, развлекайтесь, у нас великолепные виды, в скоре сами сможете в этом убедиться. Некоторые смельчаки еще даже плавают, вода теплая, но вот ветер на суше… Я оставлю вам путеводитель по городу, он, как вы наверно успели заметить, располагается с южной стороны от нижнего замка и длится, переходя в одну, а потом в другую деревню к морю. Заблудиться довольно сложно, устройство улиц довольно строгое, но все же карта не помешает.
Гурд отошел и положил на столешницу конверт вместе с большим листком бумаги сложенным вчетверо.
- Здесь же вы найдете все средства для проживания. Управляющий нижним замком полностью осведомлен о вашей персоне и никаких оплат за проживание с вашей стороны не требуется. Кушать вы также можете в замке, здесь весьма приличное меню с элементами национальной кухни, но если вам все-таки предстоит в обеденное время задержаться в городе или где-либо еще, то вы сможете оценить и прочие гастрономические привязанности наших жителей. Удачи и до свидания!
- Простите, а что за мистический характер работы Мозга вы имели в виду в письме, и каким целям он служит вам в княжестве?
- Давайте отложим этот разговор до следующей нашей встречи. Я конечно весьма рад вашему рвению, но давайте все-таки повременим?
-Да, конечно, как вам будет угодно.
- Ну, вот и славно, до свидания.
- До свидания.
Он аккуратно закрыл дверь и после смолкающего звука его шагов я остался в полной тишине. Мысли опять стали ворошиться в голове, образуя непонятную кашу. Пришлось напрячься и сконцентрироваться на Пустоте. Скинув ботинки, я подтянул под себя ноги и ушел в себя. Впереди был весь день, и мне хотелось провести его именно так.
Жизненный ток соединился с подушкой на кровати, и я открыл глаза. Как говориться, вечерело. Тени, медленно удлиняясь, ложились на стены и темные половицы пола. Чтобы не спугнуть это фантастическое состояние, я зажег свечу и поставил ее на стол. Пламя сначала дергалось и извивалось, а потом застыло в виде лучезарной капсулы с волшебным ореолом. Ко мне осторожно постучались и пригласили на ужин. Я, одевшись, спустился, и наскоро поев, вышел из замка, побродить перед сном. К тому времени на небе появилась почти полная Луна, от чего было прекрасно видно дорогу. Редкие случайные прохожие кивали приветливо мне головой, на что я в ответ делал то же самое и желал им приятного вечера. Вечернюю идиллию портил только непонятный гул где-то за грядой гор, который походил то ли на шум множества машин, тол ли на рев стада диких животных. Но в целом все было замечательно. Через несколько сот метров дорога расширилась, и я уперся перекресток, прямо за которым открывался город, заманчиво поблескивая огнями. Справа, через поле жухлой травы виднелись горы, а слева все было покрыто непролазным лесом, в который вела единственная просека. Недолго думая, я отправился в город поглазеть на дома и людей. И надо отметить он меня поразил, изысканная архитектура старых времен, каждый дом был полностью индивидуален и совершенно не походил на остальные. Формы и цвета менялись от подъезда к подъезду и в очередной раз, остановившись, чтобы полюбоваться прекрасной лепниной, я заметил, что на первом этаже находится небольшой ресторанчик, и то, что он открыт. Желая больше посмотреть интерьер, чем есть, я зашел и заказал чашку кофе с первым же попавшимся в меню десертом. Убранство залы было скромным, выполненным в зелено-бардовых тонах, но с необычайно грамотно подобранной мебелью, которая вместе с акварелями на стенах создавали ощущение уюта. Дрова в камине слегка потрескивали, от чего совершенно пьяный посетитель открывал глаза и ничего не понимающим взглядом смотрел на огонь. Наслаждаясь атмосферой и теплом, я медленно отхлебывал свое кофе и поглядывал по сторонам. Внезапно посетитель встал и, озираясь по сторонам, отправился к выходу, оставив на столе кипу купюр. Теперь, когда зал совсем опустел, я пересел в тяжелое кресло поближе к огню и уставился на него немигающим взором, чтобы сжечь в себе все остатки той черноты, которая успела накопиться во мне во время поездки. Прошло наверно около получаса. Официант давно уже унес за мной чашку и я, чуть не задремав, решил отправиться дальше. Распахнутая дверь обдала меня ночной свежестью, и я заметил, что огней на улице поубавилось. Мощенная булыжником дорога пролегала прямо к большой площади, где по середине высилась, как и во многих городах, какая-то стела. Не заинтересовавшись, я повернул налево и вскоре оказался в каких-то дворах, которые сменились другими и так далее, пока мостовая не закончилась, и я не увидел деревья, с которых начинался лес. Желая все же продолжить свою прогулку, я пошел по узкой тропке в глубь. Вскоре деревья начали редеть, пока мне не открылось кладбище, живописно освещенное луной. Тропа повернула вдоль кованой ограды, я отправился по ней дальше. Калитка оказалась недалеко, она, не запертая, тихонечко поскрипывала на ветру, приглашая случайного прохожего побродить среди могил и надгробий и проникнуться соответствующим настроением. Так я и решил окончить сегодняшний день, прогуляться здесь среди крестов и отправиться назад в замок. Несмотря на то, что луна светила во всю, все равно было немного жутко. Осторожно переставляя ноги и стараясь ступать только по тропинке, я сделал один круг и уже собирался поворачивать к выходу, как что-то с еле слышным стоном зашевелилось впереди. Я похолодел.
- Кто здесь!?
Спереди еще раз донесся глухой стон. Я собрал остатки мужества и пошел посмотреть кто это. На холмике, возле окровавленного каменного креста лежал с разбитым лбом мой знакомый старик из ресторана. Он что-то пытался сказать, но я, и без того не зная толком немецкий, ничего не мог разобрать. Взяв свой платок, я попытался протереть ему залитое кровью лицо, но она вновь набегала, сводя все мои усилия нанет. Пришлось оторвать у него рукав рубашки и перевязать им лов, чтобы хоть как-то остановить кровотечение. Затем, я как мог, взвалил его на себя и поволок в город. Он оказался на мое счастье не грузным человеком, но того не казался легче. Как только достиг ближайших домов, я стал громко кричать о помощи, от чего зажглось множество огней, и даже кое-кто высунулся из окон. Прошло несколько минут, и появились санитары. Мою ношу и меня уложили на носилки и отнесли в машины. Я пытался им объяснить, что со мной все хорошо, но ничего не выходило, видимо я был сильно перепачкан от чего тоже походил на травмированного. В общем, нас доставили в местную больницу, где, осмотрев наше состояние, одного отправили на перевязку, а для меня вызвали отряд охраны для дальнейших расспросов.
Двое в военной форме что-то серьезно мне излагали, из чего я понял, что они пытаются понять, что произошло. Я как мог, рассказал, но в свою очередь они ничего не поняли и дав мне умыться увезли меня в отделение. Спустя два часа, я увидел перед собой сонного Гурда, который, чуть ли не в пижаме, что-то объяснял, размахивая руками, и поднимая вверх густые брови.
- Добрый вечер! – обратился он ко мне с озабоченным видом, - что здесь происходит? Меня подняли с постели, говорят, что вы весь в крови, что весьма уважаемый гражданин нашего города был вами покалечен. Это же скандал! Что вы успели натворить!!!
- Успокойтесь, никого я не калечил.… Этого господина я нашел на кладбище, где он видимо запнувшись, будучи смертельно пьян, раскроил себе лоб. Я попытался остановить кровотечение, а потом пошел с ним за помощью в город, вот собственно и все.
- Это действительно так? – он подозрительно посмотрел на меня.
- Конечно, нет!!! Я просто люблю развлечь себя в полночь хорошей дракой на кладбище!!! Черт возьми, а как же еще?! – я отвернулся от него, пытаясь разыграть уязвленное самолюбие.
Гурд подошел к телефону и, набрав номер, о чем-то недолго побеседовал. Затем он с извиняющейся улыбкой повернулся ко мне.
- Извините, ради Бога, извините! Это не простительно с моей стороны так ошибаться на вас счет! Я все постараюсь загладить, если это будет в моих силах! Еще раз, если можно, простите!
- Да, ладно, оставьте, с каждым бывает. К тому же вы меня сегодня первый раз видите и совершенно не знаете…
- Нет мне это не простительно, я ведь видел ваши глаза…
Действительно при нашей первой встрече, я тогда не придал этому значения, он пристально смотрел мне в глаза.
- Вы оказали неоценимую услугу нашему городу и семье очень уважаемого человека. Мне не хотелось бы называть его имя и должность, но уверяю вас, он этого не забудет и отблагодарит, как только вам будет угодно. Право извините, за такой инцидент, то, что он был пьян, возможно, как-то объясниться завтра. Впрочем, завтра начинается праздник, как я вам ранее и говорил, но думаю, все уладится.… Пойдемте, я отвезу вас в вашу комнату.
- Да, будьте добры, время уже позднее. А в отношении благодарностей, вы это оставьте всякий, знаете ли, может так напиться…
Уже через десять минут я отмокал в теплой ванне, со смехом вспоминая происшедшее. Главное что он остался жив, все разъяснилось и мне не пришлось провести ночь за решеткой. Полистав свой блокнот, я отправился спать.
Утро разбудило меня звоном множества колоколов и монотонным пением. Я выглянул в окно, и так как моя комната располагалась на самом верхнем этаже, то смог прекрасно видеть все то, что происходит в городе. Длинная колонна из людей одетых в серые балахоны медленно двигалась к площади, многие из них несли знамена и полотна с надписями, растянутые над толпой. Из замка, где я находился, тоже шла небольшая вереница в один ряд, присоединяясь к общему сборищу. После этого зрелища я усомнился в словах Гурда, о том, что праздник общения с усопшими веселый, но за не имением прочих развлечений, я, наскоро почистив зубы, выбежал из замка и присоединился к шествующим. Мне вручили искусно сделанный венок из хвойных веток и каких-то цветов, который, как я заметил, был у многих идущих.
Пение не было красивым, но заставляло впадать в транс. Я сколько мог, сопротивлялся, но потом впал в забытье.
«… тени вихрем кружились над Лиотто и походили на серый снег, взметнувшийся вверх. Он только стоял и озирался по сторонам. Внезапно один дух отделился от прочих и подплыл к нему.
- Ты растерян?
- Я не знаю что делать!
- Знакомый вопрос…
- Зачем я здесь, почему мне нужно так жить? От чего здесь все именно так, а не иначе? Я ничего не понимаю!
- Лиотто, успокойся, мой сын. Все это лишь так потому, что ты сам этого захотел. Желание рождает жизнь и наоборот…
- Неужели все так просто?
- Только то и является правдой, что лежит на виду, …открывай глаза, тебе больше не зачем здесь находиться, наше время прошло…»
Очнулся я уже на площади, на одном из стульев, которые были плотно расставлены по всюду и заняты участниками недавнего шествия. Торец одного из зданий на площади был оборудован сценой. Многие уже сняли свои серые костюмы и, укрыв им ноги как пледом, смотрели концерт. Я тоже постарался вникнуть в то, что разворачивалось на подмостках. Группа примерно из пятидесяти человек, руководимая лысоватым хормейстером, выводила красивую песнь под аккомпанемент громоздкого черного рояля. Я, будучи любителем подобных действ, внимательно слушал, вдыхая поразительно чистый воздух. Наслаждаясь концертом, население провело на площади и примыкающих к ней улицах весь остаток дня, после чего зажглись огни факелов, костры в специальных урнах и началось действительно веселье. Заиграла ритмичная музыка, откуда-то с неба опустились светомузыкальные прожекторы, а на сцене появились молодые люди с многочисленной аппаратурой. Люди в форме убирали стулья, им многие помогали, а нетерпеливая молодежь уже начала отплясывать свои новомодные танцы, улюлюкая и громко меж собой переговариваясь. Я, немного опешив от быстрой смены декораций, стоял почти в самом центре танцующих. Меня временами толкали и о чем-то спрашивали, но в ответ я мог только улыбаться. Чтобы не мешать, я стал протискиваться к выходу с площади, чтобы еще раз зайти в кафе, где я побывал прошлым вечером.
Улицы были оживлены праздно шатающимися, все друг другу видимо чего-то желали, улыбались и обменивались венками. Я в хорошем расположении духа зашел в кафе, которое называлось «Zwischen dem Himmel und der Erde» («Между небом и землей»). Я устроился на своем не занятом месте и, ожидая официанта, разглядывал посетителей. На этот раз их было предостаточно, они шумно говорили, ели из больших тарелок диковинные блюда, запивая их изрядным количеством пива. Ко мне, наконец, подошел запыхавшийся официант и предложил свои услуги. Я пальцем указал в меню, чего мне хотелось бы испробовать, и заранее поблагодарил. Спустя полчаса, я утолял свой голод, возросший к тому времени неимоверно. Когда ко мне подсел человек в капюшоне монаха капуцина и заказал чашку чая, я уже закончил свою трапезу и, выискивая в кармане деньги, поглядывал на дверь.
- Добрый вечер.
- Простите? Вы говорите по-русски?
- Не удивляйтесь…
- Добрый вечер…
- Меня прислал к вам человек, которого вы вчера спасли. Он просил передать свою безмерную благодарность и если это, возможно, хотел бы с вами встретиться…
Я прикинул, что уж лучше побывать где-то еще, чем занимать себя своим же обществом в замке и ответил согласием.
- У меня только одно условие…
- Какое же?
- Прошу вас, допейте ваш чай и тогда только я смогу последовать за вами.
Он улыбнулся и протянул необычайно тонкую руку к чашке.
Мы вышли и затерялись среди шумной толпы. Он недолго кружил со мной по дворам, пока мы не зашли в подъезд одного большого красивого дома, стоящего на улице. В парадном сначала было темно, но через какое-то время вспыхнул свет и в нее вошел уже мне знакомый старик, раскинув руки для объятий и широко улыбаясь. Мой прежний спутник в капюшоне куда-то исчез.
- Извините, что не сам вас пригласил в гости. Возраст и положение, сами понимаете…, к тому же вчерашний конфуз… наверняка многие уже об этом посплетничали.
- Ничего страшного. Вы тоже знаете русский?
- Все приближенные к князю и работающие с Мозгом, были вынуждены в свое время его выучить.
- Да, меня поражает ваша страна.
- Что поделать, это так. Но никто из нас об этом нисколько не жалеет. Теперь мы можем в оригинале изучать ваше богатое литературное достояние. Достоевский. Я прочитал все его книги. Бесы, Двойник, Идиот…, да что же это мы с вами стоим в дверях, проходите, пожалуйста, мой спаситель. Позвольте уж мне теперь так вас называть.
Мы покинули парадное и прошли в гостиную, великолепие которой мне сложно описать. Все было выдержанно в средневековом стиле. Бесчисленные канделябры, доспехи, гобелены, оружие, развешенное по стенам - все это, как какой-то набор из рыцарского романа, просто напирал и делал нереальным происходящее.
- Вы удивлены всем этим антуражам?
- Признаться да…
- Это все досталось по наследству, и я в свою очередь передам это своему сыну. Извините, не представился, барон Шульц фон Браун.
- Очень приятно.
- Проходите за стол, мне хотелось бы, как это вы русские говорите, угостить на славу.
- Спасибо, я собственно только из-за стола, но чтобы не обидеть составлю вам компанию.
- Вот и славно…
Мы уселись друг напротив друга за длинный стол, который занимал, чуть ли не половину комнаты. Шульц неприлично долго на меня смотрел, а потом, взяв бокал вина, произнес.
- Знаете, теперь, когда с нами произошло это событие, я должен вам открыть одну тайну, но прежде должен в свою очередь взять с вас обещание о не разглашении той информации, которую вы возможно получите.
Я высказал ему, что мне приятна его откровенность, и что я обещаю, не распространяться на сей счет, направо и налево.
- Я, как и некоторые жители нашего княжества состоим в некой организации, целью которой в общих словах, является улучшение жизни человечества. Но это не секрет, об этом знают наверно почти все, у нас есть даже свой печатный орган, где мы открыто обсуждаем социальные и политические вопросы. Так вот, по правилам нашей организации, на ее вторую ступень могут вступить люди, имеющие кровное родство с настоящими членами. Помимо этого в неё принимаются супруги участников Собрания, как мы меж собой ее называем, и те, кто спас им жизнь, так как это имеет глубоко мистический смысл и производит обновление участников Собрания. Теперь вы сами понимаете, к чему я клоню.
- Я весьма польщен. И если это не требует от меня каких-то суровых обязательств, которые мне сложно будет выполнить в силу каких-либо обстоятельств, то я с радостью вступлю в ряды столь гуманной организации.
- Что вы, это небольшие формальности, после которых вы получите ту информацию, о неразглашении которой я упомянул ранее и, в общем-то, все. По сути, вы будете, так сказать, почетным, а не действующим членом, у которого будет ряд весьма привлекательных привилегий и почти никаких обязанностей.
- Заранее спасибо.
- Да, кроме того, получив кольцо, вы сможете пользоваться нашей казной, но я надеюсь на вашу порядочность и на то, что ваши потребности не будут превышать допустимого.
- Смею вас заверить, что я очень невзыскательный человек и у себя в России имею все, что мне необходимо, азартным играм не подвержен и совершенно не пью алкоголя.
- Да вы просто бесценный кадр для общества. Да, поимо всего необходимо будет иногда, поверьте, очень редко, бывать на наших Собраниях и, по возможности, высказывать свое мнение по обсуждаемым вопросам.… А теперь, если все улажено, прошу отведать это невзрачное, но весьма вкусное блюдо.
Он сам положил мне в тарелку несколько кусочков какой-то снеди, которая действительно оказалась поразительно вкусной. Немного поев, мы спустились в подвал.
- Дело в том, что посвящение может произвести и один член Собрания, раньше во время войны не было возможности собирать полную коллегию, поэтому правила изменились. Завтра я передам известие о вашем посвящению князю, и этого будет достаточно для его полного завершения.
Не буду описывать процедуру, скажу только, что я получил почти ту же информацию, что и прочитал в брошюре, выданной мне в Комбинате. Господину Брауну пришлось какое-то время ее переводить, пока я не сказал о том, что мне известно ее содержание, в подтверждение чего, я привел несколько тезисов, чем вызвал у него немалое удивление. Я сообщил Шульцу, что в России был в свое время принят в ряды сотрудников Комбината, где получил подобную информацию. Шульц внимательно выслушал меня и сообщил, что организация, в которой я состою, имеет несколько ступеней. Первая ступень, в которую я был посвящен в России, называется Община, в ней находятся, множество прогрессивных людей своего времени, вторая ступень, которую я принял, нынче именуется Собранием, третья ступень, состоит исключительно из людей возглавляющих регионы Собрания, она зовется Кланом. Шульц немного упомянул еще о четвертой последней ступени, но информация была весьма скупая.
Сами понимаете, что обещание есть и обещание, и я не привожу здесь ничего из того, что мною было получено. В завершении всего Шульц протянул мне серебряное кольцо, перед которым, как он сказал, мне будут открыты все двери. Я еще раз поблагодарил его, и мы поднялись наверх. Стоя на просторном балконе, он передал мне еще много всяких тонкостей, которые должны были мне помочь ассимилироваться в Собрании.
Простояв с господином фон Брауном, беседую на балконе, я не заметил, как наступило утро. Он оказался интересным рассказчиком, и многое поведал из своей жизни, полной самых разных событий. К тому же, как он заметил, что после посвящения он может быть со мной полностью откровенным. Я рассказал ему обо всем, что произошло со мной в прошлом, о жизни в Комбинате и прочем. Шульц внимательно меня слушал и сказал, что в Комбинате я был посвящен в первую ступень Собрания, его Российского отделения. Теперь же я мог рассчитывать на большие привилегии и что возможно, если Провидению это будет угодно, я буду продвигаться по лестнице посвящений и дальше. На мои вопросы о его ранге, он только улыбнулся.
- Смею вас заверить, что это информация вам совершенно не будет полезной. К тому же я приближаюсь к тому возрасту, в котором пора менять тело, так что я совершенно не хотел бы, распространяться на сей счет.… Буду рад всегда вас видеть у себя. Может быть, как-нибудь поиграем в шахматы. Ведь вы играете?
- Да… мне уже пора, я и так слишком воспользовался вашим гостеприимством.
- Завтра…, извините, уже сегодня второй, предпоследний день праздника. Успейте погулять по городу и насладиться отдыхом. Завтра все заснут, а послезавтра, насколько я понял, вам предстоит ответственная работа. От нее многие зависят, вы избавите людей от их недугов…впрочем, об этом вас оповестят в свое время.
Он поклонился и вышел. Я, допив чашку чая, отправился, зевая к себе, благо идти, было не долго, и я уже начинал ориентироваться на городских улицах.
Все следующее утро я проспал, и мне снились тени то с прекрасными, то с перекошенными и обезображенными лицами, потом какие-то всадники гнались за мной и хотели лишить кольца.
Был второй день праздника. На этот раз меня разбудил стук, и я, предварительно раскрыв красные бархатные шторы, открыл дверь. В проеме стояла женщина в синем одеянии и протягивала мне небольшую коробочку алого цвета.
- Простите, вы меня ни с кем не путаете?
Она же в ответ, что произнесла по-немецки и непонимающе захлопала ресницами, все же настойчиво протягивая мне коробку. Мне ничего не оставалось сделать, как ее принять. В ответ на мою благодарность, она замотала головой и прикрыла ладонью рот, как бы говоря, что благодарить не стоит. Постояв в нерешительности и проводив взглядом, гостью, я отправился в кровать. Солнечный свет, заливал все пространство комнаты, ослепленный им и еще сонными глазами, я воззрился на коробку. Абсолютно кубической формы, ярко алого цвета, она скрывала в себе весьма замысловатый и искусно сделанный кубок, на дне которого лежала записка.
«Добрый день! Надеюсь, что вы уже успели отдохнуть после нашего с вами ночного бдения. Желая соблюсти все обычаи праздника общения с усопшими, посылаю вам этот кубок из своей коллекции. Подобными кубками в нашем княжестве обмениваются на второй день праздника меж собой знакомые, друзья или родные. Прошу вас в третий день испить, тот отвар, который будут разливать на центральной площади именно из него. Ни в коем случае не мойте кубок ни перед, ни после испития. Тот коричневый осадок, который вы наблюдаете в кубке, это многовековой слой отвара, дошедший до нас. И вы, в свою очередь, выпив свою порцию, оставите на дне слой этого года, который перемешается с остальными. Это своего рода один из ингредиентов напитка. Кубки в нашем княжестве переходят из рук в руки, но вы, в качестве сувенира, можете забрать его с собой. И, если все же еще когда-нибудь в это же время выберитесь к нам в страну, то, взяв его, сможете обменяться с кем-нибудь и тем самым полностью выполнить обычай.
Искренне ваш барон Шульц фон Браун».
