Хроники ротмистра Кудашева. Глава 11

ПАРКИН Владимир Павлович
«Меч и крест ротмистра Кудашева».
Историко-приключенческий роман.

«Хроники ротмистра Кудашева или Тайна Туркестанского золота».
Книга V историко-приключенческого романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».

©  Владимир П.Паркин, автор, 2013.

*****     *****     *****
*****     *****     *****


ГЛАВА XI.

*****
Храм Агни. Кто есть «адиваси Агни-бачче». Обряд испытания огнём. Кто такие "Хатьяра". Новое имя - Лахара Хатхи Дактар. Конец Его Высочества Раджкумара Гюлистана Гур-Акбара Неустрашимого.

*****

Я отдавал Мак’Лессону должное: в отношениях со мной он вёл себя, как истинный джентльмен.
Впрочем, это сравнение, употребляемое в анлоязычной аристократической среде, я, как человек русский, воспринимаю с изрядной долей иронии. Насмотрелся, как ведут себя «джентльмены» по отношению к соплеменникам иного, низшего, положения, не говоря уже о людях иного цвета кожи. Сказать, «по-рыцарски»,  будет более понятно для русского. Но тоже, выражение достаточно условное, книжное. Средневековые рыцарские европейские кодексы чести регулировали и предписывали правила поведения для членов одного круга, одного сословия – рыцарей. Так, на войне, в случае поражения, победители брали побеждённых рыцарей в почётный плен, сохраняя за ними даже коней и оружие, если те давали честное слово не пытаться бежать и не воевать против победителей. Это правило действовало. Каждый рыцарь хорошо понимал, что такое превратности войны. Завтра победитель мог оказаться в шкуре побеждённого. Как человека бесчестного, хоть и рыцаря, его могли просто казнить, словно обыкновенного вора. Рыцарь в случае победы, мог получить богатый выкуп за полонённого побежденного рыцаря, а последний – мог быть уверен, что ему сохранят жизнь. Ну, расходы на содержание взыскивались помимо выкупа, у каждого – свой образ жизни!

Не получилось должным образом похвалить Мак’Лессона. Всё в нашем мире относительно. Нет иных твёрдых эталонов ни для поступков, ни для образа жизни, выше ветхозаветных: «Не желай и не делай человеку того, чего не хотел бы испытать сам!».

Ехали молча. Оба знали, кто, о чём думает. И не на уровне эфемерных флюидов, а на уровне здорового обоснованного мышления. Три факта из жизни Мак’Лессона, выложенные мною, были фактами объективной действительности. Мак’Лессон не признал их, но и не опроверг, как недостоверные слухи. Промолчал. Почему продолжал молчать дальше? Потому что пытался разобраться, от кого я мог получить эту информацию. А народу у Брауншвейгов в тот день было немало, все – люди известные и состоятельные. Вот его невозмутимое лицо на секунду просветлело. Я понял, Мак’Лессон вспомнил. Вспомнил армянского купца Самвела Татунца. Правильно, они разговаривали. Обменялись двумя-тремя прощальными словами вежливости. Потом Мак’Лессон покинул ристалище и забрал с собой Чермена. Чермена Владимировича Дзебоева, сына осетинского князя полковника Отдельного корпуса жандармов, адъютанта Командующего войсками Закаспийской области ТуркВО, Заведующего Особым отделом, а потом Разведывательным отделением – Владимира Георгиевича Дзебоева!
____________________________________________ 
* Прим. Описываемые события 1907 года изложены во второй книге «Бирюза от Кудашева» пенталогии романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
____________________________________________
 
Самое время объясниться Мак’Лессону. Нет, посмотрел на меня спокойно, будто и не задавал мне вопросов, не получал от меня ответов. Молчал. Я понял, предложение о сотрудничестве, сделанное мне, снято. Цена, названная мною, показалась Мак’Лессону слишком высокой. Почему? Думаю. Есть две гипотезы. Первая: Чермен Дзебоев по сей день является заложником Гюль Падишаха, инструментом возможного в час «че» воздействия на полковника Дзебоева. Приём, старый, как мир. Вторая гипотеза: в моих руках доказательства того, что миссия Брауншвейгов была уничтожена руками Гюль Падишаха, покупавшего у немцев оружие для собственных нужд, но отнюдь не желавшего, чтобы германские «маузеры» и «максимы» попадали в руки врагов Киштвари.
Результатом собственной дедукции я остался доволен. Больше в голову ничего не лезло. Что теперь? Осталось откланяться? Нашёл же, я, Кудашев, время и место: в индийских джунглях! Гюль Падишах этот момент тоже хорошо в голове держит. Не торопится. Он не сделал хода и, пока, не сделает. В Большой Игре не обязательно строгое соблюдение очерёдности. Здесь, на своей территории Гюль Падишах хозяин положения. Он уверен, я никуда не денусь. Торг есть торг. Последним решение принимает не покупатель, а продавец. Следовательно, и мне торопиться не стоит.

*****

Грум, ехавший впереди, остановился. Остановились и мы.
– Что там? – спросил кшатрия Мак’Лессон на английском.

Я насторожился. Раньше Алан говорил с членами своей свиты исключительно на наречии, мне непонятном. Следовательно, это сказано для меня. Что это? Просто сбрасывает возникшее напряжение, или готовит какую-нибудь хитрую азиатскую западню?

Грум постучал пальцем по стеклу компаса на левой руке, ответил на английском же:
– Тропа уходит. Нам по свежей просеке налево. Видите, зарубки? По карте здесь с полчаса пешего пути. Но кони не пройдут.

Мак’Лессон повернулся ко мне:
– Как вы, Александр? Пройдёмся? Если нет желания, разворачиваемся!

Я ответил не слишком вежливо:
– Решайте сами, Алан. Мне без разницы.

Мак’Лессон показал мне свой кожаный кофр, болтающийся на луке седла:
– У меня здесь «Кодак» и пара плёнок к нему. Сделаем десяток снимков и вернёмся. Наш Чарли приготовит цыплят на вертеле, пообедаем на берегу озера, на газелей полюбуемся, и в Лахор! Кстати, мы приглашены на благотворительное театральное представление, которое устраивает местное дамское колониальное общество. Сбор в пользу детского пансиона для девочек-сирот. Я дал слово…

В ответ я, молча, слез со своего аргамака, погладил его по шее, передал поводья груму.

– Оружие при вас? – спросил Мак’Лессон.

