покаяние и искупление

ВЛАДИМИР   ПУХОВ






ПОКАЯНИЕ
И
ИСКУПЛЕНИЕ



(ПОВЕСТИ   СМУТНЫХ   ЛЕТ)


































ПРЕДИСЛОВИЕ  АВТОРА.
Появление этой книги вызвано причинами гораздо более вескими, нежели личные амбиции и притязания автора, - оно вызвано обстоятельствами времени и жизни.
Если плод созрел, - он должен раскрыться и пасть на землю семенами, не зависимо от того, прорастут они или нет; так же и женщина, когда наступает её срок, должна родить, хотя, и не может знать, что ожидает её дитя.
Сейчас очень много пишут и ещё больше говорят, но если бы, хоть в малой степени, писали и говорили только тогда, когда это необходимо или когда уже нельзя молчать, - наверное, и наша жизнь и окружающий мир были бы значительно лучше и чище. И ещё следует помнить, что слово может быть, как величайшим благом, так и величайшим злом, в зависимости от того, кем, когда и с какой целью оно высказано.
«Не удерживай слова, когда оно может помочь, ибо в слове познаётся мудрость, а в речи языка – знание». (Кн. Иисуса сына Сир. 4. 27 – 28).
Когда в Священном Писании говорится, что вначале было слово, то надо полагать, что, для наших сфер земных, прежде слова была – мысль, а перед мыслью – взгляд, наблюдение.
Наверное, никто не будет спорить с тем, что главной и основной целью любого государства и любого сообщества, является непрерывное улучшение условий существования его граждан, однако нельзя ничего изменить, не поняв, что же есть. Это значит, что нужно постараться понять – кто мы, откуда пришли и куда идём. И что толку в досужих рассуждениях о нашем времени и о нашей действительности; зачем хвалить, обличать и спорить; для начала надо просто последовать сокровенному призыву – «Иди и смотри!» и может быть только, добавить – «И думай!».
И вот когда вся исходная информация пройдёт через голову, сердце и душу, - можно говорить, высказывать суждения, писать книги, и при этом сомневаться, но при одном обязательном условии – что бы быть честным и не лгать.
Конечно, все люди могут увидеть разное, и у всех может быть своя правда, но, в то же время, определённо есть общие истины и люди, в течение своей жизни, должны изменять свои взгляды в соответствии с ними, потому что если этому не следовать, - то всякое общение между людьми и все книги становятся абсолютно ненужными, а прогресс общества – невозможным. 
Итак, давайте последуем завету – пойдём и посмотрим, и постараемся понять, и объяснить то, что увидим. Вот самый близкий, самый доступный и самый популярный источник информации – телевизор; он стал самым мощным инструментом воздействия на умы и души… и что же он им даёт?
Телевизионные программы должны выполнять одну из следующих основных задач: оздоровительно – образовательную, познавательную или развлекательную; и хотя первая является основной, - она выполняется явно недостаточно, да и вторая тоже. А что же есть? Ну, вот хотя бы многочисленные сериалы, - однообразные и довольно примитивные, с традиционным набором любовных сюжетов и мелких интриг. Что могут дать уму и сердцу подобные фильмы – вопрос открытый; но когда они продолжаются недели, месяцы, а иногда и годы, поневоле закрадывается мысль, - «чтобы понять иногда окружающее – нужно сойти с ума». А вот популярные криминально – уголовно – бандитские  сериалы и фильмы, со своим традиционным «букетом»: стрельбой, взрывами, погонями и мордобоем, разбавленными дежурным сексом. В этих фильмах, часто невозможно понять, где преступник, а где страж закона, - всё интегрировано в одном действе – в насилии и в одном проявлении – в убийстве. А откровенно эротические фильмы, где опошляется само святое понятие любви и истинной женской порядочности? А фильмы ужасов, где у авторов главное и единственное желание – ошеломить, «поджарить» нервы, пробудить ужас. Спрашивается – зачем?
Скажите, что могут дать такие фильмы человеку, для его жизни, для морального, духовного развития, или хотя бы просто для познания, и особенно для молодёжи, с формирующимися психикой и мировоззрением? И разве мы уже не видим плодов этих ядовитых насаждений? Видим. Спросите любого пожилого человека, и он скажет, что наша молодежь и наше поколение угрожающе лишаются таких чувств, как: доброта, любовь, сострадание, терпимость, стыд, совесть. Наше общество, в своей массе, становится жестоким, нетерпимым, безразличным к чужому горю и к чужой жизни.
Вы скажите: «зачем столько эмоций? Переключите канал и найдите программу по сердцу и по душе». Ну что же, давайте, попробуем, хотя и можно спросить - зачем в меню ресторана включать заведомо некачественные, сомнительные и даже вредные блюда, оправдываясь тем, что их можно не выбирать. Ну хорошо, включим музыку для отдыха, но нет, - вот бесчисленные рокк и поп – группы. Много ли здесь музыки, искусства, осмысленных слов – нет, нашествие посредственности и серости, всё подавляет, заменяя музыку и мелодию – оглушающим стуком, текст – бессмысленным повторением пустых фраз, а искусство – прыжками и фиглярством. Или вот игры, все на один манер детских загадок и отгадок, с денежными призами, неизбежно развивающими алчность и нездоровый ажиотаж у участников и ощущения: стыда, зависти или нерациональности траты денег (выбирайте любое) у зрителя.
Впрочем, судите сами, - участник шоу, отгадав несколько незамысловатых загадок, может, за несколько минут, получить сумму денег, которая выделяется пенсионеру, учителю или медсестре на несколько лет жизни! И это повторяется постоянно, многократно, по различным каналам.
Нет, конечно, есть и хорошие и умные передачи, - это и классическая музыка и эстрада, передачи о здоровье и о природе, об окружающем мире и о спорте, но, увы, таких передач мало, их надо искать, как приятный сюрприз, но когда вы их найдете и начнёте наслаждаться, - вас станут бить по голове (с короткими перерывами) молотком рекламы, очень часто - глупой, пошлой и наглой. Наверное, иногда появляются ощущения, что вас окунают в ведро нечистот и что людская глупость, в отличие от ума, не имеет границ.
Пусть, по коммерческим соображениям, в наше время, реклама кому-то нужна, но ещё более необходимо соблюдения, при этом, чувства меры и ответственности, элементарного контроля, учитывая, что её вынуждены наблюдать и выслушивать многократно и ежедневно миллионы людей, от детей до пенсионеров.
Ну, хорошо, если не нравятся телевизионные передачи, – выйдем на улицу: пойдём в кино, театр, почитаем газеты, заглянем на страницы книг, в ярко- ядовитых обложках, в магазинах, киосках и на лотках. Что там? Что ни будь новое? Нет, всё тот же любовно-тюремный жанр.
Но может быть всё это «пустое брюзжание», «пессимистический взгляд», «критиканство», «очернительство» или даже «клевета»? Ведь люди смотрят это, читают, слушают, не возмущаются и даже платят деньги, значит это нужно? Что на это можно возразить? Во-первых, у общества нет альтернативы, нет обратной связи и его не спрашивают, чего бы оно хотело; оно вынуждено есть то, чем его кормят. А во-вторых, и это самое главное, большинство не всегда бывает правым, опасно идти у него на поводу. Основная задача телевидения, печати, радио и зрелищ, - кроме развлечения, еще и воспитание общества, повышение его культуры, образованности и уровня духовного развития.
Почему сейчас на это надо смотреть, задумываться об этом, писать и говорить? Да потому, что уже видны угрожающие процессы вырождения и деградации, которые могут стать необратимыми. Мы пока ещё оставили стоять на наших площадях каменных идолов, как немых свидетелей прежних заблуждений и ошибок, но ещё неизвестно, как отзывается это на нашей сегодняшней жизни, разве напрасно сказано: « Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не делай себе кумира, и никакого изображения того, что на небе вверху, и на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им…». (Исход. 20. 3-5).
Но сейчас у нас появился новый идол, и, наверное, более страшный – деньги! Невозможно представить, сколько лжи, лицемерия, преступлений и жертв, приносится ежедневно и ежечасно к ногам этого идола. И, похоже, что многие нынешние зрелища, печатная продукция и новомодные увлечения, - недалеко стоят от его трона.
«Иди и смотри!» и мы наблюдаем… .    Насмотревшись фильмов про ограбления, убийства и ужасы, начитавшись книжек про бандитов и уголовников, отупевшие люди, особенно молодежь, срываются с нравственных тормозов и идут грабить и убивать по любой причине, а иногда и без причины: случайных встречных, знакомых и даже ближайших родственников, да, в это трудно поверить, но почитайте газеты, посмотрите криминальные новости. Появляются малолетние убийцы 12 – 13 лет, которых по закону даже нельзя судить! И это положение, по официальной статистике, постоянно усугубляется.
«Иди и смотри и думай!». Все это мы видим сегодня, а что будет завтра, через десять лет, через двадцать? Похоже, что многие понимают это, об этом много говорят, пишут, но положение – то  не меняется и более того, что потрясает, оно ухудшается. Мир захлёстывают волны злобы, жестокости и насилия, истинная любовь, добропорядочность, сострадание – отступают, культура чахнет. Вместо библиотек открываются дискотеки, вместо домов культуры – казино и ночные клубы, а массовым языком общения, от девочек-школьниц, до государственных деятелей, становится мат.
В чём дело? Почему это происходит? Неужели мы прокляты Богом и Он оставил нас? Ведь каждый честный человек, который имеет способность думать, вправе спросить. Почему мы, будучи одной из самых богатых стран мира, по природным, географическим и людским ресурсам, занимаем одно из последних мест, по уровню жизни и благосостояния людей? Ведь мы победили в войне и Германию и Японию, а живём хуже, чем немцы, японцы и другие цивилизованные нации, по всем жизненным показателям. Почему русские уезжают жить: в Европу, Америку, Австралию, Новую Зеландию, но никто не приезжает оттуда жить к нам.
Почему? Ведь, похоже, как будто про нас, говорил когда-то пророк.
«Если-же не будешь слушать гласа Господа, Бога твоего, и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его, которые я заповедаю тебе сегодня; то прийдут на  тебя все проклятия сии и постигнут тебя. Проклят ты будешь в городе, и проклят ты будешь на поле. Прокляты будут житницы твои и кладовые твои. Проклят будет плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих. Проклят ты будешь при входе твоём и проклят при выходе твоём. Пошлёт Господь на тебя проклятие, смятение и несчастие во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать, доколе не будешь истреблён, - и ты скоро погибнешь за злые дела твои, за то, что ты оставил Меня». (Второзаконие. 28. 15-20).
А вот вечные, общечеловеческие заповеди, данные нам – жителям Земли, независимо от расы, нации, мировоззрения и вероисповедания, - самим Господом Богом.
«Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь Бог твой, даёт тебе. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не крадь. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего…». (Исход. 20.  12-15).
А одна из главных заповедей Иисуса Христа, - «… возлюби ближнего своего, как самого себя».   Скажите, что мы исполняем из этих священных заповедей? Что с нами случилось? Конечно, можно сослаться на многовековое рабство и невежество; на неверие в Бога и поклонение идолам; на войны, революции и постоянную вражду с окружающим миром; на тотальное вооружение; на политический террор, репрессии и утрату золотого генофонда нации, и т.д. и т.п.
Возможно, здесь и находятся многие из причин, хотя и не ясно, где здесь причины, а где следствия, но дело не только в этом.
Вот рассказывают, что когда пятеро искателей счастья, истины и смысла жизни, пришли  со своим вопросом, ко Всевышнему, Он спросил, что они хотели бы получить, единственное, чтобы быть довольными и счастливыми. И первый сказал: «Боже, дай мне богатство!». А второй сказал: «дай мне славу!». Третий попросил власти, а четвёртый сказал: «а мне дай любовь женщин и вечное наслаждение!». Пятый, подумав, сказал: «а мне, Господи дай… , что Сам решишь!» И дал Он им и сказал: «Приходите через десять лет, и отчитайтесь!».
И вот прошло десять лет, и они явились снова, и первый сказал: «богатство не принесло мне счастья, я живу в постоянном страхе и сейчас я хочу спокойствия и здоровья, которые я потерял». Второй сказал: «слава меня обременила, и я от неё устал; больше всего на свете, я хочу сейчас уединения и тишины». А третий сказал: «власть портит человека, меня все боятся, но никто не любит, я одинок и у меня нет друзей; я хочу простой человеческой дружбы и теплоты!». И четвёртый сказал: «я тоже несчастлив, мне всё надоело и опротивело, и я хочу умереть!». А пятый сказал: «Господи, благодарю Тебя! Я всё имею и мне ничего не надо. Я счастлив и доволен, скажи только, что же Ты мне дал? И ответил Всевышний: « Я ничего тебе не давал, Я только взял у тебя всё, что тебе мешало!
Каждый человек носит в себе Вселенную, и в нём изначально заложено Все, от самого низкого порока, что ниже дна, до самых божественных высот. Главное в соотношении, – что в нём преобладает; что развивается и растёт, а что вянет и отмирает; что открыто и выходит наружу, а что закрыто и заковано в цепи.
Известно, что всеми поступками человека, всеми целями, которые он перед собою ставит, и всеми путями, которые он выбирает, - управляет единственный рулевой, - его мышление и его мировоззрение. Правда иногда в эти процессы вмешиваются эмоции, но это не изменяет существа. Поэтому получается, что если мышление и мировоззрение большинства граждан неверны, то общество нельзя назвать здоровым; и его исцеление фактически не зависит ни от правительства, ни от законов, которые принимаются законодателями, - ведь они тоже больны!
Теперь можно прийти к логическому предположению, без большого риска ошибиться, что для оздоровления и возрождения нашего многострадального государства, требуется духовное оздоровление основной массы его сограждан, путём постепенного изменения и преобразования мышления и мировоззрения людей. Этого можно достичь, только через воспитание и просвещение (через все возможные каналы информации) и через взаимное общение людей. И при этом, в основе всего должна лежать – любовь, к каждому отдельному человеку, а это, естественно, означает возврат к истинной христианской вере (от язычества, в котором мы ещё, к несчастью, пребываем).
Уже тысячи раз, лучшие умы человечества высказывают одну и ту же истину, что благополучие, счастье и богатство любой нации, народа или государства, определяются уровнем Духовного развития его граждан; вот это и вся - «Национальная Идея».
Очень хочется верить, что только возрождение духовности народа, посредствам насаждения знаний, культуры, взаимного уважения и любви, сделает Россию истинно Великой державой, могущей и готовой выполнить предначертанную ей роль лидера Новой Мировой Цивилизации.
В заключение необходимо сказать, что автор, ни в коей мере, не может и не хочет претендовать здесь на роль пророка, учителя, глашатая истин и, даже советчика.
Просто, каждый из нас должен выполнить в жизни свой долг, и автор, предлагая читателю эти наблюдения, переживания и размышления, - выполняет свой.

               


 








Иисус сказал:
«Я встал посреди мира,
и я явился им во плоти.
Я нашел их всех пьяными,
и не нашел никого из них жаждущим.
И душа моя опечалилась
за детей человеческих,
ибо они слепы в сердце своем,
и они не видят, что пустыми пришли они в мир
и ищут снова уйти из мира пустыми.
Но теперь пьяны.
Когда они отряхнут свое вино,
тогда они покаются». ( Ев. от Фомы).









 
    




 
















ПРОЛОГ.
Вся жизнь была впереди…
В ту ночь, на даче Гурского звучала музыка, слышались громкие голоса и беззаботный молодой смех.
Группа РК 2 – 75 отмечала окончание института и начало трудового пути. Игорь Звонарев стоял в тёмных кустах, у забора и смотрел на освещённую веранду, где двигались танцующие пары. Его мутило. Окна веранды и дачи плавно покачивались перед глазами, в животе ныло и временами что-то противно сжималось в груди, как при падении с высоты.
Игорь не любил многолюдные застолья, шумные и весёлые сборища, - он всегда чувствовал себя на них отчуждённо и скованно, - скучал, стеснялся, злился на себя за это, и страдал. Ему казалось, что все на него смотрят, только на него, и осуждают. Он понимал, что это глупо, но изменить себя не мог. У него было только одно средство, чтобы избавиться от этого, чтобы объединиться с компанией, чтобы вызвать в себе и поддерживать это общее, состояние, непосредственности, и лёгкой, развязной глупости, - и этим средством, было опьянение. Обычно он сразу выпивал один или два бокала водки, и тогда… - осознание окружающего и себя преображалось, мир становился другим, - шум переставал раздражать, глупость делалась естественной, а стеснительность отступала прочь. Вот и сегодня, он выпил два фужера водки, и сейчас ему было, хотя и скверно в теле, зато беззаботно на душе. Он двинулся к освещенным окнам.
- Эй, Игорёк, где ты пропал? Иди танцевать, тебя уже ищут…, говорят, что ты уже где-то завалился…
Серёжка Полетаев – яркий блондин, стоял в окружении девчонок; он смеялся, шутил и чувствовал себя в своей стихии.               
Игорь поднялся на веранду, сразу оказавшись в шуме разноголосицы, музыки и веселья.
          - Серёжа, мы с тобой танцуем, пойдём…
- Ребята, давайте споём… сделайте перерыв.
- Мальчишки, давайте играть в бутылочку! Раздался смех и протестующие голоса:
- Мы уже не мальчишки, а мужчинистые мужики… и в детские игры не играем! Кто-то из девчонок громко прыснул и пропищал:
- Ой! Мужиков что-то не видно!
Ответом был дружный женский хохот.
- Братцы, хватит спорить, танцы продолжаются! Сейчас ставлю белый вальс. Дамы приглашают кавалеров… пардон, мужиков.
Игорь отошёл в тёмный угол веранды, ему не хотелось танцевать; он вообще не любил белый танец, всегда боялся, что его не пригласят, и он будет стоять, и на него все будут смотреть, и жалеть его. У Сергея Полетаева с этим не было проблем, его приглашали всегда, и Игорь втайне завидовал ему, как и второму своему другу, – Виктору Балабанову. Это был высокий спортивный парень, с крупными чертами лица и коротко остриженными рыжеватыми волосами; для него проблем вообще не существовало; если его не приглашали, – он приглашал сам и делал это решительно и нагло. Он чувствовал себя уверенно в любой компании, никогда не робел и не терялся. Не обладая особой привлекательностью, нежностью или мужским обаянием, он, в то же время, чем – то привлекал женщин к себе,… какой – то грубоватой силой и спокойной самоуверенностью.
Танцы продолжались. Игорь танцевал без удовольствия. В группе у него была одна – единственная и тайная « любовь» – черноглазая курноска – Вера, которую все называли - «Кнопой». Когда – то, в институте, они повздорили, по какой – то глупой причине, но он решил, что не нравится ей, и может быть даже «противен» и перестал общаться с ней. Сейчас она, раскрасневшаяся и весёлая, не прерывно танцевала, пользуясь всеобщим вниманием мужской половины, и кидала на Игоря дразнящие взгляды, но он старался не глядеть на неё.
В перерыве танцев, Сергей подошёл к Игорю, в обычном окружении девиц, - шутливо взъерошил другу непослушно топорщащиеся тёмные вихры.
- Ты что? Больше стоишь, чем танцуешь?… Вот привёл тебе дам! На выбор, Зинуля, - обратился он к высокой, стройной спутнице, - давай-ка, расшевели его, а то он совсем заскучал.
- Разрешите вас пригласить? – с шутливым реверансом, произнесла она.
- Пошли, - равнодушно согласился Игорь.
Танцы продолжались. Наконец в дверях, которые вели из веранды в гостиную, появился хозяин дачи, - Михаил Гурский.
Дамы и господа, леди и джентльмены, синьёриты и синьоры, девушки и юноши, бабы и мужики… приглашаю вас к столу… к чаю!
Раздался шум и смех.
- Нет, потанцуем ещё!
- Гурский, ты это брось! Ты нас напоил? – Напоил. Накормил? – Накормил…, а теперь сначала повесели нас, а потом зови к чаю.
- А тебе всё мало, Рыжий? – весело отпарировал Гурский, - там у нас два стола, - один с чаем, а другой с вином и закуской, - выбирай любой!
- Мы выбираем с вином! И сыграем в «тигра», - правда, Танечка?
Витька Балабанов танцевал с Таней Шаповаловой, прижимая её к себе и ощущая волнующее прикосновение её упругого тела, ему казалось, будто два мячика упирались ему в грудь.
- Ребята! – раздался чей – то голос, - а давайте ударим по чаям, а потом продолжим.
- Нет, давайте сперва споём, где Витька Пономарёв? Эй, Пономарь, давай, запевай!
Правильно, песню… нашу! Пономарь, затягивай!

Цилиндром на солнце сверкая,
Надевши свой модный сюртук…
               
 Несколько голосов сразу подхватили…
          
… По летнему саду гуляя,
С Марусей я встретился вдруг…

Песня ширилась, звучала всё громче…

… Гулял я с ней четыре года,
На пятый я ей изменил
Однажды в сырую погоду
Я зуб коренной простудил…

- Ребята, давайте к столу, девчонки уже наливают чай! – взывал к гостям Гурский.
- Обожди, не порти песню!
            
… От этой мучительной боли
Всю ночь, как безумный рыдал;
К утру, потеряв силу воли,
К зубному врачу побежал…

Все сгрудились у дверей гостиной в тесную компанию, качаясь в такт мелодии и ощущая приятное душевное единение и комфорт.

… Врач взял меня грубо за горло,
Связал мои руки назад,
Четыре здоровые зуба
Он выдернул сразу подряд…

          Общий весёлый энтузиазм достиг своего апогея.
      
 В тазу лежат четыре зуба,
А я, как безумный рыдал,
А женщина – врач хохотала,
Я голос Маруси узнал…

          Под дружный хохот, допевали последние куплеты…

… Тебя я безумно любила,
А ты изменил мне, палач
Теперь я тебе отплатила
Изменщик и подлый трепач.
Выйди вон из маво кабинета,
Возьми свои зубы в карман
Храни их в кармане жилета
И помни Марусин обман!

Весело рассаживались за столы; на одном из которых стояли чайники и чашки, лежали торты и печенье, а на другом – бутылки и тарелки с закусками.
- Мужики, кто хочет продолжать выпивон и поиграть в «тигра»,- давай сюда, - объявил Виктор Балабанов, усаживаясь за второй стол.  Игорёк, Серёга, Пономарь, Андрей…
- Не, я лучше чаю…, - неуверенно ответил Игорь.
- Сегодня в «тигра» играть ни к чему, - резонно заметил Андрей  Лобода, -  это долго и компанию разобьём, давай это отложим.
- Правильно, Андрей, - поддержали его.
- Серёжа, давай сядем сюда, - тащила за руку Сергея румяная толстушка – Галя Давидюк, - и расскажи, что это за игра в «тигра»?
Они сели за стол с чаем.
- Как, ты разве не знаешь? Мы же в общаге часто в неё играем.
- Нет, я не знаю, расскажи…, ну, пожалуйста, Серёжа!
- Ну, это просто. Все садятся за стол ; в середине делают «складчину», ну, кладут: деньги, зажигалки, авторучки…, у кого что есть. Потом наливают и сидят…- беседуют, поют, травят анекдоты,… в общем, – веселятся. Потом кто – то кричит: «Тигр идёт!» Все быстро выпивают и лезут под стол… и сидят там, пока кто – нибудь не скажет: шёпотом, «Тигр ушёл». Тогда все вылезают, кто конечно может, садятся, наливают снова, и опять веселятся. Кто – то опять кричит: «Тигр идёт!», - все опять выпивают и лезут под стол… ну и так далее. Кто последним вылезет из-под стола, - тот и выиграл; забирает «банк» и идёт отдыхать… - вот и вся игра.
- И сколько же всё это может продолжаться?
Сергей рассмеялся.
- Ну, это зависит от многого: какая компания, какие рюмки, какая закуска… но, иногда, эта игра затягивается на всю ночь.
- Эй, Серёга, ты идёшь к нам? – донеслось с соседнего стола.         
- Нет, Витёк, тебе же сказали, - сегодня «тигр» не пойдёт, здесь девчонки, и им не интересно; давайте лучше споём, нашу старую, студенческую… и он затянул:

На солнечной поля-а-нке
Чему-то очень рад,
Сидел кузнечик маленький
Коле-э-нка-ми-и назад…

          Песню сразу подхватили, а Сергей, обняв своих соседок, весело продолжал:

Он рад, что светит солнышко
Что зеленеет сад
И он такой зелёненький
Коле-э-нка-ми-и назад.

Нашёл себе подружечку,
Девчонку – просто клад
Такую же зелёною
Коле-э-нка-ми-и назад.
         
Рядом с Сергеем, весёлая и охмелевшая Тоська Барыкина, что–то говорила на ухо своему соседу, - Юрке Сафонову; тот вдруг дико загоготал, во всё горло и комично свалился со стула на пол.
- Ой, Тоська, ты же уморишь! – Он лежал на полу и дрыгал ногами, - ты…, так же можно умереть!
- Ты что, Сафон?
- Что случилось?
- Тоська рассказала анекдот, - сквозь смех выдавил Юрка, не поднимаясь с пола, - это убийственный юмор…, это класс!
- Расскажи! Расскажи! – раздались голоса.
- Нет, нет, - простонал Юрка, - при мужчинах нельзя, мы стесняемся…
 Грохнул общий хохот.
- Ребятки, давайте потравим анекдоты!
- Про Чапаева!
- Нет, лучше про сумасшедших! Вот я помню…
- Ребятишки, обождите, у меня важное предложение, а то боюсь, что я его забуду, - Михаил Гурский поднялся за столом и поднял руку, требуя тишины.
- Тише, не галдите!
- Дайте выступить Гурскому!
- Давай, Мишель, выступай, слушаем!
Голоса смолкли, шум утих.
- Дорогие друзья! – торжественно начал Гурский, - я предлагаю установить традицию. Каждый год, как сегодня, - первого июля, собираться и отмечать наш юбилей – окончания института!
- Ура!
- Согласны!
- Молодец!
- Собираться будем… потом обсудим где лучше, - продолжал Гурский, - можно в ресторане, в парке или здесь, у меня… как решим. Согласны? Возражений нет?
- Согласны! – раздались дружные голоса.
- Какие могут быть возражения!
- Все, - за!
Веселье продолжалось. И вся жизнь была впереди.


























ГЛАВА  ПЕРВАЯ.



«… И сказал Он:
пойди, и скажи этому народу:
слухом услышите, и не уразумеете,
и очами смотреть будите, и не увидите.
Ибо огрубело сердце народа сего,
и ушами с трудом слышат,
и очи свои сомкнули,
да не узрят очами, и не услышат ушами,
и не уразумеют сердцем,
и не обратятся, чтобы Я исцелил их».

                ( Кн. Исаии 6. 9-10).




Лабан подъехал к ресторану ровно в пять пополудни. Поставив машину, он, как обычно, прежде чем выйти, внимательно осмотрелся вокруг через окна и зеркала заднего вида. Слегка кивнув в дверях знакомому швейцару, прошёл через вестибюль в зал. Здесь всё было так же, как и прежде, почти год назад, когда он часто заходил сюда пообедать, или провести вечер; вот, только появился новый охранник, скучающий у телефона в углу.
Лабан прилетел в Москву тому лишь три дня, и ему нужно было свидеться со свояками, чтобы узнать обстановку и снова войти в дело. Он дозвонился только Седому, и назначил ему встречу здесь.
В зале было прохладно и тихо, горел малый свет, и хрустальные люстры слегка мерцали радужными бликами. Посетителей было немного, - несколько пар за столиками у стены, и скромная компания в дальнем углу.
Официанты и мэтр, неслышно ходили по ковровым дорожкам – готовили к вечеру банкетный зал. Сразу поняв и оценив обстановку, Лабан двинулся к знакомой кабине, у правой стены, и за бархатной синей портьерой, увидел Седого. Он сидел, небрежно развалясь, - бутылка пива и тарелка стояли перед ним на столе; узнав подходящего к нему, - с улыбкой поднялся, и протянул руку.
- Хо, Лабан! Привет, с возвращением! Как там дела в Греции, - всё есть?   
- Всё; так же как и здесь у вас. Давно ждёшь?
- Не, минут двадцать.    
          Они присели, изучающе оглядывая друг друга. Лабан выглядел слегка похудевшим и усталым; его загорелое лицо, с крупными чертами и резкими складками у губ и на переносице, казалось высеченным из камня скульптором, который действовал размашисто и быстро, применяя грубый инструмент, и не заботясь особенно о тонкой отделке своего творения. Поджарая спортивная фигура, короткие рыжеватые волосы, и светлые бесшабашные глаза, - завершали его живописный вид.
Нет, их нельзя было считать друзьями; они не искали, не выбирали и не были привязаны друг к другу; они были просто сотрудниками или соратниками, а точнее – соучастниками в деле, требующим часто таких взаимоотношений, которые превосходят обычную дружбу мужчин. Седой был моложе своего собеседника, да и рангом пониже, поэтому он часто невольно пасовал перед ним и, злясь на себя за это, старался казаться подчёркнуто независимым и приблатнённым.
- Ты чего вернулся? Тебя ведь могут здесь и примочить…. Кое – кто, наверное, догадывается, что это ты Коня завалил.
Лабан прищурился, криво усмехнулся и полез за сигаретой.    
- Волков бояться, говорят, - в лес не ходить…Что же мне теперь, век в жопе сидеть? Прошёл почти год, надоело в тёмную играть, да и бабки кончились, - он закурил и вдруг оживился, - слушай, Седой, давай закажем с тобой, что – нибудь под разговор, да я и не жрал с утра.
Лабан помахал ожидавшему в отдалении официанту.
- Сейчас мы обмоем мой приезд и встречу… что будем есть?
Они заказали водки, а к ней: икру, лососину, салат, украинский борщ, отбивную и… жареного фазана – на закуску.
Разговор ещё не ладился,… они помолчали; Лабан смотрел на светлую чёлку в тёмных волосах Седого, и спросил:
- Ты что, вроде как ещё больше побелел?
- Такая жизнь… здесь побелеешь  и о…  еешь, - хмуро ответил Седой, - с этими козлами были почти всё время разборки, менты шмонают по-черному,… а клиенты? Ведь бабки, суки, гребут лопатами, в золоте гуляют, в каменьях, -  но делиться, падлы, никак не хотят. Где справедливость, скажи? Приходится объяснять и выбивать.
- Да, работёнка у нас тяжёлая, - согласился Лабан, - хотя и не пыльная, если подфартит, - останешься живой.
Посидели, молча, каждый думал о своём. Официант принёс запотевший графин и закуску. Налили.
- Ну, давай, поехали.
 - С приездом, Лабан, будь здоров.
Закусывали молча, изредка обмениваясь короткими, малозначащими фразами, не поднимая голов. После второй, разговор оживился.
- Слушай, Лабан, вот я давно хотел тебя спросить… вот мы с тобой в одной шараге, но я… ладно, … я блатняк, отмотал два срока, давил нары, кормил вшу, но на воле я не горбатил,… а ты, говорят, был инженер, фраер… работал, как ты к нам- то попал?
Лабан перестал жевать, поднял голову и твёрдо посмотрел в глаза Седому.
- Ладно, это потом, ты сперва расскажи, какие дела на фирме… что было, когда я уехал, и какая обстановка сейчас.
Теперь Седой понял, о чём сегодня предстоит разговор, и сразу переключился на другую тему.
- Когда ты отвалил, началась большая заваруха. Они же, падлы, догадались, кто делал дело и козырнул с туза. Хмурый сразу запоносил и лёг на дно; ездил в двойном кольце и в жилетке, но в него, всё же, пару раз шмальнули. Ну, мы тоже  не сидели, ездили на стрелки; последний раз это было… кажись в Измайлове… да, точно. Была большая мочиловка, наших там залегло четверо.
- Кто?
- Боцман, Валет, Савёл и Сапун.
- А у них?
- Не знаю, они всех увезли, но тоже, наверное, четыре или пять рыл, - Седой перевёл дух, сплюнул, и продолжал, - ну потом приехали: Дед, Барыга и Капитан,… и ещё кто-то, кажись Макар. На толковище, Дед спустил пар и попёр: что же вы, говорит, мудаки, - Седой незатейливо отматерился в стандартной форме, -  за ментов работаете? Так пойдёт дело, и вас можно награждать… орденами, за верную службу.
Принесли горячее, Седой, шумно сапнув, потянулся за ложкой; Лабан, слушая его с настороженным интересом, нетерпеливо торопил:
- Ну и что дальше? Дальше то!
Седой чуть помедлил, словно собираясь с мыслями, потом с неохотой отодвинул тарелку и продолжал:
- Ну, собрали полюбовную… за городом, на даче, на нейтральной территории. Был большой сход, приехали почти все боссы и авторитеты; толковали долго…, потом банкет, и всё такое. Я там до конца не был, но о тебе кажись, не базарили. Чего там решили, - я толком не волоку, но с разборками стало потише и завалов не было уже месяца два. Если хочешь узнать, на чём там сошлись, спроси у тех, кто был там до конца, это… Бармак, Синюха, Рябов… кажись ещё, Зот и Шатун.
 - А Крот был?
 - Крот, кажись тоже был, но можешь спросить самого Хмурого, - он не знает, что ты здесь?
 - Ладно, - перебил Лабан, - давай выпьем за тех, кого уже нет.
Налили, выпили, не чокаясь, помолчали и принялись за еду. Становилось жарко. Лабан медленно поднялся, повесил кожаную куртку на крючок в кабине и заглянул за портьеру в зал. Там чувствовалось приближение вечера, - прибывали посетители, ярко сверкали люстры, где-то невидимые музыканты осторожно настраивали инструменты.
Появился официант, - с фазаном возникли проблемы, и он предложил цыплят табака. Седой привычно матюгнулся, высказался по поводу «барделя» и обратился к Лабану:
- Эй, Лабан, будем цыплят брать, вместо фазана, или бортанёмся?
- Бери, хрен с ним.
Он продолжал смотреть в зал, чуть наклонившись вперёд и уперевшись руками в декоративную перегородку. На нём была мягкая жёлтая рубашка, с коричневыми поперечными полосами, и вся его поза, и фигура, напоминали чем-то сильного зверя, готового к прыжку. Седой позвал его:
- Ладно, давай продолжим… хочешь, возьмём чувих?
Лабан повернулся к столу.
- Нет, сейчас это ни к чему… я от этого добра сыт, и у своей ещё не отработал, да и разговор не окончен.
Он сел, разлил в рюмки остатки из графина.
- Ну что, добавим, или возьмём коньячку и кофе?
- Не, мне лучше проклятую и пивка.
- Ну, смотри…, а я закажу коньячка, - и Лабан подозвал официанта. Он был уже навеселе и Седой участливо спросил:
- Ты как, на телеге?
Лабан понял намёк и спокойно ответил:
- Мудня, я в норме, - а потом с улыбкой добавил, - с такой закуской, можно целый день пить… хочешь, возьмём ещё? – он полистал меню.  Во! Омары, креветки, устрицы… Чего хочешь?   
 - Я вроде уже загрузил, давай чуток передохнём и перемелем, а потом заказывай, что сам выберешь… до ночи далеко.
- Ладно, разберёмся, - Лабан снова стал серьёзным и, помолчав, спросил:
- Ну, а где сейчас обитаем, кого кроим, кого доим?
Седой полез за сигаретой, помолчал, потом поднялся и сказал:
- Пойду, отолью.
Лабан и Седой трудились в организации (они её почему-то любили называть «фирмой»), которая официально занималась охраной – всех тех, кто в ней нуждался и всех, кто её искал. Но весь фокус заключался в том, что теперь любой род частной или предпринимательской деятельности, - от уличной торговли с рук и до банковского дела – стал нуждаться в охране, и главной задачей руководства фирмы, было – доказать это всем своим клиентам. Но, кроме этого, было и ещё одно – неофициальное занятие, оно вытекало из первого и напрашивалось само собой; оно было противоположно первому; и этим занятием – было элементарное вымогательство или – изымание.      
Во главе фирмы стояло несколько предприимчивых и энергичных людей, чьё прошлое и способы приобретения начального капитала, хотя и угадывались, но были покрыты тайной. Они умело балансировали на грани закона, благо закон им это позволял, и их главный девиз, в это время российского лихолетья, был примитивен, и сводился к двум словам, - «Лови момент!». Они ставили стратегические задачи, принимали решение и распоряжались финансами. Кроме лидеров, в элиту фирмы входили: «мозговики», которые разрабатывали планы операций, мероприятия конспирации и «легенды» для властей, «сваты», которые искали клиентов и вели переговоры, а так же «особняки» – самые быстрые, решительные и, вместе с тем, толковые, на которых можно было положиться в трудную минуту. Вот к таковым и принадлежал Лабан. Низшее звено составляли «быки», которые выполняли всю черновую, рутинную и не особо интеллектуальную работу, - они занимались охраной, давиловкой, создавали шумовые эффекты; действовали, в основном, руками и ногами и, при случае, могли пустить кровь. Этих представлял Седой.
В фирме, где трудились Лабан и Седой, как и в любой криминальной или полукриминальной организации, действовал один основной закон, который назывался – «закон–тайга». Он получил своё название от главного правила, которое должен соблюдать охотник в тайге, - если он встретил зверя, то должен замереть на месте, и потом определить свои действия и действия зверя, но если он встретил человека… - то должен сразу ничком упасть на землю, вжаться в неё и приготовить оружие. В данном же случае, это значило, что нельзя никому доверять, нельзя ни на кого надеяться и нельзя никого любить.
И ещё в этой фирме, как в любой преступной или полупреступной организации, существовала своя заветная, слегка изменённая, поговорка, - «Хорошо смеётся тот, кто стреляет первым!». Но, к глубокому сожалению, именно преступник, пользуясь преимуществом первого хода, обычно стреляет первым.
Когда Седой вернулся, Лабан не стал повторять свой вопрос, он только внимательно взглянул на Седого и нетерпеливо бросил:
- Ну?
Седой помнил, на чём прервался разговор.
- Ты помнишь Левицкого? У него был магазин, - теперь у него торговая фирма… Он толкает здесь мебель и всякое сраньё из Европы; имеет четыре или пять магазинов. Сначала он договорился вроде как с ментами, но потом к нему подвалили наши, кажись Хмурый и Макар, о чём там толковали, – не знаю, но сейчас он под нами. Одна наша точка у него в офисе на Щёлковке…, отстёгивает пока нормально, наши многие там у него прописаны и оформлены «лешими». Ну, есть ещё, толчков пять, но с банками пока не обламывается. 
- Почему?
- Не волоку.
Седой сделал паузу, а потом продолжал:
- Во! Забыл, ты же не знаешь; у нас сейчас шестеро новых, кажись из спортсменов; их Лис захомутал где-то, то ли в качалке, то ли в ночнухе. Они сейчас в охране сидят.
- Где, в офисе?
- Не, где-то на объекте.  Седой замолчал, а потом негромко рассмеялся, - нет, ты скажи, раньше были: «малины», «хазы», «шалманы»…, потом «конторы», а сейчас – «оф-ф-ф-исы»! И он закончил фразу стандартным матом. Лабан усмехнулся. 
- Раньше, раньше…, ты помнишь, что раньше-то было? Деньги были у всех, но по-немногу; брать нечего, давать нечего, в магазинах пусто – все строят социализм: в сортир – строем, на сральник – по команде, а потом рапортовать…, да что об этом толковать, давай лучше выпьем… Что у нас ещё есть?
Они выпили ещё, Седой – водку, а Лабан – коньяк.
В зале заиграла музыка, раздавался шум голосов.
- С кем сейчас разбираемся? – спросил Лабан, - кто из коней остался и, что у них маракуют обо мне?
Седой озадаченно соображал, что ответить; почесал в затылке.
- Не, Лабан, тут ничего сказать не могу, ты лучше спроси у Хмурого. Он знает, что ты здесь?   
Лабан ответил быстро и резко.
- Нет, не знает, и ты ему пока не говори. Понял?
- Ес.
- Что, ес?
- Ну, значит «да», по-английски.
Лабан рассмеялся.
- Ты, что уже по-английски сечёшь?
- Да, малёк есть, - Седой напускал важность.
- Но ты меня хорошо понял, насчёт трёпа?
- Ладно, могила…,ты, что меня не знаешь что ли? … Наш закон: «язык длинный – жизнь короткая!».
Седой умолк, задумчиво посмотрел в тарелку, на недоеденного цыплёнка, а потом, словно вспомнив что-то, снова поднял глаза.
- Ты знаешь, Лабан, если тебе не впадло, скажи, - язык у Седого заметно размотался, а глаза затуманились и стали необычно внимательными и серьёзными.  Я вот думаю…, если разобраться, кто мы есть, – работяги, суки, фраера или простые бандюги… или кто? Что нам светит-то?… Два туза и ваших нет, или нара и небо в клетку?
Лабан внимательно посмотрел в глаза Седому и в первый раз почувствовал к нему некое подобие участия и жалости, которое он никак не хотел показать, потому что любую слабость и сентиментальность, он всегда презирал и в себе, и в других. Нахмурясь, он нарочито грубо ответил:
- Слушай, Седой, давай ссаться не будем! Чего ты сопли-то распустил? Какие мы бандюги?… Что мы делаем? Мы иногда берём деньги? Да, а у кого мы их берём? Эти суки: коммерсанты, банкиры, предприниматели, бизнесмены, у которых миллионы зелёных, особняки, виллы на океанах, счета в Швейцарии и … унитазы из золота… кто они? Они что, честные люди, труженики? – Лабан вдруг яростно выругался, покраснел и разгорячился. Он стал необычно многословным и, как часто говорили про него в таких случаях, - «попёр в дурь». Да, вот этот Левицкий, который сейчас крупный бизнесмен, - он сидел пять лет по «чёрнокнижной» и по «валюте», а наскрёб он себе кучку, знаешь на чем? – На водяре!… Привозил спиртягу и здесь разливал! Да ты посмотри на наших клиентов! Копни их, - почти по каждому плачет тюряга. Ну, нажрались паханы и авторитеты, обожрались зелёными и уже блюют ими; куда они подаются? – За рубеж, а те, кто остались куда? – в бизнес, в коммерцию, в толкачи, а потом ловчат и туда…, Лабан ткнул пальцем вверх, - в правители, где у них неприкосновенность и всегда «всё в ажуре». Ты что, не знаешь таких? Я сейчас тебе десятки назову, а сколько их наберётся по всей России? А кто сейчас в этой России правит бал? Ты думаешь, правительство, органы, парламент, суд…, - Лабан снова заматерился, - нет, правят деньги и пистолет! Если мы подкатим к судье или любому мундиру и скажем ему на ухо: «Сделай! Вот кейс  с зелёными, а нет – пуля тебе или детям!». Что он выберет… а? А почему так не делать, если можно? Поймать не могут, а если и поймают, то не повесят, а если и посадят, то выпустят, через год – два, за хорошее поведение, или по амнистии. Какие у нас законы? Законов нет, а если и есть, то не исполняются. Вот и работа наша – стриги овцу и дави гниду, пока трамваи ходят! – Лабан понёс и стал звереть; он наклонился к Седому и говорил хриплым шепотом, а его светлые тигриные глаза, стали жестокими и злыми, - да, да, мы подонки, мы можем шлёпнуть иногда заодно и невиновного свидетеля… мы вошли в игру, где все играют краплёными, - и из неё уже не выйдешь. Мы все перемазались в дерьме и от нас воняет. Да? Да, воняет, потому что мы в говне плаваем, и говно это – кругом!
Седой слегка опешил и протрезвел, он еще не видел Лабана таким яростным и многословным; он поспешил как-то успокоить его, изменив тему разговора.
- Ну ладно, Лабан, остынь, не кипяти мозги; давай-ка, лучше нальем ещё по стопарю. Я тебе расскажу хохму…, я тут недавно Белого встретил; он свою бабу, по пьяни, в карты проиграл Олегу Косому… баба у него красивая – все знают. А как отдать проигрыш? – Седой рассмеялся, - хотел бабой, а она к Косому, - ну, ни вкакую! Белый даже из дома ушёл, а вместо себя, прислал Косого с запиской: «прошу обслужить и дать!»… ну что там было, конечно никто не знает, но только Косого там так разрисовали, толи родственники бабы, толи кореша Белого, что он еле ноги унёс, и теперь на баб даже смотреть не может. Сейчас Косой поставил его бабу на аукцион, а ему включил счётчик…, теперь Белый ходит, собирает двадцать пять лимонов.
Лабан усмехнулся; он остыл так же быстро, как и вспыхнул, - налил себе в рюмку, подождал, когда нальёт Седой, и спокойно сказал:
- Ладно, - поехали.
Закусывали молча, словно отдыхая от трудного разговора. Закурили. В зале играла музыка в стиле диско. Весёлая компания молодых людей, танцевала в кружок. Там, извивались, дёргались, крутили бёдрами и руками, словно их щекотали. По соседству, в кабине раздавался пьяный спор.
Седой осторожно спросил:
- А что, правду мажут, что ты работал инженером? 
- Да, было дело.
- А я, после армии не пошёл работать. У нас в части были блатные…, - подружился с ними. Вечерами и в нарядах, толковали об жизни, а после дембеля, встретились, и понеслось; они «скокарями» были…, я тогда быстро подзалетел.
Лабан смотрел куда-то вдаль, посасывая ломтик лимона и думая о своём.
- Я ведь тоже сидел.
Седой оживился.
- Правда? По какой?
- Хулиганка…- двести шесть, два и указ.
- И сколько дали?
- Пятак.
- А как схлопотал – то?
Лабан смотрел всё так же задумчиво, отсутствующим взглядом, только чётче прорезались складки на его лице.
- Это долгая история, когда-нибудь, в другой раз, может быть, расскажу…, давай-ка допьём.
Он вылил остатки коньяка в рюмку, посмотрел через неё на свет настольной лампы… и снова поставил на стол.
- Нас было четыре друга… в институте. Дружили ещё со двора и со школы. Когда получили дипломы, собрались всей группой на прощальный банкет и решили каждый год встречаться..., а было это в восьмидесятом.
Первые годы приходила почти вся группа, - шли в ресторан или в кафе – гудели, пели песни, танцевали, вспоминали студенческие годы.
Потом компания стала таять, приходило всё меньше и меньше народа; кто уезжал, кто не мог, а кто уже и не хотел. Потом меня три года не было, а когда вернулся и пришёл на встречу, нас всего-то оказалось шесть или семь человек, но дружки мои закадычные были все в сборе…. Тогда мы с ними дали клятву, - что будем держаться, вот так, - Лабан сжал кулак и с силой опустил его на стол, -  так нас осталось четверо…, иногда приходили ещё другие, но мы держались железно. 
Потом я сменил работу, и пришёл на фирму,… и было уже не до встреч. Лабан надолго замолчал, задумчиво глядел в стол и, казалось, забыл об окружающем, а потом закончил, с непонятной грустью, - теперь, наверное, уже никто не приходит на наше условное место встреч…, а ведь сегодня первое июля – наш день.
Седой слушал с вежливым вниманием и удивлением, он не понимал, зачем Лабан рассказывает ему все это, он никогда не понимал нюансов чужой души.
- Ну и что, ты пойдёшь?
- Не знаю, я сейчас уже им не ровня, - задумчиво ответил Лабан.
- Они что, очень чистые… кальсонники?
Лабан быстро допил коньяк, и внимательно посмотрел на собеседника, не понимая, почему он так вдруг разоткровенничался с Седым; ему стало неприятно и стыдно, и, злясь на себя, он резко сказал:
- Ладно, хватит пускать слюни! Слушай, ты ещё соображаешь хорошо?
- Обижаешь, Лабан!
- Слушай меня внимательно и всё запомни.
- Ну?
- О том, что я приехал, не говори пока никому. Найди Крота и скажи ему, что у него встреча здесь, на этом месте, через неделю, восьмого, ровно в семь, а с кем, - не говори… Ты всё понял, не подведёшь?
- Сука буду!
- А теперь давай закругляться, допивай своё пиво и пошли.
Они ещё посидели немного; официант подал счёт и Лабан расплатился.
Оркестр заиграл старинное танго…, зазвучал приятный тенор солиста:   

Вчера я видел вас случайно,
Об этом знали вы едва ль
Следил всё время я за вами тайно
Ваш взгляд туманила печаль…      

Посетители поспешно поднимались. Танцевали в зале и между столиками.
Лабан и Седой, натыкаясь на танцующие пары, пробирались к выходу. Седой ещё успел на ходу, погладить, через тонкий шёлк, чей-то тёплый упругий зад. А тенор звучал печально и томно:


…Скажите ж, почему
Нас с вами разлучили,
Зачем ушли вы от меня к нему?
Ведь знаю я, что вы меня любили,
Но вы ушли, - скажите, почему?

Седой шёл сзади и недовольно ворчал:
- Это лажа, давай исполним что-нибудь наше, - и он вдруг затянул, в полный голос:

Вызывают меня в комендатуру,
Начинают допросы снимать:
Дисциплины тюремной не зна-а-ешь
В одиночке ты будешь припухать…

- Тише, ты, - зло бросил Лабан, - не светись!
Они вышли из ресторана и как будто попали в иной мир. Было ещё совсем светло, но город уже жил своей обычной вечерней жизнью. У ресторана парковались дорогие машины, молодые люди, подозрительного вида, в спортивных куртках и джинсах, кучковались у подъезда; несколько проституток лениво ожидали клиентов.
- Ты как добираешься? – спросил Лабан.   
- Я на метро, мне недалеко.
- Ну ладно, я тогда немного пройдусь…. Давай, до встречи.
Они пожали друг другу руки и разошлись.   
Лабан не любил центральные московские улицы, за их тесноту и постоянную напряжённую суету, но сейчас ему захотелось пройтись, и он медленно пошёл, надеясь проветриться и снять похмелье.
Кругом, во всех направлениях, обгоняя, натыкаясь и обходя друг друга, молча, озабоченно и торопливо сновали люди. Носились машины, но так как причины и цели движения и действий этой массы людей и машин были скрыты, казалось, что город, - это огромный  каменный муравейник, заполненный бездумными существами – роботами, которыми управляют какие-то непонятные, таинственные силы.
Лабан посмотрел на часы, - было без десяти восемь. Он шёл, о чём-то размышляя, натыкаясь на прохожих, и, как будто сомневаясь – надо идти или нет. Обычно быстрый и решительный, сейчас он не был похож на себя. И хотя казалось, что он не принял еще решения, - ноги сами несли его туда, - к месту их традиционных встреч. Это было здесь – недалеко.  «Да!» – сказал кто-то в нём, и он, мысленно выругав себя, решительно ускорил шаги. Он вдруг вспомнил всё: далёкие шестидесятые годы, старый московский двор, - игры, драки и школу; вспомнил институт, куда их уговорил поступить Игорь; вспомнил свою работу в НИИ, вспомнил суд, и как друзья ходили по всем возможным инстанциям, чтобы избавить его от срока. Теперь он шёл быстро и легко, почти бежал, и лицо у него было – совсем другим.
На Театральной, он вошёл в метро, спустился по эскалатору и повернул налево…, - там был укромный отгороженный уголок, у начала тоннеля, где были скамьи.
Он сразу заметил две фигуры, обособленно сидевшие рядом, которые тихо разговаривали и, похоже, никого не замечали вокруг. Лабан подошёл вплотную, и молча встал перед ними. Они недовольно подняли головы и…, вдруг разом вскочили.
- Витюля!… Дорогой!
- Это ты? Откуда ты взялся, дружище?   
Они схватили его, тискали, обнимали, хлопали по плечам и счастливо смеялись.    
Он смотрел на них, улыбался и что-то таяло в нём, как тает под солнцем грязный снег, открывая весеннюю зелень. Здесь уже не было Лабана, с его полу уголовным миром; здесь был Витька Балабанов и его старые друзья – Серёжка Полетаев и Игорь Звонарев. 
- Игорёк, Серёга! – Витька обхватил друзей за плечи, сдавил, - рад вас видеть, обормоты, давайте свалим куда-нибудь и засядем, - будем пить, и трепаться до утра…. Куда едем, - в рестаруху, ко мне? У меня машина здесь, недалеко…
Игорь перебил:
- Нет, давайте ко мне, я ведь недавно квартиру получил… новую, на Соколе…, а Лидка? Ты сколько её не видел? Она же будет прыгать от радости, что мы собрались… ну, пошли, Витёк, Серёга!
Сергей только улыбался, - ему было всё равно, к кому и куда идти, но к себе он не приглашал, - у него были сложности в семье.
Когда первые эмоции улеглись, решили ехать к Игорю, - на Сокол. Пошли, оживлённо переговариваясь на ходу, ощущая волнующую радость встречи.
-- Витька, где же ты пропадал? – с удивлением и радостью спросил Игорь, - почему не приходил на встречи?
Виктор не знал, что ответить.
- Да были всякие дела…, ребята, а где же Гурский… Мишка? 
         - Мишель теперь крупный бизнесмен, - ответил Игорь, - он уже два года не приходит на встречи.
- Надо, наверное, съездить к нему, и сотворить ему «козью морду», - добавил Сергей, - ты тоже хороший свин, столько лет не объявлялся.
- А прошлый год, кто был из наших? Кого вы видели?
- Мы были с Серёгой, Витька Пономарь с женой, ты же знаешь, он на Гальке Сухановой женился, с младшего курса; ещё были: Семён Метлицкий, Тоська Барыкина, Юрка Сафонов и Андрей Лабода… мы тогда в «Будапеште» засели.
За разговорами, незаметно подошли к машине; Виктор нажал кнопку микро пульта, - машина выдала короткую трель, словно приветствуя хозяина, мигнула огнями, и двери открылись.
- Садитесь, господа.      
Они смотрели недоумённо, и настороженно.
- Витя, это что, твоя машина?
- Моя, моя, - поспешно успокоил он их, - не краденная, я ведь уже два года, - зам. коммерческого директора фирмы. Он хотел назвать фирму, но подумал… и не назвал, что же касается своей мнимой должности, то здесь он не кривил душой; он действительно был оформлен помощником коммерческого директора торговой организации – «Вега – Люкс», - и имел соответствующий документ.
- Вот это машина! – восторженно произнёс Сергей, - я на такой ещё не ездил.
- У вас же тоже, кажется, были машины.
- Я свою уже год, как продал, а у Игорька «первый» Жигуль, - это же не БМВ.
- Да, по сравнению с этой, моя – корыто на колёсах, - согласился Игорь.
- Ну, куда едем, на Сокол?
- Да, а там я покажу.
Они выехали на Тверскую. Виктор включил магнитофон. Мягкие бархатные звуки, негромко полились в салон. Музыка завораживала. Мелодия причудливо вилась, сплетаясь в ажурные узоры, непрерывно меняя очертания, окраску и форму, и было непонятно, - звучит ли это инструмент, или живой голос. Казалось, они слились в одно существо, которое создавало мелодию, наслаждалось ей, и ей жило.
- Божественная музыка, - сказал Сергей, - кто это?
- Ты что, никогда не слышал? – удивился Игорь, - это же Фаусто Папетти – первый сакс планеты.
Сидели молча, наслаждаясь звучанием музыки; потом Сергей спросил:
- Сколько же ты на своей выжимал?
- Двести десять, на Минском…, но до конца не давил.
- Да, это не Жигуль, - со скрываемой завистью сказал Игорь, я на своей больше ста двадцати не выжимал… и то, помню, перетрухал, -  всё представлял себе, как оторвалось колесо, и едет одно, без меня, а я лежу в кювете.
Все рассмеялись, а потом Сергей, обняв за плечи сидящего рядом с ним, на заднем сидении Игоря, пояснил.
- Ты ведь знаешь его, Витюля, он всегда был  мыслителем, он всегда всё представит, проанализирует, прикинет, а потом вдруг всё – пшик! Не послушались бы его…, я бы сейчас был где-нибудь в торговле…, а ты работал бы адвокатом или прокурором… правду я говорю, Витёк?
Он сидел сзади, и не мог видеть, как загадочно усмехнулся Виктор.
- Ладно, ребята, это всё чешуя, вы лучше расскажите, где вы обитаете, и как                идут дела? Ну, давай хоть ты, Игорёк.
- Да что у меня… работаю там же, в нашем «ящике», сейчас ты его уже не узнаешь, - тематика сворачивается, многие ребята ушли в коммерцию, кто остались, - ищут зарубежных заказчиков, денег нет. Естественный конец дуратского начала. Мы ведь работали на войну; наваляли оружия, чтобы стращать мир…, а к чему в результате пришли? Директора просят: «дайте денег, ведь мы производим лучшее в мире оружие!». Работники плачут: «дайте зарплату, ведь мы честно ходим на работу, выдаём важнейшую для страны продукцию!». Но никто же не скажет им: «опомнитесь, бедные идиоты, поймите, - не нужна никому сейчас ваша работа, и ваша продукция для уничтожения людей…, вы большие и глупые дети, всю свою жизнь занимались ненужным делом!».
- Ну, ты загнул, Игорёк, - возразил Сергей, - а как же оборона страны, что же, по-твоему, совсем не нужно делать оружие?
- Почему не нужно? Нужно, но главное, это чувство меры; если ему не следовать, то разум переходит в глупость, красота в уродство, а здравый смысл в абсурд. Есть такое понятие – разумная достаточность; ну зачем нам такое безумное количество ядерных бомб, отравляющих веществ и другой дряни, которые могут уничтожить  всё живое на земле, десять или двадцать раз, зачем? Ведь эти запасы нельзя использовать, - это глобальное самоубийство, ими можно только пугать. Но когда эти огромные запасы долго лежат без дела, они, как любое зло, начинают действовать против своих создателей. Эти запасы смерти начинают расползаться; они начинают незаметно -–отравлять, портить, медленно убивать… и они ждут любой несчастной случайности, аварии, маньяка или преступника, чтобы… вдруг рвануть сотней Чернобылей, - и вот вам мировая катастрофа – Апокалипсис! И вот сейчас, собрав остатки ума, мы начинаем что-то понимать, и … занимаемся чем? Мы соображаем, – как уничтожить то, что мы сотворили, не затрачивая на это слишком много средств. Мы даже просим на это денег у тех, против кого это оружие готовили, опять пугая их всякими непредвиденными случайностями. Теперь задумайтесь, сколько лучших умов работало над созданием этого оружия, сколько затрачено средств, времени и сил; сколько можно было сделать, за всё это, полезного для людей? Это же дикий парадокс… бред! – Игорь говорил с такой внутренней болью и убеждённостью, что все подавленно молчали, а потом Виктор сказал:
- Да брось ты, Звонарь…, не трави; что ты панихиду завёл? Ну, были там всякие закидоны и обсироны, но сейчас-то начинается… как её там…- конверсия.
- Какая там конверсия…сейчас, в ближайшие годы, это фикция! Для её осуществления, нужно сделать три огромных дела: переучить по-новому всех специалистов, переоснастить, в корне, всё производство и разработать новые технологии, а на это время, наверное, на  несколько десятков лет, ограничить импорт конкурентной продукции.
-Что же вы в своём НИИ и опытном заводе, не сможете сделать хорошую бытовую аппаратуру или связную систему? – спросил Сергей.
- Не можем, пока, в обозримом будущем. Нас учили, и мы делали совсем другое, на это было ориентировано всё производство, технология и… мозги. Ну ладно, мы сейчас сядем в библиотеки, откроем книги, справочники – будем переучиваться, а потом закажем новое оборудование, разработаем новую технологию, будем догонять… ну и что? Пока мы будем догонять, они что, будут сидеть на месте? Пойми – с семнадцатого года, у них фора в восемьдесят лет! Что, мы сделаем компьютер лучше, чем американцы; микросхему или телевизор лучше, чем японцы; телефон лучше, чем немцы? А что будет делать завод, который десятки лет клепал танки или подводные лодки? Что он будет делать – бронированные троллейбусы или атомные бани? Что, разве наши «Запорожцы», «Москвичи», «Жигули» и «Волги» могут конкурировать с «Фордом», «Мерседесом», «Вольво», «Хондой»? Ты видел их бытовую технику, которую делают для людей, для их удобства и удовольствия? Возьмём простой утюг; у меня, в нашем отечественном утюге, отказало термореле, и он потёк – расплавился, хорошо не дошло до пожара; а сейчас я купил «Филипс», так этим утюгом, как говорит моя: «одно наслаждение гладить»… да на него просто приятно смотреть, и так всюду. Холодильники, стиральные машины, пылесосы, кухонные комбайны, - вот, что надо было нам делать, а мы – ракеты, танки, автоматы…. Тьфу!
- Да ладно, Игорь, брось душу травить, ну их в жопу, все эти дела, - прервал Виктор тяжёлый разговор, - лучше расскажи, как у тебя дома, как там Лидуха, дети?
- А там у него всегда порядок, - засмеялся Сергей, - он у нас всегда постоянный, неизменный и долгоиграющий.
-  Зато ты, всегда временный и быстрокончающий, - отшутился Игорь, и все рассмеялись.
Подъезжали к Аэропорту.
- Братцы, - сказал вдруг Сергей, - а не заехать ли нам к Гурскому, ведь он здесь рядом живёт…, поднимем его тёплого и в сумку!… А?
- Это дело! Давай, показывай куда ехать… я уже забыл.
- Сейчас следующий поворот направо, и ещё направо – первый переулок.
Они проехали и остановились у подъезда старого пятиэтажного дома.
- Иди, Серёга, мы подождём, - твоё предложение, ты и действуй, главное – тащи его сюда.
Сергей ушёл. Вернулся он минут через пять, - один. На недоуменные взгляды, разочарованно ответил:
- А Гурский переехал на новую квартиру.
- Адрес взял?
- Адреса не оставил, для почты оставил телефон, но просил никому его не давать.
- Вот жук навозный…, дешовец, - начал горячиться Виктор, - но ты сказал, что мы…
- Говорил, - ни в какую; он сказал – «никому»!
-Ну ладно, поехали, обещаю вам, я его вычислю!      
- Как? Через Интерпол что ли, или через ФСБ? – весело спросил Сергей.
- Нет, Витя, ты не кипятись особо, он же не знал, что мы его будем искать.
- Ладно, но я соображаю, что Гурский что-то темнит.
К Игорю заявились в девять; он жил в новостройке, на девятом этаже. Подойдя к двери, Игорь повернулся к друзьям, заговорчески подмигнул, приложив палец к губам, и продолжительно надавил на кнопку звонка.
- Ребята, это салют наций!
За дверью послышались поспешные шаги, и женский голос настороженно спросил:
- Кто?
- Открывайте, мы к вам из милиции! – грубым басом проговорил Игорь.
- Какая милиция, зачем?
Голос за дверью зазвучал испуганно, и Игорь поспешил прекратить шутки.
- Лидуся, открывай, это я. Я привёл тебе гостей, - нараспев проговорил Игорь, - открывай.
Дверь открылась. Полная миловидная женщина, в халате и тапочках, появилась за ней, и выражение недоумения на её лице, сменялось радостным удивлением.
- Витя, неужели это ты? Сколько же ты у нас не был… где ты пропадал?
- Я, Лидок… я, - ответил Виктор, обнимая её за плечи.
На радостные возгласы в прихожей, из комнаты выбежали две девочки и встали в сторонке, скромно улыбаясь.
- Серёжа у нас часто бывает, а ты…, а ты уже где-то выпил, заметила она, - девочки, идите в свою комнату.
- Давайте, братцы, проходите. Лидусь, ты там давай, собери нам… всё, что там есть…, а мы пока посидим….
Игорь выглядел несколько возбуждённым, казалось, что он пока не совсем хорошо представлял себе дальнейший ход событий, и неосознанно хотел переложить инициативу на жену.
- Вы идите в комнату, располагайтесь, беседуйте и ждите… я всё сейчас сделаю и вас позову, - сказала она, со своей милой улыбкой, и, повернувшись, быстро пошла на кухню.
Они уселись рядом на широкую тахту. Виктор снова, с нескрываемой радостью, изучающе разглядывал своих друзей; они же глядели на него с прежним удивлением. Потом они стали говорить…, перебивая друг друга, о прошлом, об общих друзьях и знакомых, и чем больше они вспоминали, тем теплее и легче становилось у каждого на душе, и понятие – «мужская дружба», становилось реальным и осязаемым. Сейчас они снова вернулись в свою молодость. Они не заметили, как прошло время, и из кухни раздался голос:
- Мальчики, к столу!
- Братцы, - быстро спросил Игорь, а что будем пить? Водки нет, только коньяк и сухое вино.
Виктора слегка передёрнуло, он тихо кашлянул, а Сергей сразу ответил:
- Мне, что покрепче.
- А мне лучше сухого.
- Ладно, понеслись.
Когда сели за стол, Виктор невольно отметил, про себя, что он совсем не хочет есть. Игорь поднял бокал.
- За дружбу и за встречу!   
Они чокнулись и крикнули: «Ура!».
- Витя, ты чего же не ешь? – забеспокоилась хозяйка, - дай-ка я положу тебе в тарелку… вот картошка, сало, салат… сыр…
- Давай, Витёк, поддерживай компанию активными действиями.
- Да вы не торопите, ночь впереди, - добродушно проворчал Виктор, неуверенно принимая тарелку, радушно наполненную для него «яствами» простого стола. Он был сыт, и чувствовал некоторую неловкость, наблюдая, как все с аппетитом жуют, но потом, поглядев на друзей, на их довольные и оживленные лица, и видимо что-то решив для себя, - он улыбнулся и решительно взялся за вилку.
Выпили ещё… за хозяйку и за детей, и Виктор вдруг почувствовал, что в этой простой, бесхитростной пище, приготовленной и поданной заботливыми, добрыми руками, было что-то такое, особенное, чего никогда не было, и не могло быть, в самых роскошных и экзотических ресторанах, которые он посещал.
За разговорами, время летело незаметно; потом Лида убрала со стола и ушла спать, а они всё продолжали говорить, и пили чай, с вишнёвым варением и коньяком.
- Мужики, сколько же прошло лет, а вы… всё такие же, - задумчиво сказал Виктор, глядя на друзей…
Игорь совсем не изменился после их последней встречи, - тёмные волосы его, как обычно, упрямо топорщились на голове, не желая подчиняться расчёске; те же светлые глаза непонятного цвета, то голубые, когда он задумывался, то зелёные, когда спорил, или злился; тот же прямой нос, с подвижными нервными ноздрями, и те же маленькие пухлые губы. Он смешно вытягивал их, словно желая свиснуть, и тогда становился похожим на обиженного ребенка.
Сергей, хотя и был ровесником Игоря, но выглядел значительно старше. У него была внешность из тех, которые обычно не оставляют равнодушными, и особенно женщин. Крупные тёмные глаза, в сочетании со светлыми волнистыми волосами; короткий, слегка вздёрнутый нос и рот, с очертаниями лука Купидона, чем-то выделяли это лицо и делали его необычайно привлекательным. Сейчас жизнь и время уже начали оставлять на этом лице свои следы, - под глазами наметились отёки, а красивые волосы стали редеть. Но характер у него остался прежним - беззаботным и весёлым.
Они сидели на кухне, закрыв дверь, тихо разговаривали, пили чай, а время перевалило за полночь.
- Ну а чем занимаешься в свободное время? – спросил Виктор у Игоря, - или только работа, работа и работа?
- Нет, - ответил за Игоря Сергей, - он после работы занимается йогой.
- Да? Ты хоть расскажи нам, дуракам, что это такое.
Игорь раздумывал, что ответить.
- Это сразу не расскажешь…,там есть три основных столба, на которых всё стоит: физические упражнения – асаны, дыхательные упражнения – пранаяма и духовная практика – медитация, и о каждом можно говорить очень долго. Когда-нибудь, давайте, махнём за город, на природу, и там я вам кое-что расскажу… и покажу.
- Ну ладно, договорились, - сказал Виктор, - у тебя на работе старый телефон? Я тебе, может быть, скоро позвоню; правда, - надо свалить куда-нибудь в лесок на выходной.
- У тебя то, как на работе? – спросил Сергей, - что решил совсем из техники уйти?
Виктор помолчал, обдумывая ответ, а потом вдруг вспомнил, где-то давно слышанный, незамысловатый стишок:
- «…Поздняя осень, грачи улетели, - надоело им говна клевать…», а вам ещё не надоело, в вашем НИИ, клевать говна?   
- А там теперь только Игорь остался, - сказал Сергей, - я уже давно ушёл оттуда.
- Да, он теперь свободный художник, - подтвердил Игорь, - и может быть скоро создаст свою фирму…, - и добавил, - а что? «Фирма по ремонту любой земной радиоаппаратуры – Полетаев и Ко». Звучит?
Сергей налил себе коньяку.
- А что? За это надо выпить.
Он был уже заметно навеселе. Виктор поглядел на часы.
- Ребята, пора расползаться, уже час… давай Серёга допивай и поедем.
- Витя, а тебя гаишник не тормознёт? Может быть лучше у меня переночевать? Сейчас постелим в комнате на полу на всех, - и нет проблем!
- Нет, Игорёк, в планы это не входит…, да я уже привык, не в первый раз, к тому же защита у меня есть… тройная, - усмехнувшись, добавил он, и поднялся. Ну ладно, давай прощаться, живы будем, - увидимся.
Они обнялись, и Виктор повернулся к Сергею.
- Пошли, Серёга, ты, я вижу, уже окосел.
- Не болтай, я… нормально.
- Ладно, собирайся, а я пойду, попрощаюсь с Лидухой.
- Она спит.
- Разбужу…, неизвестно когда еще увидимся.
Они вышли на улицу. В машине, Виктор извлёк из салонного багажника коробочку, достал оттуда несколько таблеток и сунул в рот.
- Через пять минут, голова будет как новая, и можно дуть в трубку, - пояснил он, - куда едем? Где ты теперь обитаешь?
- Давай, на Полянку, дом покажу…, да, поставь этого…
- Папетти что ли?
- Во, во…
На пустынных улицах, машин было мало. Ехали молча. Под плавную, убаюкивающую мелодию, Сергею захотелось спать; он откинулся на мягкий подголовник и закрыл глаза. Виктор давил на газ, и стрелка спидометра плавно заползала за сто; притормаживал только у светофоров. Минут через двадцать, были уже на месте.
- Эй, Серёга, приехали, показывай куда.
Сергей жил на Большой Полянке, в сером старинном доме, облицованном гранитом, с просторными подъездами, широкими лестницами и огромными квартирами…, - у своей последней жены.
- Может зайдёшь? – спросил он скорее для приличия, надеясь на отрицательный ответ.
- Нет, уже поздно… давай, до следующей встречи. 
- Ну, ты тогда звони Игорю.
- Ладно, всего, будь здоров!
Попрощались. Виктор проехал вперёд, до Садового, повернул налево и рванул на Никольскую; он мчал по осевой, обгоняя редкие попутные машины.
Он действительно не опасался ездить с предельной скоростью после выпивки, и у него действительно, как он говорил, была тройная защита, которая всегда его выручала, это: импортные, и очень дорогие, таблетки, удостоверение сотрудника охранной фирмы и, вложенная в него пачка десятидолларовых бумажек.
Через десять минут, он был на месте.
Выключив ближний свет, и оставив только габаритники, он медленно заехал во двор, остановился, внимательно оглядел свой гараж - ракушку и двери подъезда. Сейчас, вместо Виктора Балабанова, за рулём машины снова сидел – Лабан. В салоне, у правой ноги, под мягкой обшивкой, был сделан тайник; он достал пистолет и сунул его во внутренний карман куртки; потом подъехал к своей «железке»… и вышел. Поставив машину, подошёл к подъезду, быстро огляделся, не поворачивая головы, тем особым боковым зрением, которое вырабатывается у профессиональных охотников и у людей, живущих в постоянной опасности. Это зрение мгновенно фиксирует окружающее и помогает действовать автоматически на бессознательном уровне, когда того требует обстановка. Так же быстро, осмотрел он подъезд и лестницу, и, не вызывая лифта, поднялся к себе на этаж.
В квартире было темно, Татьяна спала; она давно привыкла к тому, что он приходил поздно, или даже не ночевал дома; их отношения вообще больше напоминали супружеский договор, нежели семейную жизнь.
Виктор тихо прошёл на кухню, включил свет и присел на мягкий угловой диван, к столу. Было около двух часов ночи. В голове у него была какая-то густая мешанина из обрывков встреч, разговоров, питья, еды и разъездов. Сейчас ему захотелось выпить кофе, отключиться и ни о чём не думать. Он устало поднялся, зажёг газ и поставил воду.
После двух чашек крепкого кофе, в голове и в груди у него разлилась приятная теплота; он не пошёл в спальню, а разделся и лёг в гостиной, на широкий диван, укрывшись лёгким пледом.
Спать почему-то не хотелось; он лежал на спине, смотрел в тёмный потолок и… жил этим мгновением, которое было сейчас.
Окно в гостиной было приоткрыто, в комнату проникал прохладный ночной  воздух, шевеля лёгкие тюлевые занавески; с улицы доносились редкие звуки проносящихся машин; по потолку скользили светлые тени.
Только один звук раздавался постоянно, мерно и неотвратимо, напоминая, что всё движется и проходит… и это были звуки невидимых часов… на стене.
Виктор бездумно смотрел в потолок, и вдруг в голове его словно включился кинопроектор, и он стал «смотреть» - свою жизнь.
Самые яркие картины далёкого прошлого, оставили в его памяти студенческие годы. Но это были не лекции, не занятия в лабораториях и библиотеке, не зачёты и не экзамены; ему вспоминались шумные студенческие вечеринки в общежитии, иногда заканчивающиеся лёгкими, безобидными драками; интимные встречи на квартирах, когда родителей не было дома; встречи и вечера в Измайловском парке. Вспоминались летние поездки на заработки, в спортлагеря и на море… и встречи, события, лица.
«В нашей власти почти полностью вытравить из памяти наши злоключения и с радостью вспоминать только о счастливых часах». (Цицерон. О высшем благе и высшем зле. 1. 17).
Но так бывает не всегда. Того, что прошло, не оставив следа, - не было, а из того, что было, - многого не помним, а многое хотелось бы забыть…

*******


   




С детства, Витька Балабанов всегда искал и находил себе какое-нибудь увлечение, которому отдавался целиком. Сначала это были силовые физические упражнения и борьба. От рождения, он был болезненным и хилым, и сверстники часто обижали его, демонстрируя на нём свою силу. Уже в школе, он решил сделаться сильным, и с каким-то одержимым упорством, двинулся к своей цели.
В первое время, он, с каким-то остервенением, заставлял себя делать много часовые изнурительные упражнения с гантелями, и «качать» мышцы, доводя себя до изнеможения, но потом постепенно привык. Тело его становилось сильным и координированным; оно уже само требовало движений и мышечных усилий, отвечая на них, удовольствием и радостью. В любое свободное время, его тянуло в спортзал.
На первом курсе института, он начал заниматься борьбой, потом увлекся гимнастикой, и быстро получил второй разряд, но однажды, как-то случайно, зашёл в зал, где занимались боксёры.
Он сел в уголке, на низенькую гимнастическую скамейку и… просидел два часа. Те, первые впечатления, он отчётливо помнил.
Разминка окончилась; в зале, несмотря на открытые фрамуги, чувствовался кисловатый запах пота. Недалеко от него, - высокий долговязый парень, бил кулаками в большой тяжёлый мешок, с резким и громким выдохом, который обычно издают, когда колют дрова или рубят мясо; мешок, подвешенный под потолок, только слегка покачивался, и отвечал глухим уханьем. Поодаль другой, меняя руки, наносил быстрые удары по надувной груше, которая, отскакивая от отражающей доски, снова встречала кулаки … и снова отскакивала, выбивая чёткий барабанный ритм: та-та, та-та, та-та, та-та… тра-та, тра-та… тра-та-та-та.
Дальше, в зале, скользили и кружились фигуры спортсменов, которые наносили удары по воздуху, другие прыгали через скакалку, наманер детей.
В конце зала, на ринге, шёл тренировочный бой. Тренер смотрел на секундомер, давал короткие команды и что-то объяснял.
Когда занятия окончились, Виктор подошёл к тренеру и коротко спросил: «можно записаться к вам в секцию?». Тренер, - пожилой  седоволосый, с суровым взглядом, внимательно и изучающе оглядел его, и так же коротко ответил: «приходи в следующий вторник, справка от врача и спортивная форма».
Так Виктор стал заниматься в секции бокса. Тренировки были интенсивными и выматывающими; за вечер, он терял по два килограмма веса, - после, шёл в магазин, брал пару лимонов и съедал  их сразу… целиком! Через год, у него был уже второй разряд. Вместе с ним, на занятия в боксёрскую секцию, какое-то время и нерегулярно, ходил и Игорь Звонарев, - единственный из друзей, кого он сумел уговорить. Потом начались постоянные соревнования: общества, ведомственные и городские. Тренировался он самозабвенно и целеустремлённо, но спарринг партнеры, работали с ним неохотно, - он не умел боксировать в полсилы и имитировать бой лёгкой игрой; часто, не сдержав удара, он отправлял своих партнёров на пол. Тренер, сдерживая удовлетворение, слегка журил его, и давал в спарринг партнёры тяжеловесов, превышающих его на две весовые категории.
Авторитетов он не признавал, и до всего стремился добраться своим умом и своим опытом. Так, тренер ему постоянно внушал, что для того, чтобы вложить вес тела в удар, левая безопорная нога, после начала движения, должна ставиться на пол после того, как перчатка коснётся цели. Он долго проверял это, экспериментировал и решил, что это неверно, по крайней мере, для него, - потому что, при этом, терялась скорость удара. Он пришёл к выводу, что удар должен начинаться, - от правой толчковой ноги и от таза, потом идёт корпус, а когда толчковая нога, скользя, фиксируется на полу, расслабленная рука резко бьёт, как плеть, напрягаясь и сжимаясь в кулак, в момент касания цели.
Он разрабатывал свою теорию боя и ударов, и проверял её в поединках. У него был свой излюбленный, коронный удар – левый боковой в голову. Часто, после пропущенного удара, или устав, он уходил в глухую защиту, вязался, старался расслабиться и ждал…, когда противник потеряет контроль и опустит правую руку или поднимет голову; тогда следовал быстрый, как взрыв, левый крюк. Тогда он испытывал непонятное сладкое торжество…, - это происходило по-разному: иногда противник рушился сразу, как подкошенный, иногда, прежде, чем упасть, ходил, как пьяный на подгибающихся ногах, а бывало и так, что продолжал стоять на ногах, но взгляд его терял осмысленное выражение, становился отсутствующим, и тогда только рефери должен был уберечь его от тяжёлых последствий, остановив бой.   
Именно тогда, в то время, на ринге, Виктор Балабанов начал понемногу привыкать к подавлению других, к виду физических и эмоциональных травм, и относиться ко всему этому со спокойным безразличием, -  как к должному.
Еще через полгода, на очередных соревнованиях, он легко выполнил норму первого разряда.
Потом сменился тренер; вместо старого, спокойного и мудрого, пришёл молодой, горячий и заносчивый выпускник Инфизкульта. Они, конечно, не могли ужиться и начались конфликты. Новый тренер часто «забывал» заявлять его на соревнования, и посылал средневеса, заведомо слабее его, а когда он, наконец, выполнил норму кандидата в мастера, - какие-то бумаги оказались потерянными, и началась волокита с оформлением. Тут настало время писать диплом, и Виктор оставил занятия боксом.
На приёмной комиссии, он, Звонарев, Полетаев и Гурский, попросили направить их на работу вместе; так они оказались в одном из столичных НИИ.
Первые годы работы, в качестве молодых специалистов, оказались рутинными и ничем не примечательными: книги, паяльник, схемы, приборы и…режим. Этот режим, - тяжёлый удел выпускников всех технических вузов, Виктор воспринимал плохо и переносил с трудом. В этих подписках, с предупреждением об уголовной ответственности, в строгой пропускной системе, в казуистике работ с бумагами, непонятно зачем засекреченными, - он видел что-то неразумное и унизительное. Он не понимал, зачем на каждом этаже, стоят здоровые молодые парни, вся работа которых состоит в том, чтобы десятки раз на дню, проверять у него пропуск. Ему было непонятно, какие секреты и от кого они охраняют, если большинство разработок велось по зарубежной литературе и зарубежным аналогам.
Работа его не увлекала, теперь у него появилось другое увлечение – женщины, и он отдался, этому своему новому увлечению так же самозабвенно и настойчиво, как некогда занятиям боксом. Он даже называл это так же: «сегодня вечером у меня занятие». Он предавался своим новым занятиям, - знакомствам и встречам, везде, где это было возможно: на работе, по месту жительства, на турбазах, в домах отдыха, на улице. Не обладая особой внешностью, манерами или душевными качествами, которые нравятся женщинам, он, будучи уже законченным эгоистом, смелым и решительным, - действовал методом: «удивления и штурма». Многочисленные неудачи, совершенно не смущали и не останавливали его, но скорее наоборот, уязвляя самолюбие, делали более настойчивым и изобретательным. Друзья подшучивали над ним и осторожно осуждали. Когда они женились, то совершенно неожиданно, наверное, просто за компанию, женился и он. Было непонятно, почему Виктор Балабанов женился на своей давней знакомой, которую когда-то увидел в магазине, где та работала продавцом. Видимо что-то было в этой женщине для него, нечто необъяснимое и не забываемое, что отличало её от других.
Людмила согласилась не сразу; он раздумывала и даже советовалась с подругами, предполагая, что Виктор вряд ли будет ей примерным мужем. Но было так же непонятно, почему она, после трёх дней размышления, данных ей, - ответила – «да».
Сначала всё было хорошо, через два года, у них родился сын, и наступило время, которое можно было назвать счастливым, но, к сожалению, как это часто бывает, оно не было слишком продолжительным…, произошло событие, которое в корне изменило всё.
 В институте, где работал Виктор, начальником первого отдела был отставной военный, в звании майора – Деревянко Николай Васильевич.
Это был типичный представитель породы людей, которые в общественной жизни, следуют двум основным принципам: показать вышестоящим руководителям свою значимость, незаменимость и преданность, а всем подчиненным  и зависящим от него, - своё полное превосходство и власть. Такие люди обычно выбирают военную карьеру, быстро продвигаются по служебной лестнице, а, уйдя на раннюю пенсию, ищут работу в охране или в режимных отделах.
Основным занятием Николая Васильевича, было подписывание и визирование потока различных бумаг, и присутствие на всевозможных совещаниях и заседаниях. Но, кроме этого, было у него и любимое занятие, приятное хобби, - тихие обходы отделов и лабораторий, и наблюдение за работающими, на предмет выполнения ими требований режима, - его многочисленных пунктов и параграфов. Если кто-нибудь уходил в туалет или в коридор покурить, и оставлял на столе режимную тетрадь, то Николай Васильевич, тихонько, с тайной радостью, забирал тетрадь и уносил к себе…. Наверное, он испытывал при этом, нечто подобное тому, что испытывает рыбак, поймавший, после долгого ожидания, большую рыбу. Он отлично знал, что теперь к нему придут, прибегут… «приползут», постучат в дверь, и испуганно- заискивающе попросят: «Разрешите войти, Николай Васильевич?». А он строго скажет: «Подождите, я занят!» и будет перебирать какие-нибудь бумаги на столе или звонить по телефону, в то время, как провинившийся проситель будет терпеливо ждать за дверью. Он никуда не уйдёт, он уже пойман, как рыба на крючок, он знает, что если за нарушение режима, его лишат допуска, - он уже здесь не работник.
А потом, когда Николай Васильевич соблаговолит снизойти на просьбы, - он покажет, что сейчас всё зависит от него, от его решения, что сейчас он – майор Деревянко, выше любого начальника отдела, выше директора! Он будет наслаждаться унижённым видом, просьбами, извинениями и слезами; он будет наслаждаться сознанием своей власти над людьми. Поэтому его не любили, и за глаза называли – «Деревом» или «Деревяшкой». Поэтому, почти в каждой лаборатории, ближайший, кто сидел у двери, должен был подавать условный сигнал, когда появлялась знакомая фигура. У Виктора в лаборатории, сидящий у дверей, Андрей Птицын, обычно протяжно гудел: «Ид-у-у-у-т!», а в соседней, где было много девчонок, пели: «Вот кто-то с горочки спустился…».
Но самое неприятное было в том, что Деревяшка мог залезть в стол, если никого не было на рабочем месте, именно так и погорел тогда Виктор.
Взяв утром секретную тетрадь, он весь день писал отчёт по работе, а потом его срочно вызвал начальник отдела, и он сунул тетрадь в свой рабочий стол. После разговора, было совещание, потом второе, в другом корпусе, потом он договаривался о встрече с Ниной, приехавшей к ним в командировку, а затем побежал оформлять преждевременный выход с работы.
Только утром следующего дня, Виктор вспомнил, что забыл сдать секретную тетрадь в первый отдел.
Придя на работу, он сел за свой стол, и стал собирать расползающие мысли. Настроение было скверное, - с Ниной ничего не получилось, дома была ссора, отчёт по работе не закончен, и вот ещё тетрадь, - её не было в столе! Он расспросил всех в лаборатории, посмотрел в сейфе у начальника, а когда ему сказали, что вечером заходил Деревянко, - он понял всё. Тогда ему захотелось выпить водки, и он пошёл к знакомым в цех, искать спирт.
Виктор пришёл к начальнику первого отдела после обеда. Деревянко был взбешен. Вечером, при проверке, ему доложили об отсутствии тетради, и он, после недолгих поисков, нашёл её у Виктора в столе. Он был уверен, что Балабанов будет ждать у дверей его кабинета с утра, ещё до его прихода. Он уже представлял себе эту сцену, переживал её, и на фоне серой текучки будней, предвкушал приятное разнообразие своей жизни, и удовольствие от сознания власти.
И вот Балабанов стоял перед ним – хмурый, спокойный и независимый; его прищуренные светлые глаза и торчащие рыжие вихры, вызвали вдруг у Николая Васильевича острую неприязнь. Он испытующе смотрел на него и… криво усмехался.
- Николай Васильевич, я вчера забыл сдать тетрадь, - тихо сказал Виктор, - извините, забегался.
- Ну и чего ты ко мне пришёл?
- Как чего? – не понял Виктор, - разрешите взять тетрадь.
- А где твоя тетрадь?
- У вас, а где же ей ещё быть. Я уже всё везде проверил.
- Нет, - злорадно произнёс Деревянко, - твоя тетрадь сейчас уже в Шереметьеве, в аэропорту, а може уже летит в Америку! – он старался изобразить на лице ужас, это был испытанный приём, -  уже не раз, в подобных случаях, провинившиеся бледнели и хватались за сердце.
- Ну зачем Ваньку-то валять? – вдруг вырвалось у Виктора, - лепите выговор, если хотите… и отдайте тетрадь.
Деревянко озверел.
- Нет, я тебе не Ванька! Ты у меня выговором не отделаешься…, я с тебя допуск сниму, ты у меня с предприятия вылетишь!
- За что? – опешил Виктор, - за то, что тетрадь забыл? Это первый раз… с кем не бывает?
- За что? За то, что документы секретные утерял, а это уголовное преступление! Ты подписку давал?
Он смотрел на Виктора с непримиримой злобой; так с ним ещё никто не разговаривал. А Виктор стал терять выдержку.   
- Ну ладно, Николай Васильевич, давайте кончать этот спектакль, я же знаю, что вы заходили в лабораторию и…, - он хотел сказать: «залезли в мой стол», но сдержался и смягчил выражение, - взяли тетрадь.
- А я не брал, и тетради твоей не видел! … Понятно тебе?… Ты ещё у меня под суд пойдёшь.
Он поднялся с кресла – большой, грузный, с красным от гнева лицом и подошёл к Виктору вплотную.
- Ты ещё молокосос, сопляк… как ты разговариваешь с начальником первого отдела? Я таких, как ты, в армии сотнями муштровал; они у меня стояли по стойке «смирно»!
Он погрозил пальцем у носа Виктора, и это была большая ошибка.
Виктор Балабанов вдруг забыл о правилах поведения на режимном предприятии и об осторожности.
- Ах ты, гнида! – непроизвольно вырвалось у него, и что-то взорвалось внутри. Он нанёс ему резкий, короткий удар правой в подбородок, и, чувствуя нарастающую ярость, уже автоматически, - левой в челюсть. А когда тот тяжёлым мешком осел на пол, вышел и глухо сказал в окошко первого отдела:
- Идите, уберите вашу падаль… там в кабинете.
Что было потом в институте, он не знал; он сразу ушёл, и в возбуждении ходил по улицам, без всякой цели…, а вечером за ним пришли.
Судили Виктора Балабанова по двум статьям: двести шесть – хулиганство и по Указу, за утерю секретных документов. Он знал, что Деревянко сделает всё, чтобы ему размотали всю катушку, и хотя все сотрудники и непосредственный начальник, встали на его защиту, а друзья ходили по инстанциям власти, и собирали подписи, под коллективным ходатайством за него, - что они могли сделать? Виктору Балабанову поднесли пять лет!
Приговор суда, сразу перевёл путевые стрелки; жизнь круто повернула и привезла совсем в иной мир, с коротким названием – «Зона». Здесь, в пространстве, за колючей проволокой и сторожевыми вышками, существовало своё маленькое государство в государстве, со своей социальной иерархией, со своей идеологией и мировоззрением, и со своими законами, которые сильно отличались от таковых, по другую сторону «колючки».
Оказавшийся здесь, попадал в «человеческий отстойник», где на дне торжествовал мрачный и зловонный порок; он затягивал в себя, перерабатывал и ставил своё клеймо. Большинство попавших сюда, - «оседало на дно», и после освобождения, продолжало опускаться, пройдя в зоне очередной курс «Академии Преступности»; некоторые, их было меньше, проходили сквозь зону не опустившись, и лишь совсем немногие, оказывались способными подняться, из этого человеческого осадка, вверх. Все эти варианты поведения и жизни в зоне, и после неё, зависели, в конечном счёте, только от уровня внутренней нравственной чистоты и личного мужества.
Здесь господствовали дикие и жестокие нравы; здесь разум, мораль и сама жизнь, - не представляли никакой ценности. Здесь могли проиграть человека в карты и «случайно» убить на работе; нашить на голое тело пуговицы в два ряда, по размеру проигрыша в карты; могли вскрыть осколком стекла вены, чтобы попасть в лазарет, и не ходить на работу; пронести с воли нож, спрятав его в прямую кишку; могли использовать вместо жены, молодого соседа. И, в то же время, все они, где-то в глубине, оставались людьми. Они работали, и часто самоотверженно, в лесах, на рудниках и в шахтах; иногда, в мастерских, они создавали настоящие шедевры прикладного искусства. Они могли, искренне и беззаботно, как дети, смеяться, вспоминая прошлые и настоящие события жизни или, слушая анекдоты; они могли даже плакать, слушая печальные воровские песни.
И хотя здесь в человеке можно было увидеть всё, но низменный план преобладал и подавлял, - этому способствовали и среда, и система содержания, и для этого было больше условий; поэтому, чем выше в нравственном и интеллектуальном отношении был заключённый, тем тяжелее и трудней приходилось ему в зоне.
Виктор Балабанов быстро освоил здешние законы, пройдя по ступеням лагерной лестницы путь от параши до привилегированного места на верхних нарах. Он узнал и понял, что на зонах властвуют три «царя»: клановый закон, самоотверженная смелость и физическая сила.
Самый многочисленный, самый организованный, и поэтому, самый могущественный клан, составляли воры. Это повелось с тех пор, когда на Руси появились первые преступники и первые остроги; поэтому, чаще всего, воры в законе, то есть профессиональные воры,  и являются теми Паханами и Авторитетами, которые властвуют в камерах и зонах. Все другие, взятые отдельно: убийцы («мокрушники»), бандиты («скокари»), грабители и взломщики («гопники» и «медвежатники»), растлители и насильники («целочники» и «дырочники»), мошенники и аферисты («кидалы» и «чернокнижники») и прочие («сюртуки» и «кальсонники»), даже не пытаются претендовать на первенство «домушников», «форточников» и «щипачей».
Пробыв в колонии три года, Балабанов был освобождён по амнистии.
Всё это время, его друзья и родственники ходили по судам и адвокатам с заявлениями и просьбами о пересмотре дела и отмене приговора. Позже, присоединилось и руководство института, полагая, что Балабанов уже достаточно наказан, а кроме того, тетрадь его была найдена и Деревянко был вынужден уйти, из-за конфликтной обстановки в институте, после суда.
После освобождения и долгих мытарств, связанных с судимостью, Виктор вернулся в Москву. Здесь его ждали неприятные перемены, - его жена оформила развод и уехала вместе с сыном, мать болела, оставшись одна и тяжело переживая за единственного сына. Эти события омрачили его возвращение и встречи с друзьями.
Ему долго не оформляли допуск, без которого он не мог вернуться на прежнее  место работы; целыми днями он бегал, ожидал в приёмных и кабинетах и, к тому же, у него не было денег. С этого времени, он впервые, и на все последующие годы, почувствовал и запомнил все свои тяготы и унижения, связанные с их отсутствием. Несмазанная чиновническо-бюрократическая,  машина, скрипела, буксовала, останавливалась; отплёвывалась запрещающими инструкциями, постановлениями и циркулярами. Только друзья помогали тогда ему, как могли. Гурский, который уже был доктором технических наук и ведущим специалистом отрасли, ездил, вместе с главным инженером и начальником отдела кадров, в министерство; там они убеждали высших чиновников и предъявляли справки, что Балабанов является единственным сыном у больной матери, которая фактически находится на его иждивении. Что отец его – участник Великой                Отечественной Войны, умер после тяжёлого ранения.  Наконец, после долгих проволочек, Виктору восстановили прописку, и оформили допуск.
Тогда Виктор Балабанов снова вернулся в свой институт, на прежнее место работы. Встретили его восторженно, как победителя с поля боя, оказывали всяческое внимание, и при этом, старались не напоминать ему недавнего прошлого. Ему старались показать, что всё осталось по-прежнему и ничего не произошло, но только в нём самом, что-то было уже не так, как прежде. Внешне он почти не изменился, может быть только стал немного старше и суровее, но там, - внутри, в невидимых тайниках души, остался какой-то след, появился какой-то осадок, может быть это и было – «клеймо зоны».
После возвращения, в первый месяц, Виктор много времени проводил дома, помогал матери, искал для неё дорогие лекарства, иногда встречался с друзьями и женщинами; но в то же время, он стал относиться к окружающим, к друзьям и даже к матери, более сдержанно и как-то отчужденно, и окружающие, а особенно мать, чувствовали это, но не подавали вида. Он мог вдруг, без особой причины, «сорваться с цепи» правил приличия и вежливости и «взорваться»; тогда он весь напрягался, лицо каменело, а светлые глаза становились жестокими. В это время, лучше всего, было оставить его в покое. И к работе он тоже заметно охладел, понимал это, осуждал себя, но изменить ничего не мог.
Однажды он пришёл домой рано, - идти никуда не хотелось, болела голова. Он достал бутылку водки, налил полный стакан и выпил, как воду. Мать заботливо суетилась и готовила ужин; потом, поставив всё на стол и молча погладив сына по рыжим вихрам, ушла к себе. Поев кое-как, Виктор сидел и курил, в голове было пусто. Вошла мать, присела рядом. Они мало разговаривали в последнее время, многословие вообще было несвойственно им, а после ухода Людмилы с внуком, Нина Петровна стала еще более молчаливой, тяжело переживая неудачи сына и их разрыв. Надо сказать, что и времени для разговоров у них не было, - приходил Виктор всегда поздно и рано уходил.
- Витя, - тихо сказала она, - завтра папина годовщина… надо бы сходить нам, посмотреть как там… убраться.
Она никогда не говорила: «годовщина смерти» и «сходить на могилку». Виктор смотрел на мать захмелевшими глазами, и похоже, что-то соображал, а потом вдруг попросил:
- Мама, расскажи ещё что-нибудь про отца.
Она тяжело поднялась со стула.
- Пойдём, посмотрим фотографии, почитаем письма, вспомним его и … поговорим с ним.
- Давай я тебе немного капну, - предложил Виктор, берясь за бутылку, - чуть-чуть, помянуть…
- Хорошо, только немножко.
Он достал рюмку, налил ей половину, себе плеснул в стакан.
- Давай, за батю!
Они выпили и пошли смотреть старые фотографии, и читать старые письма, по которым только и знал Виктор своего родного отца.


*******


« Жизнью управляет не мудрость, но судьба».
              ( Цицерон. Тускуланские беседы. 5. 9.)


Иван Михайлович Балабанов родился в 1922 году. Это было поколение и героическое и трагическое; ему было суждено вынести основную тяжесть войны, первым пойти в огонь, и отдать за победу самую большую дань, оставшись лежать в степях Украины, лесах Белоруссии и полях Прибалтики. Тогда, в 1941-м, мальчишек этого поколения, некому было выносить с поля боя, хоронить и сообщать об их судьбе; все они, как правило, числились – «пропавшими без вести».
В 1941 году, Иван Михайлович проходил срочную службу в бронетанковой части, находящейся в Западной Украине.
О первых днях войны, он всегда вспоминал с болью и говорил неохотно. Его танк был подбит в первом же бою; водитель был контужен и они сидели в танке до ночи, когда затих бой, а потом стали пробираться к своим. Из их части осталось только несколько экипажей, а всего двенадцать человек.
Фронт быстро уходил на Восток, и через неделю они были уже в глубоком тылу врага. К ним присоединилось ещё несколько пограничников и местных активистов, а общее командование принял  на себя майор – пехотинец.
Шли ночами, днём отсиживались в лесах и искали партизан.
Потом, целых два года, воевал Иван Михайлович в партизанском отряде; они нападали на немецкие гарнизоны, подрывали эшелоны, идущие на Восток, устраивали засады на дорогах. В 1943-м, в бою с карателями, он был тяжело ранен в плечо; пуля, раздробив кость, чудом не задела лёгкое. Отряд ушёл в лес, а четырёх раненых, вместе с санитаром из местных жителей, оставили в небольшом хуторе, на лесной просеке. Спустя  несколько дней, трое раненых умерли, санитар исчез, неизвестно куда, и Иван Михайлович остался один, с бабкой Мариной и дедом Миколой, в старой покосившейся хате.
Он потерял много крови и был очень слаб, часто впадал в продолжительное забытё, а рана болела и гноилась. Бабка лечила его травами, парным молоком и молитвой, а ещё была у него природная живучесть и молодость, и он остался жив.
Немцы были в десяти верстах, в селе на большаке, и к ним не наведывались, но бабка с дедом всё-таки предусмотрительно прятали его на сеновале, а свою корову – в лесу.
Он не помнил, сколько месяцев провёл у добрых стариков, выходивших его и сохранивших ему жизнь, прежде чем окреп и почувствовал, что в силах тронуться в путь.
В это время, по ночам, на Востоке, уже можно было расслышать далёкий гул; там, казалось, шла какая-то огромная безостановочная работа, - земля тяжело вздыхала, ухала и содрогалась, а горизонт окрашивался багряными всполохами. Это двигался на Запад фронт.
Обняв на прощание плачущих стариков, и приняв от них на дорогу сумку с нехитрой едой, Иван Михайлович тронулся на Восток – к своим. Шёл в основном по ночам, обходя села и открытые места; было у него и оружие – трофейный немецкий автомат, с пустым магазином, и пистолет «Вальтер», с тремя патронами.
На земле была весна сорок четвёртого, на Западном фронте немцы отступали с боями. Они создавали опорные оборонительные пункты: в городах, селах, на железнодорожных станциях и высотах, на западных берегах рек, - делали там временные укрепления, концентрировали технику и завязывали упорные оборонительные бои, с целью обескровить и измотать наступающие Советские войска. Но надолго зацепиться им не удавалось; когда обороняться становилось тяжело, или их начинали обходить, они садились на машины и отступали на следующий опорный рубеж.
Иногда немцы предпринимали малоуспешные попытки контрнаступления, при поддержке авиации и танков, но война уже повернулась и неудержимо катилась на Запад. Позиционная война окончилась и постоянной линии фронта, как таковой, тоже уже не было.
Двигаясь лесами и перелесками, Иван Михайлович выбрал наиболее тихий участок, где не было слышно боя, и ночью пошёл на восток. Под утро, он вышел к небольшому селу, и осторожно подойдя к нему, услышал родную речь… и увидел своих! Заросший, грязный и голодный, - он подбежал к ним и… заплакал. Его обнимали, поздравляли, а потом переодели и накормили. Только чуть отдышавшись и передохнув, он, радостный и возбуждённый, уже готовился идти с ними в наступление, в бой…, но вдруг появился офицер особого отдела – капитан с синими погонами.
Он взял сопровождающего бойца, и предложил Ивану Михайловичу пройти с ним, в особняком стоящий домик, «для проверки». Его строгий холодный взгляд и манеры общения, были совсем не такими, как у весёлых солдат, встретивших Ивана Михайловича утром, и это вызывало смутное беспокойство. Иван Михайлович был почему-то заранее уверен, что его встретят с радостью, и поймут; что любой командир, которому он расскажет о своих военных злоключениях, без сомнений оставит его в своём подразделении, или направит в ближайшую бронетанковую часть. Но капитан, приведя его в дом, сел за стол и указав на стул, не стал слушать его рассказа. Он положил перед собой какую-то бумагу, и начал задавать непонятные вопросы, в которых угадывалось желание запутать и построить обвинение. Иван Михайлович растерялся, он отвечал недоумённо и сбивчиво, что вызывало ещё большее подозрение капитана и ещё более непонятные вопросы. Наконец, капитан заполнил записью бумагу и дал ему подписать.
А потом у Ивана Михайловича забрали оружие, посадили на трофейную немецкую машину… и, под конвоем, повезли в ближайший город.
Так он стал военнопленным у своей армии, на своей родной земле.
Тогда, в конце войны, когда Советская Армия, перейдя границу, двинулась на Запад, к ней навстречу стали выходить многие тысячи её бывших солдат и офицеров; это были, в основном, когда-то тяжелораненые и контуженные, которые скрывались от немцев или воевали у партизан; были и те, кому удалось освободиться из плена.
Органам госбезопасности, в образе особых отделов, было строжайше приказано – тщательно разбираться с каждым, чтобы ненароком не пропустить на свою территорию немецкого шпиона, предателя или диверсанта. При этом, любая ошибка, послабление или мягкость, грозили особистам страшными последствиями – передовой или лагерем, но, в тоже время, любое превышение или ужесточение меры наказания, не грозило ничем, а скорее приветствовалось и поощрялось. Война списывала, всё и цена отдельной человеческой жизни, а тем более побывавшего на территории врага, была равна нулю.
Но самое главное было в том, что сам Верховный Главнокомандующий, в своём приказе и в речах, ясно давал понять, что в Красной Армии пленных, и прочих временно отсутствующих, быть не может, и не должно! 
В танковых войсках, бытовала горькая шутка: когда танкист спасся из горящего танка и вернулся к своим, в особом отделе ему сказали: «почему бросил машину? Теперь пойдёшь в трибунал!». Далее следовал мрачно-шутливый куплет, якобы спетый танкистом: «дайте мне машину, я им говорю…, в следующей атаке обязательно сгорю…. Эх!  любо братцы любо, любо братцы жить… и т. д.».
Потому-то, не разбираясь подробно с каждым, не тратя мысли и время, синепогонники-особисты всем, переходящим линию фронта  с той стороны, не рискуя, давали пятьдесят восьмую – «измена Родине»,- и отправляли в лагеря.   
Трибунал назначил Ивану Михайловичу пятнадцать лет!
Вернулся он через девять лет, в 1953-м году. О годах своих, проведённых в лагерях, говорить не любил, лишь обмолвился как-то, что работал и на севере, - в лесах, и на юге, - на рудниках.
После освобождения, работал в Калуге, в автохозяйстве диспетчером. Тогда у него случилось обострение старого ранения, и он попал в хирургическое отделение больницы, где работала, после окончания мединститута, Нина Петровна. Она жила в Москве, но по распределению должна была отработать три года, как молодой специалист. Там, в Калуге, они познакомились, через месяц поженились и ещё через год, переехали в Москву, к родителям Нины Петровны, в двухкомнатную коммунальную квартиру. Виктор родился в 1957-м, а в 1960-м, отца не стало.
Но Виктору суждено было знать своего отца лишь по выцветшим фотографиям, письмам,… да ещё, -  по скромному памятнику на могиле.


«…А души праведных в руке Божией,
и мучение не коснется их.
В глазах неразумных они казались умершими,
и исход их считался погибелью,
         и отшествие от нас – уничтожением;
         но они пребывают в мире».
                ( Прем. Соломона. 3. 1-3.)   


*******
 

Прошло два года, после возвращения Виктора из заключения и восстановления на работе; казалось, что жизнь уже вошла в свою прежнюю колею; он работал старшим инженером, понемногу оттаивал от пережитого и вернулся в круг своих бывших интересов и занятий. Он опять часто встречался с друзьями и подругами, и снова начал посещать спортзал. Но уже, который раз в его жизни, - нагрянули новые перемены!
Тогда, в стране, словно кто-то отворил двери тёмного сарая, и Россия, в одночасье, освободившись от семидесятилетнего потного идеологического хомута и от стальных направляющих удил, как застоявшаяся кобыла, обалдело скакнула в девяностые годы. Но она, увы, не обрела ожидаемой свободы и цивилизованного лица, потому что была не готова к таким переменам. Освободившись от идеологического гнёта, пустых и непонятных догм, от социального пресса грубого подавления, на которых держалась власть, Россия оказалась под новым игом – экономическим, явным и материализованным воплощением которого стали – деньги!
Деньги стали основой всего: власти, свободы, благосостояния и… просто сладкой жизни. Деньги стали идолом, деньги стали целью!
Общество разделилось на три чёткие части. Первую составляли самые деловые, способные и предприимчивые, - они стали делать деньги, всеми возможными способами, - законными, околозаконными и противозаконными. Они приобретали: государственные предприятия, строения, ресурсы, машины, сырьё; создавали частные банки, фирмы, общества, организации и… обогащались.
Вторую часть общества, - самую многочисленную, составляли те, кто продолжал жить по-прежнему, как всегда. Эти люди не хотели или не могли перестроиться и приспособиться к новым условиям по различным причинам: по складу характера, по неспособностям, по возрасту или по убеждениям. Они, как много лет подряд, приходили на работу, выполняли её, как могли, и… ждали денег, ждали, когда им их дадут.
Но, вполне естественно появилась и третья часть общества; эти люди не могли, да и не хотели деньги делать, а тем более просить их или ждать. Они поставили своей целью – брать деньги, везде, где это возможно, а как – не имеет значения. Эта часть собрала в себя самых отчаянных, решительных и жестоких, для которых не существовали: ни законы, ни мораль, ни нравственные запреты; её составляли, в основном: неустроенная молодежь, демобилизованные из армии, бывшие и недоучившиеся спортсмены, освободившиеся из заключения и все те, кто хотел больших и лёгких денег. И хотя эта часть общества, не являлась самой многочисленной, и несла естественную постоянную убыль, она всё же непрерывно пополнялась, за счёт соблазна быстрого и эффективного результата. Но, вместе с тем, «работники» этой части, никогда не задумывались над извечным законом: «Большие деньги – большие заботы!» и никогда не принимали в расчёт второй закон: «Большие деньги – большая кровь!».
 Виктор Балабанов наблюдал, как общество Новой России, явно раскалывалось на два отчуждённых клана, - «очень бедных» и «очень богатых». Он возмущался, ругался, проклинал эту «социальную несправедливость» и «бардак», но…, втайне от себя, - завидовал богатым. Тогда он поставил перед собой новую, очередную, цель – деньги, и, как всегда, стал идти к ней зло, решительно и бесповоротно. Новый идол, новой России, - схватил его и подмял под себя.
Сначала он выбрал простейший и очевидный путь, - стал энергично искать дополнительную работу и повышение по должности, но работы в институте стали сворачиваться, финансирование – сокращаться, и начались разговоры о предстоящих увольнениях.
В тот памятный вечер, он пришёл в спортзал позаниматься на тренажёрах, мышцы, по старой привычке, просили нагрузки. Кроме тренажёров и гимнастических снарядов, в зале был также натянут ринг, на котором могли тренироваться все желающие. Занимающихся было много. После упражнений на тренажёрах, Виктор с любопытством подошёл поближе к рингу – посмотреть.
За канатами, два здоровых, бритоголовых парня, обрабатывали друг друга тяжёлыми ударами. Виктор наблюдал и, автоматически, про себя, отмечал их ошибки. В перерыве между раундами, один из стоящих рядом с Виктором зрителей, спросил:
- А ты, отец, тоже пришёл боксоваться… тебе же уже, наверное, скоро на пенсию?   
Окружающие громко захохотали.
- Я такую, как вы…, - он хотел сказать «срань», но сдержался и, прищурив глаза, спокойно закончил, - шешуру, ещё могу поучить кой чему, если хотите.
Вокруг зашумели, раздались довольные голоса:
- Давай, Кирюха! Заломай его!
- Давай на спор…
- На тебя ставим, Киря!
К рингу подходило плотные, мускулистые ребята, с любопытством смотрели на Виктора. Он понял, что отступать поздно, и как был, в кроссовках и спортивных брюках, полез через канаты на ринг.
- Давайте перчатки.
Один из парней протянул перчатки; он натянул их, мокрые от пота, и вышел на середину ринга.
Кирюха оказался на полголовы выше его и шире в плечах, смотрел он нагло и снисходительно. Кто-то крикнул: «Бокс!» и бой начался.
Кирюха сразу пошёл вперед; он бил с обеих рук, вразмашку, но без понятия. Виктор уходил и закрывался, изредка проверяя противника лёгкими ударами левой в голову и корпус. Вокруг стали свистеть, подбадривая его противника, тогда Кирюха бросился его добивать. Он старался загнать Виктора в угол, налезая на него и нанося тяжёлые удары по перчаткам и локтям. Если бы один из этих ударов попал точно в цель, то бой мог бы закончиться для Виктора плачевно; поэтому он часто уходил в «глухую», уклонялся и старался передвигаться влево, избегая ударов правой руки. Он был расслаблен и казался медлительным; его мягкие, прощупывающие удары левой, были совсем не сильными, словно у играющей кошки, но это только казалось со стороны. Он уже был прижат в углу и только внимательно следил за противником… за его подбородком; и, в тот момент, когда Кирюха ударил левой, а правую отвёл для следующего удара, Виктор, как когда-то давно, почти автоматически, с резким поворотом корпуса, хлестнул левой рукой. Удара – бокового в челюсть, почти никто не заметил, так быстро он промелькнул. Голова Кирюхи дёрнулась, а затем, как в замедленном кадре, он повернулся, выпрямился и, откинувшись назад, стал пятиться, раскинув руки, словно стараясь за что-то ухватиться.
Виктор знал это состояние; он бросился вперёд и подхватил Кирюху под руки, чтобы предотвратить его падение навзничь; крикнул зрителям:
- Дайте стул!
Кирюху усадили; Виктор быстро снял перчатки и стал массировать ему уши и лицо.
- Нашатырь есть? – спросил, быстро оглядывая окружающих.
Все смотрели на него, и во взглядах он находил все: осуждение, угрозу, уважение и восхищение. Нашатыря не нашли. Виктор, продолжая поддерживать Кирюху за плечи, наклонился к нему:
- Ну, как ты…, ничего? Сейчас будет всё в порядке. 
Тот начал понемногу приходить в себя.
- Ты… ты… га… гад…, что же так… бьёшь?
- Извини, бой был честным…. Посиди, попей воды и иди домой. Через пять минут всё пройдёт, - он вылез из ринга, и добавил, обращаясь уже ко всем, - если хотите заниматься боксом, как следует…, но за бабки, - дайте знать, через неделю я приду.
И он пошёл из зала в душ. У двери, к нему вдруг подошёл мужчина, его лет, одетый в спортивный костюм, - плотный, слегка лысоватый и с быстрыми хитроватыми глазами; Виктору показалось, что он уже когда-то видел его здесь. Незнакомец протянул руку.
- Слушай, есть разговор…, давай отойдём.
Они отошли к окну.
- Я не буду долго говорить, - продолжал незнакомец, - давай сразу о деле. Хочешь работать у нас? Сначала – сто зелёных в неделю, потом – как пойдёт, деньги считать не будем; личная машина, оружие.
- Как? – слегка опешил Виктор, - что за работа, где?
- Работа в охранной фирме, не пыльная, - охранять фирмы, офисы, склады…, коттеджи…, ну и другое; я там замдиректора по кадрам.
- А это не параша? – всё ещё ничего не понимая, спросил Виктор.
Незнакомец смотрел вполне серьёзно, и вдруг усмехнулся.
- Ты знаешь, друг, я долго и зря болтать, не люблю, - он достал из заднего кармана спортивных брюк бумажник, - вот тебе моя  визитка, там фамилия и телефон, а вот тебе задаток, на раздумье… пол-лимона хватит? Если надумаешь встретиться, - звони, всё обсудим на месте, а если нет, - возьми себе эти деньги на карманные расходы…, как приз за твой бой.
Он хлопнул Виктора по плечу, и ушёл.
Почти неделю Виктор ходил ошеломлённый, при всей своей решительности, он вдруг не знал, что делать, - вот так, на ходу, сразу, за спасибо, подарить незнакомому человеку его месячный заработок! По дороге домой, он несколько раз внимательно изучал визитку незнакомца, словно ожидая от неё ответа. Частное Охранное Предприятие  «Атлантида». Лисицын Рудольф Семёнович. Заместитель Директора. Телефон. Факс.
На деньги, неожиданно свалившиеся на него, Виктор купил матери итальянскую шерстяную кофту и платок, а когда она спросила, откуда деньги, ответил – премия.
На работе была унылая рутина, без денег и без перспектив… и тогда он позвонил. Автоответчик попросил его сообщить о себе кое-какие подробности,  позвонить на следующий день, в шесть вечера, и дал другой номер телефона.
Начав действовать, Виктор уже не останавливался и не сворачивал. На другой день, дежурный на телефоне, после продолжительного выяснения обстоятельств, связанных с его звонком, назначил ему встречу у третьей колонны Большого Театра (с паспортом).
К назначенному времени, Виктор приехал на Театральную, прошёл к Большому и встал у третьей колонны, как было условленно.
У театра и в сквере толпились люди; они сидели, стояли, ходили, очевидно, ожидая вечернего спектакля; сновали стаи машин.
Виктор наблюдал за площадью, и не заметил, как неожиданно сбоку к нему подошёл молодой человек, в кожаной куртке, джинсах, в кроссовках… и тихо спросил:
- Виктор Иванович?
- Он самый, - ответил Виктор и полез за паспортом.
- Ладно, не надо, потом. Давай, поехали, - он протянул руку и представился, - Олег.
Они подошли к стоящей поодаль чёрной иномарке, Олег открыл заднюю дверь. 
- Садись и двигайся, - он сел рядом, захлопнул дверь, и бросил водителю, - трогай.
Они поехали. Все молчали; водитель включил магнитофон…, пел Высоцкий:               


Затопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю
На пологе, у самого краешка
Я сомненья в себе истреблю…
 

Они пробирались по узким улицам и переулкам города, и наконец, по Каланчёвке, выехали к площади трёх вокзалов.
- Далеко едем? – спросил Виктор, чтобы прервать молчание.
- Нет, на Преображенку…, а там рядом, - ответил сосед.
А Высоцкий пел…

... Но я не жалею,
Сколько б я ни старался,
Сколько б я ни стремился,
Я всегда напивался,
И всё время садился…

Проехали Черкизовскую, на Щелковском шоссе, свернули налево. Этот район, Виктор знал плохо. Они ехали ещё, повернули несколько раз, и, наконец, заехали во двор большого жилого дома. Подъехали к подъезду, у которого стояло несколько машин.
- Выходим, - коротко сказал Олег.
На дверях подъезда не было никакой вывески, виден был только кодовый замок. Водитель, шедший впереди, набрал код, и они вошли в подъезд; там, около лестницы, была другая, стальная дверь с домофоном, он нажал какие-то кнопки, и тихо сказав несколько слов в микрофон, - открыл дверь. Несколько широких деревянных ступеней вело вниз, в полуподвальное помещение, где, за массивной входной дверью, из полированного дуба, оказался просторный холл и несколько комнат.
Виктор осматривался с настороженным вниманием, и оценивал обстановку.
Помещение было отделано по высшему разряду, - офисная полированная мебель, мягкие диваны и кресла, компьютеры, телевизоры, факс, ковровые дорожки, на стенах – красивые бра. У двери, в углу, за маленьким столом, сидел дежурный охранник в комфуляже; в одной из комнат промелькнуло несколько фигур, раздался звон посуды и женский голос. Все это, Виктор отмечал чисто автоматически и с нарастающим удивлением.
- Проходи сюда, - сказал Олег, направляясь к дальней комнате, на дверях которой красовалась металлическая надпись: «Директор».
Олег постучал в дверь, и сказав Виктору: «Подожди здесь», зашел в комнату. Через минуту он вышел.
- Заходи!
В комнате, за большим столом, в мягком кресле, сидел его недавний знакомый – Рудольф Семёнович Лисицын; с улыбкой поднявшись из-за стола, он приветливо произнёс:
- А! Виктор, здравствуй, рад тебя видеть; проходи, присаживайся, - он пожал ему руку и показал на кресло, - можешь называть меня просто – Рудольф,  и на «ты».
Виктор быстро огляделся. В комнате был порядок, - настенные бра струили мягкий свет, диван, стол два кресла; в углу - большой сейф и полки с бумагами. В другом углу – телевизор, на столе – телефоны, настольная лампа, бумаги…
 Они присели, испытующе глянули друг другу в глаза. Рудольф снова улыбнулся, склонился к Виктору, и доверительно спросил:
- Коньяк, водка, вино, пиво, сок? Или кофе, чай?
- Что нальёшь… на свой вкус, - Виктор принял условия общения на «ты» и форму разговора.
Лисицын поднялся, и, открыв, встроенный в стену бар, достал бутылку коньяка, две рюмки, коробку шоколадных конфет и блюдце, с нарезанным лимоном.
- Давай, для начала, - они выпили и немного посидели молча, - ну, а теперь я тебе расскажу, что у нас за работа. Мы, - частная охранная фирма, шефа здесь пока нет, я оформляю на работу и… заключаю договора… Работа у нас простая – охрана бизнесменов, предпринимателей и всякой недвижимости от криминала, конкурентов и всякой шпаны…. Когда начнешь работать, узнаешь всё подробнее. Сначала платим сто баксов в неделю, ну а потом, когда проверим в деле, будет больше… что не веришь? Я не обманываю, вон спроси у ребят…,- он помолчал, с удовлетворением наблюдая замешательство собеседника, - машину водишь?
- Нет.
- Ну ребята тебя быстро натаскают, а когда будут бумаги, получишь машину. Ну как, -  по рукам?… Ты где сейчас работаешь?
- В «ящике», здесь…, - Виктор  напряжённо что-то соображал.
- Увольняться сложно?
- Нет, сейчас просто…, за один день.
- Ну ладно, долго говорить не будем. Сегодня у нас что, среда? Вот… понедельник – тяжёлый день, - во вторник звони и приходи чистым; будем заключать договор…, вот посмотри нашу форму, если во вторник не объявишься, - считай, что мы друг друга не видели, и не слышали. Ещё вопросы есть?
Виктор ещё что-то напряженно обдумывал, а потом задал глупый вопрос: 
- А во вторник, как я к вам доберусь… адрес?
- Какие проблемы? Ты позвони, за тобой подъедут, а сейчас подкинут домой, у нас «полный сервис», как говорят в Одессе, - и он протянул руку.