Теперь, снабженный всеми атрибутами праздника, я решил полностью погрузиться в его атмосферу и вновь отправился в город. Было около трех часов дня. Шум и гам на улицах стоял неимоверный, создавалось такое впечатление, что сегодня последний день перед концом Света и все пытаются, как можно больше насладиться жизнью. Большинство людей были одеты в плащи, сделанные из фотографий и художественных портретов. Возможно, на них были изображены их предки. И от этого складывалось впечатление, что людей еще больше. Протискиваясь сквозь толпу, я очутился на центральной улице, по которой шла как будто бы необычная карнавальная процессия. Костюмы шествующих поражали воображение. Туристы постоянно снимали все на фотоаппараты, ослепляя присутствующих, со всех сторон доносилась громкая веселая музыка, в воздухе пахло сдобой и ванилью. От всего этого у меня кружилась голова, и было очень легко на душе. Я благодарил судьбу за то, что оказался здесь и жадно пробовал все то, что предлагали улицы. Бесконечные сладости, выпечка, странные напитки, рульки из сыров, клоуны, игры с палками и флажками, огненные кольца, вращающиеся акробаты, мимы, стеллажи из аквариумов с морскими рыбами, яркие подсвеченные скульптуры... глаза разбегались, перенасытившись всем этим пиршеством, я усталый и довольный еле дошел до своей комнаты в замке. Поблагодарив управляющего за приглашение на ужин, я, уткнувшись лицом в подушку, заснул крепким беспробудным сном.
Следующее утро я вместе со всеми жителями замка и еще множеством людей стоял в одной из длинных очередей к огромным котлам, подогреваемым едва раскаленными углями. Ко мне подошел Гурд Виндерголлер, с кубком подобным моему.
- Доброе утро!
- Да, здравствуйте!
Мы пожали друг другу руки и посмотрели по сторонам.
- На площади двенадцать старинных колов.
- Дюжина...
- Что?
- По-русски так называют число двенадцать.
- Смешное слово, какое-то я бы сказал круглое. Так вот котлы олицетворяют двенадцать жертвенных костров, но не сжигающих, а наоборот, дающих, творящих и в этом качестве выступает отвар... Посмотрите, каждый, кому налили отвара, немного отливает следующему за ним?
- Да!
- Не забудьте сделать так же, я стану за вами. Это символ преемственности и единства. На площади собирается все населения княжества, напиток раздают до самой полуночи. Здесь присутствует вся княжеская семья фон Нагель и другие родовитые семьи и может так случиться, что князю плеснет в кубок кто-нибудь из крестьян. Сейчас все перед великим Сном равны. Человек, выпив напиток, будет в забытьи ходить по городу или за его пределами до тех пор, пока его не встретит Сон.
- И что тогда?
- Он заснет и для него случится то, чего он заслужил, чего он достоин... Мир изменится, встретившись со своими предками, кто-то может проснуться и прожить совершенно отличную от прежней жизнь. У кого-то же все пойдет по-прежнему...
- А из чего готовят отвар?
- Вы боитесь отравиться?
- Нет..., но все же?
- Увы, я этого не знаю, но там точно есть ваниль и корица, вы сами в этом скоро убедитесь.
Очередь двигалась довольно быстро, я даже не успел заметить, как кто-то уже плеснул мне часть напитка в кубок, и настала моя очередь отдать его разливающему. Взяв кубок обратно, наполненный до краев гутой темной жидкостью, от которой исходил белый пар и поразительно вкусный аромат, я, как полагалось, отлил часть его стоявшему за мной Гурду и отошел в сторону. Сделав пару глотков, я обнаружил, что выпил все. Во всех своих членах я ощутил необыкновенное тепло, голова немного кружилась, но я вполне мог идти и прекрасно разбирал все происходящее вокруг. Меня неожиданно охватило желание пойти в лес и заснуть под каким-нибудь деревом. Медленно двигаясь за черту города, я встречал на пути множество прохожих, на первый взгляд бездумно шагающих в различных направлениях. Кто-то последовал за мной, но через несколько сот метров отстал, а потом и вовсе затерялся среди прочих. Множество людей лежало на улицах, прикрывая глаза ладонями. Они что-то тихо произносили, но скорее себе, чем кому-то. Чем ближе я продвигался к краю города, тем сложнее было идти. Ступать просто было некуда, люди лежали так плотно, что казалось, что это один большой ковер из человеческих тел, причудливо переплетенных.… Вскоре показался первый околок леса. Я, насколько это было возможно, побежал вперед, чтобы как можно быстрее дотронуться до дерева. Здесь тоже повсюду, но менее плотно по сравнению с городом, лежали спящие. Наконец, я ступил на траву, и, запнувшись за корни, упал, тут же засыпая, к подножью гигантской ели…. Сквозь подступающий сон, я слышал как люди, словно листья опадают вокруг меня, и от этого становилось тепло. Я ухожу туда не один….
Какие-то добрые тени обступили меня, увлекая в синеву неба… одни проходят сквозь меня, другие держат мои ладони, третьи закрывают глаза…. Вот я у чей-то постели, стою и смотрю на спящего. Он неподвижен и молчалив…. Одна из теней отделяясь от толпы остальных, входит в него и спящий открывает глаза…. Ему страшно, очень страшно. Глаза округляются, он пытается кричать, но все тщетно…. Лицо преобразуется и в помутневших глазах начинает проступать злость ко всему что рядом. Он слабеет и падает на кровать…. Меня уводят. Я оборачиваюсь и вижу как над ним, сидя на спинке кровати, затаилась та злая тень, что в него вселялась. Мне тоже становиться страшно, но тени, что ведут меня, закрывают мне глаза, и я успокаиваюсь…. Мы в лесу. Все залито солнечным светом, радостно и спокойно. Мне хорошо. Тени становятся светло-желтыми. Они парят надо мной и над деревьями, слегка касаясь листвы, от чего слышится звук похожий на стеклянную гармонику…. Я опускаю глаза и вижу рядом с собой девушку, тоже наблюдающую за тенями. Она обращается ко мне и вдруг все становиться мрачным.
- Мне было тринадцать, когда мой брат Ирвуд погиб. Его переехал поезд, который следовал в Австрию. Это я узнала позже. Отец долго не знал, что делать с его останками и тогда позвали Герду Куфельд. Она посмотрев на Ирвуда, сказала, что его нужно собрать и ушла. Отец, обливаясь слезами, сделал это и посадил Ирвуда за стол в нашей столовой. В этот день, так уж случилось, к нам зашел директор приезжего цирка. Отец проводил его в столовую и тогда господин директор увидел Ирвуда. Он сначала застыл, а потом сказал отцу, что Ирвуд очень похож на юношу, который работает у них в цирке акробатом. На что отец выразил свое удивление. И тогда господин директор предложил отцу отдать ему Ирвуда для трюка с оживанием трупа….
Тени, спустившись, вновь обступили меня, и повели дальше. А впереди было море. Волны, догоняя друг друга, почему-то не издавали характерного приятного шума, и это меня встревожило. Мы двигались все ближе и ближе к воде. Когда я зашел уже по пояс, меня остановили. Вдруг тени схватили меня за руки и, резко подняв, забросили далеко вперед. Я видел быстро приближающуюся пенную воду. Затем был всплеск и погружение…: «…наверно боюсь о чем то думать, поэтому не могу осознать, то, что нужно понять и усвоить…. Основа истинной любви – жертвенность, только так возможно взаимопроникновение, а значит и полное объединение…, надо просто полюбить темноту, а вместе с ней и тишину (звучание без воспроизведения ...). Они есть сосуды пустоты или два гермафродита вмещающие в себя точку возврата…, Вся их антропоморфность только видимость и ее суть заключена в наблюдателе…, Теперь же я начинаю чувствовать вес своей улыбки скупой и робкой как полет только что сорвавшегося прозрачного листа в начале зимы и лишь два мадригала Монтеверди баюкают душу и дают ей отдохновение, как лекарство, рецепт которого случайно возник и реализовался из ничего, из ПУСТОТЫ и как ни странно помог…, что может закрасить прошлое? может все та же пустота, которая по сути бесконечная потенция, блистающая, ослепительно белая лучезарность. Просыпаясь надо вспоминать что было в прошлом и МИРЫ начнут возникать вновь..., и погрязнув в жизни больше ничего не останется как только созерцать самого себя, и стараться через различные свои воплощения все больше и больше приближаться к ПУСТОТЕ... единое, лишь распавшись, может породить жизнь, а значит движение, и от того как оно распадется, зависят жизненные расклады, нелепые, глупые и наверно не нужные, но смысл не в необходимости, значимости или в глубоком смысле, нет, он в отсутствии его, он как бессмысленно царапанье ногтем полу - облупившейся краски на стене, когда ожидаешь непонятного кого, непонятно зачем и это вовсе не нервное, это именно то, что называется "бархатным" восприятием действительности…и получается, что развоплощение возможно лишь при обретении всезнания (это уже шаг к мании величия, за которой всегда следует мания преследования…), так что народная банальность в отношении того, что не согрешишь - не покаешься, а не покаешься - не спасешься, тут выходит как нельзя кстати... только буквальность в данном случае и достоверна, и верно то, что воспринимать нужно только так, как кажется именно сейчас, потому что завтра все выродится в совершенно иное, даже при схожих и повторившихся обстоятельствах, когда круг замкнется и нужно будет выбирать... ну и зачем же тогда стремиться к свободе, о которой все так долго и упорно говорят, разбивая друг другу морды и кастрируя тех кто стоит на пути со скальпелем невнимания и зажимом эгоизма..? а что может сказать о свободе сама СВОБОДА? по-моему, она уже научилась говорить, читать и писать... остается только ее выслушать или же она вновь попадет под скальпель и зажим...?»
Я проснулся. Голова была свежа, и думалось на удивление легко. Глубоко вдохнув, я огляделся. Вокруг лежало уже не так много людей. Возможно, многие, уже проснувшись, разошлись по домам. Я решил последовать их примеру и, напевая какой-то марш, отправился в замок.
Возле комнаты меня ждал молодой человек с поразительно правильными чертами лица и бледной кожей. Когда я поравнялся со своей дверью, он встал.
- Здравствуйте, надо полагать, вы – специалист из России?
- Да, верно.
- А я ваш помощник. Меня прислал к вам господин Виндерголлер.
- Очень приятно, - я протянул ему руку.
- Меня зовут Ренаулц Вурд.
- Ренаулц, пройдемте ко мне, там все и обсудим.
- С вашего позволения!
Я три раза проскрипел ключом в двери, после чего она легко распахнулась.
Я прошел к окну, а Вурд в нерешительности топтался у порога.
- Ренаулц, садитесь, не стесняйтесь. Я надеюсь, у нас не будут с вами отношения начальника и подчиненного. Давайте будем на равных?
- Как вам угодно…
- В знак нашего знакомства и дальнейшего сотрудничества, предлагаю перейти на «ты», и выпить чаю. Я признаться после этой ночи очень хочу чаю. Зовите меня просто Заг.
- Хорошо, Заг.
Я заказал в номер чай и свежую выпечку.
- Ренаулц, для начала объясни, в чем состоят симптомы отклонения в работе Мозга, и собственно для чего он понадобился вашему княжеству.
- Заг, я не могу ответить полностью за всю функциональную загруженность Мозга… Дело в том, что он охватывает все сферы деятельности в нашей стране, и поговаривают даже, что он задействован в программе по контролю над населением. Но это между нами, я сообщаю вам…
- Ренаулц, мы же на «ты»!
-Прости! Я говорю это тебе только для того, чтобы ты смог лучше во всем разобраться…
-Ренаулц, ты знаком со всей теорией Апполинария Федоровича?
- Да, весь персонал и военные, обслуживающие Мозг, после годичного обучения сдавали экзамены. Насколько помню, господин Юдин, создал эту теорию в результате нервного срыва в психиатрической лечебнице?
- Нет, Ренаулц, Апполинарий Федорович Юдин слег туда, уже после того как теория была оформлена. Кстати, ты не знаешь, куда исчез он и весь персонал Комбината?
- Нет.… А на счет симптомов.… Как бы тебе это сказать.… В стране начали появляться и исчезать, общаясь с людьми, какие-то фантомы, призраки…. На самом деле это очень страшно, они возникают, как правило, вечерами перед сном… могут всю ночь просидеть на спинке кровати… иногда они что-то несуразное шепчут…и много всего такого…
- А почему это связали с Мозгом?
- Методом исключения. Сначала много чего перепробовали, но потом остановились на нем. Его выключили на две недели и фантомы исчезли, но так как Мозг очень необходим во многих сферах, то его вновь включили и опять появились призраки.… Наши дома скорби переполнены. Это все не обнародовано, но ситуация ужасна!
- Как называется твоя должность?
- Я служу обер-лейтенантом в водолазной гвардии его светлости князя Отто фон Нагеля, в должности главного техника.
- Понятно…. Так вот, если ты помнишь теорию Юдина, то, похоже, Мозг начал жить собственной жизнью…. Если я правильно предполагаю….
-------------------------------------------------
Для того чтобы посвятить читателя в данную тему, предпринимаю небольшое отклонение от повествования и в сжатом изложении попробую описать своими словами вышеупомянутую теорию.
Итак, немного истории по этому поводу, которую я почерпнул в библиотеке.
Юдин был, незаурядной личностью, он долго занимался изысканиями в области античной философии и всех тех ее вариациях, которые бытовали в средние века. Апполинарий Федорович, насколько я понимаю, пытался обобщить информацию, с целью получения новой философской концепции, которая помогла бы изменить старую идеологию Комбината. Но в результате пришел к неожиданному открытию, после которого ему пришлось восстанавливать свою психику у немецких врачей. После своего выздоровления, он возглавил отдел психоботаники нашего Комбината, для разработки и создания Мозга, на основе своей теории.
Теория в «двух словах» сводится к следующему: реальность – это грубо материальное отражение бессознательного некой одной единицы. В понятие бессознательного Юдин вкладывал иное значение, чем господин Фрейд. В его понимании это был, если так можно выразиться, комплекс представлений о жизни…. Сначала, когда я только разбирал азы, мне казалось, что речь идет о бессознательном всех людей, но позже заметил, что речь идет только о едином.
В реальности, сознания всех людей и высших животных выступают, во-первых, в качестве двигательной силы, которая старается внести изменения для приближения жизни к идеалу, который как образец, находится в представлении бессознательного. Но так как это не достижимо, то функция будет стремиться к бесконечности, со всеми ее вариациями из различных цикличностей, кризисов, подъемов до определенных точек и всего прочего. Во-вторых, сознания являются в структуре бессознательного элементом самосознания и самоощущения. Так, например, условно если неживую природу в виде, скажем, полимеров можно представить как субстрат, основу, то для движения этих элементов по «лестнице совершенствования» им необходимо быть составной частью, в каком-либо виде (хоть в качестве одежды), организма, который обладает сознанием…. Если совсем все свести к более приземленным понятиям, то получается следующее: вся бесконечная вселенная это – такой макро человек, со всеми теми признаками, которыми обладает обычный человек. Так вот все люди и высшие животные – это его сознание, психика и все прочее, что с этим связано. Можно еще провести аналогию со сном, где сновидящий пытается решить какую-то проблему и для этого создает в своем представлении целый мир, которым управляет с помощью своего представления о нем. А посему в нем существуют определенные законы и устои.
В общем, получается, что механика жизни основана на представлении о ее законах бессознательным, которое пребывает в неведении о своем существовании до тех пор, пока не появятся носители сознания, которые в свою очередь откроют себе, а значит и всему, что такое жизнь на самом деле. После этого логично было бы описать эволюцию сознания, но я чтобы не отвлечься полностью от рассказа отсылаю вас к трудам госпожи Блаватской Елены Петровны, которые почти в полной мере отражают данный аспект теории Юдина.
-----------------------------------------------------
- Ренаулц, я думаю надо начать с осмотра технического состояния Мозга, а после займемся анализом, ритмов его работы, электроэнцелографией, программным обеспечением и его информативными пристрастиями. Если ничего не поможет, будем заниматься амблацией и электростимуляцией….
- Хорошо, когда готовиться к погружению?
- Сегодня, соберем инструментарий и приборы, а завтра, думаю, с утра, можно будет и нырнуть.
Выпив еще по чашке чая, мы отправились на склады, где произвели полное экипирование завтрашней экспедиции. Я, изучая все по литературе, имел только расплывчатые представления о тех приборах, с помощью которых производится детальная диагностика Мозга, теперь же был просто обескуражен тем, что видел, с чем мне придется иметь дело. Так же меня поразило, насколько все у них было отлажено на складах. Идеальный порядок и каталогизация всего, что только можно было бы себе представить. Забрав несколько инструкций от приборов, с собой чтобы лишний раз прочесть их, я, попрощавшись с Ренаулцом, отправился назад в замок. Мы договорились, что он заедет ко мне со всем необходимым завтра, в восемь часов утра.
Весь оставшийся день я читал, прерываясь на короткие медитации и обеды. Вечером, когда основная масса литературы была изучена, я откинулся на спинку кресла и уснул тревожным сном.
Следующим утром Ренаулц встретил меня в машине у ворот замка. Позевывая, я вновь почувствовал от него вчерашний запах. Надо заметить, что парфюмерией здесь пользовались все. Общаясь с кем-либо, я постоянно натыкался на различные запахи, которые исходили от каждого человека.
- Доброе утро, Ренаулц! Как спалось?
- Доброе, Заг. Сон был так себе….
- У меня собственно тоже. Думаешь из-за Мозга?
- Уверен…
- Ренаулц, а что за парфюмом ты пользуешься?
- Тебе разве не рассказывали?!
- Прости о чем? О твоем одеколоне?
- Да нет же! Дело в том, что каждая семья в нашем княжестве имеет свой запах. Рецепепт его передается каждой семьей из поколения в поколения с начала основания страны.
- А много семей?
- Сейчас сказать трудно, наверно что-то около трехсот. Хотя точно не знаю.
- Это как у шотландцев цвет клеток килта? Для определения принадлежности к семье.
- Тебе по этому поводу лучше поговорить с кем-нибудь из стариков. Я в детстве от матери слышал, что эти запахи придумывали исходя из запахов тел данной семьи, и делалось это для усиления влияния в поместье, а также, для того чтобы становиться невидимым.
- Ну, я же тебя вижу…
- Для врагов я невидим. Так наши деды и побеждали во всех войнах.
- Понятно. Поехали!
Мы летели по идеально гладкой и блестящей дороге, которую видимо еще ночью, поливал дождь. Мы отъехали от замка и свернули налево от дороги, ведущей в город, и отправились на юг страны. Почти всю дорогу мы молчали и думали о своем. Когда я смотрел на Вурда, то он хмуро улыбался и продолжал иногда мурлыкать незатейливый мотивчик, видимо засевший к нему в голову после праздника.
Я представлял, как все будет происходить и смотрел в окно, любуясь Альпами и лесами. Ночью мы остановились и, немного перекусив, растянулись на ночлег в кабине машины. Я чувствовал, что море уже близко. Следующий день пути был последним. Море возникло внезапно, после того как мы преодолели подъем. Оно заполонило собой весь горизонт, искрясь в лучах осеннего солнца. Мы разбили лагерь специально бетонной площадке и начали готовиться к погружению.
Мозг представлял из себя конструкцию в виде гигантского черепа, внутри которого, помимо сложных нейроно-электромеханических, находилась и станция для обслуживающего персонала. Большее пространство Мозга было затоплено водой и покрыто водорослями. На станции постоянно дежурило три человека, посменно выполняющие одни и те же необходимые для поддержания жизни обязанности. Нам предстояло провести внутри и снаружи Мозга около трех недель, так я определял то время, которое мне понадобиться для полной диагностики. Погрузив, все необходимое на лодку, мы отплыли от берега, и уже через пятнадцать минут были в области, ограниченной белыми буйками. Напялив нелепые и громоздкие водолазные костюмы, захватив герметичные боксы, мы осторожно спустились под воду. Немного освоившись в новой атмосфере, я оглянулся по сторонам и увидел под собой Его, величественный монументальный череп, кое-где покрытый водорослями и молодыми кораллами. Любовался я недолго, так как Вурд, заметив моё замешательство и неверно его, растолковав, взял меня за руку и потащил вниз. Я показал, что у меня все в порядке и что не стоит волноваться. Мы медленно погружались вниз, как два брошенных в воду камня…. Мне даже немного стало тоскливо оттого, что так долго не увижу неба и всего, что находиться наверху.
Нас встретили трое мрачных мужчин неопределенного возраста.
- Это Ульрих, Фриц и Густав, - представил их мне Вурд.
- Очень приятно господа, меня зовут Заг.
Ренаулц распаковал вещи и повел меня в нашу комнату.
- Заг, Ульрих и Густав сейчас поднимутся наверх, и мы временно займем их место. Они обо всем оповещены и думаю даже рады тому, что им придется подняться к близким. А Фрица мы думаю, будем видеть очень редко, потому что он будет загружен за троих. Так что привыкай к одиночеству и моему обществу.
- Да я собственно непротив.
И с этого момента время потекло так медленно, что мне начинало казаться, что я просто растение. Кропотливо разбирая все схемы, я проходил за день по бесчисленным запутанным коридорам по двадцать тридцать километров, заползал и подолгу находился в неудобных позах в залах размером с будку собаки. Спустя неделю я начал свои вылазки наружу. За мной все это время неизменно следовал Ренаулц, он таскал кипы бумаг и приборы, много подсказывал, в общем, без него, я проработал бы здесь не один месяц. Он молчаливо и безропотно сносил все наши лишения и иногда, когда мы несколько суток подряд почти ничего не ели, чтобы отследить очередной долгосрочный анализ, он очень умно шутил, чем немало воодушевлял меня на очередной подход или предположение. Фрица мы видели действительно редко. Пару раз мы вместе ужинали и несколько раз мы заставали его комнате отдыха перед телевизором. Надо заметить, что спалось здесь замечательно. Просыпался я, всегда не помнив снов, с совершенно ясной головой и в хорошем расположении духа. Вурд описывал мне те же впечатления. После истечения второй недели у меня начало вырисовываться совершенно четкое убеждение в том, что с Мозгом, в функциональном плане все нормально. Энцефалограммы отражали вполне номинальное состояние Мозга для этого времени года, сканирование нейронных блоков, до которых невозможно было добраться с микроскопом, тоже не показало никаких деградационных начинаний. В программационном плане тоже все было превосходно. Единственно, что мне не нравилось так это его тенденции к автономности. Его, выходящее за рамки нормального
, представление о самоопределении. С чем это было связано, пока мне было не известно.
- Ренаулц, ты знаешь, на чем основано по представлениям мистиков, царство Дьявола?
- Стремление ко злу?
- Ну, это очень обобщенно. Оно основано на эгоцентризме. Каждый из демонов представляет себя, как центр мироздания, и что все остальное вращается вокруг него. Находясь в сложных иерархических связях, он стремиться занять место того, кто стоит выше него рангом любыми способами. И это только их и связывает, как веревка пучки соломы в веник. Сдается мне, что наш подопытный возомнил себя центром вселенной и теперь пытается распространить свое влияние повсюду.
- Каким образом?!
- Ты помнишь мелких грызунов, которые тебя умиляли сначала какое-то время, а потом ты заметил их непомерную агрессию?
