На вольных хлебах

Рауль Татковски был евреем. Он не притворялся и не скрывал свое происхождение.
В нем кипела кровь польского еврея и русского татарина. Он изнемогал от похмелья.
Евреи не пьют, а он пил. Все пьют. И он тоже не скрывал этого. Другие скрывали.

Он засунул во внутренний карман  письмо к Светлане. Он работал на почте, был писателем на вольных хлебах, картежником на удачливой масти, любовником по воле случая, и беднягой по воле судьбы.

Все его тело болело. Он снял пальто, и решил не идти на работу и не относить это письмо. Послышался стук в дверь. Рауль не стал подходить к двери. Дверь была заперта. Дверь была деревянной. Дверь - единственная защита от наемных убийц, простофиль, поэтов, проституток, автомобильных катастроф, запоя, любви и ненависти. Дверь оставалась дверью, независимо от происходящего снаружи.
Не то что Рауль.

Люди на улице скандировали - "Долой воров", "Долой насилие", а сами жаждали крови.
Политика- единственное, чем насильно старался не интересоваться Татковски. Политика- грязное дело, она ссорит братьев и сестер, отцов и сыновей, мужей и жен.
Дети- единственный выход. Дети не станут верить в ложь, они верят в сказки, а сказка- хотя бы, отчасти правда.

Зазвенел телефон. Рауль подошел к нему, поднял трубку, услышал женский голос.

-Рауль?
-Да.
-Рауль?
-ДА!
-Перестань думать о том дне. Хватит! Мы все очень соскучились по тебе. Мы ждем тебя.
-Да.
-Перестань! Упертый сын уныния. Пес!
-Ты звонишь, чтобы сказать мне что-то новое?
-Я нашла издателя. Это Сергей Дрочимов.
-Отличная фамилия, чем он занимается, помимо издания литературы?
-Да, очень остроумно. Дрочимов вывел в свет таких прозаиков, как Смердов, Коулз, Вилсон.
-Повтори еще раз его фамилию.
-Все понятно. Ты неисправим. Зачем ты пишешь, если ты любую возможность пресекаешь?
-Спроси у Дрочимова.

Разговор явно не удался. Рауль положил трубку. За дверью кто-то ругался и блевал.

-Ты снова потеряла мой второй ботинок, сука!
-"буээээ буээээ..."
-Пьяница старая! Где мой ботинок!?
-"Буэээ буэээ"
И так далее.

Весьма смрадное место этот городок. Рауль это знал и это его устраивало, как и устраивал его старый пиджак, разбитый Гольф второго поколения, треснутое зеркало в гостиной и сломанный компьютер. Его устраивало все, что не устраивало других. Таким был Рауль Татковски.

Шум на улице стих. Беспорядки стали обыденными даже для бунтарей. Полиция разъехалась по домам. Письмо малышке Светлане лежало в кармане пальто. В конверте помимо письма лежал чек на пару сотен тысяч долларов. Рауль Татковски был писателем на вольных хлебах. Он работал на почте. Был неплохим любовником. Бывало выигрывал партию в техасском холдеме. Ему везло.

Часто везение сказывалось депрессией. Все слишком легко давалось ему. Он писал прекрасную прозу, записал пару отличных песен, был признанным в узких, но важных кругах, поэтом, а также был хорошим сыном и отцом. Он не изменил бы в жизни ничего, будь возможность. Ему нравилось так жить, но ему не нравилось, что все, что давалось ему так легко убивало его. Это был тяжелый груз. Груз, который являлся осознанием его ничтожности. Что так важно в этой жизни? Скандирующие бессмыслицу толпы, которые могли бы изменить мировой расклад, или же короткий рассказ об истинной любви? Рауль не знал ответа.

Он накинул пальто. Через час он стоял у здания почты. Вытащил конверт и отправил его. Пошел по дороге и слился с толпой скандирующих политические лозунги безумцев. Кто знает, быть может вся толпа состояла из людей которым все легко давалось...