В тот вечер, Виктор долго не ложился спать, он сидел на кухне, и курил. Ночью спал плохо, ворочался и просыпался,  а на следующий день, - написал заявление об уходе.
В институте, среди Витькиных знакомых и друзей, поднялся лёгкий переполох; всё было неожиданно и непонятно. Игорь и Сергей, целый день расспрашивали его и уговаривали изменить своё решение. Гурский ходил к начальству, долго разговаривал и доказывал там что-то, а потом пообещал ему, в скором времени, возможное повышение оклада.
Но Виктор уже свернул с дороги и, сделав первый шаг, уже не хотел останавливаться, и, к тому же, соблазн был слишком велик.
Он сдал бумаги, приборы, получил расчёт; и в пятницу, вечером вчетвером, они засели в ресторане на прощальный ужин, чтобы отметить его уход из науки. Там, на все расспросы друзей, он отвечал неохотно и односложно, - что идёт работать в коммерческую фирму, пока охранником, а там… далее, будет видно.
Расставаясь в тот вечер, они снова дали друг другу торжественную клятву верности своей дружбе. Они говорили, и были уверены в этом: что - бы ни случилось, с каждым из них, остальные всегда будут рядом, придут на помощь и не оставят в беде.
Во вторник Виктор позвонил на своё новое место работы, и уже через  час с небольшим, сидел в знакомой ему комнате, с Рудольфом Семеновичем.
Он заполнил два бланка, какого-то не совсем понятного ему договора, где были отмечены все его данные и координаты, и некоторые сведения о предприятии – «Атлантида». В договоре был пункт, который категорически запрещал разглашение, каких бы то ни было сведений о данной организации, - её деятельности, сотрудниках, расположении и тому подобное. Дойдя до этого пункта, Виктор усмехнулся и спросил:
- У вас что, тоже игра в секретики, как у нас в «ящике», первый отдел… и подписки…
- У нас, Витя, ещё покруче будет, чем у вас, - строго ответил Лисицын, - что вы делаете у себя, - бумажки, железки? Кому они нужны, - тебе, мне, им? – он сделал широкий  жест вокруг, - никому! А мы завязаны с деньгами, с крупными деньгами, а они нужны всем, и за них идёт драка, без правил…, так что лучше особо не светиться. Ну, так что, подписываешь?
Виктор расписался на двух экземплярах договора, и вдруг почувствовал огромное облегчение, - Рубикон был перейдён! Лисицын достал бутылку коньяка.
- Теперь давай закрепим наш договор… и за будущие успехи, - он дружески хлопнул Виктора по плечу, - ты ведь мне сразу понравился!
Так Виктор Балабанов стал штатным сотрудником частной охранной фирмы.
Сначала Виктора познакомили с его новыми сослуживцами, их было в помещении около двадцати человек; по оценке Виктора, большинство было моложе его, но были и его возраста; по манере и разговору, он отметил нескольких, кто отмотал срок.
В первое время, Виктору поручали простейшую работу: он дежурил на телефоне и в офисе, выполнял внутренние работы и мелкие поручения, ездил нарочным курьером по адресам; к нему присматривались и его проверяли. Держался он спокойно, с достоинством, был сдержан и молчалив.
Свободного времени пока было много, он часто ходил в спортзал, иногда встречался с друзьями и знакомыми женщинами, а на любопытные вопросы: «как дела на новом месте работы?», отвечал односложно: «пока всё нормально». У него теперь всегда были деньги, проблема получки – исчезла. Мать, - узнав о его новой работе, и заметив это, испытывала смутное чувство беспокойства; когда он приходил рано, она пыталась расспрашивать его, и, чувствуя его нежелание говорить, беспокоилась ещё больше. Когда же Виктор заметил это постоянное беспокойство матери, он плавно изменил своё поведение с ней, и начал врать, каждый вечер, придумывая новую легенду.
Через две недели, Виктора представили шефу – директору. Он приехал вечером, в сопровождении двух рослых охранников – «шкафов». Это был невысокий, коренастый мужчина, лет под пятьдесят, с суровым неулыбчивым лицом и тяжёлым взглядом. Он прошёлся по комнатам, поговорил с Лисицыным и сотрудниками, а потом остался с Виктором в кабинете вдвоём.
Шеф сидел в кресле, с каменным лицом, курил и слушал. Виктор рассказал о себе всё: о прежней работе, о драке и заключении, о том, как встретился с Лисицыным; потом шеф долго расспрашивал его о семье, родственниках и о его прежних, спортивных достижениях. Под конец разговора, хмурое лицо собеседника слегка прояснилось, и он сделал своё заключение:
- Ну, что же, я вижу, что ты нам подходишь, нам нужны смелые и крепкие парни… работы хватит…, ты видишь, какой кругом бардак! Все воруют по чёрному, волокут за рубеж! Скоро Россию - матушку разденут догола, изнасилуют и оставят в одних тапочках. Сейчас кое-кого надо прикрывать, а некоторых паскуд – давить. Ну скоро сам всё увидишь и поймешь, а пока привыкай…, желаю удачи! – он быстро попрощался и ушёл.
Через день, к нему подошёл Лисицын. 
- Тебе стрелять приходилось… из пистолета?
- Да нет, - недоуменно протянул Виктор, - вроде не приходилось.
- Получи пистолет у Семёнова; Кротов недельку повозит тебя в тир, всё покажет и растолкует, а ты потренируйся, пока тебе сделают бумаги… да, и принеси две фотокарточки.
На другой день, Виктор получил под расписку пистолет Макарова, и поехал в тир – стрелять. Если переход его на новое место работы, можно было считать первым, и ещё неосознаваемым шагом вниз по нравственной лестнице, то – получение оружия, - было вторым и уже осознанным шагом.
Тиром оказался старый песчаный карьер, в часе езды от города. Они стреляли с Кротовым два часа, пока не кончились патроны, по консервным банкам, устанавливаемым в песчаных нишах обрыва. Место было пустынное и открытое, только вдали темнела опушка леса. У карьера проходила заброшенная грунтовая дорога, которая выходила на шоссе, откуда изредка доносился шум машин.
Через пару недель, Виктор уже прилично стрелял навскидку, рука у него окрепла, и уже не дрожала, а глаза не напрягались и не слезились, как в первые дни.
После второго месяца работы, Виктор Балабанов стал полноправным сотрудником своего нового предприятия. Он понял, что ассортимент услуг и сфера деятельности этой организации, не ограничивались обычной охраной, развозкой корреспонденции и дежурствами у телефона, что диапазон их действий был значительно шире, они ещё: «заключали договора», «пасли», «доили», «прикрывали»…, а иногда и «давили». Но теперь, когда он достиг своей цели, и имел на руках желанные «бабки», - всё это его уже совершенно не смущало.
Обычно они подъезжали к офису фирмы или частной организации; к магазину или мастерской; к квартире или условленному месту встречи, и  их «сват», обладающий даром убеждения и нестандартными манерами, отправлялся на переговоры; остальные оставались в машине, для прикрытия. Как правило, всё кончалось тихо; через двадцать – тридцать минут, «сват» спокойно выходил, и они возвращались «домой». Часто ездили на суточные охранные дежурства: в частные организации, в магазины, на склады, на квартиры и дачи. Виктору нравилась его новая работа, он  стал чувствовать свою значимость и силу; он уже не вспоминал свой НИИ, и ни о чём не жалел.
  У них постепенно сформировалась своя постоянная группа из шести человек; кроме Виктора, в ней были ещё: Валерий Кротов – старший лейтенант, списанный из армии после ранения в Афганистане, Николай Черепанов – бывший тренер по самбо, Сергей Смирнов – «свободный художник», как он себя называл, Виктор Зуев – бывший школьный преподаватель физкультуры и Андрей Рябов – бывший участковый. Здесь, впрочем, обычно не обращались друг к другу по фамилиям и именам, здесь были краткие и образные прозвища и клички, как во дворах, в школах, в казармах, в тюрьмах и лагерях: Крот, Череп, Серый, Зуй, Ряба, да и Виктор Балабанов, стал просто – Лабан. Даже Лисицына между собой они звали – Лис.
Теперь Виктор представлял себе свою новую работу предельно просто.
В новой экономической обстановке, когда кругом кишат, мелькают и шелестят бешеные деньги, но заработать их привычным честным путём нельзя, наиболее сильные, смелые и решительные, должны организоваться, и получить свою долю, - неважно каким способом, даже если, при этом, будет нарушен закон. Потому, что какие могут быть законы, и что они значат, если у одних людей, неважно, где и как они работают, денег в тысячи раз больше, чем у обычного честного труженика; эта несправедливость – бесила его.
Виктор уже чувствовал, что таких организаций, как у них, - множество, и все они ходят по краю закона, и все конкурируют между собой, и всё окружение для них, потенциально враждебно: и свои собратья, и те, которых они «кроют», «пасут» и «доят», и все государственные правоохранительные структуры.
Виктор чувствовал, что лично для него, столкновение с этими враждебными силами неизбежно и что это будут уже не те драки и стычки, которые бывали у него в детстве и юности, и которые оканчивались синяками и шишками. Он знал, что эти столкновения, будут беспощадными и жестокими, потому что цели и средства стали совсем другими, - он знал, что они будут смертельными… и был к этому готов.
Однажды вечером в офис приехал Хмурый, так они звали шефа, и собрал «профсоюзное» собрание; он был краток:
- Приехали чёрные, хотят здесь пошуровать. Хотят работать одни и на переговоры не идут. Сегодня они наехали на наших коров, а завтра могут добраться до нас. Надо найти их базу, стоянку, и сделать там уборку, по нулевому варианту, - он резко хлопнул ладонью по столу, - если не уйдут подобру…, будем отправлять… домой!
Он замолчал, похоже, о чём-то размышляя; присутствующие начали тихо переговариваться, Лис дал указание – организовать стол.
Скоро появилась выпивка, лёгкая закуска и фрукты; все расселись за столом, и началось «семейное» обсуждение очередной проблемы. Когда все оживились и стали шумно делиться своими соображениями, Хмурый, молчавший до этого, вдруг задал вопрос:
- Мужики, кто из вас разбирается в радиотехнике?
Все затихли, смотрели недоумённо и выжидающе.
- Ну я немного соображаю, - сказал Виктор.
- Хорошо, - и Хмурый поспешно перевёл разговор на другую тему.
Виктор почти сразу забыл об этом разговоре, но через несколько дней, Хмурый прислал за ним машину. Его привезли в частный пансионат, на окраине города. В двухэтажном особняке, очевидно, когда-то был детский сад; на дворике, за оградой, остались следы детской площадки, - теперь здесь стояли машины иностранных марок. У здания дежурили охранники, слышались мужские голоса и женский смех.
Двое сопровождающих провели Виктора на второй этаж, в дальний конец коридора, и, позвонив, открыли перед ним двери. В комнате был приятный полумрак; на тёмном потолке, словно звезды на ночном небе, сияли утопленные в глубь светильники; стены, с пейзажными фотообоями и круглая матовая люстра, - дополняли ощущение уголка тихой природы, нарушаемое разве только большим круглым столом, в середине, и тяжёлой мебелью.
В углу, за низким столиком, на мягком диванчике, сидело четверо мужчин, вместе с Хмурым; они что-то пили и оживлённо беседовали, сдабривая разговор весёлым матом.
- А вот и наш Виктор Иванович, - радушно представил Виктора Хмурый, - присаживайся, надо потолковать.
Разговор продолжался долго и окончился заполночь. Виктор много выпил и устал; он отказался от сауны, массажа и от… массажисток, - и его отвезли домой.
А через несколько дней, он оказался на одной из московских квартир, которая была переоборудована под радиомастерскую. Здесь была разнообразная радиоэлектронная аппаратура, измерительные приборы, паяльники и инструменты.   
Судьба, сделав кульбит, неожиданно вернула Виктора Балабанова к его прежней профессии, но род деятельности и цель, были совсем другими, - теперь он должен был разобраться с радио взрывателями, и это было результатом последнего разговора в «детском саду».
В квартире никого не было, он сел за стол, оглядел стоящие на полках приборы и, -  усмехнулся. Он вспомнил, как на последней встрече в пансионате, когда ему показывали образцы взрывателей, он наивно спросил о техническом описании, и как его подняли на смех. Нет, ничего не было. Во всём разобраться и сделать так, чтобы потом не взлететь на воздух тем, кому это не предназначалось, должен был сделать именно он – Виктор Балабанов, или короче, Лабан! Он сразу понял, что эта работа, - без права на ошибку, как у сапёра, и решил, по старой памяти, подойти к ней, как к научной работе.
Надо было решить три основные задачи: определить рабочий диапазон частот, выяснить энергетические возможности приемопередатчика и, как следствие, максимальное расстояние управления, и, наконец, может быть самое важное, - оценить защиту от случайных помех.
Почти две недели Виктор проводил утомительные эксперименты с передатчиком и приёмником. Его помощник ходил по улице, по намеченному маршруту, и, строго по времени, нажимал и отпускал кнопку передатчика; в это время, Виктор в лаборатории исследовал сигналы, которые вызывали срабатывание реле приёмника. Так он определил: направленность антенны, наличие защитного кода, влияние помех и максимальную дальность управления, которая оказалась, - около километра.
Работа захватила его и увлекла, как профессионала, вспомнившего давнее привычное дело и, когда она закончилась, Виктор почувствовал лёгкое разочарование, и, в то же время, непонятное беспокойство.
Виктор сдавал свою работу тем же заказчикам, там же, где её получил, и так же, как некогда сдавал свои разработки в НИИ. Он сформулировал техническое задание, сделал краткий доклад  и продемонстрировал действующий образец. Он, с искренним удивлением, наблюдал их реакцию, - они радовались, как дети, восторженно матерились и хлопали его по спине. Всё завершилось грандиозным банкетом.
Базу чёрных засекли в гостинице «Турист», там же, во дворе, стояли их машины. Но оказалось, что в Москве у них было мощное прикрытие земляков, базы которых находились на охраняемой военизированной территории и на нескольких станциях техобслуживания.
«Мозговики» фирмы начали разрабатывать план операции, и Виктора, который уже признавался техническим авторитетом, тоже пригласили на совет. Обсуждали и спорили долго. Гостиница отпала сразу, - могло пострадать много посторонних людей; на охраняемую территорию, - трудно проникнуть, и существует повышенный риск, - остаются станции и машины. Виктор сидел молча.
 «Кавказских носорогов», как он их называл, Виктор Балабанов не любил давно. Ещё с тех пор, когда в студенческие годы, ездил работать и отдыхать на юг. Он всегда отмечал в них какую-то самоуверенную наглость и выражение превосходства, при общении с русскими. Сбитые в шумные, дружные стаи, всегда с большими деньгами и шикарно одетые, они, даже на российской земле: в Сочи, Хосте, Алуште, Лазаревской, Ялте, Мисхоре, - везде, где ему доводилось бывать, всегда старались показать, что хозяева здесь они, а русские -–непрошеные гости.
Особенно возмущало Виктора их отношение к русским женщинам, эти открытые и грубые домогательства и хозяйская бесцеремонность, как при обращении с проститутками, когда за всё заплачено. Он даже думать не мог о том, что возможно русские женщины сами провоцировали богатых кавказцев на такое отношение к ним, и, что, возможно, оно даже им нравилось… и может быть именно ради этого они приезжали сюда. Но он не хотел об этом думать и не хотел этого знать. Он помнил, как в Нальчике местный шофер сказал ему, когда он заступился за русскую женщину в автобусе: «… здесь тебе не Советская Россия, смотри…, а то не вернёшься домой!». Увы, это были не пустые угрозы, конфликтные ситуации обычно заканчивались плачевно для русских; они всегда были в меньшинстве, всегда разобщены и несплочены, всегда боязливы.
На Кавказе русского могли избить, покалечить и даже убить, не рискуя особо понести за это наказание, потому что здесь всегда торжествовала клановая национальная солидарность, а дела вершили – деньги; при этом центральная власть смотрела на всё это сквозь пальцы, стараясь не замечать мелких издержек «Великой дружбы народов».
Несколько раз Виктор пытался собрать компанию соотечественников, чтобы дать отпор местным «хозяевам», но его земляки не торопились подниматься «за честь нации»; они обычно искали и находили причины, чтобы избежать открытой стычки, ссылаясь на численное превосходство, коварство и мстительность противника.
Теперь, много лет спустя, кавказские нации хлынули в Россию делать деньги. Видно было, что здесь они чувствовали себя гораздо вольготнее и уютнее, чем на родине, наверное, потому что обманывать и использовать русских, в силу особенностей их национального характера, оказывалось гораздо легче и выгоднее, чем своих соотечественников. И что особенно удивительно, - они и здесь, в России, чувствовали себя полновластными хозяевами. Как всегда сплоченные, организованные и самоуверенные, они быстро прибрали к рукам рынки, частную торговлю и малый бизнес; установили контроль над предприятиями и банками, создали национальные криминальные группировки.
Видя, как здесь, в России, в чужой для них стороне, кавказцы дружно, как один, поднимались на защиту своего, одного соотечественника, собирая демонстрации солидарности , перекрывая улицы, с горящими глазами, криками и угрозами…, Виктор с болью и стыдом вспоминал, как в Хосте, в ресторане, его избивали за то, что он вступился за своего земляка, а его русские собратья, участливо наблюдали со стороны.
Виктор Балабанов был уверен, что все кавказцы, он даже не различал их, считают Россию своей большой и глупой овцой, которую надо стричь, а русских, - неорганизованной, ленивой и нерешительной массой, - и эта мысль вызывала в нём – неизменно дикую ярость.
Поэтому, долгое время молчавший, он предложил свой план, - узнать куда «чёрные шабашники» приезжают по вечерам отдыхать и… подорвать их вместе с машинами. Это предложение, сразу было принято «на ура», безо всяких обсуждений.
После долгой слежки выяснилось, что «объекты» собираются по субботам в загородном  кафе-баре «Кипарис», которое содержат их соотечественники. Приезжают обычно в семь-восемь часов вечера, на трёх или четырёх джипах и после «предварительной заправки», загружают коробки, очевидно с продуктами, и отправляются на дачную базу отдыха, где по полной программе, отдыхают от трудов праведных до понедельника.
Но Виктор не рассчитал последующего хода событий; он почему-то думал, что основным исполнителем акции «Салют», как сразу остроумно назвал её Хмурый, будет не он, уже сделавший основную часть работы, а кто-то другой. Но предположения его не оправдались, и всё получилось наоборот, - он был назначен и руководителем и основным исполнителем операции. Теперь, из-за неосторожного выступления со своим предложением, и его общей поддержки, Виктор не нашёл веских причин для отказа, и только потребовал трёх помощников, по своему выбору. Он сразу понял всю серьёзность и трудность операции, и собственный риск. Поэтому он провёл тщательную разведку, а точнее – оперативное расследование, растянувшееся на несколько недель. Он сразу понял, что пробраться на богатую трёхэтажную загородную базу не удастся, - глухой трёхметровый забор, сторожевые псы и наружная система наблюдения и сигнализации, надёжно защищали её обитателей от нежеланных гостей. Оставалось только кафе. Здесь главной задачей было, - незаметно доставить «подарок», а там… как повезёт. И Виктор составил план. Каждую субботу, с семи вечера, они будут дежурить у ближайших жилых домов, с двумя машинами, и наблюдать за кафе, а когда приедут «гости», - они подгонят «Жигули» с взрывчаткой к их машинам и… будут ждать.
И тот вечер наступил; он врезался в память болезненным осколком и долго кровоточил.
Тогда всё шло по плану; «гости» приехали после восьми на трёх джипах и вошли в кафе, - их было пятнадцать человек. На операцию было отпущено не более часа!
Когда стало смеркаться, к кафе подъехали ещё две машины, - синие «Жигули» и чёрная «Ауди». «Жигули» припарковались рядом с джипами, а «Ауди» остановилась поодаль. Чтобы не вызвать подозрения, они на пять минут зашли в кафе, выпили в баре по стопятьдесят, а потом все сели в чёрную «Ауди» и отъехали на прежнюю стоянку, у ближайших домов. Там они сидели и наблюдали из машины, в бинокль, за кафе.
Компания вывалилась из кафе после одиннадцати; Когда они подошли к машинам, - Виктор нажал кнопку!
Всё, что было потом, он старался не вспоминать. А потом, - была вспышка, озарившая темноту, глухой раскат грома и… толчок! Тогда там, Лабан взорвал что-то в своей душе, и упал на дно нравственной пропасти, хотя ещё и не осознавал этого. Тогда в нём сработала какая-то внутренняя блокировка, он словно застыл, отключился от всего и захлопнулся; ему стало всё безразлично.
Они сразу уехали, и несколько дней Виктор не приходил на работу; он сидел дома, пил водку и спал, а скорее забывался на несколько часов. А потом, когда появился снова, и ему показали газеты, с описаниями происшествия у кафе, он почувствовал что-то вроде тошноты, и не стал их смотреть.
После этого, Виктор Балабанов стал элитным сотрудником фирмы, теперь он часто руководил операциями, связанными с повышенной опасностью, и требующими особой решительности и быстроты действий. Очень часто, эти операции заканчивались перестрелками и взрывами. Теперь он был «на крючке», даже скорее «на крючках», - у своих, как заложник, после организации и проведения «большой мочиловки», у «чёрных», как кровник и у властей, как уголовный преступник и террорист. Надлом, происшедший в его душе, углублялся, он всё чаще становился жестоким и беспощадным и, похоже, совсем перестал ценить чужие жизни… и свою.
Теперь у него была своя персональная машина и новая городская квартира с обстановкой; когда было нужно, он мог взять охрану, деньги и уехать по своим делам.
Вскоре, совершенно неожиданно для всех, кто его знал, и, наверное, для себя самого, Виктор Балабанов, без долгих ухаживаний, женился на своей новой знакомой – Татьяне. Было похоже, что он хотел скорее, хоть чем-то,  решительно изменить свою жизнь. После пышной свадьбы в лучшем ресторане Санкт-Петербурга, они с женой неделю жили в «люксе» местного отеля, а потом вернулись в свою новую московскую квартиру. Сразу после этого, Виктор взял к себе мать, которой стало трудно жить одной; старую свою квартиру, он передал в аренду фирме.
А жизнь продолжалась, и она стремительно катила под откос.
Осенью девяносто четвертого, обстановка у них осложнилась; началось с того, что убили крупного коммерсанта, с которым они, после долгих переговоров, договорились о сотрудничестве и он решил сменить «крышу». Конкуренты объявились быстро; организацией управлял бывший вор в законе, а ныне, - «президент фирмы» – Конягин, по прозвищу – Конь. Он отличался редкой неуживчивостью и вздорностью, чем заслужил в своём кругу прозвище «Бешеный»; он не признавал никаких «полюбовных» или «джентельментских» соглашений и договоров, он признавал только наглый наскок и силу.
Когда, в очередной раз, Виктор с группой подъехали к своей «точке», их неожиданно обстреляли прямо в машине. Стреляли из двух стволов, и они чудом остались живы; водитель дал задний ход, и успел выскочить из двора на улицу; если бы он стал разворачиваться, они вряд ли унесли бы ноги. Тогда же, только Стасу задели голову и руку, да подырявили машину. А позже, спустя неделю, трое их сотрудников исчезли вместе с машиной, а через  несколько дней, - сгоревшую машину обнаружили за городом. Хмурый, приехавший с этим известием, собрал всех и сделал мрачное предположение:
- Наверное, наши парни, уже покойники, - он опустил голову и долго стоял молча, а потом, в общей тишине, тихо добавил, - надо найти их хату и устроить там чистку… по нулевому варианту, понятно! Всё!
 Хату «коней» искали долго, и нашли совершенно случайно.
У Седого была знакомая, подруга которой проводила вечера в компании бывших спортсменов, работающих у Коняхина; она как-то и предложила подруге Седого, принять участие в очередной гулянке, с восторгом описывая участников, программу и меню. Та, желая видимо задеть Седого, похвалилась перед ним и, для доказательства, назвала адрес.
После предварительной разведки, и осмотра места, был разработан план операции, на которую отправились четверо: Лабан, Крот, Зуй и Череп. Машину с водителем оставили в соседнем дворе, кодовый номер подъезда предварительно узнали у жильцов.
Квартира была на седьмом этаже; они поднялись этажом выше, уселись на лестнице, так, чтобы была видна дверь и, достав бутылку, изобразили пьяную компанию. Из квартиры доносилась музыка, и голоса… они решили ждать.
Время было позднее, жильцы сидели в своих квартирах, и на лестнице было пустынно и тихо. Когда раздавался шум лифта, они укрывались за лестничным маршем и ждали…. Наконец лифт остановился на их этаже; из него вышли двое рослых ребят и подошли к той двери; один из них достал ключи. Когда дверь приоткрылась, Череп, стоящий впереди, прыгнул вниз, к двери и быстро выстрелил в упор два раза; потом, оттолкнув оседающих на пол мужчин, распахнул дверь и махнул рукой, с зажатым в ней пистолетом. Они ворвались в квартиру и бросились по комнатам, стреляя во всё, что двигалось и шевелилось. Мужчины, в белых рубашках и полуодетые, метались, не успевая достать оружие; женщины, с визгом лезли под стол и забивались в углы.
Когда человек начинает убивать человека и видит его кровь, он становится страшнее и опаснее любого зверя; в него вселяется сатана, разум уходит прочь, запретные барьеры падаю, и он не может остановиться.
Бойня продолжалась несколько минут, и это становилось страшно; наконец Лабан крикнул:
- Всё, уходим!
Он выбегал последним, и вдруг за дверью, в прихожей, увидел, неизвестно откуда взявшегося старика, смотревшего на него широко открытыми, застывшими от ужаса глазами и беззвучно хватающего ртом воздух, словно рыба, вытащенная из воды. Лабан хорошо помнил правило, что свидетелей лучше не оставлять, и выстрелил не думая, автоматически.
Сбежав по лестнице, они вышли из подъезда, быстро прошли в соседний двор к машине, и уехали.
Ночью Лабан не мог спать; как только он забывался, к нему приходил один и тот же сон-видение: старик, с выращенными страшными глазами, смотрел на него и шёпотом кричал – «Не надо!».
         Через три дня у него умерла мать.
Но Виктор Балабанов не понимал еще тогда скрытой и неотвратимой связи событий, происходящих в мире, он не воспринимал тайных предостерегающих знаков этого мира и не верил в возмездие.
Екклезиаст говорил: «Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло». (Кн. Екклезиаста 8. 11).
Виктор похоронил мать, неделю беспробудно пьянствовал, с тупым остервенением, что-то круша в себе и, выбрасывая вон…, а потом заявился на фирму, и прежняя жизнь, понеслась своим чередом.
В ту осень, рано начались дожди. Серая сырая вуаль опустилась на город, и казалось, что солнца уже нет. Улицы пестрели зонтами и лужами, и лица прохожих были мрачны. Хотелось уйти куда-то в сухость и тепло; сесть, расслабиться, забыть о делах и… уснуть. Но машина жизни продолжала свою неустанную безостановочную работу, - вращались её колёса, скрипели шестерни, стучали поршни и шатуны, и люди – её рабы, были прикованы к этой машине; они должны были обслуживать её и кормить. Они нажимали какие-то кнопки, рычаги, что-то крутили, и тогда им казалось, что это они управляют ею, - но это была иллюзия. Рано или поздно, все они попадали в её железные жернова, и она пожирала их, потому-что все люди на земле, были всего лишь пищей этой машины жизни. 
У охранной фирмы «Атлантида», наступили тяжёлые времена. После последних громких событий, борьба с группировкой Конягина разгорелась с новой силой и стала особенно жестокой и беспощадной. Они уже потеряли пять человек, а четверо - лежало в больнице. Так две, внешне благопристойные, фирмы, начали открытую войну, желая уничтожить друг друга и, взывая при этом к справедливости.
«И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои;
и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу; ваши руки полны крови.
 Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих;
Перестаньте делать зло; научитесь делать добро; ищите правды;
Спасайте угнетённого; защищайте сироту; вступайтесь за вдову.
Тогда прийдите, и рассудим, говорит Господь». ( Кн. Исаии 1. 15-18).

Но никто не слушал, и никто не слышал. Хмурый, в глубокой тайне, стал готовить операцию, которую он назвал, - «Осенний сон». Он вёл осторожные переговоры, с глазу на глаз, с самыми надёжными своими сотрудниками, но дело не шло, - операция казалась слишком рискованной и сложной для исполнения и для исполнителя. Наконец, Лисицын предложил Хмурому привлечь к делу Лабана.
На другой день, уже ближе к вечеру, Хмурый приехал в офис, как обычно в сопровождении двух охранников, и сразу прошёл в кабинет; Лисицын позвал Виктора. Хмурый выглядел беспокойным и озабоченным, и сразу приступил к делу.
- Послушай, Виктор Иванович, к тебе есть важный и конфиденциальный разговор; можем мы поехать к тебе и обговорить всё у тебя дома?
- Конечно, едем, - сразу согласился Виктор.
Но тогда Лисицын, с уязвлённым самолюбием, стал доказывать, что незачем куда-то ехать, можно и здесь всё обсудить… вполне надёжно в кабинете… и никто здесь не подслушает. Он говорил, и Хмурый, теряя терпение, начал явно злиться.
- Ну хватит, Лис, не перхай, - наконец оборвал он Лисицына, и глухо добавил, - не люблю когда вошь кашляет.
Лисицын не ожидал такого, и обиженно замолчал.
- Ну ладно; ты лучше скажи там, чтобы загрузили в мою машину выпивки и закуски, по высшему разряду, и мы сейчас отправимся.
Лисицын быстро ушёл.
- Ну что, едем? – спросил Хмурый.
- Без проблем, - ответил Лабан.
В квартиру к Виктору поднялись вчетвером; потом охранники, оставив коробки с бутылками и едой, возвратились к машине.
Виктор позвал Татьяну, представил её гостю и, указав на коробки, сказал:
- Вот, Танюшка, сделай нам хороший стол, в моей комнате.
Через четверть часа, они уже сидели вдвоём, неторопливо выпивали и закусывали и… говорили о постороннем. Они настраивались на главный разговор, и когда наступило то расслабленное состояние приятного опьянения и благодушия, Хмурый перешёл к делу. На работе, Виктора давно уже все называли – «Лабан» и он к этому привык, но сейчас… Хмурый долго смотрел ему в глаза, а потом тихо и просто сказал:
- Витя, ты видишь, Коняга совсем расшалился, ему пора спать… Ты проводишь его?
Виктор сразу всё понял, он молчал, а Хмурый продолжал:
- Сделаешь дело, - возьмешь баксы и махнёшь в Грецию, там есть наши, ну и всё прочее… море, женщины. Жить будешь на вилле, на берегу… поездишь там… поосмотришься, отдыхай, сколько хочешь…, - он помолчал, а потом добавил, и в голосе его одновремённо звучали и просьба и участие, - тебе ведь надо отдохнуть и отключиться, а житуха у нас сейчас, сам видишь какая… и мать ты недавно похоронил….
Виктор долго молчал, а потом глухо спросил:
- А как? Какой-нибудь план есть?
- В том то и дело, что нет. Пока нулевой уровень, нужно всё разрабатывать самому, а я всем обеспечиваю: машины, оружие, помощники, прикрытие, деньги.
- Ладно, когда тебе дать ответ?
- Завтра, - он поднялся, подошёл к Виктору, и приобнял его за плечи, - знаешь, Витя, человек, который звучит гордо, это… как детский воздушный шарик и чтобы он сдулся, надо сделать в нём только одну маленькую дырку.
Хмурый постоял, обдумывая свою неожиданную мысль, и, перед тем, как уйти, протянул руку и сказал:
- Я на тебя надеюсь, Витя, и буду твой должник.
На другой день, Виктор дал своё согласие и, как всегда, стал разрабатывать план. Он решил, что чем меньше людей будет участвовать в операции, тем лучше будет для дела и лично для него. Он потребовал двух помощников, которых он назовёт сам в день операции, и точный подробный распорядок дня Конягина: где, когда и с кем он бывает, когда уезжает и возвращается домой. Выполнение последнего условия, требовало времени и больших усилий, и определяло начало операции «Осенний сон».
Виктора вполне устраивала перспектива, обрисованная ему Хмурым, но, с другой стороны, он прекрасно понимал, насколько опасна эта операция лично для него. При определённых обстоятельствах, в его исчезновении со сцены жизни, как организатора, исполнителя и свидетеля, могла быть заинтересована любая сторона, имеющая хоть какое-то отношение к акции. Но жребий был брошен, все опасности он принял и перестал о них думать.
Когда все сведения о Конягине, которые можно было добыть, были Виктором получены, он взял машину, двух самых надёжных помощников – Черепа и Крота, и они отправились на операцию, под кодовым названием – «Осенний сон».

(Из газетного сообщения…)
«… Вчера, в 22.15, у подъезда дома, где он снимал апартаменты,  был убит президент частной посреднической компании «Интерконтинентсервис», господин Конягин А.В.
Вечером г. Конягин приехал на свою квартиру, и, выйдя из своего бронированного «Линкольна», в сопровождении трёх телохранителей, направился в подъезд; однако это не помешало киллеру произвести роковой выстрел. Пуля попала г. Конягину в голову и он скончался на месте, до приезда «скорой».
На месте, было установлено, что убийца действовал, скорее всего, один и стрелял с крыши соседнего дома, из снайперской винтовки; очевидно, он знал, что на г. Конягине был бронежилет.
Милиция тщательно обследовала все соседние здания и обнаружила винтовку, но убийце удалось скрыться, очевидно, ещё до прибытия стражей порядка. В городе был введён план «Перехват»; по факту убийства, прокуратура возбудила уголовное дело.
По предварительным данным следственных органов, трижды судимый г. Конягин, по кличке – «Конь», создал свою посредническую организацию несколько лет назад. Деятельность «компании» находилась под подозрением у правоохранительных органов, так как г. Коняхин был тесно связан с преступным  миром, однако прямых улик против него не было. Как выяснилось, г. Конягин жил один, его жена и двое детей, постоянно проживают в Испании.
По предварительной версии, причина убийства – очередная разборка между преступными группировками за сферы влияния».

В ту же ночь, Виктор Иванович Балабанов, по прозвищу – «Лабан», получив на руки: пятьдесят тысяч долларов и все необходимые бумаги прикрытия, первым же поездом, ехал в Новороссийск, откуда его должны были переправить в Грецию.
Теперь, в поезде, всё самое опасное и трудное казалось позади. У него были деньги, иностранный паспорт, официальное удостоверение торговой организации «Евромебель-Вега», разрешение и доверенность на заключение торговых договоров и всё, что нужно. Но какое-то смутное чувство беспокойства оставалось, - он был пока в России, с ним были большие деньги и висели на нём большие и мокрые дела. 
Он не знал, объявлен ли на него розыск и что известно о нём властям и фирмачам Конягина, но…погореть сейчас, - когда он так близок к чему-то новому, манящему и загадочному, - было бы очень глупо и обидно.
В Новороссийске Виктор легко нашёл нужных людей, но возникли временные осложнения с визой; он уже не мог спокойно сидеть и ждать, любая задержка была связана с риском. Тогда он быстро перебрался в Одессу и оттуда, с туристической группой, уехал на Кипр.
Когда, после первой ночи в отеле, тёплым солнечным утром, Виктор Балабанов вышел на белый песчаный берег лазурного, мирно вздыхающего моря, ему показалось, что вот сейчас, наконец, он попал в рай, а всё, что было до этого, - было только долгим и страшным сном.
В первые недели своего пребывания на Кипре и в Греции, Виктор был похож на ребёнка, которого долго и строго наказывали, стоянием в углу и лишением сладкого, а потом вдруг дали денег и сказали: «а теперь, беги гулять и покупай себе всё, что захочешь!».
Он разъезжал по сказочным островам, по Греции: Салоники, Кевала, Кастория, Глифада…, менял курорты, отели…, заводил знакомства…, эти приятные, мимолётные, ни к чему не обязывающие встречи и такие же расставания.
Встречался он и с соотечественниками и был удивлен их многочисленностью. Почти все они занимались знакомой ему деятельностью, делами, которыми занимался и он, в последнее время, в России. Многие купили здесь виллы и теперь отдыхали от «праведных трудов», а некоторые даже стали добропорядочными «греками» – владельцами туристических контор, отелей, ресторанов и баров. Особую касту составляли сутенёры, которые вербовали и привозили из бывшего Союза живой секс-товар, пользующийся бешеным спросом на многочисленных морских курортах. Здесь Виктору часто делались предложения «вступить в дело» и «войти в долю», но он отказывался; сейчас, пока у него были деньги, его тошнило от прежних дел, он был ими сыт по горло, и он наслаждался спокойной беззаботной жизнью.
Но странно, - прожив так почти полгода, - в праздности и  путешествиях,  в непрерывном разгуле и удовольствиях, он  и от этого скоро почувствовал пресыщение. Он явно замечал что-то подобное и у тех русских, кто имел здесь всё: виллы, бассейны, яхты… и он не понимал этого, почему так происходит; почему многие особняки и виллы казались молчаливыми и  нежилыми, а иные, - недостроенные, скорбно глядели пустыми глазницами окон. И неясно было, что помешало хозяевам завершить своё земное творение, - добрая ли воля, болезнь или пуля; ему были неведомы тогда слова пророка:

«Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю,
так что другим не остаётся места, как будто вы одни поселены на земле.
В уши мои сказал Господь Саваоф: многочисленные дома будут пусты,
большие и красивые – без жителей…». (Кн. Исаии. 5. 8-9.)
   
Когда наступила весна, Виктора потянуло назад, - в Россию. Он понимал, что там его могут ждать всякие неожиданности и большие опасности, но, как ни странно, они его не пугали, но скорее наоборот, - чем-то притягивали и манили. А ещё он мечтал разыскать сына, посмотреть на него и посидеть на могиле у матери.

Так он снова оказался в Москве. Наверное, по Высшей воле, он должен был ещё здесь что-то совершить… и что-то претерпеть.
 




ГЛАВА  ВТОРАЯ
               

«… Тот, кто ходит по правде и говорит истину,
кто презирает корысть от притеснения,
удерживает руки свои от взяток,
затыкает уши свои, чтобы не слышать о кровопролитии,
и закрывает глаза свои, чтобы не видеть зла;
Тот будет обитать на высотах;
убежище его – неприступные скалы;
хлеб будет дан ему; вода у него не иссякнет.
          Глаза твои увидят Царя в красоте Его;
узрят землю отдалённую».               
               
                (Кн. Исаии. 33. 15-17.)



               
В последнее время, Игорь Звонарев работал старшим научным сотрудником в лаборатории системного анализа. Эта работа ему нравилась. В ней было что-то таинственное, загадочное и непредсказуемое, в отличие от обычной схемотехники, которой он занимался до этого. Это научно-техническое направление появилось и сформировалось по причине непрерывно увеличивающейся сложности радиоэлектронных устройств и систем; когда свойства  и возможности этих систем определялись не только свойствами и возможностями их отдельных элементов, но в такой же, или даже в большей, мере, энергетическими и информационными связями этих элементов между собой. Тогда то и появились термины: «системный подход» и «системный анализ». Но если физические элементы системы, сколь много бы их не было, можно было по отдельности промерить, исследовать и наладить, то информационно – энергетические связи между ними, были невидимы и неосязаемы; их нельзя было выделить и исследовать, - они действовали только в целой, работающей системе. Этих связей в системе, могло быть гораздо больше, чем самих элементов, и каждая могла иметь решающее значение для нормальной работы, как бы пользуясь правом «вето», и в этом заключалась основная трудность. Это уже напоминало живой организм, где отдельные органы ещё ничего не определяют, без их связей через кровеносную и нервную системы.
Если раньше, пять лет назад, Игорь сидел с паяльником и пинцетом, а основными приборами были: генераторы, анализаторы и осциллограф, то сейчас он работал с персональной ЭВМ и математическими моделями систем. И здесь главная трудность, и главная задача заключалась в том, чтобы добиться адекватности модели и объекта, поскольку любая модель, это только – подобие. Поэтому-то построение любых моделей, - это процесс принципиально бесконечный, как приближение к истине.
Утром Игорю позвонил начальник отдела и попросил его зайти.
Начальник отдела – Владислав Сергеевич Самохвалов, когда-то, лет десять назад, занимался серьёзной научной работой, быстро делая себе карьеру и поднимаясь по служебной лестнице. Для этого у него были все предпосылки: способности, амбиция, настойчивость и молодой энтузиазм. Сначала он сидел в библиотеках, - читал, изучал передовые зарубежные разработки, конспектировал; потом: паял, собирал, налаживал и писал статьи. Он допоздна засиживался за расчётами и приборами и уходил из лаборатории последним. Когда он успешно защитил кандидатскую диссертацию, ему сразу дали лабораторию и возможность продолжать работу. Он сразу удачно воспользовался этой возможностью и начал готовить докторскую диссертацию, по результатам проводимых и прежних работ, но только теперь, он делал её не один, но с участием своих инженеров и техников. Он давал им темы работ, которые составляли части его будущей докторской диссертации; они писали статьи, в соавторстве с ним, заявки на изобретения, отчёты, и поэтому докторская диссертация была сделана гораздо быстрее и проще, чем кандидатская, и так же успешно защищена. После этого он стал начальником отдела, и жизнь потекла уже по другому руслу. Если раньше он взбирался по служебной лестнице пешком, то теперь он встал на эскалатор, который его повёз, - доктор технических наук, начальник отдела, член Учёного Совета, член ВАК-а.
Теперь он сидел в кабинете, просматривал иностранные журналы, заседал в различных комиссиях и советах, стал говорлив и самоуверен. Теперь он увлекался поиском новых, сенсационных идей и технических решений, которые он мог, с успехом или без него, и без риска наказания за ошибку, проверять в своём отделе. И теперь он уже не задерживался на работе по вечерам, и каждый день, на два часа, уезжал обедать домой.

Игорь вошёл в кабинет и остановился у двери.
- Привет, Владислав.
- Привет, Игорь.
Они были знакомы вот уже пятнадцать лет, и давно были на «ты». Тогда давно, Игорь только пришёл на работу молодым специалистом, а Владик – стройный, энергичный и всегда занятый инженер, ещё только начинал писать свою диссертацию. Сейчас, за столом сидел располневший, заметно обрюзгший человек в очках, с остатками тёмных волос.
- Нас вызывает Главный по какому-то срочному делу, он сейчас звонил, пошли.
Он поднялся из-за стола, поправил галстук, надел пиджак и направился к двери, пропуская Игоря вперёд. Они прошли в кабинет к Главному Инженеру.
Главный их ждал; не поднимаясь из-за стола, он жестом пригласил их сесть.
Когда-то, в первые годы пребывания в этом кабинете, он обычно встречал своих посетителей, выходя к ним и, пожимая каждому руку, но потом, - всё как-то приелось и надоело; посетителей становилось всё больше, а времени, сил и желания подниматься к ним – всё меньше. Теперь всё ограничивалось кратким приветствием и жестом в сторону ряда стульев, стоящих у длинного стола. Главный курил, и в пепельнице, лежащей справа от него на столе, громоздилась кучка окурков.
- Владислав Сергеевич, как у тебя дела с зарубежными заказами?
- Две разработки для Вьетнама закончили: сто седьмую и пятьдесят первую, месяца через два сдадим «Сапфир» для Индии.
- Представители их приезжали?
- Пока нет.
Главный озабоченно помолчал, а потом назидательно произнёс:
- Надо связаться с вьетнамцами и поторопить; пусть приезжают и переводят деньги, а то мы можем расторгнуть договор и найти других покупателей… у нас туго с деньгами и мы не можем долго ждать.
- Семён Ефимович, но срок сдачи ещё не истёк, а главное на эти системы сейчас уже не просто найти покупателей.
- Ну хорошо, я ведь вас вызвал не по этому, - Главный потушил сигарету и положил её в пепельницу, - я хочу вам сообщить, что у нас есть возможность получить большой заказ от компаний Аэрофлота и Минобороны, с кредитами, которые перекроют все зарубежные заказы и снимут все наши финансовые проблемы. Возможно, что эти работы помогут нам выйти на крупные зарубежные компании в Европе и Штатах, а это – солидные темы и деньги, - он достал новую сигарету, закурил и, довольный произведённым эффектом, ожидал реакции своих сотрудников. Его слушали с напряжённым вниманием; он выдержал паузу:
- Вчера, в Агентстве было совещание нашего руководства с представителями Авиакомпаний и военных. У них сейчас возникли большие проблемы… и, похоже, что эти проблемы сейчас глобальные, и стоят перед всеми.
Он снова сделал паузу, строго и значительно вглядываясь в лица присутствующих и, как - бы подчёркивая важность предстоящего разговора.
- Дело в том, - продолжал Главный, - что сейчас учащаются отказы бортового радиоэлектронного оборудования, - последствия? Самые непредсказуемые и тяжёлые. Поэтому сейчас все, кто работает с бортовыми и космическими радиоэлектронными системами, и особенно авиаторы, встали на уши и готовы сотрудничать с любыми организациями, которые могут прояснить, и помочь решить, эту проблему. Речь идёт о безопасности полётов и репутации компаний, поэтому они готовы платить любые деньги. Теперь вам, наверное, уже понятна важность и… значение такой работы для нас. Но я думаю, что во всех этих вопросах может разобраться только системщик, поэтому я вас и пригласил. Прошу высказать свои соображения.
Игорь вежливо и скромно молчал, соблюдая служебную субординацию, но его начальник сразу оценил блестящую возможность открыть новую важную тему, со всеми сопутствующими благами материального и морального плана.
- Конечно, Семён Ефимович, мы возьмём эту работу. Завтра я соберу всех моих специалистов, поставлю задачу, и сразу начнём.
- И с чего вы думаете начинать?
- Со сбора всей имеющейся информации по данному вопросу.
- Ну хорошо, а что скажете вы, Игорь Васильевич? Вы же у нас главный спец по системам.
Игорь помолчал, а потом нетвёрдо ответил:
- Мне кажется, что это задача сложная… здесь потребуется не только системный анализ; здесь, наверное, влезет ещё электромагнитная совместимость, а все эмсовские задачи, это – кот в мешке.   
- Чёрный кот, в чёрном мешке, в тёмной комнате, в тёмную ночь, - неудачно пошутил Владислав Сергеевич.               
Главный шутки не понял, выглядел очень серьёзным и озабоченным. Быстро взглянув на Владислава Сергеевича, он строго заметил:
- Шутить будем после, когда сделаем работу…, а сейчас времени у нас мало, - заказы Авиакомпаний могут перехватить другие, и мы останемся за бортом…. Поэтому я предлагаю, - дать Игорю Васильевичу две недели; пусть поедет на ведущие Авиакомпании и заводы, и изучит проблему прямо на местах, на живых объектах. А после сделает сообщение у нас на НТС, и тогда всё решим, какую работу мы сможем взять, - он повернулся к Игорю, - как вы, Игорь Васильевич?
- Хорошо, конечно, - машинально ответил Игорь.
- А вы, Владислав Сергеевич?
- Правильно, - поспешно согласился тот, - мы сейчас же всё обсудим и наметим план работ.
- Тогда, вот адреса, фамилии, реквизиты; сейчас я подготовлю сопроводительные, оформляйте командировочные, предписания и вперёд.
Когда Игорь, начинал заниматься каким- нибудь новым делом, оно, особенно в первое время, сразу захватывало его целиком. Новая, интересная или очень важная работа, становилась для него чем-то подобным навязчивой идеи – доминанте, которая одна начинала господствовать в его сознании, подавляя и изгоняя другие мысли. Он начинал проигрывать в уме различные варианты и различные возможности решения; мысленно что-то доказывал себе, спорил с собой, обосновывал и опровергал. Он решал и сомневался, надеялся и разочаровывался, и, при этом, всегда стремился достичь максимального результата, -  и в понимании, и в выполнении. Любую работу он делал так добросовестно и так качественно, как это было ему доступно, по его природе и по его состоянию. Временами это могло быть похоже на маниакальную одержимость или даже болезнь, когда стремление достичь вершины, оборачивалось движением по кругу, и тогда это вызывало недовольство у начальства, из-за затягивания сроков выполнения.
Быстро защитив свою кандидатскую диссертацию, когда он ещё был относительно свободным, Игорь сразу же оказался заваленным массой важных и сложных работ, которые он выполнял в основном один, никому не перепоручая и не требуя помощи. Ему говорили, что на многих его работах можно было бы легко защитить докторскую диссертацию, но времени на оформление её и проталкивание через Учёный Совет, у него никак не находилось, а может быть были и другие причины. Он не выносил продолжительного напряжения, не любил ходить, кому-то что-то доказывать, использовать других и показывать себя в выгодном свете. И если учесть, что Игорь Звонарев был лишён таких качеств, как тщеславие и карьеризм, становилось вообще непонятным, - как и зачем он защитил кандидатскую. Вот и теперь, несмотря на советы, предложения и упрёки, - работа над докторской не шла… она была для него скорее как самоцель. Да и Владислав тайно не одобрял эту идею, и всячески придерживал его, непрерывно загружая работой. Казалось, что начальник отдела не желал, чтобы рядом с ним работал ещё один доктор наук.

Игорь приехал домой поздно; совещание у начальника, оформление командировочных бумаг, мотание по кабинетам и канцеляриям, - утомили его, и даже не столько физически, сколько психологически, ввиду напряжённой спешки и постоянного опасения что-то забыть и кого-то не застать. По природе своей медлительный, он никогда не любил спешки, авралов, начинал нервничать, ошибаться, и от того злился и быстро уставал.
- Игоша, что так поздно? – участливо спросила жена, встречая его у дверей.
- У нас, Лидок, похоже, начинается запарка, - ответил он, раздеваясь в прихожей, - с завтрашнего дня еду в командировку.
- Куда? Надолго? – лицо её сразу стало озабоченным.
- Сначала на Урал, потом в Сибирь, а потом ещё здесь в Москве, всего… недели на две, а сейчас давай-ка лучше, поедим… я сегодня даже не обедал.
- Конечно, милый, мой руки и иди на кухню, у меня всё готово.
После ужина, вся семья обычно собиралась в большой комнате, - это было их любимое время. Телевизор включали очень редко; Лидия Сергеевна смотрела только старые фильмы и, иногда, новости, - Игорь – только спортивные передачи, а девочкам, вечерние передачи смотреть не разрешали.
Обычно, Лидия Сергеевна включала настольную лампу и принималась за проверку тетрадей, девочки не любили сидеть в своей комнате, они садились за маленький журнальный столик в уголке, и готовили уроки, или играли в тихие игры. Игорь удобно устраивался на широкой тахте и, по обыкновению, изучал свою литературу, иногда делая длительные паузы, что-то обдумывая и записывая в тетрадь. Но эта литература никак не касалась его непосредственной работы, она не имела никакого отношения к радиотехнике, и к техническим наукам вообще, - она была о человеке. Он считал, что дома не следует заниматься проблемами производственной деятельности, что для предохранения сознания от перенапряжения и перегрузки, нужно переводить мысль в другую область, туда, где приятно, комфортно и главное, где можно получить какую-то осязаемую пользу для тела и души. Но это получалось далеко не всегда, особенно в периоды работы над диссертацией, статьями, докладами или сложными производственными задачами. Тогда приходилось вступать в трудную борьбу… с собой, со своим сознанием и своими мыслями. После этого, он впервые пришёл к убеждению, что прежде чем что-либо понять в этом мире, человек должен понять самого себя и механизмы своего понимания; он задумался над вопросом, - что такое мысль и как ей управлять. Он пришёл к идеям: самонаблюдения, самоосознания и самосовершенствования. Он стал руководствоваться изречением Монтеня: «Если бы человек был мудр, он расценивал бы всякую вещь в зависимости от того, насколько она полезна и нужна ему в жизни».
Но сегодня он не стал брать книгу и тетрадь; он прилёг на тахту и почти сразу задремал. В его сознании причудливо замелькали картины прошедшего дня; комнаты и кабинеты, звучали обрывки разговоров с Главным и начальником отдела; откуда-то, совсем из другого мира, доносились голоса. «… Мама, а что Милка у меня списывает, скажи ей, пусть сама делает…. Тише, Светик, видишь, папа отдыхает, а ты Милочка делай всё сама, списывать стыдно…. Да, пусть Светка не врёт… я и не смотрю…. Ладно девочки, тише, - завтра наш папка уезжает в командировку… и мы остаёмся одни,… а сегодня пора спать…». Потом вдруг появился Владислав, он грозил кому-то пальцем и повторял: «Да ему надо ехать, ему надо ехать…»; и снова какие-то сбивчивые картины и обрывки фраз.
В девять часов Лидия Сергеевна уложила детей спать, и снова села за тетради. Только в одиннадцать закончила она свою работу, собрала тетради, прибралась и присела на тахту к мужу.
- Игошенька, давай просыпайся, я уже постелила….
Она положила руку на его плечо, нагнулась и нежно поцеловала в щёку, а потом тихонько прошептала в ухо, нараспев:
- Под-ни-май-ся, да-вай спать….
Игорь повернулся, открыл глаза, пробуждаясь и ещё не вполне соображая, где он и что происходит….
- Знаешь, снилась такая… галиматья… и непонятно, где был, - или дома или на работе… какая-то мешанина и бред.
- Ты устал сегодня…, хочешь, я сделаю чай?
- А сколько время?
-Двенадцатый час.
- Нет, уже поздно, давай лучше спать.
- Ладно, иди, чисти зубы, умывайся,… если хочешь, прими ванну…. Тебе когда завтра вставать?
- Когда будешь уходить на работу, - меня разбуди.
- Хорошо, милый.
Они всегда спали под разными одеялами; он – в трусах, а она нагишом. Сейчас она тихонько залезла к нему под одеяло и легла, слегка прикасаясь и двигаясь так, что это всегда сразу возбуждало его. Она хорошо знала, что прикосновения и поцелуи должны быть лёгкими, щекочущими, так они могут быть продолжительными, и только ими можно передать нежность и ласку. И только они есть истинные посланцы любви, но вовсе не сильные и судорожные движения и объятья, которые бывают потом, и которые всегда мимолётны; они приходят, когда нежность превращается в страсть. Сегодня она хотела этого, этой близости, хотя и понимала, что муж устал и может быть не разделяет её желания; но ещё сидя за столом, проверяя тетради, она изредка поглядывала на него, лежащего в спокойно-небрежной позе, и уже тогда чувствовала какую-то нежность и приятную теплоту, подступающую к груди и животу.
Игорь, ощутив рядом тёплое, слегка вздрагивающее тело, мягкие ручьи волос, накрывшие его голову, - почувствовал, что сон уходит; он повернулся к ней и… погрузился в этот сладкий, опьяняющий мираж, давно изведанный, но всегда новый, который не с чем сравнить…

« Положи мя, яко печать, на сердце твое,
яко печать на мышцу твою:
ибо крепка, яко смерть, любовь;
жестока, яко смерть, ревность;
стрелы ея – стрелы огненны;
она – пламень весьма сильный.
Большие воды не потушат любви,
И реки не зальют ея».
           ( Соломон. Песня песней. 8. 6-7.)


*******

Игорь Звонарев, сколько помнил себя, всегда был в состоянии «влюблённости в женщину». Еще в детском саду, он вдруг «отдал своё сердце» маленькой, курносой девочке – Кате, и, в его детском сознании, она стала для него лучшей и единственной. Он не подходил к ней, не заговаривал, и даже старался не смотреть на неё, а при случайном общении, был подчёркнуто грубым и, по каким-то непонятным побуждениям, мог её даже толкнуть. Он только украдкой, издалека, кидал на неё быстрые взгляды, и это доставляло ему удовольствие и ещё какое-то, пока непонятное для него, переживание.
Так же было и в школе, - он сторонился девочек и не общался с ними. Но, при этом, опять была одна, - единственная, его «любимая», к которой он испытывал тайное влечение, и которая об этом не подозревала, потому что он его никогда не проявлял.
Только в студенческие годы, и то, в какой-то мере, под влиянием друзей, Игорь стал бывать в женских компаниях. В его группе тоже была девушка, которую он выделял из всех, и он даже делал первые робкие попытки ухаживания, но, при этом, всегда терялся, лепетал какую-то чепуху, потел и злился на себя. Он панически боялся быть отвергнутым, и это мешало ему, принося первые страдания. Он ещё совсем не знал женщин, и чем больше нравилась ему женщина, тем более скованным и робким оказывался он перед ней, и тем меньше шансов оставалось у него на успех. Но это была пора, когда сама природа властно заявляла о незыблемости своих законов, когда он должен был вступить в новый этап жизни, и своих отношений с женщиной.
С Олей Залуцкой он познакомился на лекции. Они были в разных группах, и только изредка, на общих курсовых лекциях, мельком видели друг друга. В тот день они оказались рядом случайно. Игорь опаздывал на лекцию и вбежал в аудиторию, когда лектор уже писал что-то на доске. Он сел на ближайшее свободное место, достал тетрадь и ручку, и стал искать глазами своих друзей; они сидели на верхнем ряду и, увидев его, Сергей Полетаев помахал рукой.
На лекциях, Игорь обычно делал короткие конспективные записи в тетради, а между ними, занимался рисованием. Он рисовал: затейливые и сложные орнаменты, фигуры животных, оружие, цветы; у него были явные способности, которые отмечали ещё воспитатели детского сада и преподаватели в школе. Тогда, он рисовал горящую свечу, розу и кривую арабскую саблю; он вообще любил символические рисунки. Случайно взглянув через плечо, он увидел, что соседка его, - тоже рисует. В её тетради виднелось странное существо, с длинным туловищем в виде большого огурца, и четырьмя коротенькими ножками, в виде маленьких огурцов, торчащих прямо из живота. Потом, на «большом огурце» появилась круглая головка, с маленькими острыми ушками и закорючка – хвостик.
- Что это? – изумлённым шёпотом спросил Игорь.
- Это кошечка, - так же шёпотом ответила она, и подрисовала к кончикам лапок, загнутые коготки, - она у нас хорошая, но может и оцарапать… вот.
Игорь громко прыснул, и склонился над столом, с трудом сдерживая приступ хохота.
- Деточка, кошечку рисуют не так…, вот как.
Игорь стал быстро набрасывать силуэт кошки в своей тетради.
- Нет, наша лучше, - тихо прошептала она, - подрисовывая к круглым глазам кошки длинные ресницы.
На них начали обращать внимание и шикать, а Игорь вдруг почувствовал себя удивительно спокойно и хорошо.
Он писал конспект и, невольно слегка касался ногой, ноги своей соседки; она не отодвигалась, и только чуть ниже склонялась к своей тетради.
Но когда закончилась лекция, Игорь не решился продолжить своё мимолётное знакомство и разговор; он стал искать какие-то предлоги, чтобы удалиться, ему стало вдруг жарко… и он ушёл. Потом он ругал себя за нерешительность. Прошло несколько дней, и они снова, как-то случайно, оказались на лекции рядом; а впрочем, может быть это произошло и не случайно. Игорь чувствовал смущение; он машинально записывал лекцию, и не знал, как ему себя вести. Тихо, он сделал несколько глупых замечаний по поводу качества лекции, - она, так же тихо, и так же невпопад отвечала. Они сосредоточенно писали, скрывая взаимную, внезапно наступившую, неловкость. Он только слегка касался её колена, и ощущал волнующий жар.
Но лекция опять окончилась, а они опять, так и не заговорили в тот день.
Это не поддавалось объяснению, - это трудное и неуверенное сближение двух тел и двух душ, но какой-то тайных и невидимый механизм уже был запущен, и теперь казалось, что от них уже ничего не зависит.
Следующая встреча произошла у них в институтской столовой и, оказавшись за одним столиком, вдвоём, они, наконец, в первый раз, смогли поговорить нормально, не испытывая жёстких ограничений времени и обстоятельств. После этого, они стали встречаться чаще: в библиотеке, в столовой, на институтских вечерах; уже не замечая, ни окружающих, ни времени. На общих лекциях они садились теперь рядом; Игорь с нетерпением  ждал этих встреч, робость ушла, осталось только растущее чувство радости. Они уже целовались при расставаниях по вечерам,  и вот, наконец, настало время, когда они смогли остаться вдвоём – наедине.
Оля жила в общежитии, и когда её соседка уехала на несколько дней к родственникам, комната оказалась в их распоряжении.
Игорь пришёл вечером; он принёс бутылку вина, коробку конфет и цветы.
Тогда всё было как во сне; первый раз он был, вот так, наедине с женщиной, и он всё время думал только об одном, - что вот, сегодня, в первый раз, он должен что-то сделать… важное и значительное, и это «что-то», вызывало волнение и страх. Они пили вино, ели конфеты; он о чём-то говорил и даже пробовал шутить…, но эта главная мысль, сидела у него в сознании металлическим гвоздём, сковывала его и не давала расслабиться. Выпив ещё вина, Игорь закрыл дверь на ключ, и они стали танцевать, под музыку радиолы. Он стал целовать её, а потом привлёк к себе, и они уселись на кровать. Игоря била мелкая дрожь, он был весь напряжён; Оля сидела с полузакрытыми глазами, она порывисто дышала, на щеках её пылал румянец, а губы вздрагивали. Игорь не знал, как и что делать дальше и похоже было, что она тоже. Нет, теоретически он всё хорошо и подробно представлял, и даже видел всё это в своём воображении и на экранах, но вот сейчас, когда  это всё здесь… рядом и, как будто бы, доступно…, это было совсем не то. Целуя, он положил её на кровать и… стал торопливо раздевать. Она лежала на спине расслабленно, прикрыв лицо рукой, и не противилась. Когда же он увидел, наконец, её обнажённое тело, - белый, матовый живот и это…, он испытал восторженное нетерпение… и стал лихорадочно срывать с себя одежду.
Но когда их обнажённые тела соединились, и Игорь оказался между её бёдрами, - он не успел найти заветной цели; он почувствовал вдруг какую-то сладкую истому, и с тихим стоном, ощутил в себе расслабление и пустоту.
Теперь он испытал второй, но уже болезненный, шок! Кое-как одевшись, - он убежал.
Сразу после того вечера, Игорь Звонарев провозгласил себя позорным ничтожеством, и стал думать, что жизнь потеряла для него всякое значение и смысл. Он с ужасом думал, как появится теперь в институте и встретится с ней.
Ему хотелось исчезнуть с глаз людей; ему казалось, что на улице все прохожие смотрят на него, - усмехаются и презирают его, и на следующий день, в институт он не пошёл. Но и дома ему было не легче, а даже тяжелее, наедине со своими мыслями, от которых он не мог никуда убежать. Потом, спустя несколько дней, когда первое потрясение прошло, Игорь стал искать доводы в своё оправдание; он стал успокаивать себя, и доказывать себе, что это вовсе не причина, чтобы ставить на себе крест, сдаваться и прекращать попытки сделать то, что не получилось у него с первого раза. Надо только не попадаться на глаза Оле, чтобы не давать повода к неприятным воспоминаниям, и возможным насмешкам в свой адрес. Так он искал в себе свою поддержку, хватался за неё и прислушивался к её доводам, но когда она притуплялась, и её голос смолкал, - в сознании начинало стучать прежнее переживание: позор, позор, позор!
Почти неделю, Игорю удавалось избегать встречи с Олей, и он стал успокаиваться, но потом она поймала его в коридоре. Он страшно покраснел и сразу вспотел, когда она взяла его под руку, и отвела в сторонку.
- Игорь, ты почему от меня убегаешь… я никак не пойму, чем я тебя обидела…, просто я ещё не знаю, как вести себя с мужчинами… прости, если я что-то сделала не так…, но я очень хочу, чтобы у нас всё было хорошо… ты хочешь?
Он смотрел в её широко открытые, доверчивые, карие глаза, и почему-то почувствовал подступающие слёзы.
- Прости меня, Оля… я просто неврастеник и паникёр… я ведь тоже не знаю, как всё это делается…
- Но ты хочешь быть со мной?
- Я очень хочу быть с тобой, и мне кроме тебя никого не надо и… я тебя люблю, - вдруг, с неожиданным жаром, закончил он.
И они снова стали встречаться, и встречи их становились всё трепетнее, нежнее и сердечнее, но только условий остаться наедине, никак не представлялось.
Он неосознанно побаивался той комнаты в общежитии, с которой были связаны неприятные воспоминания, но кончался май, установилась тёплая погода, и они, в зачётную пору, решили уехать в лес – загорать.
Солнечным, погожим утром, собрав сумку с продуктами и вином, они отправились на Клязьминское водохранилище. Походив по берегу, они углубились в лес и вскоре нашли укромную полянку, с молодой шелковистой травкой, окружённую густыми кустами и деревьями. Солнце уже припекало, возвещая начало дня; в зелёной листве звенели и пересвистывались невидимые птахи, в траве стрекотали кузнечики, и всё вокруг дышало радостью и покоем.
Игорь положил на траву свою рубашку и подстилку, они разделись и легли загорать рядом, прижавшись, друг к другу. Игоря снова стала сотрясать знакомая предательская дрожь; он повернулся к Оле, и обнял её.
- Подожди, Игорёчек, не торопись, - благоразумно попросила она, - давай пока немножечко полежим,… успокойся.
Он слегка отодвинулся, лёг на спину, и подождал, пока уймётся дрожь. Он смотрел в синее небо, на редкие облака, плывущие в этом безбрежном море, как белые хлопья пены, но мысли его были здесь, с ней, которая доверчиво лежала рядом.
- Олечка, давай голыми загорать, - и он стал стягивать с себя трусы.
Она медлила.
- А если кто здесь пойдёт?
- Нет, здесь никого нет… я проверил, ну давай, я тебя прошу…, - он обнял её.
- Ну ладно, только ты отвернись.
Она сняла лифчик и трусики, и, положив их под кустик, легла рядом с ним на живот. Теперь они уже не могли ждать, это было свыше их сил.
Игорь лёг на бок, повернул её на спину и стал целовать… губы и грудь.
- Олечка, Олечка… девочка… ну… ну… немножко…
Потом он прильнул к ней, ощутил её горячее тело и… погрузился в него….
И только тут, в первый раз, он почувствовал весь восторг состояния, когда мужчина и женщина становятся единым, и что-то крикнуло в нём: «Вот, это случилось!» Потом он перестал ощущать и контролировать свои действия, все движения тела происходили инстинктивно, на уровне подсознания, и было только чувство безграничной нежности и блаженства. Но только всё происходило слишком быстро, и когда грянул последний торжественный аккорд, он облегчённо застонал, откинулся, лёг на спину и закрыл глаза, а потом поднялся и сел. Она лежала молча, закрыв лицо руками.
Потом, когда они сели, Игорь увидел на себе и на своей рубашке, - её кровь. Оля склонилась к нему, и, обняв за плечи, сказала, с непонятной грустью:
- Ну вот, теперь я твоя. 
Он нежно поцеловал её в губы.
- И я ведь тоже твой.
Она спокойно улыбнулась.
- Ну ладно, мы ведь этого хотели, да? Вот это и случилось.
- Разве это плохо? – спросил Игорь, - это, наверное, лучшее, что даётся человеку, ты для меня теперь всё… я тебя очень люблю.
Они ещё посидели немного, тесно прижавшись, друг к другу, и думая о своём. Потом Игорь вдруг весело сказал:
- Оленька, мы же с тобой ещё не обедали, давай-ка, раскладывай продукты.
- Хорошо, только нам нужно немножечко помыться… у нас есть вода?
- Нет, только две бутылки вина!
- Ладно, возьми бутылку, и иди за кустики и вымойся, а половину бутылки оставь мне, а то нам нечего будет пить.
Игорь рассмеялся.
- Слушай, это гениально! – и полез за бутылкой.
Они вымылись вином, благо оно было белое, оделись и стали раскладывать еду, постелив подстилку и газеты.
Когда они выпили вина, поели и отдохнули, подремав на солнце, Игорь вдруг почувствовал, нахлынувшее на него, новое желание, и оно было гораздо более сильным и властным, чем первое. Это было неудержимое предвкушение уже испытанного блаженства; это было желание уже не мальчика, но мужчины. Он снова обнял её и страстно поцеловал.
- Оленька, давай ещё… я очень хочу, я больше не могу…
- Ты что, Игоречек, - ласково возмутилась она, - ты меня и так уже поранил.
- Ну я тебя прошу, умоляю… я осторожненько, теперь наверное тебе уже не будет так больно, - он стал ласково гладить её и раздевать, - я ведь первый раз… и почти ничего не понял, я тебя люблю…, люблю…
Она, заражаясь его состоянием, сама сняла трусики, и повалилась навзничь в мягкую траву.
На этот раз всё было более просто и более прекрасно; непередаваемое блаженство охватило их, закружило и понесло; и на этот раз, более продолжительно и страстно, пока не наступил… экстаз.
Они еще долго лежали, отдыхали и беседовали, а потом Оля сказала:
- А чем мы теперь будем мыться, - вина уже нет.
Игорь умиротворённо улыбнулся и обнял её.
- Мы сейчас дойдём до водохранилища и там искупаемся.
- Да? А я даже забыла, что мы на канале.
Они ещё немного посидели, а потом собрали остатки провизии, сложили их под кустик, взялись за руки и пошли назад, к станции, усталые и счастливые. Они ни о чём не думали, и сейчас не хотели знать, что ожидает их там – впереди.
Весь май и июнь, Игорь и Оля были неразлучны; они встречались каждый день, ходили в кино и в театры, и часто проводили время наедине, - в общежитии или за городом, на природе. Тогда у них не было никаких проблем, и было одно – счастье. И каждый раз, при встрече, он ей пел:

Студенточка, вечерняя заря;
Под липою стоял и ждал тебя;
Счастливы были мы, задыхаясь поцелуями
И вдыхая аромат ночной,
Любовался я тобой.

Студенточка, вечерняя заря;
Под липою, я ожидал тебя;
На берегу пруда, твои губы целовал я
И навеки был пленён тобой
Под серебристою луной…

Наступила экзаменационная сессия; собрав конспекты и продукты, они отправлялись на своё заветное, памятное место на канале. Потом и сессия прошла; они перешли на третий курс, и настала  пора летних каникул. Тогда Ольга предложила Игорю поехать вместе к её родителям в Калугу, и там жить  у них на даче. Он как-то растерялся, и не смог сразу ответить определённо.
Дело было в том, что, ещё задолго до этого, он и его друзья – Сергей Полетаев и Михаил Гурский, решили ехать в каникулы на юг. Сначала они хотели поехать в Крым, на месяц, и заработать там денег на стройке, а потом переехать на Кавказ, в Сочи - отдыхать. Виктор Балабанов, на которого они рассчитывали тоже, ехать не мог, -  у него были спортивные сборы.
Игорь всегда очень долго решал, но когда решение принималось, и тем более, когда он давал обещание, для него было мучительно трудно, что –либо изменять. Теперь он только обдумывал, как ему, убедительнее и мягче, объяснить всё Оле.
Она не ожидала его отказа, и, выслушав его доводы, как ни старалась, но скрыть своего огорчения не могла и немного всплакнула. Прощались они трудно, с единственной надеждой, -  на скорую встречу.
Через несколько дней, Игорь с друзьями уехал в Симферополь.
Они работали в Алуште, на строительстве санатория: копали землю, носили кирпич, песок и гравий, готовили раствор. В первую неделю, за день уставали так, что, придя вечером в свою коморку-терраску, валились, как снопы, на койки, и отключались от реальности до утра.
Но скоро они втянулись в работу, и однажды вечером, когда сидели и ели арбуз, Сергей сказал:
- А что, ребята, давайте сходим куда-нибудь вечером… ну на танцы, или в кафе… найдём девчонок… а?
Гурский внимательно посмотрел на друга, загадочно усмехнулся и ответил:
- Ну тебе-то не надо их и искать…, они сами тебя найдут… это говорю тебе я – Михаил Гурский.
Сергей не придал его словам особого значения.
- Ну так как? Игорёк, Мишель… что, так и будем сидеть здесь, как репы?
- Да вообще-то надо конечно уже выползать в мир, - неуверенно согласился Игорь.
- Всё! Давайте одеваться и вперёд! – подвёл итог Гурский.
После этого, они стали ходить по вечерам, в ближайшие санатории на танцы. Игорь, в отличие от своих друзей, в шумных залах и на многолюдных танцплощадках, чувствовал себя неуютно и скованно, и откровенно скучал. Он как-то непонятно робел, при подходе к незнакомым женщинам, не знал, о чём с ними говорить и как себя вести; все разговоры, при знакомствах, казались ему глупыми и фальшивыми, и сам себе он казался тогда неестественным, глупым и смешным. Пригласив танцевать даму, он молчал, или лепетал какую-то ерунду; ругал себя за это, замыкался ещё больше и еще больше расстраивался. Где-то, в глубине души и втайне, он завидовал своим друзьям. Сергей, казалось, вовсе не задумывается, что и как говорить; он смеялся, шутил, а все его глупости и даже лёгкая пошлость, в понимании Игоря, воспринимались окружающими как должное. Гурский поддерживал его, как мог, и около них всегда были женщины, - оживлённые и смеющиеся, а он, как всегда, оставался почему-то в стороне. Если объявлялся «белый танец», - это становилось для Игоря неприятным испытанием его самолюбия. Окружающие дамы приглашали обычно Сергея, Гурский, нисколько не переживая на этот счет, с переменным успехом, предлагал себя дамам сам, а Игорь, если его не приглашали, - стоял, с отчужденным видом и… переживал.
Обычно, сюжеты вечеров не отличались разнообразием: Сергея подхватывала какая-нибудь бойкая девица и увлекала его куда-то, Гурский находил себе подругу, и уходил с ней гулять, а Игорь уходил один. Он шел на море, выбирал укромное место, садился на тёплый топчан и, слушая шелест волн, - пел свои любимые песни. И тогда ему сразу становилось легко и спокойно, и сложные проблемы жизни уходили прочь. Он пел…

… Уехал я в далёкие края,
забыла ты, забыла ты меня,
но помню, помню я
голубые глаза твои;
эх, да долго не забуду я
эти ясные дни…

И ещё…

… Кари глазки, где ж вы скрылись,
мне вас больше не видать.
Куда ж вы скры-и-лись, запрапа-а-ли,
Меня заста-а-ви-и-ли страдать…

И здесь, на последней фразе, к его глазам подступала неожиданная слеза. И тогда он вспоминал Олю и жалел, что не остался с ней.
Но время шло и он, имея уже начальный опыт, вовсе не думал совсем отказываться от женщин и от тех ощущений, которые он испытывал  недавно. И к тому же здесь всё завораживало и манило к интимным встречам и свиданиям: тёплые вечера, запах магнолий, блеск ночных огней в тёмной листве, стрёкот цикад.
Сергей, по возможности, всегда старался быть рядом с ним, но когда они оказывались в компании женщин, Игорь сразу начинал чувствовать себя на вторых ролях, и сникал. У него было несколько мимолётных знакомств, которые оказались не совсем удачными и прошли, не оставив следа и приятных воспоминаний. Очень часто он откровенно скучал.
Когда в конце месяца, они закончили работу и получили расчёт, было решено отметить это событие в ресторане, а уже на следующий день, - они плыли на теплоходе в Сочи.
Остановились в Лазаревской. Здесь, на берегу у моря, они сняли небольшую комнату на три койки, и только сейчас почувствовали, что у них начался настоящий отдых.
Теперь они могли целыми днями находиться у моря: плавать, загорать, играть в волейбол и в преферанс, есть арбузы, персики и виноград и заводить приятные знакомства; ну а вечерние программы – остались прежними: танцы, встречи, ужины в ресторане и кафе.
Посещение открытой танцплощадки в одном из санаториев, могло закончиться для них очень печально. Они подошли, когда танцы были в самом разгаре; на эстраде небольшой оркестр играл популярные танцевальные мелодии. Из ближайшего ресторана появилась шумная компания грузин с русскими девушками; они стали танцевать, громко переговариваясь на своём языке, и весело гоготали…
Как началась драка, Игорь не видел; он танцевал с крупной, пышнотелой девицей, такой же молчаливой, как и он. Она прижималась к нему грудью и мягкими бедрами, а в ладони у неё был маленький влажный платочек. И вдруг что-то сразу сломалось в плавном движении танцующих, раздались крики, началась какая-то возня, и Игорь услышал голос Сергея, зовущего его. Он бросился на голос, и увидел, как Сергей, прижавшись спиной к ограде, отбивался ногами от наседавших на него грузин. Игорь только крикнул: «Мишка, давай сюда!» и, налетев сзади, отбросил одного из нападающих, но в это время сбоку, кто-то ударил его кулаком. Танцующие разбегались, музыка оборвалась, Гурский куда-то исчез. А драка разворачивалась и грозила превратиться в избиение; силы были явно не равны. Четверо здоровых грузин, пустив в ход ноги и кулаки, и встретив яростный отпор, стали постепенно звереть, и в руке одного из них появился нож. Игорь крикнул: «Осторожно, Серёга!», и прыгнув вперёд, ударил ногой по руке, державшей нож, но на него насели двое и повалили на пол. И тогда он услышал крик: «Прекратить!» и звук милицейского свистка. Вскочив на ноги, Игорь увидел бегущего к ним Гурского и спешащего за ним милиционера. Нападающие бросились врассыпную, перемахнули через низкую ограду и скрылись в толпе зрителей, которые с интересом наблюдали бесплатный спектакль. Музыка заиграла снова. Друзья осмотрелись, и нервно рассмеялись: у Сергея был разбит нос и губа, на щеке виднелась кровь, а воротник рубашки был оторван; у Игоря распухло ухо, и заплыл глаз, бок болел от удара ногой. Мишка Гурский объяснял милиционеру подробности инцендента, и заодно, - его обязанности по обеспечению порядка. Тот, имея первоначальное намерение, - отвести всех в отделение и составить протокол происшествия, услышав обвинения в свой адрес и не найдя добровольных свидетелей, решил удалиться с назиданием: «Наблюдайте за порядком сами, на всех вас милиции не хватит».
Весь вечер, в своей комнате, они жарко обсуждали подробности своего приключения и причины, вызвавшие его. Оказалось, что Сергей неосторожно пригласил танцевать одну из девушек, которая была в компании грузин в ресторане, а потом она, оставив своего кавалера, стала кокетничать с Сергеем, явно выказывая ему своё предпочтение. Оскорблённый кавалер этого терпеть не смог, и когда его дама снова подошла к Сергею, он грубо схватил соперника за рубашку и предложил «выйти поговорить». Услышав отказ, он сразу ударил его по лицу, Сергей ответил тем же, и всё началось.
После у них был совет. 
Гурский сразу предложил уехать в Сочи, там у него есть знакомая хозяйка, но его друзья не согласились; за комнату уже было заплачено, место было очень удобное, на берегу моря, да и потом…, - от кого бежать, где здесь избавишься от грузин? Решили купить ножи, и впредь быть осторожными и держаться вместе.
Скоро у них организовалась своя пляжная компания, - они, и четыре студентки мединститута. Каждый день они встречались на своём месте, на пляже, - загорали, купались, играли в мяч; потом шли обедать в кафе, а вечерами встречались на танцах. Но очень быстро в компании осталось шестеро, потом образовались две пары, а Игорь оказался один, - ему не понравилась его новая знакомая. Несколько вечеров он томился, скучал, ездил в Сочи, не зная, как скоротать время. Вечерами он обычно приходил домой первым. Друзья появлялись далеко заполночь, а иногда и под утро; они всегда оживлённо и весело делились своими впечатлениями и переживаниями, детально обсуждая свои амурные приключения. Игорь часто просыпался от их громкого шепота и злился, тогда они начинали подшучивать над ним, и советовали тоже найти себе подругу.
И нельзя сказать, что он не хотел этого…, но когда он представлял, что, -  вот надо будет ограничить свою свободу обязанностями за кем-то ухаживать, с кем-то постоянно ходить и о чём-то говорить, - желание его гасло. А кроме того, как это случалось обычно, те женщины, которые ему нравились, были уже заняты, или не отвечали на его неуверенные попытки знакомства, а те, которым мог понравиться он, - не нравились ему.
На пляж он теперь ходил один; его друзья были с подругами, и эту действительность ему нарушать не хотелось.
В тот день, на море был пятибальный шторм, и желающих купаться не было; все сидели и лежали на берегу, за границей прибоя. Игорь хорошо плавал и обычно, уйдя за заградительную зону, уплывал далеко в море; там он ложился на спину и мог долго смотреть в небо, качаясь на волнах. И ещё, - он любил купаться в шторм, и знал основные и обязательные правила такого купания; главное было – преодолеть полосу прибоя, и остаться при этом на ногах. Вот и сейчас, ему захотелось «полетать» на штормовой волне. Удалясь немного от пляжа, он подошёл к границе прибоя и ждал…. Когда высокая волна, заваливая белый гребень, обрушилась на берег и, гремя галькой, хлынула к нему пенным валом, он бросился вперёд и, вытянув руки, нырнул в прозрачную зелёную стену следующей волны, пока она ещё не успела обвалиться. Энергично загребая, он торопился отплыть подальше от берега, от полосы прибоя на глубину. Там было уже всё значительно безопаснее, спокойней и проще. Волны проходили под ним, вздымая вверх, и, опуская вниз, как на гигантских качелях, и это было непередаваемое ощущение радости и торжества тела, - его единства со стихией. Теперь он мог уже спокойно плыть от берега, как и обычно.
Наконец, когда Игорь повернул назад и оказывался на вершине волны, он видел на берегу какое-то оживление, там бегали и показывали в его сторону; он вспомнил, как в Ялте, после купания вот в такой же шторм, его забрали в милицию, и продержали там до вечера, требуя заплатить штраф. Теперь, приближаясь к берегу, он старался удалиться от пляжа. Волны проходили под ним, но он не спешил, ожидая большую волну, и когда она подняла его, Игорь лёг на неё и стал энергично грести, стараясь удержаться на гребне и выехать на волне, на берег. Теперь надо было почувствовать дно, и, как можно быстрее выбегать на берег, держась на ногах. Главная опасность сейчас заключалась в том, что встречный поток воды мог сбить и унести обратно в море, или ударить галькой.
Выбравшись на берег, Игорь лёг ничком на серый галечник и, отдышавшись, стал наблюдать штормовой прибой. На эту картину он мог смотреть бесконечно; он мог смотреть бесконечно на три картины: на волнующееся море, на бегущие облака и на пляшущие языки огня.
Внезапно Игорь увидел девушку в купальнике, направляющуюся в море; не раздумывая, он сразу крикнул:
- Эй, девушка, вы куда?
- Купаться, - не оборачиваясь, крикнула она.
- Не делайте этого! – и, увидев, что она продолжает идти, он вскочил и, подбежав, схватил её за руку, - вы купались когда-нибудь в шторм?
- Нет, но я хорошо плаваю и не боюсь.
- Причём здесь «хорошо плаваю»? – раздражённо крикнул Игорь, - это же совсем другое дело!
Она спокойно и решительно освободила свою руку, и, не взглянув на него, пошла в прибой. Он стоял, и с беспокойством наблюдал, что будет дальше.
 Первая же волна сбила её с ног и, протащив по берегу, понесла назад в море; она хотела подняться, но вторая волна снова накрыла её, выбросила и, не давая встать на ноги, опять потащила назад.
Так бывает обычно с неосторожными и неопытными купальщиками в шторм, - море «полощет» их и не отпускает от себя.
Игорь действовал не раздумывая, «на автомате», с несвойственной ему быстротой.
- Эй, мужики, все сюда, скорей! – крикнул он отдыхающим на берегу мужчинам. К нему уже бежали несколько человек, - быстрее… беритесь за руки, крепче и держите меня!
Игорь схватил за руку ближайшего парня, и устремился в прибой; подбежавшие мужчины образовали цепь и осторожно двинулись следом. Он уже видел барахтающуюся в волнах девушку; теперь, главное было – устоять на ногах и захватить её. Волна ударила его, но он присел под неё и снова двинулся вперёд. Наконец, после нескольких неудачных попыток, ему удалось схватить её за руку, и он крикнул:
- Тяните!
 Когда все оказались на берегу, кто-то принёс топчан, и девушку хотели уложить на него, но она села, согнулась, и начала судорожно кашлять… она наглоталась воды. Вид у неё был бледный и усталый, но не испуганный; посидев несколько минут, она поднялась, сказала окружавшим её: «всем спасибо», и, взяв свою одежду, удалилась. Купаться больше никто не ходил.
А Игорь продолжал отдыхать, не изменяя своего распорядка, и уже начинал скучать. Иногда он проводил время в компании друзей, или временных новых знакомых, но чаще оставался один. Он никак не мог найти себе компаньонов на дальние заплывы и удивлялся, как можно плавать в массе тел, задевая и касаясь кого-то или опасаясь на кого-то наткнуться и даже видеть кого-то рядом.
Однажды, выйдя из моря и направляясь к своему месту, он увидел девушку, сразу поразившую его и приковавшую к себе его внимание.
Она лежала на цветастой подстилке на животе, и читала книгу; голову её прикрывала широкополая шляпа. Игорь невольно остановился и засмотрелся. Его поразила её фигура и… ноги, - длинные, прямые и стройные, с полными, волнующими бедрами, плавно и мягко переходящими в узкие икры и маленькую стопу. Он сел неподалёку и тайком смотрел на неё, откровенно любуясь и пользуясь тем, что она не видит его.
Игорь считал, что главное физическое достоинство женщины и основа её привлекательности, - это ноги; здесь, в них, - сокровенная сущность женщины, её «истинная порода», красота и… вожделенная цель. Он всегда невольно обращал внимание на ноги женщин и находил, что истинно красивые ноги, - это довольно редкий дар.  Он считал, что классически красивые женские ноги, - это феномен, который не с чем сравнить и невозможно описать, - можно только  наблюдать его и восхищаться им. Ему казалось, что как бы прекрасна ни была женщина лицом, но если у неё некрасивые ноги, - она не может рассчитывать на постоянную привлекательность и понятие «красавицы», и наоборот, - если у женщины красивые ноги, то, как правило, красивая и фигура, и она может быть всегда желанна для мужчин. Так он считал, так он думал, - и вот сейчас он видел эти ноги наяву! Игорь никак не мог уйти, он сидел и украдкой наблюдал за девушкой, а когда она, отложив книгу, села и повернулась в его сторону, он с изумлением сразу узнал её! Это была его случайная знакомая по тому… «совместному» купанию в шторм. Она его как будто не заметила, или не узнала, и это его смутило, - он не решился подойти и заговорить. Он сказал себе: «потом», но как только он ушёл с пляжа, - сразу стал ругать себя за нерешительность, подбирая самые позорные и жалкие эпитеты.
Весь вечер он переживал, а потом твёрдо сказал себе: «завтра!». Но несколько дней она не появлялась на пляже, и Игорь стал паниковать. Он делал мрачные предположения: уехала, сменила место, с кем-то познакомилась… ведь за ней должны бегать толпы!
А когда, через несколько дней, он снова увидел её на пляже, то почувствовал вместе с радостью, что решительность его тает…, но, вспомнив свои последние переживания, он заставил себя подойти.
- Здравствуйте, - волнуясь, произнёс Игорь, - вы меня, наверное, не узнаёте?
Она внимательно посмотрела на него, и спокойно ответила:
- Нет, узнаю…. Спасибо вам ещё раз за помощь… тогда.
- Да не за что, пожалуйста…, - как-то глупо сказал он и замолчал.
Она молчала тоже, а потом открыла книгу. Знакомства не получилось опять, и Игорь обескуражено направился к морю.
Тех немногих женщин, которые ему нравились, Игорь сразу возводил на пьедестал, считал их единственными, и, при этом, всегда преувеличивал их достоинства  и преуменьшал свои. Тогда он становился робким и неуверенным, и это всегда вредило ему. И главное, что он понимал это, но изменить себя не мог.
Он уплыл далеко, а когда возвратился, - решил подойти и посмотреть на месте ли его незнакомка. Она встретила его вопросом:
- Скажите, а здесь разве можно уплывать за буи?
Он понял, что она наблюдала за ним, и с радостной готовностью ответил:
- Конечно можно! Какое же плавание в этом лягушатнике? Только, когда здесь дежурят спасатели, нужно уходить туда…, подальше от пляжа. Вы знаете, очень странно, но здесь почти никто далеко не плавает…, а ведь только там, далеко в море, истинная красота….
- А можно мне тоже, завтра, заплыть подальше… с вами?
- Обязательно, - ошалев от счастья, воскликнул он, - я буду вас ждать, вы, когда придёте?
- Ну, часов в десять…, одиннадцать….
На другой день она не появилась и Игорь не находил себе места; он обошёл весь пляж, ближайшие кафе и, бестолково прослонявшись несколько часов, расстроенный, ушёл искать друзей.
Ещё два дня, он приходил ровно в десять и ждал до двенадцати, но только на третий день появилась она.
- Что же вы не приходили? – только и смог сказать он.
- Извините, но у меня были дела, - ответила она и, строго взглянув, добавила, - личного характера…, ну что поплыли?
- Конечно, - радостно согласился он.
Они долго плавали в море, а потом вместе пошли обедать в кафе. Знакомство проходило медленно и трудно; он вёл себя неуверенно и застенчиво, - она сдержанно и строго. Но он всё-таки договорился с ней о второй встрече, и тогда узнал, что зовут её Валей, что она из Ростова и работает там, в городской больнице. И только когда они провели вместе несколько вечеров: танцевали, ужинали в ресторане, гуляли в парке и подолгу беседовали обо всём, - Игорь с восторгом понял, что ей стало приятно быть с ним, и почувствовал, что скованность и напряжение уходят, заменяясь уверенностью и спокойной радостью.
Однажды, когда они уплыли далеко в море и были там только одни, когда вокруг не было видно ни души, он опустился под воду, обнял её ноги и, поддерживая её на поверхности, прижался лицом к её телу, а потом, вынырнув и обняв прямо в воде, поцеловал её влажные солёные губы. Они погрузились светло-голубую, тёплую, искрящуюся солнцем воду, и он с восторгом увидел у своего лица, её счастливые смеющиеся глаза.
Вечером Игорь взял куртку, одеяло и они ушли по берегу далеко от пляжа и от посёлка, туда, где они могли остаться только вдвоём.
Они долго сидели, целовались, говорили о разных пустяках, а потом Игорь предложил:
- Валечка, давай искупаемся голыми.
- Давай, - согласилась она.
Они разделись и вошли в воду; она была тёплая и ласковая, струилась и переливалась под ногами, вспыхивала искрами и светилась под луной мерцающими бликами. Они бегали и плескались, как дети, в искрящихся струях, а потом он поймал её, поднял на руки, вынес на берег и осторожно положил на одеяло. Так же, как и когда-то, это первое созерцание прекрасного обнажённого женского тела, лежащего перед ним в согласии и ожидании, вызвало в нём трепет и потрясение. Он припал к ней, и едва успел почувствовать её тело, -  её всю…, как его сразу, как когда-то, взорвал этот восторг, это ожидание чуда.
- Не торопись, дурачок, - прошептала она, но было уже поздно. 
Он только скрипнул зубами, сжал её и опрокинулся навзничь, а потом ошеломлённо сел, не зная, что сказать. Она села рядом, обняла его, поцеловала в щёку и просто сказала:
- Ничего, не волнуйся, отдохни, всё будет нормально, - она погладила его по влажным непослушным вихрам, и добавила: - а сейчас пойдём купаться.
Они долго плавали и играли в воде, а потом вытерлись полотенцем и сели рядом, накрывшись курткой Игоря. Валя говорила о чем-то весёлом и постороннем, спрашивая его и, вызывая на разговор; он что-то отвечал невпопад, и чувствовалось, что он думает о другом. Потом они снова купались и дурачились, а Валя шутила и смеялась… и что-то напевала. И опять сидели, согревались, прижавшись, друг к другу, болтая всякую чепуху.
 Потом она поднялась, прошла несколько шагов к воде, и так встала под светом луны,… слегка расставив ноги, подняв руки и…, прогнувшись, как грациозная кошка, потянулась всем телом вверх.
Игоря вдруг словно пронзило током и обдало жаркой волной; он быстро встал, подошёл к ней сзади, обнял за грудь и прижался к её телу.
После этого, они тогда потеряли ощущение времени и места где они были. Они чувствовали и ощущали только друг друга и тела их сливались воедино. Потом они отдыхали, купались и снова… и снова, в воде и на берегу, кидались в этот сладкий, пьянящий «омут». И это был гимн и апофеоз святой и грешной земной любви.
В ту ночь Игорь пришёл домой под утро. Он долго и жадно пил из фонтанчика на пляже, а когда осторожно вошёл в комнату, его друзья уже спали. Он чувствовал блаженную усталость, но не мог заснуть, переполненный новыми и необычными переживаниями. Душа его пела, и в ней всё время повторялись одни и те же слова известной арии: «В сиянии ночи лунной, её я увидал…».
Утром друзья шумно и наперебой поздравляли его, пытались расспрашивать об интимных подробностях и просили познакомить со своей долгожданной избранницей. Игорь отшучивался, подробности не рассказывал и только ждал часа, чтобы снова увидеть её.
С той ночи, они стали неразлучны; днём купались и загорали, легко находили бесконечные темы для разговоров, обедали в кафе и… ожидали вечера, как страждущие в пустыне ожидают воды, изголодавшийся – пищи, а алкоголик – заветной рюмки. Да, они были пьяны друг другом.
Когда они бывали на общем пляже, Игорь видел, как смотрели на его спутницу мужчины, и его переполняло чувство торжества и гордости, как ребёнка в кругу сверстников, имеющего дорогую и редкую игрушку. Он часто пел ей; он вообще любил петь, когда была возможность, и было спокойно на душе. У него был приятный мягкий баритон и хороший слух, но главное, - это особая проникновенная манера исполнения. Это было как раз то, что вместе с мелодией и словами, образует живую душу песни, способную проникать в сердце и душу других, и вызывать ответный отклик. Ведь недаром говорится: «песне не нужен голос, - песне нужна душа».
Особенно любила Валя, когда Игорь пел ей старинные романсы и цыганские таборные песни, которых он знал множество. Они так сблизились, что у них уже не имелось друг от друга секретов. Игорь рассказал ей о своей жизни, семье и об Оле. Она рассказала, что была замужем, а сейчас живёт с матерью и маленькой дочкой. Что стало  с мужем, и где он, - она не рассказала, да он и не спрашивал.
У   Вали был короткий отпуск, всего две недели, и скоро ей уже нужно было возвращаться домой. Последние дни были отмечены печатью расставания. Она стала более задумчивой и молчаливой, а Игорь уже не смеялся, и не шутил, как прежде. В один из последних вечеров, он тихо запел старинный романс: «Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней…», - она приложила палец к его губам и печально сказала:
- Не будем говорить о грустном…
Он поехал в Сочи провожать её на поезд; она дала адрес, телефон и просила его, приезжать и писать, а у вагона, - порывисто обняла, и сказала только три слова:
- Приезжай, когда захочешь.
Он ещё стоял и смотрел на неё, через окно вагона; она что-то говорила ему, но он не слышал. Поезд тронулся, переворачивая ещё одну страницу жизни.
Ночью Игорю не спалось, он думал о Вале и прокручивал в памяти картины их встреч.
На следующий день, он ходил словно потерянный, не зная, что делать и чем заняться; мыслей о других женщинах у него не возникало, и даже море перестало его привлекать. Он стал нервничать и раздражаться по пустякам, несколько дней молчал, а потом вечером вдруг объявил друзьям, что завтра уезжает в Ростов. У них оставалась ещё почти неделя каникул, но, как они ни уговаривали его, - всё было напрасно…, он уехал.
В Ростове Игорь, с большим трудом, нашёл одноместный номер в гостинице и позвонил Вале. Вечером она пришла… и после этого, ещё несколько вечеров они встречались, и всё было как будто по-прежнему…, но это только казалось. На неё уже давил груз житейских забот, связанных с семьёй и работой; уже не было той беспечной свободы, отдыха, природы, моря. Всё это накладывало лёгкую тень на неё; Игорь чувствовал это, и переживал. Он понимал, что надо уезжать, но… не мог. Тогда, в последний вечер он сказал ей:
- Валечка, я тебя очень люблю… я теперь не смогу жить без тебя…. Знаешь что? Выходи за меня замуж.
Она обняла его, грустно улыбнулась и ласково спросила:
- Дурачок! А ты приедешь сюда ко мне жить?
- Ты поедешь со мной в Москву! - с жаром воскликнул он.
- Нет, Игорь, у меня здесь якорь, - дочка, мама, она никуда не поедет, здесь могила отца и хозяйство. Здесь моя семья и работа…, а ты можешь переехать сюда, ко мне… жить?
- Нет, я никак не могу, у меня же институт, я учусь… и родители там…
- Вот и весь разговор, - просто сказала она, - видно не судьба нам быть вместе.
На другой день, Игорь садился на поезд: «Ростов-Москва».

В Москве чувствовалось приближение осени; было прохладно. Серое небо, вдруг показав голубизну, надолго прятало и скрывало её потом, проливаясь нудными дождями. Деревья уже сменили свои зеленые наряды на жёлтые и красные, и начали раздеваться ко сну. Лето уходило.
После солнца и моря, Игорь словно попал в другой мир, и настроение его изменилось тоже. Мысли с понятий: «отдых и развлечения», сразу переключились на понятия: «дела и заботы»; до начала занятий в институте оставались считанные дни.
Студенческая жизнь закрутила в своём обычном водовороте: лекции, «лабораторки», «военка», семинары, - и дни, проведённые на юге у моря, сразу стали казаться Игорю очень далёкими и почти нереальными. С Олей они встретились как-то неожиданно для него, через несколько дней; и хотя встреча эта была шумной и радостной, но, в то же время, в ней чувствовалась непонятная новизна. На лекции они, как прежде, сели вместе, потом пошли в столовую, потом в библиотеку, но разговоры никак не складывались и сводились только к вопросам и ответам. Вечером Игорь пришёл к Оле в общежитие, он считал, что обязан это сделать, хотя и чувствовал какую-то неловкость. У неё теперь было две соседки; у них сразу нашлись какие-то неотложные дела, и они ушли, оставив их наедине.
Игорь пересел со стула к Оле на кровать и сидел молча, опустив голову. Она взяла его за руку, и в глазах её были ожидание и вопрос. Он отводил взгляд и чувствовал странную скованность; казалось, они отвыкли друг от друга.
Наконец Игорь понял, что выглядит глупо, и стал, с подробностями, рассказывать о своей работе на стройке в Алуште, о своих друзьях, о переезде на Кавказ, о драке на танцплощадке, о купании в шторм…, но только о Вале, он не сказал ничего. Потом он, с преувеличенным интересом, начал расспрашивать её, но ей рассказывать было особенно нечего, - обычная жизнь на даче: грядки, книги, прогулки в лес и на речку. Игорь слушал её рассеянно и тайно боялся, что вот сейчас она спросит: «А что, Игорёк, у тебя были там женщины?», и что он должен будет ей тогда ответить, - он Игорь Звонарев, всю жизнь ненавидящий ложь. Она ещё что-то рассказывала ему, но он не слушал, - он обдумывал и составлял ответ на её возможный вопрос.
Но она не спросила; может быть, считала это не важным, а может быть, чувствуя что-то своим женским сердцем, - поняла всё и так.
Скоро вернулась одна из соседок и Игорь, с облегчением, наскоро простившись, уехал домой.
Потом, постепенно отношения их наладились, и стали почти такими же, как до расставания, но – только почти. Нет, они снова сблизились, бывали наедине, в прежних интимных отношениях, только… эти встречи постепенно становились всё реже и реже…. Игорь теперь тоже ходил на занятия в секцию бокса. Когда, после приезда с юга, друзья собрались у Игоря дома, чтобы отметить встречу, они весь вечер вспоминали свои приключения. Когда вспомнили драку на танцплощадке в Лазаревской, Виктор Балабанов сразу предложил всем записаться в секцию бокса; он только что вернулся из спортивного лагеря, и у него уже был второй разряд. Тогда сразу согласился только Игорь, Сергей реагировал неопределённо и вяло, а Мишка отказался сразу, сказав, что «мордобой» – не его амплуа. Так Игорь стал посещать секцию бокса, и, возможно, это была ещё одна из причин того, что встречались они теперь с Олей реже. Но это была не главная причина; они оба чувствовали, что должен произойти какой-то важный решительный разговор, - и он произошёл.
Наступили сырые холода, был самый противный месяц года – ноябрь. Оля предложила Игорю встретиться у неё, в общежитии, когда соседки уедут в театр. Та встреча не была похожа на все те, что были у них до этого.
Оля долго молчала, словно собираясь с мыслями и подбирая слова, а потом тихо заговорила. Она сказала тогда, что не может больше так встречаться. Сильно смущаясь и краснея, срывающимся голосом, она сказала, что любит его одного и хочет… чтобы их отношения стали законными, а если это невозможно, то…, -  они должны расстаться. Для Игоря это оказалось полной неожиданностью, он привыкал к жизненным стереотипам, постепенно приковывался к ним, и с большим трудом их менял. Но он совершенно не понимал, и не оправдывал тех, кто обзаводился семьёй в студенческие годы, и особенно тех, кто заводил в институте детей. Ведь они были только на третьем курсе, а ему было всего двадцать лет! Однако, вместе с тем, он никак не смог бы объяснить, почему он, всего месяц назад, хотел жениться на Вале; видно в жизни много есть, - чего нельзя объяснить.
Тогда он долго уговаривал её, успокаивал, просил оставить всё по-прежнему и не торопиться, но чувствовалось, что она уже всё решила для себя окончательно. Она молчала, сжав губы, отрицательно качала головой, и только слёзы, - были ему ответом. Потом она легла на кровать, лицом в подушку и молчала; а он сидел рядом, гладил её плечи и говорил…. Говорил что-то разумное и убедительное, по его мнению, но на самом деле – совершенно ненужное и пустое.
Потом он ушёл, но ещё не верил в то, что это разрыв; он думал, что это временная эмоциональная вспышка, которая погаснет и всё окажется таким, как прежде, - но он ошибался, Оля больше не хотела случайных и тайных встреч.
Игорь не стал искать новых знакомств, сейчас это казалось ему пошлым и грязным; теперь больше времени он проводил дома, в кругу своих друзей и в спортзале.
Как-то быстро и незаметно пролетал очередной учебный год. Иногда Игорь случайно и мельком видел Олю, в коридорах или на лекциях; они здоровались, и всякий раз он испытывал неловкость и старался не встречаться с ней лицом к лицу. Потом он долго не встречал её, и однажды, увидев в коридоре их общую знакомую, спросил, сдерживая волнение:
- Лиля, как там Оля, ты с ней видишься?
Лиля внимательно и строго посмотрела ему в глаза, и торжественно произнесла:
- А ты разве не знаешь? Оля два месяца назад вышла замуж за Ефима Лаута.
Так Игорь Звонарев потерял свою первую любовь. Это известие, почему-то сильно расстроило его; весь день он ходил рассеянный и скучный, а ночью, когда, наконец, уснул, кто-то внутри тихо сказал ему: «предатель», но он поспешил уйти от сказавшего и закрыл дверь.
На следующее лето он не поехал на юг; они с Виктором были в спортивном лагере, а потом работали в соседнем колхозе на уборке сена. А время шло быстро. Через год у Игоря был у же третий спортивный разряд по боксу, и он опять поехал в летний лагерь, но уже один, а Виктор, который имел уже первый разряд, - готовился к соревнованиям.
Последний раз довелось Игорю побывать с друзьями на юге уже на пятом курсе. К этому времени, он уже оставил занятия боксом, так и не добившись заметных успехов. На соревнованиях, он, почему то, не мог проявить себя и реализовать свои возможности, - терял реакцию, скорость, часто проигрывал и наконец решил, что бокс – это не для него.
Прежней своей компанией они поехали сразу на Кавказ – в Сочи. На этот раз, они не останавливались долго на одном месте, и переезжали, как только им надоедало: Сочи, Гагра, Пицунда и, наконец, вернулись в Хосту. Здесь, как и прежде, их отдых проходил по обычному сценарию. Снова вокруг Сергея формировалась женская компания, Михаил Гурский быстро приспосабливался к любым условиям, а Игорь опять скучал. Они всячески старались «раскрутить» его и помочь найти, как говорил Мишка, «курортную подругу», но попытки их не давали ожидаемого результата. Как обычно, те женщины, которые нравились Игорю, оказывались занятыми, а другие его не интересовали. Правда несколько раз он делал вялые попытки сближения с женщинами, но это были только кратковременные встречи, ни к чему не обязывающие и не оставляющие отклика в душе. По прежнему он не хотел привязывать себя к кому-то, напрягаться, говорить глупости и о ком-то думать. Но скорее всего, он просто не находил теперь ту… свою, ради которой можно всё забыть. А ещё он был слишком мнителен и самолюбив, и всегда боялся, что женщина, к которой он подойдёт, - скажет ему: «нет». При этом вовсе нельзя сказать, что женщины не интересовались им, скорее даже наоборот, но, как шутили друзья в его адрес: «он за ней, – она от него; он от неё, - она за ним». Поэтому то, часто и оставался Игорь Звонарев – один. Но он уже давно привык к этому, и одиночество его не тяготило; просто  в такие периоды всё, что ему было нужно, он старался найти в себе.
Он часто уплывал в море, или уходил в горы, и там, в одиночестве, декламировал «Демона», которого знал наизусть, или пел свои любимые песни.
          В последний вечер своего студенческого отдыха на юге, друзья решили поехать в Сочи, -  в ресторан. Сергей привёл ещё подругу своей знакомой, чтобы сделать компанию полной и предоставить Игорю пару. Юля была красивой девушкой и понравилась ему. Сначала всё было хорошо: пили вино, танцевали, смеялись, и Игорь чувствовал себя свободно и непринуждённо, но потом, когда все захмелели, Юля что-то неосторожно сказала в его адрес; он сразу заключил, что не нравится ей, и замкнулся. Ещё долго сидели в ресторане, потом катались на катере и купались в ночном море. Игорь, как мог, старался поддерживать компанию, но в конце оказался обычный расклад – две пары и один; и тот прощальный вечер, не оставил в его памяти ничего.

Последний год учёбы прошёл буднично и очень быстро; это был год ожиданий накануне больших перемен. Экзамены, преддипломная практика, диплом, защита, - всё промелькнуло, оказалось позади и завершилось распределением на работу.
В первый год работы, они привыкали к новому образу жизни, к новому окружению и новым обязанностям; он совсем не походил на весёлые и беззаботные студенческие годы, но тянулся в однообразном мелькании дней и недель. Потом, в этом установленном и обязательном однообразии, каждый из них невольно стал искать что-то своё, что в этом рутинном море могло бы служить спасательным кругом.
Игорь начал интересоваться философией, медициной и науками о человеке, - его сущностью и назначением на Земле. Сергей Полетаев, похоже, устав от женских ласк, стал понемногу попивать; Михаил Гурский окунулся в науку и стал делать карьеру, а Виктор Балабанов, закончив со спортом, переключился на женский пол.
У Игоря, как обычно, появилась на работе его «женщина мечты»; она работала в другом отделе; он любовался ей при случайных встречах, но никогда не подходил и не заговаривал; она была замужем, и он это знал.
Когда у Игоря спрашивали, почему он вдруг стал увлекаться Восточной философией, - он не мог однозначно ответить на этот вопрос; он пожимал плечами и говорил: «случайно». Но мы не можем судить, - есть ли случайности в этом мире, или мы просто говорим так, когда причины явления скрыты от нас или когда  их очень много.
Всё началось с того, что во время одной из командировок в Минск, он увидел у одного из членов комиссии книгу, которую он в гостинице, от скуки, стал листать. Книга называлась: «Автобиография йога», - автора он не запомнил. Эта книга его сначала заинтересовала, потом удивила и, наконец, поглотила целиком. В то время, когда книга оказывалась свободной, а это случалось, в основном, по ночам, он читал её, делал выписки, пока не валился в сон. Так он провёл все пять дней своей командировки. Книга произвела на него ошеломляющее впечатление. Она как-то сразу вошла в него, и он тогда вдруг впервые подумал, что его представления об окружающем мире и о себе, такие привычные, твёрдые и незыблемые, на самом деле, -  могут быть – грандиозным заблуждением! И он понял тогда, что все знания людей об окружающем мире, - только ничтожная часть того, чего они не знают! Это было настолько неожиданно и ново, что он, вернувшись в Москву, стал лихорадочно искать подобную литературу: библиотеки, магазины, книжные лавки, толкучки. После работы он торопился домой, чтобы снова погрузиться в новый, неожиданно заманчивый и таинственный мир знаний. Он прочитал Махабхарату, потом: Рамачарака, Сахарова, Йогендру, Йенгара, Шивананду и ещё других, а потом понемногу стал заниматься сам, - физическими и дыхательными упражнениями, и медитацией.
Так постепенно йога входила в его жизнь и стала изменять его физически и духовно. Нет, это не было случайностью, - просто это пришло, когда он стал к нему готов.
Примечательным было и то, что занятия йогой стали заметно помогать ему в повседневной жизни и дома, и на работе, поддерживая и укрепляя физическое здоровье и формируя терпимое и ровное отношение к окружающему.
Потом Игоря стал волновать ещё один вопрос, - как работает мысль? Часто, придя с работы домой, и проделав предварительные упражнения, он начинал «игру с собой»; эта игра называлась «интроспекцией» и заключалась в том, что надо было, в спокойном и пассивном состоянии, постараться избавиться от всех мыслей, а затем наблюдать момент их появления, или их смену, - и сразу удалять их. В результате этой «игры», часто очень трудной и утомительной, можно было достигнуть состояния «безмыслия», которое позволяло подниматься на новый уровень понимания привычных явлений и вещей. Эта практика, наряду с концентрацией мысли на одном объекте и удержанием её на нём в течение продолжительного времени, составляла основу духовного или ментального продвижения йогов. Эти занятия «интроспекцией» и медитацией сначала сильно отвлекали Игоря от его основной работы, но потом, непонятным и чудесным образом, всё изменилось; он научился управлять своими мыслями и вниманием и полностью концентрировать их на объекте деятельности. Тогда и работать и жить ему стало значительно легче и… приятнее, и это значительно помогло при выполнении диссертации.
А вскоре после защиты диссертации, Игорь Звонарев женился.
У Сергея Полетаева была знакомая – студентка педагогического института. Свой выпускной вечер их группа решила провести в ресторане, но поскольку в ней были преимущественно девушки, - знакомых мужчин просили привести с собой друзей.
Когда Сергей предложил друзьям пойти в ресторан, на вечер выпускниц – педагогов, каждый отреагировал по-своему. У Виктора была назначена своя встреча, и он не хотел её отменять. Михаил согласился сразу, у него встреч не было, а Игорь отказался, - он никогда не любил многолюдных незнакомых компаний, а в последнее время это проявлялось особенно. Но Сергей стал настойчиво уговаривать друга, сказав, что если ему не понравится, - он сразу уйдёт и… Игорь нехотя согласился. Он давно уже не бывал на подобных вечерах и, зная себя, приготовился к худшему, но, обещав Сергею быть, он пришёл в ресторан к назначенному сроку. Гурский был уже там, а вскоре появился и Сергей с двумя молодыми дамами; он представил их своим друзьям. Игорь понял, что одна девушка была его знакомая, а две других, предназначались ему и Михаилу. Гурский сразу подхватил ту, что была посимпатичней, а Игорь, с натянутой улыбкой, взял под руку оставшуюся. Они вошли в зал, где уже звучала музыка, и начинались танцы. Игорь, как обычно, был немногословен и замкнут, и глядя на него со стороны, можно было подумать, что выполняет он скучную и пустую обязанность.
Потом распорядитель вечера пригласил всех в большой банкетный зал, где уже был накрыт стол.
С тех пор, как Игорь стал заниматься йогой, он перестал пить крепкие напитки, и есть то, что он ел раньше. Его организм, после очистительных упражнений, перестал принимать некоторые виды пищи: мясо, колбасы, консервы, сладости, соль, а также спиртное, ну а табак он не курил никогда.
В тот вечер он равнодушно ухаживал за своей соседкой; наливал ей вино, подкладывал закуски, думая о чем-то о другом. Сам он ел только овощные салаты, сыр и фрукты, и выпил сухого вина.
После первого захода за стол, опять танцевали, и Игорь стал откровенно скучать.
Стоя в сторонке, он равнодушно наблюдал за женщинами, про себя, совершенно непроизвольно, отмечая их достоинства и недостатки. Внезапно, одна из них привлекла его внимание. Она стояла невдалеке, с двумя подругами, и что-то оживлённо обсуждала с ними, смеясь, жестикулируя, и дополняя всё какими-то замысловатыми танцевальными движениями. Игорь невольно засмотрелся на её стройные ноги и женственную фигуру. Он, с удивлённым умилением, наблюдал за её изящными и грациозными движениями, напоминающими пушистого игривого котёнка. Игорь всегда считал, что худоба и широкие угловатые плечи, лишают женщину привлекательности, что плечи должны быть округлыми, мягкими, и уже чем бедра. И это, что-то подобное своему идеалу, он наблюдал сейчас и любовался. Он неуверенно двинулся в сторону незнакомки, но его опередили, и она пошла танцевать. А когда, в следующую паузу, он всё - таки подошёл к ней и, опустив голову, тихо произнёс: «Разрешите?», она, мельком взглянув на него, ответила: «Извините, я не танцую». Он понял, что не понравился ей, покраснел и отошёл.
Когда снова сели за стол, он дал себе слово, что не будет на неё смотреть, но сам невольно, иногда, не поворачивая головы, косил глазами туда, где сидела она. Он как-то совсем забыл о своей даме, и что-то отвечал ей невпопад. Его незнакомка сидела наискосок напротив, между двух молодых людей и, казалось Игорю, кокетничала с ними. Игорь видел только копну волос цвета червонного золота и зелёное платье. Он почувствовал досаду. Но когда все опять поднялись из-за стола, он отыскал Сергея, отвёл его в сторону и, украдкой показав на рыжеволосую, как бы, между прочим, спросил:
- Слушай, Серёга, вон та девушка в зелёном платье… кто она?
Сергей посмотрел на него с удивлением.
- Ну подойди, познакомься… я её не знаю.
- Да нет, неудобно… там около неё крутятся мужики…
Сергей внимательно посмотрел на друга и заметил его смущение.
- Слушай, обожди, сейчас спросим у Светки. 
Он вернулся к своей знакомой, и стал ей о чем-то говорить; она понимающе кивнула и ушла, а через минуту подвела к ним ту, которая была нужна.
- Вот, Лидуська, познакомься, это мои друзья… это Серёжа, а это Игорь…, а это Лида, - и она показала на рыжеволосую.
Игорь успел отметить, что Лида, мельком взглянув на него, остановила взгляд на Сергее.
- Очень приятно…. Идёмте танцевать.
Света взяла под руку Сергея, и они пошли в зал, где играл оркестр. Игорь стоял молча и смотрел.
- Идёмте, - сказала Лида и, повернувшись, пошла. Он сделал несколько быстрых шагов вслед и осторожно взял её под руку.
Игорь волновался и поэтому танцевал плохо… от этого, волновался ещё больше и потел. «Надо что-то говорить, надо что-то говорить», - стучало в голове.
- А вы что, тоже будите учительницей? - глупо спросил он, каким-то чужим голосом.
- Педагогом! – торжественно ответила она.
Он чувствовал в руке её маленькую тёплую ладонь, сквозь мягкую ткань ощущал упругость спины и… ноги. Он только слегка касался её грудью и… чувствовал, что она держит дистанцию. Она была ниже его на полголовы, и он видел перед собой только носик, ресницы и ворох душистых волос. Он не находил больше слов, и только сказал: «спасибо», когда окончился танец.
Потом с ней танцевали другие, а он с другими уже танцевать не хотел и впал в своё обычное отчуждённое состояние. Ещё один раз он сумел пригласить её на танец, поспешив пока она была свободна, но сближающего разговора у него опять не получилось. Она никак не выделяла его из окружающих, а домогаться её внимания и общества, - он не хотел… да и не умел. Поэтому, постояв ещё немного и потомившись, он незаметно ушёл.
 После этого вечера, в первые дни, на работе и дома, Игорь часто вспоминал Лиду и свои неудачные ухаживания. Он, как обычно в подобных случаях, ругал себя и думал: «вот в следующий раз».
Но потом работа и заботы повседневной жизни, постепенно стирали свежие воспоминания того вечера, и вскоре он о нём забыл.
Когда Игорь Звонарев защитил диссертацию, ему предложили должность начальника лаборатории. Он долго отказывался, - новые заботы и ответственность за людей, не стоили, по его мнению, тех престижных и материальных выгод, которые сулила новая должность; к тому же командовать, впрочем, как и подчиняться, он не любил. Но его уговаривали, - и начальство, и сотрудники, и друзья, и он, в конце концов, согласился. После этого, Игорь вступил в новую полосу своей жизни, которая не оказалась для него успешной. Он не умел приказывать и командовать, не любил и избегал всяких конфликтов, а все трудные и невыгодные работы старался делать сам. Многие пользовались его слабостями, Игорю постоянно не хватало времени, сроки работ затягивались, он нервничал и терял контроль над  ситуацией. Отношения с начальством тоже стали изменяться, и не в лучшую сторону. Он считал теперь своей обязанностью заботиться о производственных и бытовых проблемах своих подчиненных, и относился к этой обязанности со своей обычной добросовестностью и старанием. Он ходил в дирекцию и общественные организации, - просил, доказывал, убеждал, и при этом, не обладая дипломатичностью, не признавал пустых отговорок и обещаний. Он всегда откровенно высказывал своё мнение, и требовал того же от окружающих, и это не всегда нравилось начальству.
Игорь быстро понял, что начальника из него не получается, поняли это и его руководители, и поэтому, когда он честно объявил об этом и написал заявление, процедура обратной перестановки и возвращение на должность старшего научного сотрудника, прошла легко и безболезненно, к общему удовлетворению.
Как-то, уже к концу рабочего дня, к Игорю подошёл Сергей Полетаев и предложил пойти на день рождения к своей знакомой. Игорь сразу стал отказываться, но Сергей, уговаривая его, как бы, между прочим, заметил, что на вечере будет Лида Балакина, - та, рыжеволосая, которая его интересовала когда-то и с которой он танцевал на выпускном балу. Тогда Игорь сразу всё вспомнил, как вдруг вспоминают забытую песню, её мелодию и слова; и тогда он согласился, даже не думая, как объяснить себе и другим причину изменения своего первоначального решения. 
Тот вечер, они с Лидой вспоминали потом, со смехом, особенно часто.
Игорь, считая тогда, что для успешного общения с женщиной, нужно быть смелым, весёлым и развязным; и что нужно всё время говорить, а что говорить – неважно, - начал действовать по этому классическому принципу. Изменив своим новым убеждениям и правилам, он выпил за столом стакан водки и… неожиданно быстро захмелел. Он уже плохо соображал и помнил, как он приглашал Лиду на танец. А когда она наконец согласилась, он, не замечая ничего вокруг, стал с жаром рассказывать ей, - о первой их встрече, о себе и о своих переживаниях. Это было совершенно неожиданно для неё, и даже для него самого и походило на исповедь. Вначале она слушала с явной опаской, потом с удивлением, а потом с интересом.
Они ещё танцевали, и ещё разговаривали и, к концу вечера, она как будто что-то открыла и поняла в нём, - и согласилась на повторную встречу.
Но эта встреча произошла не так скоро, как хотелось Игорю; он звонил ей, но, - то её не было, то она была занята, и Игорь стал изводиться. Ему стало казаться, что своим пьяным разговором он испугал её тогда и, одумавшись, она решила больше не встречаться с ним. Но его страхи и опасения, как это часто бывало, оказались напрасными.
Они встретились опять, и он пригласил её в театр, потом в кино, потом свидания стали чаще, и Игорю стало казаться, что Лида ждёт этих встреч.
Он рассказал ей всё о себе, о своей семье, со всеми подробностями, словно наслаждаясь своим откровением. Он уже тоже ждал встреч, с надеждой и нетерпением, переживал, когда они срывались; на работе он стал рассеянным и невнимательным и даже к своим занятиям йогой заметно охладел.
Теперь с каждой встречей, его все больше тянуло и привязывало к ней. Он познакомил её с родителями, а когда решил, что не может жить без неё, - сделал ей предложение, - и она его приняла.
 Свадьбу решили отпраздновать дома, у Игоря, - он не хотел ресторанной суеты и забот, Лида – тоже, пригласили только родственников и близких друзей, а потом родители Игоря выделили молодожёнам комнату в своей большой трёхкомнатной квартире.
Через полтора года родились девочки – близняшки, и как-то сразу появилась новая проблема, - старая проблема столицы – жилищная. Он сразу встал в очередь на квартиру в своём НИИ, с перспективой в десять лет! И они с женой уже как бы смирились с этим, но неожиданно в родительский дом, после неудачного замужества, возвратилась с ребёнком старшая сестра Игоря – Рита.
Тогда отец Игоря – старый партийный работник и участник Великой Отечественной войны, вынужден был, вопреки своим принципам и убеждениям, начать походы по партийным и городским организациям, - с просьбами, письмами и заявлениями.
Но лишь через два года, Игорь и Лида смогли получить две комнаты в коммунальной квартире, а отдельную квартиру, в которой они жили теперь, пришлось ждать ещё долгих восемь лет. 
 

*******


«Сколько ты велик, столько смиряйся, и найдешь благодать у Господа.
Много высоких и славных; но тайны открываются смиренным.
Ибо велико могущество Господа и Он смиренными прославляется.
Через меру трудного для себя не ищи, и что свыше сил твоих,
того не испытывай.
Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто.
При многих занятиях твоих, о лишнем не заботься;
тебе открыто очень много из человеческого знания.
Ибо многих ввели в заблуждения их предположения,
и лукавые мечты поколебали ум их».
                (Кн. Иисуса сына Сир. 3. 18-24)


Игорь вернулся из командировки только через две недели; по дороге домой, он зашёл в магазин, - купил торт, фрукты и бутылку сухого вина. Его уже давно ждали и устроили шумную встречу, а вечером все сели за стол праздновать его приезд.
На следующий день Игорь появился в институте, и сразу прошёл в кабинет начальника.
- А! Игорь Васильевич, - обрадовался ему начальник отдела, - ну с приездом…, давай рассказывай! Да, ты же должен был выйти вчера? – он поднялся из-за стола, подошёл и протянул руку, - что нибудь случилось?
- Да нет, - ответил Игорь, - просто задержался на заводе, надо было закончить работу.
- Ну ладно, садись поговорим.
Они сели; в кабинете начальника было тепло, чуть слышно гудел кондиционер. Владислав Сергеевич помолчал, строго и испытующе глядя на Игоря, а потом продолжал:
- На следующей неделе, во вторник, назначено заседание научно-технического совета… на десять часов. На нём поставлен твой доклад…, по результатам командировки и по проблеме в целом. Главный пригласил кучу крупных специалистов и заинтересованных лиц, из Агентства и Компаний…. Вот у тебя неделя, - ничем не занимайся, только доклад! – он сделал многозначительную паузу и закончил, - но ты учти, всё должно быть на самом высоком уровне!
Игорь поскучнел.
- А зачем такую шумиху-то делать?
- Ну, это ты к Главному, он считает, что это сейчас очень важное, и выгодное для нас, направление работ…, а заодно хочет поднять наш престиж… показать наше лицо.
- А если выйдет козья морда, - с опаской спросил Игорь, - я ведь на высоких смотринах выступать не умею…
- Нет, Игорь, - поспешно перебил его начальник отдела, - этот номер не проходит…, других вариантов нет…, всё бросай и садись за доклад, на карте стоят престижные работы и деньги…, ты что, не понимаешь?
- Ладно, - сказал Игорь, и поднялся.
Он действительно не любил и не умел выступать с докладами на представительных и высоких собраниях. Мысли обычно опережали его слова, тогда он торопился, путался, волновался, - и от этого путался ещё больше. При этом, он концентрировался на себе, на своём виде, на словах, а не на содержании того, что он говорил. Он очень боялся выглядеть глупо и, мучительно подбирая выражения, часто так и выглядел в своих глазах и ему становилось жарко. Всё, что он так логично, подробно и обоснованно проигрывал мысленно перед выступлением, часто потом сбивалось в кучу, перепутывалось и забывалось.   
Очень часто он не мог донести до аудитории всё то, что он знал и понимал, и, чувствуя это, - злился на себя и переживал. Обычно, в этих случаях, его выручали и поддерживали многочисленные и подробные иллюстрации к выступлениям, за которые он часто держался, как за спасательный круг. Игорь осознавал эту свою особенность, считал её своим большим недостатком и понимал, что для исправления положения, нужно просто чаще выступать с докладами.
Теперь он собрал свои командировочные записи, нужную литературу, засел за свой рабочий стол, и стал готовить доклад и иллюстрационные плакаты.
С этого дня, и всю неделю, его мысли были заняты одним, - он строил своё выступление, мысленно прокручивал варианты тем и формулировок, рисовал эскизы иллюстраций. Эта работа стала навязчивой, она укоренилась в сознании и стала преследовать его и на улице и дома; тогда он сказал себе: «это плохо и это надо прекратить!». И он стал уходить с работы сразу по окончании рабочего дня и старался переключать мысли на другую тему, как только выходил за проходную, а дома принимался за медитацию. Иногда у него получались положительные результаты, а иногда – нет. И тогда Игорь ещё раз почувствовал и понял, что мысль часто работает независимо от желания; что власть и тирания мысли, - это реальность, что часто она управляет человеком, а не он ей.
И он опять обратился к йоге, и она опять помогла ему.
Во вторник, придя на работу как обычно, Игорь сел за свои бумаги и долго перебирал их, так же, как и свои мысли. В девять позвонил Главный и сообщил, что начали прибывать гости и представители фирм, что надо серьёзно подготовиться и что он надеется на успех, важного для института, мероприятия.
Взяв рулоны чертежей и тезисы своего выступления, Игорь прошёл в конференц-зал, где уже сидели первые, незнакомые ему, участники. Он сознательно медленно развешивал плакаты на стойках, проверял их порядок, поправлял, а потом спустился в зал и сел с края, во втором ряду, просматривая свои записи.
Зал постепенно заполнялся, слышался нарастающий шум голосов, стук откидных сидений.
В десять часов появилось руководство института; они заняли свои места за столом на сцене, и Главный инженер, на правах председателя, произнёс, как обычно, краткую вступительную речь, и предоставил слово докладчику.
Целую неделю Игорь раздумывал, с какого обращения начать, но так и не решил: господа, товарищи… друзья…, - всё было как-то не так.
- Уважаемые участники… гости и коллеги! Председатель сейчас сформулировал перед вами проблему… указал её значение и важность…. Я постараюсь рассмотреть здесь… как бы, более конкретно, некоторые вопросы этой проблемы… ну и представить некоторые результаты наших исследований…. Все данные, которые будут приводиться, являются открытыми…, они получены по зарубежным публикациям и нашим открытым исследованиям. – Он вдруг почувствовал, что всё это не нужно было говорить, что это никому не интересно. Ему стало жарко, и он мысленно выругал себя.
- В последнее время наблюдается увеличение случаев нарушения работы бортового радиоэлектронного оборудования…. Можно считать, что это происходит… что это вызывается целым рядом причин: увеличением мощности передатчиков и чувствительности приёмников; ростом числа источников импульсных помех, - коммутаторов, разрядников, преобразователей; повышением плотности монтажа и увеличением длины сигнальных соединений; увеличением числа автоматизированных систем управления и бортовых ЭВМ…, и это только главные из причин. – Игорь не смотрел в лица слушателей, он смотрел поверх голов, в конец зала, где в стене темнели отверстия кинопроектора, но он чувствовал, что все смотрят на него и ждут от него чего-то умного и значительного, и от этого он ощущал скованность и дискомфорт.
- Таким образом, проблема сводится к действию помех…, -  их источникам, объектам воздействия и их восприимчивости, а также каналам передачи. Это всё частные вопросы электромагнитной совместимости. – Он повернулся к плакатам. – Вот здесь, на первом плакате показаны основные источники помех и их удельный вес, по влиянию: локационные передатчики, разрядники, импульсные преобразователи, коммутаторы, переключатели. На втором плакате объекты воздействия: операционные усилители, входные интегральные устройства, ЭВМ управления и контроля. Здесь, на третьем плакате, - виды помех и пути поступления: кондуктивные помехи поступают по соединительным проводам и цепям заземления, индуктивные, - по воздуху и через экраны.
Далее, - вот уровни воздействия: слабые воздействия вызывают временное нарушение работоспособности – сбои, с последующим полным восстановлением…, это эффекты не тепловые…, а только связанные с временным нарушением электрических режимов работы. В результате таких сбоев, может искажаться информация на экранах дисплеев, мониторах ЭВМ и контрольных приборах. При средних уровнях воздействия, наблюдаются слабые тепловые процессы с остаточными явлениями, но с восстановлением работоспособности; в этих случаях, все устройства, после окончания воздействия помехи, продолжают работать, но показания и реакции, могут быть уже искажёнными. При высоких уровнях воздействия помех, происходят электрические пробои цепей или выжигание полупроводников … или плавление соединений, с необратимыми отказами аппаратуры; это может привести: к полной потери информации, нарушению управления, и даже к отказу двигателей, то есть к аварии. – Внезапно он почувствовал, что ему уже не надо мучительно искать слова, собирать прыгающие мысли и думать о том, как он выглядит. Он почувствовал, что вот все слова и мысли выстроились строгими и ровными рядами и маршируют, соблюдая равнение, а он легко управляет ими, - что это нравится ему и интересно слушателям; тогда появилось ощущение единства и гармонии с аудиторией.
- Вот здесь посмотрите, - продолжал Игорь, - представлены диапазоны частот и виды импульсов, которые могут воздействовать на аппаратуру, но конечный результат воздействия, при этом, - неоднозначный, он определяется множеством факторов: частотами и диаграммами направленности излучателей, поляризацией поля помехи, соединительными проводами и их ориентацией, технологическими отверстиями в корпусах, коэффициентами усиления и полосами пропускания операционных усилителей, быстродействием цифровых схем, и другими факторами. Теперь, наверное, более или менее ясно, насколько сложны задачи исследования рассматриваемой проблемы. Если говорить конкретно, то эти задачи сводятся к следующему:
- создание математических моделей, пусть даже упрощенных, источников воздействия, путей воздействия и объектов воздействия помех;
- исследование моделей на ЭВМ;
- создание макетов и проверке на них теоретических расчётов;
- проверке результатов на действующих объектах;
- выдача конкретных рекомендаций по совершенствованию и изменению: схем, конструкций или расположения объектов.
 Игорь ещё говорил о конкретных путях решения задачи с помощью математического моделирования и системного анализа. Эта тематика была ему близка и понятна, поэтому говорил он подробно и уверенно. Слушали его с интересом. Закончил он кратким экскурсом в историю:
- Нужно отметить, что кажется впервые вопросы воздействия помех, в диапазоне от двадцати килогерц до десяти гигагерц, на полупроводниковые приборы и интегральные микросхемы, стали исследоваться в начале семидесятых годов в Соединенных Штатах. Первые исследования проводились в рамках общей проблемы ЭМС. Впоследствии в работы включились ведущие специалисты компании Магдоннел Дуглас. Проводились ежегодные научные симпозиумы; результаты работ публиковались в тематических сборниках. И все эти работы и исследования были вызваны теми же задачами и проблемами, о которых мы говорим сейчас. Но у нас этими вопросами начали впервые заниматься только в середине восьмидесятых, то есть нужно с горечью признаться, что в этом направлении мы отстали примерно на пятнадцать лет. Хотелось бы закончить более оптимистично, но… у меня всё. Спасибо за терпение.
Ему одобрительно похлопали и стали задавать вопросы; отвечал он чётко и обстоятельно, с чувством исполненного многотрудного долга, и даже пробовал шутить. Потом были прения и обсуждения, и в заключение, как обычно, выступил Главный, с похвалой докладчику и рекламными обещаниями присутствующим.
Было принято заранее подготовленное и отредактированное решение, в котором был одобрен и утверждён доклад и план дальнейших работ по проблеме.   

Игорь пришёл домой усталый и довольный, и пока жена суетилась на кухне, он прилёг на тахту и закрыл глаза. В голове ещё и ещё прокручивались картины прошедшего дня, и его доклада. Хотя в целом всё прошло вполне хорошо, он принялся мысленно «препарировать» своё сообщение и свои ответы на вопросы; рассматривать их под микроскопом самокритики и, как всегда, стал обнаруживать различные недостатки. Теперь он искренне переживал и расстраивался, что сказал где-то не то, что было нужно, и ответил – не так. Потом, помучившись, он стал убеждать себя, что переживать вновь то, что уже прошло, и сожалеть о том, чего нельзя вернуть, - не просто глупо, но безрассудно и смешно.
- Игоша, иди ужинать, всё готово, - позвала из кухни жена.
- Да, иду, - Игорь медленно поднялся, - ты знаешь, я в эту неделю дико устал на работе…. Завтра хочу поехать к своим…, может быть поедем все вместе?
- Нет, нас очень много, да у меня, к тому же, много работы… девочки будут мне помогать. Ты поезжай один, лучше отдохнешь без нас, а на следующие праздники поедем все. Хорошо?
- Ладно, завтра я еду… с ночёвкой, - удовлетворённо сказал Игорь, - знаешь, завтра я, наверное, даже выпью водки и буду играть в преферанс…. И никаких производственных дум!