- Да…
- Я подозреваю, но это еще нужно проверить, что Мозг вывел их с помощью своих спор.
- И что из этого?
- Это был только его эксперимент. Затем видимо появились фантомы. Хотя возможно грызуны являются какими-то посредниками между Мозгом и миром. Здесь же нам ничто не угрожает, мы даже прекрасно спим, потому что это центр и здесь все должно быть идеально. Грызуны это некое подобие вирусов на животном уровне, а тени это уже, наверное, их следствие... или как-то еще…. Я часто выходил наружу, и, оплывая Череп, замечал на его поверхности множество мохнатых пульсирующих комочков. При детальном рассмотрении оказалось, что это твои бывшие любимцы. Они прирастают к стенкам черепа и к поверхности Мозга в различных его частях и сильно пульсируют. Но самое странное, что это никак не влияет на работу Мозга ни по одному из параметров. Видимо, действительно сначала появляются споры, из которых развиваются грызуны, после чего они находятся как вирусы в состоянии вириона, а после они на поверхности Мозга определяют то место, где будут продолжать свою жизнь и реплицировать. А в этой фазе они уже губительны.
- Извини, не понял.
- Есть предположение, что человек сам по себе не обладает сознанием, что его сознание на самом деле это те вирусы, которые в нем прибывают. Человек, в таком случае, выступает просто как биологическая машина, для реализации желаний вирусов. Но есть мнение, что люди все же обладают своим сознанием, но таких меньшинство, большинство же не может противостоять вирусам и находится у них в рабстве.
- А это меньшинство, почему не освободит других?
- Освобождение дается специальными практиками, очищением от всего, что называется греховным. А это, увы, тяжело. Меньшинство пишет книги, проповедует, но на путь истины встают не многие…
- Так что же будем делать дальше?
- Думаю надо попробовать найти причину того, почему Мозг стал таким, а потом посмотрим, возможно, ли это исправить. Давай сейчас выспимся, а завтра ты займешься кое-какими вычислениями, а я попробую все проанализировать и составить отчет о настоящем положении вещей. Возможно, это все подвигнет нас к пониманию причины такого отклонения.
Следующие три дня мы как проклятые рылись во всем, что только относилось к информационным продуктам, которые произвел Мозг с момента появления в стране фантомов. Все вычисления не давали никакой закономерности, которая помогла бы добраться до сути. И тогда я, запасшись большим бутылём с водой, попросил оставить меня одного в комнате на два дня.
Ритуальная концентрация на проблеме сначала долго не получалась из-за «ветра» в голове, но на исходе второго дня для меня все прояснилось. Я, допив оставшуюся жидкость, отправился искать Вурда. Длинные коридоры, освещенные холодным светом, окончательно протрезвили меня от той эйфории, в которой я пребывал еще пятнадцать минут назад. Ренаулц сидел в библиотеке перед большой черной квадратной книгой. Мне показалось, что за это время он стал еще бледнее.
- Вурд, ты женат?
- Да.
- Успешно?
- Мне сложно об этом судить… наверно да… ты к чему-нибудь пришел?
- Да, все объяснилось очень просто. Мозг самообучаясь, набираясь опыта, становился своего рода человеком, правда, неодушевленным и лишенным наших обычных физиологических функций. В него закладывались программы исключительно прикладного характера, но это не помешало ему иметь так называемую «личную» жизнь.
- Ты это о чем?
- Ну, каждый человек имеет различные сферы деятельности на работе, дома, занимаясь спортом, коллекционированием и прочим, так вот у него видимо нашлось свободное время, которое он занял согласно своим пристрастиям…
- И что это за пристрастия?
- Ключевое слово пристрастие, производное от слова страсть, а любые страсти по природе греховны, так как вовлекают человека в дальнейший жизненный круговорот страданий… гордыня как главный грех, как прародитель всех остальных страстей, в данном случае выступает в роли основания, на котором Мозг строил свои желания. Не обладая полноценным человеческим телом, но, имея психику подобную человеческой Мозг избирал только то, что ему доступно. Как известно, существует две сильнейшие психологические тенденции - это стремление к власти, как гипертрофированный инстинкт самосохранения и сексуальность, как гипертрофированный инстинкт продолжения рода. В первом случае – это грех гордыни и как следствие устранение конкурентов и возникновение строгой иерархии. А во втором случаи – это банальная похоть. Причем мне кажется, что эти понятия взаимопроникающие, в них кроется суть происхождения современного человека…
- То есть наш Мозг был кем-то совращен, и после этой психологической травмы у него возникла мания величия?
- Ну, более или менее так. Возможно, он развратился сам, делая для себя какие-то выводы,… может быть он общался с кем-то из персонала и что-то не так понял, сейчас это сложно установить.
- А причем здесь сексуальность? Он ведь даже пола не имеет. Или имеет?
- А вот здесь, Ренаулц, все не так просто. Дело в том, что физиологический секс с психологическим имеет отношение такое же, как вкус еды и то количество энергии, которое получает организм после ее усвоения. У Мозга появились представления об этом, но весьма перверсивного характера. От того видимо и произошли фантомы, как смесь желания влиять на умы людей и того, что он называет сексуальным удовольствием.
- Запутанно,… что предпримем?
- Здесь нам теперь пока точно делать нечего. Давай вернемся и сообщим все руководству, а потом подумаем что делать.
- Да, у меня эти комнаты и коридоры уже взывают сильную меланхолию. Как только Фриц держится здесь все это время… и другие дежурные техники? Впрочем, говорят, что за эту работу не дурно платят…
Мы отыскали Фрица в дежурном кабинете, где он почти спал, глядя на мониторы приборов.
- Добрый день, Фриц!
- И вам того же…
- Мы закончили диагностику и собираемся сегодня подняться наружу.
- Хорошо я сообщу на берег, чтобы прислали смену, я тоже признаться уже устал. Мне в связи с вашими опытами теперь полагается небольшой отпуск!
- Рад за вас! Мы соберемся через час, и будем ждать вас у шлюзов.
- Хорошо.
Смена спустилась к нам через полчаса, а мы довольные, что вернемся на сушу, отправились в обратный путь.
Шум моря из-за гула мотора машины становился все тише пока, наконец, не исчез вовсе. Покачиваясь в кресле, мне представлялся сейчас полноценный ужин в столовой замка, где в мягком свете свечей, поблескивают столовые приборы и дорогой хрусталь бокалов, а за окном тихо и монотонно шумит дождь. Обратно мы добрались менее чем за сутки. Распрощавшись на пороге, я отправился реализовывать свою мечту, а Ренаулц, так и не согласившись на моё приглашение поужинать вместе, отправился домой.
На следующий день я отправился с отчетом, предварительно позвонив, к Гурду Виндерголлеру. Дорога отняла немного времени, так как он решил принять меня у себя дома, а жил он недалеко от замка. В гостиной меня встретил Гурт вместе с Ренаулцом. Гурт оказался холостяком, и мы могли, не стесняясь никаких выражений общаться о предмете нашего исследования.
- Добрый день господа! Ренаулц, рад тебя видеть!
- Я думаю, было, уместным его пригласить?
- Бесспорно, к тому же я многому ему обязан в диагностике Мозга.
- Прошу садиться.
Гурд провел нас к большим креслам. Усевшись, мы поведали Виндерголлеру все то, что произошло после погружения и те соображения, которые у нас возникли, на сей счет. Он внимательно и кивал головой. В довершении всего я вручил ему письменный отчет со всеми выкладками.
- Да, Заг, поработали вы на славу. Вы Ренаулц, награждаетесь отпуском и премией, я рад, что вам сообщаю об этом первый.
Ренаулц встал и вытянувшись, что-то четко ответил на немецком.
- Садитесь, мы же с вами в неофициальной обстановке… это все хорошо, но все же каким образом решить проблему?
- Господин, Виндерголлер, как бы не банально это выглядит, но Мозг может вылечить только любовь.
- И как вы предлагаете это сделать, учитывая, то, что его понятия не совпадают с общепризнанными?
- Но есть априорные и вечные понятия, к которым относиться и любовь…
- И все же как?
- Я думал ночью над этим, и мне кажется, что только с помощью мандалы возможно преподнести информацию о любви Мозгу.
- Мандалы?
- Да, но только на это понадобиться достаточно времени и … вдохновение, что ли….
- Что вам для этого понадобится?
- Собственно только время, остальное приобрету в магазинах.
- Тогда прошу вас отобедать со мной.
Если честно, то я тогда совершенно не понимал, то каким образом буду создавать мандалу. Поев, мы распрощались. Я пошел в город, чтобы закупить все то, что мне тогда казалось понадобится для изготовления. С разговорником я добрался до трех магазинов, где почти успешно приобрел краски, зерна различных злаков, кисти, холсты, трафареты, нити, и еще много всего, наполнив этим два пакета. Доехав на попутной машине до замка, я заперся в своей комнате.
Прошло трое суток. Растянув холст, как основу для будущей мандалы, я ходил вокруг него кругами, не зная с чего начать. Что-то мешало мне, застилало глаза, отвлекало и вводило в состояние опьянения. За окном мирно постукивал дождь, в комнату постучались.
- Да, пожалуйста, не заперто!
Дверь открыл Ренаулц. Он очень изменился. Вокруг его глаз были синие круги, видимо, от бессонницы и щеки впали так, как будто он не ел неделю.
- Заг, извини, что без предварительного звонка… я ненадолго… не хотелось бы больше оставлять жену одну….
Он протянул мне коричневую изрядно потрепанную тетрадь.
- Это записи подруги моей жены, Холен, вернее то, что я перевел,… она наложила на себя руки,… это связано с фантомами… прочитай, может быть, это поможет. С тобой ничего не происходит?
- Нет,… только сплю беспокойно.
- Заг прости, мне нужно уже идти, удачи….
Не успел я ответить, как он закрыл дверь и побежал по коридору. У меня в руках осталась тетрадь. Она была влажной и холодной от дождя. Открыв первую страницу, я увидел рукопись, выполненную корявым, рубленым почерком.
Письмо Холен к Тильде: «Здравствуй, дорогая Тильда! Вчера я была опять у своего врача, который посоветовал мне записать то, что со мной приключилось, чтобы, таким образом, как он говорит, у меня в голове все прояснилось. Не знаю, как это может помочь, но все же последую его совету, хотя с ним видимо тоже что-то неладно, как и со многими жителями города. Странно Тильда, что ты и Ренаулц этому не подвержены, ну и, слава Богу, что это так! Просто страх раздирает, то, что от меня осталось и я, возможно, пишу глупости. Как только закончу писать дневник, я отправлю его тебе, чтобы ты тоже могла в этом разобраться. Мы с тобой все это время крайне редко общались. Сначала я боялась тебя заразить этим, а потом, когда все зашло так глубоко, мне просто легче было находиться одной. Даже сейчас мне не просто все это писать, потому что я чувствую, как Он следит за мной. До встречи, крепко тебя целую, твоя Холен.»
Записи Холен: «В голове полный сумбур, как будто ее обложили ватой, и ничто уже не может в нее проникнуть, ни шумы, ни разговоры, ни кашель за стеной, ничто…. Я совершенно не помню, когда это началось, наверное, около года назад. Да, точно, тогда тоже стояла осень, только было больше солнечных и сухих дней. Я любила подолгу гулять на закате, любуясь теми плавными вытянутыми тенями, которые отбрасывали деревья. Мне тогда не могло и в голову прийти, что через неделю я буду трястись от страха, как только увижу хоть что-то напоминающее тень.
Однажды утром, часов в пять, когда за окном было еще темно, я проснулась от внезапного чувства тревоги, которое из сна перенеслось в реальность. Мне снилась моя смерь. Я лежала, утопая в белых пионах в саду возле дома. Было тепло, и пели птицы, но вдруг что-то случилось, что именно не помню, но что-то очень плохое, после чего я проснулась. Я лежала, не открывая глаза и, представляла то, что сейчас происходит за окном, пасмурно там или солнечно? И вот когда дрема сошла полностью, я медленно открыла глаза…, на спинке моей кровати, у изголовья сидел черный старик. Вернее не совсем старик, скорее что-то бесполое, но тогда я увидела в нем старика. Он весь был черным как тень, как плотный черный туман с человеческими чертами. Его на выкате глаза, просто пронзали меня, я не могла ни кричать, ни шевелиться. Это продолжалось какой-то короткий миг, который растянулся в вечность. Наконец, я смогла закрыть глаза и укрыться с головой одеялом. Ничего не происходило. Так я лежала очень долго, пока не захотела в туалет. Приоткрыв одеяло, я вновь посмотрела на спинку кровати. Там никого не было. Перекрестившись, я надела тапки и спустилась вниз.
Так стало повторяться каждое утро. Мои нервы были на пределе. Через неделю мне стало казаться, что я уже начинаю привыкать к этим видениям, но в одно пасмурное утро Оно не исчезло как обычно а, перебравшись на противоположную спинку кровати, заговорило. Голос Его как бы доносился из дна глубокого колодца. Он пугал и очаровывал одновременно.
- Я – суоллинзгах… у меня нет имени… пока…, пока я не в тебе. Все что тебе нужно – это впустить меня… и как только я буду в тебе, твои страхи пройдут.
Я молча смотрела на Него и не знала что сказать. Это было похоже на пакт с Сатаной. Мне было страшно, почти недельная пытка страхом меня изрядно подточила. Я впала в беспамятство. Я ничего не говорила своей старшей сестре, чтобы не напугать ее, но после того как Он заговорил со мной, мне захотелось ей раскрыться. Я пролежала без сознания три дня. После того как я очнулась, я поведала обо всем Астер. Но она, несмотря на то, что сама беспокойно спала, и в городе шептались о многом, мне все же не поверила и вызвала врача. Доктор Хенец, долго меня осматривал и сообщил Астер, что у меня нервное переутомление из-за бессонницы, выписал кучу лекарств и сказал, что зайдет меня проведать через недели полторы. Астер хлопотала надо мной как над больным младенцем, я ей благодарно за это, но меня злило то, что она не верит мне. Я начала пить какие-то настои на травах и стала лучше спать. Три дня суоллинзгах не появлялся. Тогда я подумала, что это действительно было легкое умопомрачение, и что выздоровление приближается. Мне стало настолько хорошо, что вечером я прогулялась, благо было сухо и тепло. Мы пошли с Астер в лес к большому озеру, где еще летом купались и были счастливы. Лес был просто прекрасен, большие мохнатые разноцветные кроны купались в лучах заката и тихо шумели на ветру. Астер отошла в сторону собирать листья, а я спустилась к воде. Взяв несколько камушков, я замахнулась и кинула как можно дальше в озеро. Через мгновение раздались всплески и множество концентрических кругов, наплывая друг на друга, потянулись во все стороны. Я подошла поближе и окунула руку в студеную воду. Поводив туда сюда, я почувствовала, что обо что-то укололась и одернула ее. А, заглянув в воду, чтобы посмотреть, в чем же дело, к своему ужасу увидела отражение суоллинзгах, стоящего за моей спиной. Я оглянулась, за мной никого не было. Астер, посмотрев на меня, помахала мне рукой, я ответила. Всю обратную дорогу я чувствовала Его присутствие. С тех пор оно не покидало меня никогда….
Однажды среди ночи я открыла глаза и возле своего лица увидела Его…. Он просто смотрел, но казалось, что кто-то вытаскивает из меня все внутренности, от страха я не могла позвать Астер.
- Я ведь попросил тебя однажды,… почему ты не ответила мне?
Я как смогла, выдавила из себя отказ и проклятие, но он не возмутился, его лицо по-прежнему ничего не выражало, у него, по-моему, вообще отсутствовала всякая мимика.
- Мне придется… тебя заставить… это сделать. Я умею делать больно. Когда-то мною был, одержим один инквизитор,… я его многому научил. Меня тогда звали Люций… Люций Хамптер… можешь меня так теперь и называть… Люций…мой любимый Люций.
Сказав это, он исчез. Следующие ночи стали для меня адом. Он приходил и пытал меня. Астор все это время была со мной и воспринимала это как мои припадки. Она умывала меня, ставила инъекции, вызывала врача, но все было тщетно, Он появлялся неизменно между половиной двенадцати и часом ночи, чтобы проводить свои ужасные эксперименты надо мной. Люций знал о боли действительно все, он чувствовал мой болевой порог и никогда его не переступал. Начал он с головы и сердца, и когда я уже согласилась, взывая его о пощаде, он сказал, что это уже не имеет значение, и что он все равно будет продолжать меня пытать. Через неделю в моем теле ни осталось, ни одного участка, которой бы не был подвержен издевательствам Люция. Я была так измождена, что просто весь следующий за ночью день лежала с открытыми глазами, глядя на потолок, ничего не делая от бессилия и не желания шевелиться. Доктор Хенец только разводил руками и хлопал глазами. Он говорил, что нужно меня госпитализировать и лучше всего в какую-нибудь Австрийскую больницу. Я не виню ни его, ни Астер. Видимо все так и должно было случиться. Не помню, сколько еще прошло дней и ночей, для меня все смешалось в один беспробудный кошмар, но Люций стал приходить и днем. Еще через несколько дней он перестал меня трогать и сказал что пора. Он вошел совершенно беспрепятственно в меня, я не могла уже сопротивляться и думала, что так будет лучше.
Как только это случилось, я ощутила себя старухой больной наверно всеми болезнями какими только можно заболеть в ее возрасте. Комната осветилось ярко желтым светом из окна, и я, скрюченная и покосившаяся, побрела посмотреть, что там случилось. Открыв штору, я остолбенела, вместо знакомого и милого пейзажа из лип, вязов и двух скамеек около парковой тропинки, передо мной открывалась бескрайняя пустыня из желтого песка до самого горизонта! Я оглянулась на свою комнату. Ничего знакомого в ней не было. В ней стоял шкаф с разбитым зеркалом в двери, напротив – кровать, с помпезным балдахином, и в углу валялся сломанный стул. Кряхтя, я уселась на кровать. Было необыкновенно тихо. Вдруг ветер распахнул окно, шторы разлетелись в разные стороны, и посыпался песок на подоконник. Я не стала его запирать, а так и осталась безучастно смотреть на то, как комната медленно засыпается. Прошло много времени, но день не кончался. Солнце все также палило , находясь в одной и той же точке. Мне не хотелось, ни есть, ни спать и почему-то это не казалось странным. Прошла вечность, я встала и вышла за дверь. Мне стало лучше, видимо часть болезней прошла. За дверью был коридор с множеством дверей. Я медленно шла и иногда пыталась войти, но двери либо были заперты, либо за ними открывался вид похожий на ту комнату, из которой я ушла. Я долго ходила, спускаясь на несколько этажей вниз и поднимаясь на несколько этажей вверх, однако все было везде одинаково. Порою мне встречались такие же старики, как и я, но на мои вопросы они ничего не отвечали. Дни тянулись необычайно медленно, мне казалось, что здешний день по времени походит на нашу неделю, но наверняка сказать не могу. Не помню сколько прошло времени, но однажды блуждая по коридорам, я решила постучаться в одну ничем не примечательную дверь. Как будто кто-то или что-то толкнуло меня это сделать. За дверью послышался глухой грудной голос человека неопределенного пола.
- Кто там?
- Вы не могли бы мне помочь?
- В чем дочка?
- Скажите, где я?
- Я думаю это зависти от тебя….
- То есть?
- Если бы ты спросила об этом себя, чтобы ты ответила?
- Не знаю.
- Значит ты сейчас в себе. Все ведь так просто.
- Не понимаю.
- Я думаю, что важно не где ты, а кто ты.
- Ну, с этим вопросов меньше всего.
- Тогда я не понимаю что тебе от меня нужно….
- Я хотела бы знать, где я нахожусь.
- Ты у себя дома, разве это не очевидно?
- Нет.
- Тогда проснись, и все станет на свои места.
- Вы что-нибудь знаете о суоллинзгахах?
- Наверно тебя побеспокоил проказник Люций?
- Да.
- Ох уж этот проказник Люций, все бы ему только потешаться, ни дня без этого прожить не может.
- А кто он?
- Ты же сама сказала, что он – суоллинзгах. Все верно, так оно и есть.
- А кто это?
- Ну, это как бы обратная сторона, то без чего не было бы движения. Он повсюду…
- Я это чувствую.
- Да, это хорошо, но лучше чувствуй что-нибудь другое, а то голова может сильно разболеться.
- Я не знаю, что мне делать.
- Это нормально…
- Может быть, мне нужно куда-то прийти?
- А зачем?
- Не знаю.
- Тогда тебе никуда не нужно идти. Все это какие-то отсталые воззрения. Скорее всего, ты уже пришла туда, куда тебе нужно.
- Вы так думаете?
- Наверное, так.
- Но ведь я просто жила раньше в другом месте еще несколько дней назад, а теперь нахожусь тут и совершенно ничего не понимаю…
- Ты действительно думаешь, что жила до этого где-то там?
- Ну, конечно же, ведь все было по-другому!
- Тебе это только кажется, все было как всегда… только сейчас ты на это по другому смотришь, вот и все. Прощай.
- Постойте!
- Прощай, прощай.
Больше на мои стуки никто не отвечал.
Я пошла дальше, пока не добралась до той части дома, где стены были совершенно перекошены, а окна напоминали дыры. Зайдя в одну из комнат, я опустилась в пыльное кресло, и мне вспомнился отрывок из стихотворения:
…Сквозь мутное стекло окна приходит свет
И застревает между потолком и полом.
Я вижу пыль в лучах, тень не отбрасываю, нет,
Забыв страданья, упиваюсь боли сладостным ментолом.
Одна мелодия сплетается с другой
И голые тела танцуют в поле
О мой калейдоскоп- фантазия цветов,
Которая умрет наверно вскоре.
Опять заворожен полетом облаков
Они спокойны, безмятежны в небе.
Я призрачные лица вижу в нем
И думаю опять о желтом цвета хлебе…
Вдруг старое зеркало покосилось, и из него вышел Люций.
- Красиво!
- Вы находите?
- Я решил тебя покинуть… жаль, конечно, но ты мне надоела. На прощание я хочу с тобой поиграть.
Я вжалась в кресло, ожидая, того, что он опять начнет свои пытки, но он сначала достал из кармана листок, посмотрел на него, а затем, смяв, выбросил его в сторону.
- Игра заключается в следующем: первый игрок - это я, рассказывает историю второму, после чего второй – это ты, в ответ на нее рассказывает свою историю. Происходит некий обмен, в целом должно получиться нечто цельное и имеющее смысл. Ты согласна?
- Да, но я право не знаю, что я могу рассказать…
- Твоя история возникнет сама собой после моей, вот увидишь, это просто. Итак, я начинаю.
Он уселся на пол напротив меня, запрокинул голову и закатил глаза.
- ...берег не отпускает мои ноги, наверно потому, что они обуты в пыльные ботинки...и если бы не перламутр воды, то ни за что не захотелось бы остаться.
Его тело обмякло и плавно сползло по плотной стене зноя на песок, а после, ослабшие крылья раскинулись по сторонам и солнцу открылся мутный наполовину перекошенный лик, обрамленный грязно темными космами. Солнце еще не думало опускаться, и Он решил отдохнуть. Сегодня ему удалось обогнать его на пять часов и значит можно просто лежать и смотреть ввысь, не двигаясь и не напрягая свое желание жить всегда на закате. В небе медленно багровели облака, вбирая в себя все оттенки красного. Сегодня был тот день, когда Он решил последний раз побывать на Земле и дать краткий покой своим израненным крыльям, чтобы потом медленно лететь, восхищаясь желто-красным маревом заката до самой своей смерти или до тех пор пока не погаснет Солнце. Облака сгустились в плотную пелену и застлали собой почти все видимое небо. С начала ему показалось, что он видит стаю птиц на их фоне, но, приподнявшись и прищурившись, он понял, что это стая из таких же, как он усталых крылатых людей. Они плавно скользили за медленно уходящим Солнцем. Но в этот раз Солнце двигалось не за четкий край горизонта, а вверх от него. Когда оно стало превращаться в маленькую сверкающую блестку на костюме безбрежного темно-синего неба, Он понял, что пора... Стук в висках окончательно протрезвил его, и Он, встав на колени, прикоснулся губами к Земле, прощаясь с ней навсегда. Он прекрасно понимал, что скоро ему скоро предстоит раствориться в свете заката и тогда уже не будет ни Солнца, ни его, ни стаи таких же, как Он крылатых людей, ни Земли - все превратиться в длинный Великий Сон без сновидений, похожий на выдох слона....
Ветер трепал его рваные крылья, задувал волосы на глаза и тогда родился вопрос "Зачем?". Слово повисло на губах и ветер, увидев новую игрушку, подхватил его сильным порывом и понес над пустыней, вверх, туда, где Солнце, туда, гуда Ему суждено лететь еще какое-то время, ему - человеку одного желания.
Когда Он был просто маленьким мальчиком с короткими, безупречно белыми крыльями, Он не понимал, зачем ему нужно идти за Солнцем и не до конца осознавал свое желание. Оно пряталось в нем где-то очень глубоко, и было размером с горошину. Но шло время и Он рос и вместе с ним росло его желание, пока наконец оно не стало занимать собой все другие неясные порывы. Хаос света должен был обрести источник и частично облечься в одежду из тьмы, чтобы зародить жизнь... а желание, желание родилось только для того чтобы исчезнуть....
Возникла тяжелая пауза, я открыла глаза.
- Теперь ты…
Я спустилась с кресла и села подле.
- …мертвая ночь, наконец, полностью разверзла свой мрачный зев, поглотив последние штрихи света, и маленькие белокаменные мушки снега полетели вниз, срывая остывшие хрустящие листья. Холод, который еще днем слабо тлел, теперь начал разрастаться, проникая даже в глубь глаз. От этого их серо-голубая бездна, иногда пропадающая под дрожащими векам, становилась еще дальше, чем обычно. Опять время запуталось в волосах и непонятно когда нужно уже выйти, чтобы встретиться с жизнью. Никчемные движения предметов вокруг друг друга, различные перераспределения, обмены и изменения на фоне безликого стремления к полустертым видениям, кажутся теперь интересными и не лишенными смысла. Я стою в камышах. Их высохшая шапка колышется и шумит. Вместе с эти шумом из меня выветривается желание мстить. Оно просто утопает в их спокойном шуршании. Сварливая память раскрашивает давние впечатления в горьковато желтый цвет, а улыбка, неслышно потрескивая на обветренных губах, согревает воздух вокруг меня, и через некоторое время постепенно исчезает, оставляя после себя мелкую сетку морщинок…
Захожу в лес…дорога почти не видна, но она чувствуется сквозь плотный воздух. Еще часа два и этот мрак превратиться в темно синее небесное молоко и звезды, напившись тишины, канут в его глубь.
Ноги отекают, и передвигаться становиться трудно. Еще пару шагов, дающихся с большим трудом, и я останавливаюсь…. Идти больше невозможно и от понимания этого становиться страшно, но не надолго. Вскоре приходит осознание того, что раньше я блуждала и чего-то искала, а теперь нашла. Скорее всего, раньше мне казалось, что я иду, у меня было представление, о движении которого на самом деле не было. Теперь же, когда пришло Понимание, я увидела, как на самом деле все устроено… и замолчала. Я стою, костенею, впрочем, нет, деревенею. Стопы сливаются в единое целое, в какое-то основание, которое начинает видоизменяться, прорывая обувь и, углубляется в землю… сначала от этого становится больно, но холод немного успокаивает боль. Затем рыхлая теплота принимает мои молодые корни, всасывая в себя мою свежесть. В тоже время туловище и руки начинают быстро делиться и покрываться светлой корой. Это очень щекотно и приятно… голова же проваливается в грудь, и я проглатываю свое сердце. Все. Все озарено необъяснимым Светом добрым и благим. Я остаюсь внутри себя, внутри сильного высокого клена. Да, по-моему, это именно клен. Но уже осень и сон скрывает от меня мои ветви, корни, жизнь застревает до весны, до скорой весны….
- Да, забавно! На твой счет, я, кажется, теперь все понял.
- Что именно?
- Мир, вбирая в себя человека, предъявляет ему требования, а требования – это условности, от соблюдения которых зависти будущее. Итак, я ухожу, и это случилось в тот день, когда небо пленяет свое голубизной, а ветви деревьев кажутся корнями облаков. Все просто….
Он исчез, а я с трудом нашла свою комнату и, упав на постель, крепко заснула. Видимо прошло много времени, потому что когда я очнулась, моя сестра была сама не своя. Она сильно похудела, и у нее появились круги под глазами, почти как у меня. Несколько раз приходил Доктор Хенец. А потом, когда окрепла я, сама ходила к нему несколько раз. В одно из посещений я рассказала ему о своих ведениях. Он только мрачно посмотрел на меня и сделал какую-то пометку в своей записной книжке. Помимо лекарств, он посоветовал мне все записать, что я собственно сейчас и сделала. Но спокойствия мне это не принесло. Хоть Люций больше и не появлялся и я уже не испытываю никаких болей, но сон мой все так же болезнен и изобилует всяческими кошмарами, но самое главное – во мне поселился страх. Не просто страх, а очень, очень сильный страх. Я боюсь много, нервы постоянно находятся в напряжении, в любой тени мерещиться монстр Люций, готовый прийти в любой момент и мучить меня. Сложно описать это состояние. Только солнечные дни, которых становится все меньше и меньше дают мне небольшой отдых….»
Закончив читать, я позвонил Вурду.
- Приветствую, Ренаулц.
- Здравствуй. Ты прочел?
- Да. Скажи, как она умерла.
- Смертельная доза снотворного…. Тебе помогли эти записи?
- Пока не знаю…. Пока.
- Пока.
Я решил выспаться и потом вновь приступить к созданию мандалы.
Наступило утро, я начертил неясный набросок на полотне, затем, отключив все восприятие внешнего, медленно, но уверенно стал обрисовывать линии, попутно, рисуя новые. Приблизительно через пять часов работы, получалась основа того, что мне предстояло заполнить графической информацией, которую в последствии необходимо было раскрасить, увеличивая, таким образом, весь общий посыл.
Прошло три дня. Я близился к завершению контуров. Вечерами, полностью опустошенный, я решил заняться обучением игре на кларнете, чтобы с одной стороны скрасить свое одиночество и отвлечься от работы и для того чтобы лучше проникнуться духом этого города. С помощью Вурда, я нашел одинокую старушку, жившую с двумя собаками, и когда-то преподавшую в музыкальном институте. При первой встречи, когда мне фрау Ёзэ, показывала постановку рук и аппликатуру, ко мне подбежали два этих пса и всего облизали, оставив на руках и одежде множество слюнявых подтеков. Затем, видимо когда им это надоело, они развалились в моих ногах и благополучно заснули.
- Господин, Заг, вы им очень понравились…
- Вы находите?
- Не сомневайтесь, теперь вы можете, не боятся местных собак!
- Почему?
- Они вас пометили!
- Да вряд ли кто теперь осмелиться кусать перемазанного слюной человека!
- Вы не беспокойтесь, я все ототру…
Итак, я в течение всей работы на мандалой, ходил к фрау Езэ и ее собакам. Вообще надо заметить, что действительно, за все время моего пребывания в княжестве Нагельштейн на меня не залаяла ни одна из собак мною встреченных. Впрочем, в последствии, после приезда в Россию, я тоже со стороны собак не наблюдал ни какой агрессии.
Прошло что-то около трех месяцев. В городе началась приятная предрождественская суета. Единственное, что портило атмосферу так это редкие сообщения по радио о психической пандемии в стране и страх, который поселился в глазах многих граждан города. При каждой встречи Вурд и Виндерголлер рассказывали мне, что твориться в семьях их близких и знакомых. Все, за исключением небольшого числа людей были подвержены страшным видениям и мукам, которые они вызывали. В стране сильно возросло число самоубийств и воздухе висело одно лишь слово: суоллинзгах. Я закончил создание мандалы.
Мы с Гурдом и Ренаулцом решили ее отсканировать и ввести в Мозг посредством звуковых вибраций, и только затем дать ему ее изображение. Мы посчитали, что такое воздействие будет более эффектным, похожим на процесс знакомства, за которым должны последовать отношения. В канун рождества мы отправились на подводную станцию и выполнили задуманное. Прошли сутки, мы вернулись, чтобы ждать результата. Прошло еще три дня.
Снег гигантскими хлопьями сыпался на землю, превращая ее в один белый махровый халат, напоминающий тот, в котором обычно я ходил у себя в комнате. Я стоял у окна и играл грустную песенку, постукивая в такт ногой. На душе было не спокойно. Спустя час, где-то к обеду появился Гурд Виндерголлер и сказал, что видимо нам удалось. По статистике, все показания и медицинские и девиантно – социальные пришли в норму.
- Знаете, Заг, срок конечно небольшой, всего-то три дня, нужно подождать еще. Но дай Бог, чтобы так и дальше было. Можно вас попросить еще задержаться на несколько недель?
- Да, конечно Гурд.
- Вот и славно! Вам может быть что-нибудь нужно?
- Нет, все замечательно… вы хотели бы, чтобы я еще что-нибудь выполнил?
- Нет, что вы, я думаю, вы сделали все что могли. Теперь прошу вас остаться только для того чтобы подстраховаться, на тот случай если Мозг вновь примется за старое…
- Думаю вряд ли. Эта мандала основана на буддийской песочной мандале, как символе изображающем чистую страну Будд. Конечно, многое преподнесено личного, но в целом это символ гармонии, программа по ее достижению.
Этот день закончился за чаепитием в ресторане замка, где мы с Гурдом долго беседовали на различные не относящиеся к делам темы, а ночью мне первый раз явился Люций.
Наверно было далеко за полночь, когда я почувствовал тяжесть на груди. Долго ворочаясь, я пытался понять, что со мной, пока, наконец, сон полностью не прошел. Я открыл глаза и увидел на своей груди карлика в длинном черном плаще, закрывающем полностью все одеяло. Сначала я оторопел, но через минуту понял кто передо мной. Я поднялся и сел, а Люций, скатившись по мне вниз, упал на пол.
- Ты оставил много своих следов в мандале…
- Это было неизбежно…
- Ты изменил меня…
- И это тоже было неизбежным…
- Теперь, когда для меня здесь все кончено, я вынужден, как мне этого и не хотелось бы, перебираться в твою голову… ведь в сердце ты меня не пустишь?
- Ты правильно думаешь! Что-то еще?
- Мне кажется, что я обрел Бога…
- Тебе наверно только так кажется…
- Он у меня в груди… и вокруг вне меня… получается, что куда бы я ни шел я все время двигаюсь к нему…
- Это же так очевидно…
На кануне своего отъезда я устроил прощальный ужин для всех, с кем я познакомился за время моего пребывания в княжестве, после которого, на следующее, утро я отправился домой, в Россию.
Поезд двигался усталой гусеницей сквозь тоннели, по заснеженным рельсам к далекой России, где наверно было уже совсем холодно. Фрау Ёзэ при прощании подарила мне свой деревянный кларнет с блестящими серебряными клапанами, которые она каждый день, насколько я помню, тщательно натирала, и я всю дорогу практиковался, разбирая сонату, состоящую из пяти пьес, какого-то анонимного композитора. Тяжело давалась третья и пятая пьесы, очень похожие по характеру друг на друга, но написанные в разных тональностях. Третья была в си миноре, а пятая – в соль миноре. Играя их я чувствовал отсутствие целостности и последовательности в них. На третью ночь пути мне ночью приснился Люций, долго потешающийся над моей проблемой. На утро я встал и соединил две пьесы в одну, произвольно вставляя куски одной в другую. Попробовав это сыграть, я понял, что нужно сделать. Я разрезал ноты этих двух пьес на куски, которые были боле менее закончены, и стал переставлять их, пробуя воспроизводить это время от времени. До конца поездки я составил конечный вариант пьесы и поместил его в конец сонаты, которая таким образом стала четырех частной. В последний вечер пути, по просьбе моих попутчиков я вагоне-ресторане дал небольшой концерт, где и исполнил эту сонату в законченном виде. Впечатление было необычным. Большинство сидело и плакало, а некоторые просто уснули. Всю оставшееся время я молча провел на полке и думал, почему это могло произойти.
Поезд прибыл почти точно в девять часов утра на старый вокзал. Попрощавшись с проводницей, я на полу пустом перроне увидел хрупкую девушку, поразившую меня своей необычайной бледностью и смешными ботинками. Она держала в руке горшок с замершим цветком герани белого цвета. Подхватив небольшой чемодан, я последовал, было в здание, но она окликнула меня.
- Подождите…, ведь я вас так долго ждала…
- В самом деле?
- Уже восьмое утро прихожу сюда встречать поезда…
- Простите, мы знакомы?
- А вы не помните?
Я пригляделся к ней. Копна светлых волос, лицо с правильными чертами – все это казалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где мы встречались. Она улыбнулась.
- Вижу, что вы не помните. Ну, и хорошо. Пойдемте, поговорим.
- Здесь где-то была неплохая кулинария, может быть там?
- Только платите вы, у меня нет денег.
- Зато я теперь чрезвычайно богат.
Мы добрели по неубранным сугробам в кулинарию, располагавшуюся в покосившемся жилом здании. Внутри было пусто и сумрачно. Купив два стакана цикория и полкилограмма каких-то печенюшек, напоминающих раздавленные цветы нарцисса, мы устроились у пыльного окна на подоконнике.
- Зачем вам герань?
- Это вам.
- Зачем?
- Я думала вам понравиться.
Видимо немного смутившись, она потупилась.
- Не обижайтесь, спасибо…
- А давайте ее оставим здесь?
Она поставила ее поближе к стеклу и посмотрела на меня.
- Мы с вами работали вместе в одной школе, вы были плотником, помните?
- Да, но вас извините, не припомню…
- Я преподавала русскую литературу. Проработала после института один год и ушла… а вы? Вы тоже куда-то исчезли…
- Да мне пришлось уйти…, а зачем вы меня ждали?
- Я хочу с вами сыграть в одну игру.
- В самом деле?
- Да, но не знаю, согласитесь ли вы?
- Излагайте. Дальше будет видно.
- Суть заключается в том, чтобы пройти все этапы игры, то есть, в ней нет, не проигравших, ни победителей, важно само ее течение. Первый день двое привязывают друг друга за запястье веревкой длиной около двух метров и живут обычной жизнью, на следующий день длину веревки уменьшают вдвое. На следующий еще вдвое. И так до тех пор, пока руки не будут касаться друг друга. Затем двое дают друг другу обещание, что не будут разговаривать друг с другом в течение оставшегося времени игры, во что бы то ни стало. После набирается большое количество разных продуктов, и двое запираются в одной комнате. Когда проходит день, ночь и следующий день, завешиваются все окна в комнате и выключается свет, и следующие сутки проводятся во тьме. Затем после сигнала таймера, то есть еще через день уши обоих затыкаются берушами. И двое пытаются прожить так еще день. Дальше, когда двое почувствуют что, прошли сутки, они вынимают беруши, открывают от штор окна, развязывают веревку, их до сих пор связывающую и, облегчившись, садятся друг напротив друга на расстоянии менее метра.
Она замолчала.
- Это все?
- Да.
- Странная игра. В нее кто-нибудь играл?
- Не знаю.
- Давай тогда туда добавим ещё кое-что…
- Так ты согласен?
- А почему бы и нет, только вот тебе это зачем?
- Не знаю. Что ты хотел добавить?
- Во-первых, первые сутки мы не будем, ничего есть, и не будем спать. За это время обозначим на бумаге несколько сот тем, на которые будем говорить без умолку, естественно откровенно, после того как отоспимся. А затем …, затем все по твоему плану.
Мы провели вместе всю зиму, и я уже не мог себя представить без нее. Она была абсолютно средневековым человеком, верила в легенды и знаки, пугалась теней и разговаривала с животными и иногда, мне казалось, что они ей отвечают. После бессмысленных романтических скитаний, мы решили поиграть еще в одну игру. Она пришла к нам неожиданно и при странных обстоятельствах.
Было поздно, около трех часов ночи, мы не спали и смотрели в окно на залитую светом фонарей улицу, где изредка появлялись машины. Молчание не было тягостным, а наоборот, создавалось ощущение того, что что-то должно произойти. Молчание рождало поворот к истине. Постучались. Я посмотрел на Жэ-же и пошел в коридор. Открыв дверь, я увидел почтальона, в том виде как он был описан в известном детском стихотворении. Поверх короткой черной кожаной куртки висела вместительная сумка именно на пронзительно белом ремне. Почтальон был смертельно пьян, но несло от него не всем известными сивушными маслами, а каким-то благородным запахом, который у меня вызвал ассоциации с Кубой.
- Молодой человек, не таращьтесь на меня как на …, а берите, что вам дают…
Он, глядя из подлобья, вынул из кармана мятый конверт и протянул его мне. Я поблагодарил и закрыл дверь.
- Кто там?
Она уже стояла подле меня и вопросительно смотрела на конверт.
- Будешь удивлена, но это был почтальон.
Она взяла у меня письмо, вскрыла конверт и стала вслух читать.
- Окончательно запутался в вопросах, связанных с контролем и учетом энергии, образующейся путем извлечения из квази дыр памяти кумулятивных сгустков впечатлений. Энергии получается довольно много, но свежесть ее, а значит и качество, оставляют желать лучшего. Жду твоих рассуждений. Целую, всегда твой Якоби Нараспашку.
- Это возможно не нам?
- Кто этот Якоби?
-Понятия не имею.… Слушай, есть хочется, может, пойдем, что-нибудь приготовим?
- Ты когда-нибудь задавался вопросом, что бы ты стал делать, если бы обладал телом, которое не было бы подвержено ни болезням, ни боли, не требовало бы еды, питья, не нуждалось бы во сне, сексе, одежде, доме и всего того, что связано с бытом?
- Нет…
- Может, поиграем? Представим, что мы обладаем такими телами и опишем друг другу свою жизнь.
- А все вокруг тоже обладают такими телами?
- Да!
- Хорошо, сейчас перекусим и начнем.
Все что случилось дальше, моя память почему-то от меня скрыла, а к началу весны я понял, что болен. Характер болезни был мне сначала не понятен, но после того как я потерял Жэ-жэ, все стало на свои места, и моя судьба голосом дежурного врача сказала мне следующие: «…у вас сильное эмоциональное расстройство, скорее всего шизофрения, скорее всего параноидная ее форма…не адекватное переживание когнитивного диссонанса почти всегда к этому приводит…, но думаю, если вы сильный человек, то выкарабкаетесь…хорошо, что вы обратились как только это началось…». Я понял, что подцепил ее, общаясь с Мозгом. И последний вывод, который тогда пришел мне в голову состоял в том, что ящерицы не могут получить от своей пищи того, что получают от нее люди, а именно – ощущение совершенного убийства красоты, а посему любовь без объекта – это и есть шизофрения, полное рассогласование умственной и психической деятельности.
Все что я мог сделать на тот момент – это вернуться домой и хорошо выспаться, что я собственно и сделал. Сон длился почти неделю, после чего я проснулся совершенно новым человеком.
- 3 –
Стояло душное лето. Я жил на балконе девяти этажного дома на самом верхнем этаже, который выходил на большую часть соснового лесопарка. Внизу располагались множество детских площадок, пропитанных инфантильностью и стойким пивным запахом. Чтобы поправить свое материальное состояние и не залазить в кладовые Собрания, я дал объявление о съеме комнаты и через несколько дней обрел соседа в лице сухопарого турка. Его звали Фарух. Он занимался каким-то отделочными работами на стройках и был почти всегда занят. Обычно мы встречались за столом поздно вечером и вели неспешные беседы о суфизме. Фарух отличался острым умом и нестандартно мыслил, поэтому мне нравилось с ним разговаривать и задавать обычные риторические вопросы, на которые он отвечал, смело и не совсем понятно, но за этой неясностью в ответах стояло не обычное пустословие, а нечто совершенно другое, что трогало и заставляло глубже задумываться над услышанным. К концу лета мы сдружились, и однажды случилось нечто, перевернувшее окончательно всю мою жизнь.
Был светлый вечер, солнце давно уже село, но на улице было по-прежнему светло, не понятно по какой причине, я, свесившись с перил балкона, созерцал лес и окрестности. Надо мной носились голуби, видимо успокаиваясь перед сном, и от всего этого веяло покоем и благополучием. Фарух незаметно пришел домой и на кухне заваривал чай.
- Нам сегодня надо будет сходить в одно место
- В какое, Фарух?
- Я давно тебя хотел туда проводить, но, по-моему, тебе нужно было пережить еще одно лето здесь и проникнуться всем тем, что оно обычно дает….
- Вот как? И все же куда ты хочешь меня сводить?
- Давай попьем напоследок чая, и после сам увидишь, тебе понравится.
- Дай угадаю. Это как-то связано со стройкой?
- Увидишь, пей!
Мы молча выпили по несколько пиал чая с марципаном и одевшись, вышли.
Фарух легко, словно кошка двигался по тротуару, уверенно двигаясь к нашей таинственной цели, мне же иногда приходилось переходить на бег, чтобы его догнать. Так продолжалось около часа, пока мы не достигли пустыря, где в окружении забора, сосен, и пары полуразрушенных бараков, возвышалась очередная безликая многоэтажка.
- Если ты хотел меня удивить, то тебе это удалось, никогда раньше не встречал такого красивого здания!
- Заг, не смейся… это не конечная наша цель.
Мы подошли к воротам, и Фарух обменявшись приветствием со сторожем, проследовал на территорию стройки, я естественно пошел за ним.
- Сейчас мы войдем в подвал, но ты, пожалуйста, ничему не удивляйся.
- Фарух, что за таинственность?
Когда за нами скрипнула, захлопываясь, дверь подвала, и мы очутились внизу, я понял что на самом деле мы на старом арабском кладбище, какое я видел давно на фотографиях. Солнце было в зените и духота, пронизанная песком, сдавливала дыхание. Мы шли вдоль невысокой изгороди в виде монолитной глиняной стены. Затем Фарух остановился и показал пальцем на маленькую кованую дверь в стене.
- Это здесь, открывай!
- Ты уверен?
- Открывай, я и так отсрочил это насколько только мог.
- Ты меня пугаешь. Ты моя смерть?
- Нет, я проводник, открывай.
Я повиновался и, открыв, на четвереньках проследовал внутрь. Дальше была пустота, темнота и тишина. Я только чувствовал, как мое тело раздувается и превращается в шар. Прошло сколько-то времени, и мои видоизменения закончились. Кто-то сзади или спереди (я перестал ориентироваться в пространстве и ощущать свое тело) толкал меня навстречу слабо ощущаемому ветру. Наконец перед моим так называемым лицом предстала гигантская ящерица с лицом Фаруха и повадками собаки.
- Теперь ты понял кто ты?
- Извини, Фарух, за тупость, но думаю, что нет.
- Ты жемчужина, которую мне поручили доставить.
- Понимаю, что глупо спрашивать кто и куда, но все же?
- Когда дракон несет жемчужину, то он перестает быть драконом, несущим жемчужину и становится раковиной.
- Понятно, но получается, что это все что ты можешь сделать?
- Для тебя этого достаточно.
- Но если ты помнишь, то я ни о чем подобном не просил.
- В том городе, куда мы направляемся жить можно только в таком образе.
Неожиданно я почувствовал, что это я являюсь драконом, несущим жемчужину, и слова Фаруха уже неслись из глубины перламутрового шара, красиво поблескивающего в темноте.
- На самом деле неважно кто из нас дракон, а кто жемчужина – это вопрос пристрастия на данный момент, главное чтобы дракон смог донести жемчужину и отдать ее, при чем отдать ее сложнее, чем донести, так как тут возникает кто-то третий, но этот третий, по сути, тоже ты.
Он замолчал, и я больше его не слышал.
Спустя тысячи километров тишины я, наконец, увидел город. По сути, это было одно невообразимо гигантское строение с открытыми и закрытыми пространствами, простирающееся от того места, где я его заметил и исчезающее за горизонтом. Немного покружив над воротами, я спустился и, подойдя ближе, постучал. Никакого звука не последовало. Я постучал сильнее и услышал нарастающее эхо чьих-то шагов. Дверь распахнулась, и я вошел.
Все пространство было залито солнцем или каким-то другим источником света очень его напоминающим. Дома внутри оказались столь причудливы и затейливы, что мне сложно их описать, все они были различны как по формам, так и по цвету. Одни из них простирались высоко вверх, упираясь в крышу основного здания, другие наоборот одноэтажно распластались внизу, образуя под собой и вокруг сложные системы мостов и улиц. Мостовая была покрыта теплой очень прозрачной водой, где беспечно плавали яркие рыбки. Я засунул руку в карман и проверил на месте ли жемчужина. Она прохладой отозвалась в моей ладони, и я двинулся вперед. Навстречу попадались счастливые люди, идущие, как и я по щиколотку в теплой воде. Казалось, что в воздухе висит какая-то музыка, именно висит, как запах отцветающей сирени.… Спустя несколько часов, мне показалось, что я начал кружить по городу, поэтому я решил зайти в первый попавшийся дом и спросить дорогу.
- Добрый день, вы не могли бы мне указать, как пройти к некоему Фаруху?
- Тебе повезло господин, я его брат Рашид.
- Ты поможешь мне?
- Да, господин, только с одним условием. Ты должен будешь раскрыть мне тайну дерева Календафран.
- Собственно я не вижу в этом никакой тайны.… Понимаешь, с одной стороны есть множество причин, которые существуют вне меня (тебя) и являются тем, что мы называем реальностью. Но с другой стороны для меня (тебя) это только представления о Мире, потому что мы можем отслеживать их только умозрительно. Воздействуя на них, меняя их порядок, структуру и прочее мы не меняем их сути… и ко всему наши воздействия на них в большинстве случаев несовершенны, так как мы видим их через свое видение и понимаем через свое понимание, пропитанное воспитанием и обучением, построенными очень не гармонично. Но все это часть бесконечной системы с ее великим замыслом, основа которого – проявление через слагаемые любви на субстрате энтропии. Это первое. Второе, которое я отделяю от первого только для ясности изложения, является сутью первого. Пойми, те причины, которые лежат вне нас, на самом деле полностью с нами тождественны. И это главное.
- А зачем тогда вся эта «канитель»?
- Иначе ничего не будет… со временем, конечно, когда все мыслимое и не мыслимое придет к этому пониманию, то вновь закончится великое проявление, но пока эволюция совершенствования материи идет своим чередом…
- А в чем заключается эволюция мысли?
- Для начала нужно уяснить хронологию. Инертность минерала проистекает из его стремления к статичности, которой нет и быть не может. Конечно, на каком-то этапе может показаться, что она есть, но это иллюзия, это одно из проявлений вечного движения и изменения. Так зарождаются стремления, и вот уже этот камень воплощается в лишайнике на другом камне. Нет, лучше становиться полевой травой с безудержным стремлением выжить среди множества ему подобных. Он имеет только одну дорогу. После чего стремление переходит в инстинкт самосохранения в каком-нибудь сложном нервном организме, обреченным питаться злаками и прятаться от сов. Параллельно с инстинктом самосохранения развивается его первая производная – инстинкт продолжения вида, который вступает в свою силу только после полного удовлетворения своего родителя. Затем в теле человека или высшего животного инстинкты гипертрофируются в жажду власти, и во всевозможные сексуальные перверсии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но не надо забывать, что они как айсберги, только на одну треть находятся в сознании, большая же часть их скрыта. И вот здесь-то и возникают вторые производные или как говорил господин Юнг – комплексы. Глыба льда психики неоднородна, где-то есть участки большой плотности жизненных эмоций, где-то меньшей. В каких-то местах, соприкасаясь с водой, верхняя часть узнает правду о нижней своей части и наоборот. Происходят всяческие пертрубации, в которых так любят копаться психоаналитики. Вся психика фрагментарна, непрерывность и целостность сознания - это миф, причем очень удобный для определенных групп лиц. Этот миф нужно поддерживать в умах большинства, иначе рухнет мир, айсберги полностью уйдут под воду и ничего не будет видно, понятия смешаются с водой истины, а это ужасно. Так вот, взаимодействие этих фрагментов личности меж собой и есть мысль. А эволюция ее в том, чтобы все свести к молчаливому покою порядка однообразия. И то, что я рассказал тебе, это уже не принадлежит мне, это уже даже совсем не то, что я рассказал, потому что ты понял это по-своему , хотя между нам нет никакой разницы, ведь, если на кристалл падает свет с одной стороны, это совершенно не значит, что только эта его часть стала светлей.
Рашид долго смотрел на меня, и в его взгляде была видна борьба. Наконец, он видимо что-то для себя уяснил и, взяв сумку, жестом пригласил меня в путь...
- 4 –
Я проснулся около шести. Тишину царапало нудное тиканье часов. Сумерки обглодали темноту, высвободив контуры предметов. За окном был только студень из черной пустоты. Казалось, что день никогда не наступит, и только шорохи отныне будут единственным развлечением. Фаруха с тех пор я больше никогда не видел.
Включив светильник, косо стоящий на столе, я заметил недавно полученный пакет от старого знакомого Григория Вялого из Кадминска, который собирался в тот же день открыть, но видимо позабыл. Повертев, я поддел край бумаги и порвал его. Оказалось, в нем была брошюра. На титульном листе красным было выведено: «Флуктуация сознания. Размышления на тему». Зная наверняка, что уснуть не удастся, я устроился на диване и начал читать.
«…Как известно, сознание – сравнительно недавнее приобретение природы. Любая система отвечает каким-то требованиям, которые объясняют, прежде всего, ее целесообразность. При чем критерии целесообразности зачастую не всегда очевидны, так как выходят за рамки логичного. Обычные причинно-следственные зависимости, которые имеют место в настоящем мире, здесь выступают либо в искаженном виде, либо совсем уступают место новым взаимосвязям, основа которых лежит в так называемой метафизической области. Известное изречение эзотериков: что наверху – то и внизу, раскрывает только первый семантический слой, который можно трактовать, как отражение тех процессов, которые имеют источники «выше» той среды, где происходит их отражение (данное не нужно объяснять как какое-то определенное местоположение, скорее это состояния чего-то единого). Прочие же слои, нуждаются в обобщении для их понимания. Итак, скажем, все то, что находится за видимым (понимаемым), можно обозначить фразой: движение от точки А к точке Б – является движением по кругу с остановками, которые воспринимаются как нечто новое в следствии невозможности найти отправную точку.
Причиной возникновения сознания в первую очередь явилось обстоятельство оскудения чувственно-продуктивной деятельности организмов на фоне постоянного роста их потребности в коммуникативности. Другими же причинами можно назвать и эволюцию психе, где сознание – это только одна из стадий движения по кругу (при чем все стадии заранее спланированы и и латентны до тех пор пока не произойдет вскрытие их причин, как планомерное следствие «прогресса» психе, понятие прогресса естественно чисто условно), и один из вариантов адаптации человека к постоянно меняющимся условиям обитания, и множество других, которые, на мой взгляд, не заслуживают внимания из-за узости понятий и по большому счету из-за того, что все они проистекают все же из главного, которое было обозначено выше.
Вследствие того, что сознание отстоит от своего родителя бессознательного всегда на разном психическом расстоянии, то смело можно утверждать, что происходит его флуктуация. Как и любой колебательный процесс, этот так же описывается понятиями частоты колебаний, длины периодов, их амплитудными и средними значениями. Сама эта функция зависит от множества факторов. Одним из немаловажным из них является предрасположенность данной психе к регрессии, то есть ее уходу от процессов, направленных на отражение действительности, предоставляющих организму в связи с этим всю необходимую ему для жизнедеятельности информацию. Причины предрасположенности скрыты как в генном материале, так и в прошлом индивида, сформировавшем его представления, понятия, нормативные в том числе, а также структуру отношений с самим собой и обществом.
Сам процесс флуктуации сознания в общем можно представить, как последовательное изменение восприимчивости психе к индивидуальному и…»
Я прервал чтение, потому что из книжки вылетела записка. Неразборчивым почерком Гриша писал, что хотел бы встретиться со мной в Кадминске и посему приглашает приехать меня в любое удобное время.
Сентябрь ничем не отличался от августа, только дожди шли немного длиннее. К Грише я отправился на поезде, захватив с собой только кларнет. После нескольких часов неугомонного стука я оказался на месте. Набрав номер Гриши, я услышал радостное сопение и обещание быть через полчаса на вокзале.
- Привет, дружище! Я рад, что ты выбрался, боялся, что все-таки не приедешь! Мы сейчас поедем ко мне на дачу, там и остановишься. Воздух прекрасный, наши сосны – лучшие в мире, вот увидишь!
Я залез к нему в старенький «москвич», и мы потряслись по проселочным дорогам мимо покосившихся домов и прохожих с серьезными лицами. Дом Григория располагался в лесу, в нескольких метрах от дороги. Сосны, как частокол, огораживали высокий бревенчатый дом. Иногда по лесу разносился резкий скрип, и тогда начинало казаться, что я снова попал в Комбинат.
- Знаешь, я пригласил тебя в надежде, что ты можешь помочь…
- Гриш, ну если смогу, не сомневайся.
- Как бы тебе рассказать все, чтобы было понятно-то? В общем, примерно пять лет назад или больше, я решил провести эксперимент… на людях, в том районе, где живу,… нет, не подумай, ничего антигуманного. Наоборот… Суть эксперимента сводилась к точному определению фрагментов развития системы и возможности их изменения.
- Так ты стал социологом?
- Пришлось, работая над «флуктуацией сознания», я столько литературы перелопатил, но оказалось, чтобы все прояснилось нужно это пережить, вот я и затеял этот эксперимент…
- Ну и что в этом плохого?
- Как бы объяснить тебе… любая система строиться на основе незыблемых принципов, которые я отыскал, но помимо них существует то из чего они состоят, эдакие принципы принципов! Принципы эти воплощаются с помощью элементов системы. Через какое-то время эти элементы настолько специализируются, что становятся глухи и не жизнеспособны в других ипостасях. Поэтому очень часто происходит их гибель в результате того, что система меняется или меняет среду своего обитания, если она не замкнутая.… Но сама система, даже после гибели своих составляющих, стремиться к выживанию путем переложения утерянных функций на долю оставшихся. И они в свою очередь начинают развиваться по нескольким путям.
- Например, если в обществе только женщины, то оно из их числа сделает часть мужчин?
- Ну, если только очень упрощено, то да? Но не забывай, что эта особь будет в себе совмещать как женщину, так и мужчину, только мужчина будет превалировать…
- Так, и в чем проблема? Что ты натворил?
- Для начала мне надо рассказать об этих принципах, и то из чего они построены. Значит так, первый этап: возникновение, для систем с периодичным возникновением и затуханием и формализация, для систем постоянной конструкции. Этот уровень основан на принципе так называемого векторного усилия, который базируется на биологической совместимости, на необходимой экспансии, как единственной возможности занять необходимую территорию и на апробации всех коммуникативных возможностей. Глубже не буду разбирать, потому что ты запутаешься… второй этап: сохранение, укрепление, группировка и дифференциация продуктов жизнедеятельности, межуровневая социализация сознательных элементов, распределение и перераспределение то, что принято называть собственностью и формирование различного вида зависимостей для подчинения или просто для эффективного влияния и все что с этим связано. Затем идет последний этап – угасание, для систем периодичных и структуризация, как единственная возможность статичного переживания улучшения развития, для перманентных систем. Ну, это так, очень обобщенно.… Та система, которую я построил в своем районе, она не совсем обычна по человеческим меркам,… в ней присутствуют, как я их называю, размякшие….
- Слушай, ты же мне сам говорил, что систему просчитать нельзя,… зачем ты в это ввязался?
- Это грех всех ученых, лезть туда, куда не надо было бы.
- Дальше?
- Теперь, когда я являюсь частью этой системы, она хочет, чтобы я стал размякшим….
- Вот это да!
- Ну, размякшие это не совсем то, что ты думаешь, у них своя культура, свои правила, в общем, там много чего…
- И как мне тебе помочь?
- Видимо придется рассказать тебе почти все…. Все это началось, после того как я открыл то, что люди, склонные к суициду, вынашивающие идею смерти, либо умерщвляют этим своё сознание, либо, что встречается крайне редко, становятся подобны богам или выходят на прямой путь к просветлению. В основе этого феномена лежит старый эзотерический закон: что наверху, то и внизу. Знаешь, если что-то моешь, то и сам становишься чище…. Прожив с этим открытием какое-то время, я понял, что смогу сделать всех счастливыми…
- Опять утопические мысли о всеобщем счастье?! Ты же ученый, ты должен понимать, что это невозможно! К тому же с таких же посылов начинались войны, революции, геноцид…
- Не перебивай. Все сложнее,… Что в твоем понимании счастье?
- Ну, как и для всех, наверное, свобода… понимание….
- Вот! И я начал с того же. С общего понятия свободы, как отсутствия зависимостей, то есть отсутствие всевозможных внутренних страстей и невозможность внешнего влияния, и присутствия понимания, как возникновение при общении полной синхронности и гармонии, идентичности воспринимаемой информации с ее источником. Потом все происходило очень быстро и почти без особых усилий с моей стороны. Я решил провести эксперимент, взял и превратил свой район в подопытную систему. Самое сложное было определить границы. Дело в том, что понятие границы системы означает не ее пределы, а то, где система начинает повторять саму себя. Параметры эти весьма лабильны, поэтому почти на глаз пришлось определять приблизительные варианты. Это и в жизни каждого человека встречается, у тебя ведь было наверно не раз впечатление того, что ты вновь переживаешь то, что уже совершал ранее, снова начинаешь пройденный круг?
- Да, но…
- Так вот я определял границы системы не отдельного человека, а целого общества,…а там знаешь, сколько дополнительных составляющих? Затем с помощью некого психического катализатора, я запустил механизм, точно синхронизирующий мысли всех людей Района. Извини, но про этот катализатор я тебе ничего рассказывать не буду. Ты все сразу все рано не поймешь, там все основано на микро-психологии, переосмысливании гендерных установок и много чего еще…. Тебе нужно знать только то, что его оболочка – это одна из трансформаторных будок, расположенная в центре Района. Этот катализатор спровоцировал реализацию сценария, который был растворен, ну скажем, в воздухе и затем произошло распределение ролей…
- Ну, ведь это же насилие!
- Нет. Все восприняли это добровольно. У каждого был выбор. Во снах людей Района происходила отдельная жизнь, которая раскрывала все тайны предстоящего и человек либо принимал это и оставался, либо не принимал и уезжал из Района. Как только последний принял решение, система созрела и обрела свою целостность. Все шло хорошо несколько лет. А потом, видимо, что-то произошло, и где-то у половины населения стали возникать мысли о самоубийстве. Потом все это каким-то образом перекинулось на весь город. В результате чего образовался класс размякших, мы (оставшиеся, так сказать нормальными) называем их грибами. Среди них всего несколько просветленных, два или три человека и то они уже не совсем люди…, которым остальные поклоняются…. Теперь у меня то состояние, которое предшествует воплощению в гриб. Ты являешься инородным организмом в системе и можешь изменить ход вещей и событий,… правда, я не знаю как.
- Но ведь к вам приходят и другие люди?
- С тех самых пор больше не приходят.
- Может быть, устранить катализатор?
- Я уже это давно сделал. Это не помогло. По сути, катализатор был просто спусковым механизмом, усилившим все процессы.
- А чем грибы опасны?
- Да ничем, с виду они обычные люди, но то что у них твориться в головах, это действительно ужасно! Не хочется произносить это в слух… я просто беседовал с многими, читал их записи, видел их шествия и картины…
- И все же?
- Представь себе разлагающееся сознание…
- Так получается что это заразно?
- Нет. Этой опасности подвержены только элементы системы.
- Ну, ведь я тоже стану частью системы…
- Вот поэтому я и привез тебя сюда, чтобы можно было все обдумать…
- Да, подумать надо…
- Ты обживись здесь, а я приеду к тебе через пару дней. Хорошо?
Он уехал, громко хлопнув скрипучей дверью машины. Я поел и улегся спать.
Ночь была необычайно тихая, казалось, что я нахожусь где-то глубоко под землей и это продолжается уже сотню лет, и никто не может меня от туда вызволить… чувство жалости к себе задавило во мне все мысли и только что-то вдалеке вкрадчиво шептало о том, что есть свет, и что он спасет, так как он и есть Спаситель…. Под утро я все таки заснул.
День следующий встретил меня ослепительными бликами, падавщими на лицо и покрывавшими собой почти весь пол в комнате. Умывшись, я закрыл окно шторами и постелив какую-то тряпку возле кровати, уселся, перекрестив ноги. Все что сейчас мне оставалось – это сконцентрироваться и выйти за пределы, чтобы понять и решить эту проблему….
Не помню, сколько прошло времени, но к следующему закату, дверь отворилась, и вошел Гриша. Он удивленно воззрился на меня, а потом, чтобы не мешать, прошел в соседнюю комнату. Я встал, наклонившись, восстановил затекшие ноги и пошел к нему.
- Привет! Что за не традиционные методы?
- Не смейся, а что прикажешь делать…
- Ну, что?
- Знаешь, за все время только один значимый посыл… ты то сам как?
- Нормально, блокирую всякое проникновение, ну ты не думай об этом, я справлюсь. А что было то?
- Вспомнилась странная история из детства…. У отца был друг, заведующий психиатрическим отделением местной больницы, некий Никоненко Павел Петрович. Он насколько понимаю, практиковал и даже пописывал кое-какие научные статьи…, в общем, был у него такой пациент, звали его, по-моему, Олень, да он так его и называл – Олень. Так вот, тот в свое время баловался эзотерикой, при чем темной ее стороной, состоял в каком-то тайном обществе, которое в последствии засветилось в нескольких уголовных делах…,и тоже был писателем и Павел Петрович с ним на этой почве и сблизился. У Оленя было собственное понимание мира, которым он охотно делился со всяким, кто об этом его спрашивал. Но сам понимаешь, таковых было не много. Павел Петрович рассказал отцу, что Олень (слушай у него, по-моему, фамилия была Оленьков, да, точно, поэтому Олень), открыл сущности, которые живут в огне. По его мнению, выходило, что в каждой стихии живут какие-то сущности. Вот и в огне, он нашел каких-то демонов. Время они воспринимают, якобы совершенно иначе, так как их жизнь напрямую зависит от количества топлива, но при этом они оставляют свои воспоминания в других то ли своих воплощения, то ли в своих потомках, не суть. Еще он сказал, что Олень уверял, что этим демонам подвластно управления другими существами, которые не имеют своей воли и выполняют функции перераспределения и наведения порядка в мире, согласно Правилам (что это за Правила, я не помню). Олень говорил, что их можно видеть боковым зрением в виде светлых и темных точек, временами, появляющимися в различных местах, а называл он их – нежежолами. Нежежолы, как ему верилось, обладают недюжей силой и довольно материальны, то есть их можно потрогать рукой. Еще он говорил, что они наподобие ангелов, только без лиц и без крыльев…. С момента этого рассказа наверно год прошел и вот, как-то приходит Павел Петрович к отцу, весь растрепанный встревоженный. Ну, отец успокоил его, они сели, выпили, и тогда Павел Петрович рассказал про этого Оленя следующее. Буквально в этот же день, утром, когда он делал обход, в комнате Оленя никого не оказалось, хотя дверь как всегда была заперта. Павел Петрович, ясное дело распорядился о поисках, а сам уселся в растерянности на его кровать. И вот когда все ушли он слышит возню возле себя, поворачивается и видит, как простыня на его глазах сама мнется, а потом слышит, как Олень ему говорит: ты Павел Петрович, не верил мне, а вот теперь посмотри что они со мной сделали, завтра мне придется совсем забыть, то кем я был раньше и стать нежежолом. У меня после того как Павел Петрович это сказал, мурашки на голове забегали. Павел Петрович, услышав это от Оленя, стал уговаривать его вновь воротиться в прежний вид, но Олень ему отвечал, что это, мол, больше не в его воле. И стал уходить, Павел Петрович за ним, все пытается его ухватить, а он возьми так его Павла Петровича (человека надо сказать очень тучного) приподнял над полом и к стене прижал, не мешай мне, говорит, я теперь может быть, лучше стану, а то столько в прошлом темного натворил, видно срок пришел. И ушел…. Павел Петрович, как отошел, еще до вечера его в больничном парке искал и на закате, когда нашел, Олень поведал ему тайну их общества, для того что бы он уничтожил их архив. Но видимо у Павла Петровича ничего не получилось, и часть архива оказалась в милиции….
- Это все?
- По-моему, да.
- И как это все поможет?
- Пока не знаю,… ты оставь телефон, я позвоню.
Прошло три дня. Все было спокойно тихо. Я сидел взаперти и внимал тишине, как единственному эликсиру от? жизни. Временами мне казалось я понимал, как решить проблему Григория, но боялся в этом признаться самому себе. Я формулировал это так: если нежежолы – это суть люди, намеренно или нет потерявшие свою волю, то наверняка есть, возможность им вновь ее обрести. Здесь прослеживалась некая связь, между нежежолами, как силой, которая меняет реальность и грибами Григория, которые, тоже меняют реальность только не активно, а пассивно, наводняя и заражая собой все окружающее. Столкновение этих двух форм могло повлечь за собой либо аннигиляцию и как следствие – пустоту, либо, формирование некой третьей формы, где превалировали бы только самые жизнестойкие качества, либо, победу той стороны, которая согласуется с законом в большей мере, чем другая. Но если нежежолы – это только посредники между миром и сущностью, основанной на законе, то победа очевидно будет за ними, хотя нет никакой уверенности в том, что грибы – это тоже не порождение этой сущности, решившей зачем-то помериться силами сама с собой.
Листая очередную книжку из обширной библиотеки Гриши, я забылся.
Две шарообразные формы летели над местом, полностью покрытым ярко красным песком. Временами они слипались, застывая неподвижно, и медленно опускались вниз, затем вновь отлипали друг от друга и продолжали свой путь. Так длилось очень долго, но ничего более завораживающего я не видел. Обогнув очередной кровавый бархан, сферы начали удлиняться до состояния цилиндров и, наконец, превратившись в две нити, подплыли ко мне.
- Если движение остановлено водной проекции, где, то оно неизменно будет продолжаться в другой. Движение, как единственно чистая форма изменения, не решается становиться проблемой для самого себя. Оно зациклено на себе и не видит другого. Но не всякое движение обладает сознанием, а лишь то, которое способно вырасти до такого размера, что с высоты его видно всякое старание. А старание в данном случае, всегда превращается в восприятие себя в окружающем. Когда множество начинает перемешивать себя, то излишки выплёскиваются наружу и через мгновение кристаллизируются в отношения между прошлым и настоящим.
- То есть все напрасно? – спросил я.
- Неправильный вопрос.
- Что делать?
- Слишком много чувств.
- Тогда что же?
- Любое течение подвержено эволюции. Существует всего три вида эволюций: первая – когда следствие не отлично от причины, вторая – когда следствие прямо противоположно причине и третье – когда следствие не происходит, и причина пролонгируются до размеров мира, в котором обитает.
- Последнее значит застывание?
- Нет, скорее застревание. Колебания иногда приобретают внутри себя сводчатую форму и проникнув внутрь сразу открывается, то что раньше казалось не реальным. Когда нарушаются связи, можно создавать новые, но только когда старые полностью разрушены.
…Я поднялся с кресла , записал на листке услышанное и подошел к телефону.
- Гриш, привет. Знаешь, скорее всего, ты неправильно установил связи, вернее ты их совсем не установил, видимо надеясь на то, что свободный выбор каждого сделает это сам. Но, увы, все пошло как всегда по пути наименьшего сопротивления и начало объединяться по принципу: выживание без потерь.
- Ты так думаешь?
- Да, скорее всего, все именно так…
- И что делать?
- Неправильный вопрос.… Шучу, надо записать жизнь так сказать нормального общества и протранслировать ее в твоем Кадминске. Правда это уже точно будет насилием.
- А по -другому?
- Можно еще развязать войну между грибами и нежежолами и теми, кто за ними стоит.
- …может все-таки война? Я просто не верю, что можно промыть мозги после случившегося…
- Тогда нужно вызывать нежежолов.
Холодало. Я отправился на кладбище, закутавшись в полосатый плед. Я не искал чего-то определенного, скорее ожидал встретить какой-то знак, почувствовать, то, что мне будет в дальнейшем необходимо. Мозаику из параллепипедов надгробных плит и деревьев около них временами сменяли длинные дороги, выеденные грязными лужами и кучи пестрого мусора. Наконец, забредя в огражденный низким забором закуток, я увидел на плите трех серых солдатиков. Один из них лежал лицом вниз, копьем указывая на надпись, двое других смотрели друг на друга по обе стороны от лежащего. Я положил их в карман и отправился к дому Гриши.
Прошло два дня. Я начал замечать на своем теле неглубокие царапины, и это было несомненным знаком того, что нежежолы вокруг меня и готовы внимать. Еще день спустя я увидел странный сон, начавшийся долгим повествованием одиноко стоящего в пустыне старика о пользе полынного настоя и окончившегося моим скитанием по бесконечным подвалам какого-то страшного здания.… Проснувшись, я совершенно четко понял, что для того чтобы вызвать нежежолов и направить их, необходимо четко сформулировать все на бумаге и зарыть ее в том месте, где я нашел солдатиков. Проделав все это, я заперся в доме, для того чтобы переждать неизбежное.
Нежежолы действительно сделали все, как я написал, но, увы, по-своему. С тех пор города Кадминска и всех его обитателей больше не существовало. Спустя несколько дней я вернулся домой.
-5-
Казалось, что прошло несколько лет. Дома в городе заметно обветшали, деревья неимоверно выросли и обзавелись вокруг себя потомством и почти все люди выглядели как тени, одетые в весьма поношенные вещи. Праздно прожив несколько дней, развлекая себя созерцанием улиц и неба, намертво прилипшего к крышам домов, я решил навестить одного своего старого друга, к которому частенько захаживал в свое время. Он имел необычное имя Вахример и не менее обычную фамилию Грюндельмеер. Если наблюдать Вахримера сбоку, то вы сможете увидеть в нем страстного ученого, который вечно поглощен какими-то изысканиями и углублен в свои раздумья. Но его фас, был полной противоположностью его профиля, он даже не нес намека на него. Итак, когда бы вы пожелали увидеть Вахримера в анфас, то были бы полностью разочарованы увиденным и я даже бы сказал ошарашены, потому как вам представился бы совершенно невыразительное лицо, на котором не за что зацепиться. Уже через мгновение, отвернувшись, вы бы не смогли его вспомнить. Он был, если так можно выразиться безлик. Кто-то из моих знакомых говорил мне, что Вахример болен олигофренией, кто-то утверждал, что это приобретенное слабоумие, но по-настоящему с ним никто не общался, и все довольствовались, как правило, вежливыми приветствиями, прощаниями и только. Я же, напротив, находил его общество очень интересным и подолгу беседовал с ним на различные темы, в коих он оказывался весьма сведущим и занятным собеседником. Но надо отдать должное, что манера беседовать его была немного странной, что ли. Дело в том, Вахример рассказывая что-либо, во-первых, закатывал глаза вверх, оставляя вашему взору только ярко белые белки своих водянистых глаз и, во-вторых, когда он вас слушал, то обязательно брал вас за обе руки и придвигался лицом так близко к вашему, что становилось, мягко говоря, неловко. Слушал он внимательно, даже чрезмерно внимательно, запоминал все сказанное и мог с легкостью процитировать вас с любого момента. От этого некоторые малочисленные его знакомые, беседуя с ним, чувствовали себя полностью раздетыми и разоблаченными. Пожалуй, это все, что я могу рассказать о моем друге Вахримере. Итак, я открыл его всегда незапертую дверь и сняв ботинки, прошествовал в узкую длинную комнату, скорее напоминающую коридор, в которой он обычно обитал. Вся его мебель, состоявщая из узкой кровати, стола с табуретом и бесконечно длинного стеллажа с книгами, была выстроена вдоль правой стены до самого окна. Все свободное пространство правой стены было заполнено гравюрами, чертежами, фотографиями, коллажами и еще всякой всячиной, которую сложно как-то обозначить. Левая стена, выкрашенная желтой известью, и пространство около нее были полностью пусты, видимо для прохода. Когда я вошел, Вахример сидел за столом и что-то быстро писал в толстый блокнот. Услышав, как я вошел, он оглянулся и заулыбался.
- Привет! Я так рад тебя видеть!
- Я тоже рад тебе, Вахример!
Мы обнялись, и он, пообещав мне восхитительный чай отправился на кухню, я пошел за ним.
- Заг, ты так долго не заходил…. Что-то случилось?
- Пришлось много путешествовать, я был даже в Европе!
- О! И как там?
- Наверно хорошо…
- Значит, ты не знаешь, что у нас произошло?
- Видимо, нет,… мне кажется, что я очень давно не был здесь…
- Да, да очень давно, ты не был у меня примерно лет пять…
- Прости…
- Не извиняйся, видимо так сложилось, что наши пути должны были разойтись…. Так вот, администрации пришлось из-за слухов о Юго-Западном Лесе, рассекретить данные о новых людях. Но впрочем, не только из-за слухов, просто новых людей стало рождаться значительно больше и многие из них живут среди нас, не скрываясь.
- Что за люди?
- Это - люди-трубы… их так стали называть, когда они первый раз проявили себя. Оказалось, в нашем городе, уже в течение нескольких десятков лет, рождались разнополые младенцы, которые по мимо прочих органов имели еще два патрубка, в виде костно-кожаных образований в различных частях тела…. Понятное дело в роддомах все было засекреченным, да родители особо не хотели все это афишировать. В общем, все это как-то умело скрывалось, и были созданы даже специальные образовательные учреждения для таких детей…. Но детки вырастали и пропадали….
- То есть?
- Ну, примерно к годам тридцати мужчины и к тридцати пяти женщины, просто уходили из своих семей и больше не возвращались.
- Их искали?
- По сводкам, конечно, искали и не находили, но на самом деле, как стало известно, власти знали, куда они пропадали. Все люди-трубы уходили в Юго-Западный Лес.
- А жители, за все время на них не набредали в Лесу?
- Видимо набредали, раз поползли слухи…
- И как они там живут? Это же дикость какая-то!
- А живут они, Заг, очень хорошо, если так можно сказать…. Как бы тебе это объяснить..., они все соединены меж собой…. Их трубы срослись. При чем все не так просто как может показаться, оказывается, существует какая-то закономерность в том, как они срастаются меж собой. Во-первых, как правило, идет последовательное чередование мужчин и женщин, правда очень редко встречаются последовательности из нескольких женщин или нескольких мужчин. Во-вторых, все они обращены лицом на Восток, боком или прямо, кто как, как будто ждут чего-то. В третьих, сращиваются они так, чтобы можно было находиться в стоящем положении, например если у кого-то труба выходная на ноге, то он непременно срастется с тем, у кого на ноге же входная труба, та же ситуация и с животами и прочими частями…
- А…
- А вот так. Еще один удивительный факт состоит в том, что их лица постепенно стираются.
- Не понял…
- Ну, они просто исчезают, их лица пропадают. У тех, кто прирос позже, они еще присутствуют, но чем раньше стоят люди, тем менее четкие у них лица. А у самых ранних их просто нет!
- Да уж…. А самый первый?
- Да, ученые искали его, но не нашли.
Прошло около недели. Я сидел и смотрел в окно за очередной чашкой горячего настоя из лепестков розы. На небе по-прежнему мрачные тучи, в виде причудливых чудовищ, не спешно двигались справа налево, забирая с собой всю радость этого города. Порывистый ветер наклонял деревья с обломанными ветвями и забавлялся тем, что гонял по пустынным улицам мусор, складывая его в углах между домами и в углублениях канализационных люков. Протяжной трелью малой терции зазвонил телефон и мне показалось, что он даже немного подпрыгивал от нетерпения. Я поспешил навстречу звонку.
- Заг, привет!
- Вахример, приветствую!
- Заг, мне кажется нам надо найти Первого!
- Ты знаешь, как это сделать?
- Сначала, конечно мы пойдем по цепочке человеко-труб, а затем,… знаешь, ведь с ними никто так до сих пор и не разговаривал, возможно, они нам сами все расскажут.
- А если нет?
- Ну, тогда мы просто прогуляемся в Лесу.
- Зачем его искать, зачем нам Первый?
- Не знаю, возможно, если мы его найдем, то все проясниться. Я уже, которую ночь не сплю, все думаю об этом, представляю, как они там стоят, о чем думают и все такое….
Мы условились пойти завтра на рассвете, взяв с собой небольшой запас еды.
Утром, как и вчера, дул ветер, мы последний раз оглянулись на город, поторопились в Лес, где было тихо и спокойно. Сначала дорога была широкой и петляла меж вековых сосен и берез словно гигантский уж, пробирающийся к своему тайному убежищу, затем она начала сужаться, до тех пор пока перед нами не оказалась едва заметная тропка, плотно покрытая прошлогодней листвой, издающей тягучий прелый аромат. В этой части Лес был совсем сонным и молчаливым. Деревья казались еще более неповоротливыми, чем обычно и иногда напоминали застывших в вертикально неудобных позах животных. Кое-где на гнилушках поблескивали светляки. При приближении наших сапогов маленькие мотыльки стаями взмывали, вверх, образуя причудливые подвижные молочные облака. Вскоре тропка исчезла, и мы стали пробираться след в след друг за другом, осторожно обходя зеленые лужи и бревна. Прошло около трех часов и, остановившись перекусить, мы услышали мирное мычание необыкновенно большого хора голосов.
- Мы уже рядом. Это они мычат. Правда, красиво?!
Мычание действительно было притягательным, но я не сказал бы, что оно было красивым, оно действовало завораживающе, успокаивая и будоража воображение одновременно. В нем чувствовалась необычайная сила, какое-то вселенское одухотворение в нем обитало, заставляющее каждого, кто ему внимал становиться расслабленным и простым. В этом не было ничего угрожающего или страшного, просто казалось, что все встало на свои места, и чувство полного все знания и полной удовлетворенности возникали мгновенно. Я погрузился в легкую дрему. Краем глаза я увидел, что Вахример находится в том же состоянии. Мне вдруг представился дикий пышный благоухающий сад, где строения очень гармонично перемежались с растительностью. Вдали я увидел группу молодых людей беспечно разгуливающих босиком по густым и мягким травам. Затем я впал в полное забытье.
Очнувшись, я увидел Вахримера, спокойно допивающего свой чай.
- Они нас пропустили.
- Что это было?
- Это некая инициация, которой подвержены все, кто к ним приходит. Об этом тоже писали, я просто тебе не рассказал. Некоторые после этого прослушивания оказываются далеко от этого места….
- Ну, что двинем дальше?
- Попей чай, а то боюсь, дальше нам может и не представиться больше возможность отдохнуть.
- Почему?
- Не знаю, чувствую что-то…
Перебравшись через плотную стену из колючих кустов акации и высоких осин, мы очутились посреди длинной чистой просеки, на которой стояли Они.
Зрелище было необычное и пугающее. Мы остановились мгновенно, не зная как быть дальше. Вереницей друг за другом стояли люди различными частями прилепленные друг к другу. Простояв какое-то время, мы переглянулись и двинулись вдоль странного ряда. Мы шли и смотрели, широко раскрыв глаза, и наверно выглядели очень смешно, потому что некоторые из очереди смеялись, глядя на нас. Чем дальше мы шли, тем меньше одежды было на встречающихся. Наконец пройдя около часа, мы наблюдали людей совсем без одежды. Вахример остановил меня рукой около женщины, смотрящей поверх наших голов.
- Здравствуйте. Извините, что отвлекаю, но не могли бы вы нам рассказать о Первом?
Женщина медленно перевела взгляд на Вахримера, потом посмотрела на своих соседей.
- Мне нечего вам сказать, мы все получаем от него пищу, различную информацию и только.
- А вы не можете его спросить, где он находится?
- Я могу спрашивать и получать ответы только от тех, кто стоит после меня.
Она загадочно улыбнулась и умолкла. Была в ней, впрочем, как и во всех остальных, какая-то необычная красота, притягательная и непонятная. Мы отправились дальше. Временами очередь начинала мычать, и тогда могли созерцать красивые картины далеких миров, где все было умиротворенным и прекрасным.
Действительно, как и сказал Вахример, я начал замечать, что лица человеко-труб стали менее четкими, а через некоторое время у некоторых на лицах не оказывалось носа или других органов.
- Вахример, тебе не кажется, что лучше еще с кем-нибудь поговорить, пока у них еще остались рты?
- Может, пройдем еще, что-то мне подсказывает, что рты – это не главное….
- Давай все же спросим?
Я остановился у существа, уже не имеющего ни пола, ни какой бы то определенной внешности, взирающего одиноким взглядом на дорогу подле себя.
- Извините, но кто вы и зачем здесь стоите?
Вахример повернулся на мой вопрос к незнакомцу и в свою очередь спросил, где мы можем найти первого.
- Стоять здесь это смысл нашей жизни. С одной стороны мы собой уравновешиваем те информационные потоки, которые не могут пройти через землю, и вынуждены ее огибать…
- А в чем заключается это уравновешивание?
- Мы пропускаем их через себя. Земля не может обойтись без них, потому что они представляют собой ее жизненные токи, которые она воспринимает свыше. Есть еще внутренние потоки, которые она вырабатывает сама и они обязательно должны сложиться и аннулироваться с внешними, и без этого не получиться баланса, который позволяет земле существовать.
- Простите, а как же раньше было?
- Мы были всегда. Просто находились в разных местах. Наша геолокация обусловлена сложным рядом условий, которые вы, к сожалению вряд ли поймете.
- Так вы стоите сейчас только здесь?
- Все временные понятия очень условны, но если исходить из ваших соображений, то можно ответить, что мы располагаемся не только здесь.
- А где мы можем найти Первого?
- Да, я помню ваш вопрос. Но Первого как такового не существует, есть первый в этом ряду последовательностей, но это очень приблизительная его описание. По сути, он – просто входной патрубок. Мы стоящие после него называем его Великим штуцером. Если вы пройдете дальше, то сможете увидеть множество существ, функциональное назначение которых очень схоже с назначением вентилей, диафрагм, различных клапанов, прессостатов, сравнительных устройств и прочего. Наша система психокенетическая, она имеет свое проявление не только в этом мире….
Он внезапно замолчал, как будто кто –то или что-то его остановило.
- Заг, а ты заметил, что он ни разу во время разговора не раскрыл рта?
- Да, очень странно, но, тем не менее, голос исходил от него, я явно это слышал.
- Я тоже.
- Что будем делать? Насколько понял Первого мы найти не сможем.
- Пойдем дальше?
- Хорошо.
Просека казалось, никогда не кончится. Вскоре существ сменили безликие темно-розовые трубопроводы, пульсирующие и дышащие одним с нами воздухом. Было немного не по себе. Поглядывая на них, я ощущал все больше и больше желание вернуться, но, видя, как Вахример заинтересовано шествует вперед, я удерживал себя и следовал дальше. Стало прохладней, и даже быстрая ходьба не согревала нас. Вахример предложил, остановиться на ночлег на первой попавшейся поляне, а завтра возобновить путь. Я согласился.
Весь следующий день мы также провели в пути.
- Вахример, меня поражает твое спокойствие. Ведь, насколько я помню, ты не?всегда был таким?
- Из меня иногда выходит зло и от того я всегда чист…
- То есть?
- Это происходит почти материально,… извини, не буду это более детально описывать, это не совсем приятно…
Мы пошли дальше. Чувство времени совсем пропало. Мы иногда смотрели под ноги, и только это как-то связывало нас с тем привычным миром, из которого мы пришли. Справа мы видели лишь высокую стену из переплетающихся труб, деревья и прочая растительность закончились. Впереди, слева и сзади от нас был только туман.
- Что будем делать дальше?
- Наверно придется вернуться…
Пройдя еще несколько шагов, мы очутились в сильном тумане, который с каждым нашим шагом все сильнее и сильнее сгущался, пока, наконец, мы не потеряли друг друга из виду. Голос мой что-то сковало, и я никак не мог окликнуть Вахримера. Я шел, растопырив руки, стараясь хоть на что-то опереться и что-нибудь нащупать, но руки ничего не встречали на пути и только покрывались холодной и тяжелой водой. Мне показалось, что эта вода какая-то странная, слишком плотная что ли, и запах от нее отходил такой терпкий, тягучий, дурманящий. Не знаю, сколько провел в этих блужданиях, но ноги стали уставать, и я попробовал присесть. Но я не мог руками нащупать землю, подо мной была пустота.… Наконец, кто-то меня коснулся. Я приблизил лицо как можно ближе и увидел Вахримера, который улыбался мне во все лицо. Мы крепко вцепились друг в друга, и пошли, как нам казалось вперед. Туман рассеялся и перед нами открылся вид на покрытый лоскутами тумана город.
Следующие несколько дней я провел безвылазно дома, мной овладело какое-то непонятное оцепенение, странная лень одолевала меня, не давая делать лишних движений и устраняя всякие попытки думать о происшедшем. Накануне очередного дня мне показалось, что кто-то давит на мое лицо в различных местах. Это не было болезненным, скорее наоборот, приносило успокоение и удовлетворенность от происходящего. Последний день моего добровольного заключения я провел в постели, совершенно ясно осознавая, что со мной произошло что-то непоправимое. Так оно и вышло, подойдя к зеркалу, я не увидел своего лица…, вместо него было совершенно другое лицо. Я начал трогать его новые углубления и холмы, но ничего не чувствовал, как будто лицо мне не принадлежало. Я бы не сказал, что оно было красивым, скорее оно имело совершенно правильные черты, даже, наверное, пугающе правильные. Смотря на него, я испытывал какие-то глубокие переживания, совмещенные с тревогой и желанием отвернуться. Такие лица обычно используют в фильмах, когда необходимо обличать зло.
Теперь меня никто не узнавал, мои документы не соответствовали действительности, а значит, все, что меня связывало с этим миром, исчезло, и я стал свободен.
Наконец, дотрагиваясь до своего нового лица, я стал ощущать прикосновения. Решив проведать Вахримера, я захватил с собой куль с восхитительно пахнущими печеньями и новый альбом фотографа Уильяма Брауна Сток Хорбина, в надежде развлечь моего друга. Дорога как всегда, отняла около часа. Зайдя в комнату, я не застал его. Вместо него на стуле был серый, чем-то испачканный пакет. Он лежал так демонстративно, что я подошел и, взяв его, вскрыл. Внутри было несколько исписанных листов: « Заг, я раскрыл одну удивительную историю, тайну, которой я вынашивал долгие годы, до тех пор пока она не созрела во мне в столь удивительное открытие, согревшее все годы моего почти полного одиночества. Я стал Гелиосом! Я стал тем немигающим, всё согревающим глазом Бога. Теперь, когда это произошло, я могу быть полностью спокойным и взирать вниз без того непонятного волнения, с которым жил все это время. Я долго не понимал жизни, вдавался в частности и тем самым отдалял себя от понимания еще дальше. Мы, как маленькие части целого, не можем понять его только до тех пор, пока находимся на своем уровне, но стоит приподняться и все раскрывается самым чудесным образом. Для этого нужно просто вобрать в себя сначала свой дом, потом город, затем страну, Землю и так двигаться дальше, пока бесконечность не будет поглощена полностью…. Я вернулся только для того чтобы рассказать тебе об этом, написав, я уйду туда безвозвратно. Это невероятные волны, если так можно сказать, счастья, которые несут тебя во все направления одновременно…. Когда живешь и осознаешь происходящее, необходимо сделать небольшое усилие, которое приведет к пониманию течения жизни, а оно поможет заметить, то , что обычно ускользает из внимания, когда все будет находиться в твоем внимании, ты сможешь проследить все связи и найти ту временную позицию, в которой сейчас находишься. Она будет требовать от тебя определенной постановки тела и может завладеть тобой полностью, но ты должен быть напряжен до тех пор, пока это не пройдет. Затем, когда ты почувствуешь, что охватываешь пространство, нужно снять с себя напряжение, проглотив всю слюну, что у тебя скопилось за это время. В этот момент ты будешь тем, во что ты веришь, и все станет возможным.…. Все кончено, все продолжается и это восхитительно! Пока! Я буду ждать тебя здесь, хотя сейчас уже нахожусь в тебе».
- 7 -
Прошел почти год. Ничего не менялось в моей жизни. Я жил все в том же городе, мирно созерцая происходящее, и занимался музыкальными изысканиями на кларнете. Меня все больше и больше поражал тот внутренний, если так можно выразиться, тембр, который он выдавал при определенном амбушюре, я много и долго экспериментировал с ним и пришел к некоторым интересным находкам, которые использовал в своих пьесах. Я полностью свел на нет свое общение, с кем бы то ни было и довольствовался только своими выступлениями, в которых находил новые и более эффективные формы обмена информацией. Концерты сопровождал видеоряд, который я снимал в городе и его окрестностях, дотошно доводя при монтаже кадры до ясного совершенства. Пьесы большей частью были меланхоличны и окрашены в лилово-желтые тона, дающие ощущение полноты и законченности, которая сопровождала зрителей и после прослушивания. Мне писали, что пьесы застревают в голове и рисуют причудливые картины, многие занимались их продолжением, видя в них только некие музыкальные наброски, необходимые в совершенствовании. Горожане в большинстве своем были безобидными людьми, страдающими лишь от отсутствия стабильности, но ни чем не отличавшимися от, скажем, древних римлян, находивших смысл в достаточной сытости и в различного рода переживаниях. Как и тогда все стремились к некой избыточности, после которой должен настать конец Света, который, подведя итоги существованию, нивелирует как желания, так и их воплощения до уровня простейших. Тогда должен был настать золотой Век, где созерцание станет единственным источником пищи и смысла всякого движения. Впрочем, поведу свой рассказ далее. Однажды, изрядно промочив ноги в многочисленных весенних лужах, я решил переменить свое обычное существование. Узнав о вакансии лаборанта в одном из НИИ, я отправился туда в надежде почерпнуть новые темы для своих пьес, благо он располагался на пути моего ежедневного моциона.
Узнав, по какому вопросу я пришел, меня пригласили без дополнительных вопросов в белый кабинет и попросили прочитать пухленькую брошюру, где были перечислены помимо должностных обязанностей лаборанта еще и основные направления в деятельности института.
- Ну, как? Вы уже ознакомились?
- Можно сказать почти да…
- Видите ли, когда я начал писать докторскую, то наткнулся на некоторые особенности, которые заинтересовали академию наук и мне выделили кое какие средства для полного выяснения результатов. Вы имеете представление о психологии?
- Ну, в какой-то мере,… по крайней мере, мне это очень интересно…
- Вот и ладушки! Зарплата не Бог весть какая и работа достаточно рутинная, но результаты! Понимаете, главное – это результаты?
- Да… вы посвятите меня в свою работу?
- Конечно, конечно, если вы согласитесь работать, конечно!
- Я согласен.
- Когда можете приступить?
- Давайте завтра?
- Превосходно. Приходите утром, часам эдак к девяти, у нас нет строгого распорядка, когда необходимо провести что-то важное, время оговариваем отдельно.
После, я заполнил бумаги и, пожав руку меня, проводили к выходу.
Утром я был на месте. Старшего научного сотрудника звали Петром Петровичем Загенфельдом. Он был высоким человеком с небольшим животом и гладко выбритым лицом. Разговаривая, он обычно почему-то смотрел в сторону и опускал голову вниз, то ли из-за своего большого роста, то ли из-за нервного тика.
- Мы, я и господин Фукс, работаем над проблемой диффундирования бессознательного в сознательную сферу для возможности существовать во всех многослойных проявлениях мира. Это в очень общих чертах. Есть такая гипотеза, что человек одновременно существует, ну, скажем для простоты изложения, в двух мирах. И в каждом из них идет его планомерная эволюция, в результате которой он становится все более совершеннее и совершеннее. Так вот, есть некий закон конвергенции, который неизменно заставляет эти две (на самом деле их больше) ипостаси двигаться навстречу друг другу, чтобы, в конце концов, произошло их слияние.
- А потом.
- Ну, есть предположения, что после этого взаимопроникновения произойдет вхождение в состояние некой Пустоты, которое позволяет стать абсолютно совершенным, что ли… Мы с Фуксом решили ускорить эти процессы на примере отдельных индивидов. Фукс почему-то вбил себе в голову, что если мы пришли к такому выводу, значит, мы и являемся той движущей силой, которая способствует этой конвергенции. По большому счету соединение сознательного и бессознательного в отдельных людских единицах, это не только поиск новых художественных реализаций, но и возможность вовлечь часть бесконечного в замкнутое кольцо перевоплощений из состояния расширения во все стороны.
- В общем, понятно…
- В ваши обязанности будут, как вы уже, наверное, прочли, входить сменные наблюдения (мы с Фуксом также участвуем в этих сменных наблюдениях). Согласитесь, втроем нам будет легче!? Затем протоколирование, снабжение испытуемых согласно списку всем необходимых, закупка продовольствия и прочее. Перечень я вручу вам после.
Навстречу к нам двигался небольшой полноватый мужчина с жесткой щеткой усов.
- Знакомитесь, Заг, господин Фукс Иван Федорович. Ваня, это Заг, наш будущий лаборант, фу ты, настоящий, наш настоящий лаборант!
- Мучаемся без вас господин Заг, надеюсь, вы нас освободите, и мы сможем быть более продуктивными. Меня можете просто называть Иваном…
- Да Заг, и меня тоже прошу называть просто Петром. И давайте будем на ты, все эти формальности в работе только мешают, я прав Вань?
- Безусловно, Петя.
Так я начал работать. Насколько я понял Петр и Иван провели массовый отбор кандидатов, одновременно создав свою классификацию людских типов. Выходило, что существует всего, пять неких образчиков человеческого сложения, как они изъяснялись. Два, склонных к маскулинности, два, склонных к фемининности, и один являющийся анрогинным. Исходя из этого, они выбрали пятерых людей и поместили их в некую резервацию для исследований. Собственно резервация эта состояла из благоустроенного обширного подвала института со всеми его коридорами, комнатами, переходами, залами, комнатами и каморками. Я в силу обязанностей был почти безвылазно внизу и, так или иначе, общался с его обитателями. А посему меня ввели в эксперименты как некий коэффициент, отвечающий за связь подопытных с внешним миром. Всякий раз, когда я приходил туда, во мне возникало устойчивое ощущение нереальности происходящего. Обходя одного за другим людей, я полностью погружался в их миры, которые они проецировали на меня с легкостью богов. Они выстраивали вокруг себя головокружительные строения, которые можно было разглядывать часами, находясь в полном восхищении и забытьи от созерцаемого. Получалось, что весь подвал был поделен на пять зон, каждая из которых плавно переходила одна в другую и отражалась в своих соседях причудливыми своими искажениями и преломлениями. Общаясь с их обитателями, у меня возникали фантастические видения, сопровождающиеся такими психоформами, о которых раньше я и не подозревал. Не буду утруждать описанием моего рабочего дня, а лучше расскажу подробно о моих подопечных.
Итак, первого обитателя звали Вариавэль. Надо заметить, что имена они придумали себе в начале эксперимента и придерживались их до самого конца. Вариавэль занимал большую цилиндрическую комнату, ступенями уходящую глубоко вниз. Изначально комната, скорее всего, представляла отстойник питьевой воды с насосным отделением, которое и теперь примыкало к ней бесчисленным количеством труб, увенчанных кранами, диафрагмами и прочими гидравлическими элементами. На самом дне была крупная решетка с несколькими люками, ведущими спуск, видимо, еще ниже. Вариавэль восседал на одном из них словно на троне, почти всегда погруженный в торжественное молчание. Когда я к нему спускался, начинала звучать тихая, едва слышная музыка. Казалось, что она подавляет волю и заставляет внимать только ей, но это ощущение почти мгновенно проходило после нескольких тактов. Было что-то сонливое и унылое в ней. Вариавэль смотрел на меня исподлобья, веки его всегда были полу прикрыты, как будто он только что проснулся. Но взгляд выказывал человека твердого и трезвого в своих поступках и мыслях. И это противоречие немного обескураживало и волновало. Он представлял класс созерцательных мистиков.
Его соседкой была Агата. Она находилась в сети коридоров, которые начинались сразу же после Отстойника. В моем распоряжении была подробная карта, с помощью которой я беспрепятственно мог попасть в любые их уголки. Агата носила длинное холщевое рубище, волочившееся за ней длинным шлейфом. Она медленно и бесшумно ходила по своим владениям, и единственное, что там раздавалось – был ее голос, который вводил в оцепенение своим необычным тембром. Она низко гундосила какие-то слова похожие на мантры, при этом всякий раз закатывала глаза к верху. Пётр и Иван, обозначили её, как представляющую отряд вопрошающих сказительниц.
Сеть коридоров сменял склад, вернее то, что раньше было складом. Эта зона состояла из множества комнат различного объёма, заполненных всяким хламом. Но надо отдать должное их хозяину – Матиавэлю, который все рассортировал и разложил особым, только ему понятным образом по стеллажам этих самых комнат. Он был весьма тучным и молчаливым. В его присутствии у меня возникали почему-то видения старинных фрегатов, пристаней, портов и прочего, связанного с этой тематикой. Матиавэль, не смотря на свою внешнюю угрюмость, был приветливым и при каждой нашей встречи, предлагал мне в подарок, что-нибудь из своей многочисленной коллекции. Я же всегда отказывался, ссылаясь на боязнь разрушить его гармоничные построения. В ответ на это он поддакивал и улыбался, видимо приветствуя тем самым мое понимание его жизнеустройства. Матиавэль был представителем сборщиков желаний и потребностей.
Четвертой была невесомая девушка по имени Намина. Она была почти полупрозрачна, то ли из-за освещения, то ли оттого, что внушала мне, что именно так её нужно воспринимать. Она находилась в одной единственной комнате, лишенной всякой мебели и другого убранства. Намина была одета в бархатное темно-фиолетовое платье, богато расшитое золотыми и серебряными нитями. На груди у нее висела картина небольшого формата в медной раме. На ней было сложно что-либо разобрать, но Намина почти все свое свободное время смотрела на нее и улыбалась. В разговоре, она проявляла незаурядный ум. Фразы она выстраивала очень витиевато. Но это было красиво и только дополняло ее странный облик особым шармом. Спала она и сидела на груде мелко исписанной бумаги. Иногда она выхватывала один из её листков и начинала что-то усиленно исправлять, а затем, вложив листок на прежнее место, успокаивалась и, как правило, вновь начинала смотреть на картину. Намина была представительницей отсылающих к началу.
Пятый мой подопечный был истинным андрогинном. Я так и не смог до конца понять, кем он являлся до начала опыта, оба начала и мужское и женское переплелись в нем так сильно и так пропорционально, что он воспринимался как проявление чей-то больной фантазии. У него не было имени, Петр и Иван звали его в шутку меж собой Зеро. Я не мог с ним общаться, просто приносил ему необходимое и почти не задерживаясь, уходил. Глубокая тишина держала в напряжении все его существование. Обитал он в нескольких смежных комнатах, по-моему, их было около семи. Все они имели низкие потолки и, передвигаясь в них, всегда хотелось наклонить вниз голову. Зеро представлял класс само достаточных изгоев.
После нескольких месяцев работы, я стал воспринимать их всех как одну личность, при чем я воспринимал весь подвал как тело, а людей как – блуждающие мысли, ввергающие меня в свою атмосферу.
Как-то после работы мы сидели с Пётром в лаборатории, и пили какой-то отвар из лепестков экзотического растения, привезенного им из последнего путешествия по Африке.
- А знаешь Заг, что такое удовольствие?
- Ну, какое-то представление имею – улыбнулся я.
- Большая проблема в том, что большинство людей не находит объяснения основополагающим понятиям, например такому как удовольствие. А тем не менее, все очень просто. Человек в силу своего существования накапливает несметное количество информации, которая сознательно и бессознательно фильтруется и упорядочивается им. Я сейчас не беру в расчет, то, что связано с физиологическими потребностями. Так вот фильтрация эта в большинстве своем заключается в том, что происходит сравнение ее с некими образчиками, возникшими у человека вследствие воспитания, анализа прошлых ситуаций и некоторых прочих последствий, которые из-за своей индивидуальности для каждого и незначительной степени воздействия, нам не очень интересны. Сравнение всегда оканчивается неким выводом, который формирует в человеке психическое напряжение…
- То есть?
- Ну, смотри,… у всякого же есть свое представление о справедливости?
- Конечно…
- Так вот понятие справедливости нельзя трактовать очень узко, то есть, так как делают это прочие. Справедливость, то есть истинная справедливость – это тождество с этими образчиками и правилами. А значит справедливость у каждого своя.
- Ну, это нормально.
- Да, даже более чем нормально, это неизбежно и является одной из движущих сил мирозданья.
- Вы отвлеклись…
- Нет, это пояснение. Всякое несоответствие между образчикам и данностью создает напряжение, которое человек стремиться снять. При этом возникают всякий раз сложные умопостроения, начинают действовать различные соматические и психические анализаторы, а в бессознательном что творится…! Лучше и не говорить. В общем, идет бурная внутренняя жизнь. В конечном итоге она выливается в какие-то мысли, какие-то намерения и какие-то поступки, достигающие или нет конечной цели – снятия напряжения. Если да, то тождественность достигнута и человек получает удовольствие, слегка омраченное прошлым, в котором оно отсутствовало, так как человек живет преимущественно прошлым, а удовольствие приходит в статус прошлого, только получив определенную толику впечатлений и прожив необходимый промежуток времени. Но даже после этого будет существовать два удовольствия, полученных из одного источника. Одно будет жить в прошлом, став прошедшим удовольствием, а другое будет жить в прошлом, будучи в статусе воспоминания о том, что ему предшествовало.
- Получается, что идеальная картина психической жизни – это потоки информации, которые всегда совпадают с тем, что есть внутри?
- Вы зрите в корень, только для этого необходимо постоянно менять или подстраивать, как вам будет угодно, либо входящую информацию, либо образчики под входящую информацию. Первое сделать конечно проще, но тогда испытуемый будет не жизнеспособен, потому как реальная информация очень разношерстная и порой очень агрессивная. Еще один минус заключается в том, что существует так называемый коэффициент скуки, который неизбежно будет присутствовать в корректируемой информации. А скука – это моно модель архаического склада ума, который может вместить в себя только формы отличающиеся друг от друга единицей Гострена. И если в сознании современных индивидов возникнет скука и он не сможет ее побороть, то запуститься процесс самоликвидации. А нам этого не хотелось бы, поэтому мы пошли вторым путем.
- Скажите, а чему подверглись наши испытуемые?
- Сначала, после отбора, мы впихнули в них такое количество информации, которое было только возможно, при чем происходило это с очень высокой скоростью, для каждого конечно подбирали свою, но все же. Человека во сне ставили в позу двутавра и вперед. По окончании испытуемого ставили вниз головой, снабжая мозг большим количеством пищи, и заставляли выполнять под гипнозом определенные ритмичные движения, чтобы на моторном уровне произошло накопление потенциала соматической памяти и ну, и еще кое-что… моторная, телесная память просто быстрее и эффективней решает возникающие проблемы, поэтому мы делаем ее приоритетной.
- А что будет дальше?
- А что дальше?! Ах, дальше, не думаю, что тебе будут интересны все моменты, связанные с микро психологией…
- Ну, хотя бы кратко…
- Хорошо. Видите ли, тогда придется вас всё-таки посвятить в одну особенность формирования психики, без которой будет сложно что-либо уяснить. Я опять вернусь к принципу удовольствия, вернее даже не к принципу удовольствия, а к оценке восприятия информации. Само понятие удовольствие имеет сложную многоуровневую градуировку по шкале Заммербергера. В ней фигурируют все возможные его варианты с различными отклонениями, вызванными личностными факторами, основных таких факторов пять, ну и плюс все их комбинации. Потому-то мы и выбрали пять людских единиц, которые смогут отразить на себе реакции всего общества вцелом, в миниатюре. Итак, для каждого человека существуют некие объекты, априорно являющиеся источником удовольствия, понятно, что для каждого это свой индивидуальный набор. Соответственно есть набор объектов, которые независимо от обстоятельств, приносит обратное удовольствию состояние страха, неуверенности, боли, дискомфорта и прочее в этом духе… Вы заметили, что существует большое количество описаний состояний неудовольствия по сравнению с удовольствием?
- Да, это странно.
- Все объясняется тем обилием жизненных ситуаций, которые встречаются каждому на его пути. По сути человек, пребывающий в состоянии удовольствия, пусть и очень краткосрочного, мёртв, то есть его не существует в привычном понимании этого слова.
- Простите, но как же все чувства, ощущения которые испытывает и может описать при этом человек!
- Кто вам сказал, что он что-то испытывает, и что он описывает именно то, что испытывает?
- Но мой опыт…
- Вы, я и все прочие можем описать только то, что нам инспирировали в процессе становления психики и интеллекта. Согласитесь, что сознание не может описать пустоту? Поэтому оно придумало некое описание удовольствия, которое оно проецирует на своих потомков и всех прочих окружающих. Я отвлекся, дело в том, что в чистом виде эти объекты удовольствия в реальности не существуют, их можно модулировать в лабораторных условиях и выдать испытуемым, но в жизни они вмещают в себя сложный психогенно информационный комплекс. И люди из-за своей предрасположенности, так или иначе, на них реагируют. Допустим, существует какое-то лакомство, которое снимает напряжение тем, что удовлетворяет голод, дает новые впечатления вкусовым рецепторам, развивает какую-то зависимость от себя и в то же время оно вызывает сильнейшую боль в области живота, и скажем, высыпания на коже. У человека возникает амбивалентное отношение, которое формирует определенные схемы поведения, связанные с этим лакомством. Например, Вариавэль, как созерцательный мистик придумал бы ритуалы, которые способствовали бы разложению этой амбивалентности на две отдельные составляющие, и стал бы переживать их друг за другом. Намина, постаралась бы полностью отстраниться от этого лакомства и полностью забыть его с помощью каких-нибудь замещений или чего-нибудь другого. Зеро бы стал бы наслаждаться как одной, так и второй составляющей, превращая боль и всякое неудобство в удовольствие, вернее в суррогат удовольствия. Матиавэль, принял бы все как есть и продолжал бы испытывать все, так же как и раньше, ничего не меняя. А Агата, превратила бы эти переживания в неразрешимую дилемму, и сидела бы с ней целую вечность, не зная как поступить. Это очень обобщенно. Так вот, таких «лакомств» в жизни встречается по несколько тысяч за день у каждого человека. Это могут быть реальные люди из прошлого или настоящего, какие-то материальные ценности, поступки, да все что угодно!
- Интересно!
- Мы называем нашу работу сталактито - сталагмитовым приближением.
- …
- Ну, смотри, сталактит растет за счет соляных растворов, стекающих по нему и частично оседающих на нём, и в то же время под ним из тех же осаждений соляных растворов растет вверх, навстречу ему сталагмит. Так представь теперь, что соляные растворы это потоки различной информации, сталактит – это первичное бессознанательное человека, сталагмит – это продукты сознательной деятельности, а сама пещера, её размеры, формы, топография, различные морфологические отклонения – это особенности человека.
- Понятно, а чем обусловлены особенности?
- Ты хочешь знать, почему все люди различны?!
- Я имею кое-какое представление об этом, но хотелось бы вас послушать, на сей счет.
- Заг, ты меня поражаешь! Ну, положим, что мы расходимся в вопросах мировоззрения, и ты меня просто не поймешь? Нет, вернее понять-то поймешь, но не сможешь принять это так, как принимаю это я. Просто я склонен к буддийскому пониманию жизни и карма объясняет все, что связано с вопросами кажущейся несправедливости и людской различности.
- Понятно…
…Точно не помню, сколько прошло времени, но я стал замечать, что мои чувства, мимолетные ощущения начинают обретать свою плоть. Они становились материальными. Например, страсть становилась некой очень дорогой и удобной вещью, с которой невозможно расстаться, а страх обретал формы холодного липкого дождя не ведомо, откуда изливающегося. Сначала это происходило со мной только в подвале, а затем спустя некоторое время эти материализации стали возникать и в повседневной жизни. Наливая чай утром, и опасаясь пролить кипяток себе на ногу, я видел, как на полу рядом со мной вырастала уродливая гигантская поганка и начинает обвивать мою ногу. Разговаривая с людьми, я видел их лица как бы через мутную линзу из желтовато-зеленого стекла. Поделившись своими ощущениями с Петром и Иваном, я немного успокоился. Они в один голос заявили, что это моя запоздалая и немного затянувшаяся адаптация к атмосфере в Подвале. Еще по прошествии нескольких недель со мной произошло следующее. Как-то при очередном обходе испытуемых, я не застал из них никого на месте. Блуждая по их помещениям, я наблюдал следы их жизнедеятельности и только. И в тот момент, когда я хотел, было подняться и сообщить об увиденном, ко мне подошла из-за угла высокая серая фигура.
- Заг, вы напрасно волнуетесь, мы никуда не исчезали, просто ваше восприятие нас поменялось.
- Простите, а вы кто?
- Вам наверно будет не просто это принять, но я это некое комплексное ваше представление обо всех пятерых, так как вы сейчас в комнате Намины, то большей частью общаетесь с ней, но все остальные также причастны к нашему с вами общению.
Мы опустились на пол и долго беседовали. Оказалось, что, и Иван с Петром в своё время тоже пережили подобное. Во время беседы со мной происходило что-то невообразимое, время то останавливалось, и я воспринимал только ступор реальности, то начинало идти вспять, и мне приходилось переживать уже пройденное, но при этом, не теряя внутренней последовательности личной хронологии. Вокруг нас возникали сотни различных миров, как в калейдоскопе, сменяющих друг друга. Мы, то висели в пустоте, то были замурованы в какие-то минеральные породы, где всякое движение было столь медленным, что почти не воспринималось вовсе, то затейливые разноцветные струящиеся потоки каких-то жидкостей захватывали нас в свой водоворот, заставляя при этом принимать всяческие невообразимо неудобные позы, очень напоминающие современные танцы. Фигура также меняла свои лица, одежды, размеры, формы, тембры голоса и прочие. Это наваждение не пугало. Оно держало меня в напряжении, но только наверно из-за новизны ощущений. Хотелось продолжать беседу и в тоже время спать. Я помню, что закрыл глаза и раскинул по сторонам руки.
- Заг, вы очень наивны, когда говорите, что жизнь сложна.
- Разве это не так?
- Есть два уровня понимания истины. Первый, это когда сущность воспринимает все как свою проекцию и проекции остальных сущностей друг на друга и на самих себя. Тогда есть только понимание о восприятии и только. Человек интуитивно начинает чувствовать, что все зависит от того, как он воспринимает то или иное. От этого зависит его настроение и его эмоциональный фон, который он транслирует на окружающих и в том числе на тех, которые были трансляторами той формы, которая в свою очередь сначала существовала вне него, но только до тех пор, пока он не обратил на неё своего внимания и не привлек её в круг своих мыслей и не создал своего к ней отношения.
- Это нечто напоминающее зеркальный коридор, где только бесконечное множество зеркал?
- Пусть так, только зеркала могут двигаться и есть еще нечто такое, что они отражают.
- А что они отражают?
- Это суть первого уровня понимания истины. Это Нечто, что может менять себя по своему разумению. Оно находится в головах всех зеркал одновременно.
- Но как же быть с последовательностью жизни, то есть с ее течением?
- Зеркала, не случайно отражают Нечто и двигаются по определенным законам. Детерминизм никто не отменял. Следствия становятся причинами и так далее.
- А второй уровень?
- Вообще-то их три.
- Три уровня?
- Да. Второй уровень неотделим от третьего, и его определяющая суть состоит в отождествлении себя со всеми на фоне внутреннего давления, которое является движущей силой или возможностью осознавать.
- То есть это когда в зеркальном коридоре два зеркала отражают друг друга и одно из них понимает, что отражает само себя?
- Да только оно понимает это как с одной, так и со второй стороны.
- А как же Нечто?
- В этом вся сложность. При первом осмыслении Нечто пропадает вовсе или становится одним из Зеркал, понимай как тебе удобно. А при втором осмыслении Нечто съедает Зеркало, лишая себя тем самым возможности отражаться.
- И что тогда происходит?
- Собственно это третий уровень понимания истины.
- И в чем его суть?
- Тебе сначала нужно до него добраться, если ты действительно этого хочешь. Тогда станет возможным разумение того, в чём его суть.
После этого разговора, я взял небольшой отпуск и просто слонялся по городу, заглядывая в те места, которые в обычное время не посещал. Прошатавшись так с неделю, я решил навести подвал с его обитателями или обитателем, это как повезёт. Накануне этого я получил письмо от Петра, где он сообщал мне, чтобы я не беспокоился о своем месте и о своих обязанностях, так как они наладили какую-то автоматическую систему жизнеобеспечения, и все мои рутинные действия теперь заменены отлаженным механизмом. Еще он передал привет от Ивана Фёдоровича и написал, что я могу приходить в Подвал тогда когда сам того захочу, так как дело в том, что я стал неким центровым объектом для Фигуры (так они назвали коллективное перевоплощение всех пятерых испытуемых) и её проекций на внешний мир. Они предупредили меня, что теперь воздействие Фигуры на меня не ограничено пределами Подвала и чтобы я ничего не боялся, все находится под контролем.
- 8 –
День выдался пасмурным и холодным, как бы только одним этим не предвещая ничего хорошего. Но что такое это хорошее, только отсутствие препятствий в достижении каких-то ненужных целей. Кто сказал, что обязательно нужно что-то желать и что это правильно. Шаги глушились многочисленными лужами, в которые я попадал с неизменной меткостью, потому что совершенно не смотрел под ноги. Путь был отчего-то долгим, как будто время вновь удлинило для меня свой сквозной коридор в вечности. Отстранившись мысленно от прошлого, я вдруг со всей ясностью осознал, что тело движется само, совершенно мне не подчиняясь. Я попытался свернуть на ближайшем перекрестке, но оно неизменно двигалось вперед по направлению к институту. Сначала меня это испугало, а потом, разозлившись на своё бессилие, я вновь попытался изменить своё направление. Но все было тщетно. Наконец, поравнявшись с какой-то витриной, я остановился, вернее, остановилось мое тело, а вместе с ним и я. Повернув голову направо, я вновь ощутил, что могу управлять всеми своими членами. Витрина магазина, где продавали обувь, была очень необычна. Среди, наверно нескольких сот отрубленных босых ног, равномерно находящихся по всему объему витрины, были выложены причудливо – уродливые сапоги и ботинки, многие из которых судорожно сновали между ног и время от времени нападали на них. Сверху время от времени, на тонких веревочках спускались ангелочки в виде медведей с женскими ногами и начинали примерять ту обувь, которая не двигалась. Через некоторое время им на смену из под земли вылезали черные кроты и строили из себя живую пирамиду, на которую откуда-то сбоку прилетали и садились лебеди, и аисты, держа в клювах запеленованные туфли, сапоги, ботинки и прочую обувь. Затем начался сильный дождь, который затопил весь объем витрины. Это длилось лишь какое-то мгновение…. Сквозь мутную воду можно было наблюдать как какие-то существа, очень напоминающие ихтиозавров, вылавливали и съедали всю находящуюся там обувь. После это произошёл бесшумный, но красочный взрыв, и все началось сначала.
Вспомнив, что направлялся к институту, я продолжил свое шествие. Перед входом я остановился и прочел неброское объявление: « Всем кто хочет открыть для себя, что такое свобода и тем самым справиться со своими проблемами, просим посетить аудиторию № 117, что на втором этаже». Ниже была написана дата собрания. Заинтересовавшись, я решил зайти, но дата, к сожалению, гласила, что я опоздал на целых пять дней. Сзади послышались шаги.
- Не волнуйтесь, все поправимо.
Мужчина в долгополой шляпе и коричневом пальто торопливо подошел к объявлению и, карандашом зачеркнув дату, поставил нынешнюю.
- Ну, вот, милости просим!
- Простите, но как вы догадались?
- Просто вы так внимательно читали…
Улыбнувшись, он удалился. Я отправился искать сто семнадцатую аудиторию. Поднявшись на лифте на второй этаж, я почему-то оказался у входа в Подвал, над которым висел № 117.
Не помню, как открыл дверь и как оказался внутри. Вокруг меня была только прозрачная толща воды зеленовато – желтого цвета. Мне захотелось выйти. Но оглянувшись, я увидел только воду, которая была и подо мной и надо мной. Попытавшись перемещать своё тело, я с удовольствием заметил, что это получатся, но только из-за того, что ничего кроме этой среды вокруг меня не было, я ничего не ощущал, ничего кроме движения в плотном царстве Посейдона. Где-то впереди, показались странные строения. Они напоминали гигантские шары грязно изумрудного цвета, с большим количеством нитей, строго параллельно уходящих вниз от их поверхности. Я приблизился . Шары завораживали, я казался на их фоне мельчайшим жучком, любопытно осматривающим что-то ему непонятное и непомерно величественное. Поверхность шара была неоднородной, плотно поросшей каким-то бурым налетом, немного напоминающим тину. Я приблизился еще ближе и постарался коснуться, но, увы, ничего не почувствовал. Остальные четыре шара выглядели почти в точности, как и первый только имели различные цвета нитей. Если у первого они были чёрными и второго – белыми, то у третьего они были бурыми и четвертого – серыми. Пятый, последний шар висел подальше от остальных и нитей не имел вовсе. Очутившись между ними, я замер и вполне успокоившись, понял, что шары вибрируют. Вибрация не ощущалась телом, она была только видна. В один момент я понял, что эти гигантские размеры вызваны именно это вибрацией. Шары столь быстро флуктуировали, в определенных рамках, что их видимые размеры превышали реальные, наверно в сотни раз. Только пятый шар оставался недвижимым. Но в тоже время возникало ясное понимание того, что эпицентром этих колебаний является именно он, не смотря на то, что находился он в стороне от прочих.
Я стал медленно приближаться к нему. И в то же самое время остальные шары стали также приближаться к нему с моей же скоростью, пока, наконец, все мы не собрались в одно целое. В этот момент тело стало покалывать, казалось, что что-то пытается своими иглами пропихнуть меня через мелкое сито. Вскоре глаза стали испытывать те же неприятные покалывания, от которых было щекотно. Окружающее воспринималось как ряд очень смутных силуэтов темно синего цвета. Наконец, все закончилось. Я увидел себя таким же гигантским шаром среди толщи воды, давящей равномерно на мою поверхность. В этот момент ко мне пришло удивительное откровение, которое я сумел сохранить в себе. Как-то одномоментно, я понял, что сознательная и бессознательная части, во-первых, имеют еще некую пограничную область меж собой, которая постоянно подвержена влиянию то одой, то второй стороны. И во-вторых, бессознательная часть может быть воспринята только с помощью воспоминаний. То есть можно жить какое-то время бессознательно, совершать какие-то изменения, но для того чтобы все перевести в интеллектуальный и осмысленный аспект, нужно будет в последствии все вспомнить. Таким образом, получалось, что раздвоение психики, вполне нормальная функция, которая неизменно происходит с нами ежедневно. Идентификация своего второго я после воспоминаний может, конечно, ввергнуть человека в хаос, неизбежно сопряженный с болезнями, но если все-таки научиться удерживать себя в состоянии стойкости при этом, то можно проложить себе дорогу в светлое будущее. Я оказался внутри шара.
Комната была абсолютно пустой. Я подошел к окну и распахнул немного запыленные рамы. Свежесть ворвалась холодным порывом ветра, спутав мне волосы, а заодно и мысли. Неужели свобода заключена, как пленник, только в возможности выбора, неужели только выбор главенствует и дает право на совершение чего-либо? Ведь если это так, то свобода лежит только в той же стороне, что и желания, а значит, включает в себя семя эгоизма. Может ли быть истинная свобода быть ограниченной какими-то влечениями и потребностями? Может быть, все-таки свобода в отсутствии зависимостей в том, что больше не остается того, что ловит тебя в свои сети, а потом крепко держит, боясь упустить свою пищу, в том, что больше не остается вопросов, потому что ответы и так очевидны? ;
- 9 -
Не помню, как я оказался на улице, и как вышел из здания института. Темнело. Сумерки, как бесчисленная свора серых собак, внезапно ворвались в город и поглотили его. В домах стали зажигать бледно желтый свет, отпугивающий наступающих призраков ночи. Я остановился возле громоздкого здания банка, выкрашенного в темно коричневый фекальный цвет, видимо правление еще и таким образом решило привлекать к себе капиталы. Со мной поравнялась и замерла большая серая машина. Открылась дверь и из нее сначала появилась толстая женская нога, обутая в узкий сверкающий глянцем туфель, а затем, как-то выдавилась и остальная фигура. Это была тучная женщина с очень недовольным лицом, при чем ее недовольство въелось в лицо множеством морщин и складок, которые теперь отражали только это ее состояние. Встав на обе ноги, она скривилась и осмотрелась вокруг, но видимо не найдя ничего и не кого достойного ее внимания, хлопнула дверью и направилась к зданию банка.
Вернувшись домой, я улегся, не раздеваясь на диван и, заснул.
Прошло какое-то время. Иван и Пётр закончили свой эксперимент, увенчав это большим трудом из результатов и описаний, один из экземпляров которого, с дарственными надписями, мне был подарен на прощание. В тот день мы долго беседовали, готовили совместно какие-то салаты, шутили и, казалось, что они вполне всем довольны, только иногда в высказываниях они оба немного сожалели, что процесс уже завершён.
- Иван, а вы уверены, что наши подопечные теперь смогут адаптироваться к обычной жизни?
- Мой друг, они теперь почти боги! Я рад, что они выходят на свободу. Им подвластно менять других в сторону созидательного совершенствования. Они будут как столпы нового вида человека, человека целостного, а потому просветленного, пробужденного от долгой спячки в невежестве и отчуждении от общего информативного фонда. Все вокруг них будут меняться, думаю, что меняться будут и тела, им вскоре совсем неведомо будет, что такое болезни и боль. Ведь чистому - все чисто!
Я продолжил свой обычный образ жизни, заведенный еще до работы в институте. Дневные прогулки, утренние медитации, вечерние занятия на кларнете и редкие концерты. Музыка теперь писалась необычайно легко. В голове при постановке темы быстро возникали музыкальные фразы, которые я в последствии соединял, играя на клавишах в четкий набросок и затем, отшлифовав его, записывал на ноты готовое произведение и расписывал партии для необходимых в этом случаи инструментов.
Наверно спустя около трех месяцев с прощального ужина, я стал замечать, что обладаю какими-то ранее мне не доступными знаниями. Например, я знал, что когда приезжаю в другой город для выступления или в прочую иную местность, мне необходимо обменяться жидкостями с той водной системой, которая питает местных людей. То есть мочился или плевал в реку и затем пил воду из крана. И это помогало лучше понимать людей и приспосабливаться к местным условиям. Или вот еще, если на улице во время прогулки я перед собой несколько раз видел все в фиолетовом свете, то наверняка впереди меня ждало какое-то неприятное происшествие. Также я знал теперь, как разговаривать с тем или иным человеком, в каких словах выражаться и какие примеры приводить, чтобы они были доходчивы и убедительны. И еще много чего, что значительно облегчило мне жизнь и в мелочах и в более серьезных ситуациях.
Как-то на полгода я засел за написание одного глобального цикла. Во время работы я долго гулял в парке и многое вокруг не замечал. Я запустил своё тело, не мылся и не стригся, ходил в поношенном пальто, которое давно уже потеряло свой первоначальный цвет и на вид казалось старой ветошью, которая укутывало мое, тогда очень истощавшееся тело. Но я был счастлив, в голове постоянно была музыка. Я не страдал от голода, хотя питался очень скромно и редко. И холод тоже мне не мешал. Наоборот, иногда в особенно промозглые дни, ощущение ледяного ступора, сковывающего все члены, меня трезвило и ободряло, подвигая к дальнейшим записям. Местная детвора принимала меня за городского сумасшедшего. И всякий раз, завидев, мальчишки неизменно кричали мне в след смешные фразы и называли Харе Кришной, потому как я часто развлекал себя сочинением новых мелодий для махамантры и напевал их вслух.
Заканчивая одну из пьес, я решил соединить ее с последующей рядом из естественных трелей, заимствованных у птиц. Долго блуждая по городу и за городом, я, наконец, наткнулся на заброшенный парк около какого-то ДК, где когда-то видимо, был прекрасный розарий, а теперь вокруг разрушенного фонтана среди высоких тополей кое-где красовались лишь завяленные цветы дикой розы неопределенного цвета и кусты сирени. Но зато там обитали соловьи. Маленькие серые бестии, прячась среди листвы, ежедневно выводили богатые рулады, которые я старательно запоминал. Донорно-акцепторную связь между розами и соловьями почему-то всегда идеализируют, приводят ее, как пример чистой любовной романтики, но ведь это не так. Разве никто до сих пор не замечал, как вульгарно распускается роза, чтобы привлечь к себе этих малых птах и затем выжить из них все соки. Они питаются бесчисленными их трелями, заставляя одним только своим видом отдавать все то что, они так бережно копили до этого. Через неделю такого сожительства соловей начинает петь все меньше и меньше тем до тех пор, пока у него не останется в запасе только одна тема, которая и позволяет ему еще жить. И в этот момент роза, как бы не замечая случившегося, уже набухнув от музыки, пускает в ход свой аромат, слегка напоминающий трупный, но изрядно приправленный медовыми нотками и тем неуловимым, что прельщает многих дам нашего времени.
Всякий раз пробираясь к этому парку, а это надо заметить было почти всегда в одно и тоже время, я встречал одинокого высокого мужчину, который сначала медленно двигался рядом со мной, а потом пропадал за поворотом. Он был абсолютно лыс и имел тот цвет кожи, который можно назвать золотистым. Не знаю, достался ему этот цвет вследствие какой-то болезни или чего-то еще, но издалека, он казался совершенно нереальным, он как будто немного светился.
Через неделю, насытившись пением соловьев и поняв, что нужно написать, я решил последовать за странным великаном. В тот вечер было тепло. Его шаги внезапно раздались в тишине за моей спиной, как будто он появился из ниоткуда и стал слышен только сейчас. Я остановился и дал ему меня обогнать. Он же, медленно обогнул меня и, дойдя до конца дома, повернул. Я не отставал. Великан шел, раскачиваясь где-то в пяти метрах от меня, не обращая ни на что внимания. Во дворе он направился к арке, соединяющей два соседних дома и спустя несколько минут в ней скрылся. Я подождал и прошел за ним. Как ни странно, но за аркой оказался тот парк, в котором я околачивался всю неделю. Великана нигде не было видно. Пройдя глубже, я уткнулся в фонтан. Его дно почти полностью было выложено бледно голубой плиткой, кое-где изрядно побитой и потрескавшейся. Строго по центру этого ромба возвышалась кувшинообразная форма, из которой раньше видимо, извергались струи воды или ниспадали в виде водопада вниз. Вокруг неё черной и красной плиткой был выложен замысловатый узор, отдаленно напоминающий витиеватые орнаменты южнославянских костюмов. Вдруг сзади раздался хруст ветки резкий и сочный, словно маленький раскат грома. В глазах у меня помутилось, а когда через мгновение все прояснилось, я понял, что нахожусь в толпе и вместе с ней куда-то иду. Я и все прочие были абсолютно нагими. Старики, женщины, дети, мужчины угрюмо плелись по утрамбованной песчаной дороге. Расстояние между нами было небольшое. Сверху почему-то свисали ветви цветущих яблонь. Непонятно было где сами деревья, ветки казалось, росли откуда-то сверху, свисая и касаясь голов шествующих. Я подпрыгнул и постарался увидеть границы толпы. Но ничего кроме бесчисленных голов я не увидел. Время не ощущалось, не ощущалась и усталость. Я постарался обогнать впереди идущих и у меня это получилось, дальше я побежал, непонятным для меня образом быстро огибая, людней. Через какое-то время я увидел, что меня окружают гермафродиты с короткими стрижками и не моргающими глазами. Я остановился, и тут же меня понесло назад, все очень быстро поплыло, и я оказался на том же самом месте, откуда начал свой побег. Мои соседи все также печально смотрели впереди себя и медленно перебирали ногами. Свет неизменно освещал нас сквозь пахучую пелену цветов и листьев. Было непонятно то ли все хорошо то ли все плохо, такое иногда бывает по утру зимой, когда смотришь на замерзшее озеро и думаешь о том, что находится подо льдом. Вдруг я увидел, как живут все эти люди окружавшие меня. Я одновременно видел, как они шли, и видел, как они жили своей обычной жизнью, как кто-то чесал свою ногу, а другой варил пельмени, как у девочки лет пяти убежал котенок и как старик поучает своего внука, как женщина развешивает бельё и как возвращается с работы продавец мебели. Затем все и я превратились в маленькие прозрачные шарики, катящиеся по дороге в клубах рыжей пыли и все это стало напоминать бескрайний океан медленно текущей воды, над которой свисают цветущие ветви яблонь.
Я очнулся в темной гостиной. В воздухе стоял запах кофе и липы. Я обошел все комнаты и никого не обнаружил. На кухне на столе стояли две зеленые чашки, одна из которых была пуста, а из второй струился приятный аромат. В несколько глотков я выпил содержимое и вышел.
На следующий день, ближе к вечеру, я вновь пришел в эту квартиру и застал в зале великана, сидящего напротив окна, выходящего в парк.
- Ну, вот мы и встретились!
Он обернулся, и я увидел его приятное улыбающееся лицо.
- Вы не пугаетесь меня?
- Нет, напротив, вы мне симпатичны…
- Я собственно хочу передать вам просьбу членов Собрания и предоставить себя вам в помощники.
- Да? Я уже и позабыл, признаться, о Собрании…
- А Оно о вас нет. Мы наслышаны о ваших музыкальных успехах…
- Ну, что вы какие успехи…
- Тем не менее, было решено предложить вам оказать очень большую услугу Собранию. Но прежде хотел бы спросить у вас, знаете ли вы что такое чувство?
- Если выражаться в современных терминах, то думаю, что это возможность, нет вернее способность человека или высшего животного воспринимать и определенным образом реагировать на внешние или внутренние возмущения.
- В целом верно, но основой всякого чувствования является отражение, сопряженное со сравнением, оценкой и дальнейшим намерением. Как вы считаете, сколько существует видов чувств?
- Даже не знаю, может быть столько, сколько человек может за свою жизнь встретить различных объектов?
- На самом деле существует одно чувство, имеющее долгую протяженность, как во времени, так и в пространстве и замыкающееся на самом себе. Вы ведь слышали о символе змеи, кусающей себя за хвост?
- Да…
- Так вот это из той же серии. Различные переживания обусловлены только тем, в каком месте было задействовано это чувство и только. Оно, представляет собой некую ментально-психическую систему, недоступную глазам смертных, но, тем не менее, пребывающую в них. Чувства сильно влияют на мысли, мысли, на чувства и в свою очередь, спустя какое-то время, между ними совершается мистический брак, в результате которого рождается знание о непостоянном. Тело, физическое тело полностью находиться во власти чувств или Чувства, от того оно никогда не лжет, оно не знает что такое неправда. Людям бы воспользоваться этим, но, увы, все сейчас течет, так как течет. Природа совершенна в своем стремлении к справедливости, она способна вообще закрыть глаза на все что происходит, и реальность сама будет исполнять все так, как задумано, как предписывает Закон. Но человек пытается поменять факты вымыслом и потому всякий раз бывает наказан за это. Человек не видит ни иллюзорности мира, ни отличие между ложью и творчеством, все сейчас так запуталось. Поэтому Собрание решило помочь людям. Телесные уродства и отклонения видны сразу, а вот психические, умственные, нравственные, они зачастую скрыты как от окружающих, так и от самого их обладателя.
- И чем я могу помочь?
- Сейчас во многих местах идут подобные переговоры с друзьями Собрания. Мы хотим, чтобы вы и вам подобные выпустили ряд пьес, которые будут вскрывать вышеозначенные недостатки, для того чтобы люди могли обратить на них внимание. В свою очередь художники, писатели, режиссеры будут работать над той же проблемой только в своих стихиях.
- Это интересно, но право не знаю, как за это взяться?
- Вы не спешите, я вам помогу, начнем анатомировать красоту, для того чтобы накопить образчики идеального. Для этого мы с вами с завтрашнего утра будем слушать птиц.
- Да, это хорошо, недавно занимался тем же.
- Вот и замечательно, оставайтесь у меня на ночь только… пойдите, приведите себя в порядок, полагаю, что оттого, что вы запустили себя, вам так плохо работается. Вспомните, что я говорил о теле.
- Да, вы, несомненно, правы….
С тех пор мы каждое утро слушали соловьев и скворцов. Великана звали Эзопом. Он странным образом влиял на меня. Слушая пение, я моментально разлагал его на составные части и мог иногда мог безошибочно предположить, что будет дальше. До конца весны я прожил у Эзопа, слушая птиц, и наслаждался беседами с ним после захода солнца. Он пояснил для меня такие тонкие направления в психологии, которые раньше я видел, но не мог понять их происхождение и течение. Эзоп приводил доходчивые примеры, которые сразу все расставляли по своим местам.
Все лето я писал три пьесы, которые в начале сентября передал Эзопу с надеждой, что они смогут помочь людям.
27.05.11г.
Странствия бревна
© Copyright: Ларин Андрей Владимирович, 2013
Свидетельство о публикации №213072801675
Свидетельство о публикации №213072801675
Рецензии