Я хлопнул ладонью по кобуре. Двинулся по свежей просеке, вырубленной археологами.
Да, кони здесь не прошли бы.
Реальное движение по бездорожью джунглей, это не путешествие по страницам «Книги джунглей»! Трава от колена и по пояс с листьями, острыми, словно бритва. Корни деревьев, прочные, как морские стальные перекрученные канаты, не только под ногами, но и свисают откуда-то со стволов гигантских деревьев. По стволам при нашем появлении разбегаются насекомые. Жуки, многоножки, паукообразные. Какие в палец, а некоторые в ладонь! Но я знаю, самые опасные те, что размером со спичечную головку. В этой траве непременно полно клещей. Кто-кто, а я им уже хорошо знаю цену. Споткнулся, чуть не упал, ухватился за лиану – обрушил на себя старое птичье гнездо, разлетевшееся на моём плече в едкую пыль…

Мак’Лессон поддержал меня за локоть:
– Александр! Пропустите меня вперёд. У меня есть стек и некоторый опыт. Здесь легко наступить на змею. Достаньте нож. Только не напоритесь на него!
Пошёл вперёд. Я за ним.

Действительно, минут через тридцать нашего пешего перехода джунгли несколько расступились. Тропа пошла в гору. Трава поредела. Под ногами почувствовался камень. Мы вышли к храму.
 
Это было что-то! Мне индуистские храмы не в диковинку. Они в Индии на каждом шагу. Но этот явно стоял в стороне от традиционной индуистской архитектуры. Прежде всего – материалом, послужившим основой  для реализации фантастического замысла древнего архитектора. Чёрный, как антрацит, базальт и сверкающий, как свежерасколотые куски сахара-рафинада кварцит! Огромнейшие скалы самого твёрдого в природе камня, обработанные человеческими руками в блоки кубов, параллелепипедов и арок, вознесённые над джунглями, сверкающие чёрным и белым светом на фоне синего неба!
Человеческими ли?..

Очарованный этим великолепием, я, не глядя под ноги, медленно двигался вдоль стены циклопического размера к ступеням, ведущим к входу в храм.

Услышал голос Мак’Лессона:
– Осторожнее, ради Бога, Александр! Не ходите без меня. Нам нужно быть рядом.

Я оглянулся. Мак’Лессон сделал снимок, сложил лёгкую треногу штатива и пошёл ко мне. Указал рукой на вершину стены:
– Смотрите! Боюсь, местные жители не принимают сегодня незваных гостей.

Я поднял голову.

На гребне стены на высоте 12-ти – 15-ти метров появились обезьяны.
В Индии обезьяны не в диковинку, их полно везде, даже в городах. К зелёным макакам, которых в европейских цирках называют мартышками, люди давно привыкли. Для европейцев в Индии они – непременное обыденное зло. Мартышки особо не досаждают. Подворовывают всё, что плохо лежит, не только съестное. В меру гадят, в меру бранятся между собой либо с собаками, либо с жадными сахибами. И всегда попрошайничают. Индусы почитают их священными животными. Дать мартышке кусок хлеба или огрызок яблока – святое дело.

Макак-резусов я впервые встретил в их родной среде обитания. И в дикой природе макаки облюбовали себе надёжное убежище – брошенный людьми каменный храм.

С каждой секундой их становилось на стене всё больше и больше. Среди зеленовато-серой массы своим агрессивно демонстрируемым поведением отличались крупные самцы более тёмной, нежели самки, масти. Они рычали всё громче и громче, демонстрируя в разинутых пастях длинные жёлтые клыки.

– Надо же, – сказал я, – крупнее, чем у волка.

Мак’Лессон понял, о чём я. Поманил меня рукой, протянул мне трубку из прессованного картона:
– Держите, это фальшфейер. У меня есть ещё пара на крайний случай. Надеюсь, они пропустят нас в храм, поорут и перестанут! Если решат нападать, то двинутся лавиной. Остановить их можно будет только огнём.

– Они боятся выстрелов? – спросил я, поправив кобуру со своим револьвером.

– Да, но уходить, прикрываясь выстрелами в воздух, нужно спокойно. Ни в коем случае не бежать. И не дай вам Бог, Александр, убить обезьяну. Нас тогда ничто не спасёт. Не боитесь? Поднимаемся к входу без резких движений.

Обезьяний народ сопровождал нас, передвигаясь по гребню стены. По ораве макак, что прибывала с каждой минутой, я прикинул, что в своей верхней части стена была не уже полутора-двух метров. Древние народы если строили, строили на совесть!

Ступени храма, при всей грандиозности его масштаба и строительного материала, были необыкновенно узкими. Так, где нормальный человек уложил бы десяток ступеней, здесь явно их было в два раза больше. Я чуть было не оступился.

– Внимательнее, Александр! – предупредил Мак’Лессон. – Нельзя падать на землю на глазах у этих аборигенов. Можно спровоцировать нападение!

– Ступени не для обуви моего размера! – я попытался оправдаться в шутливой форме.

– Заметили? – спросил Мак’Лессон. – Я уверен, этот храм строили ещё до Великого потопа, описанного в древневавилонском эпосе о Гильгамеше, а затем в Ветхом Завете. А, возможно, и еще раньше на потоп или на два!
– Есть основания для такого умозаключения? – спросил я.

– Вот оно, основание! – Мак’Лессон притопнул ногой, преодолев последнюю ступеньку. – В мире не существует вещей не целесообразных. К чему затрачивать такие колоссальные средства, энергию и время, чтобы возвести циклопическое сооружение? Ответ один: чтобы оно смогло пережить природный катаклизм необыкновенной силы! Те, кто это строил, знали о таком катаклизме. Возможно, они сами пережили этот катаклизм. И были уверены, что катаклизм повторится!

Мы вошли в храмовые ворота.
Пред нами открылась площадь, представлявшая собой правильный квадрат со сторонами, я прикинул на глаз, в 340-350 метров.

Мак’Лессон щёлкнул крышкой компаса. Обратился ко мне:
 – По сторонам света площадь не сориентирована. Сюда нужно придти ночью с навигационными приборами – сектантом и астролябией. Проверить ориентацию по Сириусу.
– А Полярная звезда не годится? – спросил я и тут же пожалел об этом. Точно, глупец всегда шутит охотнее умного человека.

Мак’Лессон шутку не воспринял. Ответил серьёзно:
– В день, когда было начато строительство, Полярная звезда, как ориентир, не имела никакого значения. В то время над этим храмом было совсем другое небо!

– Если верить Апокалипсису Святого Иоанна Богослова, следующий катаклизм также сменит над нами небо!

– Не «если верить», а знать! – твёрдо сказал Мак’Лессон. – Именно так всё и будет. Мой Бог! Успокоятся ли когда-нибудь эти макаки!

Мак’Лессон раздвинул штатив, подтянул винты, выравнивая «горизонт» для фотоаппарата.

– Что хотите снимать, Алан? – спросил я. – Пустую площадь. Нет храма!

– Эта площадь и есть храм, – ответил Мак’Лессон. – Идёмте, в центре какой-то гигантский саркофаг, если мне не изменяют опыт и интуиция. Смотрите, Александр, мы ступаем по камням, уложенным с величайшей точностью. Между ними не прорастает ни одна былинка. И это во влажных тропических джунглях. Уже только этот факт – загадка!

Едва мы двинулись от ворот к центру площади, как обезьяны, оказавшиеся в нашем тылу, лавиной начали спускаться вниз. Через минуту, мы оказались в самом центре визжащей и рычащей стаи. Сотни зубастых пастей, горящих глаз. Напряжение нарастало.

Я снял колпачок с фальшфейера, вытянул шнурок запала, был готов зажечь бенгальский магниевый огонь, если хоть один смельчак из макак кинется в атаку.

 Мак’Лессон отказался от своей затеи обследовать площадь. Аккуратно убрал фотоаппарат в кофр. Сказал:
– Отложим экскурсию до лучших времён. Похоже, гости из Кембриджа чем-то очень досадили этому лесному народу!
Спросил меня:
– Александр! Вы не попробуете, поговорить, ну хоть с этим вождём макакового племени на невербальном уровне общения? Как вы говорили со своим аргамаком. Попросите их выпустить нас из храма. Пообещайте придти сюда ещё раз с подарками. Вы уже скормили свои два пури коню?

– Алан, не смейтесь! Какой к чёрту невербальный уровень! Если они на нас кинутся, мы превратимся в кровавый фарш за минуту!

– Не думайте об этом, Александр! Они вас понимают. Читают ваши мысли. Видят в своём уме то, что видите вы. Боитесь?

– Не стыжусь этого. Но первая тварь, вонзившая в меня свои клыки, будет убита!

– Не сомневаюсь. Жаль… Я тоже боюсь. Тоже не готов к такой осаде.

Разговаривая, мы стояли спиной к спине, медленно переступая с ноги на ногу, поворачивались вокруг своей воображаемой оси. Вдруг, откуда-то сверху посыпались ещё макаки.

– Наши враги получили подкрепление, – прокомментировал Мак’Лессон.
Он тоже приготовил фальшфейер:
– Теперь так, Александр, по моей команде, зажигаем наши хлопушки. Чтобы не пожечь друг друга, вы левой рукой, я правой. И бегом прорываемся к выходу. Раз, два, три!

Наши резкие движения спровоцировали обезьян на атаку. Ещё мгновение, и десятки клыков начали бы рвать наше мясо!
Огни вспыхнули с двух секундной задержкой. Первые из нападающих получили горящим термитом по оскаленным мордам.
Мы бросились бежать к воротам.
Визг, рёв, треск фальшфейеров, наши собственные вопли!
Через семь секунд мой огонь потух. Ещё через две секунды выгорел и факел Мак’Лессона. В ход пошли револьверы. Двенадцать выстрелов помогли нам пробиться к воротам. На верхней площадке лестницы я оглянулся. Озлобленная серо-зелёная крепко сбитая в боевую фалангу масса макак  и не думала прекратить преследование. Медленно, осторожно, но упорно, много сотенная армия приматов, не переставая орать, выходила из ворот и растекалась направо и налево, окружая нас с флангов. Бежать в лес не было смысла. Нас догнали бы с тыла.

Мак’Лессон спокойно перезаряжал револьвер. Я занялся тем же.

Отвлеклись всего ничего, на десять-двенадцать секунд. За это время положение изменилось кардинально. Стало тихо. Вся несметная армия макак заткнулась, как по команде. Серо-зелёная лента наших преследователей, словно по мановению волшебной палочки, втянулась назад в каменные ворота храма.

А из леса правильной цепью, держа равнение от правого фланга до левого, вышли люди.
Вслед за первой цепью – вторая, за второй – третья.

Привычка – вторая натура. Мне не было нужды считать количество воинов в боевом порядке. С первого взгляда увидел: в цепи тридцать человек. Три по тридцать – девяносто. Рота!
Рота, понятно, ротой. Но воины, надо сказать, очень необычного вида. Даже для Индии очень смуглые, почти чёрные. Каждый – чуть выше моего опущенного локтя. Совершенно нагие. Даже без набедренных повязок. В руках бамбуковые палки. На груди на верёвочках подвешены из бамбука же предметы вроде стаканов. Металлического оружия не имеют, но бицепсы рук и икры ног подтянуты золотыми браслетами! Идут не в ногу. Ближе к храму цепи приняли форму полукольца, которое не даст прорваться к лесу ни с фронта, ни с фланга. Грамотно. Без команд.

Мак’Лессон тронул меня за плечо:
– Спрячь оружие. Оно нам уже не пригодится. Не делай резких движений. В руках этих «детей леса» не палки – сулепито – духовые  трубки. В бамбуковых стаканах – отравленные стрелы.

Я спросил:
– Кто это?

– Таких, как они, индусы называют «адиваси», что можно понимать как «те, кто жил раньше других». Живые антропо подобные реликты. До арийский тип гомо сапиенса. Индия большая. В разных местах свои собственные уникальные дикие не изученные племена, избегающие контактов не только с европейцами, но и с местными индусами.

– Что теперь?
 
– Возможно, наши проблемы только начинаются.

А по каменным ступеням уже поднимались воины с правого и левого флангов, по двое входили в ворота храма. Я заметил: узкие невысокие ступени для маленьких ног этого племени – в самый раз. Последняя пятёрка воинов остановилась за пять шагов против нас. Один из них молча, жестом приказал нам повернуться и войти в храм.
Мы повиновались.

Внутри стен храма мы увидели сцену не менее жуткую и отвратительную, чем та, что не так давно была пережита нами.

Воины адиваси очищали храм от обезьян. Агрессивность макак исчезла, будто её никогда и не было. Большинство приматов уже бежали в джунгли, спрыгивая с высоких стен. Те, кто не решался на такой прыжок или рассчитывал остаться в храме, что-то щебетали, явно просили у «детей леса» пощады и помощи. Как правило, это были самки, либо беременные, либо с детёнышами. Их убивали. Молча. Без разговоров. Без эмоций. Из сулепито.
Я впервые видел действие этого оружия. Полный вдох, интенсивный выдох в полую бамбуковую трость, и отравленная колючка в мягком теле. Пять-шесть секунд, слабое почёсывание места укола, и смерть.

Вдруг, на меня самого нашло что-то мне совсем незнакомое и непонятное. Мне стало всё равно. Состояние такое. Будто что-то сдохло в моей голове. Или «электрические пробки» перегорели.

Мы с Мак’Лессоном сидели на тёплом гранитном камне совершенно голые. Наши одежда, сапоги, пробковые шлемы, часы, компасы, фотоаппарат с треногой, документы и бумаги горели в большом пламени костра. Когда огонь добрался до оружия и патронов, взрывами, последовавшими один за другим, костер был разворочен, но адиваси, не страшась шальных пуль и осколков, поправили сухой валежник, и пламя  разгорелось снова.

К нам подошёл и подсел старший из воинов адиваси. Молчал, смотрел на нас. Мы смотрели на него. Мак’Лессону игра в «гляделки» скоро надоела. Он отвернулся от адиваси, лёг на бок и закрыл глаза.

Мне спать не хотелось. Ничего не хотелось. Я смотрел на вождя. Хорошее, однако, лицо. Глаза живые, умные. Взгляд пытливый. Дикарём по лицу не назовёшь, хоть он и ходит голым. На руках выше локтя золотые браслеты без узоров, без украшений. Чёрен вождь, есть такое. Но не африканского типа, с негром не сравнить. Тело, как у борца. Мышцы рельефные. Мог бы послужить хорошей моделью иному скульптору. Где я видел подобное? В Асхабаде? Нет, не мог… В Марселе? В Париже? В Петербурге. Обнажённые мужи укрощают диких коней! Вот где… Что Петербург. Чувствую, сегодня странствия мои закончатся. Что ж, я не Одиссей, что двадцать лет плавал по морям, но вернулся к своей Пенелопе. Ах, вернуться бы к Леночке на улицу Андижанская, никогда от неё никуда больше не ушёл бы. Работал бы хоть сапожником на Текинке, но дома!

Смотрю в глаза адиваси. Его взгляд вроде потеплел. Смотрит на меня с интересом. Ну, смотри, если таких людей, как я, раньше не видел. Я маленьким был, мечтал по свету погулять, слонов хотел увидеть, мамонов…
Вождь раскрыл глаза шире. Что случилось? Что я такого сказал? Ничего не сказал. Просто подумал. И вдруг услышал всем своим существом, словно во сне: «Мамон,.. я мамон,.. мы мамоны,.. агни бачче…». Потом увидел, нет, не только увидел, осознал, что мои воспоминания стали воспоминаниями адиваси. Он видел моими глазами то, что я вспоминал несколько минут назад. Потом на меня пошёл поток из отдельных коротких эпизодов моих же воспоминаний, снова и снова. Я понял, адиваси просит меня вспоминать ещё! А что? Само собой вспомнилось Чёрное море, белый красавец пароход «Антуанетта», крики чаек, французский шансон. Истанбул, проплывающий по правому борту судна. А потом, почему-то – графство Эссекс, Колчестер, холодный пруд и тонущая девочка! Я вздрогнул, воспоминания исчезли. Зато в свою очередь я увидел мысли-образы адиваси: гигантский костёр, разведённый посреди площади, его самого и его воинов, стоящих внутри храма по периметру. А потом – великую башню из сверкающего серебра, опускающуюся с высоты черного усыпанного звёздами неба на землю, в центр площади, прямо в пламя принимающего костра…

Проснулся Мак’Лессон, растолкал меня.
Утро. Тихо. В пределах периметра полно народа. Все – адиваси. Мужчины, женщины, дети. В центре площади сооружается большой костёр. Я помотал головой. Мой мозг явно слышал пение. Мелодия простая, незнакомая, её поют многие люди. Но люди, собравшиеся в храме, не раскрывали рта. Кто отдыхал, кто подметал каменные плиты площади, кто носил сухой валежник для костра. Не было заметно, чтобы кто-то завтракал, и где-то готовилась пища.

Мак’Лессон пристально взглянул на меня. Взял за руку, просчитал пульс. Потом приложил два пальца к сонной артерии, снова просчитал. Приподнял мне одно веко, потом второе. Я не сопротивлялся.
Сказал мне:
– Встряхнись, у тебя вид тихо помешаного.

– Да, – ответил я, – так и есть.

– Слава Богу! Не хватало ещё и тебя потерять. Раз не отрицаешь, значит в рассудке. Что здесь происходит?

– Адиваси готовятся к празднику бога Агни! – ответил я. Не сказал «мамоны», язык не повернулся. Пусть это будет моей тайной. Не все нужно докладывать Гюль Падишаху.

Мак’Лессон ещё не понял, о чём я говорю. Продолжил:
– Кстати, с чего это храм называется храмом бога Огня? Я видел немало подобных храмов. Там есть скульптуры Агни!

– В тех, что видел ты, Алан, поклоняются каменным идолам. Здесь поклоняются живому огню.

– Вижу, складывается великое кострище! Возможно, станем свидетелями древнего ритуала.

– Не свидетелями, Алан! Участниками. Это кострище готовится для всех мужчин адиваси, исключая стариков, больных и детей. В том числе и для нас с тобой, Алан!

– Ну, это глупость. С минуты на минуту я жду полуэскадрон комендантского полка генерал-губернатора Пенджаба. Наш кшатрий, не дождавшийся нас к вчерашнему вечеру, должен был вернуться в Лахор и доложить о нас, как о пропавших без вести!

– Его больше нет, Алан. Наш грум убит, наши кони в руках разбойников. И мы тоже можем умереть…

– С чего ты взял, Александр? Тебе приснился страшный сон. Или это рассказал чёрный «лесной воин»?

– Адиваси не общаются на вербальном уровне ни сами с собой, ни с кем иным. «Лесной воин» ничего не сказал. Он не раскрыл рта. Просто я это знаю. Нам осталось недолго ждать. Когда солнце сядет, костёр загорится.
 
Мак’Лессон посмотрел на меня, как на сумашедшего. Ничего не ответил. В этот день мы не сказали друг другу ни слова. Мак’Лессон до самого захода солнца не терял надежды на силовое освобождение из рук адиваси.

Я знал, полуэскадрон не придёт. В Лахоре нас никто не хватился. Люди Мак’Лессона в своих поступках были начисто лишены, какой бы то ни было, инициативы. Не на кого обижаться. Сам воспитал.

В этот день адиваси ничего не ели и даже не пили. Мы с Мак’Лессоном – соответственно. Я знал, это пост. Очищение физическое и духовное. Не роптал. Не потому, что чувствовал в себе духовную силу. Нет. Просто мне уже было всё равно, что произойдёт, что может и что не может произойти. Не было дела ни до Мак’Лессона, ни до самого себя. Полная апатия. Полная безнадёга.

Слышал пение. Без слов. Только звуки музыки. Это пели адиваси. Все как один. И я понял, о чём и для кого это пение.
Они звали к себе Того, кто покинул их, но обещал вернуться. Вернуться из чёрного звёздного ночного неба на летающей башне из серебра, запряжённой Огнём. Для этого они разложили большой костёр. Омыли и очистили от диких животных храм. Приготовились к встрече. Они не боятся Огня. Они любят Огонь. Каждый год в день, когда Он ушёл в небо, они проходят испытание огнём. И огонь земной не причиняет им вреда, потому что они его дети – агни бачче! Вчера я «услышал» от вождя это слово – «агни бачче». Вспомнив, произнёс его, молча, не проговаривая. И все адиваси вдруг посмотрели на меня. Они услышали меня, молчащего!

Потом солнце село.
Костёр был зажжён. Он горел долго. Ярко. Жарко. Прогорел только к полуночи. Агни-бачче разгребли жар. Четверо мужчин подошли к нам с Мак’Лессоном. Остановились, не говоря ни слова.
Я слышал хор голосов славящих Огонь.
Мак’Лессон не слышал ничего, кроме далёких звуков ночных джунглей. Где-то низким басом протрубил слон. Хохотнула гиена. Звенели цикады.
К нам подошел вождь, он же жрец, распорядитель церемонии. В общем, старший.
Не произнося ни слова, несколько минут смотрел на нас. На меня. На Мак’Лессона. Потом повернулся и пошёл к прогоревшему кострищу, мерцающему в ночи раскалёнными углями.
И меня, и Алана повели под руки четверо сопровождающих. У кострища остановились.
 
– Александр! Что он тебе сказал? – спросил Мак’Лессон. Я знал, что Алан уже почувствовал мой состоявшийся невербальный контакт с адиваси.

Я ответил:
– Не беспокойся, Алан! Мы с тобой – жертвы богу Агни. Для них для всех будет счастливым знаком, если огонь пощадит нас. Если нет, мы умрём быстро и безболезненно…

Вождь ступил на раскалённые, ещё полыхающие синим низким пламенем алые угли. Пошёл вперёд спокойно и уверенно, подняв голову к небу.

За ним пошел Алан, отказавшись от услуг поддерживавших его, было, под локти, адиваси. Он прошёл это раскалённое поле мощным усилием собственной воли, как дикий буйвол, пробившийся к реке сквозь пылающую степь.

Настала моя очередь. Агни-бачче не стали меня поддерживать под руки. Они знали, я не только слышу пение во славу Огня, но уже пою сам. Я шел по углям, не чувствуя босыми ногами огня. Я шёл по зимнему ледяному мелководью Красноводского залива, а на берегу меня ждала Леночка. Я взял её на руки и пел ей на ушко. Леночка плакала и вытирала мокрые глаза о мои щёки. Я знал, что она слышала меня там, далеко-далеко за горами Гималаями, за седым Гиндукушем, за хребтом Копет-Дага в доме с виноградником и синими воротами на улице Андижанской!

Вслед за нами на раскалённое угольное поле пошли другие «дети Агни». Меня и Мак’Лессона встретили женщины венками цветов и чашами прохладного кисло-сладкого напитка.
Потом мы спали.

*****

Индия. Пенджаб.
Храм Агни в джунглях за Лахором.
20 декабря 1912 года.

Спали крепко и долго, пока нас не разбудило высоко поднявшееся солнце.
Но подняться с каменного ложа самостоятельно не смогли. Наши руки и ноги были крепко связаны ременными узами.
Я смог только поднять голову. Храмовая площадь была пуста. Народ агни-бачче покинул храм. Возле нас двое индусов в лохмотьях, до пояса заросших диким волосом. Грабители и убийцы. На хинду: хатьяра-лутэру! Третий вводил в ворота наших коней. Так и есть. Этих людей я видел в картинке-памяти, переданной мне вождём племени агни-бачче.

Два дня хатьяра вели меня и Мак’Лессона по звериным тропам джунглей. К вечеру третьего дня я испытал первый приступ малярии. В эту же ночь Алану удалось избавиться от пут. Он без звука свернул голову своему «конвоиру». При попытке развязать ременный узел на моих руках, потревожил коня моего «телохранителя». Конь всхрапнул. Грабитель проснулся, закричал, вынул нож, пнул ногой спящего товарища. Проснувшийся выстрелил в Мак’Лессона из револьвера. Пуля ушла в небо. Алан ушёл от удара ножом, вскочил на моего гнедого аргамака и ускакал.

Меня били долго, остервенело, но, к счастью, кости остались целы. Потом бросили на коня поперёк седла, как мешок с травой, и поскакали прочь от места ночёвки. Мне было плохо. Но в душе я порадовался за Гюль Падишаха. Вот уж кто нигде не пропадёт!

*****

Индия. Пенджаб.
Безымянная деревушка в 15 милях от Амритсара.
23 декабря 1912 года.

К вечеру четвёртого дня мы остановились в какой-то деревушке. Хатьяра сбросили меня на деревенской площади, как труп. Приказали человеку, купившему коней:
– Сожгите мертвеца!
Ушли в джунгли.

Меня не сожгли.
Выходили.

Так прошла короткая индостанская зима.
Лишь в марте 1913-года я начал вставать, выходить из хижины. Добрые люди кормили меня всей деревней. Из двадцати хижин по ложке проса – мне большая миска каши!
Спал я теперь на пороге местного храма, посвящённому самому доброму домашнему индуистскому слоновоголовому богу мудрости и благополучия Ганешу. Бедная деревня не могла себе позволить его скульптуру, но заезжий художник изобразил сына Шивы и Парвати во всей его причудливой красе красками на выбеленной стене. Ежедневную скудную пищу, жертвуемую деревней божеству, местный дряхлый брамин делил со мной.
Я научился петь на хинду священные гимны «Ганеша-пурана». У меня получалось. Мне нравилось.
Очень скоро я стал и в храме и в деревне своим человеком под простым именем – Абарая – Бродяга. Впрочем, в Индии это имя не несёт в себе такого негативного оттенка, как в Европе. По большому счёту, все люди на земле – Абарая! Кто может знать наверняка, куда его приведёт в конце концов его собственный жизненный Путь!

Бханьявад! Бара бханьявад! Спасибо! Большое спасибо!
 
Я был худ и слаб. Куда что ушло! Не годился ни для какой работы. Посмотрел в осколок зеркала, не узнал сам себя. Волосы с седыми прядями почти по плечи, бородища… Во, как судьба повернулась.

Ладно, были бы кости, мясо нарастёт.
Я не стал для деревни нахлебником, каковых именно в Индии – пруд пруди!
Помогал каждому, кто в помощи нуждался. По собственным силам, конечно. Сначала вместе с женщинами и подростками собирал в джунглях валежник и хворост. Сидел с сетью в озере по колено в воде, ловил мелкую рыбёшку. Потом, более менее окрепнув, уже пахал, налегая на тяжёлый тиковый плуг и покрикивая на буйвола. Одним словом, батрачил. Однажды меня окликнул местный кузнец, богатый по деревенским меркам человек. Пригласил в свою хижину, накормил. Потрогал мои ещё слабые бицепсы, взяв за шею, попробовал согнуть меня в поясе. Не получилось. Я стерпел. Кузнец приказал с утра придти в кузницу. Так, я начал с нуля своё новое восхождение в жизненном Пути на новом уровне.
Господи! Сколько этих уровней я уже прошёл? И сколько ещё предстоит пройти?!
Я мечтал вернуться домой. Прежде всего, для дальнего похода нужны были физические силы. Они восстанавливались. Я снова набирал понемногу вес, обрастал мускулами. Вставал на заре, купался в озере. Стараясь беречься от чужих глаз, делал гимнастику, практиковал упражнения по технике сабельного боя с воображаемым противником. Аккуратно собирал сведения о местонахождении деревни. О дорогах. О ближайших населённых пунктах. Мечтал выковать себе стальной клинок и упрятать его в дорожный деревянный посох. А главное, обзавестись нормальным легальным документом, чтобы не попасть за решётку при первой же встрече с полицией. Вряд ли в этой забытой Богом деревушке можно на это рассчитывать.

Во взаимоотношениях с хозяином кузницы проблем не было. Его устраивал сильный сметливый молотобоец. Однажды, он намекнул, что не прочь взять меня в свою семью, выдав за меня свою дочь. Я разговора не поддержал.

Мак’Лессон так и не появился. Сколько я не пытался установить с ним не вербальную связь, подобную той, что случилась с вождём племени агни-бачче, мне это не удавалось. Не удивительно, у него полно собственных дел и проблем. Мозг его наглухо блокирован от многочисленных желающих прочесть тайные мысли политика!

Зато почти каждую ночь снилась Леночка.
Господи! Дай нам хоть одну только встречу в этой жизни, и буду орудием твоей воли безропотным!

И, похоже, вторая часть моей молитвы была небом услышана. Но не так быстро, как мне хотелось. Это случилось в первый день сентября года 1913-го.

*****

Индия. Пенджаб.
Безымянная деревушка в 15 милях от Амритсара.
1 сентября 1913 года.

В это прекрасное осеннее утро жители деревни были подняты со своих постелей рёвом дикого слона.

Этот рёв я тоже слышал, но не придал ему большого значения.
Занимался своей работой. Загрузил в горн мешок древесного угля, начал раздувать огонь мною же «изобретёнными» и изготовленными мощными мехами. Через час должен был появиться кузнец-хозяин. Предстояло много достаточно тяжёлой работы. Кузница получила заказ от мелкопоместного раджи. Он был кстати. За кузнечную работу раджа платил серебром. Я, как молотобоец, начал получать не только рис на обед, но и половинку запечённой с овощами курицы, изрядно испорченной, на мой вкус, самыми разными пряностями.
Вот только из-под наших молотов выходили не освоенные уже лемеха для плугов и не серпы. Даже не оружие. Не наш профессиональный уровень. Кандалы и цепи для рабов раджи, трудившихся в его штольнях. Он же поставлял нам и сырьё – полупудовые железные бруски-поковки.

Слоновий рёв не унимался. Я вышел из кузницы, спросил мальчишку, носившего из озера воду в кузнечную ёмкость, что случилось.
То, что я услышал, очень даже некстати, касалось непосредственно меня. К кузнице шла большая группа мужчин и женщин, настроенных весьма агрессивно. Им был нужен бродяга без роду и племени – Абарая. Близко ко мне никто не подступился. За руки хватать никто не посмел. На их глазах за последние пять месяцев я успел превратиться из живого скелета в сильного мужчину, способного управляться с кузнечным молотом. Но криков и визгу было столько, словно от стаи макаков!
Из этих разрозненных воплей понял, что своим появлением я сумел осквернить храм Ганеша. Добрый бог послал дикого слона наказать нечестивца. Слон стоит на околице деревни и требует моего появления. Если деревня не выдаст бродягу, слон разнесёт её в пух и прах. Вытопчет посевы, сломает жилища. Общество потребовало, чтобы я добровольно пошёл и уговорил слона не причинять деревне вреда. А если заслужил, получить от слона то, что мне причитается.

Не скажу, что я был готов к такому неожиданному повороту в моей судьбе. С толпой не стал спорить. Как был в кузнечном фартуке с клещами в руках, так и пошел на слоновий трубный голос впереди толпы.

На стерне выкошенного рисового поля у дороги, ведущей в деревушку, стоял слон.
Исполнились, наконец-то, мои детские грёзы.
Даже для Индии слон необыкновенной величины. Серо-бурый, тёмный от недавнего купания, он стоял, словно гора, временами поднимая вверх голову, вытягивая хобот и требовательно трубя в небо. Я был заворожён его мощной красотой. Но в его трубном рёве я услышал жалобную нотку просьбы о помощи.

Я остановился. Оглянулся. Рядом со мной уже никого не было. Люди рассеялись кто куда. Но я знал, что за нами внимательно наблюдают несколько десятков пар глаз. Бесплатный синематограф!
Слон снова протрубил.

Я положил на землю кузнечные клещи, снял фартук и в одной набедренной повязке пошёл к слону, держа руки на уровне пояса с раскрытыми ладонями. Жест, который по моему соображению должен был показать, что человек идёт с добрыми намерениями, не пряча оружие.

Слон перестал трубить. Он тяжело дышал, временами пофыркивая, как лошадь и повизгивая, как собака. Я остановился почти рядом с ним. Сделав ещё пару шагов, я смог бы погладить его хобот. Смотрел на его ноги, на громадные пальцы с ногтями, как у человека, но размером с две моих ладони каждый. Справа и слева от меня два бивня, каждый толщиной с телеграфный столб!
Слон протянул вперёд хобот и, обняв меня за талию, притянул к себе совсем близко. Я погладил его хобот двумя ладонями, спросил на русском: «Хатхи, хороший Хатхи! Кто тебя обидел?».
Слон тяжело, как измученный болезнью человек, вздохнул. Поднял свою правую переднюю ногу. Вот это была стопа, так стопа! По окружности не менее хорошего круглого таза для умывания. Я понял, болит нога. Погладил ногу сверху. Слон вздохнул ещё раз. Приподнял ногу выше. Я встал на колени и осмотрел подошву. Подошва была в грязи. Стал чистить его «копыта». И тут моя рука наткнулась на инородный предмет. Это была заноза. И не простая. Стальная.

Я поднялся с колен, встал на ноги. Сказал слону: «Подожди, не пугай народ. Сейчас я из тебя эту колючку вытащу!».

Вернулся к оставленным на дороге кузнечным клещам, подобрал их. Сказал слону: «Веди себя достойно, как мужчина!». Лёг под ногами слона на спину. Постучал его по больной ступне: «Подними. Да смотри, не вздумай топнуть ногой!». Хатхи послушно поднял ногу. Я снова постучал по ней: «Выше!». Хатхи поднял её выше.

Цирк, да и только. Смертельный номер. Аншлаг. Все билеты проданы!

Вот и заноза. Я примерился клещами. Несколько подался назад, освобождая нужное для манёвра пространство. Лёжа на спине, своими поднятыми ногами упёрся в слоновью подошву. Знал, чтобы не причинить слону лишней боли, нужно выдернуть занозу одним рывком. В противном случае, эта операция будет в моей жизни первой и последней! Клещами аккуратно ухватил занозу, крепко сжал клещи обеими руками, и, упираясь ногами в подошву, резко, руками и всем телом потянул клещи на себя! Заноза вышла легче, чем я ожидал. Не выпуская клещей из  рук, кубарем вылетел из-под слоновьих ног. Выпрямился во весь рост. Еле-еле устоял на ногах. Слон издал такой вопль, от которого покачнулись джунгли. Я стоял, не дыша. В моих поднятых руках клещи, в клещах – стальной наконечник копья, на копье – алая свежая слоновья кровь.

Слон перестал реветь. Опустил на землю больную ногу. Я тоже пришёл в себя. Да, плохой из меня доктор. Надо бы очистить рану, наложить антисептик, перевязать…
Слон осторожно перенёс тяжесть своего тела на болевшую ногу. Потом притопнул ею. И затрубил. С облегчением. По-доброму. Благодарственно. Ему ответили слоны из джунглей, не видимые нам.
Хатхи осторожно потрогал пальчиком, что на конце хобота, наконечник копья, пахнущего его собственной кровью. Потом хоботом же забрал у меня из рук клещи и закинул их вместе с наконечником в высокую траву. Обнял меня ниже спины хоботом и приподнял в воздух. Покачал и бережно опустил на землю.

А к хатхи уже медленно и торжественно подходили жители деревни. Под религиозные песнопения, прославляющие бога Ганеша, они несли слону подношения: корзины с варёным рисом, связки бананов, сахарного тростника. Впереди шёл старый брамин, которому в это утро пришлось пережить не одну трагическую минуту, выслушивая обвинения своей паствы в якобы совершённом им богохульстве.
Хатхи невозмутимо принял подношения: поел рису, попробовал гроздь бананов, заел связкой сахарного тростника, а потом важно и невозмутимо повернулся к деревне задом, к лесу хоботом!

От места произведённой операции к храму Ганеша меня несли на руках, но в каком-то английском кресле с сиденьем, обтянутом домотканым шёлком. На моей груди три венка лотосов. Я весь измазан дорогими благовонными маслами. Один запах напомнил мне православную церковь. Запах ладана! Я вспомнил Красноводское кладбище, свечи, поставленные за упокой родителей, Леночку в трауре на могиле её собственной мамы… Заплакал, не в силах сдержать слёз. Плакал долго. И вся деревня утешала меня!

С этого дня меня в деревне стали не называть – величать – Лахара Хатхи Дактар! Что и было записано в храмовую книгу с описанием всех подробностей события, в первую очередь, как деяния, прославляющие мудрость и заботу Ганеша о своих детях – слонах и людях!
Новое имечко в переводе означало: Кузнец Слона Доктор. Моя кличка Абарая более никем не упоминалась. А в просторечии ко мне обращались либо Лахара Хатхи, либо Дактар Хатхи. Дактар Хатхи мне больше нравилось. Я ещё не забыл, как в Исфахане меня звали доктор Джон!

Кузнец, у которого я батрачил, разыскал в траве заброшенные слоном свои клещи и злополучный наконечник копья. Поднёс орудие исцеления и оружие, нанёсшее Хатхи рану, храму Ганеша. Храм получил свои первые священные реликвии. Весть о происшествии быстро облетела окрестные деревни. Наша безымянная деревушка получила собственное имя: Упчар-Хатхи. «Излечившая Слона»! Теперь она называлась «басти» - посёлок. В Упчар-Хатхи потянулись паломники. Люди рассматривали реликвии, выслушивали историю, пели гимны. Все были уверены, что сам Ганеша, страдающий от людских грехов, пришёл в деревню, чтобы побудить сострадание и в них самих. Вслед за паломниками пришли торговцы. Храм начал богатеть. Вслед за храмом начал подниматься из нищеты и посёлок Упчар-Хатхи.

Вот, и в этой тропической нищей деревушке у меня, вроде, начала складываться более-менее спокойная сытая жизнь. Нет же. Как видно, не было у меня жизни мирной и безмятежной, так и не будет. Проснувшийся в недобрый час злой бес,  проспавший моё очередное избавление от неминуемой гибели, ухитрился и на этот раз сунуть палку в колёса!

Как проста, но верна старая истина: «У палки два конца». Добрая слава посёлка Упчар-Хатхи привлекла внимание не только почитателей Ганеша.

Зло обожает приходить неожиданно.

*****

Индия. Пенджаб.
Село – Басти  Упчар-Хатхи в 15 милях от Амритсара.
25 декабря 1913 года.


Это ясное утро светлого Рождества Христова, отмеченного мною в собственной душе добрыми молитвами о здравии моих ближних, было омрачено вторжением в распахнутые ворота ветхой изгороди Упчар-Хатхи двух десятков всадников.  Они стреляли на всём скаку из мушкетов и мультуков по редким стёклам окон, горшкам, выставленным на просушку. Рубили саблями собак и кур. Жители попрятались кто куда. Сделав круг по деревне, всадники спешились на маленькой деревенской площади у храма Ганеша.

На конях остались двое. Один – гигантского телосложения седой военачальник с расчёсанной надвое бородой с концами, загнутыми вверх. В его руках уланская пика, на конце которой развевается красный шёлковый квадрат флага, который во всех феодальных государствах Европы и Азии означал одно: пришли каратели, всем сидеть тихо по своим домам! Второй –  молодой ухоженный, богато одетый человек, почти юноша, с руками, все пальцы которых были унизаны драгоценными перстнями.

У ног их коней лежат, уткнувшись лицами в землю, брамин храма Ганеша и старшина Упчар-Хатхи. Минут через пять все мужчины деревни были согнаны на площадь. Кузница не осталась в стороне. Меня и моего хозяина также пригнали к храму, не дав смыть с лица и рук кузнечную сажу.

Говорить начал человек с флагом:
 – Жители! Отцы семейств! Как жаль, что вы забыли законы гостеприимства, которые завещал вам сам Ганеша! Вы, как крысы, попрятались по своим норам вместо того, чтобы встретить своего господина цветами и песнями! Мы рады, за вас. Ваша деревня получила статус посёлка, собственное имя, она стала известнее сотни других подобных деревень в провинции, к вам потянулись люди, понесли в ваши дома и лавки свои деньги. Вы не только собрали хороший урожай риса, но получили новый источник дохода. Как вы посмели не поделиться со своим господином вашими новыми, посыпавшимися с неба, благами? Ваша неблагодарность и непокорность тоже имеют свою цену: десять тхейла – мешков – риса и тхейла сахара сверх установленного полугодового налога первого урожая! А также – пять девочек двенадцати-четырнадцати лет в жёны вашим защитникам, воинам Его Высочества Раджкумар Гюлистана Гур-Акбара Неустрашимого! Они будут жить в сытости, вам не придётся кормить лишние рты. Я не слышу слов благодарности нашему повелителю!

При последних словах военачальника мужчины деревни, как один, рухнули на колени. Я разделил этот порыв. Послышались стоны, плач. Разноголосым хором люди умоляли своего повелителя не разлучать их с детьми.

Раджа поднял руку. Люди затихли.
Раджа сказал:
– Я справедлив, но не жесток. Я разделю вместе с вами любовь к вашим детям. О невестах для моих воинов мы поговорим после, как того требует обычай. Они выйдут замуж по любви, а родители получат дорогие подарки. Вы довольны?

Мужчины согласно кивали головами. Беда прошла мимо.
Раджа продолжил:
– Налог приготовите к третьему дню. За ним приедут мои люди. Бойтесь обидеть их. На этом дела закончим. А теперь покажите мне храбреца, что вытащил наконечник копья из ноги Большого Хатхи!

Мои соседи начали выталкивать меня из заднего ряда вперед, к радже. Мне пришлось выйти. Встал, по обычаю, в глаза не смотрю, рассматриваю копыта его коня. Узнал, краденый конь-то. Это жеребец Мак’Лессона! Глянул на коня под военачальником: тоже жеребец Мак’Лессона. На нём к храму Агни грум ехал!

Поднял глаза на раджу. Наши взгляды встретились. Мой мозг охарактеризовал его мгновенно: садист! Потом всё остальное. Взгляд дикого зверя. Проницательный, оценивающий, недоверчивый…

– Это ты Дактар Хатхи? – спросил раджа.

Я поклонился:
– Да, мой господин.

– Как звали раньше? – спросил раджа.

Я поклонился:
– Сначала, как помню, Бачча, мой господин. Потом – Абарая.

Раджа сначала усмехнулся, но счёл нужным внушить мне:
– Меня называют Ваше Высочество Раджкумар Гюлистана Гур-Акбар. Враги дали мне прозвище Неустрашимый!

Я поклонился ещё раз:
– Да, Ваше Высочество Раджкумар Гюлистана Гур-Акбар Неустрашимый!

– Мне нравится твоя понятливость. Кузнецы народ сильный. Ты можешь быть мне полезным даже как кузнец. Но сможешь стать и воином. Есть желание ходить в шёлке и не марать свои руки в угольной саже?

– Не знаю, мой господин. Я не умею убивать…

– Довольно! – оборвал меня раджа. – Едешь с нами. Потом разберёмся, на что ты годен!
Обратился к своему военачальнику:
– Гопал-Сардар! Прими Дактар Хатхи, получи у старшины на него бумагу! Все свободны. Мы уезжаем.

Так из вольного деревенского кузнеца я в одночасье был низведён в раба – дас – наследного принца – раджкумара мифического княжества Гюлистан – Страны Цветов!
Меня не сковывали, не связывали. Разрешили умыться и переодеться. Слава Богу, добрые жители деревни сумели одеть меня более чем прилично. На бродягу не похож. В моём цветном тюрбане лежал лист плотной желтоватой бумаги кустарного производства с описанием внешности и моим новым именем, удостоверенным подписями брамина и старшины посёлка –  Басти – Упчар-Хатхи. Паспорт не паспорт, но уже что-то! О таком первичном документе можно было только мечтать! Рано или поздно любой бродяга либо попадёт в зиндан, обвинённый, как прикрытие, в преступлении, либо в рабство, из которого пути назад может и не быть. Да, а кто я сегодня у этого «раджкумара»? И почему рабу дана бумага, удостоверяющая личность, в его собственные руки? Так, хорошая мысль! Да потому, что отряду предстоит проверка на каком-нибудь полицейском либо таможенном посту между провинциями! А рабства в Индии не существует! Нет ни рабовладения, ни работорговли! Стоп. Вот шанс уйти из лап этих волков. Чем он подкреплён? Вот оно, «подкрепление» – в кобуре на поясе Гопал-Сардара, за который я держусь двумя руками!

 Мои умозаключения оказались верными. Но не совсем точными. Сказался недостаток информации для размышления.

По дороге к Амритсару нам пришлось миновать довольно холмистый участок пути. Местами ехали по дну пересохшего ручья, усыпанного большими округлыми валунами, извивающегося в узких глинистых расщелинах.

Я подумал: «Хорошее место для засады. Едем гурьбой. Без дозора, без боевого охранения… Наш «раджкумар» и его «сардар» не знакомы ни с одной страницей военного учебника по тактике. Впрочем, не мне его поучать, я у него не начальник штаба».

Только подумал, справа с тыла и справа с фронта по нашему отряду ударили длинными очередями два станковых пулемёта. «Льюисы»!
Я выдернул из кобуры Гопал-Сардара «Веблей энд Скотт» и всадил ему в позвоночник пулю. Потом спрыгнул с коня на левую сторону, прикрывшись от пулемёта конским корпусом, и перекатами залег за большим валуном.
Хатьяры «раджкумара» не успели ответить ни единым выстрелом. Через минуту пулемёты смолкли. Из своего укрытия я увидел: из двух десятков остались в живых всего пятеро. Они стояли пешими, подняв вверх руки. Спустившиеся с вершины холма люди в форме хаки и в синих тюрбанах держат сдавшихся под прицелом. Здоровенный усатый сикх с тремя крупными угольниками серебряного галуна на рукавах – сахиб субедар, сержант – обходит поле боя, пристреливает раненых лошадей и людей. Ого, здесь раненых в плен не берут. Банда, видно, давно вне закона!

Я без сожаления отбросил в сторону револьвер. Поднял руки, встал из-за своего валуна. Стоял на месте. Так положено. На войне движущаяся без команды цель всегда подозрительна.

*****


*****     *****     *****
*****     *****     *****

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

***  *****  ***
Иллюстрация Автора.
***  *****  ***