*******

Родители Игоря – Василий Васильевич и Ирина Сергеевна Звонаревы, с дочерью и внуком, жили в Сокольниках на улице Короленко; к ним, от Игоря, надо было ехать почти через весь город, и может быть поэтому, их встречи были нечасты.
Василий Васильевич был твёрдый и убеждённый коммунист, из тех, кто искренне и не задумываясь, верил в идеалы всеобщего счастья, равенства и братства. Это была детская и святая вера, не имеющая ничего общего с такими качествами, как – корыстолюбие, тщеславие и лицемерие.
Он часто рассказывал Игорю про его деда, своего отца, – Василия Яковлевича, который у себя в посёлке, в Ивановской области, после революции, организовал парт кружок. Как они – пятнадцатилетние подростки, собирались летом на сеновале, и изучали «Капитал» Карла Маркса. Как спорили, часто до утра, о диктатуре пролетариата, мировой революции, скором конце капитализма и полной победе над буржуями. Он, правда, не знал, что в то время, когда Васька с кружковцами спорили на сеновале о таинственных умозаключениях Маркса, его три брата работали на стекольном заводе, чтобы обеспечить существование многодетной семьи.
Но Василий Васильевич любил своего отца, считал его авторитетом и, с раннего детства, слушая его беседы, твёрдо уверовал, что всеобщую справедливость на Земле можно создать только с помощью мировой революции, уничтожив всех буржуев, кулаков и прочих эксплуататоров трудового народа.
В двадцатом году, дед Игоря – Василий Яковлевич перебрался из сельского захолустья в Москву, окончил Совпартшколу и поступил в институт Красной Профессуры. Этот институт, по замыслу его создателей, должен был «ковать» свою рабоче-крестьянскую интеллигенцию; при этом, культурный и образовательный уровень студентов, не имели особого значения; главными критериями были: партийность, политическая «подкованность» и пролетарское происхождение. Там же, в институте, Василий Яковлевич познакомился со своей будущей женой, такой же убеждённой коммунисткой, как и он.
 В 1925 году, у них родился сын, которого тоже решили назвать Василием.
Маленький Вася не был обременён чрезмерной родительской заботой и вниманием; отец и мать были всегда на работе, - собраниях, совещаниях, семинарах и заседаниях, мальчик рос на попечении домработницы и многочисленной отцовской родни.
В 1941-м, когда началась война с Германией, он только перешёл еще в восьмой класс.
Тогда он, и его сверстники, восприняли эту резкую перемену в своей жизни, не как тяжёлое испытание для всей страны и всенародную беду, а скорее как большую военную игру и героическую романтику. Во время воздушных тревог, он, хотя и со страхом, но лазил с друзьями по крышам, где они тушили немецкие зажигалки в ящиках с песком. Для них, пятнадцатилетних, всё было тогда новым, необычным и интересным; эти яркие лучи прожекторов, шарящие и скрещивающиеся в ночном небе, гул самолётов, стук зенитных орудий и гулкие разрывы бомб. Всё это возбуждало их и возвышало в своих глазах.
Но в 43-м Вася Звонарев подумал, что война может закончиться и без него; тогда он, с двумя своими друзьями, принёс заявление в военкомат, с просьбой отправить на фронт, - но им отказали – по возрасту.
Тогда неудача не остановила его, но лишь усилила желание добиться своей цели. Он упросил отца отпустить его, оканчивать школу, в Ивановскую область, к его родственникам. Только оттуда, из десятого класса школы, ему удалось, наконец, попасть в армию. Через шесть месяцев, окончив школу сержантов, Василий Звонарев оказался на передовой.
Шла подготовка к форсированию Одера. Перед боем, Василий написал заявление: «В случае смерти, прошу считать меня коммунистом». Такие заявления, по предложению замполита, обычно писали все, накануне больших наступлений.
Одер форсировали ночью, стараясь не попасть под лучи немецких прожекторов; и рота была уже на другом берегу, и закреплялась там под огнём, когда осколок мины раздробил Василию руку.
Раненых переправляли назад, в тыл, на понтонах и плотах; вокруг вздымались фонтаны разрывов, и кипела вода. Раненых окатывало холодной водой; звуки разрывов снарядов, стук пулемётов, крики и стоны, - сливались в адскую какофонию. Когда случалось прямое попадание снаряда, раненые, которых с таким трудом выносили из боя, - скрывались под водой. Так было, но Василий находился тогда в каком-то оцепенении и слабо реагировал на окружающее… тогда ему повезло.
Потом был обычный путь всех раненых на той войне, кому повезло, - медсанбат, полевой госпиталь, эвакогоспиталь; и все обычные процедуры: операции, перевязки, обходы врачей.
На Урале, в эвакогоспитале, была новая, особенная жизнь, когда бесшабашная и беззаботная молодость, в коллективе себе подобных, торжествовала над болями, тяжкими физическими травмами и удручающим однообразием госпитальных недель.
Перед выпиской, Василия комиссовали, дали инвалидность и сняли с воинского учёта. Он вернулся домой и в 45-м поступил в институт Стали; и уже там, на втором курсе, стал активно заниматься общественной работой – в парткоме. После окончания института, его распределили на Московский завод «Серп и Молот», где он полтора года проработал сменным мастером, потом инженером, потом парторгом цеха, а потом, ещё через три, теперь уже Василий Васильевич стал освобождённым секретарём парткома завода, который был на правах райкома. Тогда же, на партийном собрании, он познакомился с Ириной Сергеевной, которая работала главным нормировщиком заготовительного цеха. Ухаживать он не умел, встречались они, в основном, на работе, на собраниях и семинарах, и предложение он ей сделал в «красном уголке», при подготовке к празднованию 1-го Мая. Похоже было, что она давно ждала этого предложения и с радостью его приняла, безо всякого жеманства.
После женитьбы Василию Васильевичу сразу предложили трёхкомнатную квартиру, но он отказался, оставаясь стоять в очереди, наряду с другими участниками Войны. Отказался он и от служебной машины и, не желая выделяться, продолжал ездить на работу на метро. Тогда многие стали считать это чудачеством, и даже демонстрацией несогласия с общепринятыми партийными правилами, но на все советы и критику, - он не реагировал.
Его жена – Ирина, была моложе Василия Васильевича на десять лет; жили они у его родителей, и только когда в 1953 году родилась Рита, а ещё через четыре года – Игорь, - они переехали в новую четырех комнатную квартиру.
 
Теперь Василий Васильевич и Ирина Сергеевна были на пенсии, но он и сейчас не мог жить без своей работы. На общественных началах, он стал секретарём партийной организации ЖЭК-а. Он собирал и проводил, по старой привычке, партсобрания и доклады о международном положении, на которые приходили старые коммунисты-пенсионеры; они горячо и самозабвенно обсуждали новые времена и новые нравы. Кроме этого были у него ещё заботы: по благоустройству дворов и подъездов, по улаживанию многочисленных бытовых ссор, склок и конфликтов стариков-пенсионеров, которым, казалось, больше нечем было занять своё унылое и однообразное существование.
Василий Васильевич всегда проявлял искреннее участие в скандальных конфликтах своих соседей, переживал их, как свои собственные, и даже пробовал применять, к особо склочным и агрессивным, меры общественного воздействия, в результате чего, некоторые из них, по старой привычке, ездили жаловаться на него в райком.
 Рита – старшая дочь, вышла замуж за архитектора, но брак оказался неудачным; муж всё время рвался из России, а она уезжать не хотела; в конце концов, они развелись, - он уехал в Израиль, а она с сыном вернулась к родителям.

*******

«Больше всего хранимого храни сердце твое,
потому что из него источник жизни.
Отвергни от себя лживость уст,
и лукавство языка удали от себя».

                (Кн. притчей Солом. 4. 23-24.)


В восемь вечера Игорь подъехал к знакомому дому и, поставив машину во дворе, поднялся на четвёртый этаж. Он любил приезжать в пятницу вечером, - впереди два выходных дня, можно никуда не торопиться и отдохнуть от работы и от семейных забот. Обычно он ночевал, и уезжал в субботу или в воскресенье.
- Родственники, привет! – крикнул он с порога.
В квартире возникло движение; Ирина Сергеевна появилась в прихожей.
- Здравствуй, ты почему без Лиды, без девочек?   
- У Лиды школьные дела, она раба тетрадей, - почти стихами ответил Игорь, а девы завтра работают по хозяйству, помогают мамке…, ладно, ты возьми сумку, я тут кое-что купил.
В дверях появился отец и коротко сказал:
- Здорово, сын.
В их семье всегда были, - взаимное уважение и любовь, готовая на самопожертвование, но, в то же время, это никогда не выходило наружу и не проявлялось в эмоциях; они всегда были сдержанны в проявлении чувств.
- Мать, давай накрывай на стол, а мы с сыном пока сыграем в шахматишки.
После ухода на пенсию, Василий Васильевич, никогда не любивший домашние хозяйственные работы, и не умеющий их выполнять, нашёл себе спасительные занятия, заполняющие праздный досуг; и занятиями этими были – культурные игры и чтение газет. Он не мог находиться без дела, и в свободное время всегда искал себе партнёров, среди соседей и знакомых, для игры в шахматы, домино или карты.
И ещё стал любить он одно занятие праздной жизни, - выпивку в приятном семейном кругу, под разговор и хорошую закуску. Он мог выпить очень много: водки ли, вина ли, пива, но, при этом, никто и никогда не видел его пьяным. Он никогда не ругался, не шумел, не буянил, но… только слегка розовел и заводил разговор о том, что его всегда волновало…, - о политике.
За его бескорыстное и беззаветное служение своей идее, жизнь, в последнее время стала его «бить». Первый удар, он получил в 53-м, после памятного съезда, когда стали колебаться незыблемые и привычные устои; второй, ещё более страшный удар, он пережил в 91-м и потом ещё… и ещё. Но, не смотря ни на что, он продолжал верить в светлое будущее человечества, созидаемое коммунистической партией, и в Великую историческую миссию России; и эта вера помогала ему жить.
Через час, все уселись за стол, и Василий Васильевич налил рюмки.
- Ну, давайте, за наше общее здоровье!
Он очень любил эти часы. Ирина Сергеевна, устав за день, не особенно баловала своих вечерними застольями, но к приезду сына, она готовилась как к празднику, - покупала лучшие продукты, а готовить вкусно она умела. Поэтому стол, в дни, когда приезжал Игорь, был всегда изобильным, а еда разнообразной и вкусной; и это, в сочетании с выпивкой, создавало реальное ощущение счастья.
Игорь тоже мог выпить немного водки, если была хорошая еда; он даже полагал, что рюмка водки может открыть истинный вкус еды, и возбудить к ней истинный аппетит.
После ужина, как обычно, Василий Васильевич стал организовывать преферанс.
- Ну, а теперь давайте запишем «пульку»… сын, дочь, - давайте… я несу бумагу и карты….
Они садились в большой комнате за круглый стол, и часто сидели до глубокой ночи, сдабривая игру, чаем и разговорами. Ирина Сергеевна тоже играла иногда, спасая компанию, когда не хватало одного.
Сегодня у Игоря игра не шла; расклады упорно не сулили, - ни игры, ни вистов. Наконец это стало его раздражать, и интерес к игре пропал.
- А что, Юрка, - он поступил куда нибудь? – спросил он равнодушно.
Рита нервно передёрнула плечами.
- Юрка никуда не поступил… пока болтается, как он говорит – «тусуется»…. Мы не знаем где он бывает…, с кем; я боюсь, как бы он не сбился с пути….
Игорь понял, что затронул больную тему.
- Сейчас, Риток, такая молодежь, они дети своего времени, своей эры…, - новой мезозойской.
- Это пустые разговоры, Игорь, - раздражённо сказала Рита, - мы должны что-то делать. Он приходит поздно, иногда под утро… где он? Может быть в притоне…? В банде…? Колется…?
- Ну, ну, ну, - не будем пока паниковать, - перебил Василий Васильевич. - Юра - умный парень, он не пойдёт в плохую компанию. Он же воспитан в нашей семье, на наших идеалах…. Нет, Рита, этого не может быть, это просто – молодость…, ладно, давайте играть…. Игорь, тебе сдавать.
Но игра уже поломалась, Рита стала играть невнимательно и плохо, а когда взяла пять на мизере, бросила карты и ушла.
Игорь с отцом перешли в его комнату, Василий Васильевич принёс коньяк, две рюмки, несколько конфет и нарезанный лимон.
- Давай-ка ещё по маленькой, за всех нас и за лучшее… и расставляй.
Игорь стал расставлять фигуры. Он обычно выигрывал у отца, и хотя видел, как тот огорчается после проигрыша, сознательно никогда не поддавался; он признавал только честную игру. Но зато, когда отцу удавалось выиграть и он искренне, как ребёнок, радовался этому, - Игорь, так же искренне, радовался вместе с ним.
Они сыграли две партии…, не спеша, потягивая коньяк и обмениваясь  короткими, ничего не значащими репликами, по ходу игры. Игорь выиграл первую партию, а вторую, расслабившись и не задумываясь долго над ходами, свёл вничью.
Потом они сидели в креслах и отдыхали; и оба чувствовали себя умиротворённо и легко.
- Как у тебя на работе? – поинтересовался отец.
- Да всё также, - отозвался сын, - по-старому, тлеем, дымим и воняем.
- Ну, это от вас зависит, от руководства, надо активней включаться в изменяющуюся жизнь, находить резервы… двигаться вперёд.
- Да ладно Отец, всё это декларации, пустые слова, мы всё говорим, говорим…, а что толку? Вот ты всю жизнь проработал на партийной работе… и я – полжизни в науке, а что мы сделали за это время полезного? Что принесли в мир? Что оставим после себя?
- Ну нет, брат, шутить изволишь, как можешь ты так говорить? – возмутился отец, - я воевал с фашизмом, варил для страны сталь, работал с людьми…, помогал им. Мы построили социализм и передали его вам…, а ваше дело, - развивать его и идти дальше. А вы сейчас, у себя в институте, разве напрасно работаете? Разве не на пользу народа и государства? Это как?
- А результаты? Ведь важен только результат. Чтобы была польза народу, как ты говоришь,  и государству, нужно выполнить, по крайней мере, три условия. Первое, - чтобы  руководители, чиновники и те, от которых что-то зависит, пользу государства ставили выше, чем свою…. Как ты думаешь, много у нас таких? – Игорь с усмешкой взглянул в глаза отцу, - вот то-то и оно. Но этого ещё недостаточно, надо ведь не только хотеть, но и делать…. Можно всё правильно понимать, говорить хорошие слова, но при этом, - ничего не делать; ты разве не знаешь таких? Знаешь! Но и этого тоже ещё недостаточно. Чтобы сделать что-то полезное для народа, в рамках целого государства, надо ещё иметь ум и умение, а то можно такого наворотить, что вместо ожидаемого благоухания, - будет зловоние…. И это мы видели… и нюхали. Вот ты теперь скажи, - разве у нас выполняются эти три условия? Нет! Если бы они выполнялись, мы давно были бы процветающей страной и жили бы, как вы мечтали, при коммунизме…. Пойми, никто не отрицает ваших заслуг и ваших убеждений, но где результаты? Вот от этого и делается горько; что всё это оказалось напрасным.
Но доводы сына, похоже, не убеждали отца, но скорее распаляли, он жил своими мыслями и своими представлениями, и, слушая, - уже обдумывал возражение.
- Ты критикан, но критиковать всё – просто, особенно с аполитических позиций. Ты ещё многого не понимаешь и рассуждаешь, как обыватель. Вот я с тобой беседовал много раз, но ты так и не вступил в партию. Пойди в свою парторганизацию, на открытое партсобрание, и ты увидишь и поймешь…, товарищи тебе объяснят….
Игорь посмотрел в глаза отца, - они были по-детски ясными.
- Слушай, ты и сейчас веришь в партию и в грядущую победу коммунизма?
- Верю! И всегда верил!
Игорь вдруг поскучнел, и задумчиво спросил:
- И в мировую революцию, которая, в наше время, неизбежно обернётся третьей мировой войной… ядерной войной – последней для всего человечества? Так сказать, - насадить на Земле всеобщее счастье, с помощью всеобщего уничтожения?
Василий Васильевич молчал, не находя сразу, что ответить, и это его раздражало.
- Ты что же, считаешь, что классики марксизма-ленинизма, основатели нашей партии, у которых мы учились и учимся, по пути которых идут сейчас миллионы коммунистов, во всех странах мира…, - что они не правы? Что все великие мыслители человечества ошибались? Ты так считаешь?
Он стал заметно нервничать, светлые глаза его округлились и сделались беспокойными и злыми. Игорь помнил его таким с самого детства, когда отец читал ему длинные и скучные нотации, если он лазил по крышам, или дрался во дворе, или делал что-то такое, что отцу казалось опасным. Тогда он сажал сына напротив, наклонялся к его лицу и, трогая его рукой, раздражённо повторял: «нет, ты сам то понимаешь, что ты делаешь?»; и этот вопрос, накапливаясь в сознании, уныло рисовал сыну, в себе, образ преступника и злодея. Но теперь он уже был совсем другим.
- Ладно, отец, я уважаю твои взгляды и твои убеждения, но считаю, что такие коммунисты, как ты, не от мира сего и таких немного, и они заблуждаются искренне. Знаешь, мне кажется, что есть три… ну как бы категории коммунистов. Первые…, ну вот как ты, шли в партию бескорыстно по убеждению и с искренней верой… в утопию, извини…, ну в то, что недостижимо; и таких, после революции, становилось всё меньше и меньше. Другая категория, - это те, кто шёл по «овечьему принципу», - «куда все, туда и я», партия то была одна. А третья категория, наверное самая большая, - это те, кто лез к чинам и к кормушке, они хотели построить коммунизм, но только для себя и сразу; и таких становилось всё больше. Я ведь сейчас вижу всё это вокруг собственными глазами. Наша парторганизация, по моим наблюдениям, фактически развалилась… и куда делись твои единомышленники – коммунисты? Ты видел хамелеона, как он меняет окраску, в зависимости от того, где сидит? Вот сейчас члены партии, по- моему большинство, ушли в бизнес и заняты личным обогащением, или сменили вывеску и усидели на вершине власти. Но всё равно, всех при этом в первую очередь интересуют: деньги, недвижимость, машины, счета в банках, отдых в экзотических местах, обеспечение родственников заграничными благами…, то есть личное своё благополучие и счастье…. Какая здесь забота о народе, о всеобщем благе, где она? Да и что такое народ? Это стало пустым понятием… и абстрактным…, ну как, например, - фауна иди флора. А на самом-то деле… вот выйди из дома и посмотри: вот инженер, вот врач, вот учитель…, поезжай в деревню: вот сельский фермер, вот механизатор, вот доярка…, а ещё есть: дети, пенсионеры, инвалиды, больные…, - вот народ, -   если их всех собрать вместе и послушать их, а поодиночке они – ничто, человеки! А как эти человеки живут, как существуют? Чтобы судить, надо, наверное, с чем-то сравнить. Так вот, те, кто был в Европе, в Америке, в Японии, в Австралии, - они приезжают в шоке и приходят в ужас, когда начинают сравнивать! 
- Нет, ты понимаешь, что ты говоришь? – с возмущением перебил отец, - это же буржуазная идеология, кто тебе это внушил? Это влияние Западной пропаганды и голоса Америки! Мы работали всю жизнь не за чечевичную похлёбку… мы своих идеалов не меняем… и сравнивать нас с капиталистическим миром… нельзя! – он смотрел в глаза сына и снова убеждался, что это уже давно не тот доверчивый и послушный ребёнок, который много лет тому назад, сидел перед ним и слушал его наставления. Теперь в этих глазах, он видел твёрдую убеждённость, и чувствовал, что как-то незаметно теряет собственную уверенность, - ты здесь говоришь о загранице, но говоришь с чужих и враждебных слов, ты сам-то там был?
- Меня пока не пускают… наверное придётся ждать до пенсии, но зато за рубеж пускают сейчас, кроме крупных начальников и чиновников…, также многих, более надёжных, чем мы: барыг, торговцев, коммерсантов, футболистов… и это только подтверждает наш абсурд. 
Они помолчали, раздумывая и, как будто собираясь с мыслями, а потом Игорь вдруг неожиданно улыбнулся.
- Знаешь, отец, тебе никогда не приходил в голову вопрос, - почему люди всё время спорят? Испокон веков, на Земле непрерывно идёт Вселенский спор. Спорят государства, нации, учения, религии, партии, люди… и, даже родственники в одной семье, вот как мы с тобой. Ну ладно ещё просто спорят, но ведь при этом ругаются, яростно враждуют, воюют и убивают друг друга. Почему это? Ты можешь это объяснить?
Василий Васильевич провёл рукой по лицу и наморщил лоб; этот перевод темы разговора сбил его с колеи мысли, и как-то вдруг успокоил; и он сказал уже задумчиво и миролюбиво:
- Ну это, сын, вопрос философский и неоднозначный, на него нельзя ответить просто…. Наверное так устроены люди.
- Да, ответить нельзя, но можно высказать предположение, - он помолчал, обдумывая выражение, а потом торжественно произнес: - люди спорят потому, что нет истины единой для всех. И вся суть в том, что её и не может быть, если есть альтернатива. Вот и получается, что истин может быть столько же, сколько альтернатив, а альтернатив столько же, - сколько людей! При этом каждый считает, что только он прав, потому что видит мир только своими глазами, и не может, или не хочет, взглянуть глазами другого. Вот я вспоминаю одну старую притчу… не знаю, может быть, ты слышал её. Так вот…. Когда двое, всю жизнь спорящих соседей, пришли наконец к мудрецу, чтобы он рассудил их, - мудрец, выслушал одного и сказал: «да, ты прав!». Потом, выслушав другого, сказал: «и ты прав!». Тогда третий, присутствующий при этом, возразил: «как они могут быть правы оба, если утверждают противоположное?». На это мудрец, вздохнув, ответил ему: «да, и ты тоже прав!». Вот и получается, что все споры бессмысленны и бесплодны.
Игорь задумчиво смотрел куда-то вдаль, за окно… в ночь. А Василий Васильевич, взглянув на него, вдруг улыбнулся своей мысли: «нет, всё-таки сын не прав!».


*******




ГЛАВА  ТРЕТЬЯ
 


«Против вина не показывай себя храбрым,
ибо многих погубило вино….
Вино полезно для жизни человека,
если будешь пить его умеренно.
Что за жизнь без вина? Оно сотворено
для веселия людям.
Отрада сердцу и утешение души –
вино, умеренно употребляемое вовремя.
Горесть для души – вино, когда пьют его много,
при раздражении и ссоре.
Излишнее употребление вина
увеличивает ярость неразумного до преткновения,
умаляя крепость его и причиняя раны».

                (Кн. Иисуса сына Сир. 31. 29-36).


Было уже поздно, а они сидели вдвоём и выпивали, - Алексей Николаевич Полетаев и его родной брат – Анатолий.
В большой гостиной был бордовый полумрак, горел только настенный светильник, освещая стол, за которым сидели братья. Перед ними стояла бутылка, две рюмки и их обычная, традиционная закуска: горячая картошка, сало и красные солёные помидоры.
Есть такое состояние, - лёгкого опьянения, когда сознание ещё ясное, но уже освобождённое от бремени забот и докучных дум, а мысли – отчётливые и острые. Тогда с сознания словно спадают вдруг невидимые, тяжёлые покрывала и обнажается новая, необычная истина. Не потому ли говорили поэты и мудрецы: «Истина в вине!».
Именно такое состояние ума любили братья, когда встречались. Тогда они, не замечая времени, могли беседовать всю ночь, на самые различные темы, которые предоставлял им, их большой жизненный опыт и знания.
Алексей Николаевич наполнил рюмки, поднял свою, поднёс к глазам, долго задумчиво смотрел на неё, а потом спросил:
- Толя, ты задумывался когда нибудь, отчего люди пьют? Водку, вино, пиво…, ну и вообще вводят в себя всякую дурь? Я даже не говорю о России, это особая статья… у нас нет культуры потребления вина, но ведь и во всём мире…, вот сейчас, каждую минуту, - пьют, нюхают, курят, колются…, по всей Земле – сотни, тысячи, миллионы…. Зачем? По блажи, от нечего делать, по традициям?
- А я об этом не задумываюсь, я люблю выпить с тобой, с друзьями, в хорошей компании, с хорошей закуской… вот как сейчас.
- Нет, Толя, я не об этом…, но иногда, вот вдруг, тебе не хочется выпить просто так… одному?
Анатолий Николаевич задумался, а потом лицо его стало серьёзным.
- Да, брат, бывает и такое…, ну, например, когда начинаешь думать о смерти…. Знаешь, когда начинаешь думать, что придёт время и тебя не будет… и потом уже не будет ни-ког-да! Вот тогда меня всегда охватывает страх и какая-то безысходность… и я наливаю в стакан. Пусть и не надолго и не навсегда, но водка всё-таки снимает страх смерти.
- Ну мысли о смерти, - они естественны у каждого человека, особенно в зрелом возрасте, когда начинаешь философствовать…, я где-то читал, кажется у Монтеня, что философствовать, - значит приуготавловать себя к смерти. Я вот только не понимаю, зачем бояться того, что неизбежно? Обожди, вот здесь у меня есть интересные записки на сей счёт…, - Алексей Николаевич подошёл к книжной полке и достал толстую тетрадь…. – Вот послушай, что говорит Монтень «…страху смерти подобает быть ничтожнее чем ничто, если существует что-нибудь ничтожнее чем это последнее», а вот Лукреций: «…страх смерти доводит людей до того, что, охваченные отвращением к жизни и дневному свету, они в тоске душевной лишают себя жизни, забывая, что источник их терзаний был именно этот страх». Но конечно, в то же время, существует инстинкт самосохранения, и это закон, против него не попрёшь.
Они замолчали и о чём-то думали, а потом Алексей Николаевич продолжил разговор:
- Да, конечно, страх смерти, - самый жестокий, хотя и самый естественный. Мы ведь так привыкаем к себе, и любим себя, что любые изменения в привычном течении жизни нас страшат, а смерть, - это самое великое и важное изменение. Но посмотри, что интересно, - сама жизнь незаметно подготавливает нас к смерти, постепенно лишая нас своих прежних радостей и привязанностей: здоровья, силы, желаний, телесных удовольствий, зубов, волос… а потом и самого страха потерять такую жизнь.
- Ну нет, - возразил Анатолий Николаевич, - страх смерти всё равно остаётся у всех.
- А знаешь, Толя, я думаю, что любой страх, - это Божье наказание; страх делает человека несчастным, он терзает, мучает…, он может привести к болезни и даже убить! Я в этом уверен, - он действует через мысли и самовнушение на физиологию. Ты ведь знаешь, - когда африканский колдун приговаривает кого-то к смерти, - он просто показывает на него костью и тот, безо всякого насилия, всегда тихо и неизбежно, умирает в течение трёх дней – это достоверный факт.
- Да, Алёшка, к сожалению эффективного лекарства от страха нет, разве что это, - и Анатолий Николаевич потянулся к бутылке, - давай утешимся с тобой тем, что все нормальные люди должны бояться смерти.
- Вот здесь, Толя, ты не прав; на Земле есть очень много нормальных людей, которым совершенно неведом страх смерти, они встречают смерть спокойно и равнодушны к ней.
- Кто же эти счастливцы?
- Да. Это, наверное, самые счастливые люди; только они живут полной, свободной и спокойной жизнью… и таких людей много – целые народы. Те, кто исповедует такие религии, как буддизм, индуизм, ислам, или такие учения, как эзотеризм…, ну и ещё христианские подвижники, и истинные философы. Я ведь был на Востоке и видел всё своими глазами. У них благословенная вера, - они верят в перевоплощение души и в вечную жизнь, а если веришь в вечную жизнь, - какой может быть страх смерти? Её нет! Вот возьми индусы, они, по-моему, истинно счастливые люди, хотя там и перенаселение, и бедность, и грязь, и болезни, но ты посмотри с другой стороны! Народ спокойный доброжелательный, неконфликтный и весёлый; люди никогда и никуда не торопятся. Зачем торопиться? Не успел сделать в этой жизни, - сделаешь в следующей! И чего вообще бояться в этой одной из многих жизней. Индусы воспринимают жизнь, как данность, не мудрствуя и непосредственно, как дети, - именно так, как и нужно её воспринимать. Они верят в своих многочисленных богов, но, при этом, терпимо относятся ко всем другим религиям; они признают различные философии, различные взгляды и мнения….
- Обожди, - перебил Анатолий Николаевич, - ты сам-то признаёшь их философию… веришь в перевоплощение душ?
- Да, брат, но конечно не так, как они; у них эта многовековая традиция живёт в человеке с пелёнок, а нас ведь воспитывали совсем наоборот. Но я тебе скажу так, - я очень хотел бы верить так же, как и они… и стараюсь.
- Но это же противоречит здравому смыслу, науке… всему, чему нас учили!
Алексей Николаевич долго молчал, о чем-то думал.
- Здравый смысл говоришь?… А что это такое? И в чём он? Ты оглянись кругом, посмотри телевизор, рекламу, почитай газеты, книжонки-бестселлеры, послушай некоторых политиков… вникни в нашу жизнь и наши законы, - где там здравый смысл? А если говорить о том, чему нас учили, то нас учили всякой ерунде, но не научили главному – как жить! Что нам дали наши знания? Все школы, училища, Вузы, университеты учат чему угодно, но только не науке о человеке, его душе и окружающем мире, а если иногда и учат, - то не так. А ведь это самая главная наука, - наука наук! Вот в Индии…
- Ну ладно, ты снова сел на любимого конька, а Индия для тебя вроде земного рая. Ты лучше скажи, - почему же большинство людей не верят в это… в перевоплощение душ?
- Теорию перевоплощения души, признают все религии мира, кроме ортодоксальной христианской, хотя есть сведения, что ранние христиане и даже основатели, тоже признавали её, так что здесь ты не прав.
- Ну хорошо, признают, но почему же тогда никто не помнит о своих прежних жизнях?
- Это тоже не так. Я тебе скажу, что очень многие люди вспоминали о своей прошлой жизни и при проверке, все факты, о которых они вспоминали и которые невозможно было им передать, - официально подтверждались. Есть исторические сведения, что ещё древнегреческий философ Пифагор, описывал свои прежние жизни. Сейчас, наиболее часто, это случается в Индии, благодаря особенностям их мышления и образу жизни. Обычно это дети, в возрасте трёх – шести лет, когда уже развито сознание, но ещё не засорено посторонней информацией. А если говорить о нас? Где нам помнить свои прежние жизни? Мы и в этой-то своей безумной жизни, перегруженной спешкой, отрицательными эмоциями и ненужной информацией, наверное, половину забываем, и это, наверное, – защитная реакция. Представь, что с нами было бы, если бы мы вдруг вспомнили все свои прежние жизни, - мы сошли бы с ума! Но при всём этом учти, что есть обстоятельства и условия, при которых и мы можем вспомнить свои прежние жизни.
- Это, какие же, интересно! – быстро спросил Анатолий Николаевич.
- Проделывались опыты, кажется в одной из американских лабораторий, и оказалось, что под воздействием гипноза, наркотических препаратов, электрической стимуляции мозга, галюциногенов, - можно вспомнить свои прошлые жизни; а, кроме того, хорошо известно, что это иногда происходит и непроизвольно, когда человек переживает критические экстремальные состояния и мозг испытывает супершок…, - проявляется сверхсознание. Ну вот когда человек падает с высоты, или во время клинической смерти, ну и другие случаи…, я думаю, что некоторые наркотики дают подобный эффект, поэтому на них и садятся.
Оба надолго замолчали, погружённые в свои мысли; потом Анатолий Николаевич наполнил рюмки, и продолжил разговор.
- Знаешь, брат, всё это очень загадочно и интересно. На эту тему нужно писать книги, - где они?
- Да книги–то есть, правда в основном Восточных авторов, эзотериков, оккультистов…, но этих книг немного и они не доходят до массового читателя; а многие и не поймут этих книг, - они ещё… или уже не готовы. Ты посмотри, что сейчас издают и читают. Издательства массовой литературы таких книг не издают, - они не дадут денег, а научные издательства, - не примут, потому что все эти явления – не изучены и необъяснимы, с научных материалистических позиций. Посмотри, что читают сейчас наши народные массы, а лучше сказать, что им предлагается: бульварная любовная макулатура, бандитские и тюремные повести, бредовая фантастика… так идет потихоньку духовное отравление сознания людей…, ну в общем – маразм. А впрочем, если об этом много думать, - можно спрыгнуть с ума.
Да мы с тобой ведь не о том начали разговор, - мы же хотели понять, почему люди пьют.
- Да, да, - оживился Алексей Николаевич, - вот именно… я скажу тебе так, - он задумался, словно подбирая слова, а потом стал говорить, как бы рассуждая с собой. По-моему, люди пьют, курят, нюхают, колются, - чтобы изменить своё устоявшееся восприятие жизни…, когда оно начинает их давить. Ну, или если сказать по-другому..., - чтобы изменить для себя окружающий мир, с помощью изменения своего сознания. Вот когда сознание и мысли останавливаются или начинают давить, становится скучно или больно, - тогда человек идёт и выбирает из большого ассортимента на свой вкус: водка, вино, пиво, табак, кокаин, опиум, гашиш, синтетику, - выбирай! Средства разные – цель одна!
- Ну нет, Алёшка, здесь ты хватил лишнего, а мы сейчас с тобой что? То же, что и наркоманы? 
- Да нет, ты пойми, - диапазон изменения сознания очень большой, даже огромный. Человек, закуривший сигарету, - хочет успокоить свою нервную систему, а наркоман, - хочет уйти в параллельный мир и испытать там наслаждение – нирвану. Хронический алкоголик, - уже не может жить в своём обычном сознании, а нормально выпивающие, как мы с тобой, - пьют для настроения, для аппетита, для работы мысли. Знаешь, есть писатели, которые не могут писать на трезвую голову. Здесь главное – чувство меры, надо уметь в любое время остановиться и не попасть в зависимость, и конечно не перепивать.
- Да, всё правильно ты сказал, - согласился Анатолий Николаевич, - но вот Серёжка твой, скажу тебе прямо, меня того… беспокоит… мне кажется, он с этим делом немного перегибает.
Алексей Николаевич вдруг сразу помрачнел.
- Э, брат, время то уже три часа… домой тебе ехать поздно; сейчас я постелю тебе на диване… и давай спать.
 

*******




«Душа моя близка была к смерти,
и жизнь моя была близь ада преисподнего;
Со всех сторон окружили меня, и не было
помогающего; искал я глазами заступления
от людей, - и не было его.
И вспомнил я о Твоей, Господи, милости
и о делах Твоих от века, что Ты избавляешь
надеющихся на Тебя, и спасаешь их от руки врагов.
И я вознёс от земли моление моё,
и молился о избавлении от смерти;
Воззвал я к Господу, Отцу Господа моего,
чтобы Он не оставил меня во дни скорби,
когда не было помощи от людей надменных.
Буду хвалить имя Твоё непрестанно, и воспевать
в славословии; ибо молитва моя была услышана; 
Ты спас меня от погибели, и избавил меня
от злого времени.
За это я буду прославлять и хвалить Тебя,
и благословлять имя Господа».

                (Кн. Иисуса сына Сир. 51. 8-17).


Отец Сергея Полетаева – Алексей Николаевич Полетаев родился в 1925 году в Москве. В 1943 году, будучи курсантом Военного училища, он, по несчастной случайности, застрелил командира взвода – старшего лейтенанта Шевчука.
Этот эпизод своей жизни, Алексей Николаевич безуспешно старался забыть и вычеркнуть из своей автобиографии, как будто его не было, в течение всей своей последующей жизни. Но удивительное заключалось в том, что чем сильнее и настойчивей он старался забыть, тем упрямее и ярче всплывали в памяти мельчайшие подробности того страшного вечера.
«Я вспоминаю о вещах, которые хотел бы забыть; я не в состоянии забыть то, чего желал бы не помнить». (Цицерон. О высшем благе и высшем зле. 2. 32).
Тогда, в оружейной комнате была чистка оружия; это были, в основном, винтовки и только несколько автоматов. Курсанты чистили оружие и давали ему на проверку, потому что он – Алексей Полетаев, был командиром отделения.
Кроме курсантов, в комнате были, - командир взвода – старший лейтенант Шевчук и ротная медсестра – Настя Орлова.
Алексей стоял за длинным столом, принимал у курсантов оружие, рассматривал на свет стволы, проверял сборку и смазку и давал добро, а иногда и заставлял почистить ещё. В паузе между проверками, он увидел, лежащий перед собой на столе, пистолет ТТ. Он взял его в руки, повертел, а потом неожиданно и машинально нажал на курок. Ну, разве не загадочная и роковая случайность, что пистолет оказался, заряжен и взведён, и что напротив стоял человек?
Раздался выстрел, - и Алексей с ужасом увидел, как старший лейтенант Шевчук, побледнел и стал медленно оседать на пол. Он бросился через стол и подхватил раненого под руку; с другой стороны, его поддерживала Настя. Вдвоём, они стали спускать его по лестнице – в медпункт. Уже на лестнице, Алексей чувствовал, как тяжелеет раненый и, со страхом, смотрел на его лицо.
- Настя, спасай, - тихо прошептал Шевчук, и Алексей увидел, как стекленеют его глаза.
Дальнейшее он уже помнил смутно. К ним подбежали и раненого унесли, а Алексей действовал как-то бездумно и в полузабытьи. Он почти не помнил, как бежал… или шёл в штаб училища, как рассказал там всё и попросил посадить его на гауптвахту, чтобы никого не видеть и ждать заслуженного наказания. Также не помнил он, сколько времени провёл на гауптвахте и что там делал; только, - там он узнал, что старший лейтенант Шевчук – умер.
А потом его, неожиданно для него самого, вернули в училище, на прежнее место и прежнюю должность; и даже жизнь как будто стала продолжаться по-прежнему: те же подъёмы, строевые и политические занятия, стрельбы, марш-броски, личное время, но… на самом деле, всё уже было по-другому. Алексею было неспокойно, он всё время жил в ожидании каких-то перемен, - пусть случайно, пусть нечаянно, но он убил человека, а это – преступление и, как всякое преступление, должно быть наказано. Он всё время ждал этого наказания, и когда его однажды вызвали в особый отдел, - он почувствовал облегчение. Прямо из кабинета, под конвоем, его препроводили в тюремную камеру. Так, в одночасье оказался Алексей в одной компании с ворами, бандитами, убийцами и дезертирами, а машина правосудия, сдвинувшись с места, начала работать, - со скрипом набирая обороты, двигалась, крутилась и через две недели выдала свой продукт.
Военный трибунал, на закрытом заседании, без адвоката и свидетелей, определил вину Алексея Полетаева, - «убийство по неосторожности» и наказание, - «три года лишения свободы, с заменой на один месяц штрафной роты».
Время было военное, и долго разбираться с подсудимыми было некогда и незачем; поэтому ассортимент наказаний был понятный и простой: три года – один месяц штрафной роты; пять лет – два месяца; десять лет – три. Расчёт был простой, - пробыть на фронте в штрафной роте, в боях месяц, и остаться невредимым, - было весьма маловероятным событием, а в течение трёх месяцев – почти невероятным. Штрафные роты сразу посылались на самые опасные или безнадёжные участки фронтов, ими проводились разведки боем, их поднимали в атаки на особо защищаемые и неприступные укрепления, обычно без артподготовки и прикрытия с воздуха. После боя, когда штрафники занимали населённые пункты или высоты, туда, вслед за ними, входили обычные линейные части. А оставшихся в живых штрафников, пополнив такими же, кидали в следующий бой, снова испытать свой жребий. С раненых, и с отличившихся в тяжёлых боях, - снимали судимость, а некоторых даже награждали.
Таким образом, осуществлялся провозглашённый принцип и идея, - «Смыть вину своею (а заодно и чужою) кровью!».
Штрафники, по сути своей, люди решительные и отчаянные, воевали яростно и беспощадно, им нечего было терять, они привыкли рисковать, а на кону была свобода в госпитале, если не выпадет смерть. Они не щадили ни себя, ни противника, и немцы панически боялись их. Очень многие командиры частей и соединений и боевые генералы, зная это, просили прислать им «шуры» – так называли штрафные роты на фронтах. Они знали, что с их помощью обычно было значительно легче выполнить сложную боевую задачу, получить внеочередные звания и ордена, и главное, без особых хлопот и риска.
Обычно, за спиной штрафников ставили заградительные отряды с пулемётами, чтобы предотвратить соблазнительную возможность отступления и побега, но такого не случалось, и заградительные части скучали без дела. А штрафники, приняв перед атакой «свои боевые сто грамм» и включив голосовое сопровождение, в виде различных вариаций отборного мата, кидались напролом, и только вперёд, в образе страшной беспощадной лавины.


Из камер предварительного заключения, будущих бойцов-штрафников, под охраной, привозили на железнодорожный пункт отправки и грузили в рыжие грузовые «телятники».
Заключённые, прямо из машин, бежали гуськом, друг за другом по наклонным трапам в вагоны, под бдительным наблюдением конвойных. В вагонах, справа и слева от дверей, были сбиты двух ярусные деревянные нары.
Здесь был уже другой мир, и все мгновенно преображались, - шум, смех, шутки, суета, - это было первым общим ощущением нового этапа жизни, который всем обещал быть лучшим, чем прежний. Это было – ожидание свободы и возможности действовать!
А потом, всё пошло по, издавна заведённому тюремному порядку, - воровские авторитеты, блатные и шпана, сразу занимали места на верхних нарах у окон, а остальные и случайные – внизу. Там досталось место и Алексею.
Ехали медленно и долго; часами стояли на запасных путях, на разъездах и крупных узлах, пропуская на запад: военные эшелоны, составы с орудиями и танками, а на восток – санитарные поезда с красными крестами.
Дорожно-арестантский быт не отличался ни изысканностью, ни разнообразием. На остановках выносили параши и приносили бачки с водой. Еду раздавали по утрам, один раз и на весь день; каждому полагалось по четыре чёрных сухаря, кусочку сала, размером в два спичечных коробка и по две столовые ложки сахарного песка. Но и эту еду, многие ухитрялись копить. Днём в вагоне шёл натуральный обмен: сладколюбы меняли сало на сахар, другие наоборот, а подстричься «под кружок» у вагонного цирюльника, - стоило один сухарь.
На еду играли в карты, в очко на пальцах и заключали разнообразные пари. Эти пари могли быть самыми дикими; в вагоне с Алексеем ехал «монстр» из Сибири, который на спор, за два сухаря, съел кусок стекла, понемногу откусывая его и запивая водой.
В этом же эшелоне ехала и охрана; на каждой остановке, перед вагонами стояли вооружённые конвоиры, проверяли, закрыты ли двери и наблюдали за окнами. Была и своя гауптвахта, или точнее карцер, в отдельном пульмановском вагоне. Люди ехали на фронт сражаться и умирать, но сейчас они были арестанты, и у охраны был приказ, - в случаях беспорядков или неповиновения – стрелять.
Только на десятый день, добрались до конечного пункта назначения в Западной Белоруссии, на границе с Польшей. Эшелоны разгрузили у небольшого городка - Маневичи. Здесь, в лесу был учебно-пересыльный лагерь, где за неделю из прибывающих эшелонов заключённых формировались «шуры».
Здесь начиналась совсем новая жизнь. Арестантов впервые расконвоировали, выдавали обмундирование и оружие, а затем всё происходило почти как в обычных воинских частях, - принимали присягу, учили стрелять и только в солдатских книжках, на обложках, черными чернилами наискось, было написано, - «штрафник».
Получив солдатскую форму и оружие, бывшие зэки преображались, становились сдержанными и серьёзными, и если не более тихими, то менее шумными; реже слышался мат, а драки прекратились вообще. Всеми и во всём, чувствовалась какая-то торжественная и строгая новизна и ожидание чего-то важного и неизвестного.
Из эшелона заключённых сформировали четыре штрафные роты; каждая занимала отдельное небольшое одноэтажное здание, типа сельхозфермы, в котором теснота, после «телятников», воспринималась как простор. Еду привозили походные кухни.
С первого дня начались боевые занятия, и дни замелькали в бешеной пляске, повторяя один девиз: скорее, скорее, скорее…, фронт ждёт, а здесь, этих людей с оружием долго держать опасно. Нужно только показать, как стрелять, чтобы до фронта, по неосторожности или по неумению, не перестреляли друг друга, - и скорее отправить, а там, в первом же бою, жизнь научит всему… если успеет.   
На второй день Алексея вызвали к командиру роты. Штрафными ротами командовали обычно офицеры, которые сами чем-то проштрафились на военной службе, или были чем-то неугодны начальству. За тяжкие проступки или преступления их могли разжаловать до рядовых, а за незначительные, или неугодных, просто переводили по службе, - командовать штрафниками.
  В тесной комнатёнке, за небольшим столом, сидел лейтенант с суровым лицом и двумя медалями «За отвагу» на груди. Глядя на крупную фигуру ротного, Алексей, по старой привычке, доложил:
- Товарищ лейтенант, солдат Полетаев по вашему приказанию явился!
- Полетаев, ты из училища…. Возьмешь третий взвод.
Алексей удивился и возразил:
- Но у меня нет звания…, я ведь не окончил училища…
- Молчать! – хмуро перебил лейтенант, - здесь командую я… и я назначаю тебя взводным, - он поднял на Алексея тяжёлый взгляд, - ты что о….ел, где я тебе возьму здесь офицеров? Иди, сегодня перед строем объявлю и представлю. Всё!
Алексей теперь понял, почему о нём уже всё здесь известно, и всю глупость своего возражения. Он вспомнил, как, при разгрузке эшелона, - видел в стороне нескольких офицеров с голубыми погонами, -  это означало, что их судебные дела приехали вместе с ними, и что особый отдел ещё не оставил их.
Через неделю роты погрузили на машины и повезли на Запад, в Польшу, где шли тогда бои. Был август сорок четвёртого.
Ехали по пыльным просёлкам, через перелески, мимо заросших неухоженных полей; мимо белых сельских хуторов, где на красных черепичных крышах, в гнёздах, грелись сонные аисты. Ехали мимо вишнёвых садов, облитых тёмной капелью спелых ягод, мимо мирно пасущихся овец и настороженно глядящих полячек.
А с запада уже доносились далёкие звуки войны. Там, где-то ещё далеко, словно кто-то ворочался под землёй, слышались глухие раскаты, похожие на гром, и, в солнечные августовские дни, всё это казалось ненужным и глупым.
Две ночи, ночевали в пустых хуторах, а не третью подъехали к передовой. 
Дальше двигались походным маршем по просёлкам и лесным дорогам, через перелески и поля. Поступил приказ, - двигаться в колоне по одному, след в след, потому что на дорогах были мины. Впрочем, доказательства были рядом, - кое-где на дорогах виднелись неглубокие воронки, а на растущих рядом деревьях и кустах, можно было видеть остатки одежды неосторожных солдат.
К передовой подходили, когда уже смеркалось. Двигались осторожно ещё час и, наконец, вошли в лес.   
 Здесь грозная симфония войны звучала уже совсем рядом, словно в зале, хотя бой кажется, затихал. Только изредка тяжело ухали разрывы снарядов, словно переговариваясь, стучали пулемёты и раздавались автоматные очереди. В темнеющем небе вспыхивали фонари осветительных ракет, освещая все призрачным зеленоватым светом.
Командный пункт батальона находился здесь же в лесу, на небольшой поляне, окружённой тёмными кустами; здесь стояли две палатки, и ходил часовой.
Ротный пошёл докладывать о прибытии, и через несколько минут из больной палатки послышался голос радиста, который сипло кричал в трубку, перекрывая окружающий шум:
- Первый, первый… я шестой… я шестой… пришла шура, пришла шура… куда направлять, куда направлять… как слышите… приём!
- Вы что, одни? – кричал кто-то в палатке.
- Нет, мы первые, - отвечал ротный, - за нами подойдут ещё три.
- Где они тянутся…   …иху мать! Ползут, как больные вши по мокрому х…! Капитан, пошли разведчиков!
Штрафники, стоящие рядом и слушающие переговоры начальников, радостно гоготали. Ротный, выскочив из палатки, сдерживаясь, крикнул:
- Тихо!… вашу мать! Отойти на пятьдесят метров и рассредоточиться…. Ждать приказа… командиры взводов ко мне!
Вскоре подошли ещё три роты, и командиры засели на совещание в большой палатке. Потом лейтенант возвратился, собрал роту в тесный кружок, под деревом, и объяснил боевую задачу.
- Сейчас выдвигаемся на исходные; утром пойдём брать город! На исходной не курить, костров не жечь, шума не поднимать… за неисполнение, - расстрел на месте.
Рота двинулась к опушке леса на исходную позицию.
Они не знали реальной обстановки, а она была такова. То был, может быть и не город, а большой населённый пункт – Бьяла Подляска, с белыми одноэтажными и двухэтажными домиками, утопающими в густой зелени садов. Над ними возвышались острые верха костёла и водонапорная башня; был здесь и небольшой спирт завод. Городок стоял на возвышенности, а на восток, до леса было с километр открытого поля. Это был идеальный опорный пункт обороны. Немцы поставили на окраине, в садах: танки, самоходные орудия и крупнокалиберные пулемёты; нарыли траншеи.
Когда пехота с хода попыталась взять городишко, - её отбросили, с тяжёлыми потерями. Авиации на участке не было, тяжёлая артиллерия отстала. Тогда командование провело легкую артподготовку, из всех средств, которые были в наличии, и снова кинуло пехоту, под прикрытием малых самоходок, но …, буквально, через несколько минут, все девять самоходок горели, а пехота залегла и не могла поднять головы от земли. Тогда командир полка – полковник Кондратский, развернув знамя полка, на штабном «Виллисе», рванул по дороге прямо на городок, поднимая пехоту за собой, своим примером. Но его самоотверженная смелость и пример, - не принесли желаемого результата. «Виллис» был сразу подбит, раненого полковника с трудом вынесли из боя, а пехота, с потерями отошла на исходные позиции.   
Тогда то, чтобы в сроки выполнить приказ высшего начальства, и запросили по рации прислать в помощь штрафной батальон.
Такая обстановка была в тот вечер, на опушке леса, перед небольшим польским городком.
Перестрелка постепенно стихала, только ракеты непрерывно освещали поле и крупнокалиберные пулемёты, - размеренно стучали, угрожая: дак-дак-дак… дак-дак-дак… дак-дак-дак…. С опушки леса, в свете ракет, уже были видны дальние очертания окраин городка, и ротный давал последние указания:
- Оружие, - только автоматы, ножи и противотанковые гранаты – банки! Больше не брать ничего! Ночью надо подползти, как можно ближе, к немецким траншеям и лежать. По красной ракете, - забросать немцев гранатами, и - вперёд! Чистая пехота пойдёт следом.
«Чистая пехота» стояла рядом; солдаты тихо переговаривались, приветствовали вновь прибывших.
- Привет, штрафбату!
Кто-то ответил:
- А, девочки, не бздите тут… сейчас мы пойдём упираться рогами, а вы за нами.
Штрафники стали вынимать свои красноармейские книжки, на которых чёрным было написано: «штрафник», и рвали их на мелкие части; они рвали не бумагу, но своё клеймо и сейчас, на пороге смерти, они хотели чувствовать себя свободными и чистыми, - как все.
- Время, - сказал ротный, посмотрев на часы, - вперёд; при ракетах, - вжиматься в землю и замирать… держаться вместе… если обнаружат до атаки – всем крышка. За мной! – И низко пригнувшись, он двинулся вперёд.
- Третий взвод, - громко прошептал пересохшими губами Алексей, - за мной! – и двинулся следом.
Используя для укрытия малейшие неровности почвы, редкие кусты и разбитую технику прежних боёв, - пригнувшись, на четвереньках и ползком, они преодолевали метр за метром, медленно продвигаясь вперёд. Когда перед ними, с шипением и треском, взлетали ракеты, освещая землю мертвенным светом, - все замирали, вжимались в траву и… отдыхали. По мере приближения к немецким позициям, продвигаться становилось всё опаснее и труднее; и последние несколько сот метров – пришлось ползти по-пластунски, не поднимая головы. Благо этому их успели научить, а впрочем, посвистывающие над головой пули и взлетающие ракеты, были учителями свыше. Так путь их в ту ночь, был долог, опасен и тяжёл. Наконец, уже обессиленные, они услышали немецкую речь и увидели, в десятке метров перед собой, бруствера первой линии окопов и амбразуры, с пляшущими огоньками у пулемётных дул. Теперь им надо было отдохнуть перед последним решающим броском, и они отдыхали, радуясь этой передышке.
Постепенно чужая речь затихала, пулемётные очереди становились короче и реже, - к немцам сходил сон.
Алексей лежал на прохладной земле ничком, положив голову на руку и… дремал. Рядом и сзади лежали его товарищи, его третий взвод. Он не помнил, сколько прошло времени в дремотном и томительном ожидании. Потом, в короткой предрассветной тишине, со стороны леса, раздался одинокий выстрел из орудия. Он прогремел неожиданно и резко и, сразу вслед за ним, в небо взвилась красная ракета.
Всё дальнейшее воспринималось Алексеем как бредовый сон, который остался в памяти, словно картина высеченная на камне, хотя действовал он тогда, совершенно механически.
Он приподнялся и, швырнув противотанковую гранату в немецкий окоп, снова упал на землю. Эти гранаты были настолько мощны, что могли контузить или порвать своего метателя, если он был неосторожен и не лежал плашмя.
А кругом стоял настоящий ад, грохот разрывов гранат поглотил всё, - уши болезненно закладывало, сотрясалась земля и тяжёлые комья сыпались сверху на головы и спины атакующих; яркие всполохи рвали предрассветный сумрак. Потом, когда кончились взрывы, Алексей вскочил и бросился вперёд, стреляя из автомата; он кричал, но не помнил что. Кругом был оглушающий шум, выстрелы и дикий, истошный мат! Рядом и впереди бежали люди, захваченные безумной яростью борьбы и желанием всё крушить и убивать. Немецкие траншеи были разворочены и завалены землей, они были преодолены схода, и штрафные роты бросились дальше, на штурм, к белевшим вдали домам. Но немцы быстро пришли в себя. Вторая линия обороны, перед первыми домами, встретила атакующих плотным огнём. Захлёбываясь застучали пулемёты и автоматы, отрывисто залаяли крупнокалиберные, а из садов на окраине, грохнули прямой наводкой орудия самоходок. Алексей бежал вперед нагнувшись и видел, как впереди, справа и слева, падают его товарищи.
Сейчас успех штурма и спасенье наступающих заключались только в быстроте, в том, чтобы войти в контакт с немцами, сбить их с линии обороны и на их плечах ворваться в город. Любое промедление или остановка, означали – расстрел, уничтожение атакующих, и полный провал операции.
И наступающие чувствовали и понимали это. Они бежали, уже не пригибаясь, во весь рост, - страшные, озверевшие, стреляя и оглашая воздух хриплым и грозным… матом. И немцы дрогнули и попятились, но тут, что-то быстрое и тяжёлое ударило Алексея по ноге. Боли он не чувствовал, но только удар и что нога его онемела и стала чужой. Он ещё, по инерции, наступил на неё и сразу, как подкошенный, упал лицом вниз. Он уже не видел бегущих мимо него людей; он лежал, пока ещё ничего не понимая, в каком-то оцепенении и слышал, как удаляется шум боя и где-то, уже далеко, снова раздаются разрывы гранат.
Тогда он понял, что остался жив и попытался сесть, чтобы осмотреть свою ногу.
Наступало утро, где-то далеко продолжался бой; Алексей сел и, с удивлением, обнаружил, что его правая нога, выше колена, свободно изгибается, будто отделённая от тела, а брюки намокли от крови. Тогда он снова лёг, и пополз назад, к своим, к лесу, волоча за собой свою ногу.
А навстречу, мимо него, уже снова бежали и стреляли, - это был второй эшелон наступающих – «чистая» пехота; раздавались крики «Вперёд!» и «За Родину!», но для Алексея Полетаева всё это сделалось сейчас глубоко безразличным и чужим, не имеющим никакого значения.
Он полз, на время забывался, приходил в себя и снова полз… и полз.
Вдруг, как будто издалека, до него донесся женский голос: «Смотри, Галка, вот ещё один… обожди, миленький, сейчас мы тебя перевяжем… и доставим на место…». Алексей подумал, что он сошёл с ума и умирает, но это была явь, - медсёстры, солдатские ангелы-хранители. Две маленькие хрупкие девчонки переложили Алексея на плащ-палатку, и волоком потянули в укрытие, в лес, где уже лежали и сидели первые раненые. Там ему сделали первую перевязку и наложили самодельную шину на переломанную ногу.
Несколько часов раненые лежали под деревьями и ждали машин. Когда они прибыли и раненых стали грузить, то некоторые терпели и молчали, некоторые стонали и ругались, а иные... уже не подавали признаков жизни.
Судьба уберегла Алексея от смерти, - пуля крупнокалиберного пулемёта, раздробив кость, не задела крупные кровеносные сосуды, и он не погиб от потери крови, - основной причины гибели большинства раненых.
 В медсанбате, ему сразу же перелили кровь, - сознание прояснилось, и только тогда, оказавшись в большой палатке, на кровати, - вымытый, переодетый и перевязанный, - Алексей Полетаев окончательно поверил, что останется жить.
А раненые всё прибывали и прибывали; врачи не успевали их обрабатывать, а машины привозили новых; мест в палатках не хватало.
На следующий день Алексею накладывали гипс прямо на воздухе, перед палаткой. Было жарко, он лежал на растяжке; сестра мочила бинты в гипсовом растворе, а над его раненой ногой кружили хороводы мух. Поэтому, на третий день, после того, как его привезли в полевой госпиталь, в город Брест, из под гипсовой повязки, что сковывала его от пальцев ноги до груди, - полезли отвратительные белые черви! Он ужаснулся, стал страшно материться, кричать и требовать главного врача. 
Берта Павловна Карлович, – ведущий хирург госпиталя, бесконечно уставшая от непрерывных операций, крови,  ругани и нервных срывов страдающих людей, - пришла в конце дня и села на край его кровати.
- Я знаю, Алёша, это неприятно, но гипс пока снимать нельзя, у тебя большой дефект кости… и может затрудниться консолидация…. Потерпи, милый, - она погладила его по руке, - это не опасно…. Эти маленькие червячки, они помогают… они очищают рану…, успокойся, мы посмотрим, как будет идти процесс и сделаем всё, что можно, - она встала и быстро пошла, сказав на ходу, сопровождающей её сестре, - морфин, два.
А для Алексея наступили кошмарные дни, и ещё более кошмарные ночи.
Рана сильно гноилась, кожа вокруг была воспалена; он то горела, как после ожога, то зудела и чесалась, когда по ней двигалось что-то постороннее и … живое; и это могло свести с ума. Ночами он, словно в бреду, разговаривал со своими мучителями, стонал, ругался…, засыпал, просыпался и снова впадал в кратковременное забытьё. И так прошли три недели. Уже несколько раз сменились его соседи по палате; их увозили в тыл, - в эвакогоспитали: за Волгу, на Урал, в Среднюю Азию, в Сибирь, а он – оставался, он был нетранспортабельным, - рана была плохая и кость не срасталась.
Когда Берта Павловна увидела последний рентгеновский снимок, оно пришла в палату. Алексей лежал осунувшийся и бледный, отчуждённо смотрел в потолок, но опытному взгляду, - нездоровый блеск глаз, беспокойные движения рук и выпавшие волосы на белой подушке, - выдавали длительное нервное перенапряжение – постоянный и опасный стресс.
Она подошла к кровати и тихо спросила:
- Алеша, как ты себя чувствуешь?
Он не ответил.
- Завтра мы сделаем тебе операцию, снимем гипс… почистим рану и кость… и будем надеяться, что всё будет хорошо, - и добавила, повернувшись к сестре, - сегодня сделать все анализы, приготовить кровь, на ночь – морфин.
На следующий день Алексею делали вторую операцию. Он ожидал её с радостью и надеждой на избавление от страданий, и постоянного нервного напряжения последних дней.
Глубоко вдыхая сладковатые пары хлороформа, который капала ему на маску сестра – анестезиолог, он торопил её.
- Давай, давай, … заливай туда всё, скорее…
- Да, да, сейчас, дорогой мой, сейчас…, - ты только рассказывай нам: как твоя фамилия, как тебя зовут… сколько тебе лет, где ты родился…? – Она разговаривала с ним, чтобы определить момент потери сознания и дозировки наркоза.
- Я… я… Поле… Полетаев… это такая, как это… называется… эта песня…, - и всё исчезло для него.
После этой операции, очистки раны и смены гипса, он, проснувшись после наркоза, - спал ещё целые сутки. Он наслаждался этой долгожданной переменой жизни, - когда исчезли они…, мучившие его дни и ночи; и это было почти, как счастье. Но потом эйфория прошла, и снова потянулись томительные дни ожидания.
Снова появлялись и отправлялись его соседи, а он оставался. Но это был полевой госпиталь, и держать в нём раненых свыше трёх недель, - было нарушением военного устава.
Поздно вечером Берта Павловна снова пришла в палату, и присела у кровати. Было тихо, раненые спали; в палате, в неясном полумраке, горела только дежурная лампочка над входной дверью.
- Алёша, ты не спишь? – тихо спросила она, - как ты себя чувствуешь?
Алексей открыл глаза и слабо улыбнулся.
- Спасибо, Берта Павловна, сейчас ничего.
- Как нога? Не беспокоит, не болит?
- Нет, … нормально.
- Сплю плохо, есть не хочется.
Она молчала, внимательно смотрела ему в лицо, а потом осторожно положила ладонь на его руку.
- Ты видишь, Алёша, мы делаем всё, что можем, но твоя костная мозоль…, никак не образуется, - такое ранение…. Зачем тебе мучиться всю жизнь с такой ногой? А если будет обострение и воспаление затянется?
Наступило тягостное молчание, которое каждый не хотел прерывать, - он, в ожидании чего-то неожиданного и страшного для себя, - она, не находя нужных слов.
- Алёша, сейчас делают замечательные протезы, ты будешь ходить с палочкой… и даже танцевать. У нас было много таких больных…. Они пишут письма, что привыкают… и ты привыкнешь тоже, тебе ведь только девятнадцать лет…. Подумай… ведь мы должны… уже давно тебя эвакуировать.
Она сжала его руку и выжидающе смотрела в лицо. Оно было бледным и спокойным…, а потом, - его широко открытые голубые глаза влажно заблестели, и по щеке поползла слеза.
- Нет, - глухо сказал он, - с ногами я родился… и с ногами буду умирать. 
  Берта Павловна, за время своей работы ведущим хирургом госпиталя, - столько видела крови, страданий и смертей, но привыкнуть к ним не смогла.
- Ну, хорошо, мы ещё попробуем что-нибудь… только не падай духом, - и она быстро ушла.
Появилась сестра и сделала Алексею укол.
В ту ночь, он впервые, и совершенно неожиданно для себя, обратился к Богу. Он, как и все его сверстники по всей России, воспитывался атеистом; он, как и все, не знал, и не мог знать Его, - Сокровенного и Вечного, что существует совершенно независимо от всех жалких людских измышлений, учений и философий. Того, -  который незримо и непреложно управляет всем, и которого иногда вдруг, совершенно неожиданно, познаёт человеческая душа.
Он не понимал и не отдавал себе отчёта, почему в ту ночь, лёжа с широко открытыми глазами и, глядя в потолок, он шёпотом повторял: « Господи, спаси меня и сохрани мне ногу! Помоги мне, Господи…», повторял, - пока не заснул.
На следующий день, его перевели в другую, отдельную палату, где лежали ещё три человека, которые не подлежали эвакуации. Через два дня, их осталось трое, а ещё через неделю, - он один.
Однажды утром, в палату пришли две сестры с носилками; они понесли Алексея в соседний корпус, на рентген. А за стенами серых и душных госпитальных корпусов, уже отцветала и дышала прохладой, золотая осень. Красные листья клёнов, кружась, падали на одеяло, покрывающее его и на лицо. Свежий воздух опьянил Алексея, и у него закружилась голова. Почему-то стало очень спокойно и легко.
Рано утром, на следующий день, Берта Павловна пришла в палату к Алексею с рентгеновским снимком в руках, - она улыбалась.
- Алексей, - торжественно произнесла она, - мы уже и не ожидали…, но у тебя образуется костная мозоль! Вот посмотри, - она протянула снимок, - вот видишь, это кости… а это, между ними, видишь? - тень, это образуется костная мозоль, мы дадим ей немного окрепнуть, и отправим тебя в эвакогоспиталь. Мы рады за тебя и поздравляем. Ты молодец и будешь жить со своей ногой!
Алексей лежал потрясённый, он молчал и не знал что сказать. Только, с этого дня, он поверил в Бога, и жизнь вдруг стала – совсем другой.
Он впервые, за много дней, поел с аппетитом, - это был гороховый суп, котлета с макаронами и компот, - и спокойно заснул. А вечером он, тоже впервые, обратил внимание на дежурную сестру – Ванду, которая часто сидела у его кровати, помогала ему, приносила еду и утешала. Только сейчас он заметил, как она красива! И ему стало почему-то неловко и обидно за себя.
Последние дни в Бресте прошли в радостном и тревожном ожидании, - он, так же как и все, поедет, наконец, в тыловой госпиталь!
Когда набралась очередная партия для отправки, Алексей простился с Бертой Павловной и Вандой, и теперь путь его лежал в город Энгельс, в эвакогоспиталь 3734.
Но, было похоже, что ещё до прибытия на место назначения, судьба решила долить чашу страданий Алексея.
Под огромный состав санитарного поезда, с ранеными, персоналом, сопутствующим грузом и оборудованием, не смогли найти подходящий паровоз и, в конце концов, подцепили к нему старый маневровый, давно списанный  с междугородных линий. Чтобы сдвинуть тяжёлый состав с места и набрать инерцию движения, паровозик должен был многократно дёргать его, словно слабая лошадёнка, тянущая непосильный груз. И это продолжалось и повторялось после каждой из многочисленных стоянок, на бесконечных станциях и разъездах. При этом, всякий раз раздавался лязг буферов, шум пара и буксующих колёс паровоза, и сразу, вслед за этим, - крики, стоны, проклятья и истошная брань.
Главный врач и начальник сан поезда бежали к машинистам, - объясняли, кричали, доказывали, что они везут тяжелораненых: с переломанными костями, травмами черепа и позвоночника, контуженных и недавно оперированных; что от  толчков они страдают…, падают с постелей, но… те, - либо разводили руками, со слезами на глазах, либо срывались на мат. А в вагонах звучало: «Фашист!», «Гад!», «Чтоб ты сдох!», «Расстрелять его!», и многое другое, что нельзя напечатать. Так проявляли себя испытания, выпавшие на долю этих солдат, в сущности, ещё детей. 
Когда начинались толчки и противный лязг буферов, Алексей лихорадочно хватался за край вагонной полки, напрягаясь и страшась; ему казалось, что вот сейчас, с таким трудом начавшаяся срастаться нога, сломается снова, - и всё будет кончено. И так продолжалось после каждой остановки, пока поезд набирал ход.
Паровоз сменили только в Москве, на пятые сутки пути, - и тогда мучения кончились.
А в Энгельсе, в эвакогоспитале, жизнь опять сменила: сцену, декорации, действующих лиц и сюжет; наступили обычные госпитальные будни, но были они уже более светлыми и радостными, и несли с собой надежду. Дни покатились за днями, однообразной чередой, складываясь в недели и месяцы: завтраки, обходы, процедуры, перевязки, обеды, процедуры, ужины…, - и опять всё снова. Но, кроме этого, были и бесконечные разговоры, фронтовые воспоминания, споры, частые шутки и смех. В палате были только лежачие «ножники».
В феврале, спустя семь месяцев после ранения, с Алексея сняли гипс и разрешили подниматься с постели и ходить с костылями. Закончилось многомесячное лежание на спине, в гипсовом плену, с едой в горизонтальном положении и тягостными процедурами туалета. Теперь это было подобно второму рождению и началу новой жизни.
Праздник Победы Алексей встретил в госпитале. Все кричали: «Ура!», поздравляли друг друга и прыгали, кто как мог, и кто на чём мог. Вечером за ужином раненым дали по полстакана красного вина и устроили импровизированный концерт силами обслуживающего персонала.
А в конце мая, на медицинской комиссии, Алексею Полетаеву дали вторую группу инвалидности и выписали домой, сняв с воинского учёта.
Дома отец, мать и старший брат устроили ему триумфальную встречу, а когда первые восторги прошли, встал вопрос, – как жить дальше. Всё, что он имел, входя в новую жизнь, это: справка о ранении, справка о снятии судимости, которая отыскала его в Бресте, да покалеченная нога.
Тогда в 45-м, участники Войны, взятые в армию из десятого класса, и  вернувшиеся живыми, имели преимущественное право поступления в Вузы.
У Алексея не было никаких предварительных планов или предпочтений, и он выбрал институт Востоковедения только потому, что он был ближайшим от его места жительства.
На первый курс Алексей пришёл на костылях, с желанием учиться и с диагнозом: хронический остеомиелит правого бедра, анкилоз коленного сустава и укорочение ноги на пять сантиметров. Но, окунувшись в студенческую жизнь, в её особенные, захватывающие и весёлые будни и праздники, он вдруг остро почувствовал свою физическую неполноценность и сразу поставил себе ближайшую цель – избавление от костылей. Ведь ему было только двадцать лет.      
После занятий в институте, Алексей ездил в Военный госпиталь и в ЦИТО, - на лечебную физкультуру, физиотерапию и массаж, - разрабатывал и тренировал свою, ослабленную после гипса ногу.
На втором курсе, он выбросил костыли и стал ходить с палочкой, а на третьем, - избавился и от неё. Он стал осторожно и понемногу бегать и только слегка припадал на правую ногу, особенно когда уставал.
Специализировался Алексей по странам Юго-Восточной Азии, но особенно привлекала его интерес – Индия. Её древняя история, необычайный красочный эпос, многочисленные религии, философии и культура, - незаметно буквально заворожили Алексея. Он изучал языки – хинди и санскрит, вечерами сидел в библиотеках, отыскивая редкие издания – раритеты, а, придя домой, открывал Рамаяну или Бхагавадгиту.
После окончания института, он остался на кафедре, защитил диссертацию и стал работать преподавателем. Побывал он и в Индии, -  на стожеровке. Алексей так и не вступил в партию, как его ни уговаривали и ни убеждали, - ведь он верил в Бога! Тогда только поручительство за него секретаря парткома и директора института, - открыло ему дорогу за рубеж. Но защитить докторскую и получить звание профессора, ему всё таки помешали. 
Когда он вернулся в 54-м, то почти сразу и как-то неожиданно женился.
Алексей Полетаев никогда не был обделён женским вниманием. Внешне он представлял собой классический, рекламный тип красивого мужчины, - правильные черты лица, голубые глаза, светлые вьющиеся волосы, но жизнь складывалась так, что ему не приходилось много бывать в обществе женщин. Он долго взрослел и до армии не испытывал ни желания, ни потребности к общению с ними. После госпиталя, в институте, он очень долго чувствовал и переживал свой физический дефект – последствие ранения, и это сковывало его и замыкало; да, к тому же, увлечённость работой, не оставляла ему свободного времени. У него было несколько мимолётных, даже не романов, но скорее встреч, которые не оставили следа ни в сердце, ни в уме. Он не был ловеласом, и настоящего чувства любви, ещё не испытал.
Из Индии он возвратился совершенно другим человеком; было какое-то умиротворение, душевное спокойствие и какая-то новая мудрость. Изменились взгляды на окружающий мир, на жизнь и на себя, и эти изменения были приятными и полезными. Он привёз с собой много нового литературного материала и готовился написать работу о малоисследованной, древнеиндийской религиозно- философской системе – Санкхья.
Свою будущую жену Алексей встретил на семинарских занятиях, она была студенткой третьего курса.
Черноглазая и чернобровая красавица – Оксана Давидюк, приехала в Москву учиться из Киева.
Когда Алексей Николаевич впервые увидел её, он подумал: «нет, я её не достоин, это не для меня; я могу только смотреть и любоваться со стороны… у неё, наверное, слишком много поклонников – молодых, красивых… и здоровых». И она действительно была окружена вниманием студентов – сверстников, и он это видел, и воспринимал как должное. Но, в то же время, и неизвестно почему, он строил занятия так, чтобы чаще видеть её, и даже беседовать с ней на учебные темы.
А потом он вдруг с удивлением обнаружил, что Оксана выделяет его из окружения мужчин, его – Алексея Николаевича, из всех своих юных сверстников, и ещё не веря в это, но с тайной надеждой, он решился пригласить её в театр.
Они стояли вдвоём, в аудитории, у окна и он видел, как она страшно смутилась и покраснела, а потом он увидел у неё на лице, - счастливую улыбку и радостный блеск глаз.
В ту ночь, после спектакля, они ходили по Московским улицам и говорили, непонятно о чём и зачем, а потом всё закрутилось, завертелось и понеслось в безумном радостном хороводе новых, но старых как мир, чувств. Через две недели они расписались и стали жить вместе – у него.
Через год, у них родился первенец – Борька, а ещё через три года, младший – Сергей. 


*******







« Сын мой! В продолжении жизни
 испытывай свою душу,
и наблюдай, что для неё вредно,
и не делай ей того.
Ибо не всё полезно для всех,
и не всякая душа ко всему расположена.
Не пресыщайся всякою сластию,
и не бросайся на разные снеди.
Ибо от многоядия бывает болезнь,
и пресыщение доводит до холеры.
От пресыщения многие умерли,
а воздержанный прибавит себе жизни».

               (Кн. Иисуса сына Сир. 37. 30-34.)


Случилось так, что Серёжу Полетаева женщины стали развращать ещё с тех пор, как он помнил себя. И потом они проплывали по его жизни: как лёгкие лодки, стремительные катера, шикарные теплоходы и тяжелые баржи. И это только казалось, что после них, река его жизни снова становилась чистой и спокойной. Но это было не так. На дне и по берегам, постепенно появлялись тёмные наносы, да и на чистой воде, расплывались мазутные пятна.
Ещё до школы, во дворе, маленькие девочки – сверстницы зазывали его на чердачную площадку или в укромный уголок, где склоняли к ещё невинным шалостям и забавам, за которыми уже отчётливо проявлялся интерес к другому полу.
В школе, в начальных классах, девочки старались сесть  с ним за одну парту, а в старших классах, уже будущие девушки, вздыхали за его спиной, сочиняли о нём сплетни и устраивали легкие интриги, а когда Серёжа появлялся, - в их разговорах между собой, начинало повторяться слово – «он». Но в школе, всего этого он не замечал, - это его не интересовало. Тогда у них была своя – мужская компания: он, Игорь Звонарев и Витька Балабанов, и они занимались только своими «мужскими» делами: гоняли мяч, «качали» мышцы и бегали по стадионам, на любые спортивные мероприятия.
Впервые узнал Сергей, что же это такое – быть в женщине, и все, связанные с этим переживания и ощущения, на первом курсе института; и хотя потом это повторялось очень часто, и забывалось очень быстро, ту первую ночь он помнил. 
Ленка – студентка из параллельной группы, пригласила его на день рождения. Он сначала не хотел идти, отнекивался, потому что у него намечались домашние дела, но она долго уговаривала его, и он, наконец, согласился.
Собрались вечером, в роскошной квартире на Большой Дмитровке. Их было три пары, все студенты, и они были в квартире одни.
Вечер начался как обычно, - застолье, вино, музыка, танцы. Скоро всем стало весело. Было жарко, - мужчины сняли пиджаки.
Лена всё время танцевала с Сергеем, что-то шептала ему на ухо, щекоча губами, волнующе прижималась тёплым упругим телом.
Как-то незаметно две пары исчезли, и они остались вдвоём. Лена принесла бутылку коллекционного вина, они выпили по бокалу и стали танцевать при свечах. Сергею стало приятно и хорошо… и он неуверенно поцеловал её в губы…. Тогда она, не переставая танцевать, повлекла его в соседнюю комнату, - в спальню. Там был загадочный полумрак… и только в углу, на столике, горел небольшой ночник. Лена усадила Сергея на кровать, обняла и прижалась к нему…. Тот первый поцелуй, - трепетный, влажный и жаркий, - он запомнил…, а потом она поднялась и отошла в угол комнаты, где стоял ночник.
Сергей заворожено смотрел; он, впервые в своей жизни, видел, как женщина, с ним наедине, в таинственном  полумраке, снимала с себя одежды…, и осталась совершенно голой. Потом она быстро подошла к кровати, и повалилась навзничь, горячо шепнув ему в ухо: «Ну, Серёженька, иди ко мне!». Он, словно очнувшись от сновидения, стал лихорадочно раздеваться, бросая одежду, не глядя куда.
В те первые, сумбурные мгновения, он плохо понимал, что делать и как, но она, поняв его неопытность, ласково и мило смеясь, направляла его, нежно шептала какие-то глупости, стараясь не обидеть.
Всю ночь они занимались этой извечной сладостной и волшебной игрой любви. Останавливались, отдыхали, пили вино, кофе, танцевали нагишом, при свете свечей, - и…  начинали опять.
 И только тогда, в ту ночь, Сергей открыл для себя, с помощью своей подруги, все прелести этой игры, и узнал истинный вкус этого восхитительного блюда, которым так трудно насытиться, пока молод.
Усталые и расслабленные, - они уснули только под утро.
 
А потом продолжались обычные учебные будни; они встречались с Леной у неё, ещё несколько раз, когда позволяли условия, и снова предавались тем же наслаждениям и испытывали прежний восторг, но вскоре Лена стала замечать, что Сергей охладевает к ней.
Всё дело было в том, что после той незабываемой ночи, он изменился; он стал другим. Тогда в него вошёл, и там поселился опасный червь искателя новых ощущений и неудовлетворённости тем, что есть. Теперь он хотел испытывать вновь и вновь то, что испытал тогда, но только уже с другими, с новыми, потому что все женщины, - они разные! И это так интересно, и так просто, - наслаждаться и сравнивать!
Так было во время учёбы в институте, так было на летних студенческих стройках и во время поездок с друзьями на юг. И с этим у него не было проблем, - он же был не виноват, - что очень нравился женщинам.
У него была действительно необыкновенная внешность, невольно привлекающая к себе взгляды и внимание; и это был ему подарок, а может быть и наказание, от родителей.
От матери он получил большие карие глаза, тёмные брови и красивые чувственные губы, а от отца, - светлые вьющиеся волосы и безупречные пропорции лица.
После окончания института и распределения на работу, ничего не изменилось в его отношениях с женщинами. Нужно ещё сказать, что работа по специальности его не очень захватывала; её он рассматривал, как некую необходимость, а свою профессию, как случайно выпавший жребий, вытянутый чужой рукой.
Жизнь проходила буднично и серо, и Сергей Полетаев скрашивал её только женщинами, но он уже столько раз просыпался в чужих постелях, что постепенно и незаметно, потерял к ним то, возвышенное и чистое отношение, которое было у него в ранние студенческие годы. Тогда он впервые стал попивать, - сначала в компаниях с друзьями и женщинами, потом в компаниях случайных, а потом и один.
На второй год своей работы в институте, Сергей кажется впервые полюбил женщину, и даже, продолжительное время, прожил с ней в браке, хотя и незаконном.
Адель Кисурина, - была волнующе, чувственно хороша, и этим сказано всё. Она появилась на предприятии через год после Сергея. Красивая, весёлая, общительная и независимая, - она сразу завоевала всеобщее внимание, и особенно мужчин. Около её рабочего стола постоянно находилось несколько вздыхателей, раздавались шутки и смех; и это вызывало недовольство начальства.
Скоро все стали звать её просто – Киса. Она сознавала свою привлекательность и, снисходительно относясь к вниманию мужчин, никому не отдавала заметного предпочтения. Сергей Полетаев, часто видя её на работе в окружении поклонников и разговаривая с ней, в первый раз в своей жизни, почувствовал какое-то непонятное волнение…, а может быть и охотничий азарт. Он ещё никогда не домогался женщин, это они домогались его, но теперь…, - он, как и все, стал всё чаще и чаще искать причину, чтобы подойти к её столу, или заговорить в коридоре.
А скоро настало время, когда он, как молитву, стал мысленно повторять три заветные слова: «Ада! Адель! Аделаида!» 
Когда встречаются две яркие, неординарные личности, - эта встреча всегда предвещает взрыв… чувств, после которого они начинают либо сильно любить, либо так же сильно ненавидеть друг друга.
И тогда тоже происходило всё именно так, - как в первом случае; они сходили в кино, потом в ресторан, потом поцеловались вечером у её подъезда. А потом он объявил родителям, что женится, и переехал жить к ней. Этот первый, хотя и гражданский, брак, был вполне счастливым для них, даже слишком счастливым…, чтобы быть слишком продолжительным.
Почти полтора года, Сергей летал, как на крыльях, – на крыльях первой любви. Утром он с радостью бежал на работу, чтобы не расставаться с ней, а вечером – домой, чтобы встретиться.
И всё было хорошо и ничего не предвещало беды, но однажды вечером, - его первая любовь, его Киска, радостно улыбаясь, сказала ему, что у него скоро будет такой… маленький ребёнок и… им надо законно оформить свои отношения.
Это было как-то неожиданно, и он растерялся. Он конечно знал, что дети, - это естественный результат того, чем они занимались… и того, что они называли любовью, но сейчас… вдруг, - эти заботы, соски, пелёнки, детский плач по ночам… и существо, которое вдруг встанет между ними, и заберет у него часть её любви. Всё это представлялось ему несуразным и ненужным, и никак не входило в его ближайшие жизненные планы. Он считал, что пока абсолютно не готов к роли отца.
Сергей стал горячо уговаривать Аду избавиться от ребенка и от преждевременных ненужных забот… и продолжать их счастливую совместную жизнь, ничего не меняя, - только вдвоём…, только вдвоём!
Тогда они впервые серьёзно поругались, но ещё несколько дней он просил, убеждал, умолял, что-то доказывал – только всё было напрасно. Они смотрели на одно событие, но с разных сторон, и поэтому не могли понять доводы другого и прийти к согласию. Наконец, в тот несчастливый вечер, она не выдержала, обругала его и показала на дверь. Он был совершенно потрясён мыслью, что его не любят…, что его могут не любить, и ушёл в отчаянном расстройстве…, но с какой-то тайной надеждой, что Адель поймёт его, и сделает так, как он просит.
Он взял отпуск, по болезни, и неделю не появлялся на работе. Он сидел дома и пил водку, а когда, наконец, появился в институте, то узнал, что Адель Кисурина уволилась.
Он бросился к ней домой, но её мать сказала ему через дверь, что Адели нет в Москве; что она уехала и чтобы он больше не появлялся в их доме. Всё было кончено. И хотя он понимал, что сам виноват в том, что произошло, но, в то же время, считал такое отношение к себе несправедливым и жестоким.
Но Сергей Полетаев обладал одной счастливой чертой характера, - он никогда и ни о чём, тяжело и долго не переживал. И у него были два надёжных и испытанных средства от всех неприятностей, мучительных раздумий и проблем, и этими средствами были, - женщины и вино. А ещё помогало ему в жизни то, что он никогда не задумывался - скольким женщинам, которые его любили, он причинил зло.
На работе его встретили с явным осуждением, особенно женская половина. Он думал, что его отношения с Адой не известны, по крайней мере, большинству, но он ошибался, - они были известны всем, и теперь он в этом убедился. Но он не сделал вывода, что поступил подло, - он сделал вывод, что впредь не надо заводить романы на месте работы.
Нескоро, но всё вошло в прежнюю колею жизни, и он только изредка вспоминал свою первую любовь – свою Кису.
Минуло ещё два года, и Сергею стала докучать его беспутная неустроенная жизнь; ему надоели постоянные упрёки родителей, - строгие нравоучения отца и укоризненные взгляды матери. Его лучшие друзья уже женились и постоянно подшучивали над ним, да и женщины стали утомлять его своим вниманием. Тогда то и пришла впервые мысль о семье.
Беда была в том, что теперь ему было трудно выбрать себе одну, -  единственную, с которой предстояло быть каждый день и каждую ночь. Он решил отдать всё на волю случая, и этот случай представился вскоре.
С Галиной Зарубиной он познакомился действительно случайно. Вечером, после работы на него напала хандра, -  никого не хотелось видеть, никуда не хотелось идти и ни с кем не хотелось говорить…, как иногда бывает, как-то вдруг, всё надоело: работа, дом, женщины, друзья и даже вино. Хотелось просто идти, неизвестно куда и ни о чём не думать.
Он бродил по московским улицам, разглядывал витрины, заходил в магазины, снова шёл в толкотне тротуаров, бездумно смотря сквозь встречные лица. На Кузнецком, он увидел открытую выставку картин и зашёл в зал.
Первым ощущением, которое он испытал, было чувство недоумения, потом, при дальнейшем обходе экспозиции, оно сменилось чувством раздражения, и, наконец, все это стало его веселить. Он наблюдал вокруг какую-то фантасмагорию: красок, фигур, линий, странных сказочных существ, частей человеческого тела…. Всё это казалось ему каким-то буйным шабашем нечистых сил искусства живописи. Ему нужна была немедленная разрядка своих эмоций, и он подошёл к двум молодым женщинам, стоящим у одной из картин и о чём-то тихо разговаривающих. Они стояли к нему спиной; одна отличалась точёной стройностью классической статуи, другая была склонна к полноте, и ниже ростом.
- Сударыни, - шепотом произнёс он, подходя к ним сзади, - скажите, кто это наделал… дети или больные?
Дамы повернулись в его сторону, и Сергей сразу выделил её, - брюнетку с тонкими чертами лица и голубыми глазами, в густых тёмных ресницах. Её спутница, - русоволосая толстушка, улыбнулась и спросила:
- А вы, молодой человек, кто по специальности… художник?
- Нет, я технарь, а что?
- А то, что эта живопись называется «модернизмом», или «импрессионизмом» и не все понимают это направление…
- Что значит не все? – перебил Сергей, - почему Репина, Айвазовского и Левитана понимают все… зачем делать и вешать то, что понимают только избранные… может быть они тоже…, - он хотел сказать: «ненормальные», но вовремя спохватился, поняв, что это будет звучать грубо.
Он смотрел на брюнетку; она молчала, не вступая в разговор, слегка хмурила тонкие брови. А толстушка продолжала объяснять:
- Ну вы же знаете, что есть классическая музыка, а есть джаз и рокк…вы же не станете отрицать их?
- Есть просто хорошая музыка, и есть плохая, и не имеет значения классика это тли рокк; моя мать, например – украинка, она может спеть лучше, чем рокк-солист, который вылез на сцену, - он опять посмотрел на брюнетку. – Скажите, что значат вот эти линии, закручивающиеся в спираль и входящие в черепную коробку, или вот эти синие ягодицы в чёрном котле, или вон этот одинокий глаз на каменной башне?
- Вы понимаете, - вступила, наконец, в разговор вторая незнакомка, - эти картины не надо разглядывать фрагментарно, их надо воспринимать в целом, они передают внутренний мир и переживания автора. Вы же не можете судить о писателе, прочитав одну строку?
Она улыбнулась, и это обрадовало его.
- Но если в этой строке будут два нецензурных слова, вряд ли нужно будет читать дальше. Извините, но некоторые из этих картин… как бы выражают живописный мат… и могут вызвать его… словесно.
Толстушка громко рассмеялась.
- Браво! Молодой человек, вы рассуждаете оригинально, но вы слышали что – нибудь о Пикассо, Сальвадоре Дали… Манэ…, их картины знает весь мир, за них на аукционах платят миллионы долларов… и у них очень интересные биографии… необычные. 
И тогда Сергей сделал хитрый ход.
- Вы знаете, это интересно… я предлагаю…. Здесь, на Столешниковом есть отличное кафе, - пойдёмте посидим, вы мне расскажите подробнее… просветите дурака…, пойдёмте, я приглашаю!
Они переглянулись.
- А что, Галка, пойдём, - сразу согласилась толстушка, - посидим немного, как у нас со временем… о, - время есть.
Тогда Сергей понял, что брюнетку, которая его заинтересовала, зовут Галей.
Они просидели в кафе до вечера. Сергей заказал шампанского и бутылку сухого, лёгкую закуску, кофе, пирожные. Разговор о живописи быстро перешёл на жизненные темы, и они познакомились. Он рассказал о себе, конечно, многое утаив, и узнал, что Галя окончила Архитектурный институт, и сейчас работает в крупной проектной организации. Толстушка – Нина работала там же, и они дружили. Но главное, что узнал Сергей, - Галя была не замужем.
Всё время, Сергей был галантен, словоохотлив и остроумен; он проводил подруг до дома и, на прощание, попросил телефон… и получил его.
Выждав, для приличия, несколько дней, он стал звонить. Но он звонил не один раз и прошёл не один день, прежде чем состоялась его следующая встреча с Галей. Что- то всё время мешало их встрече, и Сергей стал уже нервничать, но когда, наконец, она состоялась, - за ней последовала вторая, а потом они стали встречаться чаще, и так продолжалось почти два месяца.
Однако привычного для Сергея развития событий, на сей раз не происходило. У Гали оказался стойкий характер. Когда однажды он, оставшись с ней наедине, решил применить свой обычный испытанный метод: ласки, объятья, поцелуи, уговоры и…, - она только строго сказала: «Ручонки!», а потом обещающе добавила: «это будет, - только после». И это было так необычно и неожиданно, что он растерялся, извинился и поспешил уйти; но расстаться с ней совсем, он уже не мог. Её отказ и эта недоступность, только возбудили его и разожгли желание…, - вечное желание иметь то, чего не дают.
Они продолжали встречаться; Сергей повторял, что любит, уверял и клялся и сам искренне верил тогда в это. Он познакомил Галину со своими родителями, и сам часто бывал в её доме, но, не смотря ни на что, - «эта маленькая крепость», оставалась неприступной.
Теперь Сергей плыл по течению между двух берегов; и один берег назывался «расставание», а другой – «законный брак». И он понимал, что, рано или поздно, но надо куда то пристать.
Тогда Сергей Полетаев решил жениться и получить, наконец, на законных основаниях, то, к чему он так страстно и безуспешно стремился много дней.
Он попросил Галину стать его женой, но она, словно сомневаясь, ответила ему не сразу. Прошла томительная неделя ожидания, прежде чем она сказала – «да». И тогда он сразу объявил о своей женитьбе, что было встречено с большой радостью и облегчением всеми родственниками и друзьями.
Свадьба была в ресторане гостиницы «Националь» и продолжалась два дня. И эта свадьба была пышной и шумной; многочисленные гости и посетители ресторана произносили множественные и разнообразные тосты, пожелания и предсказания. Ах, если хотя бы половина из них сбылась!
Отец Галины был известным архитектором; он помог молодожёнам сразу получить отдельную трёхкомнатную квартиру в центре города. Родители Сергея купили им мебель; на работе ему подарили – детскую коляску и пять распашонок.
Так началась законная семейная жизнь Сергея Полетаева.
Через год с небольшим, у них родился первенец, которого, в честь деда, назвали – Алексеем. Галина сначала возражала, но потом, когда Сергей рассказал ей о своём отце и о его жизни, - согласилась.
Два года он наслаждался семейной жизнью и отцовством, на третий год, - родилась дочь, которую, теперь уже по желанию матери, нарекли, - Натальей. Галя ушла с работы и сидела с детьми. Сергей каждый день, спешил с работы домой, бегал по магазинам, стоял в очередях, покупал книги по воспитанию детей; он даже с друзьями перестал встречаться, и почти перестал пить.
И снова, в однообразном хороводе закружились и побежали: дни, недели и месяца. Жизнь была сначала просто счастливой, потом привычно - счастливой, потом докучно – счастливой и, наконец, - просто скучной. Пролетел ещё год, и он не выдержал испытания на примерного супруга.
Женщины его не оставляли, они всё ещё осаждали его и, не выдержав искушения, он стал сдаваться. И, конечно, чтобы сохранять душевное равновесие и иметь, хотя бы временное, оправдание для себя, - он вернулся к испытанному средству – вину.
Жена конечно почувствовала эту перемену; сначала она мягко просила, потом убеждала, а потом начались семейные скандалы, которые не приводили ни к чему, потому что каждый видел только свою половину истины, а эмоции и крики, - не оставляли места мудрости.
Тогда Галя сделала ещё одну попытку, - она отправила детей к родителям, надеясь, что спокойная интимная обстановка, напоминающая их первые счастливые годы, пробудит у Сергея воспоминания и ощущения тех дней. Она старалась, как тогда, быть соблазнительной и нежной; она покупала дорогое вино и садилась с ним за стол, а потом… они ложились в постель…, - но всё это было искусственным… и, как всё искусственное, давало только временный и слабый эффект. Что-то изменилось необратимо.
Сергей всё чаще стал приходить домой поздно ночью, пьяным, а однажды не пришёл ночевать. Когда, на следующий день, ни о чём, не спрашивая и не ругаясь, жена спокойно сказала ему: «Убирайся вон!», - Сергей остолбенел. Он совершенно не ожидал, что после стольких лет счастливой совместной жизни, имея двоих детей, - его детей, - жена, которая его любит, может сказать такие слова. Но, взглянув ей в глаза, и уже зная её характер, он растерялся, и стал жалко оправдываться, говоря, что уволился с работы, ходил устраиваться на другое место…, а потом встретился с друзьями и остался у них ночевать…. Он стал просить прощения и этим разжалобил жену… и она его простила.
Но он тогда соврал, - он ночевал у женщины.
После этого некоторое время Сергей держался, - приходил рано и трезвым, играл с детьми; снова появилась надежда, что всё наладится. Но эта надежда была последней и скоро ушла.
Сергей опять не пришёл ночевать, сказал, что долго был на работе, в командировке, и решил переночевать у родителей. Она усомнилась, но уговорила себя поверить. Когда же это повторилось ещё раз, Галина, подавив чувство собственного достоинства, решилась позвонить Алексею Николаевичу. Она почему-то была уверена, что он правильно поймёт её и не станет говорить неправду. Так оно и произошло, - он не сказал ей неправды, - неправду сказал его сын.
Галина дождалась мужа вечером, попросила сесть к столу, и спокойно произнесла три фразы: «Положи ключи! Уходи туда, где ты ночуешь! Завтра я подаю на развод». Тогда он понял, что все слова бесполезны и его семейная жизнь завершилась. И он запил, не ходил на работу, ночевал у своей новой знакомой и, в постоянном похмелье, не испытывал тяжёлых угрызений совести. Но иногда утром, в чужой постели, наступало отрезвление, - приходили чувства вины, сожаления и раскаяния. Он задавал себе вопрос: «Что же я наделал, дурак?» и бросался звонить Гале; он просил прощения, рвался увидеть детей, клялся, что «больше не будет»…, но она уже оформляла развод, и отвечала – «Нет!».
На его счастье, он никогда не был долго один; женщины как-то находили его, утешали, - и начинался новый круг.
«Ведь страсти сами себя возбуждают, лишь только перестанешь следовать разуму; слабость снисходит к самой себе и, неразумная, идёт всё дальше и дальше и больше не в силах остановиться». (Цицерон. Тускуланские беседы. 4. 18).
С последней работы Сергея уволили за прогул, но он быстро нашёл новую, у него был большой выбор: частные фирмы, ремонтные и обслуживающие мастерские, специализированные магазины, - охотно принимали специалистов его профиля. И только одно обстоятельство болезненно и постоянно беспокоило его теперь, - это возвращение вечерами домой и ожидание разговора с родителями. Они ещё ничего не знали… и просили привезти им внуков, - что он мог им ответить? Поэтому, если ему приходилось иногда ночевать дома, он появлялся поздно, и заранее придумывал новую легенду. А в очередной день, после работы, он, словно раскладывая пасьянс, решал, - куда идти, благо выбор был большой: к друзьям, к родственникам, к знакомым женщинам… или к бутылке.
Так однажды он пришёл в гости к своему лучшему другу – Игорю Звонареву и, как обычно, без предупреждения. Там он увидел незнакомую яркую блондинку, из тех женщин, на которых мужчины обычно сразу обращают внимание. Посидев полчаса в её обществе, и даже приняв участие в общем разговоре, он наконец понял, что пришёл не во время и, извинившись, поспешил удалиться. Однако, через несколько дней, предварительно созвонившись с Игорем, Сергей явился снова и, в трезвой беседе, как бы между прочим, спросил о незнакомке. Оказалось, что это хорошая знакомая Лиды – жены Игоря, и зовут её – Людмила. Её десятилетний сын учится в четвёртом классе, где Лида – классный руководитель. Они познакомились в школе, на родительском собрании, а потом подружились. Тогда Сергей стал расспрашивать Лиду и узнал, что Людмила, полтора года назад, потеряла мужа, - он был лётчиком-испытателем и погиб при аварии; что сейчас она живёт одна в шикарной трёхкомнатноё квартире, что отец её – генерал и у неё есть машина.
Лида была удивлена, она долго и испытующе смотрела на Сергея, не понимая причины его любопытства, а потом, завершая разговор, безо всякого умысла, сказала, что у этой женщины есть всё, о чём только можно мечтать…, - ей нужен только хороший муж.
Несколько дней Сергей был сосредоточенным, серьёзным и совершенно трезвым. Со стороны казалось, что он что-то обдумывал, решал и был напряжён, как спортсмен перед стартом… и это было так; он действительно обдумывал старт в новую жизнь.
Он позвонил Лиде и попросил её пригласить Людмилу и познакомить его… ну, как бы, официально представить его ей. Но Лида не согласилась и даже отругала Сергея, напомнив ему, что он женат.
Через несколько дней, после этого, Сергей пришёл к Звонаревым вечером с бутылкой вина и тортом, и стал «изливать душу».
Он рассказал всё: что Галина развелась с ним, что сейчас он живёт, как «бездомный пёс», что боится сообщить родителям о своём положении, «опасаясь за их здоровье», что ему надоела «беспутная жизнь, и он может спиться», что на этот раз у него «самые серьёзные намерения» и он хочет начать «окончательно и бесповоротно нормальную семейную жизнь».
Он говорил долго и убедительно; глядя на него и, слушая его, можно было быть уверенным в искренности его слов. Но после его ухода, Лида всё ещё сомневалась и решила поговорить с мужем. Только после продолжительного вечернего совещания с Игорем, она согласилась организовать встречу.
Собрались у них на квартире, и тот вечер удался вполне, - пили шампанское   и сухое вино, танцевали, смеялись и пели, - и всё было тогда интимно, мило и тепло.
Дальше всё происходило неожиданно быстро и просто.
Через несколько дней Людмила пригласила Сергея в гости, и он остался у неё ночевать. А на другой вечер, радостный и счастливый, он примчался к родителям и объявил, что женится… и теперь уже – навсегда. Они схватились за голову, ничего не понимая, и тогда он, каясь и оправдываясь, - рассказал им всё.
Его родители были настолько потрясены, что сначала не знали радоваться им, или огорчаться, - хвалить сына, или ругать. Но что им было делать? Они не могли влиять на его желания и действия; они хотели только одного, - чтобы их сын был счастлив в семейной жизни! И смотря на него в эти дни, они с надеждой думали: «… может быть теперь».
Стали намечать день свадьбы и её возможные варианты. Отец Людмилы предлагал организовать «торжественно-праздничное мероприятие» в лучшем ресторане города; Сергей – просто «свадьбу века» у своих родителей, а Людмила – «семейную и скромную» свадьбу – у своих. Родственники Сергея тоже были за ресторан. Долго спорили, а потом отдали всё на решение молодожёнов, но молодожёны не спорили, - они тогда решили, что вообще никогда не будут спорить, а все вопросы решать обоюдно – по воле жребия. Вот и тогда, Сергей написал тридцать бумажек с вариантами, и они, с хохотом, одновремённо вынимали их из шапки, пока их жребии не совпали. И жребий показал, что будет «свадьба века», - дома у Сергея, и этот вариант вдруг сразу устроил всех.
На свадьбе были только родители, родственники и близкие друзья, - всего два десятка человек, и прошла она, как обычно проходят квартирные городские свадьбы. Как проходит классический шумный и весёлый, никогда не сходящий со сцены, водевиль, где меняются только труппы и главные герои.
В России было холодно и неуютно, и медовый месяц молодожёны провели в Египте, на берегу Красного моря; в Хургаде жили в пятизвёздочном отеле в номере «люкс». Днём, - грелись на солнце на песке, купались, плавали с ластами под водой; вечером, - танцевали, пили вино, плавали на яхте… предавались этим сладким грёзам любви…, ну что ещё нужно для счастья?
После возвращения в Москву, счастье продолжалось, но уже как бы по инерции, хотя всё было хорошо.
Сергей работал в торговой фирме «Радиоэлектрон-Люкс» экспертом по качеству. Теперь у него была машина «Ауди-100» – подарок жены. Садясь за руль и трогаясь с места, он всегда испытывал чувство радостного торжества, сравнивая иномарку со своей прежней машиной – «Москвичом».
Людмила работала экономистом в Военном ведомстве у отца. У них была прекрасная квартира, дача и они не испытывали недостатка средств.
Жизнь понеслась дорогой иномаркой по гладкой автостраде, и только столбы, да дорожные указатели, отсчитывали дни, месяцы и годы.
Но конечно счастье не могло быть постоянным и безоблачным, это не его свойство, ведь иначе, наверное, оно и не было бы таковым. Но есть странный закон, - чем больше человек имеет, тем больше у него искушений, тем легче он пресыщается и тем больше хочет иметь.
Вот и Сергей Полетаев не мог быть долго привязан к одной женщине; что делать, если это было ему не дано? Он начал скучать, чаще заходить по вечерам к друзьям и… выпивать.
Но через два года после женитьбы родилась дочка – Любашка… и он снова был счастлив; опять бежал с работы домой, покупал игрушки, цветы, а по вечерам, мог часами смотреть на лицо спящего ребенка, как смотрят обычно на горные вершины или на спокойное море.
Людмила уволилась с работы и сидела с дочкой дома; родители, - их регулярно навещали, и казалось, что теперь-то жизнь наладится окончательно…, но прошло только несколько лет….
Неужели, перед каждым человеком, в жизни всегда стоит только один вопрос, - «Когда?».



*******
 



«Отврати лице Твое от грехов моих,
и изгладь все беззакония мои.
Сердце чистое сотвори во мне, Боже,
и дух правый обнови внутри меня.
Не отвергни меня от лица Твоего, и
Духа Твоего Святого не отними от меня.
Возврати мне радость спасения Твоего
и Духом владычественным утверди меня».

                (Псалом 50. 11-14).


- Серёжа, ты идёшь спать?
- Ладно, сейчас…
Сергей Полетаев сидел на кухне один. Перед ним, на столе, стояла бутылка дешёвого портвейна и хрустальная ваза с шоколадными конфетами. Часы показывали полночь.
- Серёжка, ты скоро?
-Скоро…
Он не спеша, налил в стакан вина, посидел, выпил и взял конфетку.
- Сергей, ты что там делаешь?… Сергей!
- Да ладно тебе, … спи.
- Что значит спи? – голос зазвучал раздражённо, - тебе же завтра рано вставать..., ты забыл, что тебе на работу?
- Я на работу не пойду… ну её в жопу!
Через минуту, в соседней комнате послышались шаги, и на пороге появилась его жена – Людмила. На ней была ночная рубашки, из тонкого прозрачного шифона и дорогой японский халат. Светлые волосы громоздились неубранной копной, а глаза щурились от яркого света. Она придвинула стул и села рядом с ним.
- Тебя что, опять выгнали с работы?
- Никто меня не выгонял… просто надоело и всё...
- А пить тебе не надоело?
- Нет, пить не надоело, - он пьяно улыбнулся и потянулся к бутылке.
- А мне твои пьянки-гулянки надоели, они у меня уже вот здесь сидят, - она провела ладонью по горлу…, - и когда же ты думаешь пойти на работу?
- Там увидим…, может быть даже… скоро.
- Но тебя же уволят…, выгонят!
- Я найду работу, не бойся…
- Но сколько можно мотаться? – она стала терять терпение, и голос сделался резким и злым, - ты знаешь, что у нас уже кончились деньги?… Ты забыл, что у нас есть дети, ты помнишь, что есть ещё дети, которым ты платишь алименты… которых ты наплодил с другими… и где же ты думаешь добыть деньги?
Сергей поднял на жену затуманенные глаза и моргал, взмахивая длинными ресницами…, - о деньгах он никогда не думал, - отдавал, когда получал и всегда выклянчивал, когда ему нужно было на выпивку.
- Ну ладно, Милка, ты не паникуй…. Можно занять, пока я устроюсь… у твоего отца, или я попрошу у отца… или займу у дяди Толи… да и Борька мне всегда даст…, будут деньги, ты не горюй! 
- Ты что, уже совсем пропил мозги, кто обязан кормить тебя и твоих детей?…А все долги ведь надо отдавать! – она перешла на крик, - ты что нибудь соображаешь?
- Знаешь, уже поздно… пойдём спать… у меня уже башка болит…, - он потёр ладонью лоб и закрыл глаза.
- Алкаш ты…, кот, - устало сказала она и тихо добавила, - надо, наверное, с тобой разводиться…, теперь я понимаю твоих прежних жён.
- Ну и разводись, - добродушно сказал он, и совсем необдуманно добавил, - я другую найду…
Людмила вскочила на ноги, покраснела, и гневно закричала ему в лицо:
- Да кто за тебя пойдёт!…Кому ты, такой забулдыга нужен? Женщинам нужна семья… муж, - а не квартирный нахлебник и паразит!
- Хватит и таких, которые возьмут… какой есть, - Сергей уже плохо контролировал, что говорит, - ты что думаешь… мне не предлагали? – и он тихонько запел, из арии известной оперетты: - « … женщин много есть на свете…».
- Да, паразит, - вдруг успокоившись, сказала она, - много женщин есть на свете, которым ты испортил жизнь… и это их беда, они сами в этом виноваты…, но и тебя за них Бог должен наказать…. Ну ладно, а теперь я пошла спать и тебя больше не хочу видеть, - она посмотрела на него, и было в этом взгляде сложное чувство жалости, сожаления… и любви, - сегодня…, и стели себе в гостиной.

На следующее утро, Людмила встала рано и сразу заглянула в гостиную, - Сергей лежал на не застеленном диване, укрывшись ковровым покрывалом, - он спал. Она вздохнула, повесила на кресло разбросанную одежду, и пошла готовить завтрак. Через полчаса она вошла снова.
- Сергей, ты на работу идешь?
С дивана послышались звуки похожие на стон.
- Ладно, поднимайся и иди завтракать.
Она прошла на кухню, но ей ещё два раза приходилось будить его, прежде чем он появился в дверях – заспанный, всклокоченный и помятый.
- Посмотри там, в холодильнике… пиво есть?… Мутит…
- Нету; ты же вчера всё выпил, что было можно пить.
- Ну ладно, я сейчас схожу… дай деньжат?
- Ты же знаешь, что у нас кончились деньги…. Когда ты последний раз приносил получку? Ты помнишь?
Она смотрела холодно и строго; он стоял перед ней, опустив голову, в майке и трусах… босой. Потом подошёл и обнял её за плечи.
- Знаешь, Людмилка, я, кажется, завяжу с выпивоном…. Я договорился, - есть одна классная фирма, там меня берут…, буду работать нормально.
- Так же как и на последней? Что же ты там-то не работал?
- Да там шарага была, - денег не платили…. Они обанкротились, их разгонят… вот увидишь.
- Трепач ты, Серёжка… болтун, - сколько раз ты уже обещал кончить свои запои и гулянки?
Он поцеловал её в щёку.
- Всё, Милочка, всё… даю слово… вот сейчас схожу за пивком, поправлюсь и пойду договариваться насчёт работы.
- Серёжа, но у нас кончились деньги, а сколько ещё жить до твоей будущей зарплаты?
- А у отца ты можешь взять?
- Я тебе уже сказала, - у отца я больше не беру… мне стыдно… у меня есть муж или нет?
Это было сказано с такой обидой, что он снова обнял её и поцеловал.
- Я устроюсь, деньги будут…, а сегодня вечером, я займу у отца или у Анатолия Николаевича.
Она посмотрела на него с любовью и состраданием, и пошла за деньгами.
- На, вот возьми. Сейчас я соберу Любаньку, отведи её в сад, а потом будем завтракать; и завтра поезжай к маме, узнай как там Юрка и привези его.
- Ладно, Милок, всё будет в порядке, - Сергей оживился, взял деньги и пошёл одеваться.

Анатолий Николаевич Полетаев, – дядя Сергея, был моложе его отца на пять лет. Он окончил факультет журналистики МГУ и долгое время работал в одном из государственных издательств, не спеша  поднимаясь по производственным ступеням. Он читал чужие произведения: талантливые, посредственные, бредовые, - писал отзывы, рецензии, заключения, - заседал в комиссиях и советах, а потом решил писать сам, избрав почему-то неблагодарный жанр публицистики.
Обладая обострённым чувством справедливости и будучи, вместе с тем, откровенным и принципиальным, он неблагоразумно вступил на «минное поле» политики. Директора издательств и выпускающие редакторы обычно находились под жёстким прессом контроля и, в свою очередь, переносили его на своих подчинённых. Это была нечестная игра, где было одно правило: «Не трогай того, кто выше!», а он этого правила - не выполнял. Началось всё с личных бесед в кабинетах, потом начались «принципиальные деловые замечания», потом «организационные выводы», потом взаимное неудовлетворение и неприязнь.
Тогда Анатолий Николаевич ушёл работать в частное издательство, благо они появились, и стали расти, как грибы. Он редактировал, писал статьи, и даже небольшие очерки и рассказы до тех пор, пока тихо и незаметно, не наступило время ухода на пенсию. Теперь он подрабатывал нештатным рецензентом и корректором.
Вечером он лежал на диване и читал книгу, когда раздался звонок.
- Анюта, - крикнул он жене, - открой, пожалуйста, там кто-то пришёл.
Он прислушался. Из прихожей послышался голос:
- А, Серёжа, заходи, раздевайся… давно ты у нас не был… проходи, Толя в комнате.
- Здравствуй, дядя Толя, - сказал с порога Сергей; по привычке, с раннего детства, он называл Анатолия Николаевича – «дядя Толя».
- Здравствуй, Сергей. Проходи, какие новости; как там отец, жена, дети? Садись потолкуем.
- Да всё нормально… пока.
Они поговорили о ничего не значащих вещах, словно чего-то ожидая, а потом Анатолий Николаевич поднялся.
- Давай-ка пойдём, попьём чайку…, Аннушка, сделай-ка нам чаю.
- Обождите немного, - донеслось из кухни, - сейчас будем ужинать.
- Ужинать? – это, наверное, хорошо. Подождём, Серёга?
- Подождём.
За ужином, разговор сводился, в основном, к ответам Сергея на вопросы о своей жизни, работе, о своих родителях и семье. Он не знал, как перейти к цели своего визита, и неожиданно спросил:
- А что, телевизор у вас работает… нормально?
- Работает, - ответил Анатолий Николаевич, - а что, хочешь что-нибудь посмотреть?
- Нет, я просто смотрю, что вы его не включаете.
Анатолий Николаевич нахмурился, помрачнел, звякнул чашкой о блюдце.
- А зачем его включать? Ведь это сплошное расстройство для думающего человека нашего возраста. Я всё время пытаюсь понять, - кто делает эти программы…, для кого, и с какой целью? Все эти пошлые и глупые сериалы и фильмы с голыми жопами, взрывами, убийствами, ужасами и бредом; или глупейшие игры, для слаборазвитых и дефективных; или просто враньё, - ведь впечатлительного и умного человека, это может свести с ума! – Анатолий Николаевич стал нервно жестикулировать, наклоняясь к Сергею, - а реклама? Она же способна испоганить даже изредка появляющиеся хорошие передачи. Это же – наглые принудительные процедуры, как уколы в сумасшедшем доме…, да, похоже, они и сделаны для таковых. Хотелось бы посмотреть, кто её придумывает и кто пропускает на экран… что за нелюди, и что у них в голове…. А может быть это мы сами уже выжили из ума… а? Как ты думаешь, Серёжа?
- Ну что ты, дядя Толя, - примиряюще сказал Сергей, - мне кажется, на это надо смотреть проще, по-моему, за всем этим стоят деньги богатых дураков…, а ради денег сейчас идут на всё.
- Вот это-то и страшно, Серёга, и то, что нет контроля за тем, что каждый день смотрят миллионы людей.
Наступила тяжёлая пауза, которую догадалась прервать Анна Васильевна.
- Серёжа, ты что-то плохо ешь… вот попробуй ватрушки, я сама пекла, со свежим творогом.
- Спасибо, Анна Васильевна, я не голоден… я вообще то пришёл по делу, - он посмотрел на Анатолия Николаевича, и нерешительно добавил, - к дяде Толи.
-Ну пойдём ко мне, поговорим.               
Анатолий Николаевич поднялся, и они прошли в его комнату. Сергей немного помолчал, собираясь с мыслями.
- Дело в том, что я сейчас пока временно не работаю…, ты можешь одолжить мне денег, а с первой получки я сразу верну.
- Конечно… только я ещё не получал…. Надо узнать, сколько сейчас у нас в наличии…, а тебе много?
- Ну, лимон или два.
- Это что значит, - переведи.
- Миллион или два.
- Ладно, сейчас я узнаю, как у нас с деньгами, - сказал Анатолий Николаевич и вышел из комнаты.
Скоро он вернулся.
- Вот тебе лимон, - отдашь, когда сможешь, - и добавил зло, - какой только идиот придумал эти миллионы… и эти названия.
Сергей обрадовано улыбнулся, поблагодарил дядю, быстро распрощался и ушёл. Он подсчитал, что этих денег ему всё равно будет мало, но у него был ещё один вариант – его старший брат Борис.
Борис окончил МАИ, несколько лет работал по специальности, - инженером, но потом, быстро оценив изменившуюся обстановку, решил уйти в, ставший модным, бизнес.
Он взял ссуду в банке, и открыл небольшой продовольственный магазинчик, - недалеко от дома. Но, каждому – своё, как он сам любил говорить: «кому рыбку съесть, а кому… в лужу сесть!»; торговля шла плохо. Помощники, как обычно, приворовывали, поставщики и посредники – обманывали. Он не успевал расплачиваться с кредиторами и своими работниками, и погружался в долги. Несколько раз он хотел бросить это дело и вернуться к своей исконной работе по специальности, но что его там ждало? К тому же, он отстал, как специалист, потерял квалификацию, и ещё, - он не любил отступать перед трудностями.
Он оправдывал свои неудачи простым отсутствием опыта, и упрямо продолжал эксперимент по превращению инженера-авиаконструктора, - в директора продовольственного магазина, и понемногу набираясь при этом опыта «выживания».
Был у Сергея Полетаева и ещё один вариант получения денег, - это его отец, но, представляя себе, неизбежный разговор о своей работе, и своём образе жизни, - он ставил этот вариант на последнее место.
На Беломорскую, где жил Борис, Сергей приехал поздно вечером; дверь открыл сын Бориса – Павел.
- Привет, Паха! – с порога приветствовал его Сергей.
- Здорово, Лексеич, заходи… гостем будешь…, а нальёшь, - хозяином будешь, - он улыбнулся, - ладно – шутка…, идём ко мне, на кухню.
Сергей почувствовал, что племянник уже изрядно загрузил; он был в майке и спортивных брюках. На кухне, на столе, стояла пустая бутылка, лежала нехитрая закуска, в тарелке плавало несколько пельменей.
- Давай, дорогой, причаливай… сейчас я тебе пельмешей сбацаю… водки, правда, уже нет…, но я могу сейчас сбегать… в момент.
Сергей, с некоторой завистью смотрел на накаченную мышцами фигуру Павла, потом взглянул в буйные, под хмельком глаза, и ответил:
- Нет, Пашка, тебе уже хватит, а я не надолго… по делу, где твои-то?
- А никого нет. Отец уехал к поставщикам в Рязань, а мать в пансионате, на отдыхе, здесь под Москвой… так что я один. Да ты садись, сейчас я тебе пельменей замастырю…. Какие дела-то, - говори.
Сергей присел на угловую скамью в кухне и огляделся. На столе лежала половина буханки чёрного хлеба, в тарелках – остатки ветчины и сыра…. Он раздумывал, - уйти ему сразу, или немного посидеть, для приличия.
Павел был моложе его на пятнадцать лет, но у них всегда были свои особые, доверительно-дружеские отношения и вели они себя, как сверстники, не ощущая разницы лет.
После армии Павел пошёл работать в милицию, и в свои двадцать два года, за парадными фасадами российской жизни, уже успел повидать столько, сколько Сергей не видел за все свои тридцать семь. Может быть ещё и поэтому, Павел держался с ним, как с равным.
- Ты что, сегодня, не на работе? – спросил Сергей.
- Нет, я в отгуле…. Вчера банду брали в Химках.
- Ну, и что там?
- Большое шоу, с салютом и томатным соком…, но это не интересно; ты скажи лучше, с чем пришёл-то, что у тебя за дело? Обмозгуем.
- Да я пришёл-то к Борису, - неуверенно начал Сергей, - хотел у него одолжить деньжат… до получки…, у нас сейчас небольшой сбой.
- А сколько тебе надо?
- Ну хотя бы лимон.
- Так зачем тебе отец? Я могу дать тебе хоть десять… ноу проблем.
Сергей опешил.
- Нет, ты серьёзно?
- Без балды!
- Ну, Павлуха, - ты меня выручишь… и что, прямо сейчас дашь?
- Сей момент. Сколько тебе, два… три… пять?
- Ну ладно…, давай два!
Павел вышел и через пару минут принёс деньги. Сергей вдруг обрадовано сказал:
- Нет, это дело надо обмыть… сейчас я схожу!
- Сиди, я сейчас сбегаю… я знаю, где здесь близко… айн момент, - и он пошёл одеваться.
Через пять минут он вернулся и поставил на стол бутылку водки и пару бутылок пива.
- Во! Заседание продолжается…, открывай; сейчас я подрежу закуски, и поставлю пельмени… там где-то ещё есть солёные огурцы… сейчас отыщем.
Через час, когда бутылка была пуста, и они сидели, потягивая пиво, разговор стал задушевным и проникновенным. Сергей, слегка заплетающимся языком, говорил, наклоняясь к племяннику и заглядывая в его сонные глаза.
- Знаешь, Павлуха…, ты не обижайся, можешь конечно не говорить…, но ты служишь в милиции… скажи, откуда у тебя столько денег?
Павел придвинулся к Сергею вплотную, обнял его за плечи, наклонился так, что головы их соприкасались, и заговорил глухим шепотом в ухо:
- Эх, Серёжа, все эти деньги, - чернуха, левак! Ты же знаешь, - большие деньги у нас честно не заработаешь; сейчас каждый ищет, где закинуть… и как поймать. Дурные деньжищи плавают кругом.
- Да, но в милиции-то? Это же не торговля, не бизнес…
- Да любой чувак, который сидит на законе и держит власть… и который всё время думает, - где и у кого можно снять…, он всегда найдёт. Ну вот мы, например, ловим проституток…, у них мамки, сутенёры…, - они же откупаются, чтобы их не гоняли. Ну, для отчёта, мы привезём десяток, с них возьмут штраф, - по пятьдесят штук… и отпустят, а завтра она опять на точке и за ночь заработает знаешь сколько? – Сто, а то и триста кусков! Во сколько раз это больше чем штраф…, знаешь, это больше в сотни раз! Вот какие деньги там получает одна дырка за одну ночь, а их там… сотни! Посчитай, сколько  получают на них, а если не выделишь, - не получишь. А нам что остаётся, если у меня служебный оклад за месяц, в десять раз меньше, чем у проститутки за одну ночь!
Ну и на рынках, - мы же торгашей прикрываем…. Торгуешь, - заплати! Не хочешь? – Не надо, - бандитам заплатишь в пять раз больше… и ещё не один раз! Это обвал, но такое селяви.
Они долго сидели молча. Павел допил пиво и закурил, Сергей не знал о чем ещё говорить, он был потрясён услышанным.
- Ну ладно, Павлуша, я пойду… спасибо тебе за всё.
- Какие дела? Если что надо, всегда звони, заходи.
- Ну давай, будь здоров!
Домой Сергей приехал во втором часу ночи, Людмила уже спала. Она давно привыкла к его поздним возвращениям. Он только успел шепнуть ей на ухо: «я привёз тебе денег», и провалился в сон.
На следующее утро, он рассказал жене о своих мытарствах, приукрасив их трудности, и отдал деньги. Но он отдал не все, а только два миллиона, а остальные оставил себе, оправдывая это тем, что устройство на работу потребует затрат.
Однако пока у него были карманные деньги, устраиваться на работу он особенно не спешил.
Он навестил старых друзей, и при этом, выпивка была традиционным и обязательным атрибутом, посетил рестораны и, совсем неожиданно, завёл несколько знакомств.
Сергей Полетаев всё это очень любил, и деньги текли, как вода сквозь пальцы. Наконец жена, уже в который раз, принялась за воспитание, когда он снова пришёл домой навеселе.
- Ну что, мартовский кот, опять начал погуливать?
- Нет, Милок, что ты! Просто давно не был у друзей; надо было проведать, узнать как у них дела…. Зашёл к Игорю, к Витьке Пономарёву, к Андрею…
- Трепач ты Полетаев и сукин сын, прожжённый негодяй и брехун…, зачем ты нужен этим твоим друзьям… и что ты там забыл?
- Как зачем? Мы же регулярно встречаемся; дружим ещё с института.
- А что же к тебе никто не приходит?
- Ладно, Милочка, это не разговор, - ты же сама не разрешишь, если мы будем здесь собираться.
- Ну хорошо, а как у тебя с работой? Когда ты устроишься и будешь, как все люди, ходить на работу и зарабатывать деньги…, или мы опять будем занимать?
- Всё, Милок, завтра с утра я иду по адресу, и всё узнаю… я звонил, но там не отвечали…
- Ладно, пойдём спать, - устало сказала она, - но завтра обязательно иди.
- Ну конечно! – беспечно пообещал он.
И всё продолжалось снова, и не было того, кто сказал бы им тогда: «ну хватит, не старайтесь, это всё ни к чему; нельзя согреть дом лампадой, и свечой рассеять тьму».
Но всё - таки, когда уже стал назревать серьёзный семейный скандал, - Сергей пошёл устраиваться на работу.
Он ходил в государственные и частные мастерские по ремонту радиоэлектронной аппаратуры, в специализированные магазины, в производственные фирмы, - беседовал, записывал телефоны и адреса. Он выбирал, раздумывал и сомневался. Проблемы найти работу у него не было, - проблема была в том, чтобы продержаться, и не быть уволенным вскоре, за прогулы, когда наступят «его дни».
В последнем магазине, куда зашёл Сергей, он задержался. Директор, примерно его возраста, словно почувствовав к нему какое-то расположение, долго беседовал с ним на профессиональные темы, рассказывал о специфике их работы, расспрашивал о его прежней трудовой деятельности. Но, в конце разговора, он извинился и сказал, что сейчас пока свободных вакансий нет. Он дал свою визитную карточку и просил звонить, - «может быть, что-то появится». Потом вдруг, взял со стола ещё какую-то визитку и сказал:
- Да, вот кстати…, недавно мне звонили из частной компании, - они наши поставщики. Им нужны специалисты – эксперты и менеджеры…. Вот возьмите, на всякий случай, может быть там договоритесь, - и он протянул Сергею маленькую глянцевую карточку.
Сергей взял и машинально взглянул; на карточке было напечатано:
 ООО  «СЕТЬСХЕМКОМПЛЕКТ»
ГУРСКИЙ  МИХАИЛ  СЕМЁНОВИЧ
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ  ДИРЕКТОР.
У него, наверное, так изменилось лицо, что директор магазина участливо спросил:
- Что? Что нибудь случилось?
- Нет, нет… всё нормально, спасибо вам… до свидания, - и он быстро вышел.
Теперь Сергей Полетаев, с радостной уверенностью, почувствовал, что все его проблемы с устройством на работу, будут счастливо разрешены; да и сама жизнь, - изменится к лучшему.


*******


ГЛАВА  ЧЕТВЁРТАЯ.


«Сказал я в сердце моём: дай, испытаю я тебя веселием,
и насладись добром; но и это суета! О смехе сказал я: глупость!
а о веселии: что оно делает? Вздумал я в сердце моём
услаждать вином тело моё и, между тем,
как сердце моё руководилось мудростью,
придерживаться и глупости, доколе не увижу,
что хорошо для сынов человеческих,
что должны были бы они делать под небом
в немногие дни жизни своей».

                (Кн. Екклезиаста. 2. 1-3.)


В студенческие годы, Мишель Гурский был организатором и заводилой почти всех культурно-общественных мероприятий в группе, но, при этом, всегда оставался «себе на уме». Он участвовал во всех компаниях и попойках, но никогда не напивался; он был весельчаком, рассказчиком и шутником, но никогда не говорил лишнего; он ухаживал за девушками, но никогда не злоупотреблял их доверием и не позволял себе вольностей.
Это был полный розовощекий брюнет, с карими, всегда смеющимися глазами, крупным носом и пухлыми румяными губами. Его любили, - за остроумие, покладистость и незлобивый нрав.
Единственный сын обеспеченных родителей, он никогда и ни в чём не испытывал нужды, всегда был опрятно одет и всегда хорошо учился.
Еще на первом курсе, он стал самостоятельно изучать английский язык, зная, что это может пригодиться всегда. В институте у него было два лучших друга, - Сергей Полетаев и Игорь Звонарев. После окончания учёбы, ему предложили остаться на кафедре, и поступить в аспирантуру, но он отказался и решил работать вместе с друзьями в НИИ, куда те были направлены по распределению. Там, уже не Мишель, а Михаил Семёнович, быстро проявил свои незаурядные способности, в практической работе. Он быстро подготовил кандидатскую диссертацию, потом – докторскую, писал статьи, получил несколько авторских свидетельств на изобретения, - и, через десять лет, стал одним из крупнейших специалистов отрасли.
В восемьдесят пятом, Михаил Гурский женился, но этот брак оказался неудачным, и он развёлся; через два года он женился снова. Его вторая жена – Тамара Александровна Разумовская, работала у него в отделе, в лаборатории спектрального анализа; на этот раз всё завершилось счастливо и через полтора года, у Михаила Семеновича появился сын – Борис.
В первое время друзья встречались часто, и не только на работе, но и на дому, в отпусках, иногда в ресторанах. Но с годами, эти встречи становились всё реже и реже; у каждого появлялись новые интересы и новые заботы, а студенческая дружба, под бременем их, постепенно слабела. Гурский, - всё больше и больше погружался в научную и производственную деятельность; Звонарев, - в поиски вечных истин, а Полетаев – в любовные утехи. И в последние годы работы, Михаил Семёнович встречал своих друзей только на собраниях, заседаниях, докладах, да разве что ещё, - на бегу в коридоре.
Всем казалось, что вот, - Михаил Семёнович Гурский – блестящий специалист, авторитетный учёный, теоретик и практик, - он руководит направлениями работ и управляет ими…, но, с другой стороны, полностью отдав себя работе, он сам сделался её рабом. Не зря ведь «работа» и «раб» – созвучны. Добиваясь глубоких знаний в своей специальности, он всё больше тонул в ней. Наука, со своими постоянными новыми идеями, задачами и проблемами, словно прожорливая машина, захватила его в свои жернова и стала заметно изменять.
Да, он приобретал опыт, знания, должности, авторитет, но, при этом, терял свою прежнюю непосредственность, жизнерадостность и беззаботность. И он чувствовал и понимал это, - и воспринимал как должное.
Но в начале девяностых случился обвал.
Если использовать привычный термин высокопарного словоблудия – «великий», то после Великой Октябрьской Социалистической революции, - произошёл «Великий перелом», за ним – «Великий захват» частной собственности, а потом – «Великий расхват» – государственной. Всё стремительно менялось и двигалось вспять. Государственные предприятия разваливались и чахли, - большинство их оказалось вдруг ненужными; они перестали финансироваться и снабжаться всем необходимым. Государство утратило к ним интерес, и государственные работники стали убегать с них, как с тонущих кораблей. Сразу, без подготовки и перехода, - был объявлен «рынок». Из наиболее предприимчивых сформировался клан предпринимателей; и это как-то напоминало появление из яиц молодых крокодильчиков, которые стремительно росли и отъедались, пользуясь изобилием пищи. Скупались предприятия, здания, оборудование, сырьё, материалы… и сами работники.
Михаил Семёнович Гурский обладал острым умом и даром прозорливости; он сразу почувствовал, что ветер переменился и надо поворачивать паруса. И ещё он понял, что баржа российской экономики опасно перегружена на один борт – военный, и когда уберутся все подпорки и канаты, и наступит свободное, рыночное, плавание, - эта баржа может перевернуться. И он решил сойти с неё на берег, - оставить полувоенное государственное предприятие… и организовать своё – частное, используя свои знания и опыт.
Когда он прямо и честно сообщил о своих намерениях директору, - известие об этом моментально распространилось, и вызвало бурю. Его отговаривали, просили, убеждали; многие негодовали и осуждали, а некоторые считали, что он поступил верно. И действительно, сначала было как-то дико, что ведущий специалист отрасли, доктор технических наук, лауреат Государственной премии, кандидат в членкоры Академии Наук, - вдруг, в расцвете творческих сил, - уходит с работы… и куда? Это воспринималось как абсурд, хотя, в действительности…, это был абсурд в абсурде. Уж кто кто, а Михаил Семёнович Гурский знал и испытал на себе все скрытые механизмы высших научных сфер на режимном предприятии; все эти интриги и секретные докладные, это тихие, «благородные подножки» и невидимые «шлагбаумы». Догадывался он и о причинах, - почему закрывали ему путь в Академию Наук. Поэтому, несмотря на уговоры директора, и высшего начальства, решение его было твёрдым и окончательным.
Ещё до полного расчёта, он уже стал обдумывать характер и содержание своей будущей деятельности; направления и организацию предстоящих работ. Ремонтные фирмы он отверг сразу, - это было слишком мелко и не интересно для него. Магазины аппаратуры и торговля, - тоже его не интересовали. Он чувствовал, что будущее его профессии, - в компьютерных сетях и мобильных радиосистемах. Но и здесь было много вариантов, связанных с конкуренцией и спросом, и все их нужно было оценить и взвесить, прежде чем «отправляться в плавание в неведомый океан».
Наконец он решил, что самым выгодным и самым подходящим для него, будет разработка модемов и модулей для компьютерных и факсимильных сетей, с зарубежными комплектующими элементами.
Он настолько хорошо всё продумал и так умело организовал, что буквально через несколько недель после оформления всех бумаг, получения кредита, аренды помещения и набора сотрудников, - ещё одно частное общество успешно вступило в российскую рыночную систему.
А уже через год, Гурский купил новую квартиру, сменил машину, увеличил штат и охрану.
Ну и что же? Был ли он полностью доволен своим новым положением, финансовым благополучием, независимостью и работой? Нет, - в этой новой жизни, всё было те так просто и определённо. Да, сейчас он был полным хозяином своих поступков и ни от кого не зависел; это была заветная свобода, без надсмотра, команд, проверок и интриг, без пресловутого первого отдела. Он не имел финансовых проблем, у него были деньги. Но, в то же время, сейчас, он должен был работать гораздо больше и интенсивнее чем прежде, обдумывая каждый свой день и каждый шаг, без права на ошибку. Впервые в своей жизни, впервые за много лет работы на руководящих должностях, Михаил Семёнович почувствовал настоящую ответственность за людей. Теперь от него, от его действий и поступков, зависела не только его личная жизнь и личное благополучие, но также жизни и благополучия, работающих у него людей, которые верили ему. И ещё была одна забота, - это безопасность работы.
Когда работа начинает приносить много денег, - всегда появляются желающие предложить и заставить поделиться, и что самое неприятное, они обычно не отличаются благородными манерами, и не ограничивают себя в способах и средствах. Получается почти естественный процесс, когда в любом организме могут появиться паразиты; и ещё более естественное правило, когда за всё надо платить.
Гурский был в своей лаборатории, со схемщиками и программистом, - они обсуждали новую модемную плату, на которую поступило несколько заказов от крупных фирм. Его позвали к телефону, в кабинет. Взяв трубку, он, занятый своими мыслями, долго не мог понять, с кем он говорит, и что от него хотят, а потом, поняв, закричал в трубку:
- Сергей! Это ты, Серёжа?…. Да, да!…. Давай приезжай…. Нет, ты не найдешь… давай адрес, я пришлю машину…. Запиши номер.
Через час, они сидели в его кабинете вдвоём. Оба улыбались, изучающе разглядывая друг друга.
- Ты откуда появился, как меня нашёл?
- Да совершенно случайно… в торговой фирме…. Я приходил туда насчёт работы…. Там директор…, кажется Владимир Иванович, дал твою визитку.
Гурский смотрел на друга, отмечая в знакомом лице заметные перемены.
Сергей был всё так же вызывающе красив, но годы проехали и по нему.
Годы всегда проезжают по нам, но только по-разному; по кому – коляской, по кому – велосипедом…, а по кому и дорожным катком. Вот и друг его заметно пополнел, под глазами, у губ и на лбу наметились морщинки, в светлых волосах проблёскивала седина.
- Ну хорошо, понятно…. Ты что будешь пить, - чай, кофе?
- Да что хочешь, мне всё равно…, но лучше покрепче.
- Извини, но покрепче мы не держим, Таня, - сказал Михаил Семёнович в микрофон офисной связи, - сделай-ка нам чаю, и ни с кем меня не соединяй, - а потом снова обратился к Сергею, - сколько же мы с тобой не виделись?
- Да года три – четыре…, нет даже больше.
- Ну давай рассказывай, - какая жизнь, какие проблемы?
И Сергей начал рассказывать.
Таня – стройная белокурая девушка в строгом тёмном костюме, принесла на подносе: чай, лимон, печенье, конфеты; быстро поставила всё на передвижной столик, и так же быстро удалилась.
Гурский внимательно слушал жизненное повествование друга, который всё-таки, кое-что скрашивал, а кое-что утаил.
- Ты пей, пей…. Так ты ищешь работу?
- Да.
Гурский задумался, помешивая чай в стакане, а потом сказал:
- Мы сделаем так. Сейчас у меня много работы, а это разговор серьёзный и… долгий. Я сегодня закончу часов в восемь – девять. Напиши здесь свой адрес, куда за тобой заехать…. Будь дома, поедем ко мне и там всё обсудим.
Вечером в девять, «Мерседес» Гурского и джип с охраной, подъехали к дому Сергея, а через пять минут они уже мчались по Арбату, Кутузовскому, а потом свернули на Рублёвское шоссе. Здесь, в новом элитном доме и жил Михаил Семёнович. Его апартаменты поразили Сергея уже с порога: холл, зимний сад и комнаты, комнаты…. Гурский жил здесь с женой, сыном и матерью; его отец – Семён Яковлевич, умер совсем недавно, - не прошло и года.

Профессор Гурский – отец Михаила, был крупным специалистом – стоматологом; он читал лекции в институте, консультировал… и занимался частной практикой. Однако, несмотря на медицинское образование, жизненную мудрость, огромный опыт и полное семейное и материальное благополучие, - он обладал чертой характера, которая обычно делает людей глубоко несчастными. И этим качеством характера, была – чрезмерная мнительность, которая привела его к постоянному страху за свою жизнь.
У Семёна Яковлевича было хорошее здоровье, он редко болел и никогда ни на что не жаловался. Но когда наступил пенсионный возраст, и когда его многочисленные друзья, знакомые и коллеги, стали вдруг, у него на глазах, болеть и умирать, - его охватил страх! Он стал наблюдать за собой, мысленно исследовать себя, оберегать, - и при малейших изменениях в себе – впадать в панику. Особенно тщательно и чутко прислушивался он к своему сердцу…, постоянно искал в нём какие-то тревожные сигналы… и естественно их находил.
Его мысли стали работать против него самого, провоцируя неприятные ощущения, которые, в свою очередь, порождали негативные разрушительные мысли, образуя порочный круг. Так был запущен в ход таинственный и невидимый механизм самоубивания!
Несколько дней он неважно себя чувствовал и находился в подавленном депрессивном состоянии. А в ту трагическую ночь, - он вдруг проснулся, почувствовав перебои в сердце; его охватил панический  страх смерти, он облился потом, вскочил с постели… и упал.
Приехавший со «скорой» врач, констатировал смерть от обширного инфаркта.
Марциал когда-то сказал: «разве не безумие – спрашиваю я вас – умереть от страха смерти?». И это поистине так!
Так Михаил Семёнович остался без отца.

Дома Гурский позвал жену, чмокнул её в щёку и весело произнёс:
- Тамарочка, вот снова появился наш старый друг – Сергей; он долго скрывался от нас, но вот таки объявился…. Мы сейчас с ним поговорим за жизнь, а ты нам организуй ужин, пожалуйста…. Пойдём ко мне, Сергей.
В большом кабинете, за отдельным столом, стоял компьютер и принтер, а на другом – копир и факс. На письменном столе – телефоны и куча бумаг. Два книжных шкафа тёмного дерева и мягкая мебель, - дополняли обстановку кабинета.
Гурский включил торшер, -  у дивана.
- Давай, садись, - заседание продолжается.
Сергей засмеялся и добавил:
- Командовать парадом будешь ты?
- А то ты, что ли? Ладно, о чём пойдёт речь?
- Да, потом. Расскажи лучше сперва, почему ты ушёл из института…, если это не секрет?
Гурский молчал, задумчиво глядя куда-то в угол комнаты, а потом, как бы нехотя заговорил:
- Да что здесь рассказывать? Как говорят на Украине: «Надоило теля, тай завиду порося». Ты же знаешь, что случилось в институте после перестройки и приватизации, - финансирование сократилось, работы сворачивались, специалисты увольнялись. Помнишь, как было когда-то? В лабораториях народ: работают, общаются, шутят; в коридорах, на лестницах – движение, жизнь; в библиотеке сидят парочки и одиночки, - любезничают или читают; в конференц-зале – доклады, семинары…. А потом что стало? В лабораториях по два – три человека, сидят как мыши, что делают – неизвестно; в коридорах тихо и пусто; в библиотеке и в конференц-зале холодно и… никого. Это же тоска и боль.
- Погоди ты, Мишель, тебе-то что? Ты в руководстве, зарплату, и хорошую, - дают…. Институт-то не расформировали, не закрыли…. Я не понимаю.
- Ну как тебе это лучше объяснить?… Мне таки надоел этот дурацкий маскарад. Директор мне рассказывал, как они ездили в правительство выбивать деньги, как они доказывали там, что у нас лучшие в мире, уникальные, разработки…, что без них, - развалится оборонка…. Но ведь это блеф… трёп и большинство наших разработок, - сейчас никому не нужны!
Михаил Семёнович помрачнел, было заметно, что эту ситуацию он когда-то тяжело обдумывал и переживал.
- Ведь что получается, - продолжал он, - наша продукция ориентирована на войну, мы говорим: «на оборону», но это всё равно. Её производство оправдано только с позиции «наличия врага» и «вражеского окружения»; а если врага нет… и такого окружения  тоже…, что тогда? 
- Тогда надо его придумать, - засмеялся Сергей.
- Конечно! А иначе зачем нужна такая армия, столько оружия и столько генералов…, на душу населения?
- Ну ты рассуждаешь точно, как наш Игорь Звонарь, но я не согласен, - что же, по-твоему, армия не нужна?
- Нужна, но не такая…, время изменилось, сейчас не нужна миллионная армия, - это непосильная обуза на шее государства, когда нет войны. Нужна армия в десять или двадцать раз меньше по численности, но профессиональная, лучше обученная и вооружённая совремённым эффективным оружием. И в мирное время армия тоже должна служить государству, а не сидеть у него на шее; ну хотя бы защищать людей от бандитов, если милиция не справляется… ну, может быть работать, где это возможно…, но главное, - армию нужно сократить…
- А ты представь, - перебил его Сергей, - что мы сократили армию, вооружение… думаешь на нас не полезут?
- Да кому мы нужны? Не лезут же на другие государства: на Швецию, Италию, Бельгию, Мексику, Люксембург…?
- Ну ты сравнил; у нас же природные богатства, территории…. Германия –то полезла?
- Германия была совсем другая, заражённая идеей мирового господства…. Мы же тоже были заражены идеей мировой революции, и мы ведь тоже лезли в чужие территории: в Бесарабию, в Западную Украину, в Прибалтику, в Финляндию… в Японию, после войны…, но теперь идеи мирового господства кажется нет.
- А Штаты? Соединённые штаты… они ведь тоже стремятся к мировому господству…. Да на наши природные богатства всегда найдутся охотники там… за рубежом.
- Вот это и есть сказки военных под названием: «ищем врага». Чтобы взять природные богатства и территории, нужно оккупировать страну и создать там свою инфраструктуру…, но в ядерный век, - это бред и фантазия. Нет, Сергей, здесь совсем не то…, ну как бы это объяснить…. Вот ты представь, - вот если спросить, например, у пекаря: «зачем ты нужен?», в смысле – твоя профессия; он скажет: «ты ешь хлеб каждый день, и будешь есть!». Спроси у врача – стоматолога, - он ответит: «у людей всегда есть, и будут проблемы с зубами!»; у сапожника, и он скажет: «люди всегда носят обувь!», - так далее. А спроси у военного: «зачем нужна твоя профессия и ты?», и он скажет: «чтобы тебя защищать!». А если на меня никто не нападает и нападать не собирается, - что тогда? Думаешь, он скажет: «я не нужен»? – Нет, дорогой, тогда он придумает «образ врага» или создаст его сам, - искусственно, чтобы показать свою необходимость и оправдать своё существование. На беду людей, - все военные ориентированы на войну, то есть на уничтожение себе подобных, - ведь военный умеет только воевать…, это по определению; и чем больше военных… и чем больше оружия, - тем ближе войны… и тем хуже для людей. Когда я подумаю, сколько людей на Земле убито из нашего оружия…, я не знаю, что со мной делается, мне хочется плакать….
- Так что же получается, что армия не нужна, и оружие не надо делать? – перебил Сергей, - нет, здесь я с тобой не согласен; без армии государство существовать не может… и без оружия тоже.
- Да, в разумном и цивилизованном государстве нужна только полиция, а у нас, в наших условиях, - минимально – достаточная профессиональная армия, с эффективным вооружением и…, что особенно необходимо, - с минимальным числом генералов! А экономика, промышленность и наука, - должны быть направлены не на войну, а на человека! Ты знаешь, сколько стоит одна атомная подводная лодка? По официальным данным, открытым, между прочим, - восемьсот миллионов долларов! А сколько их, этих лодок, а самолёты, а танки, а ракеты? Ты только представь! Где же взять средства на медицину, образование, гражданскую продукцию, пенсии старикам….
Гурский замолчал, печально глядя в пол, Сергей молчал тоже. А потом Михаил Семёнович задумчиво продолжал:
- Нет, Сергей, Америка на нас никогда не нападёт, и никогда нас не оккупирует…. Худшее, что нам может сделать Америка, - это посадить нам своего президента…. Но вспомни нашу историю, кто только нами не правил: монголы, немцы, грузины… и если бы какой-нибудь президент оттуда смог сделать Россию такой же богатой и благополучной, как Америка…, -  наверное, разумные люди у нас, не стали бы возражать. Поэтому, пугать нас Америкой, - это очень глупо. Сейчас мы видим, как нас тихо и незаметно оккупирует дружественный Китай. Китай, – вот кого действительно надо опасаться в первую очередь! В Америке и в Европе сейчас кричат: «Русские идут!», а нам впору кричать: «Китайцы размножаются и ползут!». Их же два миллиарда, и они уже фактически заселяют наше Приморье, и будь уверен, - они будут продвигаться на Урал… и далее.
- Так что же ты предлагаешь, Мишель? – решил вступить в разговор Сергей, - сократить армию, вооружение, переориентировать наши НИИ…, так по твоему?
- Ты пойми, Сергей, основное, - от чего надо танцевать и на чём строить всю политику. Есть один постулат, и он простой. Третьей Мировой войны быть не может…, она неизбежно перейдёт в ядерную, а ядерная война, - это взаимное уничтожение, и конец земной цивилизации. Одна атомная бомба, мощностью в двадцать килотонн, уничтожила город Хиросиму…, - погибли триста тысяч человек. Одна совремённая водородная бомба, мощностью в пятьдесят мегатонн, - в две с половиной тысячи раз мощнее! Она уничтожит всю Московскую область или весь штат Вашингтон и убьёт миллионы людей! А таких бомб и у нас и у Америке – тысячи! Пошевели мозгами, что останется от нас и от Америки и вообще на Земле? Даже если правители, начавшие войну, укроются в своих подземных норах, - они уже не смогут вылезти из них никогда…, - пусть вспомнят Чернобыль! Вот основная мысль…. Вот из этого надо и исходить: какую политику проводить, какую армию содержать, чем вооружать и сколько ракет иметь, как средство сдерживания или предохранения, но это, наверное, не тысячи….
Теперь смотри, что получается: для ядерной войны, если она, не дай Бог, случится, и полетят ракеты, - не нужно уже никакого другого оружия: ни самолётов, ни танков, ни пушек…, - это конец! Значит стратегическое оружие – баллистические ракеты, - это только взаимное пугало… пока кнопки в руках нормальных людей. А пока нет Третьей Мировой войны, - всё оружие идёт на внутреннее применение, на мелкие межгосударственные и пограничные конфликты…, вот и надо подсчитать сколько его требуется, - это наверняка намного меньше, чем мы наделали….
Михаил Семёнович замолчал и вдруг спохватился. 
- Слушай, мы с тобой заболтались, и заехали совсем в другую деревню, - извини. Эти разговоры вообще бесполезные и пустые; говорить о политике в наше время, всё равно, что расчёсывать и ковырять свежие раны. Давай-ка, вернёмся к нашим делам…. Так, какие у тебя сейчас проблемы?
- Понимаешь, Мишель, какое дело… я в последнее время… не могу найти подходящую работу…
В дверях кабинета появилась Тамара Александровна.
- Миша, Серёжа, - проходите в столовую, готов ужин.
- Да, Сергей, пойдём сперва поужинаем, а потом поговорим, - Михаил Семёнович поднялся из кресла, - а то я сегодня даже не обедал.
Они прошли в столовую. Стол был чисто рыбный и накрыт с простым изяществом: заливной судак, отварная осетрина с картофелем-пюре, креветки, зелень, лимон, хрен; стояла бутылка белого столового вина. Гурский заметил лёгкую растерянность на лице друга, и поспешил объяснить:
- Ты понимаешь, моя Томочка…, она исследователь-экспериментатор; она где-то откопала новый метод питания, он называется – «моно шесть». Это когда первый день – мясной, второй – рыбный, третий – молочный, потом – вегетарианский, потом…, что там ещё, Тамарочка?
- Фруктовый и крупяной, - с улыбкой дополнила Тамара Александровна.
- Вот, вот…, а седьмой день – голодаем, - вот и вся неделя, а жизнь таки прекрасна, и повторяется снова…. Ты знаешь, Сергей… тьфу, тьфу, тьфу, - он шутливо сплюнул три раза, - я прекрасно стал себя чувствовать. Раньше бывало, под конец рабочего дня валился со стула, а теперь, - с девяти до девяти бегаю как лошадь…. Ты помнишь нашу, студенческую…, - и он запел приятным тенорком:
… Так разрешите – ж, мадам,
заменить мужа вам,
если муж ваш уехал по делам…
Сергей сдержанно засмеялся, Тамара Александровна укоризненно улыбалась.
- Но водку мы не держим, - продолжал Гурский, - вот только сухое, ты уж извини, дорогой, - он разлил вино по бокалам, и поднял свой, - ну, давайте за встречу и за успех!
Ужинали, оживлённо переговариваясь, только Тамара Александровна молчала, - она никогда не поддерживала разговоров за едой.
- А Игорь где работает…, Виктор? Ты что нибудь знаешь о них…, где они сейчас?
- Игорь работает всё там же, мы с ним часто встречаемся, а Витька ведь ушёл из института давно, ещё при тебе…. Потом он работал где-то в охранной фирме… или в торговой…, мы с ним встречались давно…, года три назад, а потом он где-то пропал.
- Ладно, ты ешь…, мы ещё поговорим.
После ужина, они опять вернулись в кабинет, и Михаил Семёнович продолжил прерванный разговор.
- Так ты значит сейчас нигде не работаешь?
- Да, пока безработный, - усмехнулся Сергей, - вот хожу устраиваюсь; если возьмешь, - буду работать у тебя.
- Конечно, какой может быть разговор? Надо только подобрать тебе подходящую работу…, - он задумался, словно подыскивая слова, - ты только учти, Сергей, у нас сейчас совсем не то, что было когда-то в институте; приходится много работать, крутиться… вечерами, а иногда и по выходным…. В общем, - режим без проходной и без пропусков, на сознательность…, но строгий, каждый работает на всех… и на себя. Ты как, сможешь?
Сергей молчал, смотрел в пол,
- Я тоже не хочу тебя подводить…. Дай мне испытательный срок, - смогу – буду работать, а не получится – уйду.
- Хорошо, у нас разная работа, сейчас не знаю, что у тебя лучше пойдёт. Разработку плат и программ ты пока не потянешь. Вот выбирай, - отладку и проверку схем, эту работу ты знаешь, приборы тоже, или работа на связи с поставщиками и торговлей, - здесь придётся много мотаться по заводам и точкам. Я конечно не предлагаю тебе работу на связи или в охране.
- А ты что, от кого-то охраняешься?
Гурский тяжело вздохнул.
- Эх, Серёга, ты что, - только что родился? Сейчас все ото всех охраняются, - это наш крест; наш рынок и наше общество ещё таки не цивилизованные…, - ну так что ты выбираешь?
- Знаешь, дай мне подумать…, я тогда тебе позвоню.
- Ну думай, голова.
- Ладно, спасибо тебе, я пожалуй поеду.
- Обожди, я вызову машину и тебя отвезут.

На следующий день, Михаил Семёнович продолжал свою обычную трудовую и трудную жизнь среднего российского предпринимателя. Он занимался разработкой и реконструкцией схем, а кроме того: вёл телефонные переговоры, отсылал факсы, обсуждал с бухгалтером финансовые дела, проводил совещания с агентами, встречался с заказчиками и курьерами. Несколько дней он вспоминал о встрече с Сергеем и ждал его звонка, а потом забыл. Прошла неделя, вторая, а звонка так и не было.
После полудня, из главного офиса в лабораторию приехал коммерческий директор – Вениамин Павлович Рыкунов.
Был он из отставных военных – бывший лётчик, и своим зычным голосом и грубоватыми манерами, словно оправдывал свою фамилию. Он полностью отвечал за связи фирмы с внешнем миром: правоохранительными органами, налоговиками, торговцами и таможней. К нему почему-то никто не обращался по имени и отчеству, наверное, из-за трудности произношения, и называли просто – Палыч.
Рыкунов сразу прошёл в лабораторию к Гурскому, и сказал, что есть серьёзный разговор. Вдвоём они уединились в его кабинете; Вениамин Павлович выглядел озабоченным.
- Ты скажи пока Татьяне, чтобы нам не мешали, - разговор будет сложный.
Михаил Семёнович нажал копку и сказал в микрофон:
- Таня, меня нет. – Потом обратился к собеседнику, - ну что там? Излагай.
- Излагаю толково и кратко, - шефы требуют увеличить их долю.
Гурский нахмурился.
- Как? Почему? На сколько?
- Они пронюхали про наши новые доходы и требуют увеличить им плату на двадцать пять.
- А откуда они узнали про наши дела?
- Х… их знает, ты новую налоговую подавал?
- Нет ещё, продажа только пошла, и деньги только стали поступать.
- Не знаю, Семёныч, кто нас заложил…, это уже вопрос другой, наверное, кто-нибудь из своих; ты скажи, что делать-то будем?
Михаил Семёнович нервно барабанил пальцами по столу.
- Ты хочешь получать на четверть меньше? Спроси у наших – хотят они или нет? Вот и весь ответ!      
 - Это всё так, но делать-то всё равно что-то надо.
Михаилу Семёновичу очень хотелось уйти от этого вопроса подальше… и вообще не касаться его….
- Знаешь, Вениамин, помозгуй сам; ты головастый и уже опытный в этих делах. Я тебе полностью доверяю…. Ты ведь с ними связь держишь и действуй; обсуди с ними, скажи, что у нас был договор… и больше того, на что договаривались, мы платить не будем. Ну, в общем-то, придумай что-нибудь…, поговори с ними дипломатично…, а потом мне сообщи, как пойдут дела.   
- Хорошо, я с ними потолкую по-своему, если ты даешь добро. Они должны завтра приехать, я тебе результаты доложу.
Гурский облегчённо вздохнул и просветлел.
- Отлично, Палыч! Что будешь пить, - чай, кофе?
- Сейчас надо бы водочки…, ну ладно, давай кофейку.
На этом разговор закончился.
На следующий день Палыч не звонил, и Гурский стал нервничать. Только на третий день Палыч сообщил, что разговор состоялся, и вечером он приедет с докладом. Михаил Семёнович назначил встречу у себя дома, и в десять часов они сидели в его кабинете, на Рублёвке.   
Гурский был в мягком халате и домашних туфлях, Рыкунов – в рабочем костюме; сидели рядом на диване. Перед ними, на журнальном столике, стояли две бутылки – тоник и кока-кола, - графин с апельсиновым соком и два бокала.
- Ну, рассказывай с чем приехал, - сразу с нетерпением спросил Гурский, - разговор был?
- Был.
- Кто был на встрече?
- Рустам, он всегда один приезжает.
- Ну и какой разговор был, рассказывай.
- Погоди, Семёныч, сейчас сам всё услышишь, без пересказа; у меня в кармане был диктофон, и я всё записал, - Палыч достал из кармана мини-плеер, - вот слушай.
Несколько секунд в приборе слышался какой-то шум, шаги и посторонние звуки…, а потом послышалась речь:

«… - Здрастуй, Винамин Павловыч, как жывеш?
- Привет, Рустам, садись… поговорим.
- Ну што? Дагаварились… мы?
- Нет, Рустам, это нам не подходит… у нас с вами договор; сколько платили по договорённости, - столько и получайте, это по - честному.
- Тэпэр вы получаэте болшэ, и мы хотым получат болшэ.
- Сейчас у нас свободных денег нет, ещё не закрыт кредит, а денег пока не перевели.
- Нэ нада врать. Мы знаэм, сколко вы получили за два паслэдних мэсяца. Всэ ваши прыбыл нам извэсна.
- Прибыль пока на бумаге, наличных средств нет, всё в срочных бумагах в банке. Наличные будут через полгода…. Подождите, тогда мы всё решим.
- Нэт, ждат мы нэ будем. Нас ваши вапросы нэ бэрут.
- Ты пойми, сейчас мы развиваем производство: площади, оборудование, детали…, всё надо делать быстро, - конкуренты поджимают, и мы можем прогореть…. Все деньги сейчас идут сразу в производство…. Давай вернёмся к нашему разговору через полгода…, ну месяцев через пять, - у нас будет прорыв.
- Нэт, нэ пойдет.
- Тогда мы найдём новых шефов.
- Нэ найдеш.
- Это почему ты так думаешь?
- Потому, если найдеш, - они возмут еще болшэ.
- А если мы стукнем в РУБОП? Слушай, Рустам, давай не будем конфликтовать; получайте пока по-старому. А мы через несколько месяцев встанем, как следует, на ноги и тогда будете получать больше. Ну как?
- Нэт, нэ пойдет, а если стукнэш в РУБОП, то будут нэпрыятности нэ у нас, а у вас.
- Ладно, давай договариваться, мы же давно сотрудничаем. Вот окончательное предложение, - мы прибавляем десять процентов. Согласны?
- Нэт, я пашол. Буд здаров.»

Плеер замолчал. Молчали и они. Палыч налил в бокал тоник, но пить не стал, - поставил на стол.
- Что, Семёныч, может я не так что-то сделал?
Гурский что-то обдумывал, а потом неуверенно ответил:
- Да, нет… всё так, - наверное…, вот только может быть стоило дать им больше…, ну процентов пятнадцать – двадцать?
- Нет, с этой компанией нельзя показывать слабину, я их знаю. Больше дашь, – больше потребуют в следующий раз; и послать их сразу на х… тоже нельзя, - начнут шкодить. Приходится выкручиваться…. Мы сейчас в дурацком положении – в неизвестности.
- А на связь с ними выйти можно?
- Нет, только через Рустама, - он у них связной и представитель.
- Хорошо, Палыч, пока подождём, что будет…, но ты, на всякий случай, увеличь охрану, поставь наружные телекамеры, и сам без охраны не ходи!
- Ничего, обойдётся, живы будем, - не помрём! – Палыч отхлебнул из бокала.
- Обожди, как ты насчёт кофе, чая?
- Нет, Семёныч, уже поздно, меня дома ждут.
- Ну давай, до завтра; если что, - сразу звони мне на мобильный, я в лаборатории.
- Ладно, я поехал, спокойной ночи.
И они расстались.
А на следующий день, жизнь продолжалась, как обычно. Каждый выполнял своё привычное будничное дело, как умел и как хотел. Некоторые добросовестно, но чисто автоматически отсиживали свои часы, - только ради денег; иные старались показать своё рвение и тщились, без особого успеха; но было много и таких, кто творил на работе, спешил на неё, каждый день создавал что-то новое, и получал от этого истинное удовлетворение. Но, так или иначе, для всех их, жизнь просто перематывалась с катушки оставшегося на катушку прожитого. И так прошёл ещё месяц.
В этот период дела общества «Сетьсхемкомплект» стали успешно развиваться. Увеличивалось число заказчиков, и спрос на изделия возрастал. Михаил Семёнович уже начал думать о расширении производства, организации собственных торговых точек, и мечтал о возможности именоваться – «Компанией». Он взял ещё двух квалифицированных специалистов, - кандидатов технических наук, трёх новых схемщиков и системного программиста. Он даже шутил, что у него теперь филиал НИИ, - только без первого отдела и парткома.
Он стал проводить регулярные производственные собрания и совещания, на которых ставились задачи на ближайшую перспективу, и заслушивались отчёты о проделанной работе. Он не стеснялся советоваться со своими сотрудниками и публично признаваться в собственных ошибках. Он считал, и не без основания, что всё это будет создавать атмосферу делового энтузиазма, ответственности, и способствовать эффективности работы. И всё, казалось, шло хорошо.
В ту зиму, погода в Москве была скверная и неприятная, словно характер взбалмошной и вздорной стервы, - морозы сменялись оттепелями, колючий ветер, со снежной пылью – моросящим холодным дождём.
Михаил Семёнович приехал домой раньше обычного, - с утра нездоровилось, и болела голова. Весь день работа шла тяжело, он опасался, что, возможно, простыл, и может выйти из строя. Дома он принял горячую ванну, надел тёплый халат, выпил таблетку аспирина и прилёг на диване в гостиной.
- Миша, я делаю ужин, ты подождешь? – спросила жена из кухни.
- Да, Тамарочка…, а где Борька, что-то его не видно?
- Он уже спит.
Михаил Семёнович почувствовал приятную дремоту, его словно укачивало на волнах и уносило куда-то от привычного берега….
Телефон звучал требовательно и резко. Михаил Семёнович с трудом возвращался к действительности.
- Опять, - недовольно подумал он, - кто там ещё… зачем, - и тяжело поднявшись с дивана, снял трубку.
- Да, слушаю.
В телефоне слышался какой-то шум, чьё-то прерывистое дыхание, а потом раздался голос:
- Михаил Семёнович, это вы?
- Да, да…
- Это вы, Михаил Семёнович, да?
- Да, да… я… говорите!
- Михаил Семёнович, убит Рыкунов!
Гурский почувствовал, как по спине побежал холодок.
- Кто это?… Кто говорит? – почему-то шёпотом спросил он в трубку.
- Это дежурный, сейчас сюда звонила его дочь…
Дальше он уже не слушал, и больше ничего не чувствовал. Сейчас всё его существо и его состояние, требовало только одного – действий: быстрых, непрерывных и решительных.
Он вызвал машину и стал быстро одеваться. В голове лихорадочно стучало: «вот началось, вот началось, вот началось…».
В гостиную, словно почувствовав что-то, быстро вошла Тамара Александровна.
- Что случилось, Миша, куда ты?
- Не беспокойся, Тома, на работе ЧП, я должен ехать!
- Надолго?
- Не знаю.
В дверь позвонили, - пришла машина, Гурский одевался на ходу. В машине крикнул шоферу:
- К Вениамину домой! Быстрее!
Машина рванула. Снег бился в лобовое стекло, искрился в свете фар.
- Быстрее! – торопил Гурский.
- Опасно, Михаил Семёнович, дорога плохая, - можем влететь…
Ехать было недалеко, - по Кутузовскому, на Новом Арбате свернули направо по Садовому кольцу… и ещё направо на Зубовский проезд; там был дом, где жил Вениамин Павлович Рыкунов с женой и двумя детьми.
Во дворе сразу увидели милицейскую  машину, стоящую у подъезда, и дежурного милиционера; в стороне, тёмной кучкой, толпились жители дома.
Михаил Семёнович объяснил постовому цель своего визита и поднялся на четвёртый этаж. Там, на лестничной площадке, перед открытой дверью квартиры Рыкуновых, суетились люди в милицейской форме и в штатском, аккуратно обходя тёмные пятна крови на пороге квартиры.
- Где хозяин, Рыкунов Вениамин Павлович? – сразу спросил Гурский, не зная к кому обращаться.
- А кто вы будете? – К нему подошёл высокий молодой человек, в зимней кожаной куртке и в шапке, надетой до бровей.
- Я с ним работаю, где он? – снова нетерпеливо спросил Михаил Семёнович.
- Ваши документы, - потребовал высокий.
Из документов у Гурского оказались только визитка и водительские права. Высокий долго рассматривал документы, хмурился… потом спросил у него адрес, что-то записывал….
- Вы на машине? Вели сами?
- На машине, с водителем…, она во дворе.
- Никитин, пройди во двор, сними данные с водителя и запиши номер машины.
- Где он? – снова, уже как-то обречённо, спросил Гурский.
- Он скончался на месте.
- Я могу пройти… туда?
- Нет, там работают…пока до свидания.
Михаил Семёнович механически спустился по лестнице, подошёл к своей машине и, не понимая, почему на его месте сидит милиционер, стоял рядом и ждал….
Ветер кидал в лицо снежную колючую пыль, трепал полы расстёгнутого пальто, холодными щупальцами лез под пиджак…, но он стоял, не обращая внимания, тупо глядя перед собой и не зная, что нужно сейчас делать. Всё, что он испытывал сейчас, почему-то сводилось только к одному, - чувству собственной вины.
Когда милиционер вышел из машины, закончив снятие показаний, - Гурский сел и тихо сказал своему шофёру:
- Петрович, достань мне бутылку водки и… домой.

Тамара Александровна не спала, - ждала, сидя на кухне; холодный ужин стоял на столе. Теперь Михаил Семёнович действовал замедленно и машинально, словно отключившись от действительности. Он прошёл на кухню с бутылкой в руке, достал из шкафа стакан, налил едва не полный и выпил, как воду.
Жена со страхом смотрела на него, не решаясь начать разговор. Он долго сидел молча, смотрел в одну точку на столе, а потом налил ещё. Молчание становилось тягостным, и она спросила:
- Миша, скажи же мне, что случилось… и что ты делаешь?
Он присел на кухонный диван и глухо ответил:
- Сегодня убили моего коммерческого директора.
- Как?… Кто? – у неё округлились глаза.
- Бандиты.
- За что?
- Ни за что.
Михаил Семёнович почувствовал разливающееся тепло в животе, - оно ширилось, поднималось в голову, опускалось в ноги. Всё как-то изменилось, сознание стало притупляться и… успокаиваться, а нервный накал эмоций – остывать. Неожиданно ему захотелось что-то поесть, и он подвинул к себе тарелку с холодным бифштексом.
Тамара Александровна смотрела всё так же испуганно и непонимающе.
- Но, Миша, дорогой, ведь значит, он что-то кому-то сделал, наверное, перешёл кому-то дорогу… значит у него, или у вас есть враги.
- Да, я даже, наверное, могу таки сказать, кто это сделал…
- Кто же это?
- Это наши «шефы», которые нас охраняют, и которым мы платим…. На последней встрече, мы не сошлись в цене…, но может быть это и не так…, я сейчас точно не могу сказать….
- А кто же эти ваши «шефы»?
- Обычные наши бандиты.
Тамара Александровна удивлённо всплеснула руками.
- Как? Вы знаете, что они бандиты и не можете сдать их в милицию?
- Нет, Томочка…, к нашему несчастью, не можем; оказывается это не так просто, - прямых доказательств нет, свидетелей нет. Ты только представь себе, - молодые парни нигде не работают, разъезжают на дорогих машинах, отстраивают себе трёхэтажные коттеджи с бассейнами, ходят все в золоте…, открыто, - какие ещё нужны доказательства? Или в ресторанах собираются криминальные короли на воровскую сходку… празднуют на десятки, сотни тысяч долларов…, милиция их всех знает в лицо, а взять не может, – нет улик. Когда они хоронят своих, то идут настоящей демонстрацией, перекрывают движение; милиция знает, - идут воры, бандиты, а взять не может, не имеет права, - такие у нас законы.
- И кто же такие законы придумал? – наивно спросила жена.
Гурский склонил голову и тяжело вздохнул.
- Наверное, если их всех сажать, то в России не хватит тюрем, а может быть эти законы, они устанавливают сами.
Наступило продолжительное тягостное молчание.
- Тогда вам нужно объединяться, - наконец твёрдо сказала Тамара Александровна, - и защищаться от них самим!
Гурский грустно улыбнулся.
- Как? Сейчас я тебе нарисую ситуацию, и если ты меня научишь, как действовать, я таки добьюсь, чтобы тебя выдвинули в президенты!
Ты можешь представить себе большую глухую деревню…, там живут люди, работают, у них дома, семьи, хозяйство…, и в этой деревне нет ни милиции, ни порядка… и каждый думает только о себе. И вот к ним приходят «шефы» – вежливые культурные люди, заходят в каждый дом и говорят: «Вот вы продаёте сельхозпродукты на десять миллионов в месяц, - с вас два миллиона, и мы будем вас охранять!». Ну, допустим, половина согласилась, а половина послала их подальше…. Ладно, что происходит дальше? Первая половина живёт спокойно, а ко второй ночью заявляются «гости»; их не видно, а они видят всё! Вот дом, - светятся окна, в комнатах – семейство: взрослые, дети, - ужинают или спят…, вот сарай, в нём корова или лошадь… всё здесь, и всё тихо. А «гости» пришли с оружием, с взрывчаткой и с бензином и для них не существует, - ни законов, ни морали, ни правил, и они… могут совершенно спокойно убить, взорвать или поджечь… и исчезнуть! Они всегда действуют первыми и скрываются.
Ты же читаешь газеты, слушаешь и смотришь новости, - сколько предпринимателей убили… наверное, уже сотни, а может быть и тысячи…, а скольких киллеров и заказчиков нашли и осудили? Я не знаю ни одного случая! 
Теперь вспомни, что я тебе говорил, - пока убийцу не схватят на месте преступления, с оружием в руках, - он «честный человек» и его нельзя арестовать. Получается, что у нас сейчас, - убивать людей очень просто и безопасно…, это стало безнаказанно!
Вот и появляется вопрос: «платить или не платить?», который часто превращается в гамлетовский, - «быть или не быть?»
Михаил Семёнович замолчал, лицо его было озабоченным и скорбным; оно отражало ход его мыслей и смысл слов. На несколько секунд он прикрыл глаза ладонью и крепко потёр пальцами лоб; потом, кажется смягчившись, вопросительно посмотрел на жену, и повторил вопрос:
- Так как же посоветуешь, что нам делать, - платить или не платить?
Тамара Александровна молчала, она была явно напугана неожиданными откровениями мужа; раньше он никогда не посвящал её в закулисные особенности своей работы. Потом она заговорила с жаром:
- Я тебе скажу так…. Главное, это безопасность людей, и конечно твоя! Ради этого надо делать всё, что угодно: платить, нанимать охрану, бросать эту работу и даже…, - уехать отсюда туда, где можно работать спокойно!
- Браво, Тамарочка, - это истинная мудрость женщины! – торжественно произнёс Михаил Семёнович, и впервые за этот вечер, нечто подобное улыбки, промелькнуло у него на лице.
- Пойдём отдыхать, милый…, такой страшный день, ты сегодня так нанервничался и устал…
- Нет, я сегодня не усну…, в голове сидят мысли…. Надо думать о его семье, о похоронах…
- Завтра будет день, и подумаешь; хочешь, я дам тебе валерияночки или снотворного?
- Нет, ты иди… спокойной ночи, а я ещё посижу… немного…
Она встала, поцеловала его в щёку и ушла, а он сидел и думал.
Странно, - он выпил столько водки, а опьянения не чувствовал, - мысли были чёткие и сон не шёл. Но мысли эти были нелёгкими и они стали угнетать; они вызывали почти физическую боль, и казалось, существовали сами по себе, нисколько не подчиняясь его желанию и воле. И тогда он снова налил себе водки и выпил, отмечая про себя, что с каждым разом, - пьётся всё легче и приятнее.
Теперь он сидел, и мысли его постепенно переходили от навязчивой темы дня, к собственным ощущениям. Всё становилось уже не таким серьёзным и не таким важным; всё упростилось, и незаметно теряло смысл. Ему неожиданно становилось – весело, - вдруг вспомнились старые студенческие песни, вечеринки, молодые беззаботные годы. Он тяжело поднялся… и, не удержав равновесия, схватился руками за стол, - звякнула посуда. Он приложил палец к губам, и строго прошептал себе:
- Т-щ-щ-щ-и-и…! Ти – ше! – и медленно пошёл из кухни.
Ноги держали очень плохо, его шатало, это было необычно, - и это его веселило. Он добрался до гостиной и прилёг на диван, теперь он осознавал, что пьян, и надо спать. Он не хотел идти в спальню, - беспокоить и будить жену. С трудом поднявшись и кое-как раздевшись, Михаил Семёнович взял с кресла тёплый плед, и расслабленно повалился на мягкий диван.
В квартире была тишина и только изредка, из-за балконной двери доносились далёкие звуки, проносящихся по шоссе машин.
Михаил Семёнович лежал на спине, - больше всего он сейчас хотел, - ни о чём не думать. Но вот опять появились обрывки дневных мыслей; они собирались в какие-то причудливые фантастические нагромождения, расползались снова, путались, теряли смысл и, наконец, исчезли, оставив состояние небытия.

На следующее утро, Михаил Семёнович проснулся разбитым; болела голова, и дышалось винным перегаром.
В ванной комнате, из зеркала на него смотрело какое-то хмурое чужое лицо с опухшими глазами. Он сунул голову под струю холодной воды, сознавая, что сегодня, что сегодня ему предстоит трудный день, и что этот день будет только первым из таких же последующих дней. И он понимал, что надо собраться и держать себя в руках, и не показывать никому свою слабость.
Когда, умывшись и одевшись, он появился в столовой, жена, понимающе взглянув на него, спросила:
- Мишенька, чего бы ты хотел поесть?
- Ничего не хочу, - быстро ответил он и поморщился, - у меня здесь, и здесь, - он показал на голову и на живот, - какая-то помойка… и никакого аппетита.
- Давай я тебе сделаю яичницу, с овощами и томатным соком?
- Нет, спасибо.
- Ну может быть чай с лимоном, печенье, тостеры с сыром?
- Пожалуй, чаю выпью.
- Садись, подожди немного, сейчас я всё приготовлю.
Она не знала, что лучшим для её мужа сейчас, - была бы бутылка холодного пива.
Вяло позавтракав, Гурский вызвал машину. Наверное, в первый раз ему было неприятно и даже страшно ехать на работу. Нет, он боялся не за себя, не за свою безопасность. Ему было страшно посмотреть в глаза своим сотрудникам, потому что в том, что произошло, а произошло ужасное и непоправимое, он чувствовал и свою вину. О встрече же с родственниками Рыкунова, он пока вообще старался не думать и всячески гнал эту мысль, хотя прекрасно понимал, что это неизбежно.
Приехав на работу, Гурский сразу понял, что всем уже всё известно. Понял он также и то, что все понимают его состояние, и хотят ему это показать.
Внешне работа шла, как обычно; он распорядился вывесить некролог и прошёл в свой кабинет. Там он долго сидел один, собирая мысли, как-то выстраивая их, и пытаясь понять, что же нужно делать в первую очередь.
Наконец он решил ехать к Рыкуновым домой, поговорить, если придётся, с его родными, узнать о дне похорон, передать деньги и заверить, что все расходы компания берет на себя.
На Зубовском, в квартире Рыкуновых, была только Ольга – дочь Вениамина Павловича; она сказала Гурскому, что мать в больнице, а брат занят… похоронами.
Михаил Семёнович ни о чём не стал расспрашивать Ольгу; ему оставалось только узнать о дне и месте похорон, и передать деньги, которые пока удалось собрать.
Вернувшись к себе в лабораторию, Гурский понял, что работать он не в состоянии, и предположил, что это может теперь затянуться на долго; предчувствия его не обманули. На следующий день, официальной повесткой, он был вызван к следователю, в качестве свидетеля.
Он подробно рассказал обо всём, что касалось его коммерческого директора, «шефов» и всех последних событий. Передал он и кассету с записью разговора Рыкунова с Рустамом.
Во время посещения следователя, Михаил Семёнович смог, наконец, узнать некоторые подробности того трагического вечера.
Кажется, что покушение было хорошо спланировано и подготовлено задолго до совершения, а сам сценарий, к сожалению, стал уже печальной классикой последних лет.
Предположительно преступников было двое, - один ждал в машине на улице, а второй дежурил у подъезда, и это было традиционное начало. Когда появилась машина Рыкунова, - убийца поднялся на пятый этаж, и встал за лестничным пролётом, откуда была хорошо видна дверь квартиры Рыкуновых. По-видимому, он опасался, что охранник будет подниматься до квартиры, но, к несчастью, тот дошёл только до подъезда.
Когда Рыкунов стал открывать дверь квартиры, убийца спустился с лестницы и выстрелил два раза ему в голову из пистолета ПМ, очевидно с глушителем; после этого, он вышел из подъезда, сел в машину и исчез. И это тоже было обычным и традиционным. Из соседей никто не вышел, - не слышали, не обратили внимания или побоялись.
Тело обнаружил, примерно через час, жилец, спускавшийся с верхнего этажа.
Как всегда, вызвали милицию и «скорую»; милиция объявила план «Перехват» и начала расследование, а «скорая» была уже не нужна.
Познакомившись с предварительной версией, с предположениями и выводами следствия, Михаил Семёнович почему-то был уверен, что и закончится всё так же обычно и традиционно, - когда ни исполнителя, ни заказчика – не найдут.
Неприятности и связанные с ними переживания продолжались не одну неделю: похороны, допросы следователя, разговоры с родственниками и сослуживцами, - всё было в траурном свете.
Но у любого горя и любой неприятности, - есть одно положительное свойство, – они кончаются! Да и что можно противопоставить времени? 
На целых три недели Михаил Семёнович Гурский, со всем семейством, улетел в Штаты, оставив все дела на своего зама, а когда вернулся, окончательно придя в себя, - он с новыми силами, снова впрягся в работу.
Через два месяца, жизнь Михаила Семёновича и его производственно-торговой компании, вернулась в свою прежнюю колею. Ему нужно было только найти себе нового коммерческого директора. После всего случившегося, желающих занять это место, - среди его сотрудников не находилось, и пришлось давать официальное объявление.
Предложения стали поступать быстро, и Гурский лично беседовал с каждым претендентом. Он выбрал Владимира Петровича Сизова, - ему было сорок три года, в своё время он окончил юридический факультет МГУ, но потом профессиональная жизнь у него не сложилась. Была у Гурского и ещё одна заманчивая кандидатура – бывшего работника МВД, и большое искушение взять именно его, но потом, представив себе, сколько нужно будет обучать его особенностям работы, он решил отказаться от этого варианта.
Новый сотрудник очень быстро освоился и вошёл в курс дела; он не только справлялся с порученной ему работой, но даже предложил несколько новых идей, которые помогали решать спорные юридические вопросы фирмы.
Работа налаживалась быстро, доходы компании, после некоторого спада, снова стали расти.
Сергей Полетаев позвонил, когда Михаил Семёнович уже совершенно забыл об их последней встрече. У него было совещание, и он попросил Сергея приехать к концу работы, - часов в восемь.
День выдался напряжённым, - перегруженным  встречами, совещаниями и решениями сложных вопросов.
В половине восьмого, ему доложили, что пришёл посетитель – Полетаев Сергей Алексеевич, по личному делу. Михаил Семёнович попросил провести гостя к себе в кабинет, - и поднялся ему навстречу. Они встретились в середине комнаты и обнялись.
- Что же ты, обормот, пропал… и не звонил? - нарочито строго спросил Гурский.
Сергей потупился.
- Да понимаешь, Мишель, я тут немного приболел…, а потом всякие дела… там с семьей….
- Понимаю, - Михаил Семёнович уже почувствовал, что друг его слегка пьян, - ну давай, присаживайся, рассказывай, - он показал гостю на диван, и, подойдя к столу, сказал в микрофон: - Танечка, принеси нам, пожалуйста, чай с лимоном, и ещё что-нибудь пожевать… и я уже сегодня работу закончил.
Они сели рядом на диване.
- Ну что у тебя, рассказывай, - повторил Михаил Семёнович.
- Да что, Мишель… так всё в порядке…, вот Людмила пошла работать, дети растут…, всё как положено…
- Ты сам-то работаешь?
- Да так…, пока… кое-где подрабатываю…, а как у тебя дела?
- У нас пока всё хорошо.
Таня принесла чай, лимон, нарезанный торт, шоколадные конфеты…
- Давай-ка, садись к столу, - пригласил Гурский гостя, - попьём чайку.
Сергей взял стакан, - с удовольствием глотал крепкий горячий напиток.
- Хорошо с холода… спасибо…, я знаешь, зачем к тебе пришёл?… Тут позавчера, ко мне приходил Игорь…
- Звонарев? – оживился Гурский, - как он там?
- Да вот он… я сказал ему, что был у тебя, и он предложил собраться…, ну как бывало…. Ты как? Вспомним институт, друзей, наши путешествия… и приключения… а?
- Я - за! – сразу согласился Гурский.
Ему вдруг представилось, что эта встреча является для него сейчас почти необходимой, что она поможет, хотя бы ненадолго, отключиться, и разорвать бесконечный и изнуряющий круг повседневного напряжения и забот, - когда все мысли замыкаются в одну – «надо делать деньги!».
Сергей, кажется, не ожидал такого энтузиазма, он опасался, что Гурский вообще откажется от встречи, сославшись на занятость, и поэтому он сразу оживился.
- Правда, Мишель? – а где… может быть в ресторане?
- Нет, в ресторанах сейчас не та обстановка; нужно будет брать отдельный зал, организовывать охрану… это большая морока…, а сколько народу придёт?
- Я и Игорь, - просто ответил Сергей.
- Зачем же нам ресторан, чудак… давай соберёмся у меня дома… по-семейному.
- Идёт!… А когда?
- Давайте в эту субботу… часов в шесть, ты помнишь, где я живу?
- Найду.
- Вот тебе адрес, на всякий случай, и я вас жду! Давай ещё чаю?
- Нет, спасибо… мы договорились, я пойду.
- Ты на машине?
- Нет.
- Тогда обожди, сейчас поедем, и я тебя подвезу, - и он вызвал машину.
В субботу Мишель Гурский ждал в гости друзей.
К полудню, он освободился на работе и, по пути домой, заехал в супермаркет. Он долго ходил вдоль витрин и прилавков, раздумывая что купить, и наконец взял: две бутылки сухого вина, чёрной икры, дорогую рыбу, фрукты и торт. Он ещё плохо представлял себе программу их встречи, но в том, что она будет приятна всем, - не сомневался.
Тамара Александровна, заранее предупреждённая мужем, тоже готовилась к встрече друзей. В последние годы такие встречи происходили всё реже и реже, а Игорь Звонарев вообще ещё не был в их новой квартире.
Строгие канонические режимы вообще, и режимы питания, в частности, - трудно сохранять длительное время, - наверное, они в чём-то противоречат природе. Постепенно правила питания в семье Гурских стали нарушаться, и свелись к двум обычным обстоятельствам, - возможности и желания. Вот и сегодня Тамара Александровна решила приготовить на обед: салат из свежей капусты с яблоками и маслинами, салат рыбный - ассорти, украинский борщ и жаркое по – домашнему. Она любила готовить, любила поесть, и поэтому у неё всегда и всё было вкусно.
Они пришли даже раньше срока, Тамара Александровна ещё крутилась на кухне, когда прихожая сразу наполнилась шумом и движением. Гурский встречал гостей; они обнимались, тискали друг друга за плечи, смеясь, толкались грудью в грудь.
- Давайте, ребятишки, раздевайтесь! – командовал Гурский, - сумки свои кидайте на кухню, а сами давайте сюда, - он показал рукой на гостиную, - а сначала идите сюда, я вас представлю.
- Тамарочка, - обратился он к жене, появившейся из кухни, - вот они, наши старые крокодилы…, - это Игорёк Звонарев, он у нас ещё не был, а это, - Серёга – наш старый знакомый.
- Здравствуйте, проходите, пожалуйста… что это вы в гости со своими продуктами?… Вы нас обижаете…   
- Надо бы их выгнать… да уж ладно, - быстро добавил Гурский, забирая у друзей пакеты, - посмотри, что они там приволокли…
- Да это не продукты, Тома, - быстро пояснил Сергей, - только немного выпивона, в честь встречи.
Он поставил на стол две бутылки водки и три – пива; за ним, виновато улыбаясь, Игорь поставил рядом бутылку коньяка и огромный торт.
- О-о-о! – только и смог сказать Гурский, а потом добавил, взглянув на жену, - Томочка, ты не пугайся, накрывай в столовой, а мы пока посидим в гостиной и поговорим…, пошли, друзья. 
В гостиной уже горел мягкий свет, поблёскивала большая хрустальная люстра. Они уселись рядом на мягком диване. Гурский, повернувшись к Игорю, разглядывал его с неподдельным удивлением.
- Игорь, сколько же лет, мы не виделись с тобой?
- Ой, кажется много, Мишель.
Игорь Звонарев, за время их последней встречи, изменился совсем немного, - те же крупные светлые глаза, прямой нос, с подрагивающими ноздрями и тёмные, непослушно топорщащиеся волосы; правда, взгляд стал более проницательным и серьёзным, да глаза – в паутинке морщин, да виски поседели.
- Так ты всё там же работаешь… в нашем НИИ?
- Да, всё там же.
- Ну как там сейчас, рассказывай?
- Почти всё так же, как было и при тебе, правда, появляются новые госзаказы, но всё мелочь; выезжаем на зарубежных договорах… с Юго-востоком.
- А с кадрами как?
- Многие ушли, особенно молодые…, остались в основном: фанаты, старики и дураки… вроде меня, - и он улыбнулся, - а у тебя – то как?
- Это долго рассказывать; я сейчас в другом измерении, и у меня совсем другая жизнь, - есть плюсы, есть и минусы, но, как говорится – каждому своё.
А Игорь, вглядываясь в лицо Мишеля, замечал большие перемены, - уже не было той, румяной полноты лица и губ, весёлых смеющихся глаз, шапки густых волос; у губ и на лбу, появились строгие складки, во рту – золотые зубы.
- Мишель, если честно, ты не жалеешь, что ушёл?
- Нет, не жалею; работать мне труднее, но свободнее, а главное, - интереснее. Нет ни дураков – начальников, ни первого отдела, ни закулисных интриг…, и главное, - я хозяин, и от меня только зависит всё, ты понимаешь это?
- Наверное, но не совсем… я этого не испытал.
Гурский обнял его за плечи.
- Вспомни, сколько лет мы сидели под задницей: «делай только то, делай только это, это нельзя, это плохо, это опасно». Вот тебе корыто, из него ешь, а в корыте – одна солома. Мне это надоело…. А тебе?
- Надоело, Мишель, но я пока не вижу выхода, и жду, что всё ещё может измениться. Куда я пойду?… Я всю сознательную жизнь работал на оборонку, а точнее… на войну.
- Ну вот и переходи ко мне! – радостно предложил Гурский, - будешь работать на себя, получать в десять – двадцать раз больше…. У меня многие работают из вашего института – кандидаты!
- Не знаю, Мишель, это всё надо как следует обдумать…, я ведь не люблю резких перемен в жизни… наверное, инерция… или нерешительность…
- Да бросьте вы о работе, - перебил разговор Сергей, - сегодня мы собрались ведь не для этого, что вы толдоните всё об одном?
Гурский секунду помолчал и улыбнулся.
- Правда, Игорёк…, Серёга прав, не будем сегодня о работе, ведь столько лет не виделись…. Всё! Давайте о наших делах; вы мне скажите, где Витька Балабанов?
- Витька исчез давно, - вступил в разговор Игорь, - последний раз мы встречались у меня дома… потом он пропал, и связи с ним нет.
- А дома у него кто-нибудь был?
- Квартиру он давно сменил, и нового адреса никто не знает…. В Москве он или нет, - не известно.
- А из ребят кого-нибудь встречаете?
- Я встречал, на недавнем симпозиуме Пономаря и Лёвку Разумовского, а ещё раньше, в Питере – Андрея Кочкина…. Да! Ещё в командировку к нам приезжал Юрка Ефимов.
- А я уже забыл, когда встречал наших, - с грустью заметил Сергей.
В гостиной появилась Тамара Александровна.
- Мальчики, пожалуйте к столу!
Все дружно поднялись. Стол был накрыт с ресторанным шиком, возбуждающим здоровый аппетит и вызывающий уважение к хозяйке. Быстро уселись, и Гурский, на правах хозяина взял слово.
- Что будем пить?
- Первый тост – водка, - сразу заказал Сергей.
Налили. Гурский встал за столом, поднял рюмку.
- Ребятишки! Дорогие! За нашу встречу, за нашу дружбу, за нас!
- Ура! – дружно крикнули все.
Вторую рюмку выпили за хозяйку, третью за хозяина, за его успехи, благополучие и за его семью. Потом тосты смешались, и каждый предлагал своё, - и пили. Была отменная еда, и опьянения не ощущалось; тогда ожили воспоминания, и завязался душевный разговор.
- А помнишь, Игорёк, как ты тогда на вечере курсовом, вызвал на дуэль Джамала Мамедова за то, что он обозвал куртизанкой Савельеву Наташку?
- Помню, ну и что? – равнодушно отозвался Игорь.
- Ну, признайся, - ты тогда труханул… по правилам, он выбирал оружие и выбрал – ножи, а ты на ножах не захотел…, а только на кулаках, и ваша дуэль сорвалась…. Помнишь тебя ещё в стенгазете изобразили?
Игорь смущённо улыбнулся.
- Да, Мишель, я тогда дал слабину, сказал, что у меня нет ножа…, ну, в общем, осрамился…, а ты сам-то помнишь, как убежал, когда началась драка в Лазаревской, и мы с Серёгой отбивались от грузин?
- Я за милицией побежал и вас выручил…, если бы не побежал, - нас бы изметелили.
- Ну ладно братцы, давайте выпьем, - предложил Сергей.
- Я больше трёх вообще не пью, - неуверенно сказал Игорь.
- Ты, Серёга сопьёшься…, я водку тоже не буду…. Вот только может быть сухого, - давай, Игорёк.
- Нет, мужики, - давайте не симулировать…. Вы что? Столько лет не встречались… и вот теперь вы… что? Изменяете дружбе?…Нет, вы как хотите, а я себе налью.
Тамара Александровна поднялась из-за стола.
- Вы здесь закусывайте, как следует, а я, извините, удалюсь. Мишенька, угощай гостей, если что-нибудь будет надо, - позови меня, - и она ушла.
- Ладно, теперь каждый пьет что хочет, - сказал Сергей, протягиваясь к бутылке с водкой.
- Да ты хоть закусывай получше, - заботливо заметил Игорь, - а мы, Мишель как? Надо поддерживать компанию… наливай сухого.
- Обожди, сейчас я сала достану Серёге и томатного сока, а то он выпадет из компании… в осадок.
- Никуда я не выпаду, не болтай.
Гурский принёс сала, графин томатного сока и банку солёных грибов.
- Вот. Накладывай себе ещё картошки, мяса, сала… и можно продолжать, - и застолье продолжалось.
Становилось жарко. Гурский снял пиджак, и обратился к друзьям:
- Давайте размундиривайтесь…, снимайте пиджаки, галстуки…, создавайте домашний уют! – а потом обратился к Игорю, - а как у вас сейчас с финансированием?
- Да всё так же, ты что, Мишель… я тебе уже говорил, - денег не хватает, выкручиваемся, как можем: частные заказы, свободные помещения сдаём в аренду коммерческим фирмам. От них нет отбоя, – работать за оградой, с охраной, - это для них сейчас самое главное… на это им не жалко никаких денег… а руководству, ради денег, не жалко ничего….
- А тематику не изменили…, как с конверсией?
Игорь перестал жевать и помрачнел.
- Все задают один вопрос: «как у вас с конверсией, как у вас с конверсией?». Мне уже надоело отвечать, - да, никак! Вся конверсная продукция – неконкурентоспособная! На совремённом техническом уровне, кроме оружия, мы ничего делать не умеем!…. Мы потеряли восемьдесят лет! Гонка вооружений нас убивает…, загоняет нашу экономику в глубочайший кризис, - мы словно показываем миру, как не надо жить!
Игорь раскраснелся и отёр ладонью лоб; было видно, что это больная тема, и она его мучила.
- Ну ты опять сел на свою старую кобылу, - с улыбкой сказал Сергей.
- Да, Игорь, извини, мы же договаривались… я забыл.
- Ребята! Довольно про работу и про политику…, мы сегодня здесь не для этого, - Сергей стал расслабленно жестикулировать, - мы сегодня вспоминаем наших друзей…, и наши славные годы…. Помнишь, Мишель, нашу – «Ашерлипупу?», - и он нетвёрдо затянул:
… цум-бай  кви-ли  вор-виль  над-зе,
     цум-бай  квиль,  цум-бай  квай….
     А-шерли-пупа!  А-нэка-дэма!…
- Не шуми! – перебил его Игорь, - Тише! Мишель где твои родители и сын, - спят?
- Нет, Игорь, их здесь нет…, давайте перейдём в гостиную, там можно и пошуметь, а Тома здесь всё уберёт, и мы будем пить чай. Принимаете программу?
- Пойдёт! – сразу согласился Сергей.
Все весело поднялись с мест.
- Тамарочка! – крикнул Гурский в одну из комнат, - убери, пожалуйста, здесь, а мы пока посидим в гостиной, а потом придём пить чай!
Они снова перешли в гостиную; все были в меру пьяны и ощущали себя сейчас – беззаботными, свободными и счастливыми….
Они опять уселись рядом на диване, обнялись…, и Мишель Гурский предложил:
- Ребятишки, а вспомним наши песни, - и он запел:

… Помнишь мезозойскую культуру?
      У костра сидели мы с тобой…

Песню сразу подхватили с жаром:

… Ты мою изодранную шкуру
      зашивала каменной иглой…

И уже громче…

… Я сидел немытый и небритый,
      нечленораздельно бормотал.
     В этот день топор из кремнезита,
     я на шкуру мамонта сменял… 

Все засмеялись, - а как там дальше, я уже забыл, - спросил Игорь, - дальше припев, - сказал Гурский, и продолжал:
   
… Если хочешь, - приди,
     если любишь, - найди,
     хобот мамонта вместе сжуём.
     Наши зубы остры, не погаснут костры,
     до утра просидим мы вдвоём.
    
… Обождите…, обождите, - сейчас вспомню дальше… подпевайте:

… Ты иглой орудовала рьяно
      не сводя с меня косматых век.
     ты была уже не обезьяна,
      но, увы, ещё не человек…

- Все! Припев! – крикнул Гурский.
Они спели, и молча сидели, обнявшись, под влиянием нахлынувших чувств и что-то вспоминая, потом Сергей сказал:
- А помнишь, Мишель, эту…

… Зашла в отдел игрушек,
     где много безделушек
     вечернею порою как-то раз.
     Из тысячи фигурок
     понравился мне турок
     глаза его блистали, как алмаз… 

Гурский, а за ним и Игорь подхватили:

… Я наглядеться не могла на бравый вид,
     и тут мне турок, с улыбкой, говорит:
     так разрешите, мадам, заменить мужа вам,
     если муж ваш уехал по делам.

     Без мужа жить, - к чему, мадам?
     А с мужем жить – сплошной обман.
     Так разрешите, мадам, заменить мужа вам,
     Если муж ваш уехал по делам. 

Ну, кто помнит дальше?… Я, - крикнул Гурский:

… Раз на пароходе,
     при солнечной погоде,
     на отдых отправлялась я в Батум,
     откуда ни возьмися,
     вдруг турок появился,
     глаза его блистали, как изюм.

     Али-Баба-а, ну посмотри, какая баба,
     Она танцует, флиртует, шикует…
     Смеется и поёт…
      Али-Ба-ба-а-а…

Да, время как будто повернулось, и возвратило их в те далёкие студенческие годы; они снова почувствовали себя молодыми и счастливыми, и были благодарны друг другу за это.
- Мишель, а помнишь эту… как там?… «… и каждую пятницу, лишь солнышко спрячется, кого-то жуют под бананом…»
- Постой, постой…, нет, забыл начало.
- А помните, ребята, как мы на Юге жили в Лазаревской? – задумчиво произнёс Игорь, - там, на танцах, всё время Лещенко крутили: «… прощай, прощай, прощай моя родная, тебе я шлю моё последнее танго…».
- Серёга, а помнишь, как мы с тобой в Хосте из ресторана смывались через служебный выход, - смеясь спросил Гурский.
- Когда это? – Игорь посмотрел на Сергея, - я что-то не помню.
- А тебя не было, ты тогда от нас откололся, а мы пришли с девчонками.
- Ну, и что там было? Что же вы мне не рассказали?
- Нам рассказывать не хотелось, мы там опозорились, - рассмеялся Гурский, - грузины к нам задрались из-за женщин, и вызвали нас на выход, - разбираться, а их было человек пять…, и кулаки… вот с этот графин. Ну мы конечно отказались, сказали, что нам некогда, а они говорят: «ну мы вас подождём у входа!»…. Тогда мы с Серёгой тиканули через служебный выход… в общем, позорно сбежали.
- Но девчонок мы тоже утащили, - уточнил Сергей, - хотя как вспомню, - до сих пор стыдно.
Все рассмеялись.
- А помните, как купались ночью, и нас зацапали пограничники и взяли на катер…, а мы то, - в чём мать родила!
Общий смех раздался снова.
Они ещё сидели и вспоминали те, уже далёкие, невозвратные времена. В памяти всплывали всё новые и новые, совсем забытые дорогие детали и подробности, возвращая радости былых переживаний и утех.
- А помнишь, Мишель?…
- Обождите, ребятишки, - перебил Гурский, - сейчас я попрошу Томку сделать нам чай… прямо здесь, с тортом и… коньяком! Как, а?
- Давай, Мишаня, мы за!
- Это прекрасная мысль!
- Та-ма-роч-ка! – нараспев громко позвал Гурский, - ты ещё не спишь?
- Нет, нет, Мишенька, - донеслось откуда-то из дальней комнаты.
- Приготовь нам, пожалуйста, чайку…, мы здесь попьём, за столом.
Скоро на столе в гостиной уже стоял чай, бутылка коньяка с маленькими рюмками, нарезанный лимон и торт.
- Кому ромовую бабу, а мне ром отдельно и бабу отдельно, - оживился Сергей, наливая себе в рюмку коньяк.
- А ты не поплывёшь? – участливо спросил Игорь, - ты уже вроде нагрузился.
- Ерунда, Игорёк, я норму знаю, - уверенно ответил Сергей.
И вечер воспоминаний продолжался. Сергей, выпив несколько рюмок коньяка, привалился на диване, а Мишель и Игорь, - всё говорили… и говорили...
Наконец Игорь взглянул на часы.
- Ого, уже второй час…, нам надо ехать, Серёга уже дошёл…
- Куда вы поедете, уже поздно, - возразил Гурский, - заночуете здесь; вот диван, второй – в моём кабинете. Позвоните домой, и по диванам! Завтра воскресенье и у нас целый день…. А то мне шофера неудобно будить…, да и Сергей может где-нибудь завалиться.
- А что? Это гениальная идея! – сразу согласился Игорь, - я пойду позвоню домой и Серёге…, а мы с тобой ещё посидим…, ведь неизвестно, когда встретимся ещё…. Правда?
- Ты умница, Игорёк…, правильно мыслишь; иди звони, телефон здесь тоже есть, вон там, в углу…, а я согрею ещё чайку…. Сергей, ты будешь пить чай?
Сергей приподнялся на диване, сделал движение рукой, как будто что-то отбрасывая от себя.
- Нет, чаю я не хочу…, тут ещё коньяк есть?
Игорь пошёл звонить, шепнув на ухо Мишелю:
- Серёга готов, убирай бутылку.
Но, выпив ещё рюмку коньяка, Сергей окончательно затих на диване, а они заканчивали вечер вдвоём, беседуя за чаем, покуда не стали дремать.

На другой день встречу решили продолжить. Утром все сели пить чай, а Сергей начал с пива; потом собрались в гостиной, - обсудить программу воскресного дня.
- Ребятишки, - сказал Мишель, - я предлагаю съездить в Сандуны, - попариться, а потом махнуть в ресторацию… обедать; не будем сегодня напрягать Томку, - пусть отдыхает.
Предложение понравилось сразу и всем.
- Это отлично, братцы! – подхватил Сергей, - только давайте не в Сандуны, а в сауну!
- В какую сауну, где она? – поинтересовался Игорь.
- У меня племянник – Пашка, он работает в милиции; он меня возил в сауну, в центре… на Тверской, - там всё: парилка сто двадцать по Цельсию, бассейн, бар, бильярд… и массаж… тайский, - Сергей замолчал, что-то вспоминая, а потом улыбнулся и добавил, - но это дорого.
- Э нет, не пойдёт, это не для нас, - сразу сказал Игорь, - правда, Мишель?
- Да.
- Всё, - два-один, в нашу пользу! Едем в Сандуны!
Машина пришла через десять минут, и они поехали в Бани.
Прохождение банного ритуала, занимало никак не меньше четырёх часов. Они взяли отдельную кабину и все необходимые положенные атрибуты: веники, шапочки, тапки.
Сначала они помылись с мылом, потом полежали в ваннах, а потом прошли в холл и заказали первое пиво….
Сидели в простынях, медленно, с остановками, пили пиво и говорили… о жизни и о себе. Когда кто-нибудь сворачивал в разговоре в сторону работы или политики, - следовал окрик: «Стоп!», и все замолкали…, а потом разговор возвращался в нужное русло.
Когда обсохли – пошли в парилку. Серёга «не держал градуса» и сидел внизу, а Мишель с Игорем поднялись на полог, и там хлестались берёзкой. Потом они поплавали в бассейне, зашли в душ, и вернулись в холл. Так завершался первый банный круг; тогда заказали второе пиво, - и пошли на второй.
После этого, они сидели разгорячённые и разморённые и рассказывали анекдоты, по очереди, а очередь была – Гурского:
- В офисе беседуют два крупных босса:
- «Слушай, я у тебя видел недавно красивую секретаршу… где она?
- Я её уволил.
- Как? За что?
- Да так…, она сделала мне «сюрприз».
- Какой сюрприз, расскажи!
- Ну, пригласила меня домой…, а потом пошла в другую комнату, и говорит мне: «А теперь у меня для тебя сюрприз, - когда я хлопну в ладоши и крикну – Ап! – ты заходи». Ну, я жду, потом она хлопает и кричит – Ап… и я захожу…. А там все её родственники, нарядные… с шампанским, с бокалами…
- Ну и что?
- Как что? Захожу-то я голым!».
Друзья загоготали, дрыгая голыми ногами.
- Это блеск, - смеясь, вымолвил Игорь… это надо запомнить, ну давай ты, Серёга.
«Приходит мужик в суд разводиться с женой.
- Какая причина развода, - спрашивает судья.
- Баня не работала.
Все удивлены, а судья спрашивает:
- Какое отношение баня имеет к разводу?
Мужик отвечает:
- Если бы я сходил в баню, и пришёл домой позже, то жена не назвала бы меня «засранцем».
Всеобщее изумление и непонимание!
- Ну и что же, если жена вас так обозвала, то нужно сразу разводиться?
- Да! Она лежала в кровати с мужчиной и говорит: «Что, ты уже пришёл? Ну тогда иди, засранец, - посмотри как это делается».
Игорь и Мишель хохотали, повалившись на диваны, на них уже стали обращать внимание солидные соседи.
- Ну, теперь ты, Игорёк, - сквозь смех выговорил Гурский, - твоя очередь.
- Да я их никак не запоминаю, - виновато сказал Игорь, - вот только самые короткие из «Армянского радио»… ну вот:  - «… Молодые мужчины часто спрашивают нас, - какая разница между обладанием и самообладанием? Отвечаем, - почти что никакой…, только после самообладания – не с кем поговорить».
- «Армянское радио», это блеск! – смеясь, подхватил Сергей, давай из армянского, Мишель.
- Сейчас, сейчас…, дай вспомню… вот:  -  «… Маладые дэвушки нас спрашивают, что такое «чистая любов», - отвэчаем, извэните, - это… когда после бани…».
- А вот я вспомнил, - спохватился Сергей:   -   «…Многие радиаслушатэли интэрэсуются, что можно снят с голой женщины, - с сожалэниэм должны атвэтить, - только мужчину!». А вот ещё…
 Но Гурский его перебил.
- Нет, ребятишки, пошли на третий заход, а то мы уже остыли…после продолжим.
Свои традиционные «три круга бани», - парилка, бассейн, душ, холл, пиво, которые они легко преодолевали в прежние годы, на сей раз, они прошли с трудом. Долго отдыхали в холле, медленно одевались, - и вот, наконец, Гурский, подняв палец, провозгласил:
- Господа! Обедать в ресторан!
- Куда?
- «Метрополь», «Националь», «Арагви», «Будапешт», - выбирайте!
- Давайте кинем на пальцах, - предложил Сергей, пять – «Метрополь», десять – «Националь», пятнадцать – «Арагви», двадцать – «Будапешт».
По команде, стали разом «выкидывать» пальцы, и первым «выпал» – «Будапешт».
В ресторане заказали: овощной салат, рыбное ассорти, сборную солянку, мясо по-венгерски, две бутылки сухого вина и… водки.
За эти два дня, они, казалось, уже всё вспомнили, и обо всём наговорились, но опять вдруг всплывали дорогие мелочи, появлялись новые темы, - неожиданные и интересные для них, - и тогда разговор и споры разгорались вновь и вновь.
Сейчас они пребывали в таком благодушном и беззаботном состоянии…. Им казалось, что они всё могут, что им всё доступно, а впереди – безоблачно и ясно.
Наивные людские мечтания, и ожидания лучшего, - не вы ли скрашиваете жизнь.
И они решили вновь встретиться в ближайшее время, и встречаться впредь,… хотя, кому это известно, когда это случится…, и случится ли?

«Теперь послушайте вы, говорящие:
сегодня, или завтра отправимся в такой-то город,
и проживём там один год,
и будем торговать и получать прибыль;
Вы, которые не знаете, что случится завтра:
ибо что такое жизнь ваша?
пар, являющийся на малое время,
а потом исчезающий.
Вместо того, чтобы вам говорить:
если угодно будет Господу, и живы будем,
то сделаем то или другое».

                (Посл. Иакова 4. 13-16).
               





ГЛАВА  ПЯТАЯ


«Увы, народ грешный, народ обременённый беззакониями,
племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа,
презрели Святого Израилева, - повернули назад.
Во что вас бить ещё, продолжающие своё упорство?
Вся голова в язвах, и всё сердце изчахло.
От подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места;
язвы, пятна, гноящиеся раны неочищенные и необвязанные,
и несмягчённые елеем».

                (Кн. Исаии 1. 4-6.)


Можно было сказать, что сейчас у Виктора Балабанова, в его сложной и опасной жизни, остался только один надёжный друг.
Валерий Кротов пришёл работать в фирму с надеждой, - весело пожить, обеспечить семью и иметь, при этом, «свободные бабки». Остальное его не интересовало, хотя такая жизнь и не оставляла ему особых шансов на её продолжительность.
Семь месяцев в Афганистане он командовал взводом, потом ротой; воевал и под Гератом и под Кандагаром, убивал «духов», хоронил товарищей, расстреливал заложников. Пули каждый день и каждую ночь, гуляли с ним рядом, посвистывали в уши, пока, наконец, одна из них не нашла его.
В том последнем бою, с ними были «вертушки», и одна из них сразу доставила раненых в госпиталь, - и это его тогда спасло.   
После госпиталя, Валерия Кротова списали из армии, а когда настало время заново устраивать свою жизнь, то оказалось, что лучше всего он умеет – стрелять.
Выбор был ограничен, и Валерий оказался в охранной фирме, чей ассортимент услуг и характер деятельности, более или менее, подходил его способностям и возможностям. Вскоре после него, здесь же появился и Виктор Балабанов. Они подружились сразу, как только узнали друг друга поближе. Кротов, ещё в училище, тоже занимался боксом, и даже успел получить второй спортивный разряд. Сначала они просто беседовали на общие, интересующие их, темы, потом старались вместе бывать на дежурствах и на заданиях; всегда поддерживали, часто выручали, а бывало, и спасали друг друга.
Вот этого друга и ждал сегодня, в знакомом ресторане Виктор Балабанов.
Он сидел на своём обычном месте, в уголке за портьерой, откуда хорошо был виден вход в зал, и посматривал на часы. Кротов опаздывал.
А ресторан жил своей обычной вечерней жизнью. Нестройно настраивался оркестр, бесшумно двигались официанты, за белыми столиками в зале, темнели фигуры немногочисленных посетителей.
Виктор лениво полистал меню, и подозвал официанта:
- Устрицы, лимон – целый и бутылку белого… сухого.
Он вспомнил, как в Греции, где-то в Кастории или Глифаде, - в ночном баре, русская соотечественница – «гречанка», учила его, как надо есть устрицы. Он окунулся в воспоминания.
- Здоров, брат! Сколько лет, сколько зим?
С неудовольствием, Виктор отметил, что Кротов подошёл незаметно и неожиданно для него, и поэтому сухо ответил:
- Здорово, Валера, ты что так поздно?
- Не мог. Уезжал, была затычка.
- Ладно, причаливай, - он оглядел подошедшего друга, и понял, что тот прямо с работы, - зелёная армейская рубашка без галстука, короткая кожаная куртка, джинсы…. Хмурое, жёсткое и небритое лицо… и эти глаза с прищуром, не вязались с улыбкой, мелькнувшей на губах.
- Ну, Витька, вижу, ты оторвался на всю катушку… курортный пижон…
Виктор встал, и они крепко обнялись.
- Всё, Валера… недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…, - давай присаживайся, - будет большой разговор!
Официант принес заказ.
- Слушай, Валерка… пока отключись, - ты лучше скажи, ты когда нибудь ел устриц?
- Это, вот эти ракушки что ли?
- Какие ракушки, деревня? Это устрицы – деликатес! Сейчас мы с тобой их съедим, а потом двинем дальше…. Наливай вина, и делай как я… во, смотри!
Виктор разрезал пополам лимон и положил его на блюдце; потом взял устрицу, просунул между створками кончик ножа, и открыл её. После этого, он выжал лимонный сок на светлый студенистый комочек, подцепил его вилкой и отправил в рот…. Валерий копировал его действия.
- Глотай целиком!… Ну как?
- Благородно!…     …твою мать! – и оба захохотали.
- Ну, давай начнём, будем здоровы!
- Давай, твой приезд!
Прелюдию отыграли быстро, а потом сделали большой заказ, в расчёте на длинный вечер. Сначала говорили о пустом, - Виктор словно не решался начать серьёзный разговор.
- Как семья, дети?
- Пока всё нормально.
- А здоровье?
- В норме.
Официант принёс графин водки и холодную закуску. Сразу налили.
- Ну, давай, вперёд. Будем!
- Будем!
Выпили, потом по второй…. После третьей, разговор, предстоявший быть тяжёлым, - потёк сам.
- Ты знаешь, Валера, я недавно… вот здесь, толковал с Седым; он конечно по делу ничего не прояснил, - ты же знаешь его – балабол. Мне сейчас, перед тем, как я вступлю в дело, надо знать расклад…. Это разговор серьёзный, - может быть, я рвану в другую контору…
- Это ты придумал плохо, - сразу перебил Кротов.
- Почему?
- Дурак ты, Витька, - куда ты пойдёшь? Мы уже повязаны… тебя давно ждут и ты наверху. Ну придёшь ты на новое место, - тебя будут полгода проверять, потом сидеть под жопами будешь ещё неизвестно сколько… и вычислить тебя там смогут быстрее, подзалетишь под крышу. А главное, - ты сейчас очень нужен, у нас назревает большая заваруха…, да тебя могут и не выпустить, - на тебе большой залог…, - Кротов умолк и достал сигарету, - давай-ка, закажем ещё водки и жратвы, я ведь ещё не обедал, а эти салаты-малаты, - всё мудня!
Виктор подозвал официанта и заказал ещё водки, суп-харчо и мясо в горшочках, а потом подвинул свой стул поближе к собеседнику.
- Давай, секи обстановку!
- Обстановка стала пахнуть…. Хмурый с боссами, что-то там химичат…гроши начали потихоньку зажимать, - мы спрашиваем: «в чём дело?», - говорят: «нас начали давить на всех фронтах!»…. Похоже, что так оно и есть… нас прижимают сейчас конкуренты  и власти…, клиенты расползаются по щелям, а у нас идёт падёж… мелкого рогатого скота, - Кротов невесело усмехнулся, -  так что ты приехал в самый раз!
- Погоди, Валера, мне же Седой говорил, что у вас сейчас всё в ажуре?
- Седой ничего толком не знает, он работает на подхвате, но я чую, - что-то не так…. Ты помнишь Вальку Хмыря?
- Ну!
- Он же законник был…, любил права качать…, вот уже неделя, как исчез.
- Как?
- Говорят, поцапался с Хмурым и что –то там ему намекнул… по финансовому делу… что-то потребовал, или пригрозил… точно не известно. Я теперь думаю, нам надо, по тихой, самим разобраться…, ты как, поможешь?
- О чём разговор.
- Но это дело такое, Витя, - можно загреметь за Хмырём. 
- Ладно, Крот, - панихиду не пой, раньше времени…, нам ведь с тобой не впервой… в крапиву спать ложиться. А ты сам-то что думаешь, - Хмурый хочет слинять?
- В том то и дело, что пока не знаю.
- А кто ещё с нами?
- Я с тобой с первым говорю…. Надо будет ещё посмотреть и как следует всё обмозговать, а то ведь могут и заложить.
- Ладно, на меня надейся; давай-ка, выпьем и поедим.
Они выпили и принялись за еду.
- Ну, а как обстановка у вас, свежаки есть?
Кротов выругался, не поднимая головы от тарелки.
- Народ звереет с каждым днём…, кругом беспредел!
- А что, были завалы?
- Да вроде того…. Лисицын набрал новых; не знаю, где он откопал этих придурков…. Позавчера, когда начальство разъехалось, они чуть не перестреляли друг друга…. Кажется, балуются наркотой.
- Ну и чем всё закончилось?
- Теперь этих выгнали, но беспредельщиков ещё у нас хватает.
- А из новых-то есть кто-нибудь, на кого можно ставить? А старые?
- Наша старая команда почти вся на месте, только Череп откололся.
- А что с ним?
Кротов перестал жевать, потянулся к графину.
- Ладно, давай-ка махнём.
- Давай! Так что там с Николой случилось?
- На последней разборке, ещё зимой, ему продырявили живот… схватил две пули… думали, что не выживет, но он месяца через три пришёл. Но был уже не тот… ходил серый, скрюченный, жрать ничего не хотел, а потом уволился.
- Да, жалко, - Череп был надёжный мужик.
- Потом Лис нашёл ему замену…, лейтенант – дембель, воевал в Чечне, тоже отчаянный парень, - Кротов засмеялся, - чуть не подорвал нас недавно гранатой.
- Как?
- Сейчас расскажу, - наливай… и давай ещё что-нибудь пожрём. Я когда выпью, - мечу всё подряд… давай повторим горячего.
- Ладно, ты расскажи, как было дело-то, - Виктор сделал новый заказ, а пока его выполняли, Кротов рассказывал историю их знакомства с новым сотрудником фирмы.
- Недели две назад, получили гроши, после долгого запора; ну тут ещё новенький пришёл, этот лейтенант – Лёха Селиванов. Вот под вечер, - работу закончили, и мы компанией решили ехать на природу, - отдохнуть, отметить получку и обмыть Селивана. Собралось человек десять…, взяли две машины, ящик водки, жратвы и рванули в Измайлово… в парк.
Кротов замолчал, достал очередную сигарету, закурил…, а потом улыбнулся и продолжал:
- Там есть такая… вроде, - беседка в лесу… столик, лавки; ну, расставили бутылки, разложили закусон и погнали. Ну одни же мужики…, стали травить баланду, рассказывать истории…, ну и заливали конечно. К вечеру всех развезло. Лёха стал рассказывать, как он воевал в Чечне; он был командиром взвода разведки. Ну, рассказывал, рассказывал…, а потом и говорит: «я у своих разведчиков всегда реакцию тренировал…, а вы свою реакцию тренируете?»…, ну, кто-то с дуру и спросил: «а как?», а он и говорит: « да элементарно, - вот так!». А потом вынимает из кармана гранату – эргэдешку, ставит её на середину стола, вырывает чеку и орёт: «Беги, бля!…».
Виктор захохотал:
- Ну и что?
- Что, что? Все бросились в разные стороны… через перила…, а там, как рвануло!
- Никого не задело? – спросил Виктор, продолжая смеяться.
- Все остались целы, но смех был плохой…. Ты Мишу Мамонта помнишь?
- Вроде помню, здоровый такой?
- Да. Вот он не успел перемахнуть через оградку, и ему осколок попал в … жопу, - это был смех и горе, - Кротов засмеялся.
- И вы этого лейтенанта не закопали там?
- Да нет, все бухие… ржут, как жеребцы, шутка всем понравилась…. Правда Мишка Мамонт хотел разобраться с Лёхой, но, мы сделали ему перевязку, из маек, - он остыл…, а потом продолжали пить… уже в другом месте конечно.
Принесли еду, продолжали пить и они.
За разговорами, Виктор постепенно составлял себе представление о состоянии дел на «фирме» и о том, что может  там его ожидать. Задавая Кротову осторожные и словно отвлечённые вопросы, он уже сейчас составлял свои дальнейшие планы, - встречи, разговоры, условия.
Кротов перестал жевать, и сидел спокойный и умиротворённый, лицо его разгладилось и порозовело, а волчий и насторожённый прищур глаз – исчез.
- Давай-ка пивка возьмём, брат.
- Может быть кофе, коньяк?
- Не.
Виктор подозвал официанта.
- Пару пива, сто коньяк и кофе.
Они ещё посидели с полчаса, разговаривая о личном, и Виктор стал думать, - что ещё надо спросить.
- Ты вроде не рассказал, как у нас с клиентурой, где пасёмся и … как конкуренты?
Кротов не спеша, потягивал пиво и не торопился с ответом.
- Я тебе уже говорил…. Наши боссы банкуют втёмную, многого мы не знаем, но если не размазывать, - то всё, как и раньше, - охраняем, крышуем, чистим, полируем. Но конкуренты жмут, я тебе уже говорил, - переманивают клиентов, постреливают…, в общем чувствуется, что обстановка потихоньку накаляется. Ты сам, когда думаешь появиться?
- На днях появлюсь; ты пока ничего не говори там обо мне, так будет лучше.
- Понял.
- Ну что? Будем продолжать, или погоним по домам?
- Давай закругляться, мне пора.
Виктор помахал рукой официанту и полез в карман. Кротов достал бумажник.
- Витя, расплачиваюсь я…. И без базара!
- Ладно, ладно…, ты на машине?
- Нет… я уже бухой.
- Тогда поедем, я тебя отвезу домой.
- А сам-то ты как?
- Я в порядке.

Вот уже две ночи Виктору Балабанову снился один и тот же сон. Какая-то женщина, чем-то похожая на мать, одетая во всё белое, - ожидала его на остановке, а когда он подходил, - молча удалялась, словно куда-то звала… и исчезала.
Вечером, за ужином, он сказал Татьяне:
- Завтра поеду на кладбище.
Она удивилась, он никогда не посвящал её в свои планы и не делился своими мыслями. Она захотела как-то продолжить разговор.
- Да, Витя, это хорошо; ты ведь давно уже не был там, а там ведь и Колина могилка… может быть, возьмешь с собой Веру…, ей ведь тоже нелегко сейчас.
Виктор нахмурился, что-то прикидывая в уме.
- Ладно, позвони ей, пусть приезжает. Как она живёт-то сейчас… без мужа?
- Она хочет расписаться с каким-то приезжим…. Мне кажется, что он аферист и хочет жениться ради квартиры и прописки. Ну скажи, - кто сейчас женится на женщине, которая старше и с взрослой дочерью? Я её упрашиваю, уговариваю… плачу, но боюсь, что всё бесполезно… «я, - говорит, - боюсь сейчас жить одна!».
- Дура она, - твоя сестра! «Боюсь жить одна!», да сейчас может так повести с другим, что будет в сто раз страшнее, чем одной…. Да у неё и дочь есть…, а сейчас – то, как у них?
- Кажется, пока хорошо. Так я ей позвоню, пусть приезжает сюда и ждет тебя?
- Ладно.
Когда на следующий день, под вечер, Виктор заехал домой, - Веры там не было, в тот день ехать на кладбище она не смогла, и, с внутренним удовлетворением, он поехал один.
На кладбище, пройдя по извилистым проходам, он нашёл, заросшую высокой травой, знакомую могилу. Он сел на низенькую скамейку, у большого мраморного памятника, на котором тускнеющим золотом было написано всего шесть слов: «Балабанов Иван Михайлович. Балабанова Нина Петровна» и даты рождения – смерти.
Виктор достал из кейса: бутылку водки, три стакана, три кусочка чёрного хлеба и три яблока; отлил понемногу в два стакана, накрыл их хлебом, положил сверху по яблоку, и поставил на край гранитной плиты, под памятник. Потом налил полный стакан себе, и выпил не закусывая.
Долго сидел, опустив голову… и не думая ни о чём. Мысли – причудливые и странные, сами приходили, - путались, толкались, и так же уходили, не оставив следа. 
Стало смеркаться; он вылил в стакан остатки водки, выпил, взял яблоко…, но есть не хотелось. Посидев ещё, Виктор тяжело поднялся и пошёл…, но когда он, отойдя, обратился назад, чтобы мысленно проститься с родителями, - он вдруг, увидел, в синем сумраке у могилы, - знакомый белый силуэт, который он видел во сне! Это его удивило… и только.
Весь следующий день, Виктор разыскивал родственников и знакомых своей первой жены, чтобы отыскать следы сына и попытаться увидеться с ним, но здесь его ожидала полная неудача, - он ничего не добился, никого не нашёл и ничего не узнал.
Так первые дни и недели после возвращения, приносили Виктору Балабанову только разочарования: сына он не нашёл, деньги закончились и впереди – тревожная неизвестность. Но основной насущный вопрос – как жить, - остался; от него нельзя было избавиться и его надо было решать, хотя вариантов было немного. Уже избалованный, отравленный и развращенный большими и лёгкими деньгами, он не думал о своей прежней профессии, - он о ней забыл.
Он уже давно обрубил канаты, связывающие его с прежней жизнью, и сейчас, после своего возвращения, - только обрывал последнюю тонкую нить.
И он пошёл на свою старую «фирму»!
Встретили его радушно.
- Мужики, Лабан вернулся!
- Долго ты пропадал.
- Лис, встречай туриста!
Лисицын вышел из кабинета.
- О! Виктор Иванович! Добро пожаловать, давно ждём; заходи сюда, ко мне!
Лабан, изучающе осматриваясь вокруг, прошёл в кабинет. Да, теперь произошло ещё одно – обратное преображение, и Виктор Балабанов – честный и добропорядочный гражданин, снова превращался в Лабана – холодного и жесткого бойца.
В офисе изменилась обстановка, появилось несколько новых, незнакомых лиц, но в кабинете Лисицына было всё, как прежде. Они сели в кресла.
- Что будешь пить, есть? – заботливо спросил Рудольф Семёнович.
- Пока ничего не хочу.
- Сейчас я позвоню шефу; он давно справляется о тебе…. Ты пока посиди здесь, я сейчас вернусь…
Он быстро вышел и Лабан понял, что Лисицын хочет говорить с другого телефона, чтобы не посвящать его в содержание разговора.
Лисицына не было долго, а когда появился, был он возбуждён и суетлив.
- Шеф хочет тебя видеть. Сейчас сюда придёт машина, и тебя к нему подвезут. Давай я тебе что-нибудь организую… пока ждёшь, - вино, водка, коньяк?
- Нет, у меня, наверное, скоро будет серьёзный разговор…, - это лучше на трезвую голову…. Организуй-ка лучше кофе или чаю…
Минут через десять, незнакомая девица вкатила в кабинет столик, на котором в чашках дымилось кофе, лежала коробка шоколадных конфет и тарелки с сахаром и печеньем. Она подкатила столик к дивану.
- Ещё что нибудь надо, Рудольф Семёнович?
- Нет, пока упорхни…, - спасибо.
Они пересели на диван, и Лисицын, желая заполнить паузу в разговоре, сказал:
- Ну, давай, дорогой, пей, ешь…, да расскажи заодно, как отдыхал.
Лабан помолчал, подумал, помешивая ложечкой кофе, а потом нехотя ответил:
- Да что там рассказывать, Семёныч …. Ничего интересного не было… встал – лёг, встал – лёг… и год – утёк.
- Ладно, пей – ешь, пей – ешь…может не помрешь, - в тон ему ответил Лисицын.
 Они пили кофе и вели ничего не значащий разговор на посторонние темы, пока не пришла машина.
Лабан вышел из офиса, сел в ожидавший его джип, и хмуро усмехнулся, - поездка чем-то напоминала похищение или арест. Вместе с ним, в машину сели два охранника; один сел сзади, рядом с ним, - другой впереди, с водителем.
Ехали долго, его сосед всё время молчал, сидящий впереди, - о чём-то тихо переговаривался с водителем.
Не поворачивая головы, краем глаза, через тонированное стекло, Лабан старался определить, куда они едут. Ему казалось, что когда-то он уже ехал по этому маршруту, - площадь трёх вокзалов, Преображенка…. Вот здесь, где-то кажется, сворачивали…, но теперь они ехали дальше, и за Кольцевой вышли на Щёлковское шоссе. Миновав несколько придорожных посёлков и деревень, - повернули налево, и по узкой асфальтированной дороге, понеслись дальше, через перелески и поля, мимо редких построек и этих исконных родных, серых изб. 
Наконец дорога врезалась в лесной массив, где за деревьями угадывался элитный дачный посёлок. Двух и трёхэтажные коттеджи, за глухими кирпичными заборами вполне красноречиво свидетельствовали о своих обитателях.
Охранник на переднем сидении, стал звонить по мобильному телефону, прикрывая микрофон рукой. Подъехали к белому двухэтажному коттеджу, выстроенному в венецианском стиле, с башенками и беллюстрадой, и напоминающему, почему-то, - маленький замок сказочной и доброй феи. 
Охранник вышел из машины, подошёл к металлической двери, нажал какую-то кнопку, о чём-то переговорил…, а потом вошёл внутрь и открыл ворота. Они въехали в подземный гараж, где стояли ещё две машины. Лабан, по привычке, внимательно наблюдал за всем… и запоминал. Гараж был большой на четыре машины; сейчас здесь стояли две: «Мерседес-500» и «Ауди А8». Здесь всё было сделано добротно и на века, по принципу: «Мой дом – моя крепость!». Прямо из гаража, по деревянной винтовой лестнице, поднялись в дом.
В доме, охранник пригласил Виктора следовать за собой; они прошли просторный холл, несколько комнат и поднялись на второй этаж. Здесь, перед одной из дверей, в глубине небольшого коридора, провожатый остановился и, постучав в дверь, негромко сказал:
- Шеф, мы приехали.
За дверью послышалось какое-то движение.
- Хорошо, Андрей, спасибо, свободен.
После этого, дверь открылась и…. На пороге стоял Хмурый, - он улыбался.
- Здравствуй, Виктор, давно тебя жду…, давай-ка заходи!
Лабан вошёл и быстро огляделся; Хмурый был один. Комната была отделана натуральным полированным деревом в охотничьем стиле. На стенах висели рога оленей и чучела птиц; на ковре – кривая сабля и охотничьи ножи; на низком широком топчане, в углу – медвежья шкура…. И среди всего этого, - большой стол и кресла, вместе с телевизором и телефоном, выглядели как-то искусственно и нелепо.
- Давай располагайся, здесь мы спокойно поговорим. Ты ведь ещё не был у меня?
- Не приходилось.
- Ну вот, присаживайся сюда; сейчас я организую небольшой сабантуйчик в честь твоего приезда и нашей встречи.
Хмурый прошёл в дальний конец комнаты и стал о чём-то говорить по внутренней связи; потом вернулся и сел рядом с Виктором.
- Поверь мне, я очень рад тебя видеть…, расскажи, как отдыхал.
- Отдыхал нормально, по полной программе: купался, попивал, котовал…, как водится, ну в общем, - стандартный набор в ассортименте.
- Наших видел? Работу не предлагали там?
- Наших полно, - в отелях ошиваются… в казино. И   работу предлагали, но я отказался. Они там, в основном, занимаются дырочным бизнесом и мелкой давиловкой, - мне это не по душе, да и баксы пока были, - зачем мне из чистого моря снова лезть в говно!… Понимаешь меня, Михалыч?
- Понимаю…, но насчёт мелочи ты не прав. Там есть такие аллигаторы, - в банках работают и в портах, - ворочают миллионами, конкурентами закусывают, головами плюются…. Ты просто с ними не встречался. А впрочем, правильно сделал, - тебе надо было отдохнуть от дел.
Хмурый помолчал, а потом многозначительно и задумчиво добавил:
- А то мог бы и не вернуться.
В дверь постучали; молодая женщина ввезла в комнату большой передвижной стол, - на нём теснились бутылки и тарелки с холодными закусками.
- Вот, давай пока для затравки, в честь твоего возвращения в родные края…. Давай, Валюха, подкатывай сюда к нам, и пока свободна. Что будем пить, Витя: водка, коньяк, виски…, а это текила, ты пил её когда-нибудь? 
- Приходилось, но мне она не нравится…, как-то непривычно, наша родимая лучше.
- Ладно, давай начнём с нашей.
Хмурый разлил по рюмкам водку, немного помолчал.
- Знаешь, Витя, наша жизнь… хотя и богатая, и сладкая, но можно и сказать, при этом, что она как детская рубашка, - коротка и… обосрана. В этом мире за всё надо платить. Давай выпьем за то, чтобы нам с тобой ещё пожить…, подольше!
Они выпили, посидели, не закусывая, потом ещё по одной, а после третьей, - принялись за еду. Разговор шёл пока пустой, Лабан налегал на еду и старался не пьянеть, ожидая главного, а Хмурый спрашивал: о семье, о настроении, о здоровье, рассуждал о смысле жизни, о справедливости жребия…, - и что-то медлил.
Где-то через час, появилась жареная утка с яблоками, отварной поросёнок, холодный квас… и опять пили.
Хмурый, кажется, совсем не пьянел, только становился более многословным и склонным к философии.   
- Ты знаешь, я где-то слышал, что людей изнуряет не работа, и не усталость…, а размышления… мы все очень много размышляем…
Лабан, наконец, не выдержал.
- Слушай, Михалыч, ты вроде что-то темнишь…. Ты ведь привёз меня сюда не для того, чтобы выпить…. Может быть перейдём к делу, пока, я ещё хорошо соображаю.
Хмурый понимающе улыбнулся.
- Обожди, Витя, не гони лошадей… ещё успеем приехать. Я ведь, правда, хотел отметить твой приезд…, узнать в какой ты форме и как у тебя дела…. Кстати, как у тебя с финансами?   
- Уже сажусь на мель.
Хмурый поднялся, прошёл в угол комнаты…, - там, по-видимому, был сейф... через несколько минут, он вернулся, держа в руках пачку зелёных.
- Вот, на первое время, здесь десять тысяч…, - истратишь, – скажешь.
Лабан взял пачку, не глядя, сунул в боковой карман куртки, - ещё неосознанно заключая контракт на свою дальнейшую жизнь – в кредит.
Ели уже лениво. В комнате было тихо, за раскрытыми окнами темнели кроны тополей, и где-то там – невидимый, соловей… щёлкал, посвистывал, выводил затейливые трели…, а потом заканчивал тоненьким и нежным писком. Спокойная синева летнего неба сгущалась, предвещая наступление сумерек.
- Витя, давай без… мочалы, - что бы ты хотел ещё выпить или пожевать: кофе, мороженое, соки, фрукты…, коктейли?
- Я в ажуре, но кофе можно… вот и коньяк есть… и пирожные.
После кофе, Хмурый, наконец, перешёл к делу и начался разговор, ради которого происходили все последние события этого дня.
- Теперь, я хочу рассказать тебе про наши дела…. Я расскажу тебе всё честно, потому что знаю… что могу на тебя положиться.
Хмурый закурил, не поднимая головы, смотрел в стол, и лицо его стало суровым и жёстким.
- Дела наши, Витя, стали идти неважно; ну там всякие проверки, ревизии, шмона, - это всё ладно, это было и это будет, но конкуренты… хотят нас съесть… без соли, и спустить в унитаз. Кажется, кому-то крупно заплатили, - и наша крыша… дала течь…
Хмурый выдал несколько фраз замысловатого мата, а потом, успокоившись, продолжал:
 - Сперва они перехватили наших клиентов; мы приезжаем на точки, а там, - чужой в кровати! Мы выступаем – нас по соплям! Троих пришлось оставить, двое – в больнице. Предложений по охране – нет, адвокаты воротят нос; в общем, я чувствую, что нас хотят выдавить, и кто-то наверху задумал новый, большой передел…. Хочет перетасовать колоду, но без нашей карты. Я уже ездил к высоким деятелям, но там божатся, что ничего не знают…, вроде бы, - разбирайтесь сами, но кажется, они ведут двойную игру.
Лабан внимательно слушал, а когда Хмурый замолчал, прямо спросил:
- А кто давит, у тебя есть конкретные подозрения?
Хмурый снова стал материться.
- В том то и дело, что эти псы играют в маскарад и непонятно от кого они, но подозрения у меня есть; это кто-то из трёх: Хамзат, Костя Граф или Костыль.
- Может поговорить с ними, прояснить…, узнать чего они хотят?
- Да я об этом и сам сразу подумал, но это оказался тухлый номер. Я спрашивал, но они крутят, темнят…и предлагают свою крышу за большой калым…, ты понимаешь, куда это прёт?
Хмурый замолчал, налил себе в рюмку коньяку и залпом выпил.
- Понимаешь…, они играют с нами в жмурки, в тёмной комнате; эти суки берут нас за горло. Ты понимаешь, - нас хотят зарыть!
Лабан пока ещё всё понимал смутно; он тоже потянулся к бутылке с коньяком, - чтобы прояснить мозги? Они помолчали, выпили коньяк, пососали лимон…, а потом Лабан спросил:
- Ну и что же ты решил, Михалыч, - у тебя ведь есть какая-то идея?
- Вот именно, - громко прошептал Хмурый, - ты правильно сказал – идея! Она есть! И она простая, - надо убирать конкурентов, - пока они не убрали нас!
Лабан тихо присвистнул и покачал головой.
- Да, но это, как ты сам понимаешь, просто только на словах…, а какой план, он есть?
- Вот для этого-то я тебя сегодня и позвал; здесь на кону стоят не только наши деньги, но и головы…, а на кого я могу ещё надеяться? А тебе, Витя, я доверяю… я не знаю почему…, просто чую, что если ты возьмешься, - то не подведёшь и не продашь. Ты мне только скажи, - возьмешься за это дело, - все люди, деньги, техника, оружие – в твоём распоряжении, отвечаешь только передо мной, операцию разрабатываем вдвоём. Ну как?
Он подсел рядом и обнял Виктора за плечи; оба были изрядно пьяны, и поэтому чувствовали взаимное расположение и безрассудную лихость. 
- Ну, если я скажу тебе «да», что дальше делать?
- Вот! Это главное, что я хотел от тебя слышать, а остальное можешь решать сам, я же сказал, что доверяю тебе.
- Нет, всё-таки, как ты сам представляешь, что сейчас мы можем делать? Я пока ни хрена не представляю, нужен ведь какой-то план действий.
- План мы с тобой обмозгуем…, вот я, навскидку, предлагаю, - есть такой метод…, он называется – «метод исключения»…. Вот у нас три подозреваемых конкурента, и давай их по очереди исключать…, как ты?
- Как исключать?
- Ну, обычно, - как исключают… насовсем.
Лабан озадаченно засопел, и поглядел в глаза Хмурому. Сейчас, эти глаза были уже совсем другими, - холодными и беспощадными, и он понял, что без большой крови, ему из этого дела не выбраться.
- Знаешь, Михалыч, дай мне ещё денёк – два, обмозговать всё это, на трезвую голову.
Хмурый грустно усмехнулся.
- Конечно, дело опасное я согласен, если заслабит… я не буду катить… страх, он всегда есть – жизнь одна.
Лабан почувствовал, что ему становится жарко, он напрягся, и на скулах заиграли желваки.
- Ладно, - может быть, я не так сказал, может быть, ты не так понял…, ссаться не будем. Послезавтра я приношу план операции…. Согласен?
Хмурый поспешно схватил его руку, и радостно воскликнул:
- Отлично, Витя, послезавтра звони, и встречаемся здесь, - потом он хитро улыбнулся и добавил, - я ведь знал, что ты согласишься, - мы ведь с тобой мужики рисковые и сранью никогда не были… и не будем. Давай ещё выпьем, за наше дело и на посошок, а потом я вызову машину и тебя отвезут домой.

На следующий день Лабан стал разрабатывать программу и план предстоящей операции. И как когда-то в НИИ, и как обычно, он подошёл к делу – научно, - так же, как и при разработки своих НИР-ов и ОКР-ов. Правда если тогда результатами этих разработок были железки и схемы, то теперь, с большой степенью вероятности, всё могло закончится смертью людей или его самого. Но он уже об этом не задумывался, - зачем, если он согласился и сказал «да»?
И вот сейчас Лабан сидел в своей комнате один, за столом; перед ним стояли три бутылки пива, банка зелёных маслин и лежало несколько листов чистой бумаги.
Мысли, пока ещё смутные и неопределённые, начинали свою неосязаемую и таинственную работу…, и это было началом, которое определяло и предвосхищало всё. Мысль уже строила, создавала и созидала нечто невидимое, но пока ещё исправимое, что впоследствии должно было воплотиться и реализоваться в чём-то трагическом, непоправимом и страшном.
А сейчас Лабан, как когда-то инженер – Виктор Иванович Балабанов, сидел и обдумывал свою «научную» работу, как много лет назад. Те работы всегда начинались с постановки задачи и составления технического задания. Ну что же, - постановка задачи была чётко сформулирована Хмурым, а технические задания Виктор составлять умел. Теперь, по аналогии, ему надлежало составить схему… действий и техническое обеспечение, и он принялся писать, попивая холодное пиво.
Постепенно уходило вчерашнее похмелье, голова прояснялась, и мысли работали слаженно и чётко. Он рисовал схемы и писал.
«Исходная информация: объекты, адреса, хронология распорядка дня, маршруты следования, охрана.
Требуемое обеспечение: люди, машины, оружие, связь…».
Он писал, иногда задумывался… и постепенно в его сознании стали вырисовываться детали операции, и он мысленно наблюдал их как в кино… а время летело незаметно… и подошло к обеду.
Лабан встал из-за стола, потянулся, сделал несколько физических упражнений и пошёл на кухню. Татьяна сидела у стола и смотрела газету.
- Ну что, будем обедать? – спросил он, и удивлённо добавил, - ты что, стала газеты читать?
- Сейчас, Витя, минут через десять у меня всё будет готово… и будем обедать…. Ты посмотри что пишут, - две девочки тринадцать и четырнадцать лет, убили свою подругу из-за мальчика! Это что же такое?
Лабан присел на кухонный диван к столу и равнодушно зевнул.
- Ну и что? Сейчас такое время.
- Нет, Витя, ну когда взрослые, - это одно дело, но дети! Да вот у нас, в соседнем дворе, трое малолеток убили бомжа… проломили голову бутылкой; как ты думаешь за что? Не дал им закурить! А их даже судить нельзя… по возрасту, ну кто вырастет из этих детей? 
- А что ты хочешь? Если дети растут без отцов, без матерей, в семьях алкоголиков, наркоманов?
- Почему? Ты здесь вот почитай…, это можно обалдеть! Девятнадцатилетний парень из обеспеченной семьи, - у них дача, две машины…, - зарубил топором своего деда, бабку и мать… за то, что они надоели ему своими наставлениями! А, это как?
- Где ты выкапываешь такие истории?
- Да вот…, «Московский комсомолец» – газета.
- Ладно, пусть этим занимаются менты и прокуроры, - нас это не касается, - заключил Лабан, - давай лучше обедать.
Обедали молча, а потом он спросил:
- Ну как поживает твоя сестра, племянница?
Татьяна перестала есть, положила ложку и подняла глаза на мужа.
- Вера звонила два дня назад…, они расписались, но мне кажется, что у них там… не очень хорошо; Светку он не любит…, скандалит…, - в общем, какая-то ерунда.
- Не надо было торопиться, - зло бросил Лабан, - в крапиву срать садиться!
- Не знаю, - может быть, ещё всё наладится.
- Нет, - сразу не наладилось, теперь нечего ждать.
У Татьяны заметно испортилось настроение, и обед закончили молча.
Под вечер Лабан позвонил Хмурому и сообщил, что у него готова программа операции «Маскарад», как окрестил её тот. Хмурый сразу предложил встретиться, и обсудить всё у него на даче, на следующий день. Машину он обещал прислать с утра.
Вечером Лабан решил немножко развлечься, и отправился в ближайшее казино. Он не был здесь давно, и невольно отмечал большие перемены. Вот и название изменилось, и огни на фасаде стали более многочисленными, яркими и вызывающими; у входа стало оживлённее, стало больше машин и юных девиц, призывно приоткрывающих свои соблазнительные прелести.
Лабан отложил, на всякий случай, двести баксов неприкосновенными, и поднялся на второй этаж. Здесь играли, и жизнь проходила по своему неизменному и традиционному сценарию, хотя сюжеты и действующие лица менялись ежедневно.
В зале была тишина, разговаривали шепотом, и только тихий голос крупье объявлял ставки.
Фишка не шла, Лабан быстро спустил все деньги, выделенные в этот вечер на игру, и, со скучающим видом, послонялся по соседним комнатам, среди карточных столов. Карточные игры он не любил; поскучав, спустился в бар и сел в уголке за столик, на котором стояла табличка: «занято». Лабан закурил и стал осматривать зал; и здесь тоже шла своя жизнь, со своими сценариями и сюжетами. Сегодня здесь, похоже, было спокойно… пока. Опытным глазом, Лабан оценивал обстановку: за стойкой сидело несколько молодых парней, скорее всего, сутенёров, они лениво переговаривались, что-то пили и смачно матерились. За столиками, в интимном полумраке, виднелись пары и несколько чисто мужских компаний, подозрительного вида, - шумели, под винными парами. «Ночные бабочки», - уже привычно слетались на огоньки. А здесь всё осталось по-прежнему, -  здесь можно было выпить, посидеть и… подумать на досуге, а, кроме того, здесь можно было: проиграться  в дым, до трусов, или выиграть, что было менее вероятно и более опасно, снять проститутку и кабинет, завести какое-нибудь заманчивое знакомство, обсудить коммерческую сделку или готовящееся преступление.
Теперь владелец казино, - бывший авторитет и вор в законе – Цыган, - а ныне – удачливый бизнесмен – Александр Романович, претворял в жизнь свою мечту, - расширить своё заведение. Он мечтал сделать большую сауну, тренажёрный зал и массажные кабинеты… и даже ночной стриптиз-клуб. Для этого нужно было, всево-навсево, - освободить несколько жилых соседних квартир, переселив их обитателей в новостройки на окраине, или в деревни. Цыган знал, что когда в игру вступят «большие деньги» и «большие люди», - не надо ходить к гадалке, чтобы понять, что у бедных соседей останется  два варианта: «дальняя дорога» или «большие хлопоты».
Лабан заказал себе виски со льдом, - сидел, медленно тянул напиток из широкого бокала и раздумывал о своей грядущей жизни, - окружающее перестало его интересовать.
Кто-то подсел к нему за столик, он повернул голову, - тёмноволосая девица, глядела большими голубыми глазами, с поволокой, и улыбалась.
- Скучаем?
Лабан хмуро посмотрел, и ответил:
- Испарись, - она испортила ему мысль. 
Этот вечер прошёл спокойно, хотя здесь часто дрались, а иногда и постреливали.
Он поехал домой и сразу лёг спать, а на следующий день, в половине одиннадцатого, ему сообщили на мобильный, что машина ждёт.
Хмурый встретил его в своём кабинете, и когда Лабан изложил свои планы, - он сразу их поддержал, с нескрываемой радостью согласившись на все его предложения и условия. Хмурый выглядел оживлённым и довольным.
- Всё, Витя, - набирай команду и жди, наши нюхачи соберут тебе все сведения, по твоему заказу…, а ты сейчас не вылезай, лучше ляг на дно…, или куда-нибудь махни, - на юг, на острова…, на недельку – на две, пока тебе всё подготовят…. Как смотришь?
- Нет, здесь у меня ещё кое-какие дела…, лучше потом, когда всё провернём.
- Ну тогда уже само собой… сможешь на год, на два уехать… с женой.
- Ладно, Михалыч, свои люди – сочтёмся…, я поехал домой, теперь дело за тобой.
- Обожди, так я тебя не отпущу… сейчас будем обедать, - у нас сегодня: грибы, отварная осетрина, белое вино… и всё прочее, а потом тебя отвезут домой.
Обедали в большой столовой; Лабан отметил, что ни жены, ни детей за столом не было, но он не спросил. Конечно, за обедом они не могли не выпить за успех предстоящего дела, - и трапеза незаметно затянулась до вечера, хотя о деле старались не говорить, а больше о женщинах и общих знакомых.
Когда Лабан приехал домой, - Татьяны не было; на столе на кухне лежала записка: «уехала к сестре», - на часах было – шесть вечера.
Теперь Лабан, как обычно, стал действовать решительно и быстро, - ему надо было увидеть Кротова. Он позвонил в офис и узнал, что Валерий на охранном дежурстве, где-то за городом, ему дали номер телефона, и он сразу стал звонить.
- Валера, - это я – Виктор, - сегодня в восемь у меня! Если не успеешь, приезжай, когда сможешь! – сказал Лабан в трубку, когда подозвали Кротова.
- Ладно, - просто ответил Крот.
Он приехал только около девяти. Лабан не стал ни о чём спрашивать, и сразу провёл гостя в свою комнату.
- Ну здорово, брат, - проходи, располагайся и отдыхай…. Сейчас я сотворю тебе горячего кофейку с коньячком… с устатку! Или водки?
- А пожрать? – с улыбкой спросил Крот.
- О чём разговор?… правда, Татьяны ещё нет, но яичницу с салом и сосиски с хреном, - я тебе гарантирую! Ну что, пойдёт, или отвалим в ресторан?
- Нет, годится; не охота никуда ехать… и там ждать, давай шуруй!
- Тогда сиди и отдыхай… вот телевизор, центр… включай, смотри, слушай…, а, в общем, - ты у себя дома!
- Давай, давай… шеруди в котомке…
Лабан ушёл на кухню.
Через полчаса они уже сидели на кухне и ужинали. Лабан есть не мог, он только сидел, и ждал. Кротов выпил водки и с удовольствием поспешно ел.
- Тут такое дело, Валера, я был у Хмурого, - он мне нарисовал обстановку и предложил работёнку… мокрую, - по разборке с конкурентами и с полной свободой действий…, беру всё, что хочу…, делаю тоже…
- И ты согласился? – перебил Кротов.
- Да!
- А как же мы хотели выяснить с ним? Помнишь я тебе рассказывал про Вальку Хмыря, - его так и не нашли до сих пор…
- Сейчас не об этом разговор, с Хмурым мы разберёмся по ходу дела. Он мне доверяет, и я всё буду знать; мы ведь с ним теперь вроде как крестники.
- Ну и что ты думаешь делать теперь? – Кротов перестал есть и с ожиданием смотрел в лицо собеседника.
- Подожди, ты сперва поешь, - Лабан достал из кипятка сосиски, положил на тарелку и нарезал хлеба, - давай налегай, а хочешь я тебе ещё одну яичницу заварганю?
- Ладно, давай…, и выкладывай свой план.
- Сейчас для меня главное…, самое главное, - найти надёжных бойцов. Я ведь честно говорю, - дело непростое, рискованное… наверное будет большая корчёвка…, можно и сандали откинуть, но зато если ребята будут знать на что идут, то на них можно будет надеяться и они не подведут… если прижмут и запахнет жареным. Ты мой самый надёжный друг, и я с тобой с первым говорю. Мне сейчас нужно точно знать, - могу я на тебя рассчитывать или нет?
Кротов молчал, жевал сосиску, и похоже не знал как начать.
- Ну как? – осторожно спросил Лабан, и чувствовалось, что его очень волновал ответ, и он ставил на него очень много… почти всё.
- Кротов перестал жевать и стал очень серьёзным.
- Обижаешь, Витя, - если спрашиваешь такое…. Разве мы с тобой не кровные братья? Зачем зря баланду травить?… Ты давай-ка лучше делай яичницу, а на меня можешь надеяться – как всегда.
Лабан облегчённо засмеялся.
- Сейчас, сейчас, братишка, - давай пока сосиски окучивай…, я сейчас. Нам с тобой надо ещё двух - трёх надёжных ребят подыскать и команда будет готова. У тебя есть кто на примете?
- Да ты ведь многих знаешь…, помнишь нашу старую гвардию: Серёгу Кабана, Зуя, Андрея Зацепу…, да вот я тебе рассказывал про нового – Лёху Селивана, - ну разведчик – лейтенант, который нас чуть не взорвал всех.
Лабан хохотнул, и стал выкладывать яичницу из трёх яиц, со сковородки, в тарелку Кротова.
- Слушай, Валера, - ты поговори с каждым отдельно… только осторожно, и отбери двоих, каких решишь сам…. Я тебе доверяю полностью. А потом соберёмся где-нибудь на нейтральном поле…, - в рестарухе или в клубе, и там я всё распишу подробно: что кому делать, как и когда.
- Ладно, договорились, ты сам-то, когда будешь на фирме?
- Нет, я залёг пока и на фирме не буду; о встрече договариваемся по звонку, когда у тебя будет всё готово…. Ну что, теперь кофе, коньяк?
- Пойдёт!
Выпили кофе с коньяком, потом ещё коньяк без кофе, а уже перед уходом Кротов спросил:
- Да, вот ещё…. Если мужики начнут спрашивать, - какой будет у них навар, после этой кухни, - что им сказать?
Лабан на минуту задумался.
- Знаешь, Валера, Хмурый обещал золотые горы и серебряные моря, но ты ведь сам понимаешь…
- Вот именно, что понимаю, - ведь могут и кинуть…
- Конечно, мы ведь всё время ходим по краю, - мозгами надо будет шевелить, чтобы не оступиться, но аванс мы получим… и большой, об этом скажи ребятам, а потом будет видно. Я думаю, что Хмурый не кинет, - побоится. Я с ним всё заранее обговорю, – обещаю.
- Ну ладно, я пойду, будь здоров!
- Давай, до встречи!
Кротов ушёл, а Лабан выпил ещё кофе пополам с коньяком, и пошёл спать, но сон не шёл к нему.
Скоро пришла Татьяна, мыла посуду на кухне, что-то готовила, шумела водой, а он всё ворочался в спальне на широкой кровати, и не мог успокоить свои мысли, набежавшие в голову злобной стаей.

«Горе тем, которые думают скрыться в глубину,
чтобы замысел свой утаить от Господа,
которые делают свои дела во мраке, и говорят:
кто увидит нас? и кто узнает нас? Какое безрассудство!
Разве можно считать горшечника как глину?
Скажет ли изделие о сделавшем его: не он сделал  меня?
и скажет ли произведение о художнике своём: он не разумеет?».

                (Кн. Исаии. 29. 15-16).

Только через неделю позвонил Кротов и сообщил, что есть трое надёжных людей, но Хмурый пока молчал, и Лабан попросил подождать.
Ожидание и бездействие угнетали его, но прошёл почти месяц, прежде чем ищейки Хмурого полностью разработали один объект. На сверхсекретной встрече, на даче, Лабан, наконец, получил всю, нужную ему, информацию по группировке Костыля. По двум другим, - были сложности, а на чеченцах, Хмурый двух следопытов потерял, но планов он своих не изменил, - просто просил время, и предложил начать с Костыля.   
Лабан сразу взялся за разработку операции. Несколько дней он трудился один, применяя «научный подход». Он выезжал на места, изучал позиции, пути отхода, проводил хронометраж и… составлял план действий.
А потом, в одном из номеров гостиницы «Славянская», Лабан встретился со своей командой, которую, без особой натяжки, можно было именовать – бандой.
Кротов привел на встречу испытанных и проверенных друзей: Виктора Зуева (Зуя), Андрея Шатунова (Шатуна) и Сергея Миронова (Мирона). Лабан поставил задачу, в общих однако чертах, не раскрывая пока некоторых важных деталей. После этого, он выдал каждому, в толстом конверте, персональный аванс, выделенный Хмурым на операцию, - и они заказали грандиозный ужин в номер.   
И потом, после того, как всё уже было решено и обговорено, - бесшабашный разгульный пир, продолжался до утра. Они смеялись и беззаботно шутили, и было похоже, что их вовсе не беспокоит ближайшее будущее, с его возможными испытаниями, трудностями и опасностями, между тем, как тайный механизм этого будущего, с неизвестным жребием для каждого, был уже запущен.
Уже к концу ночи Шатун приволок откуда-то трёх развесёлых девиц, - «для запаха», - как он пояснил; его с энтузиазмом поддержали Мирон и Зуй. Они пофлиртовали за столом, а потом удалились, пользуясь тем, что номер был трёхкомнатный. Лабан и Крот продолжали выпивать в холле, и нетвёрдыми голосами тихо обсуждали предстоящую операцию «Маскарад».
А утром, когда все устали от еды, питья, разговоров и… всего остального, - девиц бесцеремонно выставили за дверь, и все улеглись спать на кроватях и диванах, потому что ехать уже, куда бы то ни было, не было никакой возможности. Половину дня спали, потом заказали холодного пива, и разъехались по домам – досыпать.
Теперь «научно-теоретическая» разработка темы «Маскарад» завершилась, и начиналось само действие, основная и единственная цель которого заключалась в том, чтобы, примерно в одно время, убрать со сцены Костыля и его фирму. Теперь Лабан действовал уже как режиссер-постановщик, распределяющий роли своей труппе по сценарию, составленному им на основании своих многодневных исследований. Он считал, что в подобных операциях должно участвовать минимальное число исполнителей, но, в то же время, ему нужны были две группы, которые могли действовать независимо и синхронно. Взяв две машины с надёжными водителями, он начал приводить в действие свой план.
Егор Костылёв, он же Костыль, - имел большой криминальный опыт и только недавно вышел на волю, не отбыв срока, по не вполне понятным причинам. Вернувшись, он извлёк припрятанный капитал, наладил старые связи, собрал дружков и знакомых, таких же, как и он. Предприимчивость, решительность и организаторский дар, позволили Костылю быстро создать «своё дело». Официально он считался директором авторемонтной мастерской, но это было прикрытие, а что он имел за ним и чем занимался, - оставалось тайной. Зато было известно, что Костыль считает себя обделённым, и всячески стремится расширить сферу своего влияния, не особо считаясь со средствами.
«Нюхачи» установили, что Костыль живёт в Гольянове, снимает квартиру в престижном доме с круглосуточным дежурством; на работу и с работы его возят в бронированном «Линкольне» шофер и двое охранников; днём он обычно пребывает в своём офисе на Байкальской. Офис находится на первом этаже пятиэтажного дома, - вход со двора, оборудован видеокамерой наружного наблюдения и охраняется. Само помещение – перестроенная трёхкомнатная коммуналка, где ранее проживали трое одиноких пенсионеров, социально обездоленных и морально разложившихся. По словам соседей, все они, примерно в одно время, куда-то съехали и сейчас живут неизвестно где… кажется, где-то в Тверской области…. Авторемонтная мастерская находится в ангаре на Красноярской улице, около кольцевой дороги; там работают пять человек, и есть небольшая контора и охрана. Вечером к мастерской приезжает джип, и дневная выручка отвозится в офис. Узнал также Лабан, что Костыль с ближайшими подручными обычно обедает в соседнем ресторане, который он держит.
Уже несколько дней, у двора дома, где находился офис автомастерской «Авторемсервис», стоял на парковке старый неприметный «Жигулёнок». За тонированными окнами водителя и пассажиров совсем не было видно, и с улицы казалось, что машина пуста.
Так продолжалось до той минуты, когда из дверей офиса, в два часа пополудни, вышел Костылёв с двумя сопровождающими, и направился к своей машине. Тогда Шатун набрал номер и сказал: «они выехали, трое».
А в это время Лабан и Крот сидели в машине, у ресторана и ждали.
Когда «Линкольн» подкатил к подъезду, они подождали, пока все трое вышли из машины и вошли внутрь. После этого, спустя ещё несколько минут, Крот вошёл следом за ними, а Лабан остался в машине.
На сей раз, он решил отойти от обычной схемы и применить новый метод действий; он решил, что наиболее мирно благодушно и беззаботно люди чувствуют себя после сытного обеда с хорошим вином, и тогда факт внезапности будет использован максимально. Теперь он сидел и ждал.
Обедали долго; только часа через два раздался сигнал мобильника, прозвучавший как сирена, - Крот сказал только: «они пошли, трое». Лабан быстро набрал номер, сказал Шатунову: «Начинайте!» и вышел из машины.
Они встретились в вестибюле у выхода. Лабан стал закуривать у двери, чиркал зажигалкой, а когда Костыль с сопровождающими проходили мимо, - он неуловимым движением выхватил из бокового кармана куртки пистолет с глушителем и выстрелил три раза… в головы. Быстро выйдя и бросив пистолет, Лабан пошёл к машине; сзади прозвучали ещё три глухих хлопка, - это Крот оформлял гарантию операции.
Машину оставили в соседнем дворе, квартал прошли проходными дворами, и там уже сели в другую – служебную машину.
А у офиса фирмы «Авторемсервис» события развивались так же стремительно и драматично.
Получив сигнал, Шатун и Мирон, взяв с собой дипломат, вышли из машины, и не спеша, направились к дверям офиса. Было жарко, двери были открыты, охранник сидел внутри. Подойдя к двери, Шатун открыл дипломат, достал бутылку с бензином и метнул её в открытую дверь, а следом Мирон кинул гранату. Машина их ждала уже на улице. Они слышали, как громыхнуло, - а как полыхнуло, – уже не видели!
Далее всё происходило по уже отработанному, и ставшему печально-хрестоматийным, сценарию: машину бросили, все улики уничтожили и уехали на другой машине. Столь же привычными, и столь же малоэффективными были и ответные действия правоохранительных органов: милицейские машины, машины «скорой помощи», следователи, криминалисты, план «Перехват», проверки на дорогах, но… ловить…, и судить – было некого. А все действующие лица операции «Маскарад» дружно «легли на дно», и на них теперь будет работать время.
Хмурый строго приказал всем персонально: «Зарыться и две недели не показываться на работе!».
Лабан отлёживался дома; теперь он уже не переживал так остро и болезненно свои «мокрые» дела, - только день - два испытывал возбуждение и смутное беспокойство, а потом всё вставало на свои места. Он ел, не теряя аппетита, спокойно спал, и создавалось впечатление, что человек может привыкнуть ко всему, и в том числе, - к убийствам себе подобных.
Окончательных результатов операции «Маскарад» Лабан не знал, и не интересовался ими, сам не зная почему, - по причинам ли суеверия или инстинкта психологической защиты, но, в то же время, он был уверен, что дело сработано отлично.
При расставании Лабан предупредил всех, чтобы, по крайней мере, неделю сидели тихо, никуда не выходили, отключили мобильники и никому не звонили,  Но уже через несколько дней режим строгого затворничества ему надоел, и он, следуя принципу: «чему быть – того не миновать!», снова стал появляться в ресторанах и клубах. И хотя Хмурый предлагал всем участникам операции, на всякий случай, изменить внешность, - остричься или отпустить бороду, усы, - Лабан не стал этого делать; он уже давно перестал бояться за свою жизнь, словно следуя принципу известного римского историка: «Чем меньше испытываешь страх, тем меньше опасность» (Тит Ливий. 22. 5).
Свой мобильный телефон Лабан не отключал и когда однажды утром раздался звонок, он был не столько испуган, сколько удивлён. Звонил Кротов и предлагал встретиться в самое ближайшее время, для серьёзного разговора. Лабан, ещё не проспавшись, озлился на ранний звонок, но не стал выяснять отношения, - раз Крот звонит, да ещё рано утром, - значит надо. Он назначил встречу на восемь вечера, у себя.
Когда Кротов приехал, Лабан сразу провёл его в свою комнату, плотно прикрыл дверь и показал на диван.
- Ты что звякаешь с утра, случилось что?
- Дак вечером тебя не застанешь, а ночью звонить ещё хуже.
- Ну ладно, давай, что у тебя?… Выпить хочешь, поесть?
- Пока обожди. Ты знаешь, какая бодяга получилась?
- Ну!
- Похоже на то, что мы Костыля и его ребят напрасно положили.
- Что?! – Лабан встал с дивана, присел вплотную к Кротову и сжал его плечо,  - как это «напрасно»… кто сказал?… Рассказывай!
Кротов отрешённо смотрел перед собой, а потом повернулся к нему.
- Вчера вечером ко мне приходил Селиван, - он сказал, что Хмурый собирал всех и там объявил…, что теперь всё выяснили, и оказывается, - под нас роет Хамзат, а Костыль совсем не при чём….
- Ах, дешовец!… Гад! – зло прошептал Лабан, и было непонятно, кого он имел в виду, Хмурого или Хамзата.
- Помнишь, я тебе говорил, что Хмурый что-то темнит, - теперь мы наломали дров… и что дальше, кто будет всё расхлёбывать?
Лабан молчал, что-то тяжело обдумывал, опустив голову, а потом решительно произнес:
- Ладно, Валера, с этим делом я разберусь сам… надо всё выяснить, но если что не так…, - будем «ломать рога»! – Он ещё помолчал, а потом, уже спокойно, добавил, - а сейчас пойдём и закусим, там нам Татьяна уже, наверное, собрала.
В столовой, на столе стояли тарелки с едой: хлеб, зелень, салаты; на кухне слышались звуки передвигаемой посуды.
- Витя, скажи, когда вам нести горячее! - донеслось из кухни.
- Давай сразу неси, нам сегодня надо как следует поесть. Иди, Валера, садись…, я сейчас…
Кротов сел за стол, а Лабан достал из стенки-бара бутылку водки и две бутылки пива; потом принёс стаканы и стал разливать. Немного посидели молча, Лабан хмуро смотрел в стакан.
- Знаешь, Крот, хотя мы с тобой и не верим в Бога…, но всё же давай помянем Костыля и его мужиков… и выпьем за их души.
- Давай помянем… и пусть простят нас.
Выпили залпом по полстакана и стали медленно есть. Татьяна принесла две большие тарелки с жареной свининой, картошкой и солёными огурцами; друзья повеселели и налили ещё. Кротов поднял стакан:
- Ну, теперь за здоровье! «Чтобы бегать, не садиться, а садиться – то на трон!».
- Давай!
- Какие планы? – спросил Кротов, - что будем делать?
Лабан долго молчал, жевал мясо, хрустел солёным огурцом; после паузы, ответил:
- Давай пока не дергаться, Валера… в этом деле ещё много неясного, - потихоньку разберёмся, а потом будем действовать.
- Ну на фирму-то пойдём? Хмурый ведь голос не подаёт.
- Я с ним увижусь обязательно и потолкую, а потом всем нашим сообщу.
Внезапно Лабан оживился и резко ударил кулаком в раскрытую ладонь:
- Ладно, братан, смотри какая у нас закуска… давай не будем о грустном, - поговорим-ка лучше об жизни и… об семье. Подожди, я сейчас….
Лабан вышел из-за стола и достал вторую бутылку водки:
- Теперь мы выпьем с тобой за весёлую жизнь, за женщин и за удачу в наших делах! Сейчас я скажу Татьяне, чтобы принесла ещё что-нибудь поесть…. Ты что хочешь?
- Да без проблем. Что есть – то и будем есть! – и он засмеялся, довольный удачным ответом.
Ужин продолжался. Они старались говорить о весёлых и посторонних вещах, но совершенно незаметно и непроизвольно разговор возвращался к главной, начальной теме.
Но они продолжали пить, и есть, и только к концу третьей бутылки, наконец, наступило полное умиротворение и покой.
Татьяна уже давно спала, Кротов улёгся в гостиной на диване, а Лабан продолжал сидеть один, в столовой, перед остатками водки и еды, - и беседовал с собой:
- Да, Витя, - ты бандит… нет, ты, как ни крути…, как ни изворачивайся, но всё-таки ты – бандюга…, душегуб…
Ему вдруг стало себя жаль, противно защёкотало в носу, а в глазах ощутилась влага. Тогда он ударил себя кулаком по лицу, громко сказал, - прекрати, тварь! – и, шатаясь, пошёл спать.
На следующий день Лабан никуда не ходил и ничего не делал; дико болела голова, и он весь день спал и отпивался пивом.
А на третий день Лабан позвонил Хмурому по контактному телефону. Когда ему ответили, и он назвал себя, Лабан сразу понял, что ему рады и давно ждали его звонка. Хмурый сразу назначил ему встречу и прислал машину.
Как и прежде, Хмурый встретил его на даче в своём кабинете, на втором этаже; он улыбался, но чувствовалось, что был чем-то сильно озабочен.
- Здравствуй, дорогой, рад тебя видеть, - он, почти по-дружески, обнял гостя за талию и направился к дивану, - причаливай сюда.
Лабан опустился в мягкий, податливый ворс сидения, и молчал. Он не знал, как начать предстоящий неприятный разговор.
- Сразу хочу сказать, - продолжал Хмурый, - молодцы, отличная работа
- Обожди, - недоумённо перебил Лабан, - какая там работа? Посуду-то напрасно побили!
- А, тебе уже сообщили? Это другой разговор, - я говорю о выполнении операции, а это… да, - издержки производства, можно сказать…
- Ни х… себе! – раздражённо ответил Лабан, - небольшие издержки! Зазря положили кучу людей!
- Ты не кипятись, - миролюбиво сказал Хмурый, - я ведь ничего не знал тогда, кто на нас сел…. Узнали мы случайно, и уже после «Маскарада», - он скорбно помолчал, - когда было уже поздно. Что же ты думаешь, что я заказал бы тебе Костыля, если бы знал?
Лабан стал остывать.
- Ну ладно, чего уж теперь; мы его уже отпили… и дружков его…, их  назад не вернёшь.
Хмурый наклонился к нему, обнял за плечи и доверительно произнёс:
- Пойдём-ка, Витя вниз, моих сегодня нет, - там нам приготовили всё, что нужно для хорошего разговора!
Внизу в гостиной, большой обеденный стол был накрыт на две персоны. Стояли бутылки, рюмки, бокалы и многочисленные тарелки с закусками «а ля ресторан Метрополь».
- Давай-ка садись, - радушно пригласил Хмурый, - что будешь пить?
- Ты знаешь, Михалыч, - неуверенно ответил Лабан, - я недавно здорово бухал…, я сам чего-нибудь налью… ладно?
- Наливай, конечно, всё перед тобой… вот: водка, текила, виски, коньяк… вот вино, пиво, а   хочешь, - достану ром. Пробуй что хочешь, а там оно пойдёт.
Когда Хмурый налил себе в бокал водки, Лабан понял, что разговор предстоит серьёзный, и налил себе в рюмку из той же бутылки.
- Ну, Витя, - будем здоровыми! – сказал Хмурый.
- И живыми! – добавил Лабан.
Он лениво закусывал свежим огурцом с чёрной икрой и салатом из креветок с зеленью, но после второй почувствовал, что у него появляется аппетит.
- А что ты сразу не позвонил, когда закончили дело? - поинтересовался Лабан, - я думал ты позвонишь.
- Мы же договорились, что две недели вы отдыхаете в отключке, и на связь не выходите, чтобы не засветиться…, ты что, забыл?
- А я уже забыл…
Скоро тосты иссякли, и трапеза продолжалась в свободном режиме; Хмурый пил текилу и закусывал заливной осетриной, а Лабан – водку и пробовал закуски из всех тарелок, - по очереди.
Наконец серьёзный разговор созрел и Хмурый, у которого уже блестели глаза, и посуровел голос, заговорил:
- После того, как вы сняли Костыля, ко мне пришёл посланник от Хамзата. Он сообщил, что у них большой «коллектив художественной самодеятельности», что они недавно перебрались сюда и работают сейчас в Измайлове; они хотят нас подвинуть, или же получить откупного. Он намекнул, что они не шутят и, для острастки, начали нас давить. Ты понимаешь? – Хмурый покраснел, грязно выругался и налил себе водки. – Нет, ты понимаешь, чем дело пахнет?
Лабан внимательно слушал и молчал; он налил себе только для того, чтобы что-то делать и крутил рюмку в руках.   
- Пока мы ни о чём не договорились, - продолжал Хмурый, - я сказал, что нужно всё обмозговать наверху, сказал, что решу через неделю-две,  а потом начал узнавать у наших «отцов», - кто такой Хамзат и откуда он взялся…. Ну ладно, давай, выпьем, - вдруг спокойно закончил Хмурый и поднял свой бокал.
Они чокнулись и выпили молча. Лабан закусил красным солёным помидором и спросил:
- А подробнее ты что-нибудь узнал?
- Кое-что я узнал, - этот коллектив собрался недавно… там пестрота, много кавказцев, но есть и наши… бывшие спецназовцы и спортсмены. Они ворочают большими миллионами …, там у них свои юристы и прикрытие сверху, но все нити держит Хамзат. Толкуют, что большие куски они сплавляют на Запад…, скупают там целые улицы: в Карловых Варах, Каннах, Ницце…, а потом отваливают.
Хмурый надолго замолчал, тыкал вилкой в солёные грибы, казалось что-то обдумывал, а потом вдруг сказал:
- Знаешь, Витя…, я тебе честно скажу, как другу…. Я тоже хочу рвануть из этого дурдома… куда-нибудь в тёплое и спокойное место…. Ну сколько можно? Мне уже надоела эта крысиная грызня на помойке…, но уехать пока не могу, - я не якоре… здесь.
Этой фразой Хмурый подтвердил правило, что когда перепьёшь, - можно сказать то, о чём говорить не следовало; но впрочем и Лабан подтвердил другое правило, что когда выпьешь лишнего, - можешь не понять, того, что следовало бы понять. Он только спросил:
- Что же ты решил, хочешь под них лечь?
- Нет, Витя…. Для этого я с тобой и встретился здесь…. У тебя деньги есть… на жизнь? – вдруг неожиданно спросил Хмурый.
- Пока есть, а что?
- Подожди здесь…, я сейчас… ты пей, ешь…
Хмурый тяжело поднялся с кресла и вышел из комнаты. Через несколько минут, он возвратился, держа в руках пачку сто долларовых  купюр. 
- Вот возьми пока…, я ведь как думаю, Витя, - может быть нам Хамзата и его помощничков… накрыть простыней, как Костыля?
Лабан сидел молча, он уже давно ожидал этого предложения, но всё равно они прозвучало как-то вдруг. Неуверенно он ответил:
- Это дело шибко сложное… и опасное, как у сапёра…. Если ошибёмся, - можем сыграть в ящик – все!
- Я знаю…, но и тебя я знаю. Если ты возьмешься и обдумаешь, как ты это делаешь…, то всё будет нормально…. Главное, - чтобы не оставить никаких наших следов. Ты пойми, Витя, - если чисто сделаешь дело, - берёшь валюту… много…, и с семьёй: в Европу, на острова, в Штаты… куда хочешь и на сколько хочешь…. Ну, а если упрёмся в стену, - дадим задний ход, уж в верную петлю не полезем. Ну, как, Витя?
- Ну что же, Михалыч, - начали игру, - надо идти ва-банк! Но, мне нужна будет полная информация, самые подробные сведения, - это моё условие! Ты что-нибудь собрал?
- Я тебе говорил, - по Хамзату дело шло трудно, но сейчас мы возьмемся за это снова, и все сведения постараемся собрать, как и по Костылю.
- Э, Михалыч, чую, что здесь будет всё намного сложнее и опасней…. Я тебе напишу потом подробно, что надо будет узнать… и передам; только когда всё будет собрано… я буду начинать.
Хмурый заметно повеселел, и, кажется, даже стал трезвее.
- Договорились! Теперь ты на фирму не ходи, сиди дома, отдыхай, гуляй или куда-нибудь смотайся…. Подбирай команду, связь только со мной, по сотовому. Всем управляешь ты, - тебе «зелёная улица» и неограниченный кредит. Операцию…, - как её назовём…, - вот – «Карнавал»! Давай будем с тобой считать, что операция «Карнавал» – началась!
- Ладно, теперь требуется выпить за её успешное окончание, и я поеду домой.
- Да! Давай выпьем за наш успех, ещё закусим, а потом тебя отвезут домой.

На следующий день, Лабан составил подробный список сведений, которые были необходимы ему для начала операции «Карнавал», которую он, про себя, стал называть – «Катафалк».
После этого, он ещё раз встретился с Хмурым, передал ему свой список и поделился первоначальными планами. Лабан никак не ожидал такой реакции Хмурого – тот радовался, как ребёнок.
Теперь Лабан был уверен, что на сбор сведений, которые он потребовал, уйдёт, при самом лучшем раскладе, не менее двух недель. Поэтому он решил, на это время, полностью отключиться от дел и отдохнуть перед опасной игрой, в которой ставкой была – жизнь.
Он улетел на юг, в Адлер, сознательно ничего не сказав Хмурому. Татьяну он тоже не взял с собой, сказав, что уезжает по делам.
В Сочи он снял номер «люкс» в «Дагомысе», и уже на другой день забыл: о Хмуром, Хамзате и всех, предстоящих ему, делах.
Он сразу окунулся в курортную жизнь, - в море, в тёплые ночи, в рестораны… и женщин; и в том, как он стал жить, - чувствовалось какое-то весёлое, отчаянное остервенение.
И вот уже две недели промелькнули, как сладкий сон, - и он прошёл… и надо было возвращаться.
Он вернулся в Москву весёлый, загорелый, разодетый, - и под вечер приехал домой.
В квартире было тихо. Лабан поставил в прихожей чемодан и прошёл в комнаты. Татьяна сидела на кухне, в каком-то чёрном платье и курила; она даже не поднялась ему навстречу, а когда повернула голову, - вид её – поразил его. На бледном осунувшемся лице, с тёмными кругами под глазами, - лежала печать горя.
- Что? – тихо спросил Лабан, чувствуя, как его радостное настроение сменяется мрачным предчувствием.
Она смотрела пустыми глазами, и этот отсутствующий взгляд вдруг разозлил его. Он сел напротив неё на стул.
- Ну, рассказывай всё!
Татьяна вдруг заплакала.
- Их уже нет… ни Веры… ни Светки… они умерли…, а может быть, их убили…
- Да рассказывай же всё, - нетерпеливо перебил Лабан, - и подробно, - что произошло и как всё было!
- Ещё на прошлой неделе…, - она заплакала сильнее, - Вера выбросилась из окна, а… а… Светланка, - повесилась… после её похорон, - так сказали в милиции…, но я знаю…, я знаю…, что всё было не так…
- Обожди, Танюха, ты успокойся… сейчас я тебе немного налью… и тебе будет лучше, - он быстро встал, принёс открытую бутылку коньяка и два бокала; налил себе и жене.
- На, выпей и тогда спокойно поговорим.
Она послушно выпила и вытерла глаза.
- Ну теперь подробно рассказывай всё, как это случилось… и перестань плакать.
Она долго молчала, собирала мысли и как бы расставляла их по местам, - и эта тяжёлая работа отражалась на её лице. Лабан внимательно смотрел на жену, а потом вдруг спросил:
- Ты что, наркоту курила?
- Да, это марихуана, - просто ответила она, - я немного…чтобы успокоиться.
Он не стал ничего говорить, понимая, что это сейчас не нужно.
- Ну, рассказывай!
- Знаешь, Витя, последнее время, Вера всё время жаловалась. Николай стал требовать, чтобы она переписала на него квартиру…, ну или там завещание написала… я не знаю, она не хотела об этом говорить…. Он сначала просил, а потом стал угрожать… и даже избил её…. Она приходила ко мне ночевать… хотела разводиться с ним и подавать в суд…, а потом вот говорят…, - выбросилась из окна…
- Обожди, кто такой этот Николай?
- Он, кажется, приехал с Украины… или из Молдавии…, молодой, моложе Веры. Сперва работал на стройке…, а потом, когда они поженились, стал работать в какой-то конторе… по обмену жилья…
- Ну а дальше что было?
- На той ещё неделе, мне позвонила Светланка… и сказала…, что Вера умерла…. Я туда приехала, но уже не помню, что там было…, там было много людей, милиция, - сказали, что Вера выбросилась из окна…. Николай устроил похороны, потом поминки… были его знакомые с Украины… или родственники…, не знаю. Говорили всякие речи… жалобные; он говорил всё: «Верочка – рыбка, Верочка – рыбка…». Из наших были только я и Света, - у нас ведь здесь никого нет…, - Татьяна замолчала и видно было, что ей нелегко говорить, но, заметив ожидающий взгляд Виктора, - продолжала. – После похорон, Света две ночи ночевала у меня. Я стала расспрашивать её, как всё случилось. Она рассказала, что вечером они о чём-то спорили и ругались, а она была у себя в комнате. Потом к ней зашёл Николай и попросил сходить за хлебом. Она пошла, а когда вернулась, - он кричал на всю квартиру, что Вера подралась с ним и… выбросилась из окна. Он сам звонил в «скорую»…
Лабан сидел мрачный и крутил в руках пустой бокал.
- Ты какие нибудь бумаги, протоколы видела…, подписывала?
- Нет, мне ничего не давали…, да, я тебе забыла сказать, наверно самое главное, - когда Света ночевала у меня, и мы вместе лежали с ней, она тихо заплакала и зашептала мне на ухо, что Вера сказала ей: «если со мной что случится, - это сделал он». Ты теперь понимаешь, кто это всё мог сделать? Я на другой день пошла к следователю, и всё ему рассказала; он всё записал и сказал, что разберётся и сообщит…, а потом, когда я пришла снова, - он сказал мне, что никаких доказательств нет и улик недостаточно…
Лабан сидел с каменным лицом, казался спокойным и только на скулах его играли желваки.
- И что же, ты больше никуда не ходила?
- А куда идти, Витя?… Ты подожди, я ведь всего ещё не рассказала…. Тогда Света дала мне Верины ключи от квартиры и сказала, чтобы я приезжала, если она мне позвонит…
Она замолчала и склонила голову к столу; было заметно, что ей трудно говорить. Потом она налила  в бокал коньяку, залпом выпила, и помолчав ещё, - продолжала:
- Два дня назад, она позвонила утром… я сразу испугалась. Она успела только сказать: «тётя Таня, он меня…», и связь прекратилась….
- Ну и что ты сделала?
- Я, конечно, сразу поехала туда…, а когда приехала, - в квартире была милиция, какие-то ещё люди…, а Светланки уже не было… её уже отвезли в морг. Потом у меня всё спуталось…, кажется, била по морде Николая, кричала, не помню что…. Уже потом мне рассказали, что Светланка повесилась на поясе своего халата… на дверной ручке…, - она перевела дыхание, и вдруг заговорила с новой силой, - ну теперь уж этот подлец не отвертится, и я его разоблачу…, теперь я докажу…, я завтра пойду и напишу… следователю заявление и прокурору… 
Лабан поднялся.
- Давай-ка, одевайся, мы сейчас поедем.
Она удивлённо подняла брови.
- Сейчас? Куда?
- Сейчас мы поедем туда. Давай собирайся, и побыстрей!
Татьяна поняла, что он уже всё решил окончательно и бесповоротно, и спрашивать нечего. Она, заражаясь его энергией, стала быстро собираться.
- Выходи, я буду ждать тебя в машине, - уже на ходу бросил Лабан, - и не забудь ключи от её квартиры.
Когда подъехали к дому, и Татьяна указала подъезд, Лабан остановился в отдалении от него и повернулся к жене.
- Теперь слушай меня, - сейчас поднимайся в квартиру, ключом не пользуйся, - позвони, и посмотри, кто там у него есть. Если спросит, зачем приехала, - накатай что нибудь…, ну скажи – за Вериными вещами…, или что-то забыла; если что – кричи, я буду стоять на лестнице, за дверью…. Пошли!
Они вышли, прошли к подъезду и поднялись на седьмой этаж. Вера позвонила…, ей открыли, и она скрылась в квартире. Лабан ждал у лифта. Вера вышла через несколько минут.
- Там у него двое, - сидят, едят.
- Ты их знаешь в лицо?
- Да, я их видела на поминках.
- Хорошо, тогда идём в машину, и будем ждать. А у него есть машина, не знаешь?
- Да, он недавно купил, - и она указала на стоящий во дворе «Фольксваген».
После недолгих манёвров, Лабан, наконец, поставил машину так, чтобы было ясно видно всех, выходящих из подъезда. Он уже составил план, и в него сегодня не входило – создание лишнего шума, и присутствие лишних лиц.
- Смотри внимательно на двери, и скажи мне, когда они выйдут.
- А что ты хочешь делать?
- Пока я хочу одного – узнать, когда его друзья уйдут, - сказал Лабан, и закрыл глаза.
Он вдруг вспомнил, что ещё вчера он купался в море, танцевал в ночном баре, слышал звон цикад…, там были пальмы, олеандры…, а здесь, а сейчас?… Это был какой-то бред! Он только сейчас заметил, что даже не успел переодеться, - лёгкая рубашка, светлые брюки, сандалеты. На мгновение он перестал понимать, зачем он здесь, и что делает…. Он задремал…
- Витя, они вышли, - раздался вдруг громкий шёпот у его уха.
Он вздрогнул; это было как удар, вернувший его в действительность, и как выстрел, дающий старт.
- Вышли двое?
- Да.
- Давай ключ и сиди здесь.
Лабан вышел из машины и пошёл к подъезду; он что-то ещё обдумывал, и его движения были медленные и вкрадчивые, как у зверя, подкрадывающегося к жертве. На седьмом этаже, он подошёл к дверям квартиры и осторожно вставил ключ. Дверь открылась без шума, и Лабан вошёл внутрь. В квартире звучало радио; рок музыканты оглушающим стуком били по мозгам.
Лабан прошёл на свет, через тёмную комнату и в кухне увидел Николая; он возился с посудой и, словно почувствовав что-то, сразу повернулся к нему. Наверное, он понял всё по лицу посетителя, потому что сразу потянулся к ножу. Лабан знал, что сейчас всё решает скорость; он прыгнул вперёд и схватил противника за руку, но тот резко выдернул её, и Лабан увидел лезвие перед собой. Он знал, что если нож взят так, что лезвие направлено вперёд, - надо ждать удара снизу и он вытянул левую руку, чтобы перехватить возможный удар. Правой ногой он ударил противника в промежность, а когда тот согнулся, - нанёс, по своей старой привычке, короткий удар в челюсть. Нож звякнул об пол, и Лабан ударил ещё раз. Николай осел на пол, повалив табуретку; они боролись молча.
Лабан хорошо понимал, что в его распоряжении только считанные секунды, пока тот не пришёл в себя. Он схватил противника за горло и крепко сдавил, - тот сопротивлялся, но уже слабее. Тогда Лабан, ударом распахнул в кухне окно и приподняв грузное тело под руки, - стал взваливать его на подоконник, сбивая банки и цветы.
Когда ему, после тяжёлых усилий, удалось это сделать, - он сказал, наконец, свою первую фразу:
- Ну, теперь иди… тварь! – и толкнул судорожно цепляющее за него тело, - вниз.
А в комнате гремел тяжёлый рок, и безголосая солистка, в исступлении, всё повторяла и повторяла бессмысленную, глупую фразу: «… я хочу, чтоб ты был мой, … я хочу, чтоб ты был мой, … я хочу, чтоб ты был мой…»
Лабан вышел, запрев за собой дверь, и спустился к машине.
Домой ехали молча, - он не разговаривал, а она не решалась расспрашивать. Когда приехали, Лабан поставил машину, пришёл и позвал жену; сели в его комнате, у стола. Он выглядел серьёзным и спокойным. Татьяна, взглянув на него, испуганно воскликнула:
- Витя, что с тобой?… У тебя на лице ссадины…, кровь!
Он отвёл её руку от своего лица.
- Обожди, это потом…. Ну Танюшка, слушай меня внимательно и запоминай! Его больше нет, но ты действуй, как хотела, - иди и требуй расследования! Но главное запомни, - ты меня не видела, я не приезжал, и мы никуда не ездили. Завтра утром я улетаю ещё недели на две; собирать меня не надо…, чемодан вон готов, я его не разбирал. Деньги ты знаешь где, наркотой не балуйся, а сейчас давай спать, - я устал.
Она смотрела на него широко открытыми, испуганными глазами.
- Как же так, Витя? Значит ты… его…
- Да, да, ты правильно сечёшь, а ты что хотела,… чего-то другого?
- Нет, но всё-таки как-то сразу… неожиданно….
- Только так, и без соплей!… А теперь хватит об этом… и пойдём спать.
На следующий день, ничего никому не сообщая о себе, Лабан опять улетел в Адлер.
Номер его гостиницы оказался свободным, и он поселился в нём вновь, сказав, что уезжал на несколько дней, к знакомым в Адлер.
И опять произошло чудо. Он сразу пошёл на море, и когда погрузился в его тёплые и ласковые объятья и поплыл, - ему показалось, что он никуда не уезжал, а всё, что произошло перед этим, - было в бредовом сне.
Сегодня ему не хотелось общества, и он стал искать уединённое место, чтобы побыть одному…, и вскоре он его нашёл. Там, на песке, на циновке лежал только один загорелый мужчина, который похоже как и он, тоже искал уединения.
Виктор Балабанов, по кличке – Лабан, - лёг поодаль от незнакомца ничком на тёплый песок, и стал смотреть в море. Он размышлял о красотах мира и о власти денег в этом мире, который он не смог бы так наблюдать и так наслаждаться им, если бы их не было. Думал он и о том, что уже не сможет жить как прежде, без возможности всегда их иметь. И ещё он думал о том, что убить человека, - это не такое уж большое зло, особенно плохого человека, а впрочем, и потерять свою жизнь – тоже не зло.
Он лежал лениво и спокойно и уже ничто, казалось, не могло потревожить его или удивить.
Повернув голову, он увидел, что его незнакомый сосед стоит на голове. Вытянувшись в струнку и застыв, он напоминал бронзовую перевёрнутую скульптуру, поставленную на песок. Сначала Лабан наблюдал с безразличием, но потом, взглянув на часы, заинтересовался, - это продолжалось уже десять минут. Наконец незнакомец сложил ноги в сед…, постоял ещё несколько минут, и плавно опустил их на землю. Постояв на коленях и локтях, с опущенным на ладони подбородком, он стал принимать другие, ещё более удивительные позы. Он то складывался пополам, помещая голову между ног, то прогибался, наподобие арки, вставая на мост, вытягивался в струну, а потом сплетал руки и ноги в причудливые сочетания. В каждой позе он застывал на несколько минут, и плавно переходил в другую…, и что-то завораживающее было в этих движениях и позах. Чувствовалось, что незнакомец, погружаясь в них, сейчас не ощущает и не воспринимает окружающий мир, и это было удивительно и интересно.
Теперь Лабан наблюдал всё с нарастающим любопытством, и ждал, когда с незнакомцем можно будет поговорить.
А действие захватывало его всё больше и больше и продолжалось целый час.
Наконец незнакомец лёг на спину, слегка раскинул руки и ноги, и замер на десять минут; потом потянулся и медленно поднялся на ноги.
Лабан подошёл поближе и приветливо спросил:
- Послушай друг, что это за упражнения?
- Это йога, - просто ответил незнакомец.
- А для чего это всё? Что она даёт?
- Помогает жить… и умирать.
Лабан с любопытством разглядывал незнакомца. Это был стройный, худощавый мужчина его лет, с проницательным взглядом светлых спокойных глаз; он стоял и слегка улыбался. Лабан протянул руку.
- Меня зовут Виктор.
- Владимир Львович, - ответил незнакомец, - протягивая свою.
- Ты знаешь, у меня друг детства, он всю жизнь занимается йогой…, но один, втихаря. Я его несколько раз просил объяснить, - в чём здесь соль…, но всё у нас как-то не получалось…, может быть, ты просветишь дурака?
Владимир Львович вдруг сразу стал серьёзным.
- А зачем тебе это?
Лабан удивился.
- Как зачем? Я всё время занимался спортом… и сейчас занимаюсь; изучал Восточные системы единоборств и сейчас интересуюсь любыми физическими упражнениями…, как и ты, наверное…. Тебе сколько лет?
- Семьдесят пять.
Лабан изумлённо вытаращил глаза, не зная, что сказать, а потом смущённо пробормотал:
- Не может быть. 
- Может. Всё может быть, - ответил Владимир Львович и улыбнулся.
И только теперь, на гладкой коже его лица, у глаз, увидел Лабан лучи тонких морщинок, и зубы – потускневшие и заметно стёртые. И в голове его внезапно промелькнула неожиданная мысль: «вот почему, чтобы определить возраст лошади, - ей смотрят в зубы». Он немного смешался.
- Ты… вы, плаваете? Может быть сплаваем подальше… а?
- Давай сплаваем, - просто ответил Владимир Львович, - только надо отойти подальше, за дикий пляж, а то здесь нас могут отловить.
Они отошли ещё подальше, за волнорез и вошли в море.
Лабан плыл кролем и, поворачивая голову, наблюдал за Владимиром Львовичем, - тот плыл так же, и не отставал. Для интереса, Лабан ускорился, но его напарник легко держался за ним. Наконец Лабан устал и перешёл на брасс, - Владимир Львович был рядом.
Плыли долго, и когда вокруг было только море, голубая вода, а берег виднелся вдали тонкой полоской, - они повернули назад.
Этот заплыв сблизил их и ещё более изумил Виктора физическими возможностями своего нового знакомого; он как будто почувствовал какую-то тайну и прикоснулся к ней. И когда они легли рядом на берегу, на песок, он доверительно спросил:
- Владимир Львович, так ты так и не расскажешь мне про эту самую йогу?
- А ты так и не ответишь мне, понятно, зачем тебе это нужно, помимо пустого интереса?
- Теперь я тебе отвечу. Я хочу в семьдесят пять быть таким же, как и ты… сейчас.
Владимир Львович помолчал, а потом спросил:
- А как ты живешь, чем занимаешься, где работаешь?
Виктору почему-то почудилось, что в этом вопросе скрыто сомнение в том, что он доживёт до этих лет; он и сам вдруг усомнился в этом.
- Я занимаюсь охранными делами, часто приходится ходить по краю… и глядеть в дырку; может быть это и не для меня, но сейчас… это меня здорово зацепило… и кто знает, что будет впереди… 
- В этом ты прав, - задумчиво ответил Владимир Львович.
- Так может быть мы встретимся, сегодня вечерком, и немного поговорим…, отметим знакомство и встречу?
- Ну что же, давай встретимся, ты где обитаешь-то?
- Я здесь, - в гостинице, а ты?
- А я дикарём, на частной…, на горе.
- Ну тогда давай у меня в номере, - не возражаешь?
- Хорошо.
Виктор дал свои координаты, договорились на восемь и расстались.
Лабан ещё послонялся по пляжу, поглядел на публику и пошёл к гостинице. Он не считал эту встречу простым разнообразием своего досуга, но этот человек чем-то захватил его и приковал к себе его внимание. Он поглядел на часы, но было ещё рано; он прошёл в бар ресторана, сел за дальний столик и заказал пива и креветок. Молодая блондинка, поигрывая волнующими бедрами, подошла к столику.
- К вам можно присесть?
Лабан окинул девицу оценивающим взглядом, - она была в порядке – пышная и красивая.
- Садись, - грубовато ответил он.
Она села, положила ногу на ногу и, со спокойным любопытством, заглянула ему в лицо.
- Вы давно приехали?
- Давно…, что будешь пить?
- Возьми шампанского и пирожное.
Лабан заказал бутылку шампанского, пирожные и фрукты.
Когда они выпили за знакомство, - немного посидели, разговаривая о несущественном на том, обычном жаргоне, за которым стоят: для одного – мимолетное удовольствие, а для другой – деньги.
- Пойдём погуляем, Витенька, - наконец предложила она, - … потанцуем, а хочешь, - пойдём в номер… у тебя есть кто-нибудь там?
- Нет, Котёнок, сегодня я не могу…, давай подождём.
- А что у тебя сегодня?
Лабан, усмехнувшись, кивнул куда-то вниз.
- Сегодня у меня мои дни… пришли…
Она поняла шутку и звонко расхохоталась.
- Ладно, я подожду…
Он посмотрел на часы.
- Ну мне пора, чао.
- Чао! – ответила она, до встречи.
Лабан прошёл к себе и заказал ужин в номер на восемь часов; потом принял душ, переоделся в лёгкий спортивный костюм и прилёг в холле на диван.
День был насыщен событиями, и он задремал, пока не раздался стук в дверь, – это привезли ужин. На столике стояли три бутылки, - шампанское, коньяк и сухое, - ваза с фруктами и холодные закуски. А через несколько минут в номер позвонили из администрации, и сказали, что к нему посетитель; он попросил проводить.
Когда Владимир Львович вошёл в номер и огляделся, на его, казалось невозмутимом, лице выразилось искреннее изумление.
 - Это что же, ты здесь один?
- Да, это одноместный «люкс»…, я не люблю общаг.
Владимир Львович обошёл комнаты: кабинет, спальню, ванную, туалет, и удивленно произнёс:
- Вот уже, сколько лет живу, а в таких апартаментах бывать не приходилось.
Лабан молчал.
- Сколько же этот шик и блеск стоит?
- Ладно, Львович, - не будем считаться… всё это – мусор! Давай-ка, подваливай сюда, и будем ужинать; скажи, что йоги пьют?
- Истинные йоги пьют только воду.
- А русские йоги?
- А русские могут выпить сухого вина, - немного.
- А едят что йоги?
- Истинные йоги едят: овощи, фрукты, орехи, злаки, молоко, мёд.
- А русские?
- А русские то же.
- Всё ясно, - засмеялся Лабан, - тогда садись, - вот вино, фрукты, овощи, а орехи, молоко и мёд, я сейчас закажу.
- Нет, Виктор, не надо ничего заказывать, этого вполне достаточно. Я ем немного, самую простую пищу и не делаю из еды культа…, так что ты не беспокойся.
Сели за стол, Лабан налил в бокалы сухого вина.
- Давай, за знакомство и хороший отдых!
- Ну, давай!
Выпили, посидели, поговорили о постороннем, а потом Лабан повернул разговор на интересующую его тему.
- Теперь расскажи мне всё-таки, про эту самую… йогу.
Владимир Львович задумался, похоже, он не знал, как начать.
- Видишь ли, Виктор…, йога, - это мировоззрение и образ жизни…. Она появилась в Индии, наверное, больше четырёх тысяч лет назад. По идеи и фактически, йога может дать человеку всё, что ему необходимо для долгой, осмысленной и счастливой жизни: здоровье, силу, радость, душевное спокойствие, бесстрашие…, - ну что ещё надо для счастья?
- И что же надо делать? – быстро спросил Лабан.
- Но, за это надо заплатить…, и тоже немало.
- Ну и что же надо за это заплатить? – снова нетерпеливо спросил Лабан.
- Обожди, не спеши, - сейчас я тебе вкратце это расскажу…. Делать надо много, поэтому и настоящих йогов мало. – Он сделал длинную паузу, а потом продолжал, - во-первых, нужно соблюдать основные правила жизни. Они такие же, как христианские заповеди: не причинять страданий ни одному живому существу, не лгать, не воровать, не принимать никаких подарков, соблюдать чистоту в мыслях, словах и делах. Что много? Обожди, это ещё не всё. Нужно проводить физические и духовные очищения, удовлетворяться тем, что имеешь, сдерживать похоть и грязные желания, изучать труды духовных учителей и стремиться к познанию Бога. – Владимир Львович улыбнулся, - ну как?
- Да… сурово, - грустно промолвил Лабан.
- Но это только подготовительная ступень, а за ней следуют физические упражнения, примерно такие, какие ты сегодня видел, дыхательные упражнения, духовные практики  медитации, которые ты ещё не видел, и кроме всего этого, - особый режим жизни: еды, питья, сна, гигиены тела и мыслей….
- Это надо же всё бросить, - разочарованно произнёс Лабан, - и заниматься только йогой.
- Каждый находит в йоге то, что он ищет, и что он отдаёт. Хочешь много получить - надо много и отдать. Поэтому истинные йоги могут сохранять здоровье и молодость до самой смерти, а умирать, - когда захотят; они могут управлять своими внутренними органами и физиологическими процессами, могут делать то, что обычные люди называют чудесами. Но это те, которые, как ты говоришь, занимаются только йогой в специальных школах, а обычные последователи йоги, - могут работать, иметь семью и заниматься по часу в день, - и они будут иметь своё…, примерно то, что имею я.
Владимир Львович помолчал, и закончил так:
- Но хочу сказать тебе, Виктор, что при всём при этом, есть и то, что йога не может дать, это: деньги, славу, власть…, потому что это ей не нужно.
- Но вот эти упражнения, которые ты сегодня делал, они ведь сами по себе что-то дают?
- Сами по себе, без работы ума и мысли, - это обычные физические упражнения, которые делают в спортивных залах или на зарядке. Чтобы тебя совсем не загружать, я ещё не рассказал о ментальных и духовных упражнениях йогов, которые гораздо труднее физических и должны с ними сочетаться. Вот теперь ты примерно знаешь, в самом примитивном представлении, что такое йога, - закончил Владимир Львович.
Теперь Лабан стал понимать, что йога, - это не для него; похоже, что понял это и его гость.
Они ещё посидели и поговорили, но взаимный интерес постепенно пропадал, и вскоре они простились. И хотя весь оставшийся вечер Лабан находился под впечатлением увиденного и услышанного, но уже на следующий день, жизнь его вернулась в свою привычную колею.
Он быстро нашёл себе подругу, купался, загорал, играл в казино, шиковал и кутил. Теперь он уже не встречался с Владимиром Львовичем и всё, о чём они говорили тогда вечером, в его номере, - теперь казалось ему смешным.
А время шло…, и очень скоро настал день, когда надо было возвращаться домой. Беззаботная радость сменилась надеждой и… опасениями.

В Москве чувствовалось приближение осени. Уже на трапе самолета, хмурое небо дохнуло на него холодной сыростью, вызвав смутное  ощущение разочарования и тревоги. Домой ехал на такси. По обочинам дороги на поредевших кронах деревьев, словно седина, пробивались жёлтые листья. Слегка моросило, покрывая вуалью лобовое стекло и, после юга и солнца, хотелось закрыть глаза и уснуть.
- Печка есть? – спросил он у таксиста.
- На месте, - хмуро ответил тот.
- Включи, холодно.
- С юга едешь?
- Да.
В машине стало тепло, Лабан закрыл глаза и задремал.
Когда он приехал, - Татьяны дома не было, в комнатах было тихо и прохладно. Лабан закрыл окна, разделся, прошёл в ванную и встал под горячий душ, чтобы согреться. Потом надел домашний костюм, осмотрелся и открыл мебельный бар; ему показалось, что его открывали без него. Он взял открытую бутылку коньяка и прошёл на кухню.
Татьяна вернулась уже под вечер.
- Ты что же не сообщил мне, что прилетаешь?
Она подошла к нему и, наклонясь, поцеловала в щёку. Он сидел уже слегка хмельной.
- Хотел сделать проверку, - а вдруг, думаю, кого-нибудь застану у неё.
- Если дома не будешь жить, может быть когда-нибудь и застанешь, - беззлобно ответила она, и добавила, - а ты, наверное, там тоже не один скучал…, - нет, я была на кладбище, у Веры…, ведь сегодня сорок дней.
- Ладно, садись, - вот как раз и помянем твою сеструху…, и состряпай что-нибудь пожевать.
Через несколько минут, на столе уже стояли тарелки с закусками, а на плите, в сковородке, шипела яичница, с салом и помидорами.
- Ну вот, что значит хозяйка, - довольно произнёс Лабан, - давай выпьем и помянем Веру.
Но это было совсем не главное, о чём Лабан собирался говорить. Когда они немного посидели и выпили ещё, он прямо спросил:
- Ну, как дела? Теперь рассказывай, что было после того, как я уехал.
Она сразу стала очень серьёзной и заговорила тише.
- Когда ты уехал, я, как ты сказал, пошла к следователю и попросила разобраться с делом о смерти моей сестры и племянницы…, сказала, что подозреваю Николая и почти уверена, что виноват он.
- Как фамилия следователя…, не помнишь?
- Сейчас забыла, какая-то украинская… Харченко или Марченко….
- Ну и что дальше?
- Я хотела написать заявление, но он сказал, что сейчас пока разбираться не будет, но всё записал и сказал, что меня вызовут…. Через день пришла повестка, а потом вызывали ещё два раза…, и всё время расспрашивали о Николае…
- Вспомни, о чём конкретно расспрашивали, - настороженно спросил Лабан.
- Спрашивали, когда последний раз я у него была на квартире, когда последний раз его видела, кто к нему приходил, кто его друзья, где он работал…, ну и всё такое…
- И что ты им рассказала?
- Сказала, что приходила только несколько раз, когда была жива Вера…, и когда умерла Света… и ещё на поминках…, всех его друзей и знакомых видела только там, но уже не помню их. Он показал мне какие-то фотокарточки, но я сказала, что не помню этих людей.
- А про меня что-нибудь спрашивали?
- Спрашивали где ты; я сказала, что ты в отпуске, где-то отдыхаешь, а где – не знаю, кажется по тур путевке. Ну, он ещё спросил, - не писал ли ты, или не звонил; я сказала, - нет, он этого не любит.
- И когда последний раз тебя вызывали?
- Ещё на той неделе.
Лабан замолчал, о чём-то подумал, а потом налил себе в рюмку коньяку и залпом выпил.
- Ну ладно, Танюшка, я пойду отдохну, часок – другой с дороги, а ты сооруди хороший ужин, а потом мы ещё посидим и выпьем за мой приезд и за встречу.
Только сейчас, он внимательно всмотрелся в лицо жены и увидел, как она изменилась за последнее время. 
- Ты как, в порядке? – заботливо спросил Лабан, - покажи-ка руку, ты что колешься, куришь?
- Да нет, Витя…, я только тогда раза два покурила, а потом не стала…, всё хорошо. Я тебе хотела сказать, но пока не успела, - она поднялась, подошла к нему и обняла за плечи, - ведь у нас с тобой скоро будет ребёнок.
Он испытал сложное чувство радости и тревоги, но последней старался не показать; встав, он поцеловал жену и спросил:
- А когда?
- Не скоро ещё, - через полгода.
- Хорошо, я пойду отдохну до вечера.
- Иди отдыхай, я приготовлю ужин и тебя разбужу, если заснёшь.

Три дня Лабан бездельничал, - отдыхал от развлечений и забот…, и ждал звонка. Но его не было, и тогда устав от бездействия и ожидания, - он позвонил сам. Хмурый не говорил о делах по телефону и сразу назначил встречу.
Машина пришла только на следующий день, после полудня, а когда они поехали не по обычному маршруту, а совсем в другую сторону, Лабан предположил, что обстановка на фирме изменилась и, судя по всему, не в лучшую сторону.
Ехали по Кутузовскому в сторону Фили, потом по Рублёвскому направо, и где-то в районе Крылатского остановились у одного из больших элитных домов, где у каждого подъезда в будках сидели вооружённые вахтёры.
Один из охранников вышел из машины, подошёл к подъезду, и о чём-то переговорил с вахтёром; тот позвонил куда-то по телефону, что-то ответил охраннику, и только после этого, - Лабан с охранниками прошли в лифт.
У одной из дверей, на двенадцатом этаже, охранник набрал код, и они вошли; его провели в дальнюю комнату, позвонили, а охранники уселись в прихожей, у дверей.
Хмурый встретил его как обычно радушно.
- Ну здорово, дорогой, ты как вижу, отдохнул…, давай проходи сюда, и присядь.
Хмурый был верен себе и своим традициям, - на столе стояли бутылки с французским коньяком и водкой, в тарелках: икра, сыр, салаты, конфеты, фрукты, но… Лабан невольно заметил, что прежнего шика, - не было. Взглянув на шефа, он увидел, что и тот заметно изменился, и хотя был спокоен, и даже улыбался, но осунувшееся лицо и ещё что-то в глазах, - выдавали внутреннее напряжение. Лабан, по привычке, быстро огляделся. Большая многокомнатная квартира была красиво отделана, и обставлена богатой мебелью красного дерева, в стиле «Ампир». Они уселись в кресла к столу, лицом к лицу.
- Ты что, переехал с дачи на новую квартиру? – с любопытством оглядывая комнату, - спросил Лабан.
- Да, здесь поспокойней.
- Я вижу. Здесь «хибары» – люкс! И кто же в них обитает?
- Депутаты… и я, - с кривой улыбкой ответил Хмурый, и сразу перевёл разговор, - ты чего звонил?
- Узнать как наши дела… сижу, жду, а ты знаешь, - ждать и догонять… хуже нет.
- Дело в том, Витя, что те сведения, которые ты запросил, - наши агенты ещё не добыли. Дело оказалось гораздо труднее и опаснее, чем мы планировали; это совсем не то, что было с Костылём. Если они пронюхают, кто их пасёт, - нам всем – крышка. Я ведь должен действовать через подставных, потому что если кто из наших попадёт к ним в руки, - они так прижмут яйца дверью, что любой может расколоться.
- Ну и что будем делать?
- Если работать с гарантией, наверное, надо ещё ждать, пока соберут всё, что ты накатал.
Лабан молчал, по лицу его было видно, что он что-то обдумывал, а потом он спросил:
- Скажи, Михалыч, у тебя есть фотографии и адреса хат и рабочих точек главных наших клиентов?
- Да, это мы достали, сейчас работаем по маршрутам и по раскладам времени, - это ещё, наверное, – неделя или две.
- Знаешь, что я тебе скажу, - давай фото и адреса… и труби отбой своим нюхачам. Теперь я всё буду делать сам, с нашими проверенными ребятами; нам, я думаю, не нужны сейчас лишние участники и свидетели?… Если ты не возражаешь, - я начинаю нашу операцию «Карнавал».
Хмурый слушал с радостью и сомнением, его удивило это неожиданное предложение.
- Ты что, сам всё сделаешь? Это же мудёж!
- Конечно не один, надо собрать свою команду…, если ребята согласятся, - тогда сразу начнём…, но если что будет нужно, - будем у тебя требовать.
Теперь Хмурый не скрывал своей радости.
- Хорошо, Витя, - банкуй! Всё, что будет надо, – получишь! Я обещаю, - а потом, хлопнув по столу, весело воскликнул, - а сейчас, давай за это выпьем и за тебя!
Хмурый, вопреки своему прозвищу, выглядел вполне довольным и оживлённым, он необычно много говорил, шутил и так же много пил.
 Провожая гостя, он обнял его за плечи, и доверительно произнёс на ухо:
- Ну, Витя, ты меня выручаешь, я – твой должник! Желаю успеха…, если что надо, - сразу звони на мобильный; и возьми себе охрану… кого выберешь и сколько хочешь, если надо, - я позвоню. Без охраны не езди и не ходи!
- Ладно, будь здоров! – ответил Лабан, - охрану пока брать не буду, чтобы не светиться зря, а потом будет видно.

Теперь, по своему обыкновению, Лабан начал действовать быстро и решительно. В первую очередь, он связался с Кротовым, и попросил его срочно приехать к нему домой. Крот был на операции, а потом на дежурстве, и смог приехать только через два дня.
Они встретились как старые друзья после долгих и трудных скитаний; словно дети, шутливо колотили и тискали друг друга, и было видно со стороны, как оба довольны, что встретились… и живы.
Лабан сразу провёл гостя к себе в комнату, и плотно прикрыв двери, усадил на диван.
- Рассказывай, что нового?
- Расскажи сперва, где был и как отдыхал, - тебя ведь не было больше месяца.
- Мне особенно рассказывать нечего, - усмехнулся Лабан, - ты знаешь, как мы отдыхаем на югах, - программа стандартная…, только Валера, я не за этим тебя позвал…, как у вас?
- Нас давят, как у нас сейчас говорят: «клиент бежит, доходы тают и касса денег не даёт»; ну короче, - клиентов наших переманивают, партнёров запугивают, а наших жмут везде, где можно… и начали отстрел.
- А кто?
- Похоже, что Хамзат со своими.
- Слушай, кто он такой? Что у него за команда и чем он занимается?
- По-моему толком никто не знает, - у них игра по – тёмному и жестокая дисциплина. Говорят, у него в основном кавказцы… и держат они гостиницы и казино, но это не всё…, поговаривают, что у них прихвачено ещё много кой чего пожирнее…. К нам недавно приезжал Дед, мы его спросили об этом, а он только сказал: «у него семь на руках и марьяж с прикрытием»… вот и всё, -  понимай, как знаешь.
- Ну и что, и больше ничего не известно?
- Нет. Все знают только, что они давно озеленились, ворочают большими миллионами, и не признают интеллигентных правил и законов…, - нет, одно правило у них есть, - давить и мочить!
- И кто у них всем заправляет?
- Хамзат и два его брата.
Они немного помолчали, а потом Кротов спросил:
- Ладно, Витя, какие дела – то?
- Дела такие, Валера, - я взялся закопать Хамзата… ты пойдёшь?
Кротов не ответил сразу; он молчал, и, казалось, не рассчитывал на такой поворот.
- И что? У тебя есть соображения? Это дело дохлое!
- Пока соображений нет, но мне нужно сначала собрать команду и узнать на кого я могу рассчитывать… и ты, как всегда, первый, к кому я обращаюсь.
- Ну, Витя, ты меня стукнул по мозгам; ты, что же думаешь, что мы с тобой свалим Хамзата? Ты знаешь, я слышал, там у него такие артисты…, что если мы где чуть споткнёмся, - то и мы, и наши семьи, и наши фирмачи – покойники!
Лабан сидел, усмехался, щурил светлые разбойные глаза, и во всем его облике проглядывало что-то бесшабашное и… безрассудное.
- Что же теперь мы с тобой будем ссаться что ли? Если эту операцию не провернуть, - Хмурому и нашей фирме, тоже конец; он уже чувствуется перетрухал, думал, что и я обложусь…, - но я согласился, а теперь уже назад хода нет.
- А зачем тебе было ввязываться в это дело? Ты не думаешь, что Хмурый может тебя подставить?
- Может, Валера, - конечно на это можно было согласиться только по большой пьяни, но ведь он платит кон…, это игра и надо рисковать. Если мы чисто сделаем дело и не наведём на него, - то он сделает нам все бумаги, выдаст валюту, и можем махнуть с семьями за рубеж. А? Из этого дурдома, на годик -  два, а может быть и навсегда! На острова, в Европу, Штаты… а? Валера, ну? Давай поставим фишку!
- Нет, Витёк, - моя никуда не уедет из России, да и я наверное тоже уже привык, даже прикипел, к этому дурдому, как ты правильно говоришь.
- Так значит без тебя… выходишь из игры?
- Нет, из игры я не выйду, - спокойно ответил Крот, - на меня можешь рассчитывать… как всегда.
Лабан радостно вскочил и заходил по комнате и когда он заговорил, - в голосе его звучало волнение.
- Спасибо, Валера! Я ведь чувствовал, что ты не подведёшь…, теперь ты подбери ещё четверых или пятерых надёжных ребят… на твой выбор, и мы с тобой начнём разрабатывать план операции. На неё я возьму у Хмурого всё, что будет нужно: деньги, технику, машины, прикрытие… и всё прочее. Скажи ребятам, что после дела все смогут год отдыхать…, где хотят и без проблем.
- Ладно, давай попробуем сыграть в эту орлянку, - может быть выпадет наша. Я подберу ребят и позвоню, а ты можешь уже начинать.
- Договорились, - весело ответил Лабан, - а сейчас пойдём выпьем и закусим за успешный разговор.
- Нет, сегодня не могу; я на машине и есть ещё срочные дела, которые сегодня должен сделать…, давай, всего, я поехал.
- Ну, давай, счастливо, - с сожалением ответил Лабан.

Теперь он сразу начал обдумывать свой план и, как всегда, подходил к нему с научных позиций.
Он решил придумать что-то новое и не повторять предыдущих сюжетов своих громких акций: взрывов, стрельбы с крыш, шумных расстрелов в городе.
Он пока отсёк в своих мыслях последствия, к которым могла привести операция, - последствия для него лично и ещё для десятков или сотен людей; сейчас он думал об этом, как о сложной технической задаче и о методах, которыми можно её решить.
Сначала нужно было проверить исходную информацию и, по возможности, собрать новую. Объект наблюдения был известен, действующие персонажи – тоже.
Главная резиденция Хамзата находилась за городом, в Балашихе, на охраняемой территории режимного предприятия. Было удобно и выгодно арендовать помещения на объектах с военизированной охраной и системами наружного и внутреннего наблюдения. Эта «крыша» помогала избежать множества ненужных забот и лишних расходов, и была вполне надёжна; под ней можно было хранить: сейфы с наличными, секретную документацию и средства связи.
Наблюдательный пункт Лабан решил сделать в машине; он запасся всем необходимым, и готов был проводить там многие часы, а если потребуется, то и менять машины, чтобы не примелькаться и не привлечь к себе внимания. Теперь он знал, с чего будет начинать, - и сразу успокоился.
На следующий день, Лабан взял бинокль, сумку с пивом и провиантом, и поехал по указанному адресу. Объект он отыскал быстро, - по глухому забору с колючей проволокой, проходной и скоплением машин вокруг. Он выбрал себе место в отдалении, в глубине небольшого дворика, откуда было хорошо видно двери проходной. Внимательно изучив и запомнив все фотографии, теперь он был готов к началу своей работы.
Своих новых клиентов Лабан обнаружил не скоро, чувствовалось, что мелькать они не любили; он приезжал на свой наблюдательный пункт утром, а домой возвращался часто заполночь. Он не ожидал, что эта работа окажется такой продолжительной и тяжёлой.
Только через десять дней Лабан полностью выяснил обстановку. Он узнал, что Хамзат  и его пять – десять сопровождающих, появляются на объекте во вторник, в десять – одиннадцать часов и уезжают куда-то через два –три часа, очевидно с инспекторскими проверками своих многочисленных городских офисов и точек.
Живут клиенты в гостинице «Метрополь», где снимают охраняемые апартаменты.
На выходные дни, с пятницы по вторник, Хамзат с братьями, приближёнными и охраной, уезжает за город, в свой клановый пансионат «Лесное чудо»; там, - усиленная охрана, системы наблюдения, обеспечения и безопасности.
Там свой обслуживающий персонал, гражданские жёны и подруги… и частые гости.
Во вторник, в девять – десять часов, Хамзат с братьями и ближайшими помощниками выезжают в Москву. У них три повседневных машины, - шестисотый «Мерседес» и джипы: «Лендкрузер-Форд» и «Гранд Чероке».
В Москву едут обычно на двух джипах, в количестве девяти – двенадцати человек.
Вся эта информация стоила Лабану: многих дней, больших денег и… прямой опасности для жизни. Теперь он понял, что почти вся работа штатных посредников – агентов, которых нанимал Хмурый, для сбора информации, - была пустой и бесполезной.
Он стал теперь разрабатывать план операции, а когда закончил, - позвонил Хмурому, чтобы получить его согласие, всё необходимое и окончательно обговорить все условия и гарантии.
Хмурый, казалось, уже давно ждал его звонка; они сразу встретились, как и в последний раз, на той же квартире. 
Когда Лабан ознакомил Хмурого со своим планом, тот, как уже не раз бывало, пришёл в детский восторг, так не вязавшийся с его суровым и мрачным видом. И, как всегда, он принял его план безо всяких замечаний. Он громко радовался, хвалил автора, а потом снова повторил все свои обещания, и в подтверждение принес три тугие пачки, а потом позвонил Лисицыну и строго приказал срочно достать грузовик – «КАМАЗ» или трейлер и обеспечить «Виктора Ивановича» всем, что ему потребуется!
И машина операции «Карнавал» стала медленно, и пока ещё тихо, раскручиваться, вовлекая в своё движение всё новых и новых участников, пока ещё не разделённых на действующих лиц и жертв.
Как только Крот сообщил, что команда готова, Лабан собрал всех в одном из номеров гостиницы «Измайловская». Пришли шестеро, - кроме Кротова, это были: Зуев, Шатунов, Селиванов, Зацепин и Миронов. Сели тесно за большой стол, и Лабан подробно обрисовал обстановку, а потом изложил свой план.
- Теперь, братья, слушайте меня внимательно! Каждую неделю, во вторник, примерно в девять – десять часов утра, Хамзат со своими братьями, помощниками и охраной, выезжает из своего пансионата, и направляются на работу в Москву. Едут на двух джипах; в первом – Хамзат и его приближённые, во втором – охрана. От пансионата до Горьковского шоссе, - двадцать пять километров…, гонят под сто, и через пятнадцать минут, - выезжают на шоссе.
Постановка задачи: три наших машины стоят на шоссе, у поворота, и ждут сигнала. Я – на КАМАЗе; Крот, Селиван и Андрей, - на первой машине; Мирон и Шатун, - на второй. Зуй, на третьей машине, стоит у пансионата на дежурстве; машину поставь так, чтобы её не видели из пансионата.
Когда джипы тронутся, - Зуй сообщает мне на мобильник, и через пару минут, когда джипы скроются, - едет к нам. Мы все, по сигналу, едем на встречу; я первый, Крот за мной, Мирон третий. Мы их встретим минут через пять. Я бью первую в боковину, по касательной, чтобы она завалилась в кювет, потом – вторую так же. Потом подъезжаете вы. Крот и его команда делает контрольную работу, но учтите, что двери и стекла могут быть укреплёнными, а потом Мирон и Шатун, - палят машины, - не забудьте пару канистр. После этого, я пересаживаюсь в первую машину, и все едем в Нижний на каникулы.
О начале операции я сообщаю Кроту, а он звонит вам, - каждый вторник, с утра, будьте дома. Какие вопросы?
Когда Лабан закончил, в комнате повисла мрачная тишина, вдруг сразу сменившаяся шумным оживлением.
- Ты что же, хочешь идти на таран? – быстро спросил Кротов, - это же рисковый номер и можно свободно гробонуться.
- А кого же я пошлю, чудак, - ответил Лабан, - я придумал этот номер и должен идти первым.
- Но ты же КАМАЗ не водил, здесь же нужен точный расчёт, - сказал Андрей, - иначе можно наломать больших дров.
- Надо несколько дней потренироваться, - ответил Лабан, - это мудня, - у меня большой стаж.
- А где этот КАМАЗ и чей он? – спросил Зуев.
- Он бесхозный, стоит пока за Окружной, на стоянке.
- А в Нижнем, что мы будем делать?
- Там есть дом отдыха; отдохнём месячишко, - скажите своим, что уезжаете в длительную командировку. Запомните, главное – не оставлять следов! Всё будет решать быстрота и чёткость.
Вопросы и споры были недолгими, и Лабан закончил так:
- Сейчас я раздам командировочные, - он открыл кейс, достал три пачки зелёных бумажек и передал Кротову, - это аванс, всем поровну, потом получите ещё – откупные, по тридцать кусков. Теперь, -  неделя на подготовку. День, вторник, и час я сообщаю Кроту, он – вам, а сейчас пошли обедать в ресторан!

Вечером, за ужином, Лабан спросил у жены:
- А что, Татьянка, ты ещё не раздумала рожать?
Она посмотрела удивлённо и испуганно.
- Почему ты спрашиваешь? Может быть что-нибудь случилось, или ты не хочешь?
- Нет, просто жизнь сейчас неспокойная… сволочная.
- Ну и что же? Людям надо перестать рожать?
Лабан молчал, ковырял вилкой в тарелке остывающие котлеты; после ресторана, ему совсем не хотелось есть.
- А если нам придётся уезжать…, сматывать удочки, - как тогда?
- Как уезжать? – удивлённо спросила она, - куда?
- Куда нибудь… может быть далеко…, за рубеж.
- Ты что, Витя, что случилось – то?
- Да пока ещё ничего, - вяло ответил Лабан.
- Нет, я уехать не могу, мне уже и аборт поздно делать… и ребёнка я хочу.
Он что-то обдумывал.
- Ладно, тогда надо законно оформить наши отношения.
- Конечно, дорогой, я давно хотела об этом поговорить…, но всё не решалась, - обрадовано сказала она, и, подойдя, - обняла его за плечи и поцеловала.
- Ну вот завтра и пойдём, - нарочито грубовато ответил он.
Оформление законного брака заняло два дня, а потом Лабан стал готовиться к операции. На дальних спокойных дрогах, вдалеке от постов ГАИ, он осваивал премудрости вождения КАМАЗа, - один, без помощников и свидетелей, но, не смотря на это, дело шло успешно, и через несколько дней, он решил, что готов.
После этого, им был выбран день акции, и до этого дня он не знал, куда себя деть и что делать. Последнюю ночь он плохо спал, часто неожиданно просыпался, а потом вдруг заснул, словно провалившись в глубокую тёмную яму, и увидел странный сон.…
Он ходил по каким-то мрачным и богатым залам, где совсем не было людей…. За прилавками стояли молчаливые манекены в комфуляжах…, показывали на витрины и прилавки, но он ничего не мог взять, - всё было закрыто за стеклом.… Он что-то говорил и о чём-то просил, но его никто не слушал и тогда он пошёл из залов прочь… и почему-то оказался на кладбище. Он слонялся среди могил, между крестов, а потом сел на, непонятно откуда взявшийся, диван…. Во сне, ему казалось, что он видит – сон! Перед ним стояла мать! Она что-то беззвучно говорила; фигура её была неподвижна, - шевелились только губы, а потом она поманила его пальцем, повернулась и пошла…. Он кричал, хотел её остановить, но всё было напрасно…и она ушла.
Он проснулся так же внезапно, как и заснул, и почувствовал, что он мокрый от пота. Испытывая непреодолимое желание встать, чтобы избавиться ото сна, Лабан тихо поднялся с постели, прошёл босиком на кухню, достал из холодильника пиво, и выпил из горлышка половину бутылки. Потом походил по комнате, - и так же тихо лёг, но сон не шёл. «Нервы?» – подумал он, и шепотом обругал себя нехорошими словами.
Утром, чувствуя что не выспался, Лабан кое-как позавтракал, выпив крепкого кофе с коньяком, и в семь часов позвонил Кротову.
- Валера, - сказал он в трубку, - начинай карнавал!

Сначала все приехали на загородную стоянку, где Лабан пересел в КАМАЗ; потом по кольцевой доехали до Горьковского шоссе, и далее по нему, - до поворота на пансионат.
В восемь тридцать все машины стояли на исходных позициях, одна, - у пансионата на дежурстве, а три, - у поворота, на шоссе.
Минуты ожидания тянулись томительно долго. Лабан, в кабине КАМАЗа, делал безуспешные попытки подремать; поодаль в светлой «шестёрке», Андрей Зацепин рассказывал анекдоты.
- Приходит мужик в аптеку и приносит пачку презервативов.
  - Вот, возьмите ваши презервативы, - они бракованные, и верните деньги!
  - Как бракованные, - удивляется продавец, - они что, рвутся?
  - Нет, гнутся!
Все смеялись, но как-то натянуто и принуждённо.
- Капитан уходит в плавание, и беседует с другом в кабаке.
  - Всё хорошо, только одно плохо, - долго не будет женщин.
  - Да, это плохо, а хочешь, я достану тебе искусственную женщину?
  - Как? Какую?
  - Резиновую. Заливаешь её теплой водой, и всё! Мягкая, тёплая, - иллюзия
    полная!
  - Давай! Я согласен… ты меня просто выручил!
     Через полгода, они встречаются снова.
  - Ну, как? – спрашивает друг, - иллюзия полная?
  - Да, полная, - я даже поймал на ней сифилис.
Вот это попал! – уже развеселясь воскликнул Селиван, - и как ты их все запоминаешь? Я их ни хрена не могу запомнить!
- Я их когда-то записывал, - ответил Андрей, - у меня их было целых четыре толстых тетради, а потом они сами стали вспоминаться…, или вот….
А в третьей машине скучали Миронов и Шатунов.
Наконец, уже около десяти часов, Зуев увидел группу людей, выходящих из дверей пансионата и направляющихся к машинам; он наблюдал, а потом взял телефон.
- Лабан, они вышли; он в первой, с ним трое; во второй – пять, - я за ними. Ты слышишь?
- Да! Двигай за ними, когда они отъедут, - Лабан встряхнулся и позвонил Кротову, - Валера, пошли! Их девять, он в первой и с ним трое. Вы за мной, всё как договаривались…, вы берёте первую, Шатун – вторую…. Пошли!
КАМАЗ взревел, и двинулся от шоссе по дороге, набирая скорость; следом, скрываясь за ним, две машины понеслись вслед.
Встреча произошла через несколько минут. Лабан прижимался к правой стороне, показывая, что он уступает дорогу джипам; они шли, не снижая скорости, и когда до первого оставалось метров пятьдесят, - он резко крутанул влево, целясь по касательной в левый борт первой машины. Он хотел только зацепить её и завалить в кювет, а потом то же проделать и со второй, но… не рассчитал!
Удар в трехтонный бронированный джип получился тяжёлым и жёстким, - он перевернулся и зарылся в кювете, а КАМАЗ развернуло… и вторая машина врезалась в его правый борт! КАМАЗ отбросило к обочине, а второй джип отлетел к правому кювету и там завалился на бок!
В сопровождающих КАМАЗ машинах, услышали страшный удар, лязг и скрежет сминаемого и рвущегося металла. Резко свернув и затормозив, они остановились почти напротив и, выскочив из машин, бросились к джипам. Там раздавались стоны, двери заклинило. Пули не брали борта и стёкла, и они стреляли через крыши. Подъехал Зуй и, выскочив из машины, сразу закричал: «Где Лабан?», - и только сейчас, в общей нервной горячке, все заметили, что Лабан не вышел из машины.
Кротов и Селиванов бросились к КАМАЗу и рванули левую дверь, - к счастью её не заклинило. Лабан лежал на полу кабины безо всяких признаков жизни. Тогда Кротов начал отдавать быстрые, отрывистые приказания:
- Витьку в машину к Зуеву! Зуй, мы в Москву, в больницу… быстро! Шатун, Серёга, - палите машины! Все в Москву и залечь на дно! Стволы бросьте по дороге, машины – во дворах, у метро! Всё! Едем!
Машины взвыли и помчались; на дороге полыхали три покорёженных груды металла, может быть ещё с живыми людьми, и вся эта трагедия механизмов и людей уместилась и спрессовалась, всего в три минуты!

«Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей,
и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.
Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня.
Ибо беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною.
Тебе, Тебе единому согрешил я, и лукавое перед очами Твоими сделал,
так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем.
Вот я в беззаконии зачат, и в грехе родила  меня мать моя.
Вот, Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня явил  мне мудрость Твою.
Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега.
Дай мне услышать радость и веселие; и возрадуются кости, Тобою
сокрушённые.
Отврати лице Твое от грехов моих, и изгладь все беззакония мои.
Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня.
Не отвергни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня.
Возврати мне радость спасения Твоего, и Духом владычественным
утверди меня».
               
                (Псалом 50. 3- 14)               
 
  Вот уже третьи сутки, Виктор Балабанов не приходил в сознание. Он лежал в реанимации, под капельницей, с искусственной вентиляцией легких, - и врачи боролись за его жизнь. В палату ненадолго пускали только жену, друзья дежурили за дверью. Предварительный диагноз был суров: множественные ушибы головы и внутренних органов, сотрясение мозга, переломы рёбер. Главная опасность заключалась в возможности остановки сердца и внутреннего кровотечения. Врачи оценивали состояние, как очень тяжёлое.
Пострадавший лежал на спине, опутанный шлангами и проводами; его лицо было строгим и бледным и только отдалённо напоминало то лицо Виктора Балабанова, или Лабана, которое жило, двигалось и говорило всего несколько дней назад. Тело, всё перебинтованное, лежало как белая мумия. Сознания, как состояния этого тела, - не было, но невидимая жизнь в нём продолжалась, и душа была там. И мысли, как продукт сознания, тоже ушли, растворились в тёмной тишине, и только иногда возникали обрывками снов. Эти проблески всегда сопровождались тревожными и болезненными ощущениями, и мимолётными картинами его той, - теперь уже далёкой жизни.
На четвёртый день произошёл кризис, и контрольная аппаратура зафиксировала клиническую смерть.
Он почувствовал вдруг внутри себя какое-то тихое низкое гудение, словно жужжание шмеля, и оно было в груди, и оно… вращалось. А потом громкость этого стала нарастать, звук делался выше, вращение ускорялось, и он поднимался к голове. И вот, этот звук перешёл в тонкий пронзительный свист, - стремительно вращаясь, вошёл в голову, и вышел из темени, с продолжительным звуком: «пи-и-и-и-и!». Именно в этот момент сердце его остановилось.
И вдруг, Виктор Балабанов увидел себя извне. Сначала он не понимал, что случилось, где он и кто лежит там внизу, на кровати. Он совершенно не ощущал своего тела и не видел его; было только одно чистое осознание, которое управляло чем-то бестелесным и невесомым. И когда это опустилось, оно увидело, - нет, не увидело, а внутренне ощутило и почувствовало, что там лежит его тело, – тело Виктора Балабанова.
Теперь «он видел», как в палату вбегают врачи, начинают суетиться у его кровати, хватают какие-то приборы, электроды, делают тому, - который там, -  уколы, массаж сердца… и ему вдруг стало смешно глядеть на всю эту суету.
Он, без малейших усилий, кружился у них над головами, трогал их за плечи и кричал:
- Что вы делаете? Я же здесь, вот я… смотрите!
Но его никто не слышал, и никто не замечал. Он был в экстазе от своего нового состояния, он обнаружил, что может перемещаться произвольно и моментально, не затрачивая никаких усилий и, проникая сквозь стены, видеть, что делается в соседних палатах. Но, в то же время, что-то неотвратимо влекло его назад, - туда, где на кровати, в окружении врачей, лежало его тело. Времени он не осознавал, - оно перестало существовать для него.
Но вот, два каких-то туманных расплывчатых существа, - доброжелательно и заботливо, подхватили его и повлекли прочь, через стены здания, серые туманы и клубящиеся облака куда-то вдаль, где виднелся круглый вход в какое-то иное пространство. Он явственно чувствовал и был уверен, что его спутники, заботливо готовят его к какой-то важной решающей встрече…, важнее которой нет!
Внезапно он оказался уже в другом месте, напоминающем тоннель, и там что-то подхватило его и понесло вдаль, через тёмное, сумеречное пространство.
Это было удивительно и необъяснимо, - он совершенно не испытывал страха, но совсем наоборот, - были только чувства покоя и добра. Потом в конце пространства показался свет. Он становился всё ярче, и вдруг, охватив его, залил всё вокруг. Он «увидел» своим новым зрением множество духовных сущностей, таких же призрачных, как и он, - они радостно приветствовали его. Вот среди них, появились его мать и отец; они стояли молча, и улыбались.
Все чувства, восприятия и ощущения стали совсем другими, здесь не надо было слов, мимики и жестов, - здесь всё передавалось непосредственно и прямо, как знание, как высшее истинное понимание. «Глядя» на мать и на отца, - он получил от них, и передал им, за одно мгновение, столько благословения, заботы и любви, сколько не мог получить и передать за всю земную жизнь!
Он хотел остановиться и что-то ещё сказать, но его неотвратимо и стремительно влекло дальше и ввысь.
Совершенно внезапно он понял, что достиг конечного пункта и цели этого непроизвольного, но предначертанного ему движения – полёта.
Ярчайший, чистый свет, который сиял и грел, но не слепил и не нагревал, - окружал Кого-то, Кто был там – внутри! Он излучал из Себя такую заботу, такое участие и такую любовь, которым не было: ни понимания, ни объяснения, ни выражения! Хотелось только здесь быть, здесь внимать и здесь чувствовать ЭТО!
Но вот, вдруг, он как бы «увидел», но скорее «узнал» каким-то внутренним ощущением, что там сказали – «Нет!».
И сразу всё двинулось вспять. Его что-то подхватило, и снова понесло в тоннель. И опять полёт в темноте, мелькание чёрных теней; и снова высокий свистящий звук, переходящий в низкое вибрирующее гудение.
Словно издалека, стали слышны голоса людей, и вдруг Виктор Балабанов вновь ощутил своё тело; в нём была слабость, тяжесть и боль, - и он почувствовал сожаление, разочарование и тоску. Голоса были далёкими, из другого, нереального мира и звучали глухо:
- … синусовый ритм, давление шестьдесят на сорок, пульс сто двадцать.
- Теперь будет жить.

Несколько суток Виктор провёл в полузабытьи, ещё плохо соображая, где он, кто он и что с ним произошло. Но потом, постепенно, здоровый и тренированный организм стал быстро возвращаться к жизни. Так прошло две недели. Он лежал в палате один, всё ещё подключённый к монитору, и постоянно находился в дремотном состоянии. К нему кто-то приходил, - кажется, жена – Татьяна, и ещё какая-то женщина…, кажется мать.
Среди ночи он вдруг проснулся, как будто от толчка, - в палате был тихий полумрак, горела дежурная лампочка и мерно постукивала, мерцая цветными огоньками, контрольная аппаратура. 
Впервые, с того страшного дня, сознание его вдруг стало чистым, ясным, и с памяти спало тёмное покрывало забытья. Он вспомнил всё, что он сделал, и что с ним произошло…, и он… заплакал! Слёзы текли по его худым, заросшим щетиной щекам, щекотали, капали на подушку, - и ему было радостно и легко, словно с его груди кто-то снял огромную и болезненную тяжесть.
Он уже не спал в эту ночь, он лежал и плакал, и после этой ночи, - прежнего Виктора Балабанова – не стало!
На следующий день, Виктор впервые, после катастрофы, разговаривал с Татьяной; он теперь, так же как и новорождённый, всё больше и больше делал впервые. Жена, обрадованная и счастливая, видя изменения в его состоянии, заваливала его сладостями, и всё рассказывала, и рассказывала ему о чем-то совершенно ненужном для него, и всё время расспрашивала о его самочувствии и желаниях.
А ещё через неделю Виктора перевели в общую палату. Татьяна приходила каждый день, приносила огромные сумки фруктов и деликатесов, которые он, после её ухода, делил на всех. В палате было шесть человек; он только представился, но сходиться ни с кем не желал, а через два дня поднялся с кровати и стал ходить.
Дни потянулись томительно и однообразно, но когда, на четвёртый день, Татьяна не пришла, - Виктор забеспокоился, предчувствуя недоброе. Через день появился Кротов, и они сели в коридоре, в дальнем углу. Кротов, хотя и обрадовался улучшению его состояния, но выглядел озабоченным и сразу перешёл к делу:
- Тебе надо отсюда сматываться!
Виктор глядел куда-то вдаль рассеянно и равнодушно.
- А что там? – и озабоченно добавил, - что-то Татьяна не приходит… Она не звонила тебе?
Кротов казалось, был удивлён, и нетерпеливо продолжал:
- Слушай, Витя, тебя ищут!
- Кто?
- Хамзата мы убрали, команду его порвали, но у него ведь остались подельники, дружки, родня…. Ты как думаешь, - они сейчас сидят и плачут? Нет, Витя, - они нас ищут… и менты тоже! Мы ведь с ребятами тебя здесь охраняем, пока ты здесь лежишь.
Виктор сжал Кротову руку.
- Спасибо, Валера…, а сейчас мы с тобой свалим отсюда. Ты с машиной?
- Да. И куда ты думаешь двинуть?
- Как куда? Домой, мне же нужно узнать, что с Татьянкой, - может быть она заболела.
- Да нельзя тебе домой, - раздражаясь, возразил Кротов, - опасно! Хмурый передал, чтобы ты срочно перебрался на новую квартиру, он тебе её уже нашёл… и вместе с женой. Ты едешь сейчас на новую точку и там лежишь, а я найду Татьяну и привезу к тебе.
Но Виктор ответил сразу и решительно.
- Нет, Валера, мы сделаем так. Сейчас я одеваюсь, и мы едем ко мне, домой. Ты сразу уезжаешь, а я делаю свои дела… и это всё! Иди в машину и жди.
Теперь он снова действовал решительно и быстро. Достал из сумки куртку, надел её прямо на спортивный костюм, собрал свои вещи, зашёл в кабинет врачей, поблагодарил всех, кто там находился и, положив на стол все деньги, которые у него были, - вышел.
На улице его обдало холодом, поздняя осень сеяла мелким снежком. В машине, кроме Кротова, сидели ещё двое, - Шатунов и Селиванов. Они шумно приветствовали его и он понял, что это и была его постоянная тайная охрана.
- Спасибо, братья, всем! - только и смог сказать он, ощущая какое-то противное щекотание в глазах.
Ехали молча, не зная о чём говорить, а потом Виктор спросил:
- Как там наши ребята, все живы? Где сейчас?
- Пока все живы, - ответил Кротов, - вот только Зуй ранен, - сейчас в больнице…, а, в общем, всё нормально, дела идут.
- Контора пишет, - добавил Селиванов, и все рассмеялись. 
Когда приехали к Виктору домой, он сказал, выходя из машины:
- Ещё раз, братцы, спасибо всем… и счастливо! – и тяжело пошёл в свой подъезд.
- Я останусь, - сказал Кротов своим спутникам, - так надо! Вы доберётесь сами, встретимся на фирме, - и, выйдя, он поспешил следом за Виктором.
Он обернулся уже в подъезде и, увидев Кротова, удивился.
- Ты что?
- Пойдём, Витя, так будет лучше. 
- Ну пойдём.
Кротов взял друга под руку и почувствовал, как трудно было ещё ему подниматься по лестнице.
В квартире было пусто, темно и… тихо, и эта тишина – пугала. Виктор, не раздеваясь, быстро обошёл все комнаты, Кротов шёл за ним. В комнатах не было заметно никакого беспорядка, всё было на своих местах, как будто хозяйка отлучилась на время и сейчас войдёт. Но на кухне…, - холодные остатки еды, немытая посуда и стакан недопитого чая, подёрнутого тусклой плёнкой, - всё говорило, что отсюда ушли давно.
Долго молчали.
- Что предлагаешь делать? – спросил Кротов.
- Что делать? – машинально повторил Виктор, - какие у нас варианты: дорожное происшествие, ещё какой-нибудь несчастный случай, похищение? – он сознательно не сказал «убийство», хотя этот вариант и мелькнул у него в голове.
- Ну и что? Надо действовать… и быстро, а что мы можем сделать сейчас?
- Завтра, Валера, я поеду по больницам и моргам, и… напишу заявление ментам.
- Зачем тебе сейчас высовываться и лезть к ментам, - удивился Кротов, - ты же сразу засветишься, и тебя накроют, - он начал горячиться, - ты пойми, - ты подлетаешь, и за тобой раскручивают всю фирму.
- Обожди, Валера, не бурли, - устало ответил Виктор, - а что остается делать? Какие у нас варианты, сидеть в норе и ждать?
- Слушай, может быть действовать через Хмурого, - у него хорошие следопыты и он связан с авторитетами, - те тоже могут помочь… а?
Виктор долго молчал, а потом вдруг спохватился:
- Что же мы с тобой стоим? Давай разденемся и сядем, у меня к тебе серьёзный разговор.
Только сейчас они обратили внимание на то, что стоят одетыми на кухне, с грязными ногами и шапками на головах.
После того, как они привели себя в кое-какой порядок, Виктор провёл друга в свою комнату, и усадил на диван.
- Я тебе должен сказать вот что, - начал Виктор, - я решил расплеваться с Хмурым и уйти.
Кротов не понял.
- Куда уйти?
- Совсем уйти из нашего дела… насовсем.
- Ты что, сдурел или шутишь? – изумлённо спросил Кротов, - куда ты сейчас можешь уйти? Тебя ведь сразу вычислят и прихлопнут!
- Это уже неважно и меня не интересует…, я ведь, Валерий, был на том свете… и видел там…, - он вдруг осёкся и замолчал.
Кротов только сейчас внимательно вгляделся в лицо друга, и его не узнал. В этом лице и в глазах было, совершенно незнакомое ему, выражение внутреннего спокойствия и умиротворения… и ещё, - что-то такое…, как будто он знал теперь главную и очень важную истину.
- Ты что же, хочешь совсем сменить работу?
- Да.
- И куда подашься?
- Пока ещё точно не знаю.
- Ну ладно, Витя, ты уходишь от Хмурого, я и сам его не очень уважаю, но ты, если говорить честно, кидаешь и нас – своих друзей. Это как?
- Я кончаю нашу работу и завязываю!
- Будешь сдаваться, и… сдавать? – неуверенно с опаской спросил Кротов.
- Что же ты, Крот, так плохо обо мне подумал, - с обидой ответил Виктор, - или плохо меня знаешь? Ни сдаваться, ни, тем более, сдавать я не буду…, просто уеду подальше, но пока ещё не решил куда.
- Тогда тебе надо сейчас срочно смываться с этой квартиры, пока тебя не вычислили здесь.
- Куда же я могу сейчас уехать, чудак, а если сюда будут звонить по Татьяне?
Кротов что-то обдумывал, а потом спросил:
- Ну, а если Хмурый узнает о твоём решении, он ведь может…
- Не беспокойся, Валера, - перебил Виктор, - Хмурому я всё скажу сам… в ближайшие дни… я играю в открытую.
- Ты знаешь, Витя, я думаю, что это глупо, ты же сам знаешь, сколько на тебе навешано… и сколько с тобой повязано, - тебя ведь спокойно и просто могут убрать.
Виктор помолчал, потом посмотрел на друга добро и снисходительно, как на ребёнка, который не понимает простой вещи, и произнес загадочную фразу:
- Я тебя понимаю, Валера, мы с тобой говорим об одном, но видим – разное. Сейчас я ничего не боюсь, и смерти тоже…, - её нет!

На следующий день, утром, действуя по уже составленному плану, Виктор принялся обзванивать городские больницы и морги, а потом, подготовив машину, поехал по адресам.
Он мотался по городу целый день, но всё было напрасно, - он ничего не узнал. Потом он обращался в отделы дорожно-транспортных и уголовных происшествий, но снова – безрезультатно. Он начал терять, присущие ему, терпение и выдержку.
И тогда Виктор Балабанов, - бывший инженер и бывший бандит, сделал последний шаг, - он пришёл в отделение милиции и написал заявление, что у него пропала жена, и он просит правоохранительные органы завести дело о пропаже человека, и найти её. Теперь ему оставалось только ждать.
Он не хотел обращаться за помощью к своим бывшим сотрудникам, соратникам и друзьям, к Хмурому, Деду и Макару, но… спустя несколько дней, - они сами обратились к нему.
Он был целиком занят своими личными делами в это, тревожное и переломное для него, время и почти забыл, что намеривался позвонить Хмурому и сообщить о своём решении, но он и не предполагал, что последний узнает о его возвращении так быстро. Его звонок, с просьбой ждать машину и никуда не уезжать, Виктор воспринял со спокойным безразличием, - он уже знал, что ему делать и как быть.
Охранники привезли его в загородный коттедж, где они уже встречались когда-то… кажется давным-давно. Проходя внизу, мимо гостиной, Виктор заметил большой банкетный стол, уставленный бутылками и тарелками, и двигающиеся фигуры людей, но Хмурый встретил его в прихожей и, взяв под руку, сразу повёл наверх, в своё кабинет. Там он, кажется, вполне искренне, обнял гостя и заглянул в лицо.
- Витя, дорогой! Я рад видеть тебя живым и здоровым. Ты сделал для нас великое дело, - мы вылезаем из говна.
Виктор молчал, его лицо было непроницаемым и отрешённым.
- Ну садись, рассказывай, - продолжал Хмурый, - как дела, какие проблемы? Я слышал у тебя несчастье… с женой; что же ты сразу не позвонил мне?
- Извини, Михалыч, не люблю тянуть резину…. Я должен сказать тебе сразу, - я выхожу из игры.
- Конечно, - не понял Хмурый, - бери деньги, сколько надо, и смывайся куда хочешь: на Запад, в Штаты, на острова… всё, как договаривались.
- Нет, ты меня не понял, я кончаю нашу работу и ухожу из дела – навсегда.
Хмурый, потрясённый услышанным, казалось ничего не понимал.
- Как? А что же ты будешь делать, на что жить?
- Пока ещё толком не знаю, но буду пахать чистую землю… чистыми руками.
Хмурый начинал понимать, что Лабан, после аварии, тронулся рассудком.
- Ты что же, пойдёшь работать инженером, за рупь пятьдесят, когда вот у тебя здесь, в руках куча зелёных? Ты что о….ел?
- Знаешь, Михалыч, - голос Виктора звучал задумчиво и тихо, - всё дело в том, что сейчас здесь у тебя совсем другой человек, не тот, которого ты знал. Здесь уже нет Лабана, и мы с тобой друг друга не поймём.
- Да брось ты, му… чудак! – вовремя поправился Хмурый, начиная злиться, - я тебя понимаю…. После того, что ты пережил…, после этой переделки, больницы, операций…, я же понимаю! Там внизу накрыли столы, собрались самые почётные и надёжные люди… наши боссы и компаньоны. Собрались в честь тебя, что ты сделал дело, и остался жив! Пойдём, сейчас выпьем, как следует, расслабимся, а потом ты проспишься, отдохнешь… и всё встанет на свои рельсы…  на ум!
- Нет, извини, - тихо сказал Виктор, - я уже не пью.
Хмурый внимательно вгляделся в его лицо, и только сейчас понял, что это не Лабан и этого человека он не знает; теперь голос его зазвучал жёстко и угрожающе.
- Так ты что же, пойдёшь виниться, - мягко сядешь и заодно заложишь нас… всех?
- Ты что же меня не знаешь? Никуда я не пойду, вспомни, сколько на мне мокрых дел, а если меня и накроют, то я никого и никогда не сдам, - в этом можешь быть уверен. Запомни никого и никогда…, а впрочем, если не веришь, - можешь зарыть меня здесь… у себя под забором… и всё будет тихо.
Хмурый жёстко посмотрел в глаза собеседника, и был поражён, - они смотрели в его глаза, но как бы мимо него, с выражением, которого он никогда не видел, и в этом выражении была спокойная умиротворённость… и что-то ещё, чего он не понимал. Хмурый невольно отвёл взгляд.
- Ладно, твоё дело решать… и я вижу, что ты уже решил, но тогда тебе нужно сразу мотать отсюда…. Я всё равно дам тебе зелёных и уезжай. Можешь считать, что нашего разговора не было.
- Нет, Михалыч, так не получается, сейчас сразу, я уехать никак не могу, покуда не разыщу жену… сам. И денег я у тебя не возьму, - я же здесь уже не работаю, а за прошлое ты со мной рассчитался.
- Ладно, Виктор иди, ты, я вижу, спрыгнул с катушек, и базар бесполезный. Хочешь, мои ребята отвезут тебя домой?
- Нет, спасибо, доберусь сам. Скажи своим ребятам, чтобы выпустили меня и прощай; не поминай лихом, а если что не так – извини!
И Виктор Балабанов вышел из коттеджа и пошёл на шоссе ловить попутку, ругая себя по дороге, за то, что не взял машину.
Прошла неделя в томительном ожидании телефонного звонка; он никуда не выходил, жил и питался кое-как, и каждое утро, в ванной, на него глядело какое-то незнакомое лицо с отсутствующим взглядом, и рыжеватой щетиной на запавших щеках.
В конце второй недели, в газете, в хронике уголовных происшествий, - он увидел короткую заметку и фотографию. Что-то противное и холодное побежало у него по спине, а сердце, - заколотилось в ушах. Он отложил газету, и несколько минут боялся в неё взглянуть, но потом, грубо обругав себя вслух, взял снова и стал читать. В заметке сообщалось, что рабочие, при осмотре канализационного люка, обнаружили в нём тело женщины с признаками насильственной смерти. Погибшая, судя по всему, была беременна. Всех, знающих или видевших, изображённую на фотографии  женщину, просили позвонить по указанному телефону.
Первая мысль, которая пришла ему в голову была: «а может быть это не она, а только похожая?». Он начал невольно поддерживать и взращивать эту мысль, но, при этом, твёрдо решил позвонить. И он позвонил, и ему назвали адрес морга, куда нужно было приехать на опознание, на следующий день.
Ночью он не мог заснуть; он ворочался, вставал, пил водку, ложился… и снова, - ворочался, вставал и пил водку…. И так продолжалось половину ночи, пока он, наконец, не отключился от своего воспалённого сознания и своих лихорадочных мыслей.
Утром Виктор с трудом проснулся, он чувствовал себя скверно, - голова была пустая и болела, в желудке застыла бетоном какая-то дрянь…, - мутило. Он выпил две бутылки холодного пива, и только тогда, немного ожил. Надо было ехать.
На улице он заметил, как уже не раз до этого, что за ним наблюдают; охраняют ли его или «пасут», он не знал, и было это ему совершенно безразлично. Всю дорогу в нём, сменяя друг друга, боролись два чувства, - надежды и отчаяния.
А когда он вошёл в мрачный холодный зал, и из камеры на него выкатили оцинкованные носилки, - он вгляделся…и опять почувствовал холод на спине. Мрачные предчувствия его не обманули, - да, это была она, - его жена, Татьяна! Он узнал её сразу, хотя лицо её было опухшим и сильно изменившимся, по многим, известным только ему, приметам. Он долго стоял у тела жены, склонив голову, без мыслей и без чувств, пока его не попросили уйти.
Теперь на Виктора навалились скорбные заботы и наступили скорбные дни. Формальные, бездушные процедуры похорон: протоколы, акты, справки, ритуальные услуги, - всё было поставлено на конвейер, где за каждую операцию надо было платить, чтобы конвейер работал быстро.
Он стал расспрашивать следователя об обстоятельствах смерти жены, тот сказал, что эксперты определили, - смерть наступила в результате удушения, примерно три-четыре недели назад, причины убийства неизвестны, но кажется, что это не ограбление. Когда Виктор осторожно поинтересовался, как найти убийц, - ему ответили, что дело закрыто, за отсутствием подозреваемых и улик, и дали понять, что это дело «тухлое», мало ли людей гибнет и пропадает в Москве каждый день, безо всяких следов.
Теперь Виктору Балабанову предстоял последний труд – похороны жены. Он решил пригласить на помощь кого-нибудь из друзей, и сначала хотел отыскать по телефону Игоря Звонарева и Сергея Полетаева, но потом отказался от этого, - всё это уже ушло в далёкое прошлое, и было невозвратимым для него.
Тогда Виктор позвонил Кротову, и он приехал в тот же вечер. Виктор подробно рассказал другу обо всём, что произошло со дня их последней встречи, и попросил помочь ему в печальных похоронных трудах. Кротов согласился сразу, и через день они вдвоём проводили Татьяну в её последнее пристанище, а вечером, у Виктора, - сели за стол, на поминки.
Молча выпили по первой, не закусывая и думая о своём, а потом выпили ещё…
- Ты решил что-нибудь, - что будешь делать дальше? – спросил,  наконец, Кротов, принимаясь за скромную холостяцкую еду.
- Решил я пока твёрдо одно, - я уезжаю отсюда, и может быть, навсегда… вот только на родные могилы… когда-нибудь приеду… посмотреть.
- Да, тебе сейчас надо отсюда смываться, но я тебя всё равно никогда не пойму, ты стал совсем другим. Но мы с тобой… ну, в общем, где бы ты не был, и что бы с тобой не случилось, - на меня можешь рассчитывать всегда…, да что зря трепаться, - ты и сам это знаешь.
Виктор засопел и потянулся за бутылкой.
- Ладно, Валера, не будем сопливиться, давай-ка, выпьем за нашу испытанную дружбу и за….
- И за то, чтобы дальше нам повезло!
Они выпили ещё, сидели, разговаривали, ели сосиски, варёную картошку и солёные огурцы, и чувствовали, что вдвоём они могли бы ещё сделать… очень многое, что теперь уже сделать, - не придётся.
- Так ты ещё даже не знаешь, куда рванёшь? – спросил Кротов.
- Нет. Может быть в Сибирь, а может быть на Север.
- Но сейчас уже скоро зима, может быть тебе лучше подождать до весны?
- Нет, здесь мне уже делать нечего, новую жизнь надо начинать в новом месте…, да мне и не дадут, я чувствую, пожить здесь…
- И когда же ты едешь?
- Как только закончу здесь все дела, - сразу поднимаю якорь.
- Говори, какие дела, я тебе помогу.
- Да, твоя помощь будет нужна, - вдруг улыбнулся Виктор, - я хочу оформить на тебя квартиру, машину и гараж, - они мне теперь не нужны…, если ты конечно не возражаешь?
- Ты что, Витя! – изумлённо воскликнул Кротов, - у тебя что, совсем мозги потекли…, это же деньги! Деньги! Тебе же нужны будут, ещё неизвестно что тебя ждёт и как ляжет фишка. Может быть, ты и вернёшься, зачем же рубить всё?
Это ты сказал хорошо, - спокойно ответил Виктор, - только рубить канаты, которые держат меня здесь. Пойми, - возвращаться сюда я не думаю, что же ты хочешь, чтобы всё это продать? – он немного помолчал, а потом тихо добавил, - чудак ты, Валера, я сейчас остался один и ты мой единственный настоящий и проверенный друг…, если ты откажешься, - обидишь меня на всю жизнь! Давай-ка, ещё выпьем по одной, и завтра закончим наши дела. Памятник Татьяне я заказал, вот адрес мастерской и квитанция, когда сделают, - возьми и поставь.
И когда выпили по последней, Виктор поднялся, прошёл в свою комнату и вернулся с пачкой денег.
- Вот на, возьми. На дорогу я себе оставил, а больше мне не надо.
Кротов смотрел, широко открыв глаза, ничего не понимая… и молчал.

А ещё через два дня, холодным ноябрьским утром, Виктор Балабанов уезжал на Север скорым поездом «Москва – Архангельск».


«Держись совета сердца твоего,
ибо нет никого для тебя вернее его.
Душа человека иногда более скажет,
нежели семь наблюдателей,
сидящих на высоком месте для наблюдения.
Но при всём этом молись Всевышнему,
чтобы Он управил путь твой к истине».

              (Кн. Иисуса сына Сир. 37. 17-19).




 
               



ГЛАВА   ШЕСТАЯ

«Воспламенилось сердце моё во мне, в мыслях моих возгорелся огонь;
я стал говорить языком моим: скажи мне, Господи, кончину мою
и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой.
Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою.
Подлинно совершенная суета всякий человек живущий.
Подлинно человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится,
собирает и не знает, кому достанется то.
И ныне чего ожидать мне, Господи? Надежда моя на Тебя.
От всех беззаконий моих избавь меня,
не предай меня на поругание безумному.
Я стал нем, не открываю уст моих; потому что Ты сделал это».

                (Псалом. 38. 4-11).


Четыре года пролетели тихо и незаметно, словно ночная птица; и люди продолжали жить в тревогах, заботах и делах, и как-то даже не осознали того факта, космического значения, что поезд жизни, в один из дней, в одночасье, перевёз их через границу года, века и тысячелетия. И это событие эпохи, они отметили по-разному: фейерверками огней и карнавалами, пирами и приёмами, музыкой и плясками, семейными застольями и… простыми пьянками. Но можно было ожидать, и почему-то хотелось, что люди, перейдя этот космический рубеж, тоже как-то изменятся, сделаются лучше, добрее и совестливее, - но они не изменились. И не было гласа с небес: «Люди, века сменились! Вы вступили в новую эпоху, изменитесь и вы! Станьте нравственнее и чище, возлюбите друг друга, соблюдайте заповеди, данные вам!». Но гласа не было, а может быть и был, но они не услышали его, потому что это нужно было слушать не ушами, но душой, а она была закрыта. И этот переезд границы эпох, забылся через несколько дней, - и поезд жизни помчался дальше, приближая каждого к его станции.

Игорь Звонарев продолжал работать всё там же, в своём НИИ; он вообще не любил резких перемен в жизни, и событий, результат которых был неясен. И в институте пока всё оставалось по-прежнему: те же пустые коридоры и полупустые лаборатории. Были отделы, которым удавалось, в результате удачно выбранного направления и энергии руководителя, получать выгодные заказы и заключать договора с богатыми потребителями. Именно в этих подразделениях, можно сказать, ещё горела прежняя научно-техническая жизнь предприятия. Но были и такие, и этих было большинство, где эта жизнь только тлела, проявляясь в личных контактах разработчиков с представителями потребителей. И, наконец, были и такие подразделения, где сотрудники просто приходили на работу и отсиживали свои часы. Они, конечно, тоже считали, что они работают, и получали зарплату, но фактически, - сидели на иждивении у тех, кто действительно работал, и их содержал. Продолжалось постепенное старение коллектива; молодёжи становилось всё меньше, - её уже не тянуло в науку, как некогда, - а пенсионеров всё больше, и им уже некуда было идти.
На огромной территории научно-технического предприятия с опытным производством, сразу освободились помещения и площади, и руководство, с радостным изумлением вдруг обнаружило, что их можно сдавать в аренду богатым частным предпринимателям, значительно увеличивая скудные бюджетные ассигнования.
Игорь Звонарев продолжал работать в области обеспечения надёжности радиоэлектронных систем, и он знал, что необходимость работ, в этом направлении, будет всегда возрастать, так же, как всегда будут возрастать сложность систем и требования к ним. Это извечный, и в чём-то трагический, закон развития науки и техники.
Но не зря говорится: «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними».
Теперь Игорь стал меньше времени уделять работе, и больше воспринимать её, - как необходимость. Теперь его всё более и более привлекало к себе то, что ранее было его хобби и занятием для души. Теперь он был уверен, что многое из того, что некогда он считал важным, - на самом деле, не имеет никакой цены. Он понял, что все философии, все истины и вся Вселенная, - заключены в человеческой личности, - в его мозгу, в его сердце и в его душе.
Он ещё не понимал, и конечно не мог этого объяснить, что он нашёл внутри себя – Бога! Это были только первые, ещё неосознанные ощущения и непонятные переживания, но если бы он теперь ещё раз внимательно перечитал те книги, что когда-то заинтересовали его, он бы понял, что это было как раз то, к чему призывала Йога – Бога надо найти сначала в себе! 
Жена Игоря не очень одобряла его занятия и увлечения, и это было похоже на ревность. Когда он вечерами, придя с работы, брал книгу или садился в неподвижную позу, или в выходные начинал делать свои упражнения, - она чувствовала, что в эти часы он уходит от неё и от семьи. И хотя ни словами, ни действиями, она никогда не показывала этого, - где-то в мыслях, глубоко, она была против.
Вечером Игорь пришёл поздно и с порога крикнул:
- Лида, к нам гость!
Лидия Сергеевна вышла в прихожую в халате и домашних туфлях, и увидела мужа и незнакомого мужчину; был он высокий, худой и безволосый, - стоял и широко улыбался.
- Это моя жена – Лида, - представил её Игорь, а потом указал на гостя, - а это мой новый друг и брат по разуму – Александр Николаевич. Мы с ним недавно познакомились на лекции в Политехническом, и, представляешь, - сразу нашли общий язык!
- Извините за мой вид, - смущённо произнесла она, - это неожиданно…, но мы гостям всегда рады, пожалуйста, проходите и будьте как дома, а я приготовлю стол.
- Прошу вас, не беспокойтесь обо мне, - продолжал улыбаться посетитель, - считайте, что меня здесь нет, а то, что вы видите, - просто дух.
- Но дух, может что-нибудь поесть?
- Мы займёмся сначала духовной пищей.
Всем стало весело и просто.
- Ладно, Саня, - сказал Игорь, - ты раздевайся, и идём посидим с тобой, а Лида нам, всё-таки, что-нибудь приготовит…, а где наши девы? У меня ведь две дочки.
- Светланка пошла к соседке, на день рождения, а Людмилке что-то нездоровится, - она у себя.
- Проходи сюда, Саша, - пригласил Игорь гостя, - сейчас я тебе покажу литературу и потолкуем.
Игорь был оживлён и доволен, - наконец-то он, казалось совершенно случайно, встретил родственную душу, которой ему так не хватало и которую он, ввиду особенностей своей работы, производственного окружения и постоянного дефицита времени, - никак не мог встретить.
В тот вечер, он пошёл в Политехнический на лекцию по «Истории Востока» и когда, после лекции, началось обсуждение и стали задавать вопросы, - его поразил один из присутствующих. Его вопросы и высказывания, показались Игорю такими глубокими, интересными и содержательными, что, в перерыве, он сразу же подошёл, с предложением познакомиться и, при возможности, встретиться у него. Они созвонились, и вот теперь, Александр Николаевич Прохоров, был у него в гостях.
Они как-то сразу почувствовали взаимную приязнь и общались как старые друзья.
- Вот, посмотри пока литературу, - показал Игорь на полку, - а я сейчас.
Он прошёл на кухню, где жена озабочено, заглядывала в холодильник.
- Лидок, ты извини, что я не предупредил… всё решилось неожиданно; ты особо не старайся, он ест очень мало: каши, овощи, сок…. Мы попьём чаю, и поедим то, что есть.
Он вернулся к гостю.
- Ну что, нашёл что-нибудь интересное?
- Ты знаешь, у меня почти всё это есть; ты с какого года начал заниматься этими вопросами?
- Примерно с восемьдесят третьего.
- А я с семидесятого; вся литература была в самиздате…. Я носился тогда по знакомым, по библиотекам… кружкам, - собирал всё, что мог и где мог. Я ведь и секцию вёл по йоге, целых три года, - выезжали за город, выполняли асаны, пранаяму, медитировали.
- А сейчас что же бросил?
- Понимаешь, Игорь, я ведь работаю реставратором, - работа не денежная, а у меня семья; жена стала побаливать, у нас двое детей…, и в последние годы, материально стало туго, приходится подрабатывать, где придётся, - а за занятия я денег не брал никогда, так что причина одна – чисто бытовая.
- А профессию сменить не пытался, - участливо спросил Игорь, - ну там, в коммерцию или в торговлю?
- Нет, это всё не моё, а моя профессия сейчас никому не нужна…. Ну ладно, это всё мелочи жизни, давай лучше о наших делах. Ты регулярно занимаешься, и где?
Они сидели на диване рядом; в комнате горела только настольная лампа, и был приятный полумрак. После небольшой паузы, Игорь задумчиво ответил:
- Если сказать честно, - условий для серьёзных и систематических занятий нет, наверное, надо ждать, когда уйду на пенсию, но сейчас стараюсь использовать любое свободное время и выходные, но здесь опять беда, - я чувствую, что жена начинает обижаться, - и она права. Но концентрацией и медитацией, я всё же ухитряюсь заниматься каждый день, где только можно, в любую свободную минуту, а у тебя как?
- Твоя проблема – общая для всех, кто работает и имеет семью; я действую примерно, так же как и ты, но мне легче, - я могу практиковать и пратьяхару и дхарану прямо на работе, ну и конечно при засыпании и пробуждении.
- Ты знаешь, Саня, я тут несколько дней занимался допоздна, и потом случайно включил телевизор; ты представляешь, - сидят два учёных мужа, профессора или академики, и рассуждают о сущности сознания…, это была стыдоба!
- Это тёмная область, Игорь, ведь здесь всё – гипотетика и эмпирика плюс субъективность и словесный туман, - что же ты хочешь от этой темы?
Игорь стал горячиться.
- При чём здесь всё это? Зачем баламутить тему и запутывать людей? Скажи, как можно говорить о сознании, не объяснив, как происходит процесс мышления и что такое мысль? Или, говоря нашим языком, - что такое человек и его семь тел.
- И что же тебя так задело, - пусть себе говорят.
- Понимаешь, - учёные люди, серьёзно и глубокомысленно рассуждают перед микрофоном и камерой, оперируют научными терминами, сложными непонятными хитросплетениями фраз, которые, с хода, кажутся очень умными и важными, но если их элементарно очистить от всей словесной «шелухи», или попросить их расшифровать свои «научные» термины, то окажется, за всем этим скрывается непонимание и желание спрятать это.
- А ты не перегибаешь, теряя спокойствие и невозмутимость, - помнишь правило: «спокоен будь, и познай!».
- Да нет, Саша, это сосем другое дело, - просто было обидно и стыдно за этих людей, я даже не знаю почему, и в этом я, наверное, не прав. Но ты сам представь, - говорят на всю страну, что сознание, - это «что-то такое, что есть, то о чём мы думаем и говорим…, ну вот называем, например, цифру три… и в этой цифре – наше сознание». Ну что это такое? Скажи, разве не бред?
- Бред.
- Или другие перлы, которые даже невозможно воспроизвести и повторить, а не то, чтобы объяснить, это же квазинаучное словоблудие! Эти словосочетания, которыми они оперируют, рассеиваются как… неприятный запах.
- Ну хорошо, Игорь, а ты сам, мог бы объяснить всё это в понятных терминах?
- Но ты же знаешь, что Восточные Учителя, ещё несколько тысяч лет назад, предложили более или менее адекватную модель человека и его семь тел. Потом её приняли эзотерические школы, религиозные философы, мистики. Теперь её можно развить и объяснить понятными терминами, с научно-философских позиций. При этом, сознание будет просто состоянием физического тела, точнее его мозга, а мысль, которую нельзя отделять от сознания, будет просто продуктом, или проявлением сознания или ментального тела человека. И всё делается простым, безо всяких научных хитросплетений лукавого ума, и словоблудия.
Игорь перевёл дух и сделал паузу, и тогда Александр Николаевич спокойно сказал:
- Ну ты свяжись с этими деятелями, представь свою концепцию, как альтернативу…, огласи её или опубликуй. Многие, чьи взгляды построены на материалистических понятиях, её не воспримут, и даже назовут вредной и антинаучной, но многие, чьи взгляды близки к нашим, - примут, будут приветствовать, и скажут тебе – спасибо.
- Да зачем мне это доказывать кому-то, то, что с позиций материализма и эксперимента доказать нельзя? Я им скажу, что ваше представление, - это бред, а они мне скажут – сам дурак!
- Зачем же тогда расстраиваться и страдать?
- Не знаю почему, но меня это зацепило. Чем занимаются люди, научные коллективы, институты? Ходят на работу, пишут статьи и книги, защищают диссертации, - неужели для того, чтобы наукообразно и высокопарно запутывать людей, и наводить тень на плетень, доказывая свою значимость и необходимость?
- Да, наукообразно доказать можно всё. Ты ведь знаешь, что если имеются альтернативные суждения, то абсолютной истины нет, а обычных истин, которые мы высказываем, будет столько же, сколько и суждений, а суждений может быть столько, - сколько людей. Кому же и что могут люди, и мы с тобой, доказать?
- Но тогда людям вообще не о чем говорить; ментальность, разум, интеллект, - исчезают, и люди превращаются в своих далёких предков. Ведь мы можем сказать, что вот это, с позиций логики и здравого смысла, - приемлемо, вот это, - спорно, а это, - явный бред?
- Не знаю, может быть и этого нельзя сказать.
В комнату вошла Лидия Сергеевна.
- Мужчины! Вы ещё не утомились от умных разговоров? У меня готов ужин.
- Пойдём, Санёк, попьём чаю и что-нибудь пожуём, такой у нас обычай, - сказал Игорь, - а потом, по настроению, можем ещё пообщаться мыслями.
- Ну что же пойдём, - воздадим должное хозяйке.
Они прошли на кухню, где был накрыт вегетарианский стол: овощные салаты, отварной картофель в сметане и вареники с творогом.
- А девчонки? – спросил Игорь.
- Они уже поели.
- А можно мне сначала что-нибудь выпить? – вежливо поинтересовался Александр Николаевич.
Лидия Сергеевна смущенно посмотрела на мужа.
- Извините… я, Игорь, у нас, кажется, есть сухое вино?
- Нет, вы меня не поняли, - улыбнулся гость, - мне простой воды, только не холодной, или чаю…, я обычно пью только перед едой.
- Конечно, - поспешно сказала Лидия Сергеевна, - я принесу яблочного сока, - хорошо?
- Это будет отлично.
После ужина, они опять уединились и вернулись к прерванному разговору.
- Игорь, я подумал…, может быть  тебе стоит написать статью или даже книгу, и там дать основные положения древней науки о человеке, представленные с совремённых позиций…, ведь это очень важно… и очень нужно.
- Ну, это надо засесть надолго и бросить всё. Ну ладно, я напишу, затрачу год или два, а кто её издаст, если там будет нематериалистический подход и опровержение многих устоявшихся догм? А профессора и академики, которые сидят на своих привычных представлениях, и кормятся ими, разве они допустят инакомыслия в печати?
- Здесь ты не прав, сейчас другое время и издать можно всё: от матерщины, уголовщины и порнографии, до бреда сумасшедшего. А ты ведь столько перелопатил литературы, - дашь библиографию, сошлёшься на основоположников, выскажешь свои взгляды, - слог у тебя хороший, логика…, ты знаешь, я сейчас это представил, и мне кажется, что эта книга могла бы быть очень интересной и главное – нужной!
- Нет, Саша, пока я к этому не готов, работа очень большая и сложная…, может быть, когда уйду на пенсию.
- Ну тогда, может быть сделать устный доклад где-нибудь, сообщение…. Ведь понимать, что искажённо представляется основной и, наверное, самый важный вопрос и молчать…, - тоже  не очень хорошо. Как ты думаешь?
Игорь молчал, а потом вдруг улыбнулся.
- Получается, что я на свою голову затеял этот разговор, - о той телепередаче и получил новую заботу, ну, а если серьёзно, то здесь надо подумать, как это всё организовать. А может быть займёмся этим вместе? Я представил положение, - ты предложил действия, - это надо объединить.
И они рассмеялись оба.
- Ладно, договорились, давай обдумаем всё, рассмотрим варианты, и предложим себя.
- Если нас возьмут, - подытожил Игорь весёлый разговор.
Было уже поздно, и Александр Николаевич стал прощаться.
А на следующий день, после обеденного перерыва, Игорю неожиданно позвонил Главный инженер, и попросил зайти. Это его удивило, потому что начальник отдела был на месте и, в данном случае как бы нарушалась производственная субординация. Он пошёл, обдумывая, что бы мог значить этот вызов, и предположил, что вопрос, скорее всего, будет иметь личный характер.
Главный, как обычно, сидел за бумагами и дымил.
- Здравствуйте, Семён Ефимович, - вежливо поздоровался Игорь.
- Здравствуй, Игорь Васильевич, садись.
Закончив писать, он поднял голову, внимательно и оценивающе оглядел сидящего перед ним, и продолжил:
- Есть решение создать у нас лабораторию по сертификации радиоэлектронной аппаратуры на электромагнитную совместимость и технику безопасности, - как ты на это смотришь?
- Это дело своевременное просто ответил Игорь.
- Вот я и предлагаю тебе организовать эту лабораторию и возглавить.
Это было неожиданно, и Игорь замешкался с ответом.
- Честно говоря, Семён Ефимович, из меня плохой начальник, это уже проверено. Я не очень люблю командовать людьми, тем более заставлять или приказывать…, я привык работать, а не руководить, - извините, в смысле водить руками, - он замолчал, подумал, а потом грустно усмехнулся и добавил, - и ещё я не очень уживаюсь с начальством, не знаю почему…, мне кажется, оно меня не любит.
Главный рассмеялся.
- Ну ты сгущаешь всё. Во-первых, лаборатория будет отдельной, при Главном инженере, отчитываться будешь только мне, в дальнейшем, эта лаборатория, возможно, будет преобразована в отдел. Во-вторых, набирать людей будешь сам, по своему усмотрению, тех, с кем ты сможешь работать. А в-третьих, мне просто некого сейчас поставить на это место. Ну что, хватит, или ещё нужны доводы, тогда скажу, - в четвёртых, с тобой-то мы, наверное, уживёмся, работу будешь планировать сам.
Игорь молчал; он понимал, что его, годами устоявшийся производственный стереотип, может кардинально измениться, и ещё не известно в какую сторону, а этих изменений, он не любил и избегал. Но, при всём при этом, он не умел отказывать в просьбах, это всегда стоило ему больших трудов. Ну и наконец, положительные стороны нового статуса, - самостоятельность и независимость, - были налицо.
- Не знаю, Семён Ефимович, не хочу вас подводить, если что-нибудь не сложится.
- Я думаю, всё будет нормально, - оживился Главный, - давай посмотрим, как пойдёт работа, в крайнем случае, всегда можем переиграть…, а потом, это ведь и материальная поддержка….
- Ну, это для меня не главное.
- Не главное, но всё-таки… сейчас это не последний вопрос, - дипломатично сгладил ситуацию Семён Ефимович, почувствовав, что Игорю не понравился его последний довод.
- Ну, так что? Соглашайся, - после некоторой паузы продолжал он, - дам тебе максимальную самостоятельность, - сам составишь положение о лаборатории, штатное расписание, требуемое оборудование…, ну, решай!
- Всё получилось неожиданно, - ответил Игорь, - я по природе тугодум, дайте мне подумать до завтра…, я всё обдумаю, чтобы потом не ругать себя и вас не подводить.
- Ну ладно, думай, - с улыбкой сказал Главный, - я где-то слышал такое выражение: «никогда не раздумывай долго, потому что как бы ты не решил, - всё равно будешь жалеть!».
- Вот, это как раз про меня, - согласился Игорь, - но всё-таки я подумаю.
- Ну тогда до завтра.
Игорь Звонарев всегда трудно принимал решения; он боялся ошибок и связанных с ними неприятных последствий, вероятность которых всегда преувеличивал. Он начинал рассуждать, анализировать, взвешивать все «за» и «против» и, как всегда в таких случаях, чем больше он раздумывал, как поступить лучше, тем труднее было принять решение, которое позже, когда нельзя уже было ничего изменить, представлялось ему худшим. Такая нерешительность, при выборе действий, наверное, ещё объяснялась и тем, что, приняв решение, он уже никогда не изменял его и, избрав путь, - шёл по нему, не сворачивая, до конца. Но, перед выбором решения, часто устав от борьбы с собой, он иногда бессознательно искал совета.
За ужином Игорь, как бы, между прочим, равнодушно сказал жене:
- Главный сегодня предложил мне лабораторию и самостоятельную работу.
Она посмотрела с удивлением и участием, - он не часто посвящал её в свои производственные дела.
- И что же, ты согласился?
- Не знаю, пока не решил. Конечно, есть много плюсов: самостоятельность, меньше командиров, подчиняюсь только Главному, работа интересная и перспективная, ну… и всё-таки зарплата больше.
- Так что же ты раздумываешь? – сразу сказала она, - соглашайся!
- Но есть и много минусов: сейчас сразу навалится гора работы, новых забот, времени на свои занятия будет меньше, появится ответственность за людей, - ты ведь знаешь, я не люблю командовать, - впрочем, как и подчиняться. Вот и получается «фифти-фифти».
- Ну надо же всё равно решать, и только тебе.
- Да, я всё понимаю, но… знаешь, Лидок, давай схохмим, - чего я буду свои мозги морочить? Давай бросим жребий, и он пусть рассудит. У тебя рука лёгкая, ты у меня без пороков, почти святая, - бери монету и кидай, как выпадет, - так и сделаю…, орёл – да, решка – нет, и всё!
- Нет, Игорёчек, - со смехом ответила жена, - я хотя и святая, как ты сказал, спасибо тебе конечно, но жребий бросать не буду, - ты должен решить сам, но мне кажется, из всего, что ты сказал, плюсов всё-таки больше.
- Ну вот! – облегчённо воскликнул Игорь, - и жребий брошен, а говорила не хочешь бросать, - завтра скажу Главному, что я согласен; а теперь я захотел есть, давай что там у тебя? – и он перестал думать о работе.
Первая неделя, после того, как Игорь Звонарев дал согласие возглавить новую лабораторию, прошла в суете и заботах, - и временами он даже подумывал, правильно ли он поступил.
Но постепенно, после встречи с директором, всё наладилось, - бумаги были составлены и подписаны, формальности пройдены, а штат работников, в количестве одиннадцати человек, он набрал быстро из нужных ему специалистов, с удовольствием отметив при этом, что очень многие хотели бы работать с ним. Основная задача теперь свелась к заказам и получению необходимого оборудования, в то время, как в дирекции уже лежало несколько заказов на сертификацию.
И опять побежало время, день за днём, неделя за неделей, - с пугающей быстротой.
Вечером, когда, как обычно с книгой, Игорь отдыхал после суматошного дня, зазвонил телефон, - это был Александр Прохоров, - его недавний знакомый и друг. Он напомнил Игорю об их последней встрече и разговоре, о котором тот уже почти позабыл. Он сообщил также, что в ближайшую пятницу, в конференц-зале на Корчагина два, будет проходить научно-философский семинар на тему: «Проблемы психологии и сознания». Тогда Игорь сразу вспомнил их последнюю встречу, но ещё не понимал, какое значение это имеет сейчас, и в какой мере упомянутый семинар касается его, - Игоря Звонарева.
Тогда Александр стал объяснять, как интересно было бы сходить на этот семинар, послушать, задать вопросы, и может быть даже изложить свои представления, о которых они так много говорили между собой. Игорь, застигнутый предложением врасплох, как обычно, колебался и тянул с ответом, мысленно оправдывая отказ занятостью на работе, но его друг привёл последний довод, - он уже достал, причём с большим трудом, два пригласительных билета; и тогда Игорь согласился. 
Последнее время он совсем не занимался своей машиной, эти дела его никогда особенно не увлекали, и чаще на работу он ездил на метро. Теперь он опасался, что может быть возня с аккумулятором и колёсами, и они договорились ехать до Маленковской на электричке, а там до Корчагина, - пять минут хода.
В пятницу, как договаривались, они встретились у Игоря, проехали на Ярославский и, уже через полчаса, были на месте, за сорок минут до начала.
В большом фойе, на втором этаже, где проходила регистрация присутствующих, было уже многолюдно и оживлённо. Было заметно присутствие представителей различных организаций, и иностранцев; здесь же, в фойе, продавалась тематическая литература, и работал буфет. Друзья правильно оценили предоставленные организаторами возможности, - они посмотрели книги, выпили сока, и прошли в зал. Половина кресел была уже занята, стоял легкий шум; участники двигались в проходах и между рядами, заполняя зал. Они сели в середине, откуда было хорошо видно сцену со столом, трибуну с микрофоном, и стали ждать.
Зал заполнялся быстро и вот уже за столом появился председательствующий и открыл симпозиум.
После пленарного выступления начались доклады, - они были обычными, ничем не примечательными, и носили научно - рекламный налёт. Большинство докладчиков ставило в своих выступлениях две цели: показать свою научную эрудицию и важность работ своей организации или предприятия. Тяжеловесная терминология, сложно сплетённые обороты и фразы, - начинали утомлять. Скоро присутствующие потеряли внимание, тишина нарушилась, Игорь нервно ёрзал в своём кресле и морщился.
- Послушай, - шепнул ему Александр, - запишись на выступление в прениях, развороти эту кучу, ведь они мелют чепуху!
- Да ну их, пусть болтают, - раздражённо ответил Игорь, - я ведь не рассчитывал здесь выступать, жалко только потеряли время.
Но Александр Николаевич уже был захвачен своей идеей.
- Ты пойми, что же мы зря, что ли сюда припёрлись; ведь они же спят! Им ведь надо кинуть здравую идею…, ну как холодную лягушку за воротник!
- Ну ты иди, и кинь.
- Да нет, Игорь, я бы пошёл, но у тебя это будет более убедительно и толково; мы ведь с тобой много говорили…, - ну расскажи им, что ты рассказывал мне, я же помню, ну давай, выступи. Я бы сам выступил, но, честно говоря, побаиваюсь, - не готов…, ты что, тоже боишься?
А этого уже было достаточно, чтобы Игорь согласился. В перерыве, он записался на выступление в прениях, и после перерыва они снова заняли свои места.
Прения шли скучно, новых и свежих мыслей и идей не было, - все различия были в терминологии и в понимании одних и тех же устоявшихся догм. Внимание  аудитории ослабело, многие откровенно зевали или подрёмывали; в зале стоял лёгкий шумок, кое-где велись приглушённые беседы.
Наконец председательствующий назвал его фамилию, и Игорь пошёл к трибуне. Он оглядел большой зал, заметил равнодушные и оценивающие взгляды сидящих в первых рядах, - и положил на трибуну листок с тезисами.
Теперь он уже не чувствовал себя таким скованным и растерянным, выступая перед большими аудиториями, как это было когда-то. Медитация, упражнения и частая практика на работе, помогли ему избавиться от этого недостатка, доставлявшего некогда неприятные переживания.
- Уважаемые дамы и господа! – начал Игорь, - извините, если буду выглядеть здесь нетрадиционно, но хотелось бы задать вопрос присутствующим. Не кажется ли вам, что совремённая материалистическая наука, во многих направлениях, всё чаще и чаще – упирается в тупик? - В зале сразу возник шум, сменившийся заметным оживлением и отдельными возгласами, - не надо пока шуметь, я только представлю на ваш суд своё мнение, и попробую его обосновать. Понимаете, если мыслить и выражаться уже привычными, застывшими трафаретами, то всё кажется вполне понятным, и не возникает никаких вопросов. Это происходит у нас обычно, на подобных мероприятиях, и, в частности, сегодня здесь. Но давайте копнём поглубже, и попробуем заглянуть в корень наших обычных устоявшихся понятий. Вот для начала, - мы все привыкли говорить, что электрический ток, - это поток электронов. Но что такое электрон: частица, волна или неопределенная область, излучающая энергию, - не скажет никто, единого мнения нет! Мы говорим, что ток появляется, когда проводник пересекает магнитное поле, или когда имеется разность потенциалов, то есть электрическое поле. Но что такое поле? Единой теории, а значит и понимания – нет! Получается, что всем известное и кажется понятное явление, - ток, на самом деле, - неизвестно что, вызываемое неизвестно чем.
Шум в зале нарастал, присутствующие перестали жевать и стали просыпаться.
- Обождите, - улыбнулся Игорь, - это только самый простой пример, дальше будет интереснее. Есть два главных, краеугольных вопроса всех наук, философий и учений. Первый вопрос, – что такое материя? И второй вопрос – как она возникла, другими словами, - как произошла Вселенная?
Давайте посмотрим, что говорит об этом совремённая наука. Исходной единицей материи, из которой построен весь материальный мир, - считается атом. А что такое атом? Это ядро и электронные оболочки; но науке известно, что девяносто девять и девятьсот семьдесят пять тысячных процента массы атома сосредоточено в ядре. Это значит, что электроны практически не являются носителями материи, - вся она сосредоточена в ядре! А каковы размеры ядра, по сравнению с размерами атома? Если взять такой плотный материал, как железо и представить ядро его атома в виде горошины, то соседнее ядро соседнего атома будет на расстоянии примерно двух километров! Или ещё более наглядный пример. Представьте себе человека весом в семьдесят килограмм. Если в его теле все ядра атомов спрессовать без промежутков, - то они займут в объеме одну миллионную часть пшённого зёрнышка! Вот и вся материальная сущность человека!
Теперь в зале стояла тишина.
- Получается, - продолжал Игорь, - что атом, как единица материи, фактически пустой! Но давайте пойдём ещё дальше и заглянем ещё глубже и спросим у физиков: что такое ядро атома? Нам скажут, что это протоны и нейтроны, а мы спросим: а что такое протоны и нейтроны, из чего они состоят? Нам ответят, что это ещё более элементарные частицы: мезоны, гипероны, пионы, барионы. Это что-нибудь прояснило? Нет, ещё более запутало. Ну, а если рискнуть спросить: а что же такое, - мезоны и гипероны, - то появится новое понятие – кварки, и всё запутывается окончательно, потому что вопросы: «что это такое, и из чего оно состоит», можно продолжать бесконечно, и окончательного ответа не будет, - это всё равно, что искать линию горизонта. И это, - естественный и неизбежный тупик материалистического подхода.
А теперь вспомните, - ведь известнейшие физики: Эйнштейн, де Бройль, Шредингер, Гейзенберг утверждали, что в микромире частицы материи можно рассматривать как волну, то есть как поле или энергию! А где же материя? Получается, что величайшие физики приходили к выводу, что её нет! Конечно, сразу возникает естественный вопрос: что же, в таком случае, мы видим, чувствуем и ощущаем вокруг себя? И тогда можно прийти к неожиданному и парадоксальному выводу, - мы видим, чувствуем и ощущаем – только поля!
Теперь, наверное, можно сделать вывод, что на первый основной вопрос, - что же такое «материя», - совремённая материалистическая наука ответа дать не может!
Игорь сделал паузу, ожидая бурной реакции, но в зале была тишина… и он продолжал:
- Теперь от микромира перейдём к макромиру, ко второму основному вопросу, - как возникла Вселенная, то есть, как появилась материя? По совремённым научным представлениям, Вселенная возникла из точки в результате Вселенского Взрыва. Но как можно представить себе, с материалистических позиций, эту точку, в которой содержалась вся Материя, вся Энергия и вся Информация Вселенной? Ведь точка – математическая абстракция, а что находилось до Взрыва вне этой точки? Совремённая материалистическая наука, - не может ответить на этот вопрос, - ведь до Вселенского Взрыва не было ничего: ни материи, ни времени, ни пространства!
Теперь, наверное, можно сделать и следующее предположение, - что и на второй основной вопрос, о возникновении материи, - ясного ответа нет.
Вот здесь много говорилось о психике и сознании, но позвольте спросить, как можно говорить о сознании, не выяснив, что такое мысль? Ведь сознание, это не те сложные научные формулировки, которые здесь звучали; сознание, - это просто состояние или свойство высокоорганизованной нервной ткани – мозга, а мысль, это продукт, или результат функционирования, сознания. Так что же такое мысль? Что может сказать совремённая материалистическая наука  на этот счёт? Может ли она дать нам вразумительные ответы на вопросы: как происходит процесс мышления, что такое память, как происходит запоминание, забывание и воспоминание, как воздействия на органы чувств, связаны с мышлением, - какие здесь носители информации и какие механизмы передачи? Ответы на эти вопросы как будто закодированы многосложными научными терминами и формулировками, за которыми чувствуется незнание.
А целый ряд непонятных и необъяснимых, с точки зрения совремённой науки, загадочных явлений, таких как: предсказание будущего, ясновидение, телепатия, телекинез, левитация, НЛО, полтергейст, аномальные зоны и явления, «чёрные дыры», происхождение жизни и человека… и других.
Игорь сделал паузу и перевёл дух; он был слегка возбуждён. В зале стояла тишина.
- Я уже, наверное, не могу нарушать регламент и злоупотреблять вниманием присутствующих. Но для заинтересовавшихся или заинтригованных, можно было бы отдельно изложить и обосновать некоторые подходы и модели, которые могут дать сравнительно простые и понятные ответы на все основные вопросы, затронутые здесь, и на которые у традиционной науки ответов пока нет. Благодарю за столь продолжительное внимание.
Игорь стал спускаться с трибуны; в зале, после напряжённой тишины, сразу раздался шум, казалось, что после его доклада, там не осталось равнодушных. Послышались голоса:
- Дайте ему ещё время!
- Пусть докончит…
Председательствующий поднялся за столом.
- Уважаемые участники симпозиума, тема и вопросы, которые затронул докладчик, конечно очень важные и интересные, но они во многом спорные…и требуют тщательного изучения… и времени. У нас ещё четверо выступающих… я не знаю…
- Дайте ему продолжить!
- Давайте проголосуем! – донеслось из зала.
-Хорошо, ставлю вопрос на голосование: кто за то, чтобы дать докладчику ещё время для завершения темы? – подавляющее большинство. Игорь Васильевич, вы сможете сейчас закончить ваше сообщение, в виде конкретных представлений и предложений?
Игорь, уже направлявшийся к своему месту в зале, остановился.
- Смогу, насколько это будет возможно за ограниченное время.
- Тогда, пожалуйста, продолжайте.
Игорь снова поднялся на трибуну, сделал несколько глотков из принесённого кем-то стакана с водой, и продолжил:
- Для начала, давайте, хотя бы на время, примем несколько исходных предпосылок, представляющих собой некую гипотетическую модель окружающего нас мира, и человека, а потом посмотрим, к чему она нас приведёт, и что нам даст.
Первое, - Реальный, Истинный Мир, который мы не видим, не чувствуем и не воспринимаем, является многомерным, и в нём могут сосуществовать, не пересекаясь множество миров низших измерений, и в частности трёхмерных. Это так же, как на двумерной плоскости можно разместить бесконечное множество непересекающихся линий, а в трехмерном объёме – бесконечное множество непересекающихся плоскостей; понятно, по аналогии, что - в четырёхмерном мире, могут существовать бесконечное множество наших трёхмерных миров! Человек, на данной ступени своего развития, способен воспринимать только низший трёхмерный мир, который является лишь проекцией или одним из сечений Реального Многомерного Мира. Получается, что наш трёхмерный материальный мир является усечённым, или другими словами, - нереальным и иллюзорным. Отсюда все парадоксы и тупики материалистического подхода; здесь ответ на вопрос, - почему «исчезла» материя, при движении в глубь её, и превратилась в поле. Также и все другие непонятные и таинственные явления нашего трёхмерного материального мира, о которых мы упоминали, - они являются просто отголосками или проявлениями Реального Мира в мире иллюзорном.
Второе, - свойства, законы и явления Реального Мира в корне отличны от наших земных законов и явлений в таких основных и фундаментальных понятиях, как: пространство и время; материя и энергия; поле и информация. Можно предположить, что в Реальном Мире, многомерное пространство – нелинейное и замкнутое, - оно может трансформироваться из точки в бесконечность и обратно. Вот, кстати, и ответ на возможность возникновения Вселенной из точки, и возможности её обратной трансформации в точку. В Реальном мире, время тоже нелинейное и замкнутое, - в нем могут существовать одновремённо прошлое, настоящее и будущее, и здесь возможно скрыты ответы на такие явления, как: гадания, предсказания будущего, ясновидения и других временных аномалий. В Реальном мире, пространство и время образуют единую многомерную Пространственно-Временную систему координат. В Реальном мире, материя эквивалентна энергии или полю, и вместе с информацией образует единое многомерное Информационно-Энергетическое поле, которое движется, вибрирует и изменяется в Пространственно-Временной системе координат и, в свою очередь, связано с ней воедино. И с этих позиций, тоже можно объяснить множество загадочных земных явлений.
Третье, - всё невообразимое многообразие объектов Вселенной и их различие определяется только различными параметрами движения Информационно-Энергетического поля, в каком-то месте Пространства-Времени. Одним из таких параметров может быть частота вибраций Поля. При этом, - свойство или частота вибраций, определяет размерность Пространства-Времени. Окружающий нас трёхмерный материальный мир, который мы видим и ощущаем, - является, кажется, самым низшим и соответствует самым грубым вибрациям Поля. Более тонкие вибрации, связанные с более высокими измерениями, представляют различные виды физических полей; далее следуют: биополя, мысли и души живых существ, в виде всё более высоких размерностей Пространства.
Посмотрите, не здесь ли находится подход к общей теории поля?
Таким образом, можно сказать, что Мир един, по своей сущности, но бесконечно разнообразен в своих проявлениях. Теперь, если принять логическое предположение, что высшие формы вибраций и размерностей включают в себя все низшие, как проекции или сечения, и управляют ими, - то, двигаясь от низшего к высшему, - можно естественно и просто прийти к понятию Всеединого, Всеобъемлющего и Всевышнего, то есть к понятию – Бога!
Игорь замолчал, ожидая негативной реакции зала, но там было тихо, все слушали, и это его удивило и обрадовало; он выпил воды, и продолжал:
- Человек един с Вселенной и является микромоделью Реального мира, представляя его, как капля воды представляет океан, а песчинка – материк. Человек, это тоже частица общего Информационно-Энергетического поля с различными формами вибраций, действующих в различных измерениях. Физическое тело человека, - это самая низшая и самая грубая форма, это след человека, в низшем трёхмерном мире. Здесь, в этом теле, находится и мозг, в котором, как свойство и состояние, заключено сознание. Это тело мы видим, ощущаем, чувствуем, - поэтому наше сознание приковано к нему. Но давайте обратимся к нашим высшим телам, которые невидимы и которые нам дано только отдаленно воспринимать. Следующим за физическим, - у нас имеется энергетическое тело, через которое осуществляется энергетический обмен человека с окружающим миром. Это тело определяет физическое благополучие, крепость и здоровье человека, и здесь, по-видимому, зарождаются все болезни и слабости, прежде чем проникнуть в физическое тело. Некоторые люди видят это тело, в виде светлых или туманных вихревых потоков, входящих в биологически активные точки физического тела. Ещё более тонкие вибрации, образуют ментальное тело человека. Ментальное тело, - это тело мысли, или поле мысли, которое создается электронными процессами в клетках мозга, или другими словами, процессом сознания. Вот мы и пришли к понятию – «мысль». Мысли человека живут после своего создания; они могут оставаться в сознании или излучаться в пространство и существовать там неопределённо долго, примерно так же, как существует свет далёких звёзд. Это существование мысли, после её появления, может объяснить свойства памяти, - когда ментальное тело мысли удаляется из сознания, - мы забываем, а если возвращается вновь, - вспоминаем. Когда мы спим, сознание меняет своё состояние и концентрацию, - тогда самые различные ментальные поля: недавние и давние, свои и чужие, живых и уже умерших, - могут пересекать сознание, создавая всё многообразие и всю причудливость наших снов. Передачу мыслей, телепатию, распространение идей, массовые увлечения и «безумства» больших скоплений людей, - также можно объяснить взаимодействием ментальных полей.
Ментальное тело, - всецело определяет все поступки и поведение человека; мысль может изменить поведение и жизнь, вызвать болезнь или исцелить, и даже убить. Она может ввергнуть человека в пучину греха, или вознести к вершинам святости. Вот почему надо очень осторожно и строго относиться к своим мыслям, как к драгоценным произведениям своего сознания, и не допускать их осквернения, потому что, в противном случае, мы оскверняем окружающий нас мир.
Но мысль невидима, неосязаема и неизмеряема, и поэтому совремённая  материалистическая наука не признаёт ментальное тело и не изучает его, - и в этом видится трагедия. Если бы это тело человека изучалось и исследовалось так же, как и физическое, - наверное, мир был бы совсем другим, - неизмеримо лучшим! 
Но ментальное тело мысли, ещё не является высшим телом человека. Ещё более высоким телом, с более тонкими вибрациями поля и более высокой размерностью Пространства-Времени, является человеческая душа. Душа бессмертна и в физическом теле обитает временно, как луч света в храме. Душа есть вечно живущая духовная сущность человека, его истинное «Я», отличающая его от всех других живых существ во Вселенной, и когда прозвучал вечный и сокровенный призыв: «Человек познай себя!», то, очевидно, имелось в виду не его низшее физическое тело, а именно душа!
И, наконец, самое высшее тело человека, - это духовное тело, то, что иногда называют: «Искра Божья» или «Дух Святой», - это то подобие Богу, по которому мы созданы, это та конечная высота, до которой мы, увы, никак не можем подняться, отягощённые своим сознанием и мыслями, и потеряв связь со своей душой. Но очевидно только через свою душу, человек может приблизиться к Богу, в образе своего высшего духовного тела, и, наверное, это главная цель и главный смысл человеческой жизни!
Игорь замолчал, в зале было тихо.
- Вот всё, о чём можно здесь сказать в кратком выступлении. Многое, о чём я говорил, было известно за тысячи лет до нашей эры, а некоторые новые представления и гипотезы пришли из ментального океана  мысли, который нас окружает и о котором я говорил. Он открыт, нужно только войти с ним в контакт и научиться его слушать. Сейчас взглядов, подобных изложенным здесь, придерживаются многие научные и философские школы, а также мировые религии. Есть много литературы по комплексу понятий; желающим я могу сообщить. Еще раз благодарю, за долгое внимание и терпение.
Игорь стал спускаться со сцены, а в зале сразу поднялся шум; слышались аплодисменты, одобрительные возгласы и отдельные недовольные выкрики. Чувствовалось, что доклад вызвал бурные и неоднозначные эмоции, но взбудоражил всех. Игорь сел на своё место.
- Молодец, блестяще преподнёс, - сказал Александр, - мозги прочистил многим…, у кого они ещё работают.
А в зале продолжали шуметь и спорить, и председательствующий тщетно старался восстановить тишину. Остальные доклады были уже как-то скомканы и прошли буднично и скучно.
После окончания симпозиума, Игоря и Александра окружили плотным кольцом и посыпались вопросы:
- Вы по образованию биолог?
- Нет, я технарь.
- Так что же такое ток?
- Вибрация полей электронов, - гипотеза.
- Не могли бы вы сделать сообщение у нас на научном семинаре?
- Надо договариваться отдельно…, но я докладами не занимаюсь.
- Вы что же, опровергаете материализм?
- Я ничего не опровергаю и ничего не утверждаю, я просто предлагаю проснуться и пробудить мысль… и высказываю свою точку зрения.
- Где найти литературу по этой концепции?
- Позвоните мне, и я сообщу.
Так, в окружении, они спустились вниз, вышли на улицу, и там ещё продолжались вопросы, а несколько человек пошли с ними до электрички. В вагон сели пятеро; кроме Игоря и Александра, было ещё трое: Михаил Юрьевич – старший научный сотрудник Института Востоковедения, Константин Иванович -  доцент МГУ и Сергей – аспирант Института Ядерной Физики; жаркий разговор продолжался.
 Несколько дней, на работе и дома, Игорь находился под впечатлением своего выступления на симпозиуме. Он отвлекался от дел, мысленно прокручивал в уме фрагменты своего доклада, пропускал их через призму критики и, естественно, находил недостатки. Он считал, что вот здесь, надо было сказать, - вот так, а там, - выразить мысль совершенно иначе. Понимая всю никчемность этих переживаний, он приказывал себе никогда не возвращаться к анализу того, что прошло, но сидящий в нас «оппонент», часто бывает сильнее.
А в городе чувствовалось уже наступление весны, - всё сильнее ощущались запахи сырой свежести, серые краски неба сменялись голубыми, а солнце становилось тёплым и ласковым.
Весной Игорь Звонарев всегда испытывал какую-то непонятную грусть. Хотелось куда-то уехать и что-то изменить. Все женщины казались очень красивыми и одновремённо недоступными, и это вызывало противную жалость к себе. В это время, он особенно остро чувствовал  в себе «тиранию мысли», и всячески боролся с ней, находя помощников в книгах и медитации.
Вечером, за ужином, Игорь сказал жене:
- Знаешь, Лидуся, - я давно не был у родителей, надо бы их проведать…, я в пятницу, пожалуй, поеду, с ночёвкой…
Она бессознательно ревновала мужа к его родителям, но никогда не показывала вида, прекрасно понимая, что это будет выглядеть глупо.
- Хорошо, - просто сказала она, - передавай им привет, и может быть встретимся на майские выходные. Ты что будешь есть… рыбу или сосиски?
- Что положишь, то и буду, - рассеянно ответил он.
После ужина, как обычно, Игорь взял книгу, а Лида села за тетради. Это рутинная и неблагодарная работа, печальный удел всех преподавателей русского языка и литературы, могла доводить до отупения, повторяясь изо дня в день много лет. Эта работа, ввиду полного отсутствия творческого начала и однообразия, превращала учителя в автомат, и у Игоря, когда он глядел на жену в это время, - её занятие почему-то ассоциировалось со словом – «идиотизм».
- Лидок, объясни мне, - дураку, почему сейчас, когда в классах стоят компьютеры, и есть алгоритмы проверки грамматики и орфографии, надо тратить столько времени и сил на ручную проверку тетрадей…, как делали, наверное, ещё при царе Горохе?
Она подняла голову от письменного стола, сняла очки, и посмотрела на мужа усталыми глазами.
- Не знаю, Игорь. Наверное, надо создавать какие-то программы, разрабатывать методики…, но ведь мы не можем это сделать, нужны специалисты, а они за тетрадями не сидят. Кто о нас думает? Мы – школьные работники, как говорится – «шкрабы», а звучит почти как «рабы», - она грустно улыбнулась, - ладно, ты мне не мешай, у меня сегодня два класса и завтра тяжёлый разговор с директором.
- А что? Какие неприятности? – озабоченно спросил Игорь.
- Да так, это у нас обычное дело. Родители ведь всегда считают, что их дети, - самые умные, и что если они плохо учатся или ленятся, то виноваты учителя…, и бегут жаловаться, - к директору, в отделы образования…, и куда только можно. «Почему моему ребёнку поставили неправильную оценку?» Ну что на это можно ответить? Что девочка красится, гуляет с мальчиками, курит, ругается и не хочет учиться? Как это объяснить матери, у которой она единственная, любимая и избалованная с детства? Ладно, Игорёк, - это наша жизнь.
- Да, это ты хорошо сказала, - «такая наша жизнь», но надо и самим что-то делать с этой жизнью.
- А что? Научи!
Он задумался, а потом ответил:
- Я не знаю, этому, наверное, нельзя научить; у каждого свой взгляд на жизнь и каждый должен выбрать свой путь.
- Ах, Игорь, это общие умные фразы, - извини, мне надо работать.
- Обожди, - ну а если исключать из школы всех, кто злостно не хочет учиться или безобразничает, - ведь нельзя научить насильно!
- Сейчас мы не имеем права исключать из школы, мы обязаны учить всех… и каждого.
- Даже если они не хотят? И мучиться с ними?
- Да. И ещё говорят, что во всём виноват учитель. 
- Это идиотизм!
Наступило молчание. Игорь прилёг на тахту, отложил книгу, задумчиво глядя на, склонённую у настольной лампы, голову жены. Сейчас он отмечал, как незаметно и сильно изменилась его весёлая рыженькая хохотушка Лидочка. Вот уже очки и серебряные нити в золотых волосах, и тонкие морщинки у губ. Но, наверное, и он, если бы мог взглянуть на себя со стороны чужими глазами, увидел бы, что сам изменился тоже. Изменились и их интимные отношения; физическая близость и любовные ласки, стали уже не такими пылкими и не такими частыми, - и это было вполне естественно и объяснимо, но вызывало грусть.
Он приходил с работы и занимался своей философий и медитацией; она, замотанная школой, запрягалась в домашние дела, а потом садилась за тетради. И сбросив этот груз забот и дел, они, как в лучшие годы, могли принадлежать друг другу только в выходные дни и то, если не обременяли дети и Игорь не уезжал к родителям. И вот сейчас он опять наметил поездку.
В последнее время, Игорь Звонарев всё больше задумывался о себе, своей жизни и о своём назначении на земле. Это уводило порой в такие дебри, откуда он выбирался с трудом, но это стало его искушением и его крестом. Как сказал когда-то Сенека:
«Среди множества недостатков нашей смертной природы имеется и то ослепление нашего ума, которое заставляет наш ум не только блуждать, но и любить это блуждание.»   (Сенека. О гневе. 2. 9).
Он всячески старался внушить себе, что он, как создание природы, не столько физическое тело, сколько душа и дух. Однако, чем больше он старался  доказать это себе, тем более яростно кто-то внутри его, спорил с ним, опровергал его и заставлял сомневаться. Эта борьба с собой становилась постоянной и всё более трудной, только чем труднее она становилась, тем настойчивее и упорнее стремился он к своей новой идеи.
Он всячески старался найти в себе проявление чего-то высшего, духовного, своей души, и убедился, что для достижения этого необходима необычайно жёсткая концентрация и дисциплина ума. При этом он понял, что чрезмерное увлечение такой практикой может сделать человека ярко выраженным интровертом и развить эгоцентризм. Тогда он решил использовать свои новые воззрения в повседневной жизни и в общении с людьми, переведя это общение на новый, более высокий уровень, - «от души к душе». Он старался, чтобы слова, интонации, взгляд, - как бы исходили из тела души и искали путь к душе собеседника, которая обязательно есть, но может быть скрыта под спудом. И он был изумлён своими новыми ощущениями и успехами в делах, и кажется единственным, что пострадало при этом, - были интимные отношения с женой. И это было тоже естественно, ибо развитие духовного, - угнетает физическое. И хотя они ещё продолжали искать эти минуты, чтобы снова окунуться в вечный источник кратких земных наслаждений, он с сожалением стал отмечать, что прежние моменты восторга стал воспринимать более отчуждённо, словно наблюдая за этим со стороны. Но, в то же время, несмотря ни на что, чувство постоянной влюблённости в женщину, не оставляло Игоря и теперь.
И ещё, занимаясь самонаблюдением и самоосознаванием, он понял, что самое редкое, самое чистое и самое ценное состояние сознания, - это безмыслие! При этом может открыться интуитивный канал восприятия, и тогда приходят истинное понимание, и истинное знание.
В пятницу, после работы, Игорь сразу засобирался к своим; по дороге домой, он купил торт, фрукты и бутылку водки. Воображение уже рисовало ему беззаботный вечер, ощущение приятного похмелья и игры, в шахматы или преферанс.
- Когда вернешься? – с плохо скрываемой грустью спросила жена.
- Лидуся, ты извини, так хочется отключиться от работы, от занятий и от своих мыслей…, да и родных своих долго не видел…, но в следующие выходные, мы обязательно… куда-нибудь поедем… за город, обещаю тебе. 
- Ну конечно, я понимаю, тебе тоже надо развеяться…. Отдыхай там от работы, и от нас. Ужинать будешь?
- Да нет, пока не хочется.
- Ты хотя позвонил, что приедешь?
- Да, я звонил с работы…. Ну, я поехал.
- Поезжай, привет от нас.
В доме у родителей казалось всё было по-прежнему; его встретили, как всегда, радушно и, как всегда, без внешнего выражения эмоций.
Отец поднялся с дивана, уже с удовольствием предвкушая просвет, в однообразной череде вечеров, в виде выпивки, хорошей еды и игры. Мать, как всегда, занятая хозяйственными делами, - оставила их, и принялась готовить ужин в честь приезда сына. Надо сказать, что она любила сына больше чем дочь – Риту, и хотя сама никогда бы в этом не призналась, и даже не задумывалась об этом, но это было заметно. Может быть, дочь доставляла ей больше забот, или у неё был тяжёлый характер, или она была постоянно перед глазами, но только когда приезжал Игорь, - обычно строгое лицо матери, добрело и она, не умея и не зная, как проявить свои чувства, только излишне суетилась, и иногда неловко гладила его рукой.
- А где Ритуля? – спросил Игорь, проходя в комнату.
- Рита ещё на работе, - ответил Василий Васильевич, - она уже две недели работает в магазине продавцом; нет, ты понимаешь, - инженер уходит с производства работать в магазин…. Это же стыдок!
- Кому стыдок, отец?
- Как кому? Ей! Государство её учило, дало ей высшее образование, доверило руководить людьми, - а она ушла в магазин! Торговать! – он стал горячиться, - нет, ты понимаешь это? Я не понимаю…, уговаривал её – никакого впечатления! Поговори ещё ты с ней, может быть до неё дойдёт.
- Ну а сама она что говорит?
- Говорит, что ей мало платят, а ей сейчас нужны деньги. Нет, ты понимаешь? Нужны деньги! Сама зарабатывала, мы помогали…, нет, ты с ней всё-таки поговори…
- Василий, - вступила в разговор Ирина Сергеевна, - хватит тебе говорить о наших заботах, дай ему умыться и отдохнуть…, ещё успеете наговориться.
- Ладно, мать, - миролюбиво ответил Василий Васильевич, - ты нам организуй-ка ужин, а мы с сыном пока сыграем в шахматишки.
Когда Игорь привёл себя в порядок с дороги, переоделся в домашнюю одежду и прошёл в гостиную, - там отец уже сидел за доской с расставленными фигурами. Он никогда не умел долго ждать.
Играли из трёх партий, и отец проиграл две, а так как игра была на интерес, и проигравший должен был помогать готовить ужин, то он пошёл на кухню, а Игорь прилёг на диван и, не заметив как, задремал.
Потом пришла Рита, громко и раздражённо о чём-то говорила в прихожей, и Игорь не понимал, снилось ли это ему, или было на самом деле. Разбудил его голос отца:
- Ты что, спишь? Иди, у нас всё готово, садимся.
Игорь расслабленно сел на диване.
- А я ведь заснул, - словно оправдываясь, сказал он, - сегодня было много беготни на работе.
- Иди умойся и освежись, - посоветовал отец.
И через несколько минут, он уже священнодействовал за столом, - и это было, его самое приятное занятие. Обычно, в день приезда сына, Ирина Сергеевна устраивала особый, праздничный ужин, какого в обычные дни они с Ритой не видели.
Василий Васильевич, с заметным удовольствием, накладывал себе в тарелку различные закуски, наполнял рюмки и всегда произносил первый тост.
- Ну, давайте выпьем за наше здоровье, чтобы нам не болеть!
Все выпили и принялись за еду.
- Рита, а где же Юрка? – спросил Игорь у сестры.
- Не знаю, Игорь, - нехотя ответила Рита, - он придёт ночью, а может и не прийти ночевать.
- Чем же он занимается? И ты можешь об этом спокойно говорить?
- А кого он слушает? Он меняет работу каждую неделю, сейчас, кажется, устроился в казино…, - ладно, дай спокойно поесть! – раздражённо закончила она.
- Ты расскажи нам лучше, какие у тебя новости, - быстро перевёл разговор на другую тему Василий Васильевич, и стал наливать по второй, - как у тебя на работе, как Лида и дочки?
- У нас всё по-старому, без перемен.
- Ну, давайте теперь выпьем, чтобы у нас всё было хорошо, - сказал Василий Васильевич и поднял рюмку.
Ели молча; в этой семье никогда не отличались ни особой разговорчивостью, ни чрезмерным проявлением чувств; здесь каждый свои эмоции привык хранить в себе; здесь никогда не было ни поцелуев, ни ласковых речей, но за внешней сдержанностью и кажущейся холодностью, скрывались истинная привязанность и готовность к самопожертвованию.
Ирина Сергеевна, с заботливым вниманием, украдкой поглядывала на сына.
- Игорь, почему ты не ешь мясо?
Она, специально к приезду сына, ходила на рынок и долго выбирала вырезку для бифштекса.
- Мама, ты ведь знаешь… я же мяса не ем.
- Ну, за месяц раз, немножко, наверное, можно?
- Ты уж уважь мать, - вступил в разговор Василий Васильевич, - она ходила на рынок… старалась…
- Ну конечно, мама, извини, - виновато сказал Игорь, отрезая кусочек бифштекса.
- А что, отец, наливай ещё, - предложила Рита, - сегодня хочется напиться.
- Ты разошлась, что значит «напиться», - строго заметил Василий Васильевич, - мы выпиваем иногда, но не напиваемся…, вот ещё одну тебе налью, и потом – отказать!
- Ладно, наливай…. За что пьём?
- Мне хватит, - сказала Ирина Сергеевна.
- Ну по последней, мать, за компанию, - Василий Васильевич вдруг поднялся за столом, - давайте выпьем за тех, кто обеспечил нам такую жизнь. Вот мне мой отец рассказывал, как они жили до революции… и вот сейчас мы здесь…, у нас есть всё, а кто это нам обеспечил, - партия! За партию!
Он не почувствовал ожидаемого энтузиазма и, заметив, как поскучнели лица детей, понял, что тост его не прозвучал.
Снова ели. Игорь, хотя и изменял иногда своим принципам, но больше трёх рюмок не пил. Ирина Сергеевна пила только за компанию, когда приезжал сын, а Василий Васильевич с Ритой выпили ещё по одной. Семейный ужин приближался к концу.
- Давайте запишем пульку, - предложил Василий Васильевич, - ты как, дочь?
- Нет, мне не хочется, - ответила Рита, - нам нужно с Игорем поговорить…, мы сейчас…
- Обождите, сейчас будем пить чай, - засуетилась Ирина Сергеевна, - а потом поговорите.
- Ты пока убирай всё, и ставь посуду, а нас позовешь…, ладно? Пойдём, Игорь.
Игорь прошёл вслед за сестрой в гостиную, и там они сели на диван, у зажжённого торшера.
- Ты знаешь, о чём я хочу поговорить с тобой? – спросила Рита.
- Догадываюсь, - о сыне.
- Да. Я просто в отчаянии…. Из института он ушёл, лоботрясничает…, мне кажется, что он попал в плохую компанию, и там у них наркотики. Он всё время просит у меня денег…, я с ним много раз говорила, но…, - голос сестры задрожал, - мне его жалко, я ведь из-за него ушла со своей работы…. Отец и мать тоже говорили с ним, но – бесполезно. Поговори с ним ты, - он тебя уважает…
Игорь сидел хмурый и молчал.
- Пойми, надо что-то делать…, я же могу потерять сына!
- Ты знаешь, мне кажется, что это сейчас общая проблема, как бы разрыв поколений. Молодежь не хочет воспринимать своих родителей и их взглядов; она во власти каких-то тёмных стихий, она не признаёт никого и ничего…
- Меня не интересует, - как у всех…, и какое сейчас время, - голос сестры стал звучать громко и раздражённо, - меня интересует только мой ребёнок и конкретный вопрос – что делать!
- Ну ладно, а тебе ни разу не приходила мысль, что в чём-то ты и сама виновата? Извини, но мне кажется, что в наше время детей надо держать у ноги, на коротком поводке. Нет, конечно, - любить, уважать и доверять им, но и строго контролировать, - непрерывно и во всём. А если им всё разрешать, баловать, давать деньги, и не интересоваться: как они их тратят, с кем и где бывают, - то из них вырастают эгоисты, которые на всё плюют, и которых родители, как ты говоришь, - теряют.
Рита сидела молча и тихо плакала. Игорь сел рядом и взял её за руку.
- Я конечно могу поговорить, но если он для себя уже всё решил и выбрал свой путь, или уже стал наркоманом, - тогда все разговоры бесполезны и его надо увезти из Москвы, куда-нибудь в глушь, или положить в нарколечебницу, если он уже на игле. А может быть тебе съездить с ним куда-нибудь в отпуск, или отправить его: в поход, экспедицию, круиз?
- Но это фантазии! Он со мной никуда не поедет…. В экспедицию или круиз, но как это сделать? У нас же нет никаких возможностей…, кто с ним поедет, кто его возьмёт? У него нет специальности…, да он и не поедет, и получается, что весь наш разговор, - это пустая болтовня!
- Ну ищи другие варианты, я их не вижу, но чувствую, что тут нужна какая-то встряска, психологический шок, чтобы выбить его из этой колеи; больше пока ничего не приходит в голову.
- Ну ты хотя бы поговоришь с ним, скажешь, что он может погибнуть?
- Хорошо, это я тебе обещаю. Когда он будет?
- Игорь, Рита, - идите пить чай! – донесся из-за двери голос матери.
- Идём!… Я не знаю, он может и ночью не прийти.
- Да, Ритуха, мало любви – беда, много любви – лихо!
После чая Василий Васильевич стал организовывать преферанс, но он не получался; Ирина Сергеевна хотя и играла, но плохо и неохотно, а Рита, в мыслях своих, была занята совсем другим.
- Ладно, сын, пойдём с тобой ещё сыграем партийку – две, - обратился отец к Игорю, с последней надеждой на продолжение приятного вечера, - я хочу отыграться.
- Пойдём, попробуй, - Игорь улыбнулся, - а помнишь, как ты говорил мне когда-то: «не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался»?
- А ты ещё помнишь? Так это когда играют на деньги, а мы с тобой – на удовольствие.
Сели в гостиной, в уютной тишине, располагающей к спокойной игре и приятному разговору.
Отец долго думал над ходами, но обыграть сына не смог. После первой партии Василий Васильевич достал из шкафа бутылку коньяка, две маленькие рюмки и две шоколадки.
- Давай в перерыве, понемногу.
- Наливай, - Игорю не хотелось пить, но он не умел отказывать, и ему было приятно делать приятное другим.
- Как у вас будут отмечать праздники? – спросил Василий Васильевич, - народ пойдёт на демонстрацию?
- Какая демонстрация, отец, на неё уже давно никто не ходит.
- Как так, почему? У вас же есть коммунисты, партийная организация?
- Да, несколько пенсионеров, старых членов партии есть; они ездят куда-то и где-то собираются, их даже показывают по телевизору, но это жалкое зрелище, - маниакальный бред.
- Да как ты можешь так говорить? – отец стал нервничать, - это наши идеалы, за них мы воевали!
- Ну зачем этот пафос, отец, мы ведь совсем не о том говорим, не надо всё мешать в одну кучу. Одно дело демонстрации, - это чисто ритуальная традиция, политическое шоу – шум, лозунги, речи, вино…. Совсем другое дело – Отечественная война или Гражданская война или революция, и совсем другое дело – коммунистическая идеология.
- Чем же тебе не нравится эта идеология? – отец стал злиться, - ведь за эту идеологию люди умирали!
- Ты знаешь, при любой беседе, не говоря уже о диспуте или споре, надо оперировать всегда простыми и ясными понятиями, а не штампами или сложными формулировками, иначе разговор будет бесполезным и пустым.
Вот ты говоришь, - за это умирали люди, но что за этой фразой, - это штамп! Да мало ли за что умирали люди, за тысячи лет своей истории, и разве есть оправдание любой смерти, когда бы, и по каким бы причинам она не произошла? Вот ты привык мыслить застоявшими догмами, которые тебе когда-то внушили, или ты сам себе их внушил. Когда я критиковал идеи коммунизма, - ты всегда говорил, что это вредная и даже враждебная  западная идеология, но открой глаза, посмотри вокруг, ведь идет двадцать первый век! Почти целый век у нас господствовала идея коммунизма, - а каков результат? Помнишь, как сказал создатель коммунистической доктрины: «призрак бродит по Европе, - призрак коммунизма!». А что было дальше? Призрак немного побродил по Европе, а потом надолго поселился в России, - и каков результат? Вражда со всем миром, миллионы загубленных жизней, непрерывное производство и накопление орудий уничтожения людей, и за счёт этого: снижение уровня жизни и благосостояния народа, культуры, просвещения, здравоохранения. Ты когда нибудь задавал себе вопрос: почему весь мир отказался от этой идеи, и живёт в согласии, и гораздо лучше нас, вот уже скоро век, а Россия всё это время ставила над собою эксперимент, показывая миру, как не надо жить, - что идея коммунизма и мировой революции – это тупиковый путь!
Ты пойми, я люблю Россию и её многострадальный народ ничуть не меньше чем ты, но я тебя спрашиваю, - почему коммунисты, провозгласив такие правильные и красивые лозунги и находясь у власти восемьдесят лет, не смогли сделать Россию, с такими богатствами: людскими, природными, территориальными, - по-настоящему процветающей страной, а её народ – счастливым и благополучным? Ведь народ верил в высокие идеалы коммунизма и десятилетиями терпеливо ждал, живя в нужде и бедности…, в убожестве, по сравнению с другими развитыми странами. Где тот коммунизм, который нам столько раз обещали за восемьдесят лет? Вот ты провозгласил тост за организатора всех наших побед и нашей счастливой жизни, - а где это всё? Ответь честно, без демагогии, лозунгов и пустых фраз. Да, я тебе уже говорил, чем сейчас занимаются бывшие коммунисты, - они давно забыли и своих основоположников, и свои идеалы. Они влезли в новую власть, перестроились, скупили то, что когда-то считали всенародной государственной собственностью, - и обогащаются всеми возможными способами, часто ещё более грязными, чем западные капиталисты, которых они когда-то проклинали. Объясни мне всё это, - я не понимаю!
Василий Васильевич хотел уже по привычке возмутиться и возразить сыну, но, взглянув, увидел в его глазах такое недоумение и такую боль, что осёкся, и впервые подумал: « а что, если он прав?».
Больше Василий Васильевич играть не стал; он молча налил себе рюмку коньяка, выпил и пошёл спать, вернее, - попытаться уснуть.
В квартире было тихо, – все спали. Игорь посидел ещё немного, успокоил мысли и ждал, что вот-вот придет Юрий, но в ту ночь, он его так и не дождался.
Юрий пришёл только под утро, и когда, на следующий день, все сели завтракать, он ещё спал.
Когда Игорь приезжал к родителям, Ирина Сергеевна всегда создавала себе заботу, - чем бы его покормить, и поэтому эти приезды превращались для всей семьи в маленькие праздники еды. Так и в это утро, на столе была яичница с беконом и помидорами, каша гурьевская и гренки с малиновым варением. Игорь сразу обратил внимание на отца, который всегда любил вкусно поесть, и бывал в таких случаях разговорчивым и оживлённым. Но в это утро, он выглядел скучным, был странно молчалив и плохо ел. Игорь сразу подумал, - не слишком ли много неприятного наговорил он отцу в прошедший вечер, и чтобы как-то сгладить свою вину, и оживить обстановку, он спросил:
- Отец, как поживают твои товарищи по ЖЭК у, как вы проводите время…. Собираетесь, общаетесь?  Ты ведь у них, кажется, был активистом?
Василий Васильевич молчал, а потом с неохотой ответил:
- Товарищи стареют, начинаются всякие склоки….
- А какие могут быть претензии к тебе лично? Ты ведь организовывал им лекции, беседы…, культурное общение, - тебя же должны только благодарить.
- Представь себе, - грустно сказал Василий Васильевич, - были и доклады и лекции о международном положении и встречи с известными людьми…, а сейчас пишут кляузы.
- Да в чём же тебя упрекают? – удивлённо спросил Игорь.
- Вот, оказывается, отстал от жизни, не ставлю новые темы, не даю застраивать детские площадки…, хотел наладить отчёт по парт взносам…, ну, короче говоря, не довольны…, ладно…, - он дал понять, что разговор ему неприятен.
- Ну и что? И ты переживаешь? Это же обычная возрастная деградация и результат безделья и скуки. 
- Ты прав, Игорь, - вступила в разговор Рита, - эти стариканы, они ничего не делают целыми днями, - сидят на лавках, стучат в домино, выпивают, сплетничают и занимаются мелкими интригами. Тебе, отец, нужно давно бросить эту компанию.
- А чем же ему заниматься тогда, - сказала Ирина Сергеевна, - он ведь никогда ничего не умел делать по хозяйству дома…. Сколько я помню, только: доклады, агитколлективы, собрания…, а гвоздь начнёт прибивать, - руки себе поранит.
- Ладно, мать, не ворчи, - невесело улыбнулся Василий Васильевич, - молодой, - исправлюсь.
После завтрака, Рита пошла будить сына; он появился полусонный, кое-как одетый и смурной.
- Привет родственникам, - сказал он с порога, зевая.
- Садись позавтракай, - засуетилась Ирина Сергеевна, - сейчас я тебе подогрею кашу и гренки, а то уже всё остыло…
- Не надо, бабуля, я есть не хочу…, вот только чаю, и всё.
Василий Васильевич, по своей многолетней привычке, пошёл покупать газеты, которые он потом мог читать, изучать и анализировать до обеда; Игорь сидел в гостиной, не зная, чем себя занять, а Рита была вся поглощена своим сыном.
- Покушай что-нибудь, Юрик, - хочешь, я приготовлю тебе яичницу или пожарю эскалоп?
- Да не надо, мать, мне ничего, не хочу я есть…, только чай с лимоном.
- Ты знаешь, вот дядя Игорь, он хочет с тобой поговорить.
- О чём? – равнодушно спросил Юрий.
- Ну, обо всём, что для тебя сейчас важно. О работе, - он может дать тебе совет…, предложение…, помочь, - и словно ища себе поддержку, и, боясь, что сын нагрубит и откажется от разговора, она громко позвала, - Игорь…, Игорь, иди сюда!
Игорь вошёл на кухню, встал у стола.
- Да, Юрка, надо бы нам с тобой потолковать.
- А за что будет толковища?
- За жизнь, как говорят в Одессе.
Юрка перестал пить чай и отодвинул стакан.
- О! Это интересно…, это мысль! Давай нам, мать, бумаг, мы приколемся здесь по соседству в кафе, чтобы нам никто не мешал, возьмём холодного пивка и…, поговорим за жизнь. Это будет клёво!
- Ладно, пойдём, деньги у меня есть, - согласился Игорь, - мама, мы пойдём с Юркой посидим, здесь в кафе, а оттуда я поеду прямо домой, - там меня ждут.
- Как? Ты не придёшь обедать, - огорчённо спросила Ирина Сергеевна.
- Нет. Сегодня не могу, ты извини, мне нужно приехать пораньше. Пойдём, Юра, - одевайся… и причешись.
Игорь понимал, что игры сегодня не сложатся, - настроения ни у кого нет, выпивать ему не хотелось, а главное, он представил, что жена и дочери ждут его дома, и для них будет приятным сюрпризом, ранний его приезд.
Ближайшее кафе было рядом, через дорогу; утренних посетителей было немного. Они взяли по паре пива, тарелку солёных сухариков, прошли в конец зала и сели за столик в углу.
- О чём будем травить, дя Игорь? – спросил Юрий, сдувая с кружки пену. 
Несмотря на разность в возрасте, в общении между собой, они вели себя как сверстники-братья, и, в зависимости от настроения и обстановки, Юрий называл родственника то иронически, - «дядька», то по товарищески, - «Игорь», а то, как сейчас торжественно, - «дя Игорь».
- Юра, давай сегодня с тобой договоримся, - разговаривать будем серьёзно и откровенно, без шуток, с взаимным уважением, и постараемся понять друг друга, чтобы разговор наш не превратился в пустую болтовню, которую я не люблю. И ещё прошу тебя, если можешь, - не употребляй ваш модный молодёжный жаргон.
Вот представь себе, что два человека блуждали по пустыне много дней… и вдруг они встретились и поняли, что от их общения и разговора зависит очень многое…, ну, например, - найти путь к воде, к дому. Вот я предлагаю такой разговор.
- Ну ладно, давай попробуем, - без энтузиазма ответил Юрий, - было заметно, что он удивлён таким началом разговора.
Игорь придвинул свою кружку, сделал несколько глотков, и продолжал:
- Для начала, я хочу задать тебе вопрос, - как ты думаешь, есть что-нибудь такое, что было бы общим у всех людей? У старых и молодых, у бедных и богатых, у белых и чёрных, у цивилизованных и дикарей, верующих и атеистов, - ну, в общем, у всех живущих на Земле?
Юрий недоумённо посмотрел на родственника, и усмехнулся.
- С чего бы это тебя сюда занесло? Это вопрос для философов, нам это по балде.
- Нет, ты всё-таки подумай и скажи, может быть это нам поможет в дальнейшем разговоре.
- Не, дя Игорь, это лажа, - все люди разные, и общее у них только что они живут и хотят жить всё лучше и лучше, и иметь в кармане миллион.
- Нет, Юра, это всё очень примитивно.
- Почему примитивно? А как ты сам соображаешь?
- Я считаю, что все люди на Земле, в течение своей жизни, непрерывно решают для себя три основных вопроса: первое – формируют понимание окружающего мира и себя, как частицы этого мира; второе – ставят какие-то цели своей жизни, и третье – выбирают пути или средства достижения своих целей.
- Но многие ведь вообще ни о чём не думают! Там…, бомжи, алкаши…, торчки….
- Нет, мы не говорим о тех, кто живёт на уровне примитивных инстинктов, хотя и они, наверное, имеют какие-то представления о мире и о себе, и руководствуются какими-то целями, когда что-то делают. Ведь даже мухой на стекле, - что-то движет!
Юрий что-то обдумывал, а потом сказал:
- Может быть ты и прав, но это непонятно… и очень сложно.
- Я прав! – торжественно шутливо произнёс Игорь, подняв вверх палец, - я всегда прав! – а потом, став вдруг серьёзным, уже тихо и как-то печально закончил, - да, всех нас отличает только то, как мы решаем для себя эти три основных вопроса. И это определяет, - кто есть этот человек на земле: ничтожество, злодей или герой.
- Ну ладно, всё это клёво, но для чего ты это всё толкаешь? – спросил Юрий.
- А для того, чтобы спросить у тебя, - какая у тебя цель в жизни и какой путь ты выбрал…, и как ты видишь себя в этой жизни?
- Не знаю, - задумчиво ответил Юрий, - ты мне сам сначала скажи, - для чего человек живёт?
- А ты как думаешь?
- Я думаю, что для того, чтобы умереть…, но перед этим, потусоваться, покейфовать…, дать потомство, если получится, и спокойно откинуть копыта.
- Значит сейчас для тебя основные цели, - это радости и наслаждения?
- Конечно! Да все так живут, ради этого…. Ты что, не видишь?
Наступила длинная пауза, они задумчиво потягивали пиво, а потом Игорь спросил:
- Наркотики принимаешь?
- Да, - просто ответил Юрий.
- Зачем?
- Ты же знаешь, куда ходит сейчас молодежь тусоваться: на дискотеки, в ночные клубы, на рэйв-тусовки, - там электронная музыка, тяжёлый рокк, хауз-ритм на всю ночь; если слушаешь эту музыку, - обязательно сядешь на колёса…, иначе не выдержишь, без наркоты…. Вот так, все начинают торчать…
- Да зачем это надо-то, объясни!
- Я тебе уже говорил, - все ищут себе в этой жизни раскрутки, приколов и кайфа. Бегают, напрягаются, работают, воруют… и убивают…, - чтобы хорошо пожрать, купить машину, построить шалаш на Канарах, поспать с топ моделью… и всё такое…. А мы соберёмся на тусовке, врубим тяжёлый рокк, глотнём таблетку или марку, и вот тебе, - всё растворяется в ритме…, наступает общий транс, - тут тебе и Канары, и топ модель… и ты в раю!
- Но это же мираж, сон…, коллективное безумие и бред!
- А какая разница, - всё равно всё здесь – в голове. Ты же не понимаешь во сне, что ты спишь. Может  быть и в жизни мы спим… ведь главное, - это ощущение…, да?
Игорь был поражён рассуждениями племянника и поймал себя на мысли, что в чём-то они похожи на его собственные представления прежних лет.
- Но ты же расплачиваешься за этот, как ты говоришь, «кайф» своим здоровьем; у тебя бывают ломки?
- Нет, на иглу мы не садимся, у нас лёгкие: трава, марихуана, фон, экстази, ЛСД.
- А героин ты пробовал?
- Попробовал, но испугался, - это болото, сразу засосёт.
Игорь вдруг почувствовал какой-то непонятный интерес к теме разговора.
- Ну вот ты перечислил почти всё, а какая разница между ними, по результату воздействия, по ощущениям?
- Ну травы, - они дают такие приятные, сексуальные сказки, все интересно и необычно изменяется, как в другом мире; экстази и марки дают дикую энергию, движение, - можешь танцевать всю ночь, а герыч, - тот сразу переносит в другой мир…, там такие глюки…, -  потрясные!
- А кокаин?
- Кокаин, - это в дорогих ночных клубах…, там, в основном, шоу-бизнес, поп музыканты, артисты…
- Слушай, Юра, - с интересом спросил Игорь, - а сколько же стоит… вот ваша доза на один вечер?
- Двадцать – тридцать баксов; это зависит от вида, качества, обстановки… и барыг…
- Где же ты берешь деньги? – вырвалось у Игоря, - ведь это почти половина моей месячной зарплаты!
- Подрабатываю, где могу, - с улыбкой ответил Юрий, - сейчас устроился в казино…, там мужики зарабатывают по пол куска баксов.
- Это сколько?
- Ты что, дя Игорь? Это пятьсот долларов!
Игорь глядел недоумённо.
- Извини, но как же ты дома берешь деньги? У матери…, у деда?
Юрий помрачнел.
- Ну иногда сажусь на мель…, - это особый разговор, - и не будем об этом.
Он замолчал, раздумывая, потом отхлебнул из кружки, и продолжал:
- Не знаю, зачем я здесь раскололся, но ты всё-таки предкам ничего этого не говори; скажи, что поговорил со мной, что я в порядке и пусть не заводятся. Я же не такой дурак, чтобы подсебятину делать.
- Хорошо, договорились. А как ты думаешь дальше жить?
- Мне ведь осенью в армию. Сейчас погуляю, потусуюсь, посмотрю, куда можно будет пристроиться после дембеля.
- Я тебя понимаю, Юра, но хочу, чтобы и ты понял, - наркотики, какие бы они не были, за тот «кайф», как ты говоришь, ради которого их принимают, - они берут двойную плату. Это конечно деньги, и не малые, но это ерунда, - главное, что они берут плату натурой, они гробят здоровье и это неизбежно и, учти, незаметно.
- Ну и что? Это мне по барабану, - ты же знаешь, - за всё надо платить и нечего трепыхаться.
Посидели молча, Юрий достал сигарету и закурил; Игорь наблюдал и хмурил брови, а потом спохватился, словно что-то вспомнив.
- Как ты говорил-то, - «словить кайф?». Я представляю, о чём ты говоришь, но всё это можно получить и без наркотиков, без денег и без всякого вреда для здоровья.
- Так не бывает, тогда бы и наркотики никто не брал, - их бы и в природе не было.
- Да, таких людей не много, к сожалению, и они почти неизвестны, но они есть, и они могут, когда захотят, испытывать и переживать такие же радости, удовольствия и наслаждения, видеть райские картины, слышать Божественную музыку, чувствовать новые счастливые ощущения бытия, - но без расплаты деньгами и здоровьем.
Юрий весело рассмеялся.
- Ну ты, дядька, даёшь! Кто же это такие, колдуны что ли?
- Да нет, никакие не колдуны, а просто люди, которые научились управлять сознанием и изменять его. Это: йоги, дзен буддисты, эзотеристы, посвященные и конечно святые.
- Ну а мы-то причём? Нам это до балды; мы же не святые, - ты скажи лучше, что нам-то делать?
Игорь отпил из своей кружки несколько глотков, вытер губы ладонью и сделался очень серьёзным.
- Знаешь, что я тебе скажу, Юра, - беда человека в том, что он не знает о своих возможностях, и не использует их до самой смерти. Эти возможности сказочные, и если их развить и использовать, то человек, почти любой, может добиться очень многого. Ну, к примеру: изменить свой мир и себя, предсказывать будущее, лечить болезни, видеть свои прошлые жизни и ещё много того, что даже и сравнивать нельзя с тем, что дают вам наркотики.
- Да, это круто, - согласился Юрий, а потом с сомнением добавил, - но это, наверное, лапша…, я не пру, как какой-то лох может сделаться святым…. Это же туфта!
- Да брось ты свой жаргон, - поморщился Игорь, - никакая это не «туфта», всё это уже проверено, испытано, написано сотни книг.
- Ну ладно, но как, как? Как всё это делается?
- Это конечно тяжёлая работа, постоянная тяжёлая работа над собой, над своим сознанием, - вот плата! Вы платите за свои минутные радости и удовольствия деньгами и здоровьем, а посвященные и просветлённые должны научиться контролировать свои мысли и сознание и управлять ими, а это очень трудно. Для этого используются специальные практики концентрации и медитации, но об этом кратко рассказать нельзя, если хочешь приходи, я тебе дам почитать книги.
- А как они это делают? – с появившейся заинтересованностью спросил Юрий, - собираются, тусуются…?
- Нет, эта работа над собой, - личная и тайная, надо абсолютно отключиться от окружающего мира.
- Это не пойдёт, - разочарованно сказал Юрий, теряя интерес к дальнейшему разговору, - это мне за подло, - мне нужна тусовка, шумная компашка, музыка, танцы, обжимон и всё прочее, - а то, что ты здесь сказал, - это всё для стариков и инвалидов.
Игорь смотрел с сожалением, он начинал понимать, что дальше беседовать бесполезно.
- Что же там у вас и групповой секс?
- В ассортименте.
- А СПИД, и вы не боитесь?
- Это рулетка. Если всего бояться, то лучше не жить! И хватит об этом!
Игорь отодвинул свою кружку, и положил руку на плечо племянника.
- Знаешь, Юра, я уважаю твои взгляды, и твои решения, - и не собираюсь навязывать свои. Мы с тобой уже говорили, что вся жизнь человека зависит от его понимания мира, цели жизни и выбранного пути; и если миропонимание ошибочное, то и всё остальное будет неверным… и эту ошибку мы часто понимаем слишком поздно. Честно говоря, я не уверен, что ты сейчас правильно понимаешь окружающий тебя мир и себя, и поэтому можешь наделать ошибок. Знаешь, как говорят: «неразумных учат не слова, а страдания». Ну ладно, давай заканчивать нашу беседу, но если ты поймёшь, что надо что-то менять, или тебе станет плохо, - приходи или звони, - я всегда помогу, чем смогу…, дам что-нибудь почитать, или просто побеседуем…. Ладно?
- Ладно.
- Ну а теперь, - по домам. Желаю тебе здоровья и успехов, привет нашим!

Игорь приехал домой как раз к обеду и понял, что его не ждали так рано.
- Ты что так рано? – удивилась жена, - а мы ждали тебя только к вечеру или завтра.
- Обстановка там не очень хорошая, отец чем-то расстроен, у Риты проблемы с Юркой, игры не получилось, водку пить я не хочу…, что же мне там делать? Да и с семьёй своей я тоже должен побыть в выходные, - правда?
- Конечно, дорогой, мы очень рады! Иди умывайся, сейчас садимся обедать.
Вопреки обычаю, после обеда, Игорь не стал садиться за свои дела, - он решил посвятить остаток дня семье.
- Девчонки! – так он обращался обычно ко всем сразу, - во что играем сегодня, в слова или лото?
- В лото, в лото! – закричали дочери, - ура!
В семье были две любимые игры, одна – обычное лото, а вторая, - это когда из букв какого-то выбранного слова составляются новые слова – существительные, и выигрывает тот, кто запишет больше слов. Но Игорь, чтобы оживить игру и сделать её более весёлой и интересной, обычно придумывал разнообразные варианты призов для победителей или штрафов для проигравших.
Сейчас он нашёл в буфете плитку шоколада, разломил её на квадратики, и торжественно объявил:
- Выигравший, съедает дольку шоколада, играем, пока не съедим всё! Согласны?
- А можно две плитки наломать, - попросила Света.
- Нет, для начала, - одну; посмотрим, как пойдёт игра, а сейчас помогаем маме мыть посуду!
В гостиной, довольные и радостные, уселись за большой стол и разложили карточки. Игорь взял мешочек с фишками. Обычно, называя цифры, он старался «зашифровать» их, чтобы усложнить игру и  развить сообразительность участников. Цифра один, - называлась «кол» или «чемпион», два – «неуд» или «гусь», три – «удовлетворительно» или «зюзя»… и прочую импровизацию с вариантами, Игорь придумывал во время игры, вызывая веселее и недоумённые вопросы.
Первую игру выиграла Людмилка и со смехом съела свой приз, потом Лида, потом он. Светланка никак не могла выиграть и страшно переживала – так, что все стали переживать за неё и, переглянувшись, стали сознательно ждать, давая ей закончить игру первой.
Они не заметили, как прошло несколько часов, когда исчезли все призы. Тогда решили сделать большой перерыв, попить чаю, а потом ещё поиграть в слова.
Лида ушла на кухню, а Игорь стал разбирать книги, когда зазвонил телефон.
- Папа, это тебя, - сказала Света.
Игорь отложил книгу, подошёл к телефону и взял трубку. Там было молчание.
- Да, - сказал Игорь, - слушаю.
В трубке послышались какие-то странные звуки.
- Да, слушаю, - громче повторил он, - говорите!
- Игорь…, - голос звучал глухо и отрешённо.
- Кто это? – не понял он.
- Игорь, это я, Рита… отец умер…
У Игоря похолодело в груди, он стоял, окаменев, и молчал.
- Игорь…, Игорь… - и в трубке послышался плач.
- Сейчас еду…, - машинально ответил он.
Так же автоматически и совершенно безотчётно Игорь прошёл на кухню и, приблизившись к жене, тихо произнёс:
- Я еду к нашим, сейчас звонила Рита… умер отец…
Лида невольно вскрикнула и сразу закрыла рот рукой, чтобы не услышали дети.
- Как? Когда? Не может быть, он ведь совсем не болел!
- Пока ничего не знаю…
- Поезжай…, только на метро, за руль не садись!
- Ладно…
Всё время, по дороге к дому родителей, Игорю не давала покоя одна и та же мысль. Она вошла в него вместе с печальным известием, крепла и росла…, и теперь давила, вызывая почти физическую боль. Сейчас он был уже почти уверен, что основной причиной неожиданной смерти отца, был их последний разговор. Ведь он же видел, как тяжело переживает отец рождающиеся сомнения в своих жизненных убеждениях и наступающее крушение своих идеалов. Зачем было нужно что-то доказывать ему, убеждать, разрушать спокойный устоявшийся мир его иллюзий? А теперь получается, что он и есть косвенный виновник смерти своего отца!
Игорь Звонарев прекрасно знал, и часто проверял на себе, власть и тиранию мысли, но эта последняя, -  теперь была настолько чудовищной, что он всю дорогу яростно боролся с ней, совершенно не замечая при этом, как шёл по улицам, садился и ехал в метро, переходил по переходам, - пока не подошёл к знакомому подъезду. Здесь ему вдруг стало страшно, и он замедлил шаг…, он хотел оттянуть встречу с матерью.
Он медленно поднялся по лестнице и открыл дверь. В квартире была гнетущая тишина. Игорь осторожно пошёл по комнатам; навстречу ему, из маленькой комнаты, с заплаканными глазами, вышла сестра. Мать сидела одна в гостиной, молча и неподвижно, сгорбившись и словно окаменев. Игорь сел рядом и неловко обнял мать за плечи, ничего не говоря; она тихо заплакала. «Надо успокоиться, надо успокоиться!», - мысленно приказывал себе Игорь, - «нельзя раскисать!».
- Да, мама, очень тяжело нам всем…, но не надо себя изводить…. Отца уже не вернёшь, а жизнь продолжается…, и ты ещё нам нужна.
Подошла Рита и тоже села рядом с матерью.
- У нас есть валерианка, - тихо спросил у неё Игорь, она молча кивнула, - налей в стакан воды половину чайной ложки и принеси.
Вечер проходил тягостно в скорбной тишине. Игорь старался быть рядом с матерью, понимая её состояние и, чувствуя, что она не хочет оставаться одна. Он, как мог, старался хоть немного, насколько это было возможно, отвлечь её от трагических мыслей. Он теперь хорошо знал, сколь разрушительными для здоровья могут быть такие мысли, и как важно столкнуть их с мёртвой точки горя. Он позвонил домой и сообщил, что останется ночевать, а утром поедет прямо на работу.
Уже поздно вечером Игорю, наконец, удалось немного успокоить мать и вывести её из состояния опасного оцепенения, вызвав на разговор. Тогда она, всхлипывая, вздыхая и делая длительные паузы, поведала ему печальные подробности прошедшего дня.
- Ты ведь знаешь, он никогда не жаловался на здоровье… и утром был как обычно, ну только кажется, был чем-то расстроен…, каким-то грустным. Я ещё спросила, что с ним…, он сказал, что ничего, просто плохо спал ночью…, - она замолчала, вытерла рукой набежавшие слёзы, и продолжала, - на обед я сварила его любимый украинский борщ. Он поел…, как-то скучно, потом взял газеты и пошёл в комнату…. Он всегда, после обеда, ложился на диван и читал газеты…, пока не засыпал. Я мыла посуду… потом услышала, что он меня зовёт…. Я сразу почему-то испугалась и побежала к нему….
Снова наступило тягостное молчание, и Игорь не решался его нарушать; он терпеливо ждал, когда мать успокоится, и продолжит свой рассказ.
- Когда я вбежала в комнату, - отец стоял около дивана… газеты валялись на полу…. Глаза у него были широко открыты, как будто он что-то увидел страшное…. По-моему, он что-то хотел сказать, но не мог, - только открывал рот…. Я так испугалась тогда, что не могла сдвинуться с места; помню только, как лицо его сделалось красным и он упал. Я тогда уже не помню, что делала…, кажется, искусственное дыхание… брызгала водой…. Потом приехала «скорая»… врач сказал…, - он сказал, что надо везти в морг…
Они долго сидели молча, потом Игорь тихо сказал:
- Ну ладно, мама, что же теперь…, надо продолжать жить, мы ещё нужны друг другу. Отец ведь…, он прожил хорошую жизнь, - честную, и ушёл спокойно, не мучаясь. Давай будем считать, что отец с нами… вот здесь, просто мы его не видим. И не надо больше плакать…, а то это будет его огорчать.
- Да…, да, - ответила она, как будто издалека.
Игорь понимал, что в эту ночь мать не сможет уснуть, и что её надо отвлечь от страшной и жестокой мысли, и он всё время старался вызвать её на разговор.
В квартире было тихо, Рита и Юрий уже ушли спать, а Игорь всё сидел с матерью, и они говорили, и говорили об отце, но так, как будто он только что вышел на время…, покуда не стало светать.
Проводы человека из его кратковременной земной обители, для его близких, всегда сопряжены наряду с неизбежными и естественными душевными потрясениями, ещё и с неизбежными, но ненужными и непонятными мытарствами и заботами.
Три дня, оставив работу, Игорь с утра до вечера мотался по городу: выписывая, оформляя, организуя и договариваясь, и… платя…, платя. Он устал за эти три дня, как за месяц работы, - заметно осунулся и помрачнел. День за днём, его всё более и более злило то, с чем приходится сталкиваться всем, попавшим в такую беду. С утра он брал деньги, но их хватало на половину дня. Ему казалось, что и государственные чиновники, и работники частных служб, - все, стараются использовать его беду в своих корыстных целях. Начиная с порога морга, и кончая заказом памятника на могилу, - за всё надо было платить. Но самое главное, что раздражало Игоря, заключалось в том, что всем было абсолютно безразлично то горе, с которым к ним приходят, но, в то же время, все они прекрасно понимали, что в таком состоянии людям не до денег, и пользовались этим.
На поминки отца, совершенно неожиданно для Игоря и родственников, кроме друзей и ближайших знакомых, которые были оповещены, пришло много желающих, о которых они и не подозревали. Было непонятно, как узнали они о печальном застолье, притом, что Ирина Сергеевна хотела сделать всё как можно скромнее и тише. Да и на кладбище, у могилы, были только родные и знакомые лица. Но оказалось, что у отца было гораздо больше знакомых: по дому, которые когда-то работали с ним, соратники по партийной работе и общественным мероприятиям, партнёры по играм. Известие о внезапной кончине Василия Васильевича, оказывается, моментально распространилось по дому, ЖЭКу и последнему месту работы. Многие пришли выразить искреннее соболезнование, иные из праздного любопытства и скуки, а некоторые просто чтобы… выпить и закусить.
Когда Игорь увидел, подступающие к подъезду группы печальных людей, он сначала растерялся, но потом взял себя в руки и заставил действовать. Он взял машину, и вместе с Юрием, они поехали по магазинам срочно пополнять запасы питья и еды. В квартире сдвигали столы, собирали стулья и посуду у соседей. Когда Игорь возвратился, мать, Лида, Рита и её подруга соседка Галя, ещё только накрывали столы, - но садиться пришлось в две смены.
Далее всё происходило по уже традиционному сценарию русских поминок, состоящему из двух, заметно различающихся действий. Первого, обычно до третьей рюмки, - строгого, сдержанного и торжественного, это как бы официальная траурная  часть; и второго действия, после третьей – шумной и развязанной, напоминающей банкет.
Первым, судя по тому, как к нему все обращались, выступал какой-то крупный партийный деятель с завода или из местной организации, он говорил уверенно и складно.
- Товарищи! Мы сегодня собрались, чтобы проводить в последний путь и почтить память нашего товарища Василия Васильевича Звонарева. Всю свою жизнь, до последнего дня, Василий Васильевич посвятил великому делу служения нашей партии и народу. Мы все знали его много лет, как исключительно честного, добросовестного и принципиального работника и человека. В непростые времена для нашей партии, Василий Васильевич Звонарев всегда оставался убеждённым коммунистом и всегда сохранял веру в наши великие идеалы и в цели нашей борьбы за светлое будущее…, - выступающий перевёл дух и обвёл присутствующих строгим взглядом, - в этом мы все должны брать с него пример.
Василий Васильевич стал коммунистом на фронте, в борьбе с немецким фашизмом; он пошёл на фронт добровольцем, участвовал в боях, был ранен, лежал в госпитале, а потом окончил институт и работал на крупнейшем заводе, где был секретарём парткома. Все, кто знал Василия Васильевича….
Он говорил ещё, и чувствовалось, что это было его любимым занятием. Присутствующие стали двигаться на стульях, с нетерпеливым ожиданием поглядывая на говорящего и на рюмки, которые были наполнены…
- Давайте же, товарищи, почтим память нашего дорогого Василия Васильевича, и пусть земля ему будет пухом, а память о нём пусть навсегда сохранится в наших сердцах!
Все, с готовностью, подняли рюмки, выпили, и принялись за закуски, но действие прерывалось и затягивалось, потому что среди присутствующих было много любителей говорить.
Потом выступил представитель ЖЭКа, за ним член местной организации, потом старый товарищ по работе, - а потом за столом стало шумно, и желающие что-то сказать тщетно требовали тишины.
Родственники собрались на кухне и решали, что делать с ожидающими второй очереди, потому что было похоже, что первые и не думают освобождать столы. Все смотрели на Игоря, ожидая его предложений; он подошёл к положению аналитически.
- Если люди ждут, - надо их сажать за стол, но первые кажется, ещё только разогреваются. Остаётся вторая комната и кухня; кухня исключается, - здесь мало места, продукты, посуда и мы…, но здесь есть стол. Так! Переносим стол в гостиную, к столу подвигаем тахту и диван…, если будет мало места, - возьмём ещё письменный стол. Рита и Галя, сходите к соседям, - возьмите ещё пару – тройку стульев и посуду. Давайте двигать стол, и накрывать, а ты, мама, иди и отдыхай.
Все принялись за работу, и уже через двадцать минут в гостиной был накрыт ещё один стол, наскоро заставленный бутылками и тарелками с едой.
Самые преданные или терпеливые, ожидавшие в прихожей и у дверей, в строгом молчании рассаживались за столом, ещё недоумевая, почему в квартире стоит такой шум. Здесь были, в основном, соседи по дому, - те, к кому Василий Васильевич иногда заходил в гости, беседовал о политических событиях, или те, с кем играл он во дворе в шахматы и домино.
Роль распорядителя взял на себя большой и грузный старик в очках с остатками седых волос, которого Игорь однажды видел у отца, и которого тот называл - Сашей. Он мягко, но настойчиво, пригласил всех родных, устало сидевших на кухне, и встал за столом со стаканом в руке.
- Дорогие мои друзья, - обратился он к родственникам, - позвольте нам разделить сегодня с вами ваше горе… и поддержать вас. Я знаю Васю давно…, извините, мне трудно говорить… и не умею, но сегодня я должен сказать. Я прожил семьдесят пять лет, много видел всего и много людей, но таких как Василий, в наше время, можно встретить… очень редко. Я скажу вам, - он прожил свою жизнь не даром, потому что в нашем мире всё самое лучшее и самое честное делается такими людьми; и это счастливая жизнь! Давайте выпьем за его светлую память, и чтобы душа его попала в рай! Простите, если что сказал не так, - как умел. 
Все молча, стоя выпили, и больше желающих говорить не нашлось. Саша, который так никому и не представился, скоро ушёл, а уже через полчаса в гостиной стало так же шумно, как и в столовой. Опять говорили речи, но их уже не слушали. В квартире собирали всё, что ещё можно было пить и есть. Игорь и Юрий начали искать деньги на очередную партию водки; Лида с Ритой готовили чай в большой ведёрной кастрюле.
Когда Игорь вошёл в спальню, мать лежала одетая на застеленной кровати, и как будто спала.
- Мама, ты спишь? – тихо спросил он.
- Нет, так немножко задремала, - ответила она, присаживаясь на кровати, - как там гости, у них всё есть?
- Всё, всё нормально, - успокоил он мать, присаживаясь рядом, а потом осторожно спросил, - мама, а как у нас с деньгами?
- Деньги все здесь, в этой тумбочке, - посмотри там, в коробочке.
Игорь поднялся и в прикроватной тумбочке нашёл старинную деревянную шкатулку, украшенную затейливым орнаментом, и отполированную многолетним использованием.
- Мама, здесь же ничего нет, одна мелочь.
- Я не знаю…, тратили  на похороны, наверное, брала Рита, спроси у неё.
Игорь вышел из комнаты, и через минуту вернулся с озабоченным видом.
- У неё тоже ничего нет.
- Я не знаю, значит нет, - безучастно сказала мать.
- Но у вас есть деньги на книжках, или где нибудь ещё?
- У меня книжки нет; у отца была, но он, кажется, всё снял… недавно, - Рите и Юрику. У Риты тоже, наверное, ничего нет…, она сама просила у отца….
Игорь был неприятно удивлён; он, не задумываясь, тратился на похороны, не желая лишний раз обременять и травмировать мать, но, будучи уверен, что у матери с отцом есть неприкосновенные сбережения, на всякий особый случай жизни.
Игоря почему-то поразила мысль, что его родители, - два старых члена партии, два честных и идейно убеждённых коммуниста, всю жизнь работавшие, как они были уверены, на благо государства и народа, верующие в торжество закона и справедливости, - они... не имеют денег на собственные похороны.
Но он не понимал, что именно бескорыстие и честность всегда исключали для них любые формы стяжательства и накопления, потому что всё, из того немногого, что у них было, - они отдавали другим: детям, родственникам, друзьям и знакомым.
А траурный ужин, между тем, медленно приближался к завершению; присутствующие группами и поодиночке, покидали места за столами. Некоторые уходили тихо, некоторые заглядывали на кухню, к хозяевам, - прощались, благодарили, ещё раз выражали свои соболезнования. Но оставались ещё самые стойкие любители застолий, которые сидели тесными кучками, что-то, оживлённо обсуждая, но не имеющее уже никакого отношения к причине их встречи.
Вдруг, совершенно неожиданно, кто-то захмелевший, затянул песню, - старческим дребезжащим фальцетом:

… Степь, да степь кругом
путь далёк лежит…,
в той степи-и глухой,
у-умирал ямщик…

В комнате зашумели, и песня оборвалась так же внезапно.
А на кухне родные терпеливо ждали, когда разойдутся последние посетители. И, как всегда, наконец, нашёлся тот, кто взял на себя управление уставшей и разомлевшей компанией; в комнате раздался громкий голос:
- Ну, товарищи, - пора расходиться…, родственникам тоже надо отдыхать!
В комнатах задвигались стулья, кто-то, заглянув на кухню, сказал: «Спасибо вам!», и посетители нетвёрдыми ногами, один за другим, потянулись к выходу, а двоих вели под руки.
- Ну, а теперь за уборку! – скомандовал Игорь, - Лидуся, как там наши девчурки, ты поедешь или ещё останешься?
- Девочки  у соседей, не беспокойся…, я останусь и помогу. 
- Ладно, тогда мы с Юркой убираем столы и стулья, а вы с Ритой, - за посуду!
Только через час, все сели на кухне за чистый стол, и Рита поставила припрятанную бутылку водки.
- Игорь, иди разбуди мать, будем проводить свои поминки…, - нашей роднёй.
 Игорь прошёл в спальню, но мать не спала.
Из холодильника достали ещё оставшуюся еду, консервы…, нашли вчерашний хлеб. Игорь наполнил рюмки, и встал за столом.
- Родные мои! Давайте считать, что отец просто хорошо и тихо ушёл…,  ушёл в другую жизнь, в которую неизбежно уходят все. Поэтому не надо плакать…, будем помнить его, и верить, что ему там хорошо. За его светлую память здесь, и за вечную жизнь там!

Однако первая неделя, после похорон отца, проходила для Игоря нелегко. Он ходил и действовал скорее механически, с каким-то замедленным отупением, и как бы не узнавая собственного голоса. Несколько дней он не обращал внимания на своё состояние, но потом это стало его беспокоить и, наконец, – злить. Надо было брать себя в руки. Средства он знал, и уже не раз использовал их в жизни, и они, почти всегда, приносили результат. Этими известными средствами были: самонаблюдение, самоосознавание и самоуправление, ходом своих мыслей и своими эмоциями. Это была тяжёлая борьба с собой, может быть более тяжёлая чем обычно, но она скоро вернула его в прежнее нормальное состояние. И жизнь продолжалась, со своими вечными заботами, проблемами, делами….
Вечером, после работы, он заглянул на кухню; жена готовила ужин у плиты, не замечая его. Игорь присел на стул и тихо спросил:
- Ну, что, Лидок, как наши дела?
- Фу! Ты меня напугал…, когда ты вошёл? Я совсем не слышала, - она подошла к нему и поцеловала в щёку, - скоро будем ужинать, иди отдохни немного.
- Нет, здесь посижу…
Игорь был чем-то озабочен, и жена сразу заметила это.
- Что? У тебя какие-то неприятности?
- Нет, но этот противный бытовой вопрос…, ты знаешь, ведь у нас совсем нет денег, - я всё истратил на похороны…, собрал всё, что у нас было.
- А у мамы?
- У неё тоже ничего нет…, как и у нас. Понимаешь, - у них даже не было никаких сбережений!
- Ну ничего, дорогой, - спокойно сказала она, - надо пока просто занять до получки. Ты ведь можешь занять на работе, до получки?
- Ты знаешь, на работе я занимать не хочу…, неудобно; я ведь вообще никогда не занимал, не люблю эту процедуру.
- Ну хорошо, не надо, - поспешно согласилась она, - я попробую занять у своих…, но у нас ведь одна беднота, живут от получки до получки, но я попробую, - она помолчала, - а может быть попросить у твоих друзей?
Игорь грустно усмехнулся.
- Вот когда мы, к своему стыду, вспоминаем о друзьях…, что же, теперь встречу с друзьями связывать с просьбой дать в долг?
- Ну тогда давай терпеть до получки, - просто сказала она, - как нибудь выдержим, если другого варианта нет.
- Нет, Лидуся, до получки две недели, да ещё могут задержать…, ну мы потерпим, а как девчонки, зачем им-то терпеть? Нет, так дело не пойдёт.
- Тогда решай сам, как решишь, - так и сделаем.
Игорь о чём-то раздумывал, а потом заговорил, как будто с собой.
- Серёга что-то давно не приходил, где-то в записной книжке есть его телефон. Конечно, надо было бы уже давно узнать как у него дела, но эта проклятая круговерть работы, занятий и всяких дел…. С Мишкой вообще связи нет, мы ходили к нему в последний раз с Серёжкой, но я уже забыл куда и адреса не помню. А про Витьку Балабанова вообще давно ничего не слышно, где он и жив ли. Вот и все мои друзья, с которыми мы когда-то клялись никогда не разлучаться надолго и всегда поддерживать друг друга в тяжёлые дни…. Где они?
Но есть такое понятие – обыденность, что означает – «обычный день», с его постоянными и неотвратимыми заботами, обязанностями и трудами, и эта обыденность поглощает человека, уводит от себя самого, превращая в некое подобие автомата.
Игорь погрузился в свои размышления, и были они нелегки. Что проку в том, что он занимается самопознанием и самосовершенствованием и духовно растёт, но при этом, скован тысячами условностей, производственными, общественными и семейными обязанностями. Что толку в свободе воли, если нет свободы поведения. Конечно, жизнь в обществе и в семье не может быть свободна от необходимостей и обязанностей, но не чрезмерны ли они для истинных целей жизни, и не отбирают ли иногда её главные ценности?
- Игорь, Игорь, ты слышишь меня? Ты что задремал? – Лида обняла его за плечи, - давай ужинать…, зови девочек.
Странное состояние ума продолжалось; он почти не помнил: как и что ел, каков был вкус пищи, и что он отвечал на вопросы. После ужина, он сразу ушёл и в гостиной прилёг на тахту; разбуженные мысли о себе и своих незабвенных друзьях не уходили. Теперь он думал о них, представлял встречи и с ними говорил. И снова он стал обдумывать, правильно ли он живёт, и чем больше он об этом думал, тем грустнее становилось ему. И как истина, звучали для него слова пророка:

«И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость
и познать безумие и глупость; узнал, что и это – томление духа.
Потому что во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания, умножает скорбь».

                (Кн. Екклизиаста 1. 17-18).





ГЛАВА  СЕДЬМАЯ



«Превознесу Тебя, Господи, что Ты поднял меня,
и не дал моим врагам восторжествовать надо мною.
Господи! Боже мой! Я воззвал к Тебе, и Ты исцелил меня.
Господи! Ты вывел из ада душу мою и оживил меня,
чтобы я не сошел в могилу.
И я говорил в благоденствии моем: не поколеблюсь вовек.
По благоволению Твоему, Господи, Ты укрепил гору мою;
но Ты сокрыл лице Твое, и с смутился.
Тогда к Тебе, Господи, взывал я, и Господа моего умолял:
«Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу?
Будет ли прах славить Тебя? Будет ли возвещать истину Твою?
Услышь, Господи, и помилуй меня; Господи! Будь мне помощником».
И ты обратил сетование мое в ликование;
снял с меня вретище, и перепоясал меня веселием,
Да славит Тебя душа моя, и да не умолкает.
Господи, Боже мой! Буду славить Тебя вечно».

                (Псалом 29. 2-4; 7-13).

               
               
Уже без малого два года, Сергей Полетаев работал в компании «Сетьсхемкомплект» у Михаила Гурского, в должности инженера-консультанта, которая по сути ничего не значила и ни к чему не обязывала, но которую сам он любил называть – «агентом по особым поручениям». 
Гурский взял Сергея на работу только из-за старой дружбы, и ещё потому, что его фирма теперь крепко стояла на ногах и процветала, и  даже наличие  виртуальных должностей, с высокими окладами, никак не сказывалось на её финансовом благополучии. Теперь Сергей мог спокойно жить, под покровительством своего старого друга и не беспокоиться, что его вдруг могут выгнать с работы, за какой-то проступок. Теперь у него всегда были деньги и неприятные разговоры с женой на эту тему, - прекратились; но у Людмилы появилась новая причина для беспокойства. Вместе с деньгами у Сергея появилось много праздного времени, и особенно вечерами, и это сочетание, как уже было проверено не раз, - таило опасность. Сергей Полетаев не мог сделаться другим, хотя не раз и пытался, что толку в пустых словах, - над ним тяготело проклятие женской любви. Что делать, - но не мог он постоянно сидеть вечерами дома, рядом с женой, играть с детьми, смотреть телевизор, хотя и старался теперь не встречаться с женщинами на стороне и покончил с запоями. Он совершенно не выносил совремённый российский театр и кинематограф, и когда Людмила, почти насильно, выводила его вечерами «в свет», надеясь со временем приобщить к «культуре», он испытывал почему-то чувства близкие к отвращению, и вечера обычно заканчивались скандалами, или заменой зрелища на буфет. 
С Гурским Сергей встречался только на работе, да и то не часто, у того была своя, совсем другая, жизнь. С прежними старыми друзьями связи порвались, новых он не завёл. Несколько раз он приходил к Игорю Звонареву, но с горечью замечал, что прежних весёлых встреч, - уже не получалось. Игорь почти совсем не пил ни водки, ни даже вина, и Сергею показалось, что его лучшему другу, стало с ним скучно. Кроме воспоминаний, у них вдруг не оказалось ничего общего, и все разговоры, выйдя из привычной колеи, - гасли, оставляя чувство какой-то неловкости и досады.
К родственникам Сергей ходить не любил; отец, особенно когда встречался со своим братом – Анатолием Николаевичем, всегда скатывался в разговорах на философию или политику, - ни того, ни другого Сергей не понимал и не любил. Его брат – Борис, был целиком поглощен своими коммерческими делами, и всегда отсутствовал, разъезжая по областям. Единственным человеком, из всей родни, с кем он мог сидеть, выпивать, беседовать по душам, не испытывая при этом никаких комплексов, был его племянник – Павел, но он тоже редко бывал дома.
Несколько раз Сергей ездил в ночные клубы смотрел стриптиз, как называли жалкое зрелище с раздеванием, на которое ему стыдно было смотреть. Бывал он и на выступлениях известных рок звезд и на вечерах эстрадной богемы, - ну и что? Это его только раздражало и, отплевавшись, он всё забывал на следующий день.
Вечером, после работы, Сергей задержался; он никак не мог придумать, куда же сегодня пойти, а идти домой было непривычно рано, да и не очень хотелось. Он прошёл по комнатам, - везде было пусто, только у разработчиков кто-то сидел за компьютером, да два внутренних охранника виднелись у дверей.
За компьютером сидел молодой, недавно взятый, программист – Олег Мельников, окончивший недавно ФИЗТЕХ. Он был весь захвачен своим делом: что-то писал, чертил, вводил в машину, - изучал на дисплее, и снова писал и чертил. Это заинтересовало Сергея, и он подошёл поближе. Постояв, решился спросить:
- Послушай, Олег, что ты делаешь, если это не секрет?
- Работаю программу.
- Но у тебя же здесь не платы, а что-то вроде рулетки?
Олег перестал писать и повернулся к нему.
- Правильно, Алексеич, ты угадал, только никому не говори, - я занимаюсь этим после работы.
- А что это?
- Я хочу попробовать разработать алгоритм игры в рулетку.
Сергей ничего не понимал.
- Какой алгоритм? Ведь это случайный процесс, с равномерным распределением.
Олег оживился.
- В том то и дело, что может быть это и не так. Если набрать исходную информацию: экземпляр вертушки, время её работы, профилактики, личность крупье, как он себя ведёт… и ещё кое-что, то можно проверить на машине распределение и найти наиболее вероятные номера. Я же не говорю, -  какой-то один номер, - вероятность его будет ноль, но в пределах нескольких соседних номеров, она будет конечной.
Сергей слушал растерянно и думал, что со стороны он, наверное, выглядит глупо.
- Ну и что, ты уже пробовал? Выигрывал?
- Пока нет, я только собираю информацию и пробую найти закон распределения вероятности, но это процесс рекуррентный, и надо всё время уточнять расчёты.
- Ну, ты меня забалдел…, а где же ты возьмешь всю эту информацию, которая нужна и которая исходная?
- Как где? В казино конечно.
Олег встал со стула и посмотрел на Сергея в упор; он смотрел и, похоже, проникался к нему доверием.
- Слушай, Алексеич, хочешь, - поедем в казино, и увидишь весь процесс своими глазами?
- Конечно, едем, о чём разговор! – с радостью согласился Сергей.
Олег замялся.
- Только, Алексеич, конечно извини, но у меня маленькая просьба. Там в казино в зале стоят столики…, ну там сидят, пьют. Можно тебя попросить…, я встану около стола, и за спиной буду показывать на пальцах две цифры, - первая десятки, а вторая единицы, а ты будешь сидеть рядом за столиком…, пить пиво…, и записывать в эту электронную записную книжку цифры. Я никак не могу много запомнить, а записывать у стола нельзя.
Сергей раздумывал недолго.
- Ладно, идёт. Что же это выходит, будем работать шулерами? 
- Нет, Лексеич, это чисто научный эксперимент, я даже денег могу не брать, если выиграю. Обещаю тебе, - отдам нищим, калекам!
- Ладно, едем, это даже интересно.
- Но это далеко. На метро, а потом на автобусе.
- Какое метро? У меня здесь машина. Адрес знаешь?
- Знаю.
- Едем.
Первые впечатления, при посещении казино, были неопределёнными. Единственное, что сразу почувствовал Сергей, было то, что здесь крутились огромные шальные деньги, и всё было пропитано идеей их добычи и, как следствие, это заведение не могло быть вполне порядочным и чистым.
Посетителей было много. Пёстро и богато одетые мужчины, всех возрастов, с золотыми цепями, перстнями и бриллиантовыми заколками; ещё более богато одетые дамы, демонстрирующие окружающим баснословные украшения и, конечно, жрицы любви, класса «Люкс».
На первом этаже был большой бар, сцена для оркестра, бильярдные столы и комнаты отдыха; на втором – малый бар со столиками и игральные столы, - рулетки и карточные.
У главного стола толпились игроки и зрители, - делались ставки. Олег подошёл вплотную к рулетке, а Сергей, взяв две бутылки пива и тарелку креветок, сел за ближайший столик. Всё дальнейшее происходило по условленному порядку: после каждого пуска рулетки, Олег незаметно показывал за спиной выпавшие номера, а Сергей записывал их в электронную память. Всё шло хорошо,  пока к столику не подошли две яркие девицы и, с недвусмысленным намёком, попросили разрешения присесть; он грубо ответил: «стол занят», и после их быстрого отступления, работа продолжалась вновь.
В первом часу ночи, когда ритм жизни казино достиг своего апогея, Сергей не выдержал, - он подошёл сзади к Олегу и тихо сказал ему на ухо:
- Поехали домой, на сегодня хватит.
На обратном пути Сергей не мог удержаться от своих сомнений.
- Ты знаешь, честно говоря, я не понимаю, - как все эти цифры, которые мы понаписали, могут что-то дать; это же сумбур… случайность?
Олег ответил не сразу, он что-то обдумывал и подбирал слова.
- Да, это случайный процесс, но и случайные процессы имеют свои законы. Мы с тобой сегодня набирали статистику или, по научному, снимали вариационный ряд. В нем содержится вся информация о случайном процессе и по ней можно построить гистограмму, или распределение вероятности, - это закон случайного процесса. Если распределение будет равномерным, то это чисто случайный процесс и наша карта бита…, как в «Пиковой даме», помнишь?
Но в природе большинство случайных процессов имеет нормальный закон распределения, и тогда можно найти среднее значение и дисперсию. И если в каком-то казино какая-то рулетка работает по нормальному закону, то можно элементарно определить наиболее выигрышные номера. Вот и всё.
Они ездили в казино ещё несколько раз, но потом Сергею надоела эта, непонятная для него работа, и ещё более непонятная необходимость записывать какие-то цифры, смотря на пальцы Олега. Он прямо сказал, что для него эксперимент окончен, и он потерял к нему интерес. Но непонятно почему, всякий раз, когда они встречались на работе, Сергей задавал один и тот же вопрос:
- Ну, как ты? Всё ездишь и исследуешь?
И слышал один и тот же ответ:
- Да, езжу и исследую.
Слава одержимым, - думал тогда Сергей, - это они двигают жизнь вперёд, - и испытывал непонятное чувство зависти.
Но однажды Сергею Полетаеву захотелось поехать в казино одному, чтобы ещё раз почувствовать ту, его особенную атмосферу, но уже без посторонних и безо всяких обязанностей и забот. Он поехал сразу после работы, в то же казино, где они бывали с Олегом.
Впереди был целый вечер, обещающий неожиданные и новые ощущения, когда не нужно никуда торопиться, а делать только то, что будет приятно. Именно такие вечера обожал Сергей Полетаев.
Он походил по залу, наблюдая за публикой, постоял у бильярдных столов, потом пошёл в кафе и заказал текилу и рыбное ассорти. Посетителей, тем временем, становилось всё больше, и вскоре зазвучала музыка. Время шло, и обстановка делалась всё более хмельной, всё более шумной и весёлой. Появились манящие жрицы ночи; они проплывали у столиков, как-то по особенному неся грудь и играя бедрами. На сцене длинноногие танцовщицы заученно исполняли канкан, а когда появилась рок-группа и солист хриплым голосом стал выдавать тюремный репертуар, Сергей не выдержал. Он поднялся на второй этаж и прошёл в зал, где стояли игровые столы.
Здесь царил свой особый и непередаваемый дух; если внизу были кутилы, любители танцев, женских прелестей и ночных наслаждений, то здесь был совсем другой народ, - здесь были игроки! Сергей, с нарастающим интересом, наблюдал за лицами сидящих за столами, и стоящих у рулетки. Это был захватывающий спектакль под названием «жизнь», где в присутствии зрителей, на сцене, непрерывно сменяли друг друга жанры: водевиля, драмы и трагедии. Извлекались и убирались пачки денег, ставились ставки, двигались по столу кучки фишек, и над всем этим возбуждённым движением людей, - крутилось колесо фортуны!
- Делайте ваши ставки, господа! – взывал крупье.
Когда необычные впечатления утомили его, Сергей прошёл в бар и взял два коктейля; около крутилась пышная блондинка, призывно улыбалась, изображая готовность, но он не обращал внимания, - он думал: «играть или не играть?». Он опять подошёл к столу и долго наблюдал. «Ну что, играть или не играть?», но когда Сергей спохватился и взглянул на часы, он понял, что сегодня неприятного разговора с женой ему не избежать. Ладно, уходя, подумал он, - в другой раз.
Предположения Сергея не обманули, когда он приехал домой, Людмила не спала, - ждала его.
- Ты что, опять начал ****овать? – встретила она его с порога, - ты же обещал прекратить свои ночные похождения?
Он двинулся к ней с желанием обнять, но она отстранилась.
- Нет, Милочка! Я был в казино… и смотрел там, как играют. Ты знаешь, там так интересно…, а потом смотрю…, а уже два часа!
Он обезоруживал своим искренним удивлением и растерянным видом.
- Что же ты совсем теряешь мозги?
- Совсем, - он подошёл и обнял её за плечи, - ну прости, я найду свои мозги… или куплю новые, и всё будет в полном порядке.
- Фу! Ты опять выпивал, ладно, иди мойся и спать.
И вместо того, чтобы дать ему пощёчину, как она планировала до его прихода, - Людмила только слегка потрепала мужа за небритую щёку.
Но это последнее посещение казино не оставило Сергея равнодушным, оно заинтриговало его возможностью получения новых, ещё неизведанных, ощущений он помнил ту – особую атмосферу в зале, и ему захотелось попробовать сыграть самому.
Несколько дней он ждал возможности поехать, и подготавливал жену к вероятности позднего возвращения домой.
На этот раз он решил не торопиться. Он приехал с работы домой пораньше, миролюбиво побеседовал с женой, поужинал, - и к десяти поехал в казино.
Для начала он взял три фишки, поставил их наугад…, и, совершенно неожиданно выиграл! У него было такое ощущение, словно он случайно, от скуки, закинул удочку в неизвестный водоём, и вдруг вытащил огромную рыбу. Он уже примерно представлял себе некоторые тонкости игры, и стал делать ставки – на все!
В ту ночь фортуна, словно влюблённая женщина, ласкала его и отдавалась ему, - он выигрывал!
Вокруг стола царило возбуждение, от игроков оно передавалось зрителям и, усиленное, возвращалось назад. Сергей вспотел, он ощущал в себе какое-то яростное торжество. Теперь он мысленно смеялся над Олегом, за его многотрудные и бесплодные поиски выигрышных номеров. Сегодня он играл безо всякой «глупой науки» и… выигрывал!
Когда Сергей возвратился домой, Людмила уже спала. Он прошёл в спальню и зажёг свет.
- Милка, вставай! – громко прошептал он, склоняясь к спящей жене.
Она открыла глаза и, ничего не понимая, испуганно поднялась на постели.
- Что случилось, Сергей?… Что с тобой?
- Ничего не случилось, - весело ответил он, - только вот это!
Он вынул из карманов брюк две горсти бумажных купюр, и швырнул их вверх над кроватью! Цветные бумажки, качаясь и кружась, падали на атласное одеяло и на голову жены.
- Вот, это я заработал за один вечер…, а ты не хотела меня отпускать в казино!
- Ты сумасшедший, Серёжка, - испуганно воскликнула она, - это же случайные и нечестно полученные деньги!
Он присел к ней на кровать.
- Почему нечестно, Милок, я же их не украл? Это же законное предприятие, у них лицензия и официальное разрешение…
- Нет, Серёжа, всё-таки это подозрительно… я почему-то боюсь, лучше брось, - зачем тебе? Что, у тебя сейчас нет денег что ли?
- Да нет, ты не понимаешь, - поспешно ответил он, - это совсем другое дело…, это игра! Она как охота или рыбалка….
- Я этого не понимаю, ладно, - собирай свои деньги и ложись спать… уже поздно.
Сергей смотрел на жену, он был вполне доволен, возбуждён и слегка пьян. Она лежала на спине, расслабленно, как спящая киска…, закинув за голову руку и рассыпав по подушке светлые локоны волос. Тонкое одеяло, на котором были разбросаны деньги, скульптурно обрисовывало ее тело, обнажая белое колено.
- Да ну их в жопу эти деньги, - вдруг сказал Сергей.
Он наклонился к жене, жадно поцеловал её в полуоткрытые губы и стал поспешно раздеваться.

После того, памятного вечера, Сергей Полетаев стал посещать казино часто. Его ищущая и беспокойная душа не выносила застоя и однообразия, - и вот теперь рулетка стала его новым увлечением. Людмила сначала скандалила, после его поздних ночных возвращений, но потом смирилась; она решила, что это новое увлечение игорным столом, - лучше, для неё, чем увлечение вином и другими женщинами.
А Сергей вступил в новую полосу своей жизни; он ещё более охладел к своей работе, пользуясь тем, что Гурский совсем не контролировал его. Днём, на работе, он думал о предстоящем вечере и снова стал общаться с Олегом Мельниковым, - теперь у них появились общие интересы и общие темы разговоров.
Олег сказал, что тот стол, на котором Сергей играет, дал равномерное распределение и выигрыш там – чистая случайность. Он исследовал уже четыре казино в городе и, кажется, нашёл одно, где дисперсия конечна, и значит, имеются наиболее вероятные номера.
Несколько раз они ездили вдвоём, - Сергей играл, а Олег наблюдал и что-то записывал в электронную память. Теперь, как это и бывает обычно, Сергей и выигрывал и проигрывал, но это уже не имело для него особого значения; значение имело то, - что он уже был пойман в сети… игры. И в этой среде: игроков, зрителей, мошенников и проституток, у него скоро появились знакомые, почитатели и, как казалось, даже друзья. Но он не знал тогда, что в этой среде…, в этом море, где плавали акулы, мурены и барракуды, он, - Сергей Полетаев был всего лишь мелким пескарём.
Днём, на работе Сергей рассматривал журнал с рекламными проспектами ночных увеселительных заведений и наткнулся на адрес клуба, в котором он ещё не был; в нём обещался полный ассортимент услуг: кафешантан, кафе-бар, казино, карт зал, бильярд, стриптиз, сауна, массаж и всё остальное. Его заинтересовало такое нагромождение приятных обещаний, - и он решил поехать.
Заведение было организовано с американским размахом и с японским шиком, но на российский манер. Занимало оно два нижних этажа и полуподвал большого дома, на верхних этажах которого ещё размещались какие-то офисы фирм и магазины. Сергей сначала обошёл весь этот «супермаркет развлечений», как он его назвал, и потом понял, что желание устроителей – поразить и восхитить «самым лучшим и большим», не воплотилось в жизнь, - заведение оказалось слишком многолюдным, слишком шумным и неуютным. Он мысленно обругал себя и решил уехать, но потом передумал; домой возвращаться не хотелось, было ещё рано, а ехать в другое место, в этот вечер, было уже глупо. Сергей прошёл в бар, от хандры принял свои проверенные «сто пятьдесят», и поднялся по лестнице на второй этаж. Бесцельно побродив, он увидел дверь, на которой сверкала золочёная надпись: «Зал карточных игр». Он вошёл, - там стояли столики, по коврам неспешно двигались люди, и был слышен только лёгкий сдержанный шум. Шла игра! Сергей осторожно пошёл между столиками, задерживаясь и наблюдая. Играли во всё, во что только можно: в бридж, покер, преферанс, в очко, петуха, буру, в подкидного дурака и ещё в какие-то неизвестные ему игры. Играли на деньги, валюту, на интерес, в натуру; и эту своеобразную, заразительную и опьяняющую ауру игры, он уже знал и был отравлен ей, как наркотиком.
- Ну что, брат, распишем пульку или сбанкуем?
Сбоку подошёл хорошо одетый мужчина его лет, с умными глазами и располагающей улыбкой. Сергей вспомнил, что когда-то хорошо играл в преферанс.
- Давай запишем.
Незнакомец протянул руку.
- Валентин. Сейчас найдём ещё двоих, тебя…, простите, вас как зовут?
- Сергей, ничего можно на «ты».
Двое недостающих нашлись очень быстро. Так же быстро познакомились и нашли свободный столик. Игра началась, а через три часа Сергей проиграл все деньги, что у него и часы. Поблагодарив партнёров за компанию, и обозвав себя «дураком», он стал спускаться вниз, дав себе слово, -  никогда больше не садиться за карточный стол. Сергей уже собрался ехать домой, но вдруг услышал звуки гитар… и голос! Он поспешил туда….
В кафе, на эстраде, выступало цыганское трио: молодая женщина-цыганка и два гитариста; и когда Сергей Полетаев взглянул на неё, он смог только сказать, про себя, - «хороша, собака!» Когда же он подошёл поближе, певица уже закончила петь и ушла за заднюю портьеру. В зале кричали, аплодировали, стучали по бутылкам и тарелкам, - требовали продолжения…. Перед сценой все столики были заняты и Сергей отошёл к стене, у стойки бара. Когда певица появилась вновь, и мягкий свет рампы осветил её лицо, он был потрясён этой классической красотой. Чёрные волосы волнами падали на её плечи и грудь, сливаясь с таким же чёрным платьем, и оттеняя белое лицо с идеальными чертами; большие светлые глаза и вся её фигура довершали… опьяняющее впечатление. Румяные губы её приоткрылись в улыбке, и в зале снова раздались восторженные возгласы и аплодисменты.
Внезапно лицо её стало строгим, и она что-то тихо сказала в сторону аккомпаниаторов. Раздался печальный звон гитар.
Она запела тихо, без притворного надрыва и показных чувств, словно говоря кому-то…, но этот голос! У неё было низкое, глуховатое контральто, странно гармонирующее с её стройной фигурой….

Ты смотри, никому не рассказывай,
что душа лишь тобою полна,
что тебя я в косыночке газовой
дожидалась порой у окна…

Гитары зазвучали громче, в быстрых переливах звуков, они на что-то жаловались, и о чём-то просили….

… что грущу, что люблю тебя пламенно,
что когда-то любил и меня…,
ты стоишь и глядишь словно каменный,
словно в сердце твоём нет огня…

Голос звучал негромко, проникновенно и страстно…, это пела душа, и это завораживало.

Никому не скажи, что я нежная,
Что грущу, что люблю, что твоя,
Что связала нас радость безбрежная,
Что навеки судьба ты моя.

Если любишь, прошу, не отказывай,
Об одном только помни всегда, -
Про любовь никому не рассказывай,
Никому, ни-за-что, ни-ког-да!
 
Последние переборы гитар потонули в шквале аплодисментов и топоте ног, кто-то кричал: «Браво!» и «Давай ещё!»; несколько мужчин подошли к эстраде с букетами красных и белых роз. Но певица-цыганка больше не стала петь; она только слегка поклонилась и ушла за сцену.
Потом выступала какая-то группа, кто-то пел…, но Сергей уже не слушал, - он был в лёгком шоке от увиденного…, и услышанного. Он подошёл к бармену и спросил:
- Слушай, друг, кто эта цыганка, которая сейчас пела…, откуда она?
Бармен – молодой парень, весело посмотрел на него.
- Что, и ты тоже? Тут уже многие закидывают на неё удочки, но это тухлый номер.
- Да нет, я не поэтому…. Я корреспондент из газеты, - неожиданно соврал Сергей.
- Зовут её Зара, кажется замужем…, они выступают три раза в неделю: понедельник, среда, пятница.
Больше Сергею здесь делать было нечего, и он сразу поехал домой.
Он не строил никаких долгосрочных планов на будущее, не ставил никаких целей и ни на что не надеялся, - он только знал, что послезавтра, в пятницу, - он снова поедет в ночной клуб «Золотой мираж».

На этот раз он приехал раньше, чтобы занять место у сцены; заказал, для начала, двести грамм коньяка, маслины, сыр и лимон…, и стал ждать. К нему подсела молодая женщина, потом – пожилая пара; женщина стала заговаривать, - он нехотя, односложно отвечал. На эстраде начались выступления артистов. Два долгих часа, Сергей вынужден был слушать: отупляющие удары барабанов, безголосых солистов, с их однообразным пошлым репертуаром и интригующие разговоры своей соседки.
Но вот, наконец, появилась Зара в сопровождении цыган-гитаристов; на этот раз на ней был цыганский наряд: цветной сарафан, кольца, монисты, шаль.
Зазвучали гитары, в зале стало тихо, и она запела. Сергей не сводил с нее глаз; и снова этот голос…, - глубокий, чарующий, под тихий перебор гитар:

Я до утра, тебя ждала,
когда же звёздный блеск померк,
без слов и слёз, я поняла,
что ты любовь мою отверг.
И стало мне понятно,
что не вернуть обратно,
того, что безвозвратно
уходит навсегда.
Что всё пройдёт, всё изживет
в нас время злое без следа…

И вдруг, после секундной паузы, гитары резко сменили ритм, звуки закрутились в бешеном вихре; Зара ударила в ладоши, и пустилась в пляс, вместе с мелодией песни:

… И только песня, - моя подруга
со мною вместе, везде всегда;
она вернее любого друга,
и не изменит никогда.
И если сердце, как в клетке тесной,
забьётся птицей в моей груди,
обиды, горечь, пусть льются с песней,
а ты ту песню подхвати!

Та-а-ри-тарь-та, та-а-ри-тарь-та,
та-а-ри-тарь-та, та-а-ри-та!
Обиды, горечь, - пусть льются с песней,
а ты ту песню подхвати!

Мелодия оборвалась; она подняла руки и замерла. Зал взорвался аплодисментами и возгласами одобрения; было видно, что многие приходили сюда только из-за неё. Она спела ещё два романса, а потом показала, требующим продолжения, что за ней ещё очередь выступающих, - и, с достоинством поклонившись, – ушла.
После этого, многие стали подниматься из-за столиков и покидать зал; ушёл и Сергей. Ни играть, ни пить ему уже не хотелось, и он поехал домой.

В субботу Сергей сидел в монтажке и проверял схемные платы; работа была несложной, и не требовала особого напряжения ума, но утомляла своим однообразием. Не выключая приборов, он отошёл к окну и стал наблюдать, такую привычную, такую обыденную и, в то же время, всегда новую и загадочную – уличную жизнь. Он отмечал: дорогие машины, необычных прохожих, красивых женщин…, вечную суету….
Секретарь передала по внутренней связи:
- Полетаев Сергей Алексеевич зайдите в кабинет директора; повторяю: Полетаева приглашают в кабинет директора.
Сергей удивился, - директор уже давно его не беспокоил; он выключил приборы и пошёл в знакомый кабинет, размышляя на ходу о возможных причинах этого визита.
Гурский сидел за столом, перебирая какие-то бумаги, и казался озабоченным.
- Здравствуй, Сергей, присядь, есть важный разговор.
- Привет, Михаил Семёнович, - слушаю.
На работе он всегда соблюдал служебную субординацию, подчёркивая, что здесь они не друзья, но начальник и подчинённый.
- Я получил сегодня неприятное известие, - продолжал Гурский, - у нас появились новые и серьёзные конкуренты.
Он сделал паузу и Сергей спросил:
- Ну и что? Конкуренция, это, вроде, нормальное явление в нашей жизни.
Гурский грустно усмехнулся.
- Нормальное явление? Да, мыслишь правильно…, но в нормальном обществе, с нормальными отношениями между конкурентами…, а у нас? Вот смотри, - они дали рекламу, вот их проспект, - он подал Сергею красочно оформленный листок. – Вот читай! «Производственно-торговая Компания»…, не фирма, не общество, не предприятие, а сразу Производственная Компания. А название? – «Электронкомпонентсервис»! А, как звучит?
Гурский начал закипать.
- Ну и тот с ними, - попробовал успокоить его Сергей, - нам то что, что они делают то?
- Да то же, что и мы! Только на самом деле, как я узнал, они работают посредниками; где-то достают элементы и платы по заниженным ценам и перепродают, но главное, - похоже, крыша у них покрепче нашей… и повыше.
- Ну а нам то что? Что они нам могут сделать?
Гурский снова помрачнел.
- Нагадить могут по-всякому. Они уже пригрозили нашим дилерам…, ещё могут прижать наших поставщиков, шантажировать торговцев…, да мало ли методов могут найти подлецы… если захотят.
Наступила продолжительная пауза…, Сергей ждал продолжения разговора, объясняющего цель визита; лицо Гурского смягчилось.
- Да, Серёга, если говорить честно, то из всех моих работников, я таки только в тебе, могу быть уверен на сто процентов. У меня есть один адвокат, ему нужно сегодня срочно передать бумаги…, но сюда он приехать не может. У тебя машина здесь?
- Здесь.
- Напиши мне номер, я ему сейчас позвоню. Через десять минут, он будет ждать у ресторана «Арагви», его фамилия Лифшиц, он в очках и с бородой; надо передать ему этот кейс. Ты всё понял?
- Всё. Давай кейс, я поехал.
- Сюда сегодня можешь не приезжать, только позвони вечером.

Когда Сергей подъехал к ресторану и остановил машину, к нему подошёл немолодой человек, с бородкой и в очках; он представился, и Сергей, открыв дверь и не выходя из машины, передал ему кейс.
Рабочий день был окончен, теперь надо было придумать, как провести вечер, который обещал быть скучным. Он проехал до Пушкинской, зашёл в «Макдональдс», а потом решил сходить в кино. Он уже забыл, когда последний раз был в кинотеатре, и решил оживить далёкие воспоминания.
Но приятных воспоминаний не появилось. В полупустом зале, на экране мелькал, сверкал и громыхал  зарубежный боевик с трафаретным сюжетом и предсказуемым концом, которого он не стал дожидаться и ушёл. Помотавшись по городу, Сергей зашёл в казино «Красный мак»; там он быстро проиграл все наличные деньги и решил, что этот вечер сегодня «не играет», и значит надо отдать его семье.
Людмила была приятно удивлена, - муж приехал в субботу рано и абсолютно трезвым. Она стала поспешно готовить необычный торжественный ужин, пока Сергей беседовал с дочерью в её комнате.
Вечер проходил в спокойной милой обстановке, и Сергей стал размышлять, - почему нельзя, чтобы так было всегда? Он поставил кассету когда-то своего любимого Фаусто Папетти, и когда полились, некогда чарующие его, звуки, с сожалением обнаружил, что все очарования со временем тускнеют.
Потом он вспомнил Зару, её лицо, фигуру, пение, - и снова острое желание увидеть её, властно захватило его, и снова вызвало чувство чего-то влекущего, таинственного и недоступного.
- Серёжа, Любашка, - идите ужинать! – голос жены прервал его мысли.
- Пошли, Любовь, - сказал Сергей, обнимая дочь.
- Папа, а ты всегда теперь будешь помогать мне, делать уроки?
- Всегда, всегда…, - поспешно ответил он.
Они вошли на кухню.
- Милок, у нас есть что-нибудь выпить? – с порога спросил Сергей.
- В холодильнике ничего нет, а у тебя там, - не знаю.
- Нет, у меня давно всё закончилось, - с сожалением сказал он.
- Давай сегодня обойдёмся, а завтра – воскресенье, купим хорошего вина.
- Ладно, - согласился он, садясь за стол, и вдруг спохватился, - да, мне ведь надо позвонить Мишке!

В понедельник, уже с утра, Сергей стал думать о вечерней поездке в «Мираж». Он решил снова увидеть красавицу-цыганку и услышать её пение. Но теперь он ещё захотел и поговорить с ней, хотел, чтобы и она обратила на него внимание и увидела, что вот он – Сергей Полетаев, - восхищён ею! Он выстраивал различные планы и мысленно уже беседовал с ней.
Так прошёл остаток дня, а потом он поехал в клуб, купив по дороге букет алых роз. Он занял место за столиком, стоящим сбоку, прямо перед сценой. Вскоре к нему за столик сели два молодых парня и пожилой господин интеллигентного вида. Сергею казалось, что все они пришли сюда с той же целью, что и он. Взяв бутылку шампанского, два бокала и положив букет на колени, - он стал ждать, терпеливо вынося выступления рок музыкантов, певцов и певиц….
Она появилась только в конце программы, спела два старинных романса и две цыганские песни с пляской. После каждой песни, Сергей аплодировал, вместе со всеми, и поднимал бокал с шампанским.
А в конце выступления, когда певицу вызывали на сцену, - он подошёл, вручил ей букет и, неожиданно для себя, произнёс:
- Разрешите пригласить вас за столик, - выпить бокал шампанского.
Она взглянула только мельком и ответила:
- Э, нет, бубновый, я с гостями не пью.
И сверкнув белозубой улыбкой, повернулась и ушла.
Сергей был растерян и сражён, он не ожидал такого категорического отказа и стал утешать себя мыслью, что всё-таки показал себя и заговорил. Он не привык встречать отказы у женщин, теперь он был задет и его уязвлённое самолюбие требовало продолжения попыток знакомства. Он нашёл для себя новую приятно-томительную игру-работу, доставляющую ему,  однако, одновремённо и истинное удовольствие и истинное переживание. Почти регулярно, три раза в неделю, он приходил на выступления Зары, приносил цветы и вручал ей, со словами восхищения. И всякий раз, она молча принимала их, улыбалась, но ничем не выделяла его из множества своих обожателей.
Тогда Сергей решил сменить тактику. В свой очередной визит, он, с букетом в руке, ждал окончания её выступления за кулисами. Когда она появилась, он хотел подойти, но два молодых цыгана-телохранителя преградили дорогу и легко оттеснили его в сторону. Зара, встретившись с ним взглядом, что-то кратко сказала своим спутникам, по своему, и они ушли. Сергей протянул букет, и впервые, так близко, заглянул ей в глаза. Они действительно были зелёными и словно мерцали в обрамлении длинных ресниц. Неожиданно он почувствовал непривычную странную робость.
-Вот… я хотел поблагодарить вас… и выразить…, я хотел поговорить…, - он говорил сбивчиво и поспешно, и начинал злиться на себя.
Она смотрела на него, сначала удивлённо, потом внимательно.
- Ты не крути, молодой, говори, чего хочешь…, хочешь, чтобы я погадала тебе?
- Да, да, - сразу нашёлся Сергей, - погадайте, пожалуйста!
- Но я уже давно никому не гадаю, - усмехнулась Зара, - да и беру дорого.
- Ничего, я бы заплатил, - сколько скажете!
- Ладно, в другой раз. Мне пора идти, прощай.
После этого, Сергей почувствовал, что с каждой встречей, его всё больше и больше влечёт к этой женщине. Так же мимолётно, он встречался с ней ещё несколько раз, но привычного и традиционного, для него, продолжения, - не получалось.
Он стал мрачным и раздражительным…, и это заметили все…, и часто надоедали вопросами, - а что мог он сказать? Он и сам ещё плохо понимал, что с ним происходит.
Наконец, при следующей встрече, принимая от него очередной букет, и внимательно посмотрев в его глаза, Зара, кажется, начала что-то понимать, и было похоже, что она вдруг испытала нечто подобное жалости.
- Ну что, бубновый, - говори, что ты ходишь, чего хочешь?
- Встретиться, - неуверенно и обречённо сказал он.
Она смотрела внимательно и строго, но вдруг взгляд её потеплел.
- Хорошо, здесь недалеко есть кафе «Белый конь». Завтра приходи в восемь и займи столик на двоих.
Когда она ушла, Сергей несколько минут сидел, словно в оцепенении, а потом бросился искать кафе «Белый конь», чтобы убедиться, что всё это, -  был не сон. А когда убедился, - полетел домой, как на крыльях.
Людмила сидела с дочкой, и что-то ей читала; Сергей поцеловал в щёку жену, потом дочь и весело сказал:
- Людмилка, сделай что-нибудь пошамать, - очень хочется есть!
Она взглянула удивлённо, а потом улыбнулась.
- Ты что сегодня такой?
- Какой?
- Возбуждённый…, что, - радость на работе?
- Радость, радость…, - замял он разговор, - давай лучше поедим.
Она пошла на кухню, а он ходил по комнатам, не зная куда сесть и что делать. Он не узнавал себя, - ночью плохо спал, а на работе, на следующий день, был рассеянный и на вопросы отвечал невпопад.
В половине восьмого, Сергей уже сидел в кафе за столиком, в укромном уголке. Он попросил принести вазу, и поставил в неё три розы; потом заказал: шампанское, коньяк, самые дорогие закуски, пирожные, фрукты… и стал ждать.
Зара пришла в девятом часу; на ней было длинное зелёное платье, облегающее и подчёркивающее стройную фигуру, чёрный шёлковый платок, с теснённым орнаментом, и такие же чёрные туфли. Она внимательно окинула взглядом столики с посетителями, и, наконец, увидела Сергея, машущего ей рукой.
- Ну, здравствуй, - просто сказала она.
- Здравствуйте, Зара, - как-то робко ответил он, - пожалуйста, садитесь.
Она присела, оглядела стол и улыбнулась.
- Ого…, богато!
Он не нашёлся, что ответить, а потом спросил:
- Вы не возражаете, если зажечь свечи?
- Зажигай, пусть горят.
Она держалась просто и независимо, без кокетства и игры, и этим ещё больше располагала к себе. Сергей зажёг свечи, и смотрел на неё, не зная, как начать разговор.
- Ну раз мы уже встретились, говори как тебя зовут, и кто ты такой.
- Меня зовут Сергей, я работаю здесь, в Москве… в фирме…. Давайте выпьем за знакомство.
- Ну и что же? Наливай.
Сергей налил шампанского в бокалы, они чокнулись и выпили. Она взяла апельсин, а он, не притрагиваясь к еде, только смотрел не неё.
- Что же ты не ешь, Сергей? Куда же мы всё это будем девать?
Она показала на стол и засмеялась, но ему есть не хотелось, и было сухо во рту.
- Что-то нет аппетита, давайте ещё выпьем, теперь за Вас!
- Ладно, только называй меня просто – Зара, и не говори мне – «вы».
Они выпили ещё.
- Знаете, Зара, когда я впервые увидел вас… тебя…, я целую неделю ходил как пьяный, и ничего не соображал…, я даже не знаю, что это такое….
Она улыбалась, видно было, что это она слышала уже много раз.
- Ну и чего же ты хочешь?
- Ничего, просто видеть тебя, и слушать твои песни!
Она смотрела внимательно и задумчиво.
- Ну-ка, бубновый, дай-ка мне твою руку.
Она взяла его руку  в свою мягкую маленькую ладонь, поднесла её под свет свечи, и склонилась над ней. Сергей смотрел сверху на её длинные вздрагивающие ресницы, чувствовал запах её волос, а когда она подняла на него глаза, - что-то замерло у него в груди, как будто он падал… в яму.
- Тебя очень любят женщины, - тихо произнесла она, - но…, надо ещё посмотреть карты…. Я тебе потом, может быть, скажу…, а сейчас давай выпьем на прощание и я пойду.
- Как же…, мы же только…, - он хотел запротестовать.
- Нет, на сегодня хватит, - твёрдо сказала она, и он понял, что больше говорить ничего не надо, а она продолжила, - достань ручку и бумагу, я дам тебе телефон моей подруги – Раи; когда тебе очень нужно будет увидеться, - позвонишь  и назовешь себя, я передам, где мы встретимся.
- Мне завтра нужно…, сегодня….
Она опять улыбнулась.
- Ты можешь приходить на мои выступления, и там будешь меня видеть…, но ко мне там больше не подходи. Если нам судьба, мы ещё встретимся с тобой, а пока, - прощай.
И она ушла, так же просто, гордо и независимо, как и появилась.
Сергей ещё долго сидел за уставленным столом, и смотрел на горящие свечи.
После этого первого свидания, Сергей Полетаев понял, что игра для него закончилась, и наступило что-то новое, - более серьёзное, более важное и более тревожное. Он ходил на выступления Зары, звонил Рае, но соглашения на встречу всё не было и не было. Он начал изводиться и почувствовал вдруг, что ещё ни одна женщина не овладевала так его душой. Неожиданно для него самого, он сделался сентиментальным, и ему хотелось плакать, - это было как наваждение.
Он звонил, и звонил, с каким-то исступлением, пока, наконец, услышал в трубке: «Зара просила передать – двадцать третьего, в то же время, там же». И он снова ожил, - стал мечтать и готовиться.
Двадцать третьего августа был четверг, Сергей пришёл, так же как и прежде, заранее, занял тот же столик и обставил всё точно так же, как было почти месяц назад. Только теперь, в отличие от того вечера, он знал, о чём будет говорить.
Когда она появилась, он отметил в её лице что-то новое, - в нём была, неожиданная для него, теплота и, непонятная для него, грусть.
- Ну, здравствуй, молодой, ты опять набрал полный стол, и опять не будешь есть?
- Пусть будет всё, как в прошлый раз, - радостно ответил он.
Она присела напротив.
- Ну что же, тогда зажигай свечи. О чём будем говорить?
- Много говорить я сегодня не буду, - сказал Сергей тихо и решительно, - я тебя люблю, как не любил ещё ни одну женщину в своей жизни…. Я сейчас не знаю, как смогу жить без тебя…, в этом мире….
Она смотрела молча, теперь уже не удивлённо, но только задумчиво и нежно.
- Дурачок, ты помнишь, как я сказала тебе, что тебя всегда любили, любят, и будут любить женщины, но я тебе сказала не всё…, - от женщины ты и пострадаешь!
- Это мне безразлично, я не боюсь и хочу быть только с тобой!
- А если пострадаешь из-за меня?
- Мне не страшно ничего, я буду счастлив, только если буду с тобой. Когда я думаю, что я тебя обнимаю и целую…, - после этого я могу даже умереть!
Эта искренность, и эта горячность, - её взволновали.
- Ну, давай-ка выпьем!
Они пили, пока бутылка шампанского не стала пуста. А потом Сергей сел рядом и, обняв Зару за талию, страстно поцеловал в губы, с восторгом и торжеством отметив, что она ответила на его поцелуй!
Потом они пили коньяк, о чём-то говорили, потом пили кофе и опять о чём-то говорили, но это уже не имело никакого значения. Сергей, наконец, почувствовал и понял, что и он, кажется, пробудил ответное чувство в душе Зары. Но он боялся поверить и сказать себе, что этим чувством может быть – любовь.
- Зара, милая, - прошептал он, касаясь губами её уха в ворохе чёрных волос, - мы можем с тобой встретиться только вдвоём…, и чтобы больше никого не было…, вокруг… на земле?
Она повернула к нему лицо, - в глазах её читалась грусть.
- Зачем, Серёжа, что нам это даст? У тебя было много женщин, ты женат, у вас ребёнок и жена тебя любит…, зачем же их обижать? Ты знаешь, как всё это происходит и что бывает потом…. Или ты хочешь ещё одной победы?
- Какой победы, какой победы? – он потерял над собой контроль. - Я тебя люблю, как не любил ещё ни одну женщину… и никогда не полюблю! Я сделаю для тебя всё…, всё что скажешь!
Она положила свой палец не его губы, чтобы их не услышали, и глаза её влажно блеснули.
- Э, после того, как мы с тобой полюбимся, - ты будешь говорить уже другое.
- Нет, клянусь тебе! Только ты, - будешь для меня единственной! Почему ты не веришь мне?
С удивлением, она увидела у него на глазах слезы, хотя и это, в отношениях с мужчинами, было ей знакомо. Она долго молчала, водила пальчиком по его мокрой щеке и губам, и… понимала, что её тоже… тянет к этому человеку.
- Ладно, - тихо сказала она, - где же мы с тобой встретимся?
Он встрепенулся на стуле, как от удара тока.
- Где хочешь! Хочешь поедем в лес, хочешь я сниму номер в гостинице?
- Нет, - ответила Зара, - лес, это не наше место, а по гостиницам я не хожу. Дай свой телефон, - я позвоню и скажу адрес, где меня найти. Ты не боишься?
- Когда? – почти простонал он.
- Когда будет можно, - ласково ответила она, - а теперь нам пора.
- Как пора? – заволновался Сергей, - давай возьмём еще кофе…, мороженого…, - посидим!
- Нет, Серёженька, мы уже посидели и мне надо ехать…, я тебе позвоню….
- Но, обожди, можно я тебя провожу?
- Не надо, - она наклонилась, поцеловала его, и быстро, не оглядываясь, ушла.
Сергей дал Заре номер рабочего телефона, и теперь, со смешанным чувством: нетерпения, радости и надежды – ждал. Вся его дневная жизнь на работе словно застыла и сжалась, - она свелась к ожиданию звонка! Но его не было. Он ходил в «Золотой мираж», специально на её выступления, несколько раз хотел подойти и спросить, но всякий раз, движением или взглядом, она останавливала его.
Но вот однажды, наступил день, когда кто-то крикнул ему, как обычно: «Сергей Полетаев, на провод!», и он, уже на бегу, почувствовал, что это звонит она! И сердце его не обмануло.
Она назвала только адрес, и положила трубку.
Он поехал сразу после работы, купив по дороге: цветы, шампанское и торт, но это он делал совершенно механически, - на самом же деле, он уже думал только об одном, и жил только одним – ожиданием встречи!
Когда Сергей позвонил, он почувствовал, как бьётся его сердце, а когда Зара открыла дверь и встретила его на пороге, он, бросив цветы и пакет, схватил её в объятья, и стал целовать её губы, щёки, волосы и руки….
- Подожди, подожди…, - мягко отстранилась она, - разденься, приведи себя в порядок…, ты ещё всё успеешь….
Он жадно смотрел на неё. На ней был длинный шёлковый халат темно-зеленого цвета с золотистым шитьём и мягкие домашние туфли.
- Вот, - она показала рукой на открытые двери слегка освещённых комнат, - можешь считать, что это сегодня твой дом…, вот ванна, сходи умойся, и пойдём ужинать…. Сегодня у нас с тобой праздник!
В столовой был накрыт стол, стояли две бутылки вина и тарелки с едой; Зара поставила в вазу цветы. Сергей как-то неловко стоял у стола, как будто не зная, что делать, он вдруг почему-то почувствовал себя скованно и напряжённо, и она заметила это.
- Ну что же, чувствуй себя, как хозяин. Открывай шампанское, будем пить за нашу встречу!
Он открыл бутылку, наполнил бокалы, поднял свой, - и как-то, очень неожиданно, произнёс:
- Если бы ты знала, как я ждал эту встречу. За тебя!
- И за тебя! – ответила она, и они соединили свои бокалы.
Когда они выпили, и потом выпили ещё, - недавняя неловкость исчезла, и спала, как жёсткое покрывало, так часто скрывающее истинные и непосредственные отношения, нравящихся друг другу людей.
Сергей так давно жил ожиданием и предвкушением этого часа, что они изнурили его. И сейчас это томление души достигло своего пика, и надо было что-то делать, - делать то, что он делал уже много раз, но почему-то теперь всё было не так. Он был в каком-то полузабытьи или полусне и странно робел. Потом он, как при вспышке света, вдруг увидел и вспомнил, тот, - свой первый, далёкий вечер, когда он впервые вошёл в женщину; вспомнил он  и те первые, незабываемые ощущения.
- Зарочка, - сказал он, - у тебя есть свечи? Давай зажжём и потанцуем!
- Давай.
И снова Сергей танцевал при свечах, как когда-то, и снова чувствовал себя тем, - молодым студентом, но видел он теперь только её – Зару. Он погружал лицо в её душистые, черные кудри, шептал её имя и прижимался к её телу.
Угадывая дверь, которая вела в спальню, в танце, - он повлёк её туда. Когда же в полумраке Сергей увидел широкую кровать, покрытую бордовым атласным покрывалом, он осторожно посадил на неё Зару… и стал поспешно раздеваться….
- Ну, Зарочка, ну, милая…, как я ждал этого счастья….
Она поднялась с постели, отошла в угол спальни, и медленно сбросила халат…
Он стоял заворожённый, смотрел и дрожал…, - такого тела, он ещё не видел.
- Ты богиня! Люблю тебя навсегда!
Оставшись нагишом, он бросился к ней.
- Не торопись так, - прошептала она, обнимая его.
- Нет, нет, я больше не могу…, я сейчас умру! – и он, прижав её к себе, повалился вместе с ней на постель.
Первое их соединение было очень бурным и очень кратким, но они уже оба знали, что так бывает всегда, когда чувства переполняют и переливают через край. Знали они также и что надо делать в таких случаях.
Они садились за стол, пили вино, танцевали… и снова бросались в пленительные, качающие волны любви… земной. Потом ходили в ванну, купались, охлаждая разгорячённые тела…, и всё начиналось вновь.
Теперь всё было так, как уже бывало много раз прежде, но с одной разницей, - теперь он воспринимал это не как свою победу, - но как незаслуженный приз.
Ночь пронеслась, как одно счастливое мгновение.
А утром, они усталые, расслабленные и счастливые, сели пить кофе и Сергей, с тайной надеждой спросил:
- Зарочка, можно я перееду к тебе?
Она удивилась.
- Нет, Серёжа, это невозможно.
- Как же я буду жить без тебя…, я не смогу.
- Мы будем встречаться, когда будет можно, - она посмотрела внимательно в его лицо, - у тебя ведь есть жена и ребёнок… и не один.
И тогда он, чувствуя, что может потерять её, - потерял себя, осквернив свою душу.
- Я не могу тебя потерять, пойми меня…. Я хочу попросить тебя, чтобы ты… стала моей женой; теперь я уже знаю, что ты, - моя единственная и последняя любовь!
Она печально улыбнулась.
- Нет, Серёженька, семью бросать нельзя – грех! Я ведь тоже закованная в цепи, и цепи мои здесь, - она указала на грудь, - я их рвать не хочу. Нам бы надо с тобой, сокол залётный, встретиться раньше, когда мы были свободными.
- Но я же не смогу без тебя, ты тоже пойми, - я сопьюсь, и семья всё равно развалится.
- Мы будем встречаться, пока нам будет хорошо…, ты не горюй…, а потом всё пройдёт. Дай-ка я тебе спою.
Она вышла и вернулась с гитарой. Долго молчала, перебирая струны, и наконец запела, своим низким завораживающим голосом, как будто вела неспешный разговор:

Мы с тобой случайно в жизни встретились,
оттого так рано разошлись.
Мы простого счастья не заметили
и не знали что такое жизнь.
Нет, любовь сильна не речью нежною,
нет, любовь не просто сердца зов,
может быть, люблю тебя по-прежнему,
но не нахожу я прежних слов.

Гитара жаловалась и плакала, а потом вдруг сразу, струны зазвучали весело и бесшабашно, и звуки песни полились быстрее:

Не говори, я знаю всё, что ты мне скажешь,
но ты не в силах ничем помочь.
Пройдут года, и верить сердцу не прикажешь,
пройдёт и счастье, как эта ночь.

И снова гитара зазвучала грустно, и снова певица вторила ей:

Видишь, утро снова разгорается,
поднимает солнышко туман.
Речка серебрится, извивается,
позабыв вчерашний ураган.
Всё пройдёт, всё в жизни позабудется,
что ж тебе на память пожелать,
что должно быть, то пускай и сбудется,
руку на прощанье дай пожать.

Она отложила гитару и сказала:
- Эта песня про нас. Ну, Серёженька, вот и нам пора прощаться.
- Но мы будем встречаться, ты меня не бросишь? – Он спросил, и сам удивился своим словам, так он не говорил ещё ни одной женщине.
Она улыбнулась.
- Мы будем встречаться.
И тогда он улыбнулся тоже.
- Но когда, скажи?
- Я тебе позвоню…, нам предложили новый контракт, будем выступать в большом ресторане при гостинице…, я адрес сообщу, ты приезжай, - там меня увидишь, только ко мне не подходи…. А сейчас, сокол мой, нам надо расставаться.
Было утро, и Сергей вдруг вспомнил, что ему надо на работу, а потом явиться домой, к семье! Но радость проведённой ночи пока поглотила всё, - он прощался с Зарой, целовал её, говорил её нежные слова…, и только когда вышел на улицу и сел в машину, осознал всю нелепость действительности.
Он заехал на работу, попросил у Гурского отгул на один день и поехал домой, обдумывая предстоящий разговор с женой.
Людмила собирала дочку в школу. Сергей нерешительно подошёл, поцеловал жену в щёку, - она отстранилась…, и он стал объясняться:
- Милок, ты извини…, я не мог позвонить, не было возможности….
Она посмотрела хмуро и недоверчиво.
- Что? Опять за старое принялся…, ещё не нагулялся?
- Какие гуляния? – с искренним удивлением воскликнул он, желая изобразить обиду, - у нас ЧП, срочно пришлось ехать на другой объект, там нет телефона…, работали всю ночь, - сейчас дали отгул… буду отсыпаться.
Она посмотрела ему в лицо, и было похоже, что она не верит…, хотя и хочет.
- Можно догадываться, какая у тебя была работа, и на каком объекте…. Всё- таки ты кабель… неисправимый, и надо с тобой разводиться. Ладно, потом мы ещё поговорим, а сейчас отвези Любаньку в школу!
Он обрадовался. Встреча закончилась без большого скандала, и предстоящий разговор, кажется, не обещал длительной ссоры. Он примиряюще обнял жену, и сказал с облегчением:
- Я сейчас…, я в момент! Дочка, ты готова? Едем!
Постепенно всё успокоилось, и первая гроза прошла стороной. Семейные отношения стали восстанавливаться, но это затишье было недолгим и продолжалось только до первого звонка, - оттуда.
Когда Сергей услышал в трубке голос Зары, он забыл всё: работу, семью, себя. Бросив всё ради предвкушаемой ночи, - он прилетел…, и было всё опять…, как прежде, в ту, их первую встречу…, только ещё более сладострастно и нежно!

Но, на следующий день, Сергей Полетаев возвращался домой с тоскливым ожиданием тяжкого разговора, он был уверен, что домашнего скандала, на сей раз, не избежать, - и он его получил!
Людмила, потеряв терпение и выдержку, долго и громко «объясняла ему суть дела» словами, из которых самыми мягкими были: «паразит, развратник, подлец и ****ун».
На этот раз, он не стал придумывать себе оправдания, и просить прощения; он сидел, опустив голову, и молчал…, и его было жалко.
Теперь Людмила определённо знала, что это была женщина и опасалась, что это серьёзно. Впрочем, она поняла это сразу, после его прежнего отсутствия, своим женским чутьём…, после их первых ночей. Но у неё ещё теплилась какая-то надежда, что может быть это скоро пройдёт.
Выплеснув в тот вечер всё своё раздражение и боль, она заставила себя успокоиться и стать такой же заботливой и чуткой, как прежде, и сделать вид, что ничего особенно ужасного и непоправимого, не произошло.
Она внимательно наблюдала за его поведением и отношением к себе, и временами ей казалось, что он раскаивается.
Но когда, недели через три, Сергей снова не пришёл ночевать, - её, как будто потряс взрыв, и она сказала себе – «Всё!».
Утром она отвела дочку в школу, а вечером, не возвращаясь домой, - ушла к родителям, и там сказала, что будет разводиться с мужем.
Вечером все они сидели в огромной гостиной, и обсуждали положение.
Отец Людмилы – отставной генерал, был человек строгих правил и армейской дисциплины, он во всём любил порядок и ему никогда не нравился зять, который был неуправляем и непредсказуем.
- Гони в шею…, и из квартиры вон! – басил он, наливая в рюмку коньяк.
- Ну как же, Митя, у них же ребёнок, семья… всё-таки, - жена пробовала как-то сгладить положение и смягчить разговор.
- В шею! В шею! Я этого прохиндея давно раскусил!
Людмила сидела сбоку, в глубоком кожаном кресле и молчала, лишь изредка поднося к глазам платок.
- Людочка, может быть с ним ещё поговорить, ведь он же человек… не плохой. Может быть с ним что-то произошло…, а потом это всё пройдёт?
- Ах, мама, сколько уже было разговоров и обещаний…, но всё это только до новой бабы. Скажи, сколько можно ждать, пока он перебесится и станет нормальным мужем?
- Нет, Людка, - гони его, пока не поздно! Ты ещё найдёшь себе нормального мужика…. Я тебе приведу десяток офицеров…, только выбирай!
- Не так просто, папа, - грустно ответила дочь, - я ведь его люблю.

На следующий вечер, Людмила возвратилась домой. Сергей сидел на кухне один; перед ним, на столе стояла, уже полупустая, бутылка водки, на  тарелке – нарезанная варёная колбаса и чёрный хлеб.
- Здравствуй, Сергей, - поздоровалась она с порога.
- Здравствуй, Мила, - как эхо отозвался он.
Она присела к столу.
- Сегодня мы поговорим спокойно, ты меня послушай, и перестань пока пить, - она отодвинула от него бутылку, - ты сейчас соображаешь?
- Соображаю.
- Ну так вот…. Мне надоела такая жизнь…, и я хочу с тобой разводиться.
Он тупо смотрел в тарелку и молчал.
- Ну, и что ты молчишь?
- Как хочешь.
Она смотрела, и в ней боролись два чувства, - злость и жалость.
- Ладно, я пока с Любанькой поживу у мамы, а ты поживи один, - может быть что-нибудь поймёшь, а если нет, – будем разводиться.
- Как хочешь, - снова повторил Сергей, - можно я ещё выпью?
- Обожди, послушай, - может быть, ты действительно по-настоящему влюбился уже последний раз в жизни, - ну тогда женись!
- Это невозможно… сейчас.
- Почему, кто эта женщина?
- Цыганка.
Они долго сидели молча, и Сергей снова налил себе в стакан. Людмила сказала задумчиво и строго:
- Я вот думаю, Сергей…, как ты живёшь? Скольким женщинам ты поломал жизнь? Разве ты не боишься Бога? Ведь если есть на свете Бог, - Он должен покарать тебя!
Но Сергей Полетаев не верил в Бога, и он не боялся. Он был во власти совсем других сил.
Когда Людмила ушла спать, Сергей допил водку…, посидел, подождал…, а потом тоже пошёл спать…, и спал спокойно.
На другой день, он не думал о том, что его семейная жизнь под угрозой развала, что ему надо как-то налаживать свой быт, что на работе у него тоже не всё хорошо, - нет! Он думал о том, когда позвонит Зара, чтобы пригласить её к себе.
Но она почему-то не звонила, и он, не выдержав, решил поехать в «Мираж». Там он, нервничая, просидел весь вечер до конца выступлений артистов, но та, ради которой он пришёл, - не появилась на сцене. Тогда он стал обращаться ко всем, кто мог что-нибудь знать: к бармену, к администратору, к концертмейстеру, и, наконец, у директора он узнал, что Зара выступает теперь в ресторане гостиницы «Прага».
На следующий день он помчался туда и узнал, что её выступление будет только через неделю. Он стал ждать, всё время, надеясь, что она позвонит, но тщетно, - телефон от неё молчал.
Когда Сергей, в указанный день, пришёл в ресторан гостиницы, там уже шла своя обычная вечерняя жизнь. Оркестр негромко играл танцевальные мелодии – ретро. В зале сидела, пила, шумела, танцевала и… обделывала свои дела – элита. Здесь можно было встретить представителей всех слоёв общества: делового мира, шоу-бизнеса, артистического бомонда, индустрии развлечений и… криминала. Мужские смокинги и фраки соседствовали с кожаными куртками, а строгие дамы, сияющие бриллиантами, - с топ моделями и проститутками. И если это можно было сравнить с оранжереей, то здесь меж роз и лилий «красовались», - дурман и чертополох.
Сергей сел в стороне, за свободный столик, и положил на него букет роз, в который была вложена записка с одним словом, - «Позвони!», и указаны теперь уже два телефона: рабочий и домашний. Он не знал, что его ждёт сегодня, и когда придётся уходить, поэтому заказал только пива  и рыбное ассорти; но есть совсем не хотелось, и он смотрел на сцену и ждал. К столику подошла молодая пара и, попросив разрешения, уселась, о чём-то шепчась. Ждать пришлось долго.
Но вот объявили: «Выступает цыганский ансамбль!». Трое цыган вышли с гитарами на сцену, в своих традиционных национальных костюмах, - цветные атласные рубашки, такие же шаровары с широкими поясами и лёгкие белые сапоги.  Они рассыпали по залу, усиленную динамиками, страстную и зажигательную мелодию струн. Потом появилась она, тоже в ярком длинном платье, рельефно подчёркивающем все достоинства её фигуры..., - золотые серьги в ушах, монисты и браслеты на запястьях, - завершали её убор. Она была всё так же, вызывающе и неотразимо хороша!
В зале зааплодировали, раздались возгласы приветствия, было похоже, что здесь её уже хорошо знали.
Эх, бирюзовые, да вы златы колечики,
да раскатились по лужку,
ты ушла и твои плечики
скрылися в ночную тьму.

По зелёной, да травушке-муравушке,
да ни собрать потерянных колец,
эх, не вернуть любви-забавушки,
да видно счастию конец.

Эх, звени, да ты моя гитара милая,
да разгони ты грусть мою, печаль.
Эх, ты жизнь моя цыганская,
да ничего теперь не жаль! 

И вдруг гитары сразу сменили ритм, звуки полились быстро и весело; певица ударила в ладоши, и пустилась в пляс:

Таа-ри, тари, тари, таа-ри-та,
таа-ри, тари, тари, таа-ри-та,
таа-ри, тари, тари,
таа-ри, тари, тари,
таа-ри, тари, тари, та!

Певица ушла, под одобрительный шум и аплодисменты, а цыганское трио стало исполнять попурри цыганских мотивов, но видно здесь уже полюбили певицу, потому что за столиками стали хлопать и скандировать: «За-ра! За-ра! За-ра!». Через несколько минут, она появилась снова, и запела, под плачь гитар:

Я не тоскую, нет, не плачу,
он не вернётся, ну и пусть.
Я понапрасну слёз не трачу,
ведь песнею зальётся грусть…

И опять быстрая и весёлая мелодия музыки и песни, сменила медленную и задумчивую.

Так бейте ж бубны,
пускай звенят гитары,
сегодня у Зары
сердце рвётся вдаль.
Веселей пляшите
на лесной полянке,
для молодой цыганки
мне ничего не жаль!

Эх, дарь, дарь-да,
та-а-ри, дарь-да,
та-а-ри, дари, дари, дари,
у-ум, та-а-ри, да!

И снова медленно и грустно:

Пусть ноет грудь, и сердцу больно,
нам не дано два раза жить;
уйдёт цыганка в табор вольный,
чтоб снова ей счастливой быть.

И опять весело и быстро:

Так бейте ж бубны,
пускай звенят гитары,
сегодня у Зары
сердце рвётся вдаль.
Веселей пляшите
на лесной полянке,
для молодой цыганки
мне ничего не жаль!

Эх, дарь, дарь-да….

Её вызывали снова, и снова…, но она спела ещё только один старинный романс, - «Не говорите мне о нём».
Когда Сергей понял, что она уходит, он подбежал к сцене и протянул ей букет. Она удивлённо посмотрела, взяла цветы и только сделала какой-то неуловимый знак, понятный только им. Она ушла, - Сергей вышел следом, через несколько минут.

Несмотря на семейный скандал, грозящий превратиться в драму и своё возмущение, Людмила по утрам иногда приходила домой, чтобы прибраться в квартире и приготовить для, пока ещё законного, мужа еды на весь день.
Надежда, - как нам не хочется расставаться с ней! Жалость женщины, - как ты возвышенна и беззащитна!
Зара позвонила Сергею на работу только через несколько дней, его мучительных ожиданий. Она что-то говорила ему, объясняла, но он лишь молил о встрече. Договорились встретиться на своём старом месте, в кафе «Белый конь», в то же время.
Сергей, как всегда, пришёл рано, занял столик и заказал: шампанское, коньяк, лососину, чёрную икру, салат, свежие огурцы и фрукты….
 Зара пришла с опозданием, на ней была шляпка и шарф, прикрывающие лицо.
- Ну что ты, дорогой, - тихо спросила она, снимая шляпку и шарф, - у тебя что-нибудь случилось?
- Нет, Зарочка, просто я очень скучаю без тебя, - мы же давно не виделись.
- Почему же? Совсем недавно виделись…, как же ты меня нашёл? Я тебе даже не успела позвонить.
- Ну, неважно как нашёл…, нашёл и всё. Но эта встреча совсем не то, ты ведь сама понимаешь!
- Да, золотой, но другой пока нет.
- Ну ладно, главное я тебя вижу вот так – рядом. Сейчас я даже счастлив! Давай выпьем и поедим, а то я сегодня не обедал…, и с работы, - прямо сюда. Ты что будешь пить, - шампанское, коньяк?
Она улыбнулась.
- Что ты спрашиваешь? Что наливаешь, - то и пьём.
Через час, когда настроение стало весёлым, легкомысленным и решительным, Сергей приступил к главному.
- Зарик, - поедем ко мне… в гости!
- Нет, золотой, я не езжу по гостям.
- Нет, ну только на минутку…. Ты посмотришь, как я живу…, ну я тебя прошу…, я тебя умоляю, - хочешь, я встану на колени? – он взял её руку и поцеловал, - поедем, я тебя прошу.
Она на секунду задумалась.
- Но у тебя жена, это же неудобно и некрасиво.
Он внезапно оживился.
- Да нет! Жена хочет разводиться со мной! Она взяла дочь и уехала к родителям, я сейчас живу один!
Зара удивлённо посмотрела ему в лицо, и нахмурила брови.
- Как? Ты разводишься? Это нехорошо…, тогда мы должны прекратить наши встречи.
- Нет, нет, - ты не так поняла! Это уже фактически произошло давно…, с тех пор, когда я тебя увидел…, теперь уже поздно. Теперь я хочу только одного, - жениться на тебе…, на тебе одной, до самого гроба!
Он опять хотел поцеловать ей руку, но она её отняла.
- Что же мы с тобой наделали, молодой, а ведь я всё знала – худая кошка!
- Нет, Зарочка, ты не виновата…, это всё я заварил…, но поедем ко мне.
- Нет! Это грех!
- Но я прошу тебя, поедем…, ведь я же не виноват, что так тебя люблю…, это почти как мучение!
Он сидел, низко наклонив голову, светлые волосы, падая, скрывали лоб и глаза. Она сидела и молчала, - и вдруг увидела, как две слезы катятся у него по щекам. Неожиданно для неё самой, это её потрясло. Она поднялась, и с каким-то решительным торжеством сказала:
- Ладно, едем!

Та ночь, чем-то отличалась от всех прежних, в ней была, - какая-то особенная страстность, какая-то особенная нежность и какая-то особенная… грусть.

На следующий день, утром, Людмила приехала прибраться и сварить еду. Сергей был уже на работе. Её внезапно охватило какое-то странное ощущение; она прошла по комнатам, зашла в спальню… и сразу поняла, что ночью здесь была женщина. Она сразу представила себе, - что вот здесь, на этой кровати, где у ней было столько счастливых мгновений с любимым ею человеком, - здесь лежала другая женщина, с ним! Это представилось ей настолько ужасным, мерзким и грязным, что она села здесь же на стул и, уронив голову на ночной столик, - разрыдалась.
Наплакавшись и немного освободив душу от страданий, она не стала на этот раз ни убираться, ни готовить; она взяла свою карточку со столика и ушла, теперь уже зная, что примирение невозможно и развод неизбежен.
А Сергей продолжал пребывать в блаженном и мучительном состоянии ожидания звонков и свиданий. Уже придя вечером домой, он понял, что Людмила догадалась о его встрече с Зарой здесь, но это его уже не волновало. В нём вообще произошли теперь большие перемены, которых он в себе не замечал. Он меньше смеялся и шутил, стал менее общительным, на работе стал рассеянным и невнимательным, и перестал интересоваться другими женщинами, сотворив себе кумира, - свою цыганку Зару!
Но звонка от неё не было, и он стал нервничать, - приходили разные страшные мысли: что она уехала, заболела, что она его бросила, что об их связи узнали, и её повязали, и другие, - такие же мрачные и навязчивые.
Вечером, когда было особенно грустно, он шёл в казино, но играл уже безо всякого интереса, и проигрывал. Несколько раз приходил к Игорю Звонареву, и изливал ему свою душу, но скоро понял, что его друг, - его не понимает.
А звонка всё не было, и не было, и тогда он обращался к старому испытанному средству - вину!
Так пролетел почти месяц, и когда стало невмоготу, - он поехал в ресторан, узнав предварительно, когда выступают цыгане.
Приехав заранее, он выбрал самый укромный уголок, со столиком, который был ближе к сцене. Он опять привёз с собой букет алых роз с запиской: «Зарочка, позвони! Надо увидеться!». Сегодня он заказал водки и пива, он стал заряжать себя, и приказывать себе, быть настойчивым и решительным, - «почему? – билось у него в голове, - сколько можно ждать и мучиться? Надо всё решать!».
Когда начались выступления артистов, Сергей был уже под хмелем. Немолодой мужчина и две дамы подошли к его столику, но он грубо сказал: «Стол заказан!».
Наконец он дождался, и Зара вышла на сцену в сопровождении трио цыган, - их встретили аплодисментами. Зара была всё так же обворожительно хороша в своём цыганском наряде, она смотрела прямо перед собой, в зал, широко открытыми, блестящими глазами, но казалось, не видела там ничего; она только слушала звуки гитар, и жила уже в своей песне.

Пусть жизнь проходит беззаботно
и новый день сменяет ночь,
твоей печали безысходной,
я не могу ничем помочь.

Она сделала паузу, и сразу сменила ритм и мелодию песни.

Мы с тобой цыгане
если жизнь обманет,
мы не станем слёзы лить.
Да-да да!
Мы с тобой цыгане
завтра путь в тумане,
но сегодня будем жить!

И опять зажигательная пляска и забыта грусть!

Тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, рада-ра!
Да, да, да!
Тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, тай-да-ра!


Пускай не будет места спорам
и не смотри, нахмурив бровь,
мы кончим легким разговором,
свою минувшую любовь.

Мы с тобой цыгане
если жизнь обманет,
мы не станем слёзы лить.
Да-да-да!
Мы с тобой цыгане
завтра путь в тумане,
но сегодня будем жить!

Тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, ра-да….

И снова беззаботная весёлая пляска, в вихре стремительных звуков!
Она спела ещё несколько романсов и ушла за кулисы, но её требовали снова и снова. Тогда она вышла и, подойдя к самому краю сцены, тихо сказала:
- Сейчас я спою вам старинную прощальную цыганскую песню, и пусть она сегодня будет у нас прощальной.
Гитаристы начали играть вступление; первый куплет Зара исполнила на цыганском языке, а потом продолжала….

… В дверь стучится зимний ветер,
а на сердце зимний хлад,
он уехал - ненаглядный,
а не вернётся да он назад.
И весна мне не на радость,
коль зима в душе моей.
Он уехал…, он уехал!
А слёзы льются из очей!

Шунэ, шунэ, рома-а-лэ!
Шунэ, шунэ, чава-а-лэ!
Задумал он жени-и-ться.
Не стоило любить!

Эх! Таритари, таритари, тарита-опа!
Таритари, таритари, тарита-опа!
Таритари, таритари, тари-та!
Эх, та-ри, та-ри-та!

Эх! Таритари, таритари, тарита….

В этот раз она плясала не так весело и стремительно, как прежде, словно её что-то беспокоило или пришла усталость. Закончив песню, она слегка поклонилась залу; ей стали аплодировать и подносить букеты цветов. Сергей подошёл, когда толпа поклонников поредела…, и передал свой букет. Она взглянула на него как-то загадочно и тревожно, как будто что-то хотела сказать… и вдруг, повернувшись, быстро ушла со сцены.
Сергей поехал домой отягощенный неясными чувствами неопределённости, ожидания и тревоги. Он понимал, что нужно что-то устраивать в своих отношениях с Зарой, что от этого зависит вся его дальнейшая жизнь. Он твёрдо решил, что в следующую встречу, он сделает всё, но уговорит Зару стать его женой, и уехать с ним, куда она захочет. Он уже представлял себе, как она будет сначала отказываться, как он будет её просить, доказывать свою любовь,  красочно описывать их совместную жизнь…, и она, наконец, - согласится! Фантазия понесла его на крыльях мечты… и он улыбался своим мыслям.
Сергей поставил машину в гараж – «ракушку», во дворе, и направился к своему подъезду.
Было уже поздно и тёмный двор был пустынным; только у его подъезда виднелись три фигуры, из которых одна, была похожа на женскую. Они о чем-то громко беседовали и смеялись. Когда Сергей позвонил дежурной консьержке и уже открыл дверь, - он почувствовал сзади тяжёлый удар в голову! Боли не было, только какой-то странный треск в затылке, яркая вспышка света… и тьма!
Когда обеспокоенная дежурная решила узнать, почему жилец не заходит, она подошла к дверям, и увидела что двое избивают ногами неподвижно лежащего человека. Она бросилась назад в дежурку и, закрыв дверь, стала лихорадочно нажимать кнопку тревожной сигнализации. Один из нападавших кинулся было следом, но увидев что свидетельница уже закрылась и по-видимому вызывает охрану, он вышел за дверь и сказал напарнику, который бил ногами по голове неподвижно лежащее тело, - «хватит, идём!».
И они удалились в темноту двора, - спокойно, будто расставшись после дружеской беседы.
Когда, через пять минут, приехала милиция, во дворе было всё так же тихо и пустынно, только у подъезда лежал человек, и одинокая женщина пыталась привести его в чувство. Ещё через пятнадцать минут приехала «скорая» и увезла Сергея Полетаева в больницу.




«Не ускоряйте смерти заблуждениями вашей жизни,
и не привлекайте к себе погибели делами рук ваших.
Бог не сотворил смерти, и не радуется погибели живущих.
Ибо Он создал всё для бытия, и всё в мире спасительно,
и нет пагубного яда, нет и царства ада на земле.
Праведность бессмертна, а неправда причиняет смерть!». 

                (Прем. Соломона. 1. 12-14)

Утром Михаилу Семёновичу доложили, что Полетаев не вышел на работу. Гурский воспринял это известие спокойно, - Сергей часто брал отгулы, и на этот раз, наверное, просто не смог предупредить. Когда он не явился и на следующий день, Гурский и тогда не очень обеспокоился, помня Серёжкины запои и загулы. На третий день, он решил позвонить ему домой, но телефон не отвечал.
День был тяжёлым, - конкуренты перешли к открытым угрозам, и нужно было искать ответ. Половину дня, Гурский проверял наличие и ассортимент готовой продукции и финансовые документы, а потом консультировался с юристами и силовиками.
Домой он пришёл поздно, жена ждала его за накрытым столом и волновалась.
- Миша, почему так поздно… и не позвонил?
Он раздевался в прихожей.
- Так получилось, Тамарочка…, сегодня был сумасшедший день, я совершенно не заметил, что уже половина десятого…. Извини…, но знаешь зато я так хочу есть, что сейчас таки съем всё, что ты сготовила!
- Ладно,  мойся, переодевайся…, я сейчас немножко подогрею курицу.
После ужина, Гурский размышлял, чем заняться, - лечь ли сразу спать или посмотреть финансовые отчёты, которые передал ему сегодня главный бухгалтер. Он выбрал второй вариант и, взяв бумаги, прилёг в гостиной на диван, под уютный свет торшера. Но чтение привычных фраз и сухих цифр быстро утомило и стало навевать сон, он отложил бумаги.
Зазвонил телефон. «Кто? Неужели с работы?», - недовольно подумал он и снял трубку; там послышалась глухая скороговорка:
- … Дежур… трисарпер… оделень… лиции… стрш… лейтенант Седов. Мне нужен Мишель!
Гурский ничего не понимал.
- Кто говорит? Кого вам надо?
- Говорит старший лейтенант Седов, - более медленно и внятно ответил голос, - мы нашли записную книжку, где номер вашего телефона и имя, или фамилия «Мишель». Вы знаете такого человека – Полетаев Сергей Алексеевич?
- Да, а в чём дело, что случилось?
- На него совершено нападение, - снова быстро заговорили в трубке, - в подъезде его дома. При нём было только водительское удостоверение и записная книжка, родственников не нашли, звоним вам.
Гурский лихорадочно соображал, собирая разбегающиеся мысли.
- Когда это?… Где он сейчас?… Что с ним?
- Это случилось вчера, сейчас он в Склифе, назовите вашу настоящую фамилию и адрес, вас вызовет следователь, - Гурский механически представился, и назвал свой адрес. – Сообщите его родственникам! Всё! – быстро проговорили в трубке и зазвучали тревожные гудки.
Михаил Семёнович был в полной растерянности и не знал, что же сейчас следует делать. Он ходил по комнате и соображал, - в больницу ехать было поздно, да, наверное, и не нужно…, нужно сначала позвонить! Он поспешно стал искать номера телефонов. На квартире Сергея никто не отвечал, а телефона родителей он не нашёл. Оставалось одно, - утром ехать в больницу, и всё выяснять на месте!
Половину ночи он не спал, ворочался, и жена озабоченно спросила сквозь сон:
- Ты что, Мишенька, что тебя беспокоит?
- Нет, - успокоил он её, - просто не спится.
Он старался больше не ворочаться, и, наконец, уснул.
А утром следующего дня, Михаил Семёнович был уже в институте Склифосовского. Его долго расспрашивали: кто он, кем является больному, как здесь оказался, из какого отделения ему звонили; проверяли документы, записывали данные, - а потом дежурный врач отделения реанимации, подвёл его к двери, у которой сидел охранник.
- Вот взгляните, это он?
Гурский внимательно глядел…, и холодные мурашки побежали у него по спине. Он узнал Сергея сразу, хотя вся его голова была перебинтована, а лицо, - опухшее с синими пятнами кровоподтёков. Он лежал под белыми простынями, без всяких признаков жизни, и только аппараты и приборы своими ритмичными движениями и пульсирующими светящимися линиями, создавали ощущение, что это ещё не конец.
- Да, это он, - с трудом глухо вымолвил Гурский, сдерживая противный озноб, - скажите, что с ним произошло… и какое его состояние?
- Поступил девятнадцатого в два двадцать, в крайне тяжёлом состоянии. Открытая травма головы с переломами костей черепа; в сознание не приходит. Сейчас состояние тяжёлое, но пока стабильное. Окончательный диагноз будет поставлен через несколько дней. Вы можете сообщить его родственникам?
- Да, постараюсь.
- Постарайтесь, а теперь извините, я должна идти.
- Да, да, пожалуйста… до свидания.
- У нас так не принято, лучше, - всего хорошего и будьте здоровы.
За немногие минуты своего посещения Склифа, Гурский был потрясён увиденным. Это был мрачный дворец страданий и боли, где за каждой дверью лежали, сидели, тяжело передвигались люди, - искорёженные, искромсанные, изрезанные и поломанные, - машинами, трагическими обстоятельствами и другими людьми. Где за каждой дверью угадывались: кровь, мучения плоти, борьба между жизнью и смертью. И вот Сергей…, Сергей!
Гурский приехал на работу только в десять часов. Он отдал самые необходимые распоряжения, и сразу стал искать в своих бумагах какие-нибудь сведения о родителях Сергея, но кроме его домашнего телефона и адреса, ничего не нашёл. Совершенно механически, он набрал номер телефона, но услышал только… длинные гудки. И тогда он решил ехать к Сергею домой.
По пути он обдумывал план действий, - сначала он должен расспросить дежурного, и узнать, что же произошло в ту ночь и удалось ли задержать тех, кто напал. Но узнать подробности ему не удалось, - в этот день дежурила другая консьержка. Тогда Гурский достал четыре визитные карточки, и написал на каждой: «Кто придёт в квартиру 67, позвонить по этому телефону!». Одну карточку он оставил в комнате дежурных, две отдал соседям, а одну – просунул в дверь. Больше он сделать ничего не мог!
Позвонили ему только через несколько дней, и это был женский голос; он только успел сказать, где искать Сергея, как там сразу повесили трубку. Больше звонков не было.

Когда Людмила вечером вернулась домой к родителям, на ней не было лица. Мать, встретив её в прихожей, побледнела и поднесла руку к груди.
- Людочка, что случилось?
Она глухо отозвалась.
- Сергей в больнице, в реанимации!
Мать присела на ближайший стул.
- Что? Почему?
- Его избили; сейчас он без сознания… и может быть, не выживет….
Она заплакала. Из комнаты вышел отец.
- Но ты же решила с ним разводиться!
- Ах, папа, как ты можешь так говорить? Ведь там может быть умирает Сергей, мой муж! – и она заплакала ещё сильнее.
- Да, Митя, сейчас об этом не нужно говорить; что же нам теперь делать, Людочка?
- Я завтра еду в больницу и буду около него.
- А где он сейчас находится?
- Он в институте Склифосовского…, в отделении реанимации.
Мать стала суетиться.
- Давай с тобой будем попеременно дежурить там.
- Нет, мама, тебе не надо ездить…, я уже сообщила его родителям, они, наверное, уже там…. А тебе теперь сидеть с Любочкой и Юркой.

Внезапная трагедия каждого человека подобна взрыву. Рванув в эпицентре, она обычно захватывает в сферу своего действия ближайшее окружение: родственников, друзей, знакомых; поражает осколками горя, ударной волной сожаления, разбитыми стёклами надежд.
На квартире у родителей Сергея собрались почти все, кроме брата – Бориса, которого не было в Москве. Ждали мать – Оксану Петровну, - она должна была вернуться из больницы, и племянника – Павла, который был у следователя.
Алексей Николаевич с братом Анатолием Николаевичем сидели в гостиной и подавленно молчали…, обычного разговора не завязывалось.
- Ты как сам узнал то? – спросил Анатолий Николаевич, чтобы не молчать.
- Нам сообщила Людмила.
- А ты сам то в больнице был?
- Пока нет. Слушай, брат, нам с тобой сейчас лучше понемногу принять, пока наши приедут…. А, ты как?
- Да, ты прав, - сейчас это будет в самый раз.
- Пойдём на кухню, там найдём и какую-нибудь закуску.
Они перешли на кухню, и Алексей Николаевич достал из холодильника бутылку водки, колбасу и два свежих огурца. На этот раз, он не стал ходить за рюмками, а взял два стакана и наполнил их почти наполовину.
- Ну, давай, чтобы всё было хорошо!
- Да, давай, за это!
Они чокнулись, выпили, помолчали…, лениво пожевали и… выпили ещё.
- Я когда услышал, - начал рассказывать Алексей Николаевич, - думал сам в больницу попаду, – прихватило сердце…. Оксанка моя тоже какие-то таблетки глотает и мне суёт. Но я ведь таблетки не признаю…, я их боюсь. Выпил полстаканчика коньяка и, веришь, - стало немного полегче.
- Да, главное сбить стресс, хотя бы на время.
- Ну да, я потом только и заснул.
- Ты знаешь, Алёшка, всё идёт отсюда, - из мозгов… и все страхи, и всё горе, - он постучал себя пальцем по голове, - туда бывает, залезет такой бес и так всё закрутит, что не хочется жить. Вот тогда, по-моему, люди и стреляются и выпрыгивают из окон… и никакие таблетки не помогут.
Анатолий Николаевич убеждённо смотрел в глаза брату, и слегка покачивался на стуле. 
- Ты поешь, поешь…, - Алексей Николаевич пододвинул брату тарелки с нарезанной колбасой и огурцами.
- Нет, ты подумай…, причина одна, но один вообще не переживает…, другой, – лезет на стену и орёт, а третий…, - откидывает копыта…. Что это? Где у них разница скрыта?
- Наверное, разная нервная система…, а может быть, по-разному чувствует душа…. Это вопрос сложный, а может быть он и не нашего ума…. Ты закуси!
В прихожей раздались звуки, – кто-то пришёл. Это была Оксана Петровна, у неё был усталый вид и заплаканные глаза. Мужчины притихли. Она прошла на кухню и молча присела на стул, казалось, что ей сейчас страшно оставаться одной.
- Ну как там? – неуверенно спросил Алексей Николаевич.
- Плохо.
Наступило тягостное молчание.
- А что говорят врачи? – спросил, наконец, Алексей Николаевич.
- А что они говорят, - тихим эхом ответила она, - он без сознания.
- Кто же там с ним сейчас?
- Людмила…, она всё время с ним…. Отправила меня отдохнуть…, - она ещё посидела молча минуту, а потом тяжело поднялась и сказала как-то отчуждённо и равнодушно, - обождите, я сейчас сделаю ужин.
Алексей Николаевич вдруг понял, что для жены сейчас необходима, именно, деятельность, что только это способно отвлечь её от невыносимо тягостных мыслей.
- Да! Оксаночка, приготовь нам что-нибудь с Толей…, и Павлушка должен сейчас приехать…, он узнает там, как всё произошло.
- Как произошло! Кому сейчас это нужно? Я не хочу этого слушать.
- Но ведь надо же найти этих подлецов!
- Ты что, не читаешь газет, не слушаешь радио, не смотришь телевизор, - раздражённо сказала она, - каждый день в Москве калечат и убивают людей…, и ты слышал, чтобы преступников поймали и наказали?
- Ладно, Оксаночка, не надо всё-таки так расстраиваться, нам ведь тоже нужно с тобой здоровье…. Давай-ка я тебе налью немножечко водочки, и будет полегче, - Алексей Николаевич налил в стакан немного водки и подошёл к жене, - на, выпей! Мы с Толей уже немного приняли, как лекарство…, выпей, чтобы всё было хорошо.
Она повернулась от плиты.
- Я ведь сегодня и так целый день валерианку пью, но почти не помогает.
- Ну выпей, чтобы у Серёжки всё было хорошо, и мы с тобой ещё выпьем.
- Ну ладно, давайте, - равнодушно согласилась она.
- Сейчас, сейчас, - спохватился Алексей Николаевич, и пошёл за второй бутылкой.
Они сидели и молча ужинали, когда пришёл Павел. Он сразу прошёл на кухню, - быстрый, решительный и громко заговорил:
- Эти вонючие козлы не хотят заводить дела! Боятся, что будет очередной «висяк» и испортит им отчётность! Сразу по горячим следам никого не нашли, а теперь прошла неделя, и они хотят всё прикрыть!
- Но как же так можно? – возмутился Анатолий Николаевич, - у нас милиция работает или нет?
- Работает, - злорадно ответил Павел, - когда показуха светит или «бабки» наклёвываются, а когда дело тухлое, - за него никто не берётся.
- Но ты можешь там что-нибудь сделать по своей службе? – спросил Алексей Николаевич.
- Я ещё попробую, через Управление, заставить их завести дело и начать расследование, а если не выйдет…, - сам займусь. Я найду этих гадов!
- Из-за чего хотя всё произошло, Паша? – спросил Анатолий Николаевич.
- У них две версии, одна – простое хулиганство, а вторая – месть.
- Но кто ему мог мстить, Павлуша? – спросила Оксана Петровна, - у него не было никаких врагов; он же не бандит, не коммерсант….
- Они допрашивали жену, соседей, сотрудников и сказали, что может быть здесь замешана женщина. Ну ладно, а теперь дайте мне тоже выпить и поесть, а то я целый день мотаюсь на нервах и с пустым брюхом.
После ужина напряжение немного спало. Оксана Петровна стала мыть посуду, братья ушли в гостиную, а Павел, после телефонного звонка, внезапно уехал по своим делам.
Потом Алексей Николаевич вернулся на кухню, обнял жену, поцеловал её и тихо сказал на ухо:
- Надо держаться, Ксаночка, - давай надеется на лучшее, и не будем себя изводить…. Ладно? Это не нужно никому, ни нам, ни ему. Давай-ка, сейчас лучше попьём чайку… или кофейку…. А? А я тебе помогу….
И они сели пить чай, всячески стараясь убедить себя, и друг друга в том, в чём убедить – невозможно.

Сергей Полетаев находился в коме десятый день.
Людмила сидела рядом, держа его руку в своих руках, и неотрывно смотрела на него, словно заставляя проснуться. Сначала она не могла этого выносить…, - это застывшее восковое лицо с синими пятнами от побоев, голова обвязанная бинтами, запавшие глаза, - закрытые и словно ушедшие в небытиё…, и эти трубки…, провода…. Нет, нет! Её сознание отказывалось признавать, что это он, - её Серёжа! Но потом она поняла, что это – страшная действительность и она должна её принять, и теперь свыкнуться с ней; что да, - это её Серёжа, а вся эта аппаратура, дышащая за него, питающая его и наблюдающая за ним, - это всё то, что связывает его с жизнью, и с ней… и не даёт уйти.
А он в это время находился на распутье, и там не было ничего…, ни времени, ни пространства, ни мыслей, ни боли…, но только обрывки каких-то неясных снов и блужданий в иных мирах. И эти странные сны, как ощущения другого мира, были приятными и спокойными.
Но потом, всё стало меняться, - ощущения делались тревожными и рваными, всё заторопилось, задвигалось, что-то тонко зазвенело в голове, и он почувствовал боль – во всём теле.
Он хотел пошевелиться, но не смог…, и тогда, тихо застонав, он приоткрыл глаза.
Людмила растерялась и замерла, она не знала, что делать, и со страхом вглядываясь в глаза Сергея, вдруг заметила в них проблески мысли….
- Ми… ми…ла…, - чуть слышно прошептал он, шевеля непослушными губами.
- Серёжа, Серёжа, обожди…, - в волнении быстро заговорила она, вскакивая со стула, - сейчас, сейчас, я позову врача!
Она нажимала на кнопку тревожной сигнализации, а потом бросилась в коридор. Дежурной сестры не было на месте. Людмила металась по коридору, заглядывала в палаты и, наконец, увидела людей в белых халатах, стоящих у одной из кроватей.
- Скорее, скорее! – крикнула она от дверей, - там Полетаев открыл глаза! Он очнулся!
- Пожалуйста, не шумите, - строго сказала одна из женщин, - Марина, Галя, идите посмотрите…, я сейчас подойду.
Людмила бросилась назад в палату, подбежала к кровати и схватила неподвижную руку Сергея.
- Серёженька, Серёженька, ты слышишь меня?
Он искал её только глазами… и прошептал:
- Где… это…?
В комнату вошли сестры; одна направилась к монитору, другая подошла к кровати.
- Вот, вот! – радостно воскликнула Людмила, - Он заговорил!
В палату вошла дежурный врач.
- Вам сейчас лучше уехать…, сейчас ему необходим полный покой, он ещё очень слаб. Мы проведём контрольное обследование, а завтра, после обеда, можете приехать…, мы сообщим предварительные результаты.
Впервые за много дней, Людмила улыбнулась и почувствовала облегчение, - ей захотелось куда-то бежать, и что-то кричать людям.
- Спасибо вам, доктор!
- Пока благодарить рано, - строго ответила она.
Людмила не поехала домой, не поехала она и к своим родителям, - она поехала к родителям Сергея, чтобы разделить с ними первую радость.
Когда ей открыли дверь, она крикнула с порога:
- Ура! Серёжа пришёл в сознание, он говорит!
- Ура! – раздалось в ответ, и улыбающаяся Оксана Петровна, а вслед за ней и Алексей Николаевич, появились в прихожей.
- Рассказывай, Людочка, рассказывай! - тормошила её Оксана Петровна.
- Я сидела и смотрела, как он дышит… и вдруг, - он открывает глаза, и говорит: «Мила», - я чуть со стула не упала…
- А что ещё он сказал?
- А ещё спросил: «Где я?».
- Людочка, едем к нему!
- Нет, врачи к нему сейчас не пускают, ему нужен полный покой и обследование…, они сказали, что можно приехать завтра, после обеда.
- Хорошо, завтра мы с тобой поедем!
- А сейчас, - подхватил Алексей Николаевич, - давайте и мы пообедаем… и выпьем, в честь счастливого события!
Весёлое оживление, казалось покинувшее эту квартиру, вернулось вновь. Алексей Николаевич стал звонить брату, а Оксана Петровна с Людмилой стали готовить стол.
Весь остаток дня и весь вечер, они говорили о Сергее, строили различные радужные планы; им казалось, что всё, самое худшее, уже позади. Людмила позвонила своим, поделилась радостным известием и предупредила, что останется ночевать у родственников, потому что назавтра они едут в больницу. И следующего дня они ждали как праздника!
С утра стали готовить еду: соки, бульон, пюре, - в надежде, что врачи разрешат покормить Сергея домашней пищей.
На следующий день, они, конечно, приехали в больницу раньше положенного времени и поэтому, после своего звонка, им пришлось ждать в холле ещё почти час. Наконец к ним вышла сестра, и пригласила в кабинет заведующего отделением, сумку с продуктами пришлось оставить в камере хранения. Оксана Петровна и Людмила прошли в кабинет заведующего, осторожно присели на ближайшие стулья, и смотрели с напряжённым ожиданием.
Заведующий сидел за столом, и что-то писал, а потом поднял голову, устало и внимательно оглядел посетителей.
- Ну что же, наш больной будет жить…, кризис миновал, - они благодарно улыбались, - но случай не лёгкий, - продолжал он, - кроме травм головы, у него поврежден позвоночник в шейном отделе, и это самое неприятное. Поэтому сейчас наблюдается частичный паралич конечностей. Мы считаем, что его следует положить в Институт Бурденко на дополнительное обследование, - возможно, потребуется операция. Я дам вам направление и выписку из истории болезни; вам нужно поехать туда и договориться; если у них сейчас есть места и они дадут согласие, - мы его переведём. Какие вопросы?
Они удручённо молчали. Они не ожидали такого поворота событий и крушения своих радужных надежд. Оксана Петровна достала платочек, и приложила к глазам.
- Доктор, он сможет встать?
- Это вполне вероятно, - скупо ответил он, - в Институте Нейрохирургии они проведут специальные исследования и, если потребуется, сделают операцию. Там опытные специалисты, прекрасное оборудование, поэтому вы не паникуйте раньше времени. Вот вам направление и выписка, и в добрый путь, а мы пока переведём нашего больного в палату интенсивной терапии, и будем готовить его к передаче.
- Мы можем к нему пройти сейчас и его покормить? – спросила Людмила, - ведь я уже с ним разговаривала.
- Сейчас его лучше не волновать, он ещё очень слаб, и ваше посещение может вызвать нежелательное эмоциональное напряжение. Приходите… дня через три-четыре и тогда сможете покормить его, но… пока ничего не приносите, его питание надо согласовать с лечащим врачом. Ну вот пока и всё.
Они вышли на улицу молча, и так же молча расстались, - у них было чувство, что их в чём-то обманули.
Когда Оксана Петровна вернулась домой, она увидела, с какой надеждой и нетерпением ожидал её муж, но она знала, что он надеялся услышать не то, что она ему несла. Поэтому она не спешила отвечать на его расспросы; она медленно разделась, прошла зачем-то по комнатам, заглянула на кухню…, и только потом, - присела на диване в гостиной. Алексей Николаевич сел рядом, напряжённо глядя не жену. По мере того, как Оксана Петровна пересказывала заключение врачей, лицо мужа омрачалось. Когда она замолчала и горестно остановила взгляд где-то в тёмном углу комнаты, он встал, и твердо сказал:
- Завтра я еду в Институт Бурденко и буду говорить с Главным врачом…, - и не уеду оттуда пока не добьюсь, чтобы Сергея туда положили! Посмотри сколько у нас там денег…, может быть, нужно будет платить и у нас не хватит?
- Что ты, Алёша…, какие деньги, как можно о них сейчас говорить? Мы заплатим любые деньги, даже если будет нужно всё продать!
- Да, конечно, ты права, я сказал глупость, но всё-таки завтра нужно взять все, на всякий случай.

Людмила продолжала жить у родителей, она не хотела возвращаться в пустую и, теперь, какую-то чужую для неё квартиру.
Вернувшись из больницы, она со слезами рассказала всё, что узнала о состоянии Сергея и о том, что может его ожидать. Мать ахала и хваталась за сердце, отец угрюмо молчал.
- Что же теперь делать? – задала мать свой привычный вопрос.
- Через три дня я поеду, и буду сидеть с ним, пока он не встанет.
Отец нервно поднялся с кресла.
- Но у тебя же есть дети. Юрка тебя совсем не видит…, Любочка тоже; их же надо накормить, одеть, отправить в школу, встретить…. Мы ведь с матерью уже не очень молодые.
- Митя, Митя…, - укоризненно произнесла мать.
Людмила, глядя отцу в глаза, твердо сказала:
- Если вам будет очень трудно, я попрошу Серёжиных родителей помочь, думаю, что они не откажутся, на какое-то время взять Любаньку, и даже будут рады…, они меня не раз просили…, а если всем будет трудно…, тогда буду брать детей с собой. Видите сколько вариантов…, а быть там я должна… и не будем больше об этом говорить…, - она помолчала, и тихо добавила, - я его не предам, это мой крест.
Когда, через три дня, Людмила пришла в больницу, она узнала, что Сергея перевели в палату интенсивной терапии, где, кроме него лежали ещё двое тяжёлых больных. Сергей лежал у двери, уже без трубок и проводов; не было и тех, светящихся и мигающих приборов, которые так пугали её в первое время.
Сергей спал. Она тихо присела у изголовья кровати, и взяла его руку в свои ладони; наверное он не чувствовал это, и продолжал спать.
Сестра, вошедшая в палату вместе с ней, сказала:
- Теперь вы можете кормить его…, ну так же, как кормили когда-то, наверное, маленьких детей. Вот здесь, в тумбочке тарелка, ложка и чашка…, еду будите получать в отдельной раздаче…, там, в конце коридора, посуду потом будете мыть там же.
- Конечно, конечно! – с готовностью воскликнула она.
И тут Сергей открыл глаза. На бледном лице в белых бинтах, эти глаза были необычно тёмными и необычно большими, и в них сначала был – вопрос?
- Серёженька, - волнуясь, спросила Людмила, - ты узнаёшь меня?
Он смотрел и молчал…, а когда слеза покатилась по его щеке, - она поняла, что он узнал.
- Мила, прости меня…, - всё, что мог он сказать.
- Что ты, что ты, милый, - быстро заговорила она, чувствуя, что тоже заплачет, - не надо сейчас об этом, сейчас надо выздоравливать…, выздоравливать…, сейчас я тебя покормлю!            
- Не надо…, просто посиди….
Она сидела, держала его руку…, и была почти счастлива.
С этого дня, Людмила каждый день ездила к Сергею в больницу, а иногда оставалась и на ночь. Она кормила его, мыла, ухаживая за ним, как за малым дитём. Он разговаривал, но двигаться пока не мог. Людмила, чтобы быть больше времени с мужем, оставила старшего сына у родителей, а дочку, по просьбам родителей Сергея, отвезла к ним.
Теперь Сергей боготворил свою жену, каждый день ждал её, и каждый день, увидев её, – плакал.
Через две недели, Сергея Полетаева перевели в Институт Нейрохирургии им. Бурденко, а ещё через десять дней, - положили на операционный стол.

Михаил Семёнович Гурский, в нелёгкой борьбе со своими конкурентами, сумел победить. Знания, опыт и организаторские способности позволили ему найти оптимальный план действий, и успешно его осуществить. После этого, у него на предприятии началось быстрое развитие производства, что в свою очередь привело к росту сбыта продукции и финансовых доходов.
Когда конкурентная борьба на рынке производства микроэлектронных устройств и функциональных компьютерных схем, стала обостряться, он понял, что надо расширять ассортимент изделий, пользующихся особым спросом. У него были высококлассные специалисты, перешедшие к нему из НИИ: разработчики, схемщики, системные программисты, - нужно было только найти выгодные и перспективные направления разработок, которые можно было выполнять, при ограниченных возможностях производства.
Гурский ездил по предприятиям, фирмам, магазинам и изучал спрос. После этого, кроме специальных модемов, у него стали разрабатывать: адаптеры, частные интерфейсы, платы локальных сетей, электронные замки и шифровальные устройства. Быстро появились заказчики, покупатели, и его предприятие стало процветать. Ему уже не нужна была реклама, - её заменила быстро растущая репутация. Он стал планировать расширение и развитие своего производства; появлялись новые работники, менеджеры выясняли возможности долгосрочной аренды помещений и получения комплектующих и плат от зарубежных фирм. И хотя у него скоро истекали сроки трудовых договоров, Гурский был уверен, что все его сотрудники захотят их продлить.
Теперь, после своего успеха, Михаил Семёнович был доволен, он искренне радовался открывающимися возможностями и строил долгосрочные планы дальнейшего развития своего предприятия.
Но он не знал, и даже не мог предположить, что у некоторых из его поверженных конкурентов, может возникнуть простая мысль: «Зачем конкурировать с процветающей фирмой, - лучше её отобрать!». И вторую аксиому Российского бизнеса, он был обязан знать: «Когда на кону стоят большие миллионы, - все средства хороши!».
Работать приходилось много, часто Михаил Семёнович не приходил обедать, а вечерами обычно возвращался поздно, и когда он однажды появился в девять, Тамара Александровна с удовлетворением отметила:
- Ну, сегодня ты появился, как человек.
- Да, сегодня оказалось мало работы, - весело ответил он, - и мы таки будем сегодня отдыхать.
- Ты пока отдыхай, а я буду готовить ужин. Извини, но я не ожидала, что ты придешь так рано.
- Пустяки, Тамарочка, над нами же никто не торопится!
Когда ужин был готов и они сели за стол, Тамара Александровна осторожно начала разговор, давно запланированный ею, но всё время откладываемый из-за того, что муж возвращался слишком поздно, и очень усталым.
- Мишенька, может быть нам с тобой можно поехать к маме и к Боре, повидать их и посмотреть, как они там живут?
- От мамы же было недавно письмо; она пишет, что всё хорошо…, Борис ходит в школу, деньги у них есть, питаются нормально….
- Да, но хочется всё-таки проведать их…, посмотреть самим… как там.
- К сожалению, Томочка, я сейчас поехать не могу, - мягко сказал он, - у меня очень много работы, а ты, если хочешь, поезжай одна, все выездные бумаги я тебе сделаю.
Она посмотрела на него и вздохнула.
- Нет, Мишенька, одного я тебя здесь оставить не могу…. Хорошо, будем ждать, когда ты сможешь поехать…. Да, как там твой друг – Серёжа, как его дела?
- Я вчера туда звонил…, его перевели в Институт Нейрохирургии….
- У него что-нибудь серьёзное?
- Да, у него паралич…и пока неизвестно, чем всё кончится….
Тамара Александровна поняла, что мужу не хочется говорить на эту тему за столом, и она поспешно  спросила:
- Я сегодня приготовила творожную шарлотку…, ты с чем будешь, - со сметаной или с джемом?
- Давай… с джемом, - рассеянно ответил он.
Разговор о матери и о сыне, которые жили отдельно от него, где-то там за океаном, вдруг глубоко задел Михаила Семёновича; само положение вещей стало казаться противоестественным и нелепым. Он снова, как и много раз до этого, стал перебирать все возможные варианты, и снова, как и много раз до этого, возвратился к положению «статус-кво».   
После ужина, Михаил Семёнович взял книгу из своей технической библиотеки и хотел почитать, это было его любимым время провождением дома, но сегодня мысли куда-то отвлекались, никак не желая сосредотачиваться на схемах, графиках и формулах. Он отложил книгу и включил телевизор. Переключая каналы, он старался понять, - какие цели у составителей программ, чего они хотят и что, вольно или невольно, насаждают в умах и душах миллионов людей день за днём. Он отметил для себя, три направления такого воздействия: пробуждение жестоких инстинктов, разжигание сексуальных страстей и элементарное оболванивание…, только изредка мелькала полезная, познавательная информация. А когда вторглась очередная реклама, тупо и часто повторяющаяся, стучащая по одному и тому же, уже больному, месту, - он с раздражением выключил телевизор, и громко сказал вошедшей жене:
- Тома, как ты думаешь, неужели эти идиоты не понимают, что после их рекламы, умные люди даже не подойдут к их продукции?
- Просто они неверное уверены, что умных людей совсем мало.
Михаил Семёнович включил музыку, свою любимую – классическую, и своего любимого композитора – Шопена. Вальсы и мазурки полились чистыми, хрустальными струйками, зазвенели радужной капелью, навевая приятный покой.
Труднее всего Михаил Гурский переносил вынужденное безделье, он привык всегда чем-нибудь заниматься и жил своей работой, не замечая ни времени, ни усталости, и теперь он решил, что… нужно лучше идти спать, чтобы сократить ожидание следующего рабочего дня.

Последний месяц напряжённой работы дал свои результаты. Предприятие расширилось и крепко стояло на ногах: каждый день приезжали заказчики и посредники, спрос на продукцию непрерывно возрастал, росли и доходы. Гурский мог торжествовать победу и немного передохнуть.
Теперь он уже регулярно ездил обедать домой, а вечерами не задерживался дольше восьми. Он видел, что весь коллектив с энтузиазмом поддерживает его во всём, и это, больше всего, радовало и вдохновляло его.
Тот день был обычным. Он подошёл к машине, чтобы ехать обедать. Охранник сидел рядом с водителем; они о чём-то увлечённо беседовали.
- Вы где сядете, Михаил Семёнович, здесь или сзади? – спросил охранник, выходя и открывая дверь.
- Сиди, сиди, Юра, я сяду сзади.
Машина стала выезжать на улицу…, и тогда прогремел взрыв!
Двухтонный бронированный «Линкольн», - вскинулся на дыбы… и тяжело осел на правый бок….

Когда Михаил Семёнович открыл глаза, и стал немного понимать происходящее, - он обнаружил, что лежит в небольшой комнате, на больничной кушетке в своей одежде. Кроме него, в помещении находились две женщины в белых халатах; одна сидела за столом, и что-то писала, другая стояла около него, со шприцем в руке.
В голове Михаила Семёновича стоял сильный звон, болела нога.
- Этот пришёл в себя, - донеслось до его сознания откуда-то издалека.
- Сейчас подойду. – Прозвучало в ответ.
Потом женщина подошла к нему и спросила:
- Как вы себя чувствуете?
Он хотел ответить и что-то спросить, но не услышал своего голоса и с ужасом понял, что не может говорить. Он только мычал и показывал пальцами на свой рот. Тогда женщина – врач налила в стакан воды и поднесла к его губам, приподняв ему голову. Он жадно выпил, и почувствовал облегчение.
- Г–г–г–де… я? – заикаясь, произнёс он.
- Вы в больнице, не беспокойтесь, ничего страшного нет, - спокойно ответила женщина, она хотела, чтобы он говорил, - вы помните, что произошло?
- Ма–ма–ма–шина,  е–е–е-хала,  а-а  по-по-том  не-не  пом-ню… 
- Вы попали в аварию, у вас посттравматический шок и лёгкая контузия, - это не опасно.
Михаил Семёнович приподнялся и сел на кушетке.
- Вы  мо-мо-жете  от-от- везти  ме-ня  до-мой?
- Нет, мы должны вас обследовать, прежде чем отпустим; сейчас вас отвезут в палату, и несколько дней вы проведёте под наблюдением. Если всё будет нормально, мы вас выпишем.
Скоро появились носилки-каталка, - две сестры помогли Михаилу Семёновичу перебраться на них и отвезли его в палату травматологического отделения.
Первое, что сделал Михаил Семёнович, окончательно прейдя в себя, - была просьба немедленно позвонить жене.
Память постепенно прояснялась, она двигалась от настоящего времени вспять, и понемногу восстанавливала прошедшие события.
Ему пока не разрешали вставать и он, потребовав врача, всё ещё заикаясь и помогая себе руками, стал выяснять, - что с его спутниками и где они сейчас. Врач неохотно отвечал, что они в другой палате, а ему сейчас надо успокоиться и поспать. Но ни успокоиться, ни поспать он не успел, - в палату вбежала Тамара Александровна и бросилась к кровати мужа.
- Мишенька! Что случилось? – вскричала она, хватая его за руки и целуя его лицо.
У неё был настолько испуганный вид, что Михаил Семёнович испугался сам и даже стал меньше заикаться.
- То-то-мочка,  ты-ты  не  вол-нуй-ся,  я-я-я  жив.
Она заплакала, уронив голову ему на грудь. Он не мог выносить женских слёз, тем более слёз своей жены.
- То-то-мочка,  я  те-бя  умоляю…, не  п-п-лачь…, а  то  я  у-у-мру!
Она, видя, как он переживает, теперь уже за неё, изо всех сил старалась не показать своего смятения….
- Хорошо, милый, хорошо! Я сейчас схожу к врачу и все выясню, если можно, - я сейчас же заберу тебя домой! – и она направилась в кабинет дежурного врача.
Дежурный врач, видя и понимая её состояние, терпеливо и популярно объяснил ей, что предварительный диагноз её мужа не внушает опасений, - у него лёгкое сотрясение мозга и ушиб ноги, сопровождаемые посттравматическим шоком. В подобных случаях, совершенно необходимо провести контрольное обследование всех внутренних органов, чтобы не пропустить возможного скрытого кровотечения; эти обследования занимают обычно несколько дней.
Немного успокоенная услышанным, Тамара Александровна снова вернулась в палату к мужу, чтобы успокоить и его. Она простилась с ним до завтра, пообещав приехать пораньше и привезти его самые любимые кушанья. Михаил Семёнович попросил жену позвонить ему на работу, но он не знал, что там уже было известно всё.
Владимир Петрович Сизов, - его коммерческий директор и заместитель, приехал в больницу в тот же день, но его не пустили. На следующее утро, он приехал снова, с двумя охранниками и увидел, что у палаты уже выставлена охрана. Владимир Петрович терпеливо ждал, когда закончится обход врача, а потом пришла Тамара Александровна и он снова ждал, а когда после обеда явился следователь, он понял, что сегодня встретиться с Михаилом Семёновичем ему не суждено. Мобильник начальника не отвечал, и тогда Владимир Петрович решил уехать в головной офис, чтобы успокоить сотрудников и поддержать нормальную работу предприятия.
Только на третий день, после настойчивого звонка самого Михаила Семёновича, состоялась его встреча с Сизовым.
Гурский уже ходил; они радостно обнялись, и сразу же уединились в холле, на диванчике, в дальнем конце.
- Как Ю-ю-ра и Ге-н-надий? – сразу спросил Михаил Семёнович, тревожно глядя в лицо собеседника и словно стараясь подсказать благополучный ответ.
Владимир Петрович медлил….
- Ну…, ну…, го-го-вори…, го-говори! – настойчиво повторил Гурский, он всё ещё немного заикался, - я ведь ни-ничего  не-не  знаю!
- Юра погиб сразу, а Генка в реанимации….
Долго сидели молча…, слова не шли. Наконец, Михаил Семёнович тихо сказал:
- О-о-о-рганизуй  по-по-хороны и по-по-мощь  ро-родным.
- Похороны мы взяли на себя…, организована специальная группа, деньги родным передали, можешь не беспокоиться, - всё будет нормально; от тебя я еду прямо туда.
Опять наступила длинная пауза, а потом Михаил Семёнович спросил:
- А-а  как  это  всё  бы-бы-было?
- Меня в тот же день допросил следователь, они возбудили дело по статье «терроризм», но пока никого не нашли…, - и вряд ли найдут. Они предполагают, что это была магнитная мина, с автоматическим управлением и находилась под пассажирским сидением рядом с водителем…, где всегда сидел ты…, а в тот день сел Юрка….
И опять наступило длительное тягостное молчание, которое опять прервал Михаил Семёнович.
- А-а  как  на-а  ра-боте?
- Нормально.
- А-а  е-если  то-точнее?
- Ну, конечно, состояние немного нервное….
- А-а  е-если  бо-бо-более  то-точно?
- Лёгкая паника!
- Ла-ла-дно,  се-се-годня  о-о-бойди все ла-ла-боратории  и  о-офисы,  у-у-спокой  всех,  ска-скажи  за-за-втра  или  по-по-сле-за-втра  я по-явлюсь,  и  всё  на-на-ладится.
- А если тебя не выпишут?
- С-с-бегу!
На этом разговор закончился, потому что пришла Тамара Александровна с большими сумками, и большим желанием забрать мужа для кормления.

Вместо нескольких дней, Михаил Семёнович пробыл в больнице неделю. К нему ещё раз приходил следователь и он полагал, что этот визит был чисто формальным… и последним.
На седьмой день своего пребывания в больнице, после обеда, он получил свои вещи, заключение врачей, добрые напутствия… и вызвал машину. Теперь кроме бронированного лимузина, прибыл джип с охраной, и под вечер Михаил Семёнович Гурский был уже дома.
Тамара Александровна приехала вместе с ним, а в квартире всё показывало собой праздник: чистота, цветы и накрытый стол с бутылкой шампанского.
- Вот, Мишенька, - торжественно сказала Тамара Александровна, - сегодня я, первый раз в жизни, хочу выпить вина за твоё возвращение в дом. Ты сейчас раздевайся, мойся, а я приготовлю закуски и горячее.
- Да, - мечтательно произнёс он, - я сейчас при-приму ванну, переоденусь, и мы с т-тобой таки отпразднуем на-нашу встречу, и моё вто-второе рождение.
Всего через час, Тамара Александровна, в своём любимом синем домашнем платье, и Михаил Семёнович, а атласном халате, сидели за столом. Он налил шампанское в бокалы.
- Ну, что же, Тамарочка, да-давай выпьем за на-наше здоровье!
- Да, дорогой!
Они выпили, потом подняли второй тост, но разговор пока шёл ни о чём, - так бывает когда хотят говорить совсем о другом, гораздо более важном, но не знают, как начать. 
Внезапно Михаил Семёнович спросил:
- А что, Томочка, ты не-не помнишь, кроме э-этой ши-шипучки у нас есть что-ни-нибудь покрепче?
- Кажется, я видела в стенке бутылку кагора; мы купили её на твой день рождения, но так и не выпили.
- Вот, она сейчас по-подойдёт в самый раз, а то я за-забыл уже, когда последний раз пи-пил настоящее вино.
Она принесла бутылку, и Михаил Семёнович налил в бокалы темно-бордовый, почто чёрный напиток, мерцающий в свете лампы отблесками рубина. Выпили, обоим стало приятно и тепло.
- Знаешь, Мишенька, - ласково начала Тамара Александровна, - когда я подумала, что могу тебя потерять…, тогда…, - голос её задрожал, - тогда я почувствовала, что я схожу с ума…, это было ужасно! – и она заплакала.
Он подошёл к ней и обнял за плечи.
- Ну, То-томочка, не надо плакать, ведь у-уже всё хорошо….
- Нет, Мишенька, не говори так, - ничего хорошего нет, это может повториться…, - и она разрыдалась громче, - я тебя умоляю, давай уедем отсюда…, мне страшно… и так будет всегда!
- Ну успокойся, пожалуйста, ну мы с тобой всё обсудим….
- Нет, нет, - продолжала она рыдать, - нам надо уехать отсюда, как можно быстрее…, - к маме, к сыну…!
Он замолчал, что-то обдумывая и прикидывая в уме, а она всё продолжала плакать.
Он сидел долго и никто не видел, как ему было тяжело, и никто не знал, что он передумал за это время. Тамара Александровна все так же безутешно плакала, уронив голову на руки.
Потом Михаил Семёнович подошёл к жене, наклонился, поцеловал её в щёку и, неожиданно даже для себя, решительно сказал:
- Хорошо, дорогая, мы уедем…, - я тебе обещаю!

Решение было принято внезапно, но теперь уже бесповоротно. На следующий день вся, отлаженная годами, машина разработки и производства сложнейших и новейших радиоэлектронных устройств, включающая в себя: людей, технику, продукцию, взаимные обязательства и связи – остановилась!
Михаил Семёнович собрал в своем кабинете главных помощников и исполнителей и, ничего не объясняя, объявил о своём решении, - оставить своё дело, своё предприятие и своих сотрудников. Потом он объявил по внутренней связи, что со всеми работниками будет произведён полный расчёт, согласно трудовому договору, назвал фамилии своих заместителей и доверенных лиц, поблагодарил всех за совместный труд и… попрощался. После этого, он дал последние инструкции, и поручения по полному расчёту со всеми сотрудниками предприятия, и уехал домой.
Ещё две недели ушло на оформление финансовых расчётов, формальных процедур и выездных документов. Ему было и радостно и больно, - он торопился, он спешил, словно старался быстрее отсечь мучительно болевшую часть собственного тела.
Жена чувствовала его состояние и понимала его; она, с радостным энтузиазмом и заботой, помогала ему во всём, чем могла.
Оба они страшно устали за эти последние недели, и физически и душевно, но когда, наконец, трансатлантический «Боинг» оторвался от взлётной полосы и поднял их в воздух, они, взявшись за руки, радостно взглянули друг на друга, и Михаил Семёнович сказал:
- Да, Тамарочка, я тебе скажу, что эта таки идиотская страна; здесь нельзя ни жить, ни работать.


* * * * *











«Из тесноты воззвал я к Господу, и услышал меня,
и на пространное место вывел меня Господь.
Господь за меня, не устрашусь: что сделает мне человек?
Господь мне помощник: буду смотреть на врагов моих.
Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на человека.
Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на князей…
Сильно толкнули меня, чтобы я упал; но Господь поддержал меня.
Господь сила моя и песнь; Он соделался моим спасением».

                (Псалом 109. 5-10; 13-14.)




Приближалось Рождество! Христианский мир готовился отметить свой праздник. Сотни миллионов людей на Земле уже жили ожиданием, думали об этом, говорили, обсуждали, строили свои планы. И хотя этот праздник повторялся из года в год, - в нём всегда было что-то торжественно – новое, как и в наступающем новом году, как в ежедневном восходе Солнца.
Поезд Санкт-Петербург – Москва, прибывал в столицу утром. За окном вагона мелькали тёмные холодные перелески, проплывали кружились заснеженные поля…. Деревушки, посёлки, платформы, - знакомые пейзажи Подмосковья.
В купе сидели три человека в тёмных церковных одеждах, тихо беседовали между собой, четвёртый стоял в проходе и смотрел в окно. Один из трёх поднялся и подошёл:
- Что, брате, не иначе зришь благословенные пенаты…, и воспоминаешь былое?
Стоящий слегка повернул голову. Был он высок и статен, длинные рыжеватые волосы и борода скрывали выражение лица, и только светлые глаза глядели спокойно и строго.
- Да, брат, истину глаголешь…, отселе я родом и здесь обретался почитай всю грешную жизнь.
- Но управился же, посему ныне отвращены мы от сей суетной жизни…, - не так ли, брате Феодор?
Но первый молчал, смотрел за окно; он, казалось, настолько погрузился в свои мысли, что перестал замечать окружающее. Второй почувствовал это, и возвратился к своим спутникам в купе.
Да, человек стоящий у окна поезда был инок Феодор, который, без малого два года тому, в мирской жизни был совсем неизвестно кем, - инженером ли, служащим, охранником или бандитом, да и звали его тогда не Феодор, а Виктор Балабанов, или попросту – Лабан. Он стоял, смотрел на пробегающие за окном: поля, перелески, посёлки, станции  и вспоминал, как тогда, давным-давно, на таком же поезде он уезжал туда, откуда возвращается теперь…, и всё, что было с ним за эти годы.
Тогда он уехал из Москвы без вещей и без денег, так, как убегают из горящего дома; однако уже в С-Петербурге, он вынужден был признаться себе, что поступил необдуманно. Но надо было жить, и Виктор Балабанов стал строителем-шабашником по найму у российских богачей, которым полюбилось строить свои роскошные коттеджи в местах, где обитали цари.
Конечно, он сразу понял, что среди его заказчиков было очень мало честных людей, а больше из тех, которых он хорошо знал по последней своей работе в Москве. Узнали и они его и предлагали, с выгодой, заняться прежней работой, но они ошибались в нём. Он был только внешне похож на того, кого они себе представляли, но внутренне это был уже совершенно другой человек. У него была теперь совершенно другая цель, и ему нужно было только заработать деньги для её осуществления.
Кто ему внушил мысль, что он должен обойти пешком все святые места России, - на этот вопрос ответа не было. Просто это откуда-то явилось, и он пошёл, особенно не задумываясь, как будто всё это было решено за него. А путь был и тернист, и опасен. Как восхождение на горные вершины по скалам и ледникам, так и подъём к духовным вершинам, - всегда сопровождаются физическим изнурением и телесными страданиями.
Вот и в начале своего паломничества, от С-Петербурга до Архангельска, Виктору Балабанову довелось много повидать из бренной жизни матушки-России. Приходилось встречаться с компаниями заезжих гастролёров-наёмников и бывших зэков, с действующими уголовниками и шпаной, с бомжами и бродягами. Несколько раз на него нападали и обчищали до нитки, и тогда, чтобы продолжать путь, он снова временно устраивался на работу. Теперь он существовал на самом нижнем уровне социальной пирамиды, и здесь жизненных конфликтов избегать не удавалось никак. И хотя он был закалён опасностями, смел и силён, но при этом, фактически, был бессилен против злобных и жестоких стай. Часто ему приходилось отбиваться и убегать, и не один раз бывал он бит. Он ещё не принёс покаяния, но уже проходил искупление!
От Архангельска путь был легче. Виктор заметил, что чем дальше на север, от больших городов, - тем спокойнее, честнее и чище становятся люди; Беломорье, Соловецкие острова, - здесь он, наконец, обрёл душевный покой.
Он ходил по серым северным деревушкам, рыбачим посёлкам, подрабатывая и наблюдая бесхитростную жизнь простых людей, и общаясь с ними. И здесь, в контрасте с тем, что он видел прежде, ему открылись истинная душа русского человека, и истинная любовь к нему!
И как-то получилось само собой, что Виктор Балабанов решил пойти в монастырь.
Он вспоминал, как добрался до него на исходе дня, после долгой дороги и водной переправы, и как спросил первого, встреченного им, человека в длинном чёрном одеянии, - где находится «главный», и можно ли его видеть. Встреченный – молодой красивый парень, сперва удивлённо посмотрел на него, а потом улыбнулся и сказал, что главный здесь «батюшка игумен»; сейчас он на «вечерне» и его можно подождать в притворе. Он проводил Виктора к небольшой церкви, где шла служба, и показал ему, где нужно подождать.
В глубине храма виднелись огоньки свечей, слышался тихий голос и стройное мужское пение. У него было странное ощущение отдыха, мира и покоя, и он не помнил, сколько времени прошло, пока он стоял.
Когда служба закончилась, и монахи стали выходить из церкви, он попросил одного из них, показать ему батюшку игумена…, и когда тот появился, Виктор подошёл и попросил разрешения остаться в обители.
Отец игумен долго беседовал с ним в просторной трапезной, расспрашивал о его жизни, о причинах, которые привели его сюда и о его дальнейших желаниях и намерениях. Виктор видел только глаза собеседника – проникновенные, участливые и по детски доверчивые, - и он рассказал всё. И по мере своего рассказа-исповеди, он всё более и более боялся, что отец игумен изгонит его из храма, и уже готов был к этому, подбирая в уме слова извинения.
Но его не выгнали, и он стал послушником в монастыре. Он, с радостью и рвением, брался за любые работы, самые тяжёлые и грязные: в поле, на уборке, на стройке; отстаивал все службы, а в немногие свободные часы, - читал Священное Писание.
Через полгода, Виктор Балабанов принял постриг и стал иноком Феодором.
И вот теперь шестеро иноков монастыря и их преподобный игумен, направлялись в Святую Землю, в Вефлием, на праздник Рождества Христова….
- Братия! Скоро прибудем в светлый град Москву, - раздался чей-то весёлый голос, - посему пора собирать свои поноши…, и где мы приклоним здесь свои грешные головы, - сие хочу только знать.
- А вот идет батюшка, - испросим у него!
По проходу приближался отец игумен в длинной чёрной сутане и круглой шапочке-скуфье на голове.
- Прибываем на место, дети мои. Боже, милостив буди нам грешным, - он перекрестился, - ныне прибегнем к покровительству нашей Святой Церкви, и яко сподобимся, получим у неё и кров и пропитание.
- Батюшка, можно ли будет отлучиться здесь по своим нуждам, - спросил Феодор, - и когда будем отправляться далее?
- Здесь будем пребывать три дни, посетим храмы и отстоим службы. Жити будем в Сергиевом Посаде, в семинарии, и там пристанище наше на эти дни. Там же  и собираемся двадцатого поутру, в восемь, для следования далее, в Святую Землю. Сие напутствие для тех, кто вознамерился отлучиться. Ежели всё уразумели, тогда сбирайтесь, нас будет ожидать автобус. А пока, дети, братолюбие между вами да пребывает!
В автобусе, который должен был доставить паломников на место проживания, братия Феодор и Кирилл сели рядом. Они сдружились ещё в монастыре, где их кельи оказались по соседству, и в короткие часы досуга,  иноки собеседовали на различные темы, внося некоторое разнообразие в свою монотонную монашескую жизнь.
- А что, брате, ты никак вознамерился удалиться от нас в эти три дни, что мы будем в столице?
- Да, брат Кирилл, много греховного здесь соделано, а и много долгов оставлено. У меня здесь могилы: отца, матери и жены.
Феодор замолчал, задумчиво глядя в окно…, там мелькали здания, машины, люди, но он, похоже, видел там совсем иное. Кирилл понимающе молчал, а потом тихо произнёс:
- Горюю с тобою, брате. Упокой, Господи, души усопших раб твоих!
Они долго молчали, пока Феодор заговорил снова:
- Здесь, в сим велико большом граде, люди совершают непотребные и гнусные деяния, будучи помрачены в разуме, и отчуждены от жизни Божьей. Они пребывают в неведении и в грехе, по причине их невежества и ожесточения сердец.
- Да, брате, потому как идут путём каиновым и предаются обольщеньям мзды и разврата.
- Истинно так. Как возвещал нам апостол Павел: «… ибо корень всех зол, есть сребролюбие…», но не будем, однако поносить их и хулить, - это дело не наше.
- Согласен с тобою, брате. Наше дело не мудрствовать сверх того, что написано, и не превозноситься. Настави нас, Господи, и на путь спасения направи!
- Аминь!
Весь остаток пути проехали молча.
Остановились в небольшой монастырской гостинице, быстро расположились в одной просторной комнате. Было тепло и уютно; иноки сняли рясы и, оставшись в подрясниках, расселись по кроватям, оживлённо обсуждая предстоящие поездки и службы. В комнату вошёл брат Тимофей.
- Братия, преподобный отец игумен просит пожаловать к нему!
Все быстро поднялись, приводя себя в достойный вид.
Отец игумен занимал большую комнату, где стояли две кровати, стол, гардероб и широкие деревянные лавки, на которые он указал рукой. Все расселись после крестного знамения.
- Возлюбленные чада, - начал отец игумен, внимательно оглядывая присутствующих, - ввожу вас в ведение яко будем житии сии три дни. Посему и со чел за нужное собрать вас. Надлежит нам посетить Московские храмы и достойно отправлять все Богослужения. Но если у кого есть мирские дела, - можете отлучаться, но памятуйте, город – зело греховный и злобный, и скверна здесь весьма велика есть. Посему не забывайте наставников ваших, - отвращайтесь от всякой скверны плоти и духа, никому не вредите, ни от кого не ищите корысти и не прельщайтесь на то, что узрите здесь, дабы не впасть вам во грех. При сем скажу, не буду отягощать вас, - будьте боголюбивы, человеколюбивы и благодеятельны. Да владычествует в сердцах ваших мир Божий! - Он сделал небольшую паузу и закончил. – А теперь идёмте в трапезную. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков, - аминь!
- Аминь! – хором подхватили все.
На следующий день, после утрени и Литургии, Феодор отправился на Богородское кладбище, предварительно заказав упокойную службу и купив свечи.
Могилы матери и отца находились в запустении, покрытые снегом, с потускневшими фотографиями на памятниках и облупившимися надписями.
Феодор нашёл служителя, взял у него лопату и метлу, тряпку, краску и кисточку. Вернувшись на могилки, он помолился, и принялся за работу. И эта работа заняла у него не час и не два; он расчистил могилы, протёр памятники, подкрасил надписи. Потом он достал из сумки: цветы, свечи, бутылку водки, три кусочка чёрного хлеба и пластиковые стаканы.
Сперва он положил цветы, потом налил два стакана, до половины, и поставил их на могилы, накрыв кусочками хлеба, а потом зажёг свечи, сел на низенькую скамью и налил себе.
Феодор уже забыл, когда он последний раз пил водку; выпив полстаканчика, он почувствовал лёгкость, кружение в голове и приятную теплоту.
Он долго сидел у могил с непокрытой головой, и холодный ветерок перебирал его длинные волосы; и он не знал, сколько просидел так. А потом инок Феодор опустился перед могилами на колени, помолился и попросил родителей простить его.
Потом он прошёл на могилу Татьяны, но трудовой энтузиазм уже иссякал и, наскоро почистив могилу и памятник, он рассчитался со служителем, и покинул кладбище, - удовлетворённый и… хмельной.
В этот день Феодор уже не мог никуда идти и ничего делать; он приехал в гостиницу и, помолившись, пошёл на вечерню.
На следующий день он решил посетить свою московскую квартиру, которую он передал в бессрочную и бесплатную аренду своему последнему соратнику и другу – Валерию Кротову.
Когда он пришёл на такие знакомые, так давно оставленные и теперь уже совсем другие места, на него нахлынули воспоминания, и он почувствовал нерешительность. Он сел во дворе на холодную скамью…, и картины прошлой жизни стали проходить перед его глазами. Почувствовав, что мёрзнет, Феодор поднялся и пошёл в подъезд. Он позвонил, и долго ждал, пока за дверью раздались шаги.
- Кто там? – спросил женский голос.
- Я к Валерию, Виктор Иванович Балабанов…, - его товарищ, - за дверью молчали, - я когда-то обитал здесь…, да и ныне пока кажется, прописан, - тихо закончил он. 
Женщина за дверью, кажется, стала что-то понимать.
- А, Виктор Иванович, извините… я сейчас, пожалуйста, - и она стала открывать многочисленные замки.
Феодор очень смутно помнил жену Валерия; когда-то, давным-давно, он бывал у него всего несколько раз, да и то на ходу, и теперь, когда открылась дверь, он смотрел на стоящую перед ним женщину, стараясь вспомнить её черты.
- Извиняйте, вы жена Валерия?
- Да, - она смотрела удивлённо, несколько раз переводя взгляд с его лица на одежду и обратно.
- Извиняйте ещё раз мя грешного, но напомните ваше имя, отчество, ибо я забыл.
Женщина вдруг спохватилась.
- Я, Светлана Николаевна…, да вы раздевайтесь, проходите в комнату…. Мама! – крикнула она от порога, - к нам гость!
- Из комнаты вышла пожилая женщина, чем-то отдалённо напоминающая Валерия Кротова.
- Вот, мама, это Виктор Иванович – друг Валеры и хозяин квартиры, а это Ксения Павловна – Валерина мама.
- Здравствуйте, располагайтесь…, вы же у себя дома, а я пока соберу на стол.
Феодор оглядывал свою квартиру, и не узнавал её.
- Не утруждайтесь обо мне, ради Бога…, и о чреве моем, ибо я совсем не голоден. Я ведь пришёл к Валерию… могу я его зрить?
Женщины сразу замолчали, и по их лицам было видно, что что-то произошло и это «что-то» было для них непоправимо-тяжёлым.
- Присядьте, пожалуйста, - тихо попросила Ксения Павловна.
Они сели на большой диван, а он в кресло. Наступило томительное молчание. Наконец мать заговорила:
- Валеры с нами больше нет, он погиб…, его убили…, - она поднесла руку к глазам и замолчала. Светлана Николаевна сидела, опустив голову и, кажется, беззвучно плакала.
- Упокой, Господи, душу раба Твоего и прости ему грехи его, - непроизвольно прошептал Феодор и опять наступило молчание.
- Ежели вам не весьма тяжело воспоминать о том, - искренне произнёс Феодор, - поведайте мне грешному, как это было, дабы мог я помянуть его и помолиться за его душу.
В его лице было такое участие и, вместе с этим, такая умиротворяющая ясность, что они как-то сразу прониклись к нему доверием и откровением. Немного успокоившись, мать начала рассказ:
- Валерик ведь нам ничего не рассказывал о своей работе, мы только знали, что он работает где-то в охране…, - она посмотрела в глаза Феодору, и неожиданно для себя, стала говорить совсем не то, что намеревалась. - Вы знаете, Виктор Иванович, у нас ведь большая семья и все жили вместе: мы с Колей, Светланочка и двое их детей – внук и внучка. Коля не работал, по состоянию здоровья, я без специальности, дети маленькие, Света работает в страховой компании…, - на Валере держалась вся семья…. Ну когда мы переехали сюда, то свою квартиру стали сдавать, и нам стало полегче жить. И всё было хорошо…, а потом… это было тринадцатого июня…, Валера не пришёл ночевать, но мы особенно не беспокоились, - он часто, в последнее время, не ночевал дома, говорил, что у него ночные дежурства…, -она замолчала, и тихо заплакала…, потом, успокоившись, продолжала, - … а утром кто-то позвонил по телефону и сказал: «Валерку убили!» и назвал адрес морга.
Потом весь этот кошмар…, - поездка, опознания, допросы, похороны…. Как мы все это выдержали, я уже ничего не помню. Помню только, как хоронили его на Николо-Архангельском кладбище…. Там же стало плохо Коле, мужу моему. Его увезли в больницу…, но сердце не выдержало, и через два дня его не стало.
Мы не знаем, как мы все это выдержали…. Вот прошло уже больше года, но мы со Светочкой никак не можем отойти, и только дети поддерживают нас, да Валерины друзья иногда приходят, - приносят деньги, посидят, выпьют. Вот так, Виктор Иванович мы и живём.
Она замолчала, печально глядя в пол. Светлана Николаевна молчала тоже, но потом спросила, с плохо скрываемой тревогой:
- Вы извините, Виктор Иванович, но… вы приехали…, нам надо съезжать?
Феодор улыбнулся, впервые за время своего визита.
- Нет, Светлана Николаевна, сие вам делать не надо; живите здесь и не беспокойтесь, да благословит вас Господь! Я возвращусь через неделю или две; за сии дни соделайте всё, что надлежит по законам, дабы я мог передать вам эту квартиру в вашу полную собственность.… Я уже забыл ваши мирские порядки, - тихо закончил он.
- Но как же так? – удивлённо спросила мать, - а как же вы, где вы будете жить? И сколько мы должны будем заплатить, - ведь это же огромные деньги?
- Обо мне не беспокойтесь, в Москве я жити не буду, - у меня есть иное прибежище, до остатка дней моих. А брать с вас мзду, за эту квартиру, - почту за величайший грех! Валерий – мой любезный брат…, и сие есть только маленькая кроха того, что я должен для него и для вас соделать, а теперь, - мне надо идти, да хранит вас Господь!
И как ни уговаривали его обе женщины остаться пообедать, Феодор извинился, попрощался и ушёл. Он ещё постоял около, некогда своего, дома, а потом перекрестился и пошёл от него, безо всякого сожаления и забот.
На следующий день Феодор решил посетить московские храмы и Богослужения.
После скромной монастырской церкви, центральные главные городские храмы ему не понравились своей кричащей, роскошной помпезностью и богатством убранства. Он считал, что смиренная простота Божьих храмов должна украшаться только иконами и службой. После двух лет проведённых в монастыре, после того, как он прочитал Священное Писание и Жития Святых и после своих частых бдений и раздумий, - он пришёл к уверенности, что чрезмерный блеск, богатство и театральная торжественность, - не украшает церковь, и удаляет её от Божественной истины.
Нет, большие центральные храмы ему не понравились, и он с болью чувствовал в них какую-то фальшь. Больше понравились ему небольшие церкви на окраине, где он и провёл остаток дня.
Уже под вечер, когда он оказался в районе Сокола, его вдруг как будто что-то осенило. Да, здесь где-то рядом живёт его старинный друг – Игорь Звонарев.
Когда-то, уже давным-давно, он несколько раз бывал у него, но сейчас…, когда прошло столько лет…, он, наверное, уже стал крупным учёным или большим начальником и сменил квартиру. Да и стоит ли трогать и ворошить прошлое…, ведь иногда это бывает больно. Он замедлил шаги, раздумывая и колеблясь, а потом вдруг вспомнил, как много, много лет назад, он с такими же чувствами шёл на место их традиционных встреч, в вестибюле метро «Театральная». Да, тогда они встретились: он, Игорь Звонарев и Сергей Полетаев. Он вспомнил, и так же, как тогда, ускорил шаг.
Нужный дом он нашёл быстро, поднялся по лестнице, не торопясь, словно чего-то опасаясь, и позвонил. Внутри боролись противоречивые чувства; он не знал, как сейчас себя надо вести.
Дверь отворилась, за нею стоял Игорь…, он глядел на посетителя, - сначала непонимающе, потом изучающе и, наконец, изумлённо.
- Рыжий…, неужели это ты?
- Я, Игорёк, раб Божий.
Они крепко обнялись, и у Феодора защекотало в носу. Игорь прижался щекой к его бороде.
- Где же ты пропадал, барбос? Ну-ка заходи! Лидуська, беги сюда, посмотри, кто явился!
В прихожей появилась Лида, лицо её выразило удивление.
- Извините…, кто вы?
- Как кто? – закричал Игорь, - это же Витька…, Витька Балабанов, которого мы дразнили «рыжим». Ты что, не узнаешь его?
Она всплеснула руками.
- Витя…, - это вы!?
- Да, Лидочка, во истине аз есьмь. Мир вам и вашему дому!
- Давай-ка быстрее раздевайся, - теребил гостя Игорь, - что у тебя за наряд, ты что, священником стал?
- Обожди, брат, обо всём поведаю вам вскоре.
- Витя, давай проходи сюда, располагайся, - суетился Игорь, - Лидок, сделай нам… что-нибудь такое…, - надо отметить встречу!
Феодор разделся, снял рясу и шапочку – клобук. Оставшись только в подряснике, обнял все еще растерянно улыбающуюся Лиду, и прошёл вслед за хозяином в большую комнату. Они уселись на тахту, и молча, с радостным удивлением, смотрели друг на друга. Игорь почти не изменился, был таким же стройным, как когда-то, и лицо осталось прежним, только разве волосы слегка поредели, проблёскивая сединой, да морщинки залегли у губ.
- Витька, сколько же мы с тобой не виделись?
- Долго, Игорёк, наверное, лет пять-семь.
- Ты что сейчас, - Игорь показал на его одеяние, - стал священником?
- Да, брат, я принял малую схиму, и теперь – инок…, ну, по-вашему, – монах, и живу в монастыре.
Игорь смотрел, округлив глаза.
- Но как? Почему?
- Знаешь, сие сразу даже и не изъяснишь.
Игорь, вглядываясь в лицо друга, отмечал в нём большие перемены, хотя и узнал его сразу. Да, лицо было то же, словно снятое с чеканной монеты, те же светлые глаза, но в них уже не было того хищного холодного прищура, а появилось что-то совсем другое…, чего Игорь не мог понять. На подбородке и щеке лежали застарелые шрамы… и морщины бороздили лоб.
- Ладно, Витёк, пойдём к столу, - сейчас мы посидим и поговорим…, правда, вот выпивки нет. Я пью только сухое, да и то редко, Лида тоже…, но я могу сходить, это быстро.
- Не надо, брат, я ведь тоже давно оставил сие…. Вино только в Евхаристию, только ложечку, и то разведённое водой.
В комнату вошла Лида.
- У меня всё готово, где будете кушать, - здесь или на кухне?
- Где тебе удобнее, - ответил Игорь.
- Тогда пойдёмте на кухню, там уже всё готово.
На кухне уселись за стол, и Феодор спросил:
- Где же твои чада?
- Они уже скоро заканчивают школу, - ответил Игорь, - теперь много занимаются и приходят поздно…, часто у них бывают вечера, но если к десяти не придут, я за ними поеду, - он замолчал, о чём-то размышляя, а потом добавил:
- Знаешь, Витёк, может быть мы всё-таки выпьем с тобой, за нашу замечательную встречу, по стаканчику сухого? А? По-моему нужно!
- Ладно, ради сего возьмём грех на душу; ведь не ведомо, когда ещё придётся свидеться.
Игорь поднялся и через минуту появился с початой бутылкой вина.
- Вот. Я уже забыл, когда и пил…, не даром же она нас ждала. Сейчас мы её и допьём!
- Возблагодарим Дающего нам!
Стол был простым, но обильным: отварной картофель, сало, сыр, овощной салат и грибы.
- Извини, Витя, мы мясо не едим, - виновато сказал Игорь.
- Такоже и я. Сие все благодатно есть.
Игорь разлил вино по бокалам.
- За нашу встречу, дружбу и здоровье!
Все выпили и стали есть, но Игорю всё время хотелось задать один и тот же вопрос, и он его задал:
- Витя, всё-таки расскажи, если можешь, как ты стал священником…, ведь ты был тогда совсем другим…. Кто бы мог такое подумать?
Феодор ответил вопросом:
- Ты сам то работаешь всё там же, на старом месте?
- Да, всё там.
- Почитай сие за прибежище свое, а я, брат, в этой телесной храмине, прыгнул в омут. Возлюбил нынешний век, пошёл работать охранником за большую мзду…, прельстился на злато и отвратился от Божеского пути на сатанинский. А там уже не разберешь, где охранник, а где бандит, и где бизнесмен, а где преступник.
Он замолчал, как бы раздумывая, что следует рассказывать, а что нет…, и вдруг сказал:
- А что? Налей ко нам ещё, и да простится нам.
Игорь разлил по бокалам остатки вина, все выпили, и Феодор продолжал:
- Апостол Павел изрёк истину, что корень всех зол, - есть сребролюбие; в той работе трудно было пребывать в чистоте, а яко сделал первый к падению, далее уже совращаешься и совергаешься на самое дно. И я был на оном дне, во аде, но потом, с Божьей помощью, на меня снизошло просветление. Сие есть тайна, и о ней я никому не могу поведать. Только я отвратился от своей работы и своих устремлений и уехал из Москвы… навсегда. Сперва не знал куда деваться, долго скитался по Северу, терпел нужду, лишения, притеснения…, а потом попал в монастырь, и тогда – заново родился. Я многое понял. Понял, что люди неправильно живут…, они даже не живут, но страждут, тщатся и пребывают в мучениях напрасно. Ныне же я подвизаюсь и имею дерзновение служить Богу и человекам, доколе смогу.
Внезапно Феодор замолчал и виновато улыбнулся, а после небольшой паузы сказал:
- А впрочем, простите мне откровения мои…, я немного вознёсся в гордыне своей. Вам сие, наверное, не понятно… и не весьма интересно.
- Нет, нет…, - поспешно заговорил Игорь, - все это очень интересно и правильно; это же очень близко к идеям индуизма и йоги. Скажи, какие в христианской вере основные средства постижения?
- Покаяние, причастие, пост…, а главное, конечно, - вера, молитва и любовь.
- Но и у йогов всё так же: пост, - это их питание – саттва; покаяние, - это ступени их учения – йяма и нийяма; вера – та жа, в Единого Бога; молитва – медитация, а любовь, - это тот же основной принцип ахимсы.
- Может быть сие и так, но наша церковь не приемлет медитацию и воззрения йогов.
- Обожди, Витя, - Игорь начал горячиться, - ты скажи, чем медитация на образе Бога отличается от молитвы?
- Ну, я не ведаю сего.
- А я тебе скажу! Медитация на образе Бога, это та же молитва, но гораздо более сильная, искренняя и действенная, потому что медитация, - это созерцание и концентрация на объекте или идеи. Скажи, когда люди молятся в церкви или дома, разве их ничего не отвлекает…, ну там: обстановка, посторонние люди или собственные мысли… совсем о другом?
- Да, сие так бывает…, ибо человек мыслит.
- Вот именно – мыслит! – подхватил Игорь, - он произносит молитву к Богу, чисто механически, а его мысли в это время, - о другом: о хлебе насущном, о детях, о деньгах, о радостях и горестях…, да мало ли земных забот? А вот при медитации так не бывает, при этом в голове, в сознании и в сердце запечатлён только один образ – объект медитации; и если этот один объект будет образ или сущность Бога, то сам представь насколько такая медитация будет сильнее и действеннее молитвы обычного человека, с тысячами посторонних мыслей в голове.
- Возможно сие и так, - задумчиво и неуверенно ответил Феодор, - но церковь сие не приемлет.
- А ты никогда не задумывался, - заволновался Игорь, - что Бог в мире один, и вера – одна! И что все разделения на веры, конфессии, ритуалы и обряды, - только удаляют людей от Единого Бога и приближают к сатане, потому что вместо единой веры и всеобщей любви, эти разделения принесли нетерпимость, вражду и кровавые войны!
- Что же вы совсем не едите? – вмешалась в разговор Лидия Сергеевна, - Игоша, ты совсем заговорил Витю, передохните немного и поешьте.
- Да, да, извини, Витёк, я немного завёлся…. Но, вина больше нет, - давай поедим и заделаем чай!
- Да, Игорёк, должён сказать, что ты изрёк зело глубокую мысль…, сугубую мысль, сразу не ведаю, что тебе и ответствовать. Надо, наверное, помолиться и обратиться к наставникам нашим…, но ты меня зело смутил, надо крепко помыслить о твоих словах…, а пока пора угодить и чреву.
И, наконец, то все принялись за еду. Потом пришли девочки, и Лидия Сергеевна усадила их за стол ужинать. Мужчины перешли в другую комнату, и расположились на тахте.
- Я всё тщился спросить у тебя, - начал Феодор, - как живут, обретаются наши любезные братья и други, - Сергей и Михаил? Видишься ли с ними?
Игорь нахмурился и не ответил сразу.
- Так что же? Слышно ли о них? – повторил Феодор свой вопрос.
- С Серёгой произошло несчастье…, его избили какие-то подонки, и сейчас он инвалид.
- Господи, спаси и помилуй овец твоих! – вырвалось у Феодора, - как же соделано было сие?
- Это было месяца три назад, его нашли у подъезда его дома без сознания. Били по голове…, он долго лежал в больнице, а сейчас дома, но двигаться пока не может. За ним ухаживают жена и мать. В общем, пока плохо.
- Кто же, и за что?
- Негодяев не нашли, и за что Серёгу избили, - не известно…, были слухи, что из-за какой-то женщины.
- А ты посещаешь его, поддерживаешь душевно?
- Я звонил ему, говорить он может, но видеть никого не хочет…, только жену и мать. Тяжело ему, и я его понимаю.
- А что доктора, что говорят, на что уповают?
- Я звонил Людмиле – его жене, спрашивал; она возила его по специалистам, - определённого ничего не обещают, но говорят, что надежда есть и со временем движения могут восстановиться. Сейчас к нему приезжает какой-то известный врач; он делает с ним специальные упражнения, но пока, насколько я знаю, значительных результатов нет.
Говорить не хотелось, они сидели и молчали, пока Лидия Сергеевна не позвала их к чаю.
За чаем, Феодор решил продолжить разговор.
- А что брат Михаил, что слышно о нём? Не иначе уже возлетел высоко, превознесся?
Игорь неожиданно рассмеялся.
- Да, Витя, ты попал в самую точку, - Гурский улетел в Америку!
- Как? Когда?
- Примерно в то же время, когда напали на Сергея, я узнал от него уже после, он никому не сказал причины…, просто улетел и всё.
- Воистине темны дела земные, - задумчиво произнес Феодор, - и князь этого мира пока торжествует здесь.
- У тебя самого-то, какие планы? – спросил Игорь.
- Я в Москве проездом. Мы с братьями-иноками и отцом игуменом завтра улетаем в Тель-Авив, а оттуда в Вифлеем, на праздник Рождества Христова.
- А потом?
- А потом, пока не ведаю, останусь ли с братией, или отправлюсь в Афон, на Святую гору, в тамошнюю обитель. Ежели останусь, то, где-то через неделю, на обратной дороге в монастырь, льщусь зреть тебя и Лиду ещё, ну а если останусь в Афоне, - не обессудьте.
- Да, Витюля, - печально произнёс Игорь, - вот видишь, - из всей нашей крепкой студенческой семьи, вроде как, остались мы с тобой вдвоем…, и вот и ты, - уезжаешь неизвестно куда и на сколько.
- Что же соделать, Игорёк, воистине плоть наша не имеет никакого покоя, а посему, - направим пути наши ко благим деяниям и будем уповать на Господа! А теперь, любезные мои, мне пора. Благословение вашему дому!
- Давай ещё посидим, поговорим, ведь неизвестно когда увидимся, - запротестовал Игорь.
- Да, Витя, не торопитесь, - поддержала его жена.
- Нет, любезные мои, с радостию прибывал бы у вас, но должен быть на месте ко времени. Дозвольте мне облобызать вас на прощание, и с Богом!
Феодор обнял и поцеловал Лидию Сергеевну, потом Игоря, перекрестил их и пошёл одеваться, только сказав на прощание, - Храни вас Господь!
Вернувшись в свою временную обитель, Феодор поспешил к отцу игумену, и попросил принять его. Преподобный уже готовился отойти ко сну, но, увидев инока и его глаза, озабоченно произнёс:
- Войди, сын мой, что востривожило тебя?
- Преподобный отец, сейчас припадаю к твоим ногам, сними тяжкий камень с души моей. Я великий грешник и чувствую, что ещё не искупил перед Господом и людьми грехов своих.
- Мы все грешники, сыне, один Господь свят. Что же так смущает тебя?
- Здесь в Москве, в мирской жизни, творил я непотребности и богомерзкие дела…. Я был бандитом, убивал людей…, проливал кровь; хочу кары и воздаяния за свои дела. Скажи мне, - должен ли я сейчас предаться власти и испросить суда над собой?
Отец игумен долго сидел молча, что-то шептал беззвучно, как бы прислушиваясь к голосу внутри себя….
Феодор смотрел на него, затаив дыхание… и ждал. Наконец отец игумен заговорил:
- Что тебе, сын мой, людской суд? Ты ведь пришёл к Богу, - только Он Единственный Верховный Судия! Отдайся на Его суд, и если ты истинно покаялся, и встал на путь искупления, - Он простит тебя!
Отец игумен подошёл к Феодору, обнял его, перекрестил и закончил:
- Иди, помолись Господу, да будет мир душе твоей. Аминь!

А уже на следующий день, после утрени, братие-иноки и игумен отбывали на Святую Землю, на Рождество.
Уже в самолёте Феодор почувствовал какое-то новое и особенное состояние тела и души, но он не мог бы передать его словами, - было это…, как лёгкое опьянение, душевный подъём и радостное ожидание чего-то важного в жизни. Он видел и чувствовал, что и все другие испытывают нечто подобное, и это ещё более восторгало его.
Самолёт набирал высоту и ложился на курс.
Феодор сидел у окна и мимо подрагивающего крыла самолёта, смотрел вниз на убегающие пейзажи Подмосковья. Сейчас, с высоты, они напоминали нереальные кадры кино. На белом полотне темнели островки лесов, линии и перекрёстки шоссейных дорог, россыпи построек и жилищ. По дорогам, словно муравьи ползли машины, а где-то там, - в этих крохотных серых коробочках и шкатулках, представлялись живые люди.
Потом самолёт вошёл в облака, и всё скрылось в клубящемся белёсом тумане. Самолёт затрясло и заболтало, а через несколько минут вдруг, как-то сразу, - засияло солнце!
Вверху было синее небо, внизу серое покрывало, а земля, со всем, что было на ней, - исчезла! Феодор закрыл глаза и как будто задремал; и тогда, как недавно земля, вся его жизнь, - такая недолгая, но вместе такая длинная и запутанная, стала проплывать в его памяти. Он вспомнил мать и отца, жён и детей, друзей и знакомых, курорты и женщин и ещё всё, - что вспоминать не хотелось.
И тогда к нему пришла мысль, что всё это – только мираж, только сон, что всё изменится и скроется под покровом неизвестности, как скрылась сейчас земля под покровом облаков.
Что перейдут люди и народы, изменятся учения, законы и нравы, изменятся государства и даже сама Земля, - и только Свет и Слава Бога будут сиять вовек!




ВЛАДИМИР   ПУХОВ






ПОКАЯНИЕ
И
ИСКУПЛЕНИЕ



(ПОВЕСТИ   СМУТНЫХ   ЛЕТ)


































ПРЕДИСЛОВИЕ  АВТОРА.
Появление этой книги вызвано причинами гораздо более вескими, нежели личные амбиции и притязания автора, - оно вызвано обстоятельствами времени и жизни.
Если плод созрел, - он должен раскрыться и пасть на землю семенами, не зависимо от того, прорастут они или нет; так же и женщина, когда наступает её срок, должна родить, хотя, и не может знать, что ожидает её дитя.
Сейчас очень много пишут и ещё больше говорят, но если бы, хоть в малой степени, писали и говорили только тогда, когда это необходимо или когда уже нельзя молчать, - наверное, и наша жизнь и окружающий мир были бы значительно лучше и чище. И ещё следует помнить, что слово может быть, как величайшим благом, так и величайшим злом, в зависимости от того, кем, когда и с какой целью оно высказано.
«Не удерживай слова, когда оно может помочь, ибо в слове познаётся мудрость, а в речи языка – знание». (Кн. Иисуса сына Сир. 4. 27 – 28).
Когда в Священном Писании говорится, что вначале было слово, то надо полагать, что, для наших сфер земных, прежде слова была – мысль, а перед мыслью – взгляд, наблюдение.
Наверное, никто не будет спорить с тем, что главной и основной целью любого государства и любого сообщества, является непрерывное улучшение условий существования его граждан, однако нельзя ничего изменить, не поняв, что же есть. Это значит, что нужно постараться понять – кто мы, откуда пришли и куда идём. И что толку в досужих рассуждениях о нашем времени и о нашей действительности; зачем хвалить, обличать и спорить; для начала надо просто последовать сокровенному призыву – «Иди и смотри!» и может быть только, добавить – «И думай!».
И вот когда вся исходная информация пройдёт через голову, сердце и душу, - можно говорить, высказывать суждения, писать книги, и при этом сомневаться, но при одном обязательном условии – что бы быть честным и не лгать.
Конечно, все люди могут увидеть разное, и у всех может быть своя правда, но, в то же время, определённо есть общие истины и люди, в течение своей жизни, должны изменять свои взгляды в соответствии с ними, потому что если этому не следовать, - то всякое общение между людьми и все книги становятся абсолютно ненужными, а прогресс общества – невозможным. 
Итак, давайте последуем завету – пойдём и посмотрим, и постараемся понять, и объяснить то, что увидим. Вот самый близкий, самый доступный и самый популярный источник информации – телевизор; он стал самым мощным инструментом воздействия на умы и души… и что же он им даёт?
Телевизионные программы должны выполнять одну из следующих основных задач: оздоровительно – образовательную, познавательную или развлекательную; и хотя первая является основной, - она выполняется явно недостаточно, да и вторая тоже. А что же есть? Ну, вот хотя бы многочисленные сериалы, - однообразные и довольно примитивные, с традиционным набором любовных сюжетов и мелких интриг. Что могут дать уму и сердцу подобные фильмы – вопрос открытый; но когда они продолжаются недели, месяцы, а иногда и годы, поневоле закрадывается мысль, - «чтобы понять иногда окружающее – нужно сойти с ума». А вот популярные криминально – уголовно – бандитские  сериалы и фильмы, со своим традиционным «букетом»: стрельбой, взрывами, погонями и мордобоем, разбавленными дежурным сексом. В этих фильмах, часто невозможно понять, где преступник, а где страж закона, - всё интегрировано в одном действе – в насилии и в одном проявлении – в убийстве. А откровенно эротические фильмы, где опошляется само святое понятие любви и истинной женской порядочности? А фильмы ужасов, где у авторов главное и единственное желание – ошеломить, «поджарить» нервы, пробудить ужас. Спрашивается – зачем?
Скажите, что могут дать такие фильмы человеку, для его жизни, для морального, духовного развития, или хотя бы просто для познания, и особенно для молодёжи, с формирующимися психикой и мировоззрением? И разве мы уже не видим плодов этих ядовитых насаждений? Видим. Спросите любого пожилого человека, и он скажет, что наша молодежь и наше поколение угрожающе лишаются таких чувств, как: доброта, любовь, сострадание, терпимость, стыд, совесть. Наше общество, в своей массе, становится жестоким, нетерпимым, безразличным к чужому горю и к чужой жизни.
Вы скажите: «зачем столько эмоций? Переключите канал и найдите программу по сердцу и по душе». Ну что же, давайте, попробуем, хотя и можно спросить - зачем в меню ресторана включать заведомо некачественные, сомнительные и даже вредные блюда, оправдываясь тем, что их можно не выбирать. Ну хорошо, включим музыку для отдыха, но нет, - вот бесчисленные рокк и поп – группы. Много ли здесь музыки, искусства, осмысленных слов – нет, нашествие посредственности и серости, всё подавляет, заменяя музыку и мелодию – оглушающим стуком, текст – бессмысленным повторением пустых фраз, а искусство – прыжками и фиглярством. Или вот игры, все на один манер детских загадок и отгадок, с денежными призами, неизбежно развивающими алчность и нездоровый ажиотаж у участников и ощущения: стыда, зависти или нерациональности траты денег (выбирайте любое) у зрителя.
Впрочем, судите сами, - участник шоу, отгадав несколько незамысловатых загадок, может, за несколько минут, получить сумму денег, которая выделяется пенсионеру, учителю или медсестре на несколько лет жизни! И это повторяется постоянно, многократно, по различным каналам.
Нет, конечно, есть и хорошие и умные передачи, - это и классическая музыка и эстрада, передачи о здоровье и о природе, об окружающем мире и о спорте, но, увы, таких передач мало, их надо искать, как приятный сюрприз, но когда вы их найдете и начнёте наслаждаться, - вас станут бить по голове (с короткими перерывами) молотком рекламы, очень часто - глупой, пошлой и наглой. Наверное, иногда появляются ощущения, что вас окунают в ведро нечистот и что людская глупость, в отличие от ума, не имеет границ.
Пусть, по коммерческим соображениям, в наше время, реклама кому-то нужна, но ещё более необходимо соблюдения, при этом, чувства меры и ответственности, элементарного контроля, учитывая, что её вынуждены наблюдать и выслушивать многократно и ежедневно миллионы людей, от детей до пенсионеров.
Ну, хорошо, если не нравятся телевизионные передачи, – выйдем на улицу: пойдём в кино, театр, почитаем газеты, заглянем на страницы книг, в ярко- ядовитых обложках, в магазинах, киосках и на лотках. Что там? Что ни будь новое? Нет, всё тот же любовно-тюремный жанр.
Но может быть всё это «пустое брюзжание», «пессимистический взгляд», «критиканство», «очернительство» или даже «клевета»? Ведь люди смотрят это, читают, слушают, не возмущаются и даже платят деньги, значит это нужно? Что на это можно возразить? Во-первых, у общества нет альтернативы, нет обратной связи и его не спрашивают, чего бы оно хотело; оно вынуждено есть то, чем его кормят. А во-вторых, и это самое главное, большинство не всегда бывает правым, опасно идти у него на поводу. Основная задача телевидения, печати, радио и зрелищ, - кроме развлечения, еще и воспитание общества, повышение его культуры, образованности и уровня духовного развития.
Почему сейчас на это надо смотреть, задумываться об этом, писать и говорить? Да потому, что уже видны угрожающие процессы вырождения и деградации, которые могут стать необратимыми. Мы пока ещё оставили стоять на наших площадях каменных идолов, как немых свидетелей прежних заблуждений и ошибок, но ещё неизвестно, как отзывается это на нашей сегодняшней жизни, разве напрасно сказано: « Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не делай себе кумира, и никакого изображения того, что на небе вверху, и на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им…». (Исход. 20. 3-5).
Но сейчас у нас появился новый идол, и, наверное, более страшный – деньги! Невозможно представить, сколько лжи, лицемерия, преступлений и жертв, приносится ежедневно и ежечасно к ногам этого идола. И, похоже, что многие нынешние зрелища, печатная продукция и новомодные увлечения, - недалеко стоят от его трона.
«Иди и смотри!» и мы наблюдаем… .    Насмотревшись фильмов про ограбления, убийства и ужасы, начитавшись книжек про бандитов и уголовников, отупевшие люди, особенно молодежь, срываются с нравственных тормозов и идут грабить и убивать по любой причине, а иногда и без причины: случайных встречных, знакомых и даже ближайших родственников, да, в это трудно поверить, но почитайте газеты, посмотрите криминальные новости. Появляются малолетние убийцы 12 – 13 лет, которых по закону даже нельзя судить! И это положение, по официальной статистике, постоянно усугубляется.
«Иди и смотри и думай!». Все это мы видим сегодня, а что будет завтра, через десять лет, через двадцать? Похоже, что многие понимают это, об этом много говорят, пишут, но положение – то  не меняется и более того, что потрясает, оно ухудшается. Мир захлёстывают волны злобы, жестокости и насилия, истинная любовь, добропорядочность, сострадание – отступают, культура чахнет. Вместо библиотек открываются дискотеки, вместо домов культуры – казино и ночные клубы, а массовым языком общения, от девочек-школьниц, до государственных деятелей, становится мат.
В чём дело? Почему это происходит? Неужели мы прокляты Богом и Он оставил нас? Ведь каждый честный человек, который имеет способность думать, вправе спросить. Почему мы, будучи одной из самых богатых стран мира, по природным, географическим и людским ресурсам, занимаем одно из последних мест, по уровню жизни и благосостояния людей? Ведь мы победили в войне и Германию и Японию, а живём хуже, чем немцы, японцы и другие цивилизованные нации, по всем жизненным показателям. Почему русские уезжают жить: в Европу, Америку, Австралию, Новую Зеландию, но никто не приезжает оттуда жить к нам.
Почему? Ведь, похоже, как будто про нас, говорил когда-то пророк.
«Если-же не будешь слушать гласа Господа, Бога твоего, и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его, которые я заповедаю тебе сегодня; то прийдут на  тебя все проклятия сии и постигнут тебя. Проклят ты будешь в городе, и проклят ты будешь на поле. Прокляты будут житницы твои и кладовые твои. Проклят будет плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих. Проклят ты будешь при входе твоём и проклят при выходе твоём. Пошлёт Господь на тебя проклятие, смятение и несчастие во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать, доколе не будешь истреблён, - и ты скоро погибнешь за злые дела твои, за то, что ты оставил Меня». (Второзаконие. 28. 15-20).
А вот вечные, общечеловеческие заповеди, данные нам – жителям Земли, независимо от расы, нации, мировоззрения и вероисповедания, - самим Господом Богом.
«Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь Бог твой, даёт тебе. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не крадь. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего…». (Исход. 20.  12-15).
А одна из главных заповедей Иисуса Христа, - «… возлюби ближнего своего, как самого себя».   Скажите, что мы исполняем из этих священных заповедей? Что с нами случилось? Конечно, можно сослаться на многовековое рабство и невежество; на неверие в Бога и поклонение идолам; на войны, революции и постоянную вражду с окружающим миром; на тотальное вооружение; на политический террор, репрессии и утрату золотого генофонда нации, и т.д. и т.п.
Возможно, здесь и находятся многие из причин, хотя и не ясно, где здесь причины, а где следствия, но дело не только в этом.
Вот рассказывают, что когда пятеро искателей счастья, истины и смысла жизни, пришли  со своим вопросом, ко Всевышнему, Он спросил, что они хотели бы получить, единственное, чтобы быть довольными и счастливыми. И первый сказал: «Боже, дай мне богатство!». А второй сказал: «дай мне славу!». Третий попросил власти, а четвёртый сказал: «а мне дай любовь женщин и вечное наслаждение!». Пятый, подумав, сказал: «а мне, Господи дай… , что Сам решишь!» И дал Он им и сказал: «Приходите через десять лет, и отчитайтесь!».
И вот прошло десять лет, и они явились снова, и первый сказал: «богатство не принесло мне счастья, я живу в постоянном страхе и сейчас я хочу спокойствия и здоровья, которые я потерял». Второй сказал: «слава меня обременила, и я от неё устал; больше всего на свете, я хочу сейчас уединения и тишины». А третий сказал: «власть портит человека, меня все боятся, но никто не любит, я одинок и у меня нет друзей; я хочу простой человеческой дружбы и теплоты!». И четвёртый сказал: «я тоже несчастлив, мне всё надоело и опротивело, и я хочу умереть!». А пятый сказал: «Господи, благодарю Тебя! Я всё имею и мне ничего не надо. Я счастлив и доволен, скажи только, что же Ты мне дал? И ответил Всевышний: « Я ничего тебе не давал, Я только взял у тебя всё, что тебе мешало!
Каждый человек носит в себе Вселенную, и в нём изначально заложено Все, от самого низкого порока, что ниже дна, до самых божественных высот. Главное в соотношении, – что в нём преобладает; что развивается и растёт, а что вянет и отмирает; что открыто и выходит наружу, а что закрыто и заковано в цепи.
Известно, что всеми поступками человека, всеми целями, которые он перед собою ставит, и всеми путями, которые он выбирает, - управляет единственный рулевой, - его мышление и его мировоззрение. Правда иногда в эти процессы вмешиваются эмоции, но это не изменяет существа. Поэтому получается, что если мышление и мировоззрение большинства граждан неверны, то общество нельзя назвать здоровым; и его исцеление фактически не зависит ни от правительства, ни от законов, которые принимаются законодателями, - ведь они тоже больны!
Теперь можно прийти к логическому предположению, без большого риска ошибиться, что для оздоровления и возрождения нашего многострадального государства, требуется духовное оздоровление основной массы его сограждан, путём постепенного изменения и преобразования мышления и мировоззрения людей. Этого можно достичь, только через воспитание и просвещение (через все возможные каналы информации) и через взаимное общение людей. И при этом, в основе всего должна лежать – любовь, к каждому отдельному человеку, а это, естественно, означает возврат к истинной христианской вере (от язычества, в котором мы ещё, к несчастью, пребываем).
Уже тысячи раз, лучшие умы человечества высказывают одну и ту же истину, что благополучие, счастье и богатство любой нации, народа или государства, определяются уровнем Духовного развития его граждан; вот это и вся - «Национальная Идея».
Очень хочется верить, что только возрождение духовности народа, посредствам насаждения знаний, культуры, взаимного уважения и любви, сделает Россию истинно Великой державой, могущей и готовой выполнить предначертанную ей роль лидера Новой Мировой Цивилизации.
В заключение необходимо сказать, что автор, ни в коей мере, не может и не хочет претендовать здесь на роль пророка, учителя, глашатая истин и, даже советчика.
Просто, каждый из нас должен выполнить в жизни свой долг, и автор, предлагая читателю эти наблюдения, переживания и размышления, - выполняет свой.

               


 








Иисус сказал:
«Я встал посреди мира,
и я явился им во плоти.
Я нашел их всех пьяными,
и не нашел никого из них жаждущим.
И душа моя опечалилась
за детей человеческих,
ибо они слепы в сердце своем,
и они не видят, что пустыми пришли они в мир
и ищут снова уйти из мира пустыми.
Но теперь пьяны.
Когда они отряхнут свое вино,
тогда они покаются». ( Ев. от Фомы).









 
    




 
















ПРОЛОГ.
Вся жизнь была впереди…
В ту ночь, на даче Гурского звучала музыка, слышались громкие голоса и беззаботный молодой смех.
Группа РК 2 – 75 отмечала окончание института и начало трудового пути. Игорь Звонарев стоял в тёмных кустах, у забора и смотрел на освещённую веранду, где двигались танцующие пары. Его мутило. Окна веранды и дачи плавно покачивались перед глазами, в животе ныло и временами что-то противно сжималось в груди, как при падении с высоты.
Игорь не любил многолюдные застолья, шумные и весёлые сборища, - он всегда чувствовал себя на них отчуждённо и скованно, - скучал, стеснялся, злился на себя за это, и страдал. Ему казалось, что все на него смотрят, только на него, и осуждают. Он понимал, что это глупо, но изменить себя не мог. У него было только одно средство, чтобы избавиться от этого, чтобы объединиться с компанией, чтобы вызвать в себе и поддерживать это общее, состояние, непосредственности, и лёгкой, развязной глупости, - и этим средством, было опьянение. Обычно он сразу выпивал один или два бокала водки, и тогда… - осознание окружающего и себя преображалось, мир становился другим, - шум переставал раздражать, глупость делалась естественной, а стеснительность отступала прочь. Вот и сегодня, он выпил два фужера водки, и сейчас ему было, хотя и скверно в теле, зато беззаботно на душе. Он двинулся к освещенным окнам.
- Эй, Игорёк, где ты пропал? Иди танцевать, тебя уже ищут…, говорят, что ты уже где-то завалился…
Серёжка Полетаев – яркий блондин, стоял в окружении девчонок; он смеялся, шутил и чувствовал себя в своей стихии.               
Игорь поднялся на веранду, сразу оказавшись в шуме разноголосицы, музыки и веселья.
          - Серёжа, мы с тобой танцуем, пойдём…
- Ребята, давайте споём… сделайте перерыв.
- Мальчишки, давайте играть в бутылочку! Раздался смех и протестующие голоса:
- Мы уже не мальчишки, а мужчинистые мужики… и в детские игры не играем! Кто-то из девчонок громко прыснул и пропищал:
- Ой! Мужиков что-то не видно!
Ответом был дружный женский хохот.
- Братцы, хватит спорить, танцы продолжаются! Сейчас ставлю белый вальс. Дамы приглашают кавалеров… пардон, мужиков.
Игорь отошёл в тёмный угол веранды, ему не хотелось танцевать; он вообще не любил белый танец, всегда боялся, что его не пригласят, и он будет стоять, и на него все будут смотреть, и жалеть его. У Сергея Полетаева с этим не было проблем, его приглашали всегда, и Игорь втайне завидовал ему, как и второму своему другу, – Виктору Балабанову. Это был высокий спортивный парень, с крупными чертами лица и коротко остриженными рыжеватыми волосами; для него проблем вообще не существовало; если его не приглашали, – он приглашал сам и делал это решительно и нагло. Он чувствовал себя уверенно в любой компании, никогда не робел и не терялся. Не обладая особой привлекательностью, нежностью или мужским обаянием, он, в то же время, чем – то привлекал женщин к себе,… какой – то грубоватой силой и спокойной самоуверенностью.
Танцы продолжались. Игорь танцевал без удовольствия. В группе у него была одна – единственная и тайная « любовь» – черноглазая курноска – Вера, которую все называли - «Кнопой». Когда – то, в институте, они повздорили, по какой – то глупой причине, но он решил, что не нравится ей, и может быть даже «противен» и перестал общаться с ней. Сейчас она, раскрасневшаяся и весёлая, не прерывно танцевала, пользуясь всеобщим вниманием мужской половины, и кидала на Игоря дразнящие взгляды, но он старался не глядеть на неё.
В перерыве танцев, Сергей подошёл к Игорю, в обычном окружении девиц, - шутливо взъерошил другу непослушно топорщащиеся тёмные вихры.
- Ты что? Больше стоишь, чем танцуешь?… Вот привёл тебе дам! На выбор, Зинуля, - обратился он к высокой, стройной спутнице, - давай-ка, расшевели его, а то он совсем заскучал.
- Разрешите вас пригласить? – с шутливым реверансом, произнесла она.
- Пошли, - равнодушно согласился Игорь.
Танцы продолжались. Наконец в дверях, которые вели из веранды в гостиную, появился хозяин дачи, - Михаил Гурский.
Дамы и господа, леди и джентльмены, синьёриты и синьоры, девушки и юноши, бабы и мужики… приглашаю вас к столу… к чаю!
Раздался шум и смех.
- Нет, потанцуем ещё!
- Гурский, ты это брось! Ты нас напоил? – Напоил. Накормил? – Накормил…, а теперь сначала повесели нас, а потом зови к чаю.
- А тебе всё мало, Рыжий? – весело отпарировал Гурский, - там у нас два стола, - один с чаем, а другой с вином и закуской, - выбирай любой!
- Мы выбираем с вином! И сыграем в «тигра», - правда, Танечка?
Витька Балабанов танцевал с Таней Шаповаловой, прижимая её к себе и ощущая волнующее прикосновение её упругого тела, ему казалось, будто два мячика упирались ему в грудь.
- Ребята! – раздался чей – то голос, - а давайте ударим по чаям, а потом продолжим.
- Нет, давайте сперва споём, где Витька Пономарёв? Эй, Пономарь, давай, запевай!
Правильно, песню… нашу! Пономарь, затягивай!

Цилиндром на солнце сверкая,
Надевши свой модный сюртук…
               
 Несколько голосов сразу подхватили…
          
… По летнему саду гуляя,
С Марусей я встретился вдруг…

Песня ширилась, звучала всё громче…

… Гулял я с ней четыре года,
На пятый я ей изменил
Однажды в сырую погоду
Я зуб коренной простудил…

- Ребята, давайте к столу, девчонки уже наливают чай! – взывал к гостям Гурский.
- Обожди, не порти песню!
            
… От этой мучительной боли
Всю ночь, как безумный рыдал;
К утру, потеряв силу воли,
К зубному врачу побежал…

Все сгрудились у дверей гостиной в тесную компанию, качаясь в такт мелодии и ощущая приятное душевное единение и комфорт.

… Врач взял меня грубо за горло,
Связал мои руки назад,
Четыре здоровые зуба
Он выдернул сразу подряд…

          Общий весёлый энтузиазм достиг своего апогея.
      
 В тазу лежат четыре зуба,
А я, как безумный рыдал,
А женщина – врач хохотала,
Я голос Маруси узнал…

          Под дружный хохот, допевали последние куплеты…

… Тебя я безумно любила,
А ты изменил мне, палач
Теперь я тебе отплатила
Изменщик и подлый трепач.
Выйди вон из маво кабинета,
Возьми свои зубы в карман
Храни их в кармане жилета
И помни Марусин обман!

Весело рассаживались за столы; на одном из которых стояли чайники и чашки, лежали торты и печенье, а на другом – бутылки и тарелки с закусками.
- Мужики, кто хочет продолжать выпивон и поиграть в «тигра»,- давай сюда, - объявил Виктор Балабанов, усаживаясь за второй стол.  Игорёк, Серёга, Пономарь, Андрей…
- Не, я лучше чаю…, - неуверенно ответил Игорь.
- Сегодня в «тигра» играть ни к чему, - резонно заметил Андрей  Лобода, -  это долго и компанию разобьём, давай это отложим.
- Правильно, Андрей, - поддержали его.
- Серёжа, давай сядем сюда, - тащила за руку Сергея румяная толстушка – Галя Давидюк, - и расскажи, что это за игра в «тигра»?
Они сели за стол с чаем.
- Как, ты разве не знаешь? Мы же в общаге часто в неё играем.
- Нет, я не знаю, расскажи…, ну, пожалуйста, Серёжа!
- Ну, это просто. Все садятся за стол ; в середине делают «складчину», ну, кладут: деньги, зажигалки, авторучки…, у кого что есть. Потом наливают и сидят…- беседуют, поют, травят анекдоты,… в общем, – веселятся. Потом кто – то кричит: «Тигр идёт!» Все быстро выпивают и лезут под стол… и сидят там, пока кто – нибудь не скажет: шёпотом, «Тигр ушёл». Тогда все вылезают, кто конечно может, садятся, наливают снова, и опять веселятся. Кто – то опять кричит: «Тигр идёт!», - все опять выпивают и лезут под стол… ну и так далее. Кто последним вылезет из-под стола, - тот и выиграл; забирает «банк» и идёт отдыхать… - вот и вся игра.
- И сколько же всё это может продолжаться?
Сергей рассмеялся.
- Ну, это зависит от многого: какая компания, какие рюмки, какая закуска… но, иногда, эта игра затягивается на всю ночь.
- Эй, Серёга, ты идёшь к нам? – донеслось с соседнего стола.         
- Нет, Витёк, тебе же сказали, - сегодня «тигр» не пойдёт, здесь девчонки, и им не интересно; давайте лучше споём, нашу старую, студенческую… и он затянул:

На солнечной поля-а-нке
Чему-то очень рад,
Сидел кузнечик маленький
Коле-э-нка-ми-и назад…

          Песню сразу подхватили, а Сергей, обняв своих соседок, весело продолжал:

Он рад, что светит солнышко
Что зеленеет сад
И он такой зелёненький
Коле-э-нка-ми-и назад.

Нашёл себе подружечку,
Девчонку – просто клад
Такую же зелёною
Коле-э-нка-ми-и назад.
         
Рядом с Сергеем, весёлая и охмелевшая Тоська Барыкина, что–то говорила на ухо своему соседу, - Юрке Сафонову; тот вдруг дико загоготал, во всё горло и комично свалился со стула на пол.
- Ой, Тоська, ты же уморишь! – Он лежал на полу и дрыгал ногами, - ты…, так же можно умереть!
- Ты что, Сафон?
- Что случилось?
- Тоська рассказала анекдот, - сквозь смех выдавил Юрка, не поднимаясь с пола, - это убийственный юмор…, это класс!
- Расскажи! Расскажи! – раздались голоса.
- Нет, нет, - простонал Юрка, - при мужчинах нельзя, мы стесняемся…
 Грохнул общий хохот.
- Ребятки, давайте потравим анекдоты!
- Про Чапаева!
- Нет, лучше про сумасшедших! Вот я помню…
- Ребятишки, обождите, у меня важное предложение, а то боюсь, что я его забуду, - Михаил Гурский поднялся за столом и поднял руку, требуя тишины.
- Тише, не галдите!
- Дайте выступить Гурскому!
- Давай, Мишель, выступай, слушаем!
Голоса смолкли, шум утих.
- Дорогие друзья! – торжественно начал Гурский, - я предлагаю установить традицию. Каждый год, как сегодня, - первого июля, собираться и отмечать наш юбилей – окончания института!
- Ура!
- Согласны!
- Молодец!
- Собираться будем… потом обсудим где лучше, - продолжал Гурский, - можно в ресторане, в парке или здесь, у меня… как решим. Согласны? Возражений нет?
- Согласны! – раздались дружные голоса.
- Какие могут быть возражения!
- Все, - за!
Веселье продолжалось. И вся жизнь была впереди.


























ГЛАВА  ПЕРВАЯ.



«… И сказал Он:
пойди, и скажи этому народу:
слухом услышите, и не уразумеете,
и очами смотреть будите, и не увидите.
Ибо огрубело сердце народа сего,
и ушами с трудом слышат,
и очи свои сомкнули,
да не узрят очами, и не услышат ушами,
и не уразумеют сердцем,
и не обратятся, чтобы Я исцелил их».

                ( Кн. Исаии 6. 9-10).




Лабан подъехал к ресторану ровно в пять пополудни. Поставив машину, он, как обычно, прежде чем выйти, внимательно осмотрелся вокруг через окна и зеркала заднего вида. Слегка кивнув в дверях знакомому швейцару, прошёл через вестибюль в зал. Здесь всё было так же, как и прежде, почти год назад, когда он часто заходил сюда пообедать, или провести вечер; вот, только появился новый охранник, скучающий у телефона в углу.
Лабан прилетел в Москву тому лишь три дня, и ему нужно было свидеться со свояками, чтобы узнать обстановку и снова войти в дело. Он дозвонился только Седому, и назначил ему встречу здесь.
В зале было прохладно и тихо, горел малый свет, и хрустальные люстры слегка мерцали радужными бликами. Посетителей было немного, - несколько пар за столиками у стены, и скромная компания в дальнем углу.
Официанты и мэтр, неслышно ходили по ковровым дорожкам – готовили к вечеру банкетный зал. Сразу поняв и оценив обстановку, Лабан двинулся к знакомой кабине, у правой стены, и за бархатной синей портьерой, увидел Седого. Он сидел, небрежно развалясь, - бутылка пива и тарелка стояли перед ним на столе; узнав подходящего к нему, - с улыбкой поднялся, и протянул руку.
- Хо, Лабан! Привет, с возвращением! Как там дела в Греции, - всё есть?   
- Всё; так же как и здесь у вас. Давно ждёшь?
- Не, минут двадцать.    
          Они присели, изучающе оглядывая друг друга. Лабан выглядел слегка похудевшим и усталым; его загорелое лицо, с крупными чертами и резкими складками у губ и на переносице, казалось высеченным из камня скульптором, который действовал размашисто и быстро, применяя грубый инструмент, и не заботясь особенно о тонкой отделке своего творения. Поджарая спортивная фигура, короткие рыжеватые волосы, и светлые бесшабашные глаза, - завершали его живописный вид.
Нет, их нельзя было считать друзьями; они не искали, не выбирали и не были привязаны друг к другу; они были просто сотрудниками или соратниками, а точнее – соучастниками в деле, требующим часто таких взаимоотношений, которые превосходят обычную дружбу мужчин. Седой был моложе своего собеседника, да и рангом пониже, поэтому он часто невольно пасовал перед ним и, злясь на себя за это, старался казаться подчёркнуто независимым и приблатнённым.
- Ты чего вернулся? Тебя ведь могут здесь и примочить…. Кое – кто, наверное, догадывается, что это ты Коня завалил.
Лабан прищурился, криво усмехнулся и полез за сигаретой.    
- Волков бояться, говорят, - в лес не ходить…Что же мне теперь, век в жопе сидеть? Прошёл почти год, надоело в тёмную играть, да и бабки кончились, - он закурил и вдруг оживился, - слушай, Седой, давай закажем с тобой, что – нибудь под разговор, да я и не жрал с утра.
Лабан помахал ожидавшему в отдалении официанту.
- Сейчас мы обмоем мой приезд и встречу… что будем есть?
Они заказали водки, а к ней: икру, лососину, салат, украинский борщ, отбивную и… жареного фазана – на закуску.
Разговор ещё не ладился,… они помолчали; Лабан смотрел на светлую чёлку в тёмных волосах Седого, и спросил:
- Ты что, вроде как ещё больше побелел?
- Такая жизнь… здесь побелеешь  и о…  еешь, - хмуро ответил Седой, - с этими козлами были почти всё время разборки, менты шмонают по-черному,… а клиенты? Ведь бабки, суки, гребут лопатами, в золоте гуляют, в каменьях, -  но делиться, падлы, никак не хотят. Где справедливость, скажи? Приходится объяснять и выбивать.
- Да, работёнка у нас тяжёлая, - согласился Лабан, - хотя и не пыльная, если подфартит, - останешься живой.
Посидели, молча, каждый думал о своём. Официант принёс запотевший графин и закуску. Налили.
- Ну, давай, поехали.
 - С приездом, Лабан, будь здоров.
Закусывали молча, изредка обмениваясь короткими, малозначащими фразами, не поднимая голов. После второй, разговор оживился.
- Слушай, Лабан, вот я давно хотел тебя спросить… вот мы с тобой в одной шараге, но я… ладно, … я блатняк, отмотал два срока, давил нары, кормил вшу, но на воле я не горбатил,… а ты, говорят, был инженер, фраер… работал, как ты к нам- то попал?
Лабан перестал жевать, поднял голову и твёрдо посмотрел в глаза Седому.
- Ладно, это потом, ты сперва расскажи, какие дела на фирме… что было, когда я уехал, и какая обстановка сейчас.
Теперь Седой понял, о чём сегодня предстоит разговор, и сразу переключился на другую тему.
- Когда ты отвалил, началась большая заваруха. Они же, падлы, догадались, кто делал дело и козырнул с туза. Хмурый сразу запоносил и лёг на дно; ездил в двойном кольце и в жилетке, но в него, всё же, пару раз шмальнули. Ну, мы тоже  не сидели, ездили на стрелки; последний раз это было… кажись в Измайлове… да, точно. Была большая мочиловка, наших там залегло четверо.
- Кто?
- Боцман, Валет, Савёл и Сапун.
- А у них?
- Не знаю, они всех увезли, но тоже, наверное, четыре или пять рыл, - Седой перевёл дух, сплюнул, и продолжал, - ну потом приехали: Дед, Барыга и Капитан,… и ещё кто-то, кажись Макар. На толковище, Дед спустил пар и попёр: что же вы, говорит, мудаки, - Седой незатейливо отматерился в стандартной форме, -  за ментов работаете? Так пойдёт дело, и вас можно награждать… орденами, за верную службу.
Принесли горячее, Седой, шумно сапнув, потянулся за ложкой; Лабан, слушая его с настороженным интересом, нетерпеливо торопил:
- Ну и что дальше? Дальше то!
Седой чуть помедлил, словно собираясь с мыслями, потом с неохотой отодвинул тарелку и продолжал:
- Ну, собрали полюбовную… за городом, на даче, на нейтральной территории. Был большой сход, приехали почти все боссы и авторитеты; толковали долго…, потом банкет, и всё такое. Я там до конца не был, но о тебе кажись, не базарили. Чего там решили, - я толком не волоку, но с разборками стало потише и завалов не было уже месяца два. Если хочешь узнать, на чём там сошлись, спроси у тех, кто был там до конца, это… Бармак, Синюха, Рябов… кажись ещё, Зот и Шатун.
 - А Крот был?
 - Крот, кажись тоже был, но можешь спросить самого Хмурого, - он не знает, что ты здесь?
 - Ладно, - перебил Лабан, - давай выпьем за тех, кого уже нет.
Налили, выпили, не чокаясь, помолчали и принялись за еду. Становилось жарко. Лабан медленно поднялся, повесил кожаную куртку на крючок в кабине и заглянул за портьеру в зал. Там чувствовалось приближение вечера, - прибывали посетители, ярко сверкали люстры, где-то невидимые музыканты осторожно настраивали инструменты.
Появился официант, - с фазаном возникли проблемы, и он предложил цыплят табака. Седой привычно матюгнулся, высказался по поводу «барделя» и обратился к Лабану:
- Эй, Лабан, будем цыплят брать, вместо фазана, или бортанёмся?
- Бери, хрен с ним.
Он продолжал смотреть в зал, чуть наклонившись вперёд и уперевшись руками в декоративную перегородку. На нём была мягкая жёлтая рубашка, с коричневыми поперечными полосами, и вся его поза, и фигура, напоминали чем-то сильного зверя, готового к прыжку. Седой позвал его:
- Ладно, давай продолжим… хочешь, возьмём чувих?
Лабан повернулся к столу.
- Нет, сейчас это ни к чему… я от этого добра сыт, и у своей ещё не отработал, да и разговор не окончен.
Он сел, разлил в рюмки остатки из графина.
- Ну что, добавим, или возьмём коньячку и кофе?
- Не, мне лучше проклятую и пивка.
- Ну, смотри…, а я закажу коньячка, - и Лабан подозвал официанта. Он был уже навеселе и Седой участливо спросил:
- Ты как, на телеге?
Лабан понял намёк и спокойно ответил:
- Мудня, я в норме, - а потом с улыбкой добавил, - с такой закуской, можно целый день пить… хочешь, возьмём ещё? – он полистал меню.  Во! Омары, креветки, устрицы… Чего хочешь?   
 - Я вроде уже загрузил, давай чуток передохнём и перемелем, а потом заказывай, что сам выберешь… до ночи далеко.
- Ладно, разберёмся, - Лабан снова стал серьёзным и, помолчав, спросил:
- Ну, а где сейчас обитаем, кого кроим, кого доим?
Седой полез за сигаретой, помолчал, потом поднялся и сказал:
- Пойду, отолью.
Лабан и Седой трудились в организации (они её почему-то любили называть «фирмой»), которая официально занималась охраной – всех тех, кто в ней нуждался и всех, кто её искал. Но весь фокус заключался в том, что теперь любой род частной или предпринимательской деятельности, - от уличной торговли с рук и до банковского дела – стал нуждаться в охране, и главной задачей руководства фирмы, было – доказать это всем своим клиентам. Но, кроме этого, было и ещё одно – неофициальное занятие, оно вытекало из первого и напрашивалось само собой; оно было противоположно первому; и этим занятием – было элементарное вымогательство или – изымание.      
Во главе фирмы стояло несколько предприимчивых и энергичных людей, чьё прошлое и способы приобретения начального капитала, хотя и угадывались, но были покрыты тайной. Они умело балансировали на грани закона, благо закон им это позволял, и их главный девиз, в это время российского лихолетья, был примитивен, и сводился к двум словам, - «Лови момент!». Они ставили стратегические задачи, принимали решение и распоряжались финансами. Кроме лидеров, в элиту фирмы входили: «мозговики», которые разрабатывали планы операций, мероприятия конспирации и «легенды» для властей, «сваты», которые искали клиентов и вели переговоры, а так же «особняки» – самые быстрые, решительные и, вместе с тем, толковые, на которых можно было положиться в трудную минуту. Вот к таковым и принадлежал Лабан. Низшее звено составляли «быки», которые выполняли всю черновую, рутинную и не особо интеллектуальную работу, - они занимались охраной, давиловкой, создавали шумовые эффекты; действовали, в основном, руками и ногами и, при случае, могли пустить кровь. Этих представлял Седой.
В фирме, где трудились Лабан и Седой, как и в любой криминальной или полукриминальной организации, действовал один основной закон, который назывался – «закон–тайга». Он получил своё название от главного правила, которое должен соблюдать охотник в тайге, - если он встретил зверя, то должен замереть на месте, и потом определить свои действия и действия зверя, но если он встретил человека… - то должен сразу ничком упасть на землю, вжаться в неё и приготовить оружие. В данном же случае, это значило, что нельзя никому доверять, нельзя ни на кого надеяться и нельзя никого любить.
И ещё в этой фирме, как в любой преступной или полупреступной организации, существовала своя заветная, слегка изменённая, поговорка, - «Хорошо смеётся тот, кто стреляет первым!». Но, к глубокому сожалению, именно преступник, пользуясь преимуществом первого хода, обычно стреляет первым.
Когда Седой вернулся, Лабан не стал повторять свой вопрос, он только внимательно взглянул на Седого и нетерпеливо бросил:
- Ну?
Седой помнил, на чём прервался разговор.
- Ты помнишь Левицкого? У него был магазин, - теперь у него торговая фирма… Он толкает здесь мебель и всякое сраньё из Европы; имеет четыре или пять магазинов. Сначала он договорился вроде как с ментами, но потом к нему подвалили наши, кажись Хмурый и Макар, о чём там толковали, – не знаю, но сейчас он под нами. Одна наша точка у него в офисе на Щёлковке…, отстёгивает пока нормально, наши многие там у него прописаны и оформлены «лешими». Ну, есть ещё, толчков пять, но с банками пока не обламывается. 
- Почему?
- Не волоку.
Седой сделал паузу, а потом продолжал:
- Во! Забыл, ты же не знаешь; у нас сейчас шестеро новых, кажись из спортсменов; их Лис захомутал где-то, то ли в качалке, то ли в ночнухе. Они сейчас в охране сидят.
- Где, в офисе?
- Не, где-то на объекте.  Седой замолчал, а потом негромко рассмеялся, - нет, ты скажи, раньше были: «малины», «хазы», «шалманы»…, потом «конторы», а сейчас – «оф-ф-ф-исы»! И он закончил фразу стандартным матом. Лабан усмехнулся. 
- Раньше, раньше…, ты помнишь, что раньше-то было? Деньги были у всех, но по-немногу; брать нечего, давать нечего, в магазинах пусто – все строят социализм: в сортир – строем, на сральник – по команде, а потом рапортовать…, да что об этом толковать, давай лучше выпьем… Что у нас ещё есть?
Они выпили ещё, Седой – водку, а Лабан – коньяк.
В зале заиграла музыка, раздавался шум голосов.
- С кем сейчас разбираемся? – спросил Лабан, - кто из коней остался и, что у них маракуют обо мне?
Седой озадаченно соображал, что ответить; почесал в затылке.
- Не, Лабан, тут ничего сказать не могу, ты лучше спроси у Хмурого. Он знает, что ты здесь?   
Лабан ответил быстро и резко.
- Нет, не знает, и ты ему пока не говори. Понял?
- Ес.
- Что, ес?
- Ну, значит «да», по-английски.
Лабан рассмеялся.
- Ты, что уже по-английски сечёшь?
- Да, малёк есть, - Седой напускал важность.
- Но ты меня хорошо понял, насчёт трёпа?
- Ладно, могила…,ты, что меня не знаешь что ли? … Наш закон: «язык длинный – жизнь короткая!».
Седой умолк, задумчиво посмотрел в тарелку, на недоеденного цыплёнка, а потом, словно вспомнив что-то, снова поднял глаза.
- Ты знаешь, Лабан, если тебе не впадло, скажи, - язык у Седого заметно размотался, а глаза затуманились и стали необычно внимательными и серьёзными.  Я вот думаю…, если разобраться, кто мы есть, – работяги, суки, фраера или простые бандюги… или кто? Что нам светит-то?… Два туза и ваших нет, или нара и небо в клетку?
Лабан внимательно посмотрел в глаза Седому и в первый раз почувствовал к нему некое подобие участия и жалости, которое он никак не хотел показать, потому что любую слабость и сентиментальность, он всегда презирал и в себе, и в других. Нахмурясь, он нарочито грубо ответил:
- Слушай, Седой, давай ссаться не будем! Чего ты сопли-то распустил? Какие мы бандюги?… Что мы делаем? Мы иногда берём деньги? Да, а у кого мы их берём? Эти суки: коммерсанты, банкиры, предприниматели, бизнесмены, у которых миллионы зелёных, особняки, виллы на океанах, счета в Швейцарии и … унитазы из золота… кто они? Они что, честные люди, труженики? – Лабан вдруг яростно выругался, покраснел и разгорячился. Он стал необычно многословным и, как часто говорили про него в таких случаях, - «попёр в дурь». Да, вот этот Левицкий, который сейчас крупный бизнесмен, - он сидел пять лет по «чёрнокнижной» и по «валюте», а наскрёб он себе кучку, знаешь на чем? – На водяре!… Привозил спиртягу и здесь разливал! Да ты посмотри на наших клиентов! Копни их, - почти по каждому плачет тюряга. Ну, нажрались паханы и авторитеты, обожрались зелёными и уже блюют ими; куда они подаются? – За рубеж, а те, кто остались куда? – в бизнес, в коммерцию, в толкачи, а потом ловчат и туда…, Лабан ткнул пальцем вверх, - в правители, где у них неприкосновенность и всегда «всё в ажуре». Ты что, не знаешь таких? Я сейчас тебе десятки назову, а сколько их наберётся по всей России? А кто сейчас в этой России правит бал? Ты думаешь, правительство, органы, парламент, суд…, - Лабан снова заматерился, - нет, правят деньги и пистолет! Если мы подкатим к судье или любому мундиру и скажем ему на ухо: «Сделай! Вот кейс  с зелёными, а нет – пуля тебе или детям!». Что он выберет… а? А почему так не делать, если можно? Поймать не могут, а если и поймают, то не повесят, а если и посадят, то выпустят, через год – два, за хорошее поведение, или по амнистии. Какие у нас законы? Законов нет, а если и есть, то не исполняются. Вот и работа наша – стриги овцу и дави гниду, пока трамваи ходят! – Лабан понёс и стал звереть; он наклонился к Седому и говорил хриплым шепотом, а его светлые тигриные глаза, стали жестокими и злыми, - да, да, мы подонки, мы можем шлёпнуть иногда заодно и невиновного свидетеля… мы вошли в игру, где все играют краплёными, - и из неё уже не выйдешь. Мы все перемазались в дерьме и от нас воняет. Да? Да, воняет, потому что мы в говне плаваем, и говно это – кругом!
Седой слегка опешил и протрезвел, он еще не видел Лабана таким яростным и многословным; он поспешил как-то успокоить его, изменив тему разговора.
- Ну ладно, Лабан, остынь, не кипяти мозги; давай-ка, лучше нальем ещё по стопарю. Я тебе расскажу хохму…, я тут недавно Белого встретил; он свою бабу, по пьяни, в карты проиграл Олегу Косому… баба у него красивая – все знают. А как отдать проигрыш? – Седой рассмеялся, - хотел бабой, а она к Косому, - ну, ни вкакую! Белый даже из дома ушёл, а вместо себя, прислал Косого с запиской: «прошу обслужить и дать!»… ну что там было, конечно никто не знает, но только Косого там так разрисовали, толи родственники бабы, толи кореша Белого, что он еле ноги унёс, и теперь на баб даже смотреть не может. Сейчас Косой поставил его бабу на аукцион, а ему включил счётчик…, теперь Белый ходит, собирает двадцать пять лимонов.
Лабан усмехнулся; он остыл так же быстро, как и вспыхнул, - налил себе в рюмку, подождал, когда нальёт Седой, и спокойно сказал:
- Ладно, - поехали.
Закусывали молча, словно отдыхая от трудного разговора. Закурили. В зале играла музыка в стиле диско. Весёлая компания молодых людей, танцевала в кружок. Там, извивались, дёргались, крутили бёдрами и руками, словно их щекотали. По соседству, в кабине раздавался пьяный спор.
Седой осторожно спросил:
- А что, правду мажут, что ты работал инженером? 
- Да, было дело.
- А я, после армии не пошёл работать. У нас в части были блатные…, - подружился с ними. Вечерами и в нарядах, толковали об жизни, а после дембеля, встретились, и понеслось; они «скокарями» были…, я тогда быстро подзалетел.
Лабан смотрел куда-то вдаль, посасывая ломтик лимона и думая о своём.
- Я ведь тоже сидел.
Седой оживился.
- Правда? По какой?
- Хулиганка…- двести шесть, два и указ.
- И сколько дали?
- Пятак.
- А как схлопотал – то?
Лабан смотрел всё так же задумчиво, отсутствующим взглядом, только чётче прорезались складки на его лице.
- Это долгая история, когда-нибудь, в другой раз, может быть, расскажу…, давай-ка допьём.
Он вылил остатки коньяка в рюмку, посмотрел через неё на свет настольной лампы… и снова поставил на стол.
- Нас было четыре друга… в институте. Дружили ещё со двора и со школы. Когда получили дипломы, собрались всей группой на прощальный банкет и решили каждый год встречаться..., а было это в восьмидесятом.
Первые годы приходила почти вся группа, - шли в ресторан или в кафе – гудели, пели песни, танцевали, вспоминали студенческие годы.
Потом компания стала таять, приходило всё меньше и меньше народа; кто уезжал, кто не мог, а кто уже и не хотел. Потом меня три года не было, а когда вернулся и пришёл на встречу, нас всего-то оказалось шесть или семь человек, но дружки мои закадычные были все в сборе…. Тогда мы с ними дали клятву, - что будем держаться, вот так, - Лабан сжал кулак и с силой опустил его на стол, -  так нас осталось четверо…, иногда приходили ещё другие, но мы держались железно. 
Потом я сменил работу, и пришёл на фирму,… и было уже не до встреч. Лабан надолго замолчал, задумчиво глядел в стол и, казалось, забыл об окружающем, а потом закончил, с непонятной грустью, - теперь, наверное, уже никто не приходит на наше условное место встреч…, а ведь сегодня первое июля – наш день.
Седой слушал с вежливым вниманием и удивлением, он не понимал, зачем Лабан рассказывает ему все это, он никогда не понимал нюансов чужой души.
- Ну и что, ты пойдёшь?
- Не знаю, я сейчас уже им не ровня, - задумчиво ответил Лабан.
- Они что, очень чистые… кальсонники?
Лабан быстро допил коньяк, и внимательно посмотрел на собеседника, не понимая, почему он так вдруг разоткровенничался с Седым; ему стало неприятно и стыдно, и, злясь на себя, он резко сказал:
- Ладно, хватит пускать слюни! Слушай, ты ещё соображаешь хорошо?
- Обижаешь, Лабан!
- Слушай меня внимательно и всё запомни.
- Ну?
- О том, что я приехал, не говори пока никому. Найди Крота и скажи ему, что у него встреча здесь, на этом месте, через неделю, восьмого, ровно в семь, а с кем, - не говори… Ты всё понял, не подведёшь?
- Сука буду!
- А теперь давай закругляться, допивай своё пиво и пошли.
Они ещё посидели немного; официант подал счёт и Лабан расплатился.
Оркестр заиграл старинное танго…, зазвучал приятный тенор солиста:   

Вчера я видел вас случайно,
Об этом знали вы едва ль
Следил всё время я за вами тайно
Ваш взгляд туманила печаль…      

Посетители поспешно поднимались. Танцевали в зале и между столиками.
Лабан и Седой, натыкаясь на танцующие пары, пробирались к выходу. Седой ещё успел на ходу, погладить, через тонкий шёлк, чей-то тёплый упругий зад. А тенор звучал печально и томно:


…Скажите ж, почему
Нас с вами разлучили,
Зачем ушли вы от меня к нему?
Ведь знаю я, что вы меня любили,
Но вы ушли, - скажите, почему?

Седой шёл сзади и недовольно ворчал:
- Это лажа, давай исполним что-нибудь наше, - и он вдруг затянул, в полный голос:

Вызывают меня в комендатуру,
Начинают допросы снимать:
Дисциплины тюремной не зна-а-ешь
В одиночке ты будешь припухать…

- Тише, ты, - зло бросил Лабан, - не светись!
Они вышли из ресторана и как будто попали в иной мир. Было ещё совсем светло, но город уже жил своей обычной вечерней жизнью. У ресторана парковались дорогие машины, молодые люди, подозрительного вида, в спортивных куртках и джинсах, кучковались у подъезда; несколько проституток лениво ожидали клиентов.
- Ты как добираешься? – спросил Лабан.   
- Я на метро, мне недалеко.
- Ну ладно, я тогда немного пройдусь…. Давай, до встречи.
Они пожали друг другу руки и разошлись.   
Лабан не любил центральные московские улицы, за их тесноту и постоянную напряжённую суету, но сейчас ему захотелось пройтись, и он медленно пошёл, надеясь проветриться и снять похмелье.
Кругом, во всех направлениях, обгоняя, натыкаясь и обходя друг друга, молча, озабоченно и торопливо сновали люди. Носились машины, но так как причины и цели движения и действий этой массы людей и машин были скрыты, казалось, что город, - это огромный  каменный муравейник, заполненный бездумными существами – роботами, которыми управляют какие-то непонятные, таинственные силы.
Лабан посмотрел на часы, - было без десяти восемь. Он шёл, о чём-то размышляя, натыкаясь на прохожих, и, как будто сомневаясь – надо идти или нет. Обычно быстрый и решительный, сейчас он не был похож на себя. И хотя казалось, что он не принял еще решения, - ноги сами несли его туда, - к месту их традиционных встреч. Это было здесь – недалеко.  «Да!» – сказал кто-то в нём, и он, мысленно выругав себя, решительно ускорил шаги. Он вдруг вспомнил всё: далёкие шестидесятые годы, старый московский двор, - игры, драки и школу; вспомнил институт, куда их уговорил поступить Игорь; вспомнил свою работу в НИИ, вспомнил суд, и как друзья ходили по всем возможным инстанциям, чтобы избавить его от срока. Теперь он шёл быстро и легко, почти бежал, и лицо у него было – совсем другим.
На Театральной, он вошёл в метро, спустился по эскалатору и повернул налево…, - там был укромный отгороженный уголок, у начала тоннеля, где были скамьи.
Он сразу заметил две фигуры, обособленно сидевшие рядом, которые тихо разговаривали и, похоже, никого не замечали вокруг. Лабан подошёл вплотную, и молча встал перед ними. Они недовольно подняли головы и…, вдруг разом вскочили.
- Витюля!… Дорогой!
- Это ты? Откуда ты взялся, дружище?   
Они схватили его, тискали, обнимали, хлопали по плечам и счастливо смеялись.    
Он смотрел на них, улыбался и что-то таяло в нём, как тает под солнцем грязный снег, открывая весеннюю зелень. Здесь уже не было Лабана, с его полу уголовным миром; здесь был Витька Балабанов и его старые друзья – Серёжка Полетаев и Игорь Звонарев. 
- Игорёк, Серёга! – Витька обхватил друзей за плечи, сдавил, - рад вас видеть, обормоты, давайте свалим куда-нибудь и засядем, - будем пить, и трепаться до утра…. Куда едем, - в рестаруху, ко мне? У меня машина здесь, недалеко…
Игорь перебил:
- Нет, давайте ко мне, я ведь недавно квартиру получил… новую, на Соколе…, а Лидка? Ты сколько её не видел? Она же будет прыгать от радости, что мы собрались… ну, пошли, Витёк, Серёга!
Сергей только улыбался, - ему было всё равно, к кому и куда идти, но к себе он не приглашал, - у него были сложности в семье.
Когда первые эмоции улеглись, решили ехать к Игорю, - на Сокол. Пошли, оживлённо переговариваясь на ходу, ощущая волнующую радость встречи.
-- Витька, где же ты пропадал? – с удивлением и радостью спросил Игорь, - почему не приходил на встречи?
Виктор не знал, что ответить.
- Да были всякие дела…, ребята, а где же Гурский… Мишка? 
         - Мишель теперь крупный бизнесмен, - ответил Игорь, - он уже два года не приходит на встречи.
- Надо, наверное, съездить к нему, и сотворить ему «козью морду», - добавил Сергей, - ты тоже хороший свин, столько лет не объявлялся.
- А прошлый год, кто был из наших? Кого вы видели?
- Мы были с Серёгой, Витька Пономарь с женой, ты же знаешь, он на Гальке Сухановой женился, с младшего курса; ещё были: Семён Метлицкий, Тоська Барыкина, Юрка Сафонов и Андрей Лабода… мы тогда в «Будапеште» засели.
За разговорами, незаметно подошли к машине; Виктор нажал кнопку микро пульта, - машина выдала короткую трель, словно приветствуя хозяина, мигнула огнями, и двери открылись.
- Садитесь, господа.      
Они смотрели недоумённо, и настороженно.
- Витя, это что, твоя машина?
- Моя, моя, - поспешно успокоил он их, - не краденная, я ведь уже два года, - зам. коммерческого директора фирмы. Он хотел назвать фирму, но подумал… и не назвал, что же касается своей мнимой должности, то здесь он не кривил душой; он действительно был оформлен помощником коммерческого директора торговой организации – «Вега – Люкс», - и имел соответствующий документ.
- Вот это машина! – восторженно произнёс Сергей, - я на такой ещё не ездил.
- У вас же тоже, кажется, были машины.
- Я свою уже год, как продал, а у Игорька «первый» Жигуль, - это же не БМВ.
- Да, по сравнению с этой, моя – корыто на колёсах, - согласился Игорь.
- Ну, куда едем, на Сокол?
- Да, а там я покажу.
Они выехали на Тверскую. Виктор включил магнитофон. Мягкие бархатные звуки, негромко полились в салон. Музыка завораживала. Мелодия причудливо вилась, сплетаясь в ажурные узоры, непрерывно меняя очертания, окраску и форму, и было непонятно, - звучит ли это инструмент, или живой голос. Казалось, они слились в одно существо, которое создавало мелодию, наслаждалось ей, и ей жило.
- Божественная музыка, - сказал Сергей, - кто это?
- Ты что, никогда не слышал? – удивился Игорь, - это же Фаусто Папетти – первый сакс планеты.
Сидели молча, наслаждаясь звучанием музыки; потом Сергей спросил:
- Сколько же ты на своей выжимал?
- Двести десять, на Минском…, но до конца не давил.
- Да, это не Жигуль, - со скрываемой завистью сказал Игорь, я на своей больше ста двадцати не выжимал… и то, помню, перетрухал, -  всё представлял себе, как оторвалось колесо, и едет одно, без меня, а я лежу в кювете.
Все рассмеялись, а потом Сергей, обняв за плечи сидящего рядом с ним, на заднем сидении Игоря, пояснил.
- Ты ведь знаешь его, Витюля, он всегда был  мыслителем, он всегда всё представит, проанализирует, прикинет, а потом вдруг всё – пшик! Не послушались бы его…, я бы сейчас был где-нибудь в торговле…, а ты работал бы адвокатом или прокурором… правду я говорю, Витёк?
Он сидел сзади, и не мог видеть, как загадочно усмехнулся Виктор.
- Ладно, ребята, это всё чешуя, вы лучше расскажите, где вы обитаете, и как                идут дела? Ну, давай хоть ты, Игорёк.
- Да что у меня… работаю там же, в нашем «ящике», сейчас ты его уже не узнаешь, - тематика сворачивается, многие ребята ушли в коммерцию, кто остались, - ищут зарубежных заказчиков, денег нет. Естественный конец дуратского начала. Мы ведь работали на войну; наваляли оружия, чтобы стращать мир…, а к чему в результате пришли? Директора просят: «дайте денег, ведь мы производим лучшее в мире оружие!». Работники плачут: «дайте зарплату, ведь мы честно ходим на работу, выдаём важнейшую для страны продукцию!». Но никто же не скажет им: «опомнитесь, бедные идиоты, поймите, - не нужна никому сейчас ваша работа, и ваша продукция для уничтожения людей…, вы большие и глупые дети, всю свою жизнь занимались ненужным делом!».
- Ну, ты загнул, Игорёк, - возразил Сергей, - а как же оборона страны, что же, по-твоему, совсем не нужно делать оружие?
- Почему не нужно? Нужно, но главное, это чувство меры; если ему не следовать, то разум переходит в глупость, красота в уродство, а здравый смысл в абсурд. Есть такое понятие – разумная достаточность; ну зачем нам такое безумное количество ядерных бомб, отравляющих веществ и другой дряни, которые могут уничтожить  всё живое на земле, десять или двадцать раз, зачем? Ведь эти запасы нельзя использовать, - это глобальное самоубийство, ими можно только пугать. Но когда эти огромные запасы долго лежат без дела, они, как любое зло, начинают действовать против своих создателей. Эти запасы смерти начинают расползаться; они начинают незаметно -–отравлять, портить, медленно убивать… и они ждут любой несчастной случайности, аварии, маньяка или преступника, чтобы… вдруг рвануть сотней Чернобылей, - и вот вам мировая катастрофа – Апокалипсис! И вот сейчас, собрав остатки ума, мы начинаем что-то понимать, и … занимаемся чем? Мы соображаем, – как уничтожить то, что мы сотворили, не затрачивая на это слишком много средств. Мы даже просим на это денег у тех, против кого это оружие готовили, опять пугая их всякими непредвиденными случайностями. Теперь задумайтесь, сколько лучших умов работало над созданием этого оружия, сколько затрачено средств, времени и сил; сколько можно было сделать, за всё это, полезного для людей? Это же дикий парадокс… бред! – Игорь говорил с такой внутренней болью и убеждённостью, что все подавленно молчали, а потом Виктор сказал:
- Да брось ты, Звонарь…, не трави; что ты панихиду завёл? Ну, были там всякие закидоны и обсироны, но сейчас-то начинается… как её там…- конверсия.
- Какая там конверсия…сейчас, в ближайшие годы, это фикция! Для её осуществления, нужно сделать три огромных дела: переучить по-новому всех специалистов, переоснастить, в корне, всё производство и разработать новые технологии, а на это время, наверное, на  несколько десятков лет, ограничить импорт конкурентной продукции.
-Что же вы в своём НИИ и опытном заводе, не сможете сделать хорошую бытовую аппаратуру или связную систему? – спросил Сергей.
- Не можем, пока, в обозримом будущем. Нас учили, и мы делали совсем другое, на это было ориентировано всё производство, технология и… мозги. Ну ладно, мы сейчас сядем в библиотеки, откроем книги, справочники – будем переучиваться, а потом закажем новое оборудование, разработаем новую технологию, будем догонять… ну и что? Пока мы будем догонять, они что, будут сидеть на месте? Пойми – с семнадцатого года, у них фора в восемьдесят лет! Что, мы сделаем компьютер лучше, чем американцы; микросхему или телевизор лучше, чем японцы; телефон лучше, чем немцы? А что будет делать завод, который десятки лет клепал танки или подводные лодки? Что он будет делать – бронированные троллейбусы или атомные бани? Что, разве наши «Запорожцы», «Москвичи», «Жигули» и «Волги» могут конкурировать с «Фордом», «Мерседесом», «Вольво», «Хондой»? Ты видел их бытовую технику, которую делают для людей, для их удобства и удовольствия? Возьмём простой утюг; у меня, в нашем отечественном утюге, отказало термореле, и он потёк – расплавился, хорошо не дошло до пожара; а сейчас я купил «Филипс», так этим утюгом, как говорит моя: «одно наслаждение гладить»… да на него просто приятно смотреть, и так всюду. Холодильники, стиральные машины, пылесосы, кухонные комбайны, - вот, что надо было нам делать, а мы – ракеты, танки, автоматы…. Тьфу!
- Да ладно, Игорь, брось душу травить, ну их в жопу, все эти дела, - прервал Виктор тяжёлый разговор, - лучше расскажи, как у тебя дома, как там Лидуха, дети?
- А там у него всегда порядок, - засмеялся Сергей, - он у нас всегда постоянный, неизменный и долгоиграющий.
-  Зато ты, всегда временный и быстрокончающий, - отшутился Игорь, и все рассмеялись.
Подъезжали к Аэропорту.
- Братцы, - сказал вдруг Сергей, - а не заехать ли нам к Гурскому, ведь он здесь рядом живёт…, поднимем его тёплого и в сумку!… А?
- Это дело! Давай, показывай куда ехать… я уже забыл.
- Сейчас следующий поворот направо, и ещё направо – первый переулок.
Они проехали и остановились у подъезда старого пятиэтажного дома.
- Иди, Серёга, мы подождём, - твоё предложение, ты и действуй, главное – тащи его сюда.
Сергей ушёл. Вернулся он минут через пять, - один. На недоуменные взгляды, разочарованно ответил:
- А Гурский переехал на новую квартиру.
- Адрес взял?
- Адреса не оставил, для почты оставил телефон, но просил никому его не давать.
- Вот жук навозный…, дешовец, - начал горячиться Виктор, - но ты сказал, что мы…
- Говорил, - ни в какую; он сказал – «никому»!
-Ну ладно, поехали, обещаю вам, я его вычислю!      
- Как? Через Интерпол что ли, или через ФСБ? – весело спросил Сергей.
- Нет, Витя, ты не кипятись особо, он же не знал, что мы его будем искать.
- Ладно, но я соображаю, что Гурский что-то темнит.
К Игорю заявились в девять; он жил в новостройке, на девятом этаже. Подойдя к двери, Игорь повернулся к друзьям, заговорчески подмигнул, приложив палец к губам, и продолжительно надавил на кнопку звонка.
- Ребята, это салют наций!
За дверью послышались поспешные шаги, и женский голос настороженно спросил:
- Кто?
- Открывайте, мы к вам из милиции! – грубым басом проговорил Игорь.
- Какая милиция, зачем?
Голос за дверью зазвучал испуганно, и Игорь поспешил прекратить шутки.
- Лидуся, открывай, это я. Я привёл тебе гостей, - нараспев проговорил Игорь, - открывай.
Дверь открылась. Полная миловидная женщина, в халате и тапочках, появилась за ней, и выражение недоумения на её лице, сменялось радостным удивлением.
- Витя, неужели это ты? Сколько же ты у нас не был… где ты пропадал?
- Я, Лидок… я, - ответил Виктор, обнимая её за плечи.
На радостные возгласы в прихожей, из комнаты выбежали две девочки и встали в сторонке, скромно улыбаясь.
- Серёжа у нас часто бывает, а ты…, а ты уже где-то выпил, заметила она, - девочки, идите в свою комнату.
- Давайте, братцы, проходите. Лидусь, ты там давай, собери нам… всё, что там есть…, а мы пока посидим….
Игорь выглядел несколько возбуждённым, казалось, что он пока не совсем хорошо представлял себе дальнейший ход событий, и неосознанно хотел переложить инициативу на жену.
- Вы идите в комнату, располагайтесь, беседуйте и ждите… я всё сейчас сделаю и вас позову, - сказала она, со своей милой улыбкой, и, повернувшись, быстро пошла на кухню.
Они уселись рядом на широкую тахту. Виктор снова, с нескрываемой радостью, изучающе разглядывал своих друзей; они же глядели на него с прежним удивлением. Потом они стали говорить…, перебивая друг друга, о прошлом, об общих друзьях и знакомых, и чем больше они вспоминали, тем теплее и легче становилось у каждого на душе, и понятие – «мужская дружба», становилось реальным и осязаемым. Сейчас они снова вернулись в свою молодость. Они не заметили, как прошло время, и из кухни раздался голос:
- Мальчики, к столу!
- Братцы, - быстро спросил Игорь, а что будем пить? Водки нет, только коньяк и сухое вино.
Виктора слегка передёрнуло, он тихо кашлянул, а Сергей сразу ответил:
- Мне, что покрепче.
- А мне лучше сухого.
- Ладно, понеслись.
Когда сели за стол, Виктор невольно отметил, про себя, что он совсем не хочет есть. Игорь поднял бокал.
- За дружбу и за встречу!   
Они чокнулись и крикнули: «Ура!».
- Витя, ты чего же не ешь? – забеспокоилась хозяйка, - дай-ка я положу тебе в тарелку… вот картошка, сало, салат… сыр…
- Давай, Витёк, поддерживай компанию активными действиями.
- Да вы не торопите, ночь впереди, - добродушно проворчал Виктор, неуверенно принимая тарелку, радушно наполненную для него «яствами» простого стола. Он был сыт, и чувствовал некоторую неловкость, наблюдая, как все с аппетитом жуют, но потом, поглядев на друзей, на их довольные и оживленные лица, и видимо что-то решив для себя, - он улыбнулся и решительно взялся за вилку.
Выпили ещё… за хозяйку и за детей, и Виктор вдруг почувствовал, что в этой простой, бесхитростной пище, приготовленной и поданной заботливыми, добрыми руками, было что-то такое, особенное, чего никогда не было, и не могло быть, в самых роскошных и экзотических ресторанах, которые он посещал.
За разговорами, время летело незаметно; потом Лида убрала со стола и ушла спать, а они всё продолжали говорить, и пили чай, с вишнёвым варением и коньяком.
- Мужики, сколько же прошло лет, а вы… всё такие же, - задумчиво сказал Виктор, глядя на друзей…
Игорь совсем не изменился после их последней встречи, - тёмные волосы его, как обычно, упрямо топорщились на голове, не желая подчиняться расчёске; те же светлые глаза непонятного цвета, то голубые, когда он задумывался, то зелёные, когда спорил, или злился; тот же прямой нос, с подвижными нервными ноздрями, и те же маленькие пухлые губы. Он смешно вытягивал их, словно желая свиснуть, и тогда становился похожим на обиженного ребенка.
Сергей, хотя и был ровесником Игоря, но выглядел значительно старше. У него была внешность из тех, которые обычно не оставляют равнодушными, и особенно женщин. Крупные тёмные глаза, в сочетании со светлыми волнистыми волосами; короткий, слегка вздёрнутый нос и рот, с очертаниями лука Купидона, чем-то выделяли это лицо и делали его необычайно привлекательным. Сейчас жизнь и время уже начали оставлять на этом лице свои следы, - под глазами наметились отёки, а красивые волосы стали редеть. Но характер у него остался прежним - беззаботным и весёлым.
Они сидели на кухне, закрыв дверь, тихо разговаривали, пили чай, а время перевалило за полночь.
- Ну а чем занимаешься в свободное время? – спросил Виктор у Игоря, - или только работа, работа и работа?
- Нет, - ответил за Игоря Сергей, - он после работы занимается йогой.
- Да? Ты хоть расскажи нам, дуракам, что это такое.
Игорь раздумывал, что ответить.
- Это сразу не расскажешь…,там есть три основных столба, на которых всё стоит: физические упражнения – асаны, дыхательные упражнения – пранаяма и духовная практика – медитация, и о каждом можно говорить очень долго. Когда-нибудь, давайте, махнём за город, на природу, и там я вам кое-что расскажу… и покажу.
- Ну ладно, договорились, - сказал Виктор, - у тебя на работе старый телефон? Я тебе, может быть, скоро позвоню; правда, - надо свалить куда-нибудь в лесок на выходной.
- У тебя то, как на работе? – спросил Сергей, - что решил совсем из техники уйти?
Виктор помолчал, обдумывая ответ, а потом вдруг вспомнил, где-то давно слышанный, незамысловатый стишок:
- «…Поздняя осень, грачи улетели, - надоело им говна клевать…», а вам ещё не надоело, в вашем НИИ, клевать говна?   
- А там теперь только Игорь остался, - сказал Сергей, - я уже давно ушёл оттуда.
- Да, он теперь свободный художник, - подтвердил Игорь, - и может быть скоро создаст свою фирму…, - и добавил, - а что? «Фирма по ремонту любой земной радиоаппаратуры – Полетаев и Ко». Звучит?
Сергей налил себе коньяку.
- А что? За это надо выпить.
Он был уже заметно навеселе. Виктор поглядел на часы.
- Ребята, пора расползаться, уже час… давай Серёга допивай и поедем.
- Витя, а тебя гаишник не тормознёт? Может быть лучше у меня переночевать? Сейчас постелим в комнате на полу на всех, - и нет проблем!
- Нет, Игорёк, в планы это не входит…, да я уже привык, не в первый раз, к тому же защита у меня есть… тройная, - усмехнувшись, добавил он, и поднялся. Ну ладно, давай прощаться, живы будем, - увидимся.
Они обнялись, и Виктор повернулся к Сергею.
- Пошли, Серёга, ты, я вижу, уже окосел.
- Не болтай, я… нормально.
- Ладно, собирайся, а я пойду, попрощаюсь с Лидухой.
- Она спит.
- Разбужу…, неизвестно когда еще увидимся.
Они вышли на улицу. В машине, Виктор извлёк из салонного багажника коробочку, достал оттуда несколько таблеток и сунул в рот.
- Через пять минут, голова будет как новая, и можно дуть в трубку, - пояснил он, - куда едем? Где ты теперь обитаешь?
- Давай, на Полянку, дом покажу…, да, поставь этого…
- Папетти что ли?
- Во, во…
На пустынных улицах, машин было мало. Ехали молча. Под плавную, убаюкивающую мелодию, Сергею захотелось спать; он откинулся на мягкий подголовник и закрыл глаза. Виктор давил на газ, и стрелка спидометра плавно заползала за сто; притормаживал только у светофоров. Минут через двадцать, были уже на месте.
- Эй, Серёга, приехали, показывай куда.
Сергей жил на Большой Полянке, в сером старинном доме, облицованном гранитом, с просторными подъездами, широкими лестницами и огромными квартирами…, - у своей последней жены.
- Может зайдёшь? – спросил он скорее для приличия, надеясь на отрицательный ответ.
- Нет, уже поздно… давай, до следующей встречи. 
- Ну, ты тогда звони Игорю.
- Ладно, всего, будь здоров!
Попрощались. Виктор проехал вперёд, до Садового, повернул налево и рванул на Никольскую; он мчал по осевой, обгоняя редкие попутные машины.
Он действительно не опасался ездить с предельной скоростью после выпивки, и у него действительно, как он говорил, была тройная защита, которая всегда его выручала, это: импортные, и очень дорогие, таблетки, удостоверение сотрудника охранной фирмы и, вложенная в него пачка десятидолларовых бумажек.
Через десять минут, он был на месте.
Выключив ближний свет, и оставив только габаритники, он медленно заехал во двор, остановился, внимательно оглядел свой гараж - ракушку и двери подъезда. Сейчас, вместо Виктора Балабанова, за рулём машины снова сидел – Лабан. В салоне, у правой ноги, под мягкой обшивкой, был сделан тайник; он достал пистолет и сунул его во внутренний карман куртки; потом подъехал к своей «железке»… и вышел. Поставив машину, подошёл к подъезду, быстро огляделся, не поворачивая головы, тем особым боковым зрением, которое вырабатывается у профессиональных охотников и у людей, живущих в постоянной опасности. Это зрение мгновенно фиксирует окружающее и помогает действовать автоматически на бессознательном уровне, когда того требует обстановка. Так же быстро, осмотрел он подъезд и лестницу, и, не вызывая лифта, поднялся к себе на этаж.
В квартире было темно, Татьяна спала; она давно привыкла к тому, что он приходил поздно, или даже не ночевал дома; их отношения вообще больше напоминали супружеский договор, нежели семейную жизнь.
Виктор тихо прошёл на кухню, включил свет и присел на мягкий угловой диван, к столу. Было около двух часов ночи. В голове у него была какая-то густая мешанина из обрывков встреч, разговоров, питья, еды и разъездов. Сейчас ему захотелось выпить кофе, отключиться и ни о чём не думать. Он устало поднялся, зажёг газ и поставил воду.
После двух чашек крепкого кофе, в голове и в груди у него разлилась приятная теплота; он не пошёл в спальню, а разделся и лёг в гостиной, на широкий диван, укрывшись лёгким пледом.
Спать почему-то не хотелось; он лежал на спине, смотрел в тёмный потолок и… жил этим мгновением, которое было сейчас.
Окно в гостиной было приоткрыто, в комнату проникал прохладный ночной  воздух, шевеля лёгкие тюлевые занавески; с улицы доносились редкие звуки проносящихся машин; по потолку скользили светлые тени.
Только один звук раздавался постоянно, мерно и неотвратимо, напоминая, что всё движется и проходит… и это были звуки невидимых часов… на стене.
Виктор бездумно смотрел в потолок, и вдруг в голове его словно включился кинопроектор, и он стал «смотреть» - свою жизнь.
Самые яркие картины далёкого прошлого, оставили в его памяти студенческие годы. Но это были не лекции, не занятия в лабораториях и библиотеке, не зачёты и не экзамены; ему вспоминались шумные студенческие вечеринки в общежитии, иногда заканчивающиеся лёгкими, безобидными драками; интимные встречи на квартирах, когда родителей не было дома; встречи и вечера в Измайловском парке. Вспоминались летние поездки на заработки, в спортлагеря и на море… и встречи, события, лица.
«В нашей власти почти полностью вытравить из памяти наши злоключения и с радостью вспоминать только о счастливых часах». (Цицерон. О высшем благе и высшем зле. 1. 17).
Но так бывает не всегда. Того, что прошло, не оставив следа, - не было, а из того, что было, - многого не помним, а многое хотелось бы забыть…

*******


   




С детства, Витька Балабанов всегда искал и находил себе какое-нибудь увлечение, которому отдавался целиком. Сначала это были силовые физические упражнения и борьба. От рождения, он был болезненным и хилым, и сверстники часто обижали его, демонстрируя на нём свою силу. Уже в школе, он решил сделаться сильным, и с каким-то одержимым упорством, двинулся к своей цели.
В первое время, он, с каким-то остервенением, заставлял себя делать много часовые изнурительные упражнения с гантелями, и «качать» мышцы, доводя себя до изнеможения, но потом постепенно привык. Тело его становилось сильным и координированным; оно уже само требовало движений и мышечных усилий, отвечая на них, удовольствием и радостью. В любое свободное время, его тянуло в спортзал.
На первом курсе института, он начал заниматься борьбой, потом увлекся гимнастикой, и быстро получил второй разряд, но однажды, как-то случайно, зашёл в зал, где занимались боксёры.
Он сел в уголке, на низенькую гимнастическую скамейку и… просидел два часа. Те, первые впечатления, он отчётливо помнил.
Разминка окончилась; в зале, несмотря на открытые фрамуги, чувствовался кисловатый запах пота. Недалеко от него, - высокий долговязый парень, бил кулаками в большой тяжёлый мешок, с резким и громким выдохом, который обычно издают, когда колют дрова или рубят мясо; мешок, подвешенный под потолок, только слегка покачивался, и отвечал глухим уханьем. Поодаль другой, меняя руки, наносил быстрые удары по надувной груше, которая, отскакивая от отражающей доски, снова встречала кулаки … и снова отскакивала, выбивая чёткий барабанный ритм: та-та, та-та, та-та, та-та… тра-та, тра-та… тра-та-та-та.
Дальше, в зале, скользили и кружились фигуры спортсменов, которые наносили удары по воздуху, другие прыгали через скакалку, наманер детей.
В конце зала, на ринге, шёл тренировочный бой. Тренер смотрел на секундомер, давал короткие команды и что-то объяснял.
Когда занятия окончились, Виктор подошёл к тренеру и коротко спросил: «можно записаться к вам в секцию?». Тренер, - пожилой  седоволосый, с суровым взглядом, внимательно и изучающе оглядел его, и так же коротко ответил: «приходи в следующий вторник, справка от врача и спортивная форма».
Так Виктор стал заниматься в секции бокса. Тренировки были интенсивными и выматывающими; за вечер, он терял по два килограмма веса, - после, шёл в магазин, брал пару лимонов и съедал  их сразу… целиком! Через год, у него был уже второй разряд. Вместе с ним, на занятия в боксёрскую секцию, какое-то время и нерегулярно, ходил и Игорь Звонарев, - единственный из друзей, кого он сумел уговорить. Потом начались постоянные соревнования: общества, ведомственные и городские. Тренировался он самозабвенно и целеустремлённо, но спарринг партнеры, работали с ним неохотно, - он не умел боксировать в полсилы и имитировать бой лёгкой игрой; часто, не сдержав удара, он отправлял своих партнёров на пол. Тренер, сдерживая удовлетворение, слегка журил его, и давал в спарринг партнёры тяжеловесов, превышающих его на две весовые категории.
Авторитетов он не признавал, и до всего стремился добраться своим умом и своим опытом. Так, тренер ему постоянно внушал, что для того, чтобы вложить вес тела в удар, левая безопорная нога, после начала движения, должна ставиться на пол после того, как перчатка коснётся цели. Он долго проверял это, экспериментировал и решил, что это неверно, по крайней мере, для него, - потому что, при этом, терялась скорость удара. Он пришёл к выводу, что удар должен начинаться, - от правой толчковой ноги и от таза, потом идёт корпус, а когда толчковая нога, скользя, фиксируется на полу, расслабленная рука резко бьёт, как плеть, напрягаясь и сжимаясь в кулак, в момент касания цели.
Он разрабатывал свою теорию боя и ударов, и проверял её в поединках. У него был свой излюбленный, коронный удар – левый боковой в голову. Часто, после пропущенного удара, или устав, он уходил в глухую защиту, вязался, старался расслабиться и ждал…, когда противник потеряет контроль и опустит правую руку или поднимет голову; тогда следовал быстрый, как взрыв, левый крюк. Тогда он испытывал непонятное сладкое торжество…, - это происходило по-разному: иногда противник рушился сразу, как подкошенный, иногда, прежде, чем упасть, ходил, как пьяный на подгибающихся ногах, а бывало и так, что продолжал стоять на ногах, но взгляд его терял осмысленное выражение, становился отсутствующим, и тогда только рефери должен был уберечь его от тяжёлых последствий, остановив бой.   
Именно тогда, в то время, на ринге, Виктор Балабанов начал понемногу привыкать к подавлению других, к виду физических и эмоциональных травм, и относиться ко всему этому со спокойным безразличием, -  как к должному.
Еще через полгода, на очередных соревнованиях, он легко выполнил норму первого разряда.
Потом сменился тренер; вместо старого, спокойного и мудрого, пришёл молодой, горячий и заносчивый выпускник Инфизкульта. Они, конечно, не могли ужиться и начались конфликты. Новый тренер часто «забывал» заявлять его на соревнования, и посылал средневеса, заведомо слабее его, а когда он, наконец, выполнил норму кандидата в мастера, - какие-то бумаги оказались потерянными, и началась волокита с оформлением. Тут настало время писать диплом, и Виктор оставил занятия боксом.
На приёмной комиссии, он, Звонарев, Полетаев и Гурский, попросили направить их на работу вместе; так они оказались в одном из столичных НИИ.
Первые годы работы, в качестве молодых специалистов, оказались рутинными и ничем не примечательными: книги, паяльник, схемы, приборы и…режим. Этот режим, - тяжёлый удел выпускников всех технических вузов, Виктор воспринимал плохо и переносил с трудом. В этих подписках, с предупреждением об уголовной ответственности, в строгой пропускной системе, в казуистике работ с бумагами, непонятно зачем засекреченными, - он видел что-то неразумное и унизительное. Он не понимал, зачем на каждом этаже, стоят здоровые молодые парни, вся работа которых состоит в том, чтобы десятки раз на дню, проверять у него пропуск. Ему было непонятно, какие секреты и от кого они охраняют, если большинство разработок велось по зарубежной литературе и зарубежным аналогам.
Работа его не увлекала, теперь у него появилось другое увлечение – женщины, и он отдался, этому своему новому увлечению так же самозабвенно и настойчиво, как некогда занятиям боксом. Он даже называл это так же: «сегодня вечером у меня занятие». Он предавался своим новым занятиям, - знакомствам и встречам, везде, где это было возможно: на работе, по месту жительства, на турбазах, в домах отдыха, на улице. Не обладая особой внешностью, манерами или душевными качествами, которые нравятся женщинам, он, будучи уже законченным эгоистом, смелым и решительным, - действовал методом: «удивления и штурма». Многочисленные неудачи, совершенно не смущали и не останавливали его, но скорее наоборот, уязвляя самолюбие, делали более настойчивым и изобретательным. Друзья подшучивали над ним и осторожно осуждали. Когда они женились, то совершенно неожиданно, наверное, просто за компанию, женился и он. Было непонятно, почему Виктор Балабанов женился на своей давней знакомой, которую когда-то увидел в магазине, где та работала продавцом. Видимо что-то было в этой женщине для него, нечто необъяснимое и не забываемое, что отличало её от других.
Людмила согласилась не сразу; он раздумывала и даже советовалась с подругами, предполагая, что Виктор вряд ли будет ей примерным мужем. Но было так же непонятно, почему она, после трёх дней размышления, данных ей, - ответила – «да».
Сначала всё было хорошо, через два года, у них родился сын, и наступило время, которое можно было назвать счастливым, но, к сожалению, как это часто бывает, оно не было слишком продолжительным…, произошло событие, которое в корне изменило всё.
 В институте, где работал Виктор, начальником первого отдела был отставной военный, в звании майора – Деревянко Николай Васильевич.
Это был типичный представитель породы людей, которые в общественной жизни, следуют двум основным принципам: показать вышестоящим руководителям свою значимость, незаменимость и преданность, а всем подчиненным  и зависящим от него, - своё полное превосходство и власть. Такие люди обычно выбирают военную карьеру, быстро продвигаются по служебной лестнице, а, уйдя на раннюю пенсию, ищут работу в охране или в режимных отделах.
Основным занятием Николая Васильевича, было подписывание и визирование потока различных бумаг, и присутствие на всевозможных совещаниях и заседаниях. Но, кроме этого, было у него и любимое занятие, приятное хобби, - тихие обходы отделов и лабораторий, и наблюдение за работающими, на предмет выполнения ими требований режима, - его многочисленных пунктов и параграфов. Если кто-нибудь уходил в туалет или в коридор покурить, и оставлял на столе режимную тетрадь, то Николай Васильевич, тихонько, с тайной радостью, забирал тетрадь и уносил к себе…. Наверное, он испытывал при этом, нечто подобное тому, что испытывает рыбак, поймавший, после долгого ожидания, большую рыбу. Он отлично знал, что теперь к нему придут, прибегут… «приползут», постучат в дверь, и испуганно- заискивающе попросят: «Разрешите войти, Николай Васильевич?». А он строго скажет: «Подождите, я занят!» и будет перебирать какие-нибудь бумаги на столе или звонить по телефону, в то время, как провинившийся проситель будет терпеливо ждать за дверью. Он никуда не уйдёт, он уже пойман, как рыба на крючок, он знает, что если за нарушение режима, его лишат допуска, - он уже здесь не работник.
А потом, когда Николай Васильевич соблаговолит снизойти на просьбы, - он покажет, что сейчас всё зависит от него, от его решения, что сейчас он – майор Деревянко, выше любого начальника отдела, выше директора! Он будет наслаждаться унижённым видом, просьбами, извинениями и слезами; он будет наслаждаться сознанием своей власти над людьми. Поэтому его не любили, и за глаза называли – «Деревом» или «Деревяшкой». Поэтому, почти в каждой лаборатории, ближайший, кто сидел у двери, должен был подавать условный сигнал, когда появлялась знакомая фигура. У Виктора в лаборатории, сидящий у дверей, Андрей Птицын, обычно протяжно гудел: «Ид-у-у-у-т!», а в соседней, где было много девчонок, пели: «Вот кто-то с горочки спустился…».
Но самое неприятное было в том, что Деревяшка мог залезть в стол, если никого не было на рабочем месте, именно так и погорел тогда Виктор.
Взяв утром секретную тетрадь, он весь день писал отчёт по работе, а потом его срочно вызвал начальник отдела, и он сунул тетрадь в свой рабочий стол. После разговора, было совещание, потом второе, в другом корпусе, потом он договаривался о встрече с Ниной, приехавшей к ним в командировку, а затем побежал оформлять преждевременный выход с работы.
Только утром следующего дня, Виктор вспомнил, что забыл сдать секретную тетрадь в первый отдел.
Придя на работу, он сел за свой стол, и стал собирать расползающие мысли. Настроение было скверное, - с Ниной ничего не получилось, дома была ссора, отчёт по работе не закончен, и вот ещё тетрадь, - её не было в столе! Он расспросил всех в лаборатории, посмотрел в сейфе у начальника, а когда ему сказали, что вечером заходил Деревянко, - он понял всё. Тогда ему захотелось выпить водки, и он пошёл к знакомым в цех, искать спирт.
Виктор пришёл к начальнику первого отдела после обеда. Деревянко был взбешен. Вечером, при проверке, ему доложили об отсутствии тетради, и он, после недолгих поисков, нашёл её у Виктора в столе. Он был уверен, что Балабанов будет ждать у дверей его кабинета с утра, ещё до его прихода. Он уже представлял себе эту сцену, переживал её, и на фоне серой текучки будней, предвкушал приятное разнообразие своей жизни, и удовольствие от сознания власти.
И вот Балабанов стоял перед ним – хмурый, спокойный и независимый; его прищуренные светлые глаза и торчащие рыжие вихры, вызвали вдруг у Николая Васильевича острую неприязнь. Он испытующе смотрел на него и… криво усмехался.
- Николай Васильевич, я вчера забыл сдать тетрадь, - тихо сказал Виктор, - извините, забегался.
- Ну и чего ты ко мне пришёл?
- Как чего? – не понял Виктор, - разрешите взять тетрадь.
- А где твоя тетрадь?
- У вас, а где же ей ещё быть. Я уже всё везде проверил.
- Нет, - злорадно произнёс Деревянко, - твоя тетрадь сейчас уже в Шереметьеве, в аэропорту, а може уже летит в Америку! – он старался изобразить на лице ужас, это был испытанный приём, -  уже не раз, в подобных случаях, провинившиеся бледнели и хватались за сердце.
- Ну зачем Ваньку-то валять? – вдруг вырвалось у Виктора, - лепите выговор, если хотите… и отдайте тетрадь.
Деревянко озверел.
- Нет, я тебе не Ванька! Ты у меня выговором не отделаешься…, я с тебя допуск сниму, ты у меня с предприятия вылетишь!
- За что? – опешил Виктор, - за то, что тетрадь забыл? Это первый раз… с кем не бывает?
- За что? За то, что документы секретные утерял, а это уголовное преступление! Ты подписку давал?
Он смотрел на Виктора с непримиримой злобой; так с ним ещё никто не разговаривал. А Виктор стал терять выдержку.   
- Ну ладно, Николай Васильевич, давайте кончать этот спектакль, я же знаю, что вы заходили в лабораторию и…, - он хотел сказать: «залезли в мой стол», но сдержался и смягчил выражение, - взяли тетрадь.
- А я не брал, и тетради твоей не видел! … Понятно тебе?… Ты ещё у меня под суд пойдёшь.
Он поднялся с кресла – большой, грузный, с красным от гнева лицом и подошёл к Виктору вплотную.
- Ты ещё молокосос, сопляк… как ты разговариваешь с начальником первого отдела? Я таких, как ты, в армии сотнями муштровал; они у меня стояли по стойке «смирно»!
Он погрозил пальцем у носа Виктора, и это была большая ошибка.
Виктор Балабанов вдруг забыл о правилах поведения на режимном предприятии и об осторожности.
- Ах ты, гнида! – непроизвольно вырвалось у него, и что-то взорвалось внутри. Он нанёс ему резкий, короткий удар правой в подбородок, и, чувствуя нарастающую ярость, уже автоматически, - левой в челюсть. А когда тот тяжёлым мешком осел на пол, вышел и глухо сказал в окошко первого отдела:
- Идите, уберите вашу падаль… там в кабинете.
Что было потом в институте, он не знал; он сразу ушёл, и в возбуждении ходил по улицам, без всякой цели…, а вечером за ним пришли.
Судили Виктора Балабанова по двум статьям: двести шесть – хулиганство и по Указу, за утерю секретных документов. Он знал, что Деревянко сделает всё, чтобы ему размотали всю катушку, и хотя все сотрудники и непосредственный начальник, встали на его защиту, а друзья ходили по инстанциям власти, и собирали подписи, под коллективным ходатайством за него, - что они могли сделать? Виктору Балабанову поднесли пять лет!
Приговор суда, сразу перевёл путевые стрелки; жизнь круто повернула и привезла совсем в иной мир, с коротким названием – «Зона». Здесь, в пространстве, за колючей проволокой и сторожевыми вышками, существовало своё маленькое государство в государстве, со своей социальной иерархией, со своей идеологией и мировоззрением, и со своими законами, которые сильно отличались от таковых, по другую сторону «колючки».
Оказавшийся здесь, попадал в «человеческий отстойник», где на дне торжествовал мрачный и зловонный порок; он затягивал в себя, перерабатывал и ставил своё клеймо. Большинство попавших сюда, - «оседало на дно», и после освобождения, продолжало опускаться, пройдя в зоне очередной курс «Академии Преступности»; некоторые, их было меньше, проходили сквозь зону не опустившись, и лишь совсем немногие, оказывались способными подняться, из этого человеческого осадка, вверх. Все эти варианты поведения и жизни в зоне, и после неё, зависели, в конечном счёте, только от уровня внутренней нравственной чистоты и личного мужества.
Здесь господствовали дикие и жестокие нравы; здесь разум, мораль и сама жизнь, - не представляли никакой ценности. Здесь могли проиграть человека в карты и «случайно» убить на работе; нашить на голое тело пуговицы в два ряда, по размеру проигрыша в карты; могли вскрыть осколком стекла вены, чтобы попасть в лазарет, и не ходить на работу; пронести с воли нож, спрятав его в прямую кишку; могли использовать вместо жены, молодого соседа. И, в то же время, все они, где-то в глубине, оставались людьми. Они работали, и часто самоотверженно, в лесах, на рудниках и в шахтах; иногда, в мастерских, они создавали настоящие шедевры прикладного искусства. Они могли, искренне и беззаботно, как дети, смеяться, вспоминая прошлые и настоящие события жизни или, слушая анекдоты; они могли даже плакать, слушая печальные воровские песни.
И хотя здесь в человеке можно было увидеть всё, но низменный план преобладал и подавлял, - этому способствовали и среда, и система содержания, и для этого было больше условий; поэтому, чем выше в нравственном и интеллектуальном отношении был заключённый, тем тяжелее и трудней приходилось ему в зоне.
Виктор Балабанов быстро освоил здешние законы, пройдя по ступеням лагерной лестницы путь от параши до привилегированного места на верхних нарах. Он узнал и понял, что на зонах властвуют три «царя»: клановый закон, самоотверженная смелость и физическая сила.
Самый многочисленный, самый организованный, и поэтому, самый могущественный клан, составляли воры. Это повелось с тех пор, когда на Руси появились первые преступники и первые остроги; поэтому, чаще всего, воры в законе, то есть профессиональные воры,  и являются теми Паханами и Авторитетами, которые властвуют в камерах и зонах. Все другие, взятые отдельно: убийцы («мокрушники»), бандиты («скокари»), грабители и взломщики («гопники» и «медвежатники»), растлители и насильники («целочники» и «дырочники»), мошенники и аферисты («кидалы» и «чернокнижники») и прочие («сюртуки» и «кальсонники»), даже не пытаются претендовать на первенство «домушников», «форточников» и «щипачей».
Пробыв в колонии три года, Балабанов был освобождён по амнистии.
Всё это время, его друзья и родственники ходили по судам и адвокатам с заявлениями и просьбами о пересмотре дела и отмене приговора. Позже, присоединилось и руководство института, полагая, что Балабанов уже достаточно наказан, а кроме того, тетрадь его была найдена и Деревянко был вынужден уйти, из-за конфликтной обстановки в институте, после суда.
После освобождения и долгих мытарств, связанных с судимостью, Виктор вернулся в Москву. Здесь его ждали неприятные перемены, - его жена оформила развод и уехала вместе с сыном, мать болела, оставшись одна и тяжело переживая за единственного сына. Эти события омрачили его возвращение и встречи с друзьями.
Ему долго не оформляли допуск, без которого он не мог вернуться на прежнее  место работы; целыми днями он бегал, ожидал в приёмных и кабинетах и, к тому же, у него не было денег. С этого времени, он впервые, и на все последующие годы, почувствовал и запомнил все свои тяготы и унижения, связанные с их отсутствием. Несмазанная чиновническо-бюрократическая,  машина, скрипела, буксовала, останавливалась; отплёвывалась запрещающими инструкциями, постановлениями и циркулярами. Только друзья помогали тогда ему, как могли. Гурский, который уже был доктором технических наук и ведущим специалистом отрасли, ездил, вместе с главным инженером и начальником отдела кадров, в министерство; там они убеждали высших чиновников и предъявляли справки, что Балабанов является единственным сыном у больной матери, которая фактически находится на его иждивении. Что отец его – участник Великой                Отечественной Войны, умер после тяжёлого ранения.  Наконец, после долгих проволочек, Виктору восстановили прописку, и оформили допуск.
Тогда Виктор Балабанов снова вернулся в свой институт, на прежнее место работы. Встретили его восторженно, как победителя с поля боя, оказывали всяческое внимание, и при этом, старались не напоминать ему недавнего прошлого. Ему старались показать, что всё осталось по-прежнему и ничего не произошло, но только в нём самом, что-то было уже не так, как прежде. Внешне он почти не изменился, может быть только стал немного старше и суровее, но там, - внутри, в невидимых тайниках души, остался какой-то след, появился какой-то осадок, может быть это и было – «клеймо зоны».
После возвращения, в первый месяц, Виктор много времени проводил дома, помогал матери, искал для неё дорогие лекарства, иногда встречался с друзьями и женщинами; но в то же время, он стал относиться к окружающим, к друзьям и даже к матери, более сдержанно и как-то отчужденно, и окружающие, а особенно мать, чувствовали это, но не подавали вида. Он мог вдруг, без особой причины, «сорваться с цепи» правил приличия и вежливости и «взорваться»; тогда он весь напрягался, лицо каменело, а светлые глаза становились жестокими. В это время, лучше всего, было оставить его в покое. И к работе он тоже заметно охладел, понимал это, осуждал себя, но изменить ничего не мог.
Однажды он пришёл домой рано, - идти никуда не хотелось, болела голова. Он достал бутылку водки, налил полный стакан и выпил, как воду. Мать заботливо суетилась и готовила ужин; потом, поставив всё на стол и молча погладив сына по рыжим вихрам, ушла к себе. Поев кое-как, Виктор сидел и курил, в голове было пусто. Вошла мать, присела рядом. Они мало разговаривали в последнее время, многословие вообще было несвойственно им, а после ухода Людмилы с внуком, Нина Петровна стала еще более молчаливой, тяжело переживая неудачи сына и их разрыв. Надо сказать, что и времени для разговоров у них не было, - приходил Виктор всегда поздно и рано уходил.
- Витя, - тихо сказала она, - завтра папина годовщина… надо бы сходить нам, посмотреть как там… убраться.
Она никогда не говорила: «годовщина смерти» и «сходить на могилку». Виктор смотрел на мать захмелевшими глазами, и похоже, что-то соображал, а потом вдруг попросил:
- Мама, расскажи ещё что-нибудь про отца.
Она тяжело поднялась со стула.
- Пойдём, посмотрим фотографии, почитаем письма, вспомним его и … поговорим с ним.
- Давай я тебе немного капну, - предложил Виктор, берясь за бутылку, - чуть-чуть, помянуть…
- Хорошо, только немножко.
Он достал рюмку, налил ей половину, себе плеснул в стакан.
- Давай, за батю!
Они выпили и пошли смотреть старые фотографии, и читать старые письма, по которым только и знал Виктор своего родного отца.


*******


« Жизнью управляет не мудрость, но судьба».
              ( Цицерон. Тускуланские беседы. 5. 9.)


Иван Михайлович Балабанов родился в 1922 году. Это было поколение и героическое и трагическое; ему было суждено вынести основную тяжесть войны, первым пойти в огонь, и отдать за победу самую большую дань, оставшись лежать в степях Украины, лесах Белоруссии и полях Прибалтики. Тогда, в 1941-м, мальчишек этого поколения, некому было выносить с поля боя, хоронить и сообщать об их судьбе; все они, как правило, числились – «пропавшими без вести».
В 1941 году, Иван Михайлович проходил срочную службу в бронетанковой части, находящейся в Западной Украине.
О первых днях войны, он всегда вспоминал с болью и говорил неохотно. Его танк был подбит в первом же бою; водитель был контужен и они сидели в танке до ночи, когда затих бой, а потом стали пробираться к своим. Из их части осталось только несколько экипажей, а всего двенадцать человек.
Фронт быстро уходил на Восток, и через неделю они были уже в глубоком тылу врага. К ним присоединилось ещё несколько пограничников и местных активистов, а общее командование принял  на себя майор – пехотинец.
Шли ночами, днём отсиживались в лесах и искали партизан.
Потом, целых два года, воевал Иван Михайлович в партизанском отряде; они нападали на немецкие гарнизоны, подрывали эшелоны, идущие на Восток, устраивали засады на дорогах. В 1943-м, в бою с карателями, он был тяжело ранен в плечо; пуля, раздробив кость, чудом не задела лёгкое. Отряд ушёл в лес, а четырёх раненых, вместе с санитаром из местных жителей, оставили в небольшом хуторе, на лесной просеке. Спустя  несколько дней, трое раненых умерли, санитар исчез, неизвестно куда, и Иван Михайлович остался один, с бабкой Мариной и дедом Миколой, в старой покосившейся хате.
Он потерял много крови и был очень слаб, часто впадал в продолжительное забытё, а рана болела и гноилась. Бабка лечила его травами, парным молоком и молитвой, а ещё была у него природная живучесть и молодость, и он остался жив.
Немцы были в десяти верстах, в селе на большаке, и к ним не наведывались, но бабка с дедом всё-таки предусмотрительно прятали его на сеновале, а свою корову – в лесу.
Он не помнил, сколько месяцев провёл у добрых стариков, выходивших его и сохранивших ему жизнь, прежде чем окреп и почувствовал, что в силах тронуться в путь.
В это время, по ночам, на Востоке, уже можно было расслышать далёкий гул; там, казалось, шла какая-то огромная безостановочная работа, - земля тяжело вздыхала, ухала и содрогалась, а горизонт окрашивался багряными всполохами. Это двигался на Запад фронт.
Обняв на прощание плачущих стариков, и приняв от них на дорогу сумку с нехитрой едой, Иван Михайлович тронулся на Восток – к своим. Шёл в основном по ночам, обходя села и открытые места; было у него и оружие – трофейный немецкий автомат, с пустым магазином, и пистолет «Вальтер», с тремя патронами.
На земле была весна сорок четвёртого, на Западном фронте немцы отступали с боями. Они создавали опорные оборонительные пункты: в городах, селах, на железнодорожных станциях и высотах, на западных берегах рек, - делали там временные укрепления, концентрировали технику и завязывали упорные оборонительные бои, с целью обескровить и измотать наступающие Советские войска. Но надолго зацепиться им не удавалось; когда обороняться становилось тяжело, или их начинали обходить, они садились на машины и отступали на следующий опорный рубеж.
Иногда немцы предпринимали малоуспешные попытки контрнаступления, при поддержке авиации и танков, но война уже повернулась и неудержимо катилась на Запад. Позиционная война окончилась и постоянной линии фронта, как таковой, тоже уже не было.
Двигаясь лесами и перелесками, Иван Михайлович выбрал наиболее тихий участок, где не было слышно боя, и ночью пошёл на восток. Под утро, он вышел к небольшому селу, и осторожно подойдя к нему, услышал родную речь… и увидел своих! Заросший, грязный и голодный, - он подбежал к ним и… заплакал. Его обнимали, поздравляли, а потом переодели и накормили. Только чуть отдышавшись и передохнув, он, радостный и возбуждённый, уже готовился идти с ними в наступление, в бой…, но вдруг появился офицер особого отдела – капитан с синими погонами.
Он взял сопровождающего бойца, и предложил Ивану Михайловичу пройти с ним, в особняком стоящий домик, «для проверки». Его строгий холодный взгляд и манеры общения, были совсем не такими, как у весёлых солдат, встретивших Ивана Михайловича утром, и это вызывало смутное беспокойство. Иван Михайлович был почему-то заранее уверен, что его встретят с радостью, и поймут; что любой командир, которому он расскажет о своих военных злоключениях, без сомнений оставит его в своём подразделении, или направит в ближайшую бронетанковую часть. Но капитан, приведя его в дом, сел за стол и указав на стул, не стал слушать его рассказа. Он положил перед собой какую-то бумагу, и начал задавать непонятные вопросы, в которых угадывалось желание запутать и построить обвинение. Иван Михайлович растерялся, он отвечал недоумённо и сбивчиво, что вызывало ещё большее подозрение капитана и ещё более непонятные вопросы. Наконец, капитан заполнил записью бумагу и дал ему подписать.
А потом у Ивана Михайловича забрали оружие, посадили на трофейную немецкую машину… и, под конвоем, повезли в ближайший город.
Так он стал военнопленным у своей армии, на своей родной земле.
Тогда, в конце войны, когда Советская Армия, перейдя границу, двинулась на Запад, к ней навстречу стали выходить многие тысячи её бывших солдат и офицеров; это были, в основном, когда-то тяжелораненые и контуженные, которые скрывались от немцев или воевали у партизан; были и те, кому удалось освободиться из плена.
Органам госбезопасности, в образе особых отделов, было строжайше приказано – тщательно разбираться с каждым, чтобы ненароком не пропустить на свою территорию немецкого шпиона, предателя или диверсанта. При этом, любая ошибка, послабление или мягкость, грозили особистам страшными последствиями – передовой или лагерем, но, в тоже время, любое превышение или ужесточение меры наказания, не грозило ничем, а скорее приветствовалось и поощрялось. Война списывала, всё и цена отдельной человеческой жизни, а тем более побывавшего на территории врага, была равна нулю.
Но самое главное было в том, что сам Верховный Главнокомандующий, в своём приказе и в речах, ясно давал понять, что в Красной Армии пленных, и прочих временно отсутствующих, быть не может, и не должно! 
В танковых войсках, бытовала горькая шутка: когда танкист спасся из горящего танка и вернулся к своим, в особом отделе ему сказали: «почему бросил машину? Теперь пойдёшь в трибунал!». Далее следовал мрачно-шутливый куплет, якобы спетый танкистом: «дайте мне машину, я им говорю…, в следующей атаке обязательно сгорю…. Эх!  любо братцы любо, любо братцы жить… и т. д.».
Потому-то, не разбираясь подробно с каждым, не тратя мысли и время, синепогонники-особисты всем, переходящим линию фронта  с той стороны, не рискуя, давали пятьдесят восьмую – «измена Родине»,- и отправляли в лагеря.   
Трибунал назначил Ивану Михайловичу пятнадцать лет!
Вернулся он через девять лет, в 1953-м году. О годах своих, проведённых в лагерях, говорить не любил, лишь обмолвился как-то, что работал и на севере, - в лесах, и на юге, - на рудниках.
После освобождения, работал в Калуге, в автохозяйстве диспетчером. Тогда у него случилось обострение старого ранения, и он попал в хирургическое отделение больницы, где работала, после окончания мединститута, Нина Петровна. Она жила в Москве, но по распределению должна была отработать три года, как молодой специалист. Там, в Калуге, они познакомились, через месяц поженились и ещё через год, переехали в Москву, к родителям Нины Петровны, в двухкомнатную коммунальную квартиру. Виктор родился в 1957-м, а в 1960-м, отца не стало.
Но Виктору суждено было знать своего отца лишь по выцветшим фотографиям, письмам,… да ещё, -  по скромному памятнику на могиле.


«…А души праведных в руке Божией,
и мучение не коснется их.
В глазах неразумных они казались умершими,
и исход их считался погибелью,
         и отшествие от нас – уничтожением;
         но они пребывают в мире».
                ( Прем. Соломона. 3. 1-3.)   


*******
 

Прошло два года, после возвращения Виктора из заключения и восстановления на работе; казалось, что жизнь уже вошла в свою прежнюю колею; он работал старшим инженером, понемногу оттаивал от пережитого и вернулся в круг своих бывших интересов и занятий. Он опять часто встречался с друзьями и подругами, и снова начал посещать спортзал. Но уже, который раз в его жизни, - нагрянули новые перемены!
Тогда, в стране, словно кто-то отворил двери тёмного сарая, и Россия, в одночасье, освободившись от семидесятилетнего потного идеологического хомута и от стальных направляющих удил, как застоявшаяся кобыла, обалдело скакнула в девяностые годы. Но она, увы, не обрела ожидаемой свободы и цивилизованного лица, потому что была не готова к таким переменам. Освободившись от идеологического гнёта, пустых и непонятных догм, от социального пресса грубого подавления, на которых держалась власть, Россия оказалась под новым игом – экономическим, явным и материализованным воплощением которого стали – деньги!
Деньги стали основой всего: власти, свободы, благосостояния и… просто сладкой жизни. Деньги стали идолом, деньги стали целью!
Общество разделилось на три чёткие части. Первую составляли самые деловые, способные и предприимчивые, - они стали делать деньги, всеми возможными способами, - законными, околозаконными и противозаконными. Они приобретали: государственные предприятия, строения, ресурсы, машины, сырьё; создавали частные банки, фирмы, общества, организации и… обогащались.
Вторую часть общества, - самую многочисленную, составляли те, кто продолжал жить по-прежнему, как всегда. Эти люди не хотели или не могли перестроиться и приспособиться к новым условиям по различным причинам: по складу характера, по неспособностям, по возрасту или по убеждениям. Они, как много лет подряд, приходили на работу, выполняли её, как могли, и… ждали денег, ждали, когда им их дадут.
Но, вполне естественно появилась и третья часть общества; эти люди не могли, да и не хотели деньги делать, а тем более просить их или ждать. Они поставили своей целью – брать деньги, везде, где это возможно, а как – не имеет значения. Эта часть собрала в себя самых отчаянных, решительных и жестоких, для которых не существовали: ни законы, ни мораль, ни нравственные запреты; её составляли, в основном: неустроенная молодежь, демобилизованные из армии, бывшие и недоучившиеся спортсмены, освободившиеся из заключения и все те, кто хотел больших и лёгких денег. И хотя эта часть общества, не являлась самой многочисленной, и несла естественную постоянную убыль, она всё же непрерывно пополнялась, за счёт соблазна быстрого и эффективного результата. Но, вместе с тем, «работники» этой части, никогда не задумывались над извечным законом: «Большие деньги – большие заботы!» и никогда не принимали в расчёт второй закон: «Большие деньги – большая кровь!».
 Виктор Балабанов наблюдал, как общество Новой России, явно раскалывалось на два отчуждённых клана, - «очень бедных» и «очень богатых». Он возмущался, ругался, проклинал эту «социальную несправедливость» и «бардак», но…, втайне от себя, - завидовал богатым. Тогда он поставил перед собой новую, очередную, цель – деньги, и, как всегда, стал идти к ней зло, решительно и бесповоротно. Новый идол, новой России, - схватил его и подмял под себя.
Сначала он выбрал простейший и очевидный путь, - стал энергично искать дополнительную работу и повышение по должности, но работы в институте стали сворачиваться, финансирование – сокращаться, и начались разговоры о предстоящих увольнениях.
В тот памятный вечер, он пришёл в спортзал позаниматься на тренажёрах, мышцы, по старой привычке, просили нагрузки. Кроме тренажёров и гимнастических снарядов, в зале был также натянут ринг, на котором могли тренироваться все желающие. Занимающихся было много. После упражнений на тренажёрах, Виктор с любопытством подошёл поближе к рингу – посмотреть.
За канатами, два здоровых, бритоголовых парня, обрабатывали друг друга тяжёлыми ударами. Виктор наблюдал и, автоматически, про себя, отмечал их ошибки. В перерыве между раундами, один из стоящих рядом с Виктором зрителей, спросил:
- А ты, отец, тоже пришёл боксоваться… тебе же уже, наверное, скоро на пенсию?   
Окружающие громко захохотали.
- Я такую, как вы…, - он хотел сказать «срань», но сдержался и, прищурив глаза, спокойно закончил, - шешуру, ещё могу поучить кой чему, если хотите.
Вокруг зашумели, раздались довольные голоса:
- Давай, Кирюха! Заломай его!
- Давай на спор…
- На тебя ставим, Киря!
К рингу подходило плотные, мускулистые ребята, с любопытством смотрели на Виктора. Он понял, что отступать поздно, и как был, в кроссовках и спортивных брюках, полез через канаты на ринг.
- Давайте перчатки.
Один из парней протянул перчатки; он натянул их, мокрые от пота, и вышел на середину ринга.
Кирюха оказался на полголовы выше его и шире в плечах, смотрел он нагло и снисходительно. Кто-то крикнул: «Бокс!» и бой начался.
Кирюха сразу пошёл вперед; он бил с обеих рук, вразмашку, но без понятия. Виктор уходил и закрывался, изредка проверяя противника лёгкими ударами левой в голову и корпус. Вокруг стали свистеть, подбадривая его противника, тогда Кирюха бросился его добивать. Он старался загнать Виктора в угол, налезая на него и нанося тяжёлые удары по перчаткам и локтям. Если бы один из этих ударов попал точно в цель, то бой мог бы закончиться для Виктора плачевно; поэтому он часто уходил в «глухую», уклонялся и старался передвигаться влево, избегая ударов правой руки. Он был расслаблен и казался медлительным; его мягкие, прощупывающие удары левой, были совсем не сильными, словно у играющей кошки, но это только казалось со стороны. Он уже был прижат в углу и только внимательно следил за противником… за его подбородком; и, в тот момент, когда Кирюха ударил левой, а правую отвёл для следующего удара, Виктор, как когда-то давно, почти автоматически, с резким поворотом корпуса, хлестнул левой рукой. Удара – бокового в челюсть, почти никто не заметил, так быстро он промелькнул. Голова Кирюхи дёрнулась, а затем, как в замедленном кадре, он повернулся, выпрямился и, откинувшись назад, стал пятиться, раскинув руки, словно стараясь за что-то ухватиться.
Виктор знал это состояние; он бросился вперёд и подхватил Кирюху под руки, чтобы предотвратить его падение навзничь; крикнул зрителям:
- Дайте стул!
Кирюху усадили; Виктор быстро снял перчатки и стал массировать ему уши и лицо.
- Нашатырь есть? – спросил, быстро оглядывая окружающих.
Все смотрели на него, и во взглядах он находил все: осуждение, угрозу, уважение и восхищение. Нашатыря не нашли. Виктор, продолжая поддерживать Кирюху за плечи, наклонился к нему:
- Ну, как ты…, ничего? Сейчас будет всё в порядке. 
Тот начал понемногу приходить в себя.
- Ты… ты… га… гад…, что же так… бьёшь?
- Извини, бой был честным…. Посиди, попей воды и иди домой. Через пять минут всё пройдёт, - он вылез из ринга, и добавил, обращаясь уже ко всем, - если хотите заниматься боксом, как следует…, но за бабки, - дайте знать, через неделю я приду.
И он пошёл из зала в душ. У двери, к нему вдруг подошёл мужчина, его лет, одетый в спортивный костюм, - плотный, слегка лысоватый и с быстрыми хитроватыми глазами; Виктору показалось, что он уже когда-то видел его здесь. Незнакомец протянул руку.
- Слушай, есть разговор…, давай отойдём.
Они отошли к окну.
- Я не буду долго говорить, - продолжал незнакомец, - давай сразу о деле. Хочешь работать у нас? Сначала – сто зелёных в неделю, потом – как пойдёт, деньги считать не будем; личная машина, оружие.
- Как? – слегка опешил Виктор, - что за работа, где?
- Работа в охранной фирме, не пыльная, - охранять фирмы, офисы, склады…, коттеджи…, ну и другое; я там замдиректора по кадрам.
- А это не параша? – всё ещё ничего не понимая, спросил Виктор.
Незнакомец смотрел вполне серьёзно, и вдруг усмехнулся.
- Ты знаешь, друг, я долго и зря болтать, не люблю, - он достал из заднего кармана спортивных брюк бумажник, - вот тебе моя  визитка, там фамилия и телефон, а вот тебе задаток, на раздумье… пол-лимона хватит? Если надумаешь встретиться, - звони, всё обсудим на месте, а если нет, - возьми себе эти деньги на карманные расходы…, как приз за твой бой.
Он хлопнул Виктора по плечу, и ушёл.
Почти неделю Виктор ходил ошеломлённый, при всей своей решительности, он вдруг не знал, что делать, - вот так, на ходу, сразу, за спасибо, подарить незнакомому человеку его месячный заработок! По дороге домой, он несколько раз внимательно изучал визитку незнакомца, словно ожидая от неё ответа. Частное Охранное Предприятие  «Атлантида». Лисицын Рудольф Семёнович. Заместитель Директора. Телефон. Факс.
На деньги, неожиданно свалившиеся на него, Виктор купил матери итальянскую шерстяную кофту и платок, а когда она спросила, откуда деньги, ответил – премия.
На работе была унылая рутина, без денег и без перспектив… и тогда он позвонил. Автоответчик попросил его сообщить о себе кое-какие подробности,  позвонить на следующий день, в шесть вечера, и дал другой номер телефона.
Начав действовать, Виктор уже не останавливался и не сворачивал. На другой день, дежурный на телефоне, после продолжительного выяснения обстоятельств, связанных с его звонком, назначил ему встречу у третьей колонны Большого Театра (с паспортом).
К назначенному времени, Виктор приехал на Театральную, прошёл к Большому и встал у третьей колонны, как было условленно.
У театра и в сквере толпились люди; они сидели, стояли, ходили, очевидно, ожидая вечернего спектакля; сновали стаи машин.
Виктор наблюдал за площадью, и не заметил, как неожиданно сбоку к нему подошёл молодой человек, в кожаной куртке, джинсах, в кроссовках… и тихо спросил:
- Виктор Иванович?
- Он самый, - ответил Виктор и полез за паспортом.
- Ладно, не надо, потом. Давай, поехали, - он протянул руку и представился, - Олег.
Они подошли к стоящей поодаль чёрной иномарке, Олег открыл заднюю дверь. 
- Садись и двигайся, - он сел рядом, захлопнул дверь, и бросил водителю, - трогай.
Они поехали. Все молчали; водитель включил магнитофон…, пел Высоцкий:               


Затопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю
На пологе, у самого краешка
Я сомненья в себе истреблю…
 

Они пробирались по узким улицам и переулкам города, и наконец, по Каланчёвке, выехали к площади трёх вокзалов.
- Далеко едем? – спросил Виктор, чтобы прервать молчание.
- Нет, на Преображенку…, а там рядом, - ответил сосед.
А Высоцкий пел…

... Но я не жалею,
Сколько б я ни старался,
Сколько б я ни стремился,
Я всегда напивался,
И всё время садился…

Проехали Черкизовскую, на Щелковском шоссе, свернули налево. Этот район, Виктор знал плохо. Они ехали ещё, повернули несколько раз, и, наконец, заехали во двор большого жилого дома. Подъехали к подъезду, у которого стояло несколько машин.
- Выходим, - коротко сказал Олег.
На дверях подъезда не было никакой вывески, виден был только кодовый замок. Водитель, шедший впереди, набрал код, и они вошли в подъезд; там, около лестницы, была другая, стальная дверь с домофоном, он нажал какие-то кнопки, и тихо сказав несколько слов в микрофон, - открыл дверь. Несколько широких деревянных ступеней вело вниз, в полуподвальное помещение, где, за массивной входной дверью, из полированного дуба, оказался просторный холл и несколько комнат.
Виктор осматривался с настороженным вниманием, и оценивал обстановку.
Помещение было отделано по высшему разряду, - офисная полированная мебель, мягкие диваны и кресла, компьютеры, телевизоры, факс, ковровые дорожки, на стенах – красивые бра. У двери, в углу, за маленьким столом, сидел дежурный охранник в комфуляже; в одной из комнат промелькнуло несколько фигур, раздался звон посуды и женский голос. Все это, Виктор отмечал чисто автоматически и с нарастающим удивлением.
- Проходи сюда, - сказал Олег, направляясь к дальней комнате, на дверях которой красовалась металлическая надпись: «Директор».
Олег постучал в дверь, и сказав Виктору: «Подожди здесь», зашел в комнату. Через минуту он вышел.
- Заходи!
В комнате, за большим столом, в мягком кресле, сидел его недавний знакомый – Рудольф Семёнович Лисицын; с улыбкой поднявшись из-за стола, он приветливо произнёс:
- А! Виктор, здравствуй, рад тебя видеть; проходи, присаживайся, - он пожал ему руку и показал на кресло, - можешь называть меня просто – Рудольф,  и на «ты».
Виктор быстро огляделся. В комнате был порядок, - настенные бра струили мягкий свет, диван, стол два кресла; в углу - большой сейф и полки с бумагами. В другом углу – телевизор, на столе – телефоны, настольная лампа, бумаги…
 Они присели, испытующе глянули друг другу в глаза. Рудольф снова улыбнулся, склонился к Виктору, и доверительно спросил:
- Коньяк, водка, вино, пиво, сок? Или кофе, чай?
- Что нальёшь… на свой вкус, - Виктор принял условия общения на «ты» и форму разговора.
Лисицын поднялся, и, открыв, встроенный в стену бар, достал бутылку коньяка, две рюмки, коробку шоколадных конфет и блюдце, с нарезанным лимоном.
- Давай, для начала, - они выпили и немного посидели молча, - ну, а теперь я тебе расскажу, что у нас за работа. Мы, - частная охранная фирма, шефа здесь пока нет, я оформляю на работу и… заключаю договора… Работа у нас простая – охрана бизнесменов, предпринимателей и всякой недвижимости от криминала, конкурентов и всякой шпаны…. Когда начнешь работать, узнаешь всё подробнее. Сначала платим сто баксов в неделю, ну а потом, когда проверим в деле, будет больше… что не веришь? Я не обманываю, вон спроси у ребят…,- он помолчал, с удовлетворением наблюдая замешательство собеседника, - машину водишь?
- Нет.
- Ну ребята тебя быстро натаскают, а когда будут бумаги, получишь машину. Ну как, -  по рукам?… Ты где сейчас работаешь?
- В «ящике», здесь…, - Виктор  напряжённо что-то соображал.
- Увольняться сложно?
- Нет, сейчас просто…, за один день.
- Ну ладно, долго говорить не будем. Сегодня у нас что, среда? Вот… понедельник – тяжёлый день, - во вторник звони и приходи чистым; будем заключать договор…, вот посмотри нашу форму, если во вторник не объявишься, - считай, что мы друг друга не видели, и не слышали. Ещё вопросы есть?
Виктор ещё что-то напряженно обдумывал, а потом задал глупый вопрос: 
- А во вторник, как я к вам доберусь… адрес?
- Какие проблемы? Ты позвони, за тобой подъедут, а сейчас подкинут домой, у нас «полный сервис», как говорят в Одессе, - и он протянул руку.

В тот вечер, Виктор долго не ложился спать, он сидел на кухне, и курил. Ночью спал плохо, ворочался и просыпался,  а на следующий день, - написал заявление об уходе.
В институте, среди Витькиных знакомых и друзей, поднялся лёгкий переполох; всё было неожиданно и непонятно. Игорь и Сергей, целый день расспрашивали его и уговаривали изменить своё решение. Гурский ходил к начальству, долго разговаривал и доказывал там что-то, а потом пообещал ему, в скором времени, возможное повышение оклада.
Но Виктор уже свернул с дороги и, сделав первый шаг, уже не хотел останавливаться, и, к тому же, соблазн был слишком велик.
Он сдал бумаги, приборы, получил расчёт; и в пятницу, вечером вчетвером, они засели в ресторане на прощальный ужин, чтобы отметить его уход из науки. Там, на все расспросы друзей, он отвечал неохотно и односложно, - что идёт работать в коммерческую фирму, пока охранником, а там… далее, будет видно.
Расставаясь в тот вечер, они снова дали друг другу торжественную клятву верности своей дружбе. Они говорили, и были уверены в этом: что - бы ни случилось, с каждым из них, остальные всегда будут рядом, придут на помощь и не оставят в беде.
Во вторник Виктор позвонил на своё новое место работы, и уже через  час с небольшим, сидел в знакомой ему комнате, с Рудольфом Семеновичем.
Он заполнил два бланка, какого-то не совсем понятного ему договора, где были отмечены все его данные и координаты, и некоторые сведения о предприятии – «Атлантида». В договоре был пункт, который категорически запрещал разглашение, каких бы то ни было сведений о данной организации, - её деятельности, сотрудниках, расположении и тому подобное. Дойдя до этого пункта, Виктор усмехнулся и спросил:
- У вас что, тоже игра в секретики, как у нас в «ящике», первый отдел… и подписки…
- У нас, Витя, ещё покруче будет, чем у вас, - строго ответил Лисицын, - что вы делаете у себя, - бумажки, железки? Кому они нужны, - тебе, мне, им? – он сделал широкий  жест вокруг, - никому! А мы завязаны с деньгами, с крупными деньгами, а они нужны всем, и за них идёт драка, без правил…, так что лучше особо не светиться. Ну, так что, подписываешь?
Виктор расписался на двух экземплярах договора, и вдруг почувствовал огромное облегчение, - Рубикон был перейдён! Лисицын достал бутылку коньяка.
- Теперь давай закрепим наш договор… и за будущие успехи, - он дружески хлопнул Виктора по плечу, - ты ведь мне сразу понравился!
Так Виктор Балабанов стал штатным сотрудником частной охранной фирмы.
Сначала Виктора познакомили с его новыми сослуживцами, их было в помещении около двадцати человек; по оценке Виктора, большинство было моложе его, но были и его возраста; по манере и разговору, он отметил нескольких, кто отмотал срок.
В первое время, Виктору поручали простейшую работу: он дежурил на телефоне и в офисе, выполнял внутренние работы и мелкие поручения, ездил нарочным курьером по адресам; к нему присматривались и его проверяли. Держался он спокойно, с достоинством, был сдержан и молчалив.
Свободного времени пока было много, он часто ходил в спортзал, иногда встречался с друзьями и знакомыми женщинами, а на любопытные вопросы: «как дела на новом месте работы?», отвечал односложно: «пока всё нормально». У него теперь всегда были деньги, проблема получки – исчезла. Мать, - узнав о его новой работе, и заметив это, испытывала смутное чувство беспокойства; когда он приходил рано, она пыталась расспрашивать его, и, чувствуя его нежелание говорить, беспокоилась ещё больше. Когда же Виктор заметил это постоянное беспокойство матери, он плавно изменил своё поведение с ней, и начал врать, каждый вечер, придумывая новую легенду.
Через две недели, Виктора представили шефу – директору. Он приехал вечером, в сопровождении двух рослых охранников – «шкафов». Это был невысокий, коренастый мужчина, лет под пятьдесят, с суровым неулыбчивым лицом и тяжёлым взглядом. Он прошёлся по комнатам, поговорил с Лисицыным и сотрудниками, а потом остался с Виктором в кабинете вдвоём.
Шеф сидел в кресле, с каменным лицом, курил и слушал. Виктор рассказал о себе всё: о прежней работе, о драке и заключении, о том, как встретился с Лисицыным; потом шеф долго расспрашивал его о семье, родственниках и о его прежних, спортивных достижениях. Под конец разговора, хмурое лицо собеседника слегка прояснилось, и он сделал своё заключение:
- Ну, что же, я вижу, что ты нам подходишь, нам нужны смелые и крепкие парни… работы хватит…, ты видишь, какой кругом бардак! Все воруют по чёрному, волокут за рубеж! Скоро Россию - матушку разденут догола, изнасилуют и оставят в одних тапочках. Сейчас кое-кого надо прикрывать, а некоторых паскуд – давить. Ну скоро сам всё увидишь и поймешь, а пока привыкай…, желаю удачи! – он быстро попрощался и ушёл.
Через день, к нему подошёл Лисицын. 
- Тебе стрелять приходилось… из пистолета?
- Да нет, - недоуменно протянул Виктор, - вроде не приходилось.
- Получи пистолет у Семёнова; Кротов недельку повозит тебя в тир, всё покажет и растолкует, а ты потренируйся, пока тебе сделают бумаги… да, и принеси две фотокарточки.
На другой день, Виктор получил под расписку пистолет Макарова, и поехал в тир – стрелять. Если переход его на новое место работы, можно было считать первым, и ещё неосознаваемым шагом вниз по нравственной лестнице, то – получение оружия, - было вторым и уже осознанным шагом.
Тиром оказался старый песчаный карьер, в часе езды от города. Они стреляли с Кротовым два часа, пока не кончились патроны, по консервным банкам, устанавливаемым в песчаных нишах обрыва. Место было пустынное и открытое, только вдали темнела опушка леса. У карьера проходила заброшенная грунтовая дорога, которая выходила на шоссе, откуда изредка доносился шум машин.
Через пару недель, Виктор уже прилично стрелял навскидку, рука у него окрепла, и уже не дрожала, а глаза не напрягались и не слезились, как в первые дни.
После второго месяца работы, Виктор Балабанов стал полноправным сотрудником своего нового предприятия. Он понял, что ассортимент услуг и сфера деятельности этой организации, не ограничивались обычной охраной, развозкой корреспонденции и дежурствами у телефона, что диапазон их действий был значительно шире, они ещё: «заключали договора», «пасли», «доили», «прикрывали»…, а иногда и «давили». Но теперь, когда он достиг своей цели, и имел на руках желанные «бабки», - всё это его уже совершенно не смущало.
Обычно они подъезжали к офису фирмы или частной организации; к магазину или мастерской; к квартире или условленному месту встречи, и  их «сват», обладающий даром убеждения и нестандартными манерами, отправлялся на переговоры; остальные оставались в машине, для прикрытия. Как правило, всё кончалось тихо; через двадцать – тридцать минут, «сват» спокойно выходил, и они возвращались «домой». Часто ездили на суточные охранные дежурства: в частные организации, в магазины, на склады, на квартиры и дачи. Виктору нравилась его новая работа, он  стал чувствовать свою значимость и силу; он уже не вспоминал свой НИИ, и ни о чём не жалел.
  У них постепенно сформировалась своя постоянная группа из шести человек; кроме Виктора, в ней были ещё: Валерий Кротов – старший лейтенант, списанный из армии после ранения в Афганистане, Николай Черепанов – бывший тренер по самбо, Сергей Смирнов – «свободный художник», как он себя называл, Виктор Зуев – бывший школьный преподаватель физкультуры и Андрей Рябов – бывший участковый. Здесь, впрочем, обычно не обращались друг к другу по фамилиям и именам, здесь были краткие и образные прозвища и клички, как во дворах, в школах, в казармах, в тюрьмах и лагерях: Крот, Череп, Серый, Зуй, Ряба, да и Виктор Балабанов, стал просто – Лабан. Даже Лисицына между собой они звали – Лис.
Теперь Виктор представлял себе свою новую работу предельно просто.
В новой экономической обстановке, когда кругом кишат, мелькают и шелестят бешеные деньги, но заработать их привычным честным путём нельзя, наиболее сильные, смелые и решительные, должны организоваться, и получить свою долю, - неважно каким способом, даже если, при этом, будет нарушен закон. Потому, что какие могут быть законы, и что они значат, если у одних людей, неважно, где и как они работают, денег в тысячи раз больше, чем у обычного честного труженика; эта несправедливость – бесила его.
Виктор уже чувствовал, что таких организаций, как у них, - множество, и все они ходят по краю закона, и все конкурируют между собой, и всё окружение для них, потенциально враждебно: и свои собратья, и те, которых они «кроют», «пасут» и «доят», и все государственные правоохранительные структуры.
Виктор чувствовал, что лично для него, столкновение с этими враждебными силами неизбежно и что это будут уже не те драки и стычки, которые бывали у него в детстве и юности, и которые оканчивались синяками и шишками. Он знал, что эти столкновения, будут беспощадными и жестокими, потому что цели и средства стали совсем другими, - он знал, что они будут смертельными… и был к этому готов.
Однажды вечером в офис приехал Хмурый, так они звали шефа, и собрал «профсоюзное» собрание; он был краток:
- Приехали чёрные, хотят здесь пошуровать. Хотят работать одни и на переговоры не идут. Сегодня они наехали на наших коров, а завтра могут добраться до нас. Надо найти их базу, стоянку, и сделать там уборку, по нулевому варианту, - он резко хлопнул ладонью по столу, - если не уйдут подобру…, будем отправлять… домой!
Он замолчал, похоже, о чём-то размышляя; присутствующие начали тихо переговариваться, Лис дал указание – организовать стол.
Скоро появилась выпивка, лёгкая закуска и фрукты; все расселись за столом, и началось «семейное» обсуждение очередной проблемы. Когда все оживились и стали шумно делиться своими соображениями, Хмурый, молчавший до этого, вдруг задал вопрос:
- Мужики, кто из вас разбирается в радиотехнике?
Все затихли, смотрели недоумённо и выжидающе.
- Ну я немного соображаю, - сказал Виктор.
- Хорошо, - и Хмурый поспешно перевёл разговор на другую тему.
Виктор почти сразу забыл об этом разговоре, но через несколько дней, Хмурый прислал за ним машину. Его привезли в частный пансионат, на окраине города. В двухэтажном особняке, очевидно, когда-то был детский сад; на дворике, за оградой, остались следы детской площадки, - теперь здесь стояли машины иностранных марок. У здания дежурили охранники, слышались мужские голоса и женский смех.
Двое сопровождающих провели Виктора на второй этаж, в дальний конец коридора, и, позвонив, открыли перед ним двери. В комнате был приятный полумрак; на тёмном потолке, словно звезды на ночном небе, сияли утопленные в глубь светильники; стены, с пейзажными фотообоями и круглая матовая люстра, - дополняли ощущение уголка тихой природы, нарушаемое разве только большим круглым столом, в середине, и тяжёлой мебелью.
В углу, за низким столиком, на мягком диванчике, сидело четверо мужчин, вместе с Хмурым; они что-то пили и оживлённо беседовали, сдабривая разговор весёлым матом.
- А вот и наш Виктор Иванович, - радушно представил Виктора Хмурый, - присаживайся, надо потолковать.
Разговор продолжался долго и окончился заполночь. Виктор много выпил и устал; он отказался от сауны, массажа и от… массажисток, - и его отвезли домой.
А через несколько дней, он оказался на одной из московских квартир, которая была переоборудована под радиомастерскую. Здесь была разнообразная радиоэлектронная аппаратура, измерительные приборы, паяльники и инструменты.   
Судьба, сделав кульбит, неожиданно вернула Виктора Балабанова к его прежней профессии, но род деятельности и цель, были совсем другими, - теперь он должен был разобраться с радио взрывателями, и это было результатом последнего разговора в «детском саду».
В квартире никого не было, он сел за стол, оглядел стоящие на полках приборы и, -  усмехнулся. Он вспомнил, как на последней встрече в пансионате, когда ему показывали образцы взрывателей, он наивно спросил о техническом описании, и как его подняли на смех. Нет, ничего не было. Во всём разобраться и сделать так, чтобы потом не взлететь на воздух тем, кому это не предназначалось, должен был сделать именно он – Виктор Балабанов, или короче, Лабан! Он сразу понял, что эта работа, - без права на ошибку, как у сапёра, и решил, по старой памяти, подойти к ней, как к научной работе.
Надо было решить три основные задачи: определить рабочий диапазон частот, выяснить энергетические возможности приемопередатчика и, как следствие, максимальное расстояние управления, и, наконец, может быть самое важное, - оценить защиту от случайных помех.
Почти две недели Виктор проводил утомительные эксперименты с передатчиком и приёмником. Его помощник ходил по улице, по намеченному маршруту, и, строго по времени, нажимал и отпускал кнопку передатчика; в это время, Виктор в лаборатории исследовал сигналы, которые вызывали срабатывание реле приёмника. Так он определил: направленность антенны, наличие защитного кода, влияние помех и максимальную дальность управления, которая оказалась, - около километра.
Работа захватила его и увлекла, как профессионала, вспомнившего давнее привычное дело и, когда она закончилась, Виктор почувствовал лёгкое разочарование, и, в то же время, непонятное беспокойство.
Виктор сдавал свою работу тем же заказчикам, там же, где её получил, и так же, как некогда сдавал свои разработки в НИИ. Он сформулировал техническое задание, сделал краткий доклад  и продемонстрировал действующий образец. Он, с искренним удивлением, наблюдал их реакцию, - они радовались, как дети, восторженно матерились и хлопали его по спине. Всё завершилось грандиозным банкетом.
Базу чёрных засекли в гостинице «Турист», там же, во дворе, стояли их машины. Но оказалось, что в Москве у них было мощное прикрытие земляков, базы которых находились на охраняемой военизированной территории и на нескольких станциях техобслуживания.
«Мозговики» фирмы начали разрабатывать план операции, и Виктора, который уже признавался техническим авторитетом, тоже пригласили на совет. Обсуждали и спорили долго. Гостиница отпала сразу, - могло пострадать много посторонних людей; на охраняемую территорию, - трудно проникнуть, и существует повышенный риск, - остаются станции и машины. Виктор сидел молча.
 «Кавказских носорогов», как он их называл, Виктор Балабанов не любил давно. Ещё с тех пор, когда в студенческие годы, ездил работать и отдыхать на юг. Он всегда отмечал в них какую-то самоуверенную наглость и выражение превосходства, при общении с русскими. Сбитые в шумные, дружные стаи, всегда с большими деньгами и шикарно одетые, они, даже на российской земле: в Сочи, Хосте, Алуште, Лазаревской, Ялте, Мисхоре, - везде, где ему доводилось бывать, всегда старались показать, что хозяева здесь они, а русские -–непрошеные гости.
Особенно возмущало Виктора их отношение к русским женщинам, эти открытые и грубые домогательства и хозяйская бесцеремонность, как при обращении с проститутками, когда за всё заплачено. Он даже думать не мог о том, что возможно русские женщины сами провоцировали богатых кавказцев на такое отношение к ним, и, что, возможно, оно даже им нравилось… и может быть именно ради этого они приезжали сюда. Но он не хотел об этом думать и не хотел этого знать. Он помнил, как в Нальчике местный шофер сказал ему, когда он заступился за русскую женщину в автобусе: «… здесь тебе не Советская Россия, смотри…, а то не вернёшься домой!». Увы, это были не пустые угрозы, конфликтные ситуации обычно заканчивались плачевно для русских; они всегда были в меньшинстве, всегда разобщены и несплочены, всегда боязливы.
На Кавказе русского могли избить, покалечить и даже убить, не рискуя особо понести за это наказание, потому что здесь всегда торжествовала клановая национальная солидарность, а дела вершили – деньги; при этом центральная власть смотрела на всё это сквозь пальцы, стараясь не замечать мелких издержек «Великой дружбы народов».
Несколько раз Виктор пытался собрать компанию соотечественников, чтобы дать отпор местным «хозяевам», но его земляки не торопились подниматься «за честь нации»; они обычно искали и находили причины, чтобы избежать открытой стычки, ссылаясь на численное превосходство, коварство и мстительность противника.
Теперь, много лет спустя, кавказские нации хлынули в Россию делать деньги. Видно было, что здесь они чувствовали себя гораздо вольготнее и уютнее, чем на родине, наверное, потому что обманывать и использовать русских, в силу особенностей их национального характера, оказывалось гораздо легче и выгоднее, чем своих соотечественников. И что особенно удивительно, - они и здесь, в России, чувствовали себя полновластными хозяевами. Как всегда сплоченные, организованные и самоуверенные, они быстро прибрали к рукам рынки, частную торговлю и малый бизнес; установили контроль над предприятиями и банками, создали национальные криминальные группировки.
Видя, как здесь, в России, в чужой для них стороне, кавказцы дружно, как один, поднимались на защиту своего, одного соотечественника, собирая демонстрации солидарности , перекрывая улицы, с горящими глазами, криками и угрозами…, Виктор с болью и стыдом вспоминал, как в Хосте, в ресторане, его избивали за то, что он вступился за своего земляка, а его русские собратья, участливо наблюдали со стороны.
Виктор Балабанов был уверен, что все кавказцы, он даже не различал их, считают Россию своей большой и глупой овцой, которую надо стричь, а русских, - неорганизованной, ленивой и нерешительной массой, - и эта мысль вызывала в нём – неизменно дикую ярость.
Поэтому, долгое время молчавший, он предложил свой план, - узнать куда «чёрные шабашники» приезжают по вечерам отдыхать и… подорвать их вместе с машинами. Это предложение, сразу было принято «на ура», безо всяких обсуждений.
После долгой слежки выяснилось, что «объекты» собираются по субботам в загородном  кафе-баре «Кипарис», которое содержат их соотечественники. Приезжают обычно в семь-восемь часов вечера, на трёх или четырёх джипах и после «предварительной заправки», загружают коробки, очевидно с продуктами, и отправляются на дачную базу отдыха, где по полной программе, отдыхают от трудов праведных до понедельника.
Но Виктор не рассчитал последующего хода событий; он почему-то думал, что основным исполнителем акции «Салют», как сразу остроумно назвал её Хмурый, будет не он, уже сделавший основную часть работы, а кто-то другой. Но предположения его не оправдались, и всё получилось наоборот, - он был назначен и руководителем и основным исполнителем операции. Теперь, из-за неосторожного выступления со своим предложением, и его общей поддержки, Виктор не нашёл веских причин для отказа, и только потребовал трёх помощников, по своему выбору. Он сразу понял всю серьёзность и трудность операции, и собственный риск. Поэтому он провёл тщательную разведку, а точнее – оперативное расследование, растянувшееся на несколько недель. Он сразу понял, что пробраться на богатую трёхэтажную загородную базу не удастся, - глухой трёхметровый забор, сторожевые псы и наружная система наблюдения и сигнализации, надёжно защищали её обитателей от нежеланных гостей. Оставалось только кафе. Здесь главной задачей было, - незаметно доставить «подарок», а там… как повезёт. И Виктор составил план. Каждую субботу, с семи вечера, они будут дежурить у ближайших жилых домов, с двумя машинами, и наблюдать за кафе, а когда приедут «гости», - они подгонят «Жигули» с взрывчаткой к их машинам и… будут ждать.
И тот вечер наступил; он врезался в память болезненным осколком и долго кровоточил.
Тогда всё шло по плану; «гости» приехали после восьми на трёх джипах и вошли в кафе, - их было пятнадцать человек. На операцию было отпущено не более часа!
Когда стало смеркаться, к кафе подъехали ещё две машины, - синие «Жигули» и чёрная «Ауди». «Жигули» припарковались рядом с джипами, а «Ауди» остановилась поодаль. Чтобы не вызвать подозрения, они на пять минут зашли в кафе, выпили в баре по стопятьдесят, а потом все сели в чёрную «Ауди» и отъехали на прежнюю стоянку, у ближайших домов. Там они сидели и наблюдали из машины, в бинокль, за кафе.
Компания вывалилась из кафе после одиннадцати; Когда они подошли к машинам, - Виктор нажал кнопку!
Всё, что было потом, он старался не вспоминать. А потом, - была вспышка, озарившая темноту, глухой раскат грома и… толчок! Тогда там, Лабан взорвал что-то в своей душе, и упал на дно нравственной пропасти, хотя ещё и не осознавал этого. Тогда в нём сработала какая-то внутренняя блокировка, он словно застыл, отключился от всего и захлопнулся; ему стало всё безразлично.
Они сразу уехали, и несколько дней Виктор не приходил на работу; он сидел дома, пил водку и спал, а скорее забывался на несколько часов. А потом, когда появился снова, и ему показали газеты, с описаниями происшествия у кафе, он почувствовал что-то вроде тошноты, и не стал их смотреть.
После этого, Виктор Балабанов стал элитным сотрудником фирмы, теперь он часто руководил операциями, связанными с повышенной опасностью, и требующими особой решительности и быстроты действий. Очень часто, эти операции заканчивались перестрелками и взрывами. Теперь он был «на крючке», даже скорее «на крючках», - у своих, как заложник, после организации и проведения «большой мочиловки», у «чёрных», как кровник и у властей, как уголовный преступник и террорист. Надлом, происшедший в его душе, углублялся, он всё чаще становился жестоким и беспощадным и, похоже, совсем перестал ценить чужие жизни… и свою.
Теперь у него была своя персональная машина и новая городская квартира с обстановкой; когда было нужно, он мог взять охрану, деньги и уехать по своим делам.
Вскоре, совершенно неожиданно для всех, кто его знал, и, наверное, для себя самого, Виктор Балабанов, без долгих ухаживаний, женился на своей новой знакомой – Татьяне. Было похоже, что он хотел скорее, хоть чем-то,  решительно изменить свою жизнь. После пышной свадьбы в лучшем ресторане Санкт-Петербурга, они с женой неделю жили в «люксе» местного отеля, а потом вернулись в свою новую московскую квартиру. Сразу после этого, Виктор взял к себе мать, которой стало трудно жить одной; старую свою квартиру, он передал в аренду фирме.
А жизнь продолжалась, и она стремительно катила под откос.
Осенью девяносто четвертого, обстановка у них осложнилась; началось с того, что убили крупного коммерсанта, с которым они, после долгих переговоров, договорились о сотрудничестве и он решил сменить «крышу». Конкуренты объявились быстро; организацией управлял бывший вор в законе, а ныне, - «президент фирмы» – Конягин, по прозвищу – Конь. Он отличался редкой неуживчивостью и вздорностью, чем заслужил в своём кругу прозвище «Бешеный»; он не признавал никаких «полюбовных» или «джентельментских» соглашений и договоров, он признавал только наглый наскок и силу.
Когда, в очередной раз, Виктор с группой подъехали к своей «точке», их неожиданно обстреляли прямо в машине. Стреляли из двух стволов, и они чудом остались живы; водитель дал задний ход, и успел выскочить из двора на улицу; если бы он стал разворачиваться, они вряд ли унесли бы ноги. Тогда же, только Стасу задели голову и руку, да подырявили машину. А позже, спустя неделю, трое их сотрудников исчезли вместе с машиной, а через  несколько дней, - сгоревшую машину обнаружили за городом. Хмурый, приехавший с этим известием, собрал всех и сделал мрачное предположение:
- Наверное, наши парни, уже покойники, - он опустил голову и долго стоял молча, а потом, в общей тишине, тихо добавил, - надо найти их хату и устроить там чистку… по нулевому варианту, понятно! Всё!
 Хату «коней» искали долго, и нашли совершенно случайно.
У Седого была знакомая, подруга которой проводила вечера в компании бывших спортсменов, работающих у Коняхина; она как-то и предложила подруге Седого, принять участие в очередной гулянке, с восторгом описывая участников, программу и меню. Та, желая видимо задеть Седого, похвалилась перед ним и, для доказательства, назвала адрес.
После предварительной разведки, и осмотра места, был разработан план операции, на которую отправились четверо: Лабан, Крот, Зуй и Череп. Машину с водителем оставили в соседнем дворе, кодовый номер подъезда предварительно узнали у жильцов.
Квартира была на седьмом этаже; они поднялись этажом выше, уселись на лестнице, так, чтобы была видна дверь и, достав бутылку, изобразили пьяную компанию. Из квартиры доносилась музыка, и голоса… они решили ждать.
Время было позднее, жильцы сидели в своих квартирах, и на лестнице было пустынно и тихо. Когда раздавался шум лифта, они укрывались за лестничным маршем и ждали…. Наконец лифт остановился на их этаже; из него вышли двое рослых ребят и подошли к той двери; один из них достал ключи. Когда дверь приоткрылась, Череп, стоящий впереди, прыгнул вниз, к двери и быстро выстрелил в упор два раза; потом, оттолкнув оседающих на пол мужчин, распахнул дверь и махнул рукой, с зажатым в ней пистолетом. Они ворвались в квартиру и бросились по комнатам, стреляя во всё, что двигалось и шевелилось. Мужчины, в белых рубашках и полуодетые, метались, не успевая достать оружие; женщины, с визгом лезли под стол и забивались в углы.
Когда человек начинает убивать человека и видит его кровь, он становится страшнее и опаснее любого зверя; в него вселяется сатана, разум уходит прочь, запретные барьеры падаю, и он не может остановиться.
Бойня продолжалась несколько минут, и это становилось страшно; наконец Лабан крикнул:
- Всё, уходим!
Он выбегал последним, и вдруг за дверью, в прихожей, увидел, неизвестно откуда взявшегося старика, смотревшего на него широко открытыми, застывшими от ужаса глазами и беззвучно хватающего ртом воздух, словно рыба, вытащенная из воды. Лабан хорошо помнил правило, что свидетелей лучше не оставлять, и выстрелил не думая, автоматически.
Сбежав по лестнице, они вышли из подъезда, быстро прошли в соседний двор к машине, и уехали.
Ночью Лабан не мог спать; как только он забывался, к нему приходил один и тот же сон-видение: старик, с выращенными страшными глазами, смотрел на него и шёпотом кричал – «Не надо!».
         Через три дня у него умерла мать.
Но Виктор Балабанов не понимал еще тогда скрытой и неотвратимой связи событий, происходящих в мире, он не воспринимал тайных предостерегающих знаков этого мира и не верил в возмездие.
Екклезиаст говорил: «Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло». (Кн. Екклезиаста 8. 11).
Виктор похоронил мать, неделю беспробудно пьянствовал, с тупым остервенением, что-то круша в себе и, выбрасывая вон…, а потом заявился на фирму, и прежняя жизнь, понеслась своим чередом.
В ту осень, рано начались дожди. Серая сырая вуаль опустилась на город, и казалось, что солнца уже нет. Улицы пестрели зонтами и лужами, и лица прохожих были мрачны. Хотелось уйти куда-то в сухость и тепло; сесть, расслабиться, забыть о делах и… уснуть. Но машина жизни продолжала свою неустанную безостановочную работу, - вращались её колёса, скрипели шестерни, стучали поршни и шатуны, и люди – её рабы, были прикованы к этой машине; они должны были обслуживать её и кормить. Они нажимали какие-то кнопки, рычаги, что-то крутили, и тогда им казалось, что это они управляют ею, - но это была иллюзия. Рано или поздно, все они попадали в её железные жернова, и она пожирала их, потому-что все люди на земле, были всего лишь пищей этой машины жизни. 
У охранной фирмы «Атлантида», наступили тяжёлые времена. После последних громких событий, борьба с группировкой Конягина разгорелась с новой силой и стала особенно жестокой и беспощадной. Они уже потеряли пять человек, а четверо - лежало в больнице. Так две, внешне благопристойные, фирмы, начали открытую войну, желая уничтожить друг друга и, взывая при этом к справедливости.
«И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои;
и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу; ваши руки полны крови.
 Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих;
Перестаньте делать зло; научитесь делать добро; ищите правды;
Спасайте угнетённого; защищайте сироту; вступайтесь за вдову.
Тогда прийдите, и рассудим, говорит Господь». ( Кн. Исаии 1. 15-18).

Но никто не слушал, и никто не слышал. Хмурый, в глубокой тайне, стал готовить операцию, которую он назвал, - «Осенний сон». Он вёл осторожные переговоры, с глазу на глаз, с самыми надёжными своими сотрудниками, но дело не шло, - операция казалась слишком рискованной и сложной для исполнения и для исполнителя. Наконец, Лисицын предложил Хмурому привлечь к делу Лабана.
На другой день, уже ближе к вечеру, Хмурый приехал в офис, как обычно в сопровождении двух охранников, и сразу прошёл в кабинет; Лисицын позвал Виктора. Хмурый выглядел беспокойным и озабоченным, и сразу приступил к делу.
- Послушай, Виктор Иванович, к тебе есть важный и конфиденциальный разговор; можем мы поехать к тебе и обговорить всё у тебя дома?
- Конечно, едем, - сразу согласился Виктор.
Но тогда Лисицын, с уязвлённым самолюбием, стал доказывать, что незачем куда-то ехать, можно и здесь всё обсудить… вполне надёжно в кабинете… и никто здесь не подслушает. Он говорил, и Хмурый, теряя терпение, начал явно злиться.
- Ну хватит, Лис, не перхай, - наконец оборвал он Лисицына, и глухо добавил, - не люблю когда вошь кашляет.
Лисицын не ожидал такого, и обиженно замолчал.
- Ну ладно; ты лучше скажи там, чтобы загрузили в мою машину выпивки и закуски, по высшему разряду, и мы сейчас отправимся.
Лисицын быстро ушёл.
- Ну что, едем? – спросил Хмурый.
- Без проблем, - ответил Лабан.
В квартиру к Виктору поднялись вчетвером; потом охранники, оставив коробки с бутылками и едой, возвратились к машине.
Виктор позвал Татьяну, представил её гостю и, указав на коробки, сказал:
- Вот, Танюшка, сделай нам хороший стол, в моей комнате.
Через четверть часа, они уже сидели вдвоём, неторопливо выпивали и закусывали и… говорили о постороннем. Они настраивались на главный разговор, и когда наступило то расслабленное состояние приятного опьянения и благодушия, Хмурый перешёл к делу. На работе, Виктора давно уже все называли – «Лабан» и он к этому привык, но сейчас… Хмурый долго смотрел ему в глаза, а потом тихо и просто сказал:
- Витя, ты видишь, Коняга совсем расшалился, ему пора спать… Ты проводишь его?
Виктор сразу всё понял, он молчал, а Хмурый продолжал:
- Сделаешь дело, - возьмешь баксы и махнёшь в Грецию, там есть наши, ну и всё прочее… море, женщины. Жить будешь на вилле, на берегу… поездишь там… поосмотришься, отдыхай, сколько хочешь…, - он помолчал, а потом добавил, и в голосе его одновремённо звучали и просьба и участие, - тебе ведь надо отдохнуть и отключиться, а житуха у нас сейчас, сам видишь какая… и мать ты недавно похоронил….
Виктор долго молчал, а потом глухо спросил:
- А как? Какой-нибудь план есть?
- В том то и дело, что нет. Пока нулевой уровень, нужно всё разрабатывать самому, а я всем обеспечиваю: машины, оружие, помощники, прикрытие, деньги.
- Ладно, когда тебе дать ответ?
- Завтра, - он поднялся, подошёл к Виктору, и приобнял его за плечи, - знаешь, Витя, человек, который звучит гордо, это… как детский воздушный шарик и чтобы он сдулся, надо сделать в нём только одну маленькую дырку.
Хмурый постоял, обдумывая свою неожиданную мысль, и, перед тем, как уйти, протянул руку и сказал:
- Я на тебя надеюсь, Витя, и буду твой должник.
На другой день, Виктор дал своё согласие и, как всегда, стал разрабатывать план. Он решил, что чем меньше людей будет участвовать в операции, тем лучше будет для дела и лично для него. Он потребовал двух помощников, которых он назовёт сам в день операции, и точный подробный распорядок дня Конягина: где, когда и с кем он бывает, когда уезжает и возвращается домой. Выполнение последнего условия, требовало времени и больших усилий, и определяло начало операции «Осенний сон».
Виктора вполне устраивала перспектива, обрисованная ему Хмурым, но, с другой стороны, он прекрасно понимал, насколько опасна эта операция лично для него. При определённых обстоятельствах, в его исчