Восемь заповедей хорошего стиля

Почти каждый автор размышляет о языке — думает о нём и автор этой статьи, определивший для себя несколько правил, или, иначе говоря, «заповедей» хорошего стиля. Эти заповеди не претендуют на полноту, но могут оказаться полезными другим. Они, эти правила, применимы не к научному или официально-деловому, протокольному тексту (для которых хороший стиль совершенно не обязателен), но к публицистике, в том числе, к таким её разновидностям, как письмо, дневник, воспоминания, размышления, и даже к художественной повествовательной прозе, если только последняя не передаёт своеобразие речи героя.

1) Умелый автор должен, прежде всего, хорошо владеть родным языком и, не в последнюю очередь, правилами его пунктуации. Ему, например, полезно знать, что придаточные предложения отделяются запятыми и что в случае двух придаточных предложений, отнесённых к одному главному и соединённых сочинительным союзом (как здесь, где первое придаточное выделено курсивом, а второе — подчёркиванием), запятая между ними не нужна. Полезно помнить, в каком случае точка ставится после скобки (вот в этом, когда предложение начинается не со скобки). Понимать, когда точка будет поставлена перед скобкой. (Вот в этом случае, так как всё предложение заключено в скобки.) Знать начертания кавычек внутри кавычек (Он сказал: «Плывёт пароход “Очаков”»), осознавать, когда сравнительный оборот выделяется запятыми («Он погиб, как солдат», но «Он погиб как солдат», если погибший действительно был солдатом), понимать, что двоеточие обозначает причину, а тире — следствие, и т. д. Он, умелый автор, стремится без крайней необходимости не прибегать к так называемой авторской пунктуации, которая чаще служит маскировкой собственной пунктуационной беспомощности.

2) Хороший автор внимателен к слову.

а) Он не позволяет себе вульгарных слов, вроде «супер-навороченный». Он не стремится использовать даже обычные, общегражданские слова со сниженным, пренебрежительным звучанием, такие, например, как «проститутка». Вульгарности, тривиальности, пошлости, равнодушия и пренебрежения к человеку достаточно и в жизни, письменный текст, который претендует на ценность, на то, чтобы прожить дольше, чем один день, должен избегать их.
 
б) Но при этом он, автор, не стыдится тех же общегражданских слов своего родного языка, если какие-то маргинальные группы наделили эти слова некрасивыми смыслами. Он не вычеркнет из текста слово «голубой», думая о гомосексуалистах, и не будет бояться того, что «опущенный» вызовет тюремные ассоциации. Поступать иначе означает трусливо идти на поводу у низких людей, которые при попустительстве интеллектуалов могут изувечить весь язык, не оставив для нас незапачканных слов.

в) Он избегает жаргона интеллектуалов и учёных, жаргона безответственных говорунов, который также портит текст. Он, например, не скажет о «дискурсе» и не назовёт событие «знаковым». Если вдуматься, что означает прилагательное «знаковый»? Знак есть символ, таким образом, знаковое явление — то, которое что-то обозначает. Но почти каждое событие указывает на другое. Щелчок по горлу означает, например, желание выпить — можно ли говорить о «знаковом» щелчке по горлу? А можно ли назвать «знаковым» событием установку дорожного знака? И к чему говорить «Он позиционирует себя в качестве пролетария», когда то же можно сказать и описательно, по-русски: «Он желает, чтобы другие видели в нём рабочего»? (Кстати, если бы мы сомневались, что таинственный он хочет представиться рабочим, в последнем предложении нам потребовалось бы поставить два вопросительных знака. Действительно ли он спросил: «Считаете ли вы меня рабочим?»? Это – к вопросу о пунктуации.)

г) Он пренебрегает канцелярскими, политическими или обиходными штампами, неважно, устаревшими или новомодными, штампами от «играть важную роль» или «играть первую скрипку» до «искать точки роста», которые мертвят и сушат язык. Метафоры хороши лишь тогда, когда найдены автором и поэтому не успели износиться.

д) Более того, даже словарное, но неочевидное слово («люмпен-пролетарий», «волглый», «лапидарный») такой автор тщательно взвешивает на предмет использования. Качественный текст уважает читателя. Уважает ли читателя слово «лапидарный» или заставляет взять в руки словарь? Впрочем, иногда образовательные цели стоит предпочесть простоте, а иногда, наоборот, из ясности или подспудного просвещения сделать выбор в пользу ясности.

е) Он чутко прислушивается к иностранным заимствованиям, которые пятнают родной текст. Весь мир говорит «SMS» и «Email», а французы нашли для этих реалий нашли слова le texto и le courriel. Почему бы нам, русским, не последовать прекрасному примеру французов, вспомнив для начала аналоги вроде «сообщение» и «электронная почта»? Увы, слово «компьютер», вошедшее в наш словарный фонд, заменять уже поздно…

ж) Он тщательно старается избегать идиолексов, то есть слов, которые ему одному по какой-то причине любы, а для других являются неочевидными.

з) Он понимает неуместность диалектизмов, архаизмов («сей», «коий») или инверсий (если только не использует их для создания особого эффекта).

и) И с величайшей осторожностью он позволяет себе неологизмы и языковые эксперименты.
Нам скажут, что и Пушкин, творец русского языка, и Мартин Лютер, создатель языка немецкого, не чуждались неологизмов. Но есть неологизмы, соответствующие сути языка, вырастающие из этой сути, и есть недолго живущие, эстетствующие новообразования, которые не украшают текст. Пожалуй, слово «проращивание» (точнее, использование этого слова не в сельскохозяйственном значении, например «проращивание смысла») допустимо в качестве неологизма. Оно метафорично и наглядно для понимания. А вот слова вроде «истомчивость» — едва ли. Возразят, что в «истомчивости» есть и томление, и влечение, и изнеженность, и лень, и нега, и солнечный полдень, и всё что угодно; что, дескать, автор даёт читателю возможность разгадать это слово. Но стоит запомнить едва ли не самую важную заповедь хорошего стиля: умело написанный текст не заставляет читателя расшифровывать слова. Довольно и разгадывания смыслов, и, на мой взгляд, некрасиво подменять глубину содержания изощрённостью словотворчества, требуя от читателя ментальной гимнастики. Для такой гимнастики есть иные тексты — научные. Кроме того, хороший текст выражает мысль точно. Это означает, что каждое слово значит именно то, что значит обычно, а не взгромоздило на себя значение, которым вдруг произвольно захотел его наградить автор. Поступать иначе — мнить себя выше читателя и не уважать его в упоении от своего нарциссизма.
В случае острой необходимости создания неологизма для обозначения нового или хорошо забытого старого понятия автор взвешивает каждый вариант и склоняется к тому, который наименее повреждает живую ткань языка. Представим, что нам нужно слово для обозначения женщины, совершающей диаконское служение. Возможны, как минимум, шесть вариантов: женщина-дьякон, дьяконша, дьяконесса, дьяконица, диакиня, служительница. «Женщина-дьякон» безупречно с точки зрения норм современного русского языка, но нелепо. «Дьяконша» звучит пренебрежительно, кроме того, это слово уже имеет иное значение: так называют жену дьякона. «Дьяконесса» содержит французский суффикс «есс», которых плохо смотрится на давно обрусевшем греческом корне. «Дьяконица» фонетическим строем слова заставляет думать о коннице. «Служительница» несколько громоздко. Итак, сам автор этой статьи склоняется к слову «диакиня». (Впрочем, словари рекомендуют «дьяконицу»: изредка это слово употребляется.)

3) Талант ясного письма во многом состоит в избегании крикливых и ярких красок. Для публицистики и литературы это верно так же, как и для живописи. Умный автор не напишет «омерзительнейший», когда и слово «омерзительный» уже передаёт всю меру неприязни.

4) Текст есть носитель смысла, поэтому слова и грамматика умело написанного текста не должны останавливать на себе внимания так же, как мы не осознаём вкус простой воды, лучше всего утоляющей жажду. Отсюда более сложным оборотам всегда нужно предпочесть более простые. Вместо «фигурам, могущим быть поименованными» гораздо лучше сказать «фигурам, которые можно назвать». Вообще умный автор избегает сложных причастных оборотов, которые тяготеют к существительному. Божественен глагол, а не имя существительное. Говоря иначе, глагол выражает действие, существительное (и причастие) — состояние. Но мир динамичен, он не стал, а постоянно совершается, поэтому существительные (и причастия) лгут больше.
Стоит также помнить, что каждое избыточное, лишнее слово подобно избыточному жиру на человеческой фигуре. Также умелый автор никогда не утомляет читателя слишком длинными предложениями с обилием придаточных.

5) К хорошему стилю относится избегание повторов знаменательных слов в одном и даже в соседствующих предложениях. Повтором, при большой тщательности, можно считать даже однокоренное слово. Умение ясного стиля заключается в широком использовании синонимов и точном словоподборе, когда из множества слов найдено лучшее. Герои произведения могут не только говорить, но и восклицать, лепетать, бормотать, бурчать, ворчать, рычать, отрезать, отрубить, отвешивать, выдавливать из себя, цедить сквозь зубы, замечать, отмечать, шептать, складывать одними губами, кричать, визжать, вопить, спрашивать, интересоваться, усмехаться, перебивать, ввёртывать словечко, удивлять, удивляться, негодовать — и многое другое.

6) Плохая логика есть враг хорошего стиля. Плохая логика происходит из небрежности к смыслам слова, лени ума, нежелания мыслить. На предмет логической верности стоит проверять каждое предложение. Например, такое: «По факту убийства Раскольниковым старухи-процентщицы следователем Порфирием Петровичем было возбуждено уголовное дело, раскрытое, вопреки всем его ухищрениям, только тогда, когда убийца сам явился в полицейский участок и дал признательные показания». В этом предложении целых семь логических ошибок. Во-первых, следователю изначально не был известен убийца, отсюда неверно говорить «по факту убийства Раскольниковым». Во-вторых, выражение «возбуждено уголовное дело» — канцелярский штамп XX и XXI века, который мог быть неизвестен делопроизводству века XIX. («Дать признательные показания» — тоже штамп, но такой, смысл которого ясен из смысла частей и предполагает похожую сочетаемость слов не в этом единственном выражении.) В-третьих, «дело было возбуждено», точней, расследование начато по факту не одного убийства, но двух убийств и одного ограбления. В-четвёртых, раскрыто дело было раньше, в момент понимания следователем того, кто есть настоящий убийца. В-пятых, уступительная частица «вопреки» в соседстве с «только» заставляет думать, будто Раскольников стремился к раскрытию дела, так сказать, помогал следствию своими ухищрениями. В-шестых, факт убийства установлен и поиски убийцы начаты не следователем Порфирием Петровичем, а другими полицейскими чиновниками. В-седьмых, местоимение «его» можно отнести и к следователю, и к убийце, ведь оба «совершали ухищрения». (Такой небрежности в употреблении местоимений вообще следует тщательно избегать.) Но следователь раскрыл убийство до признания Раскольникова, а в случае Раскольникова неверно «вопреки», о чём мы уже сказали.

7) Тот, кто стремится к хорошему стилю, должен использовать кавычки лишь тогда, когда без них действительно нельзя обойтись. Если бы мы хотели наклеивать ярлыки, мы, вслед за Виктором Клемперером и его книгой «Lingua Tertii Imperii», сказали бы, что кавычки — знак нацистской пропаганды. И это верно: в национал-социалистской печати Германии 30-х годов прошлого века красные «офицеры», красные «победы», красные «генералы» неизменно заключались в кавычки, заставляя читателя думать, что никаких офицеров в Советском союзе, разумеется, нет — так, большевистская рвань. То же верно и в отношении сталинской пропаганды. Предложение «Этот “Христос” своим “апостолам” проповедовал “спасение”» как будто взято из учебника по научному атеизму.
Но вся правда проще: кавычки указывают на то, что слово, заключённое в них, означает не вполне то, что значит обычно. А это очень часто знак беспомощности автора. Возьмём, к примеру, такое предложение: «Его герои движутся к “святости”». Для чего «святости» поставлено в кавычки? Оттого ли, что рецензент стыдится этого слова, что оно ему кажется слишком пафосным? Тогда, в абсурде бессильного либерализма, можно пойти дальше, устыдиться и слов «Родина», «Бог», «совесть», «отец», «мать». (Это уже делают европейцы, которые слов «отец» и «мать» избегают в официальных документах: ущемляют, мол, «отец» и «мать» права сексуальных меньшинств.) Или он, рецензент, хочет сказать, что не к святости движутся герои, а к чему-то, похожему на святость? Но для этого похожего есть обозначения: праведность, доблесть, добродетель, благородство, порядочность, на худой конец, подобие святости. Отчего автор не сумел найти точное обозначение и уподобился тому иностранцу, который зебру назвал как бы лошадью, только полосатой? Или, наконец, речь идёт о чём-то, крайне далёком от святости, о пороке, о святошестве или ханжестве? Но не проще ли тогда сказать «ханжество»? Кавычки обесценивают слова, а умелый автор знает им цену.

8) Наконец, хороший автор далёк от любых языковых идиосинкразий или, говоря иначе, предубеждений. Нелепо тщательно сторониться тех или иных общеупотребительных слов просто потому, что нам, в силу наших личных страхов или комплексов, не нравится их звучание, или, к примеру, избегать определённых букв в начале предложения лишь оттого, что они «выглядят неопрятно». Отвергать те или иные слова или буквы означает не уважать и частично отвергать язык и письменность, которые сами – плод многих веков и миллионов людей. Но тот, кто частично отвергает язык, теряет право пользоваться им и должен найти другой язык для выражения своих мыслей.

Таковы восемь заповедей хорошего стиля, но следование им само по себе ещё не сделает текст содержательным. Всякая написанная буква не должна быть бессмысленной. Наполнение текста смыслом — дело личной ответственности автора, который не напишет ни строчки без уверенности в том, что его текст сослужит своей благой цели, а не канет в пучину умственного мусора.
                18.07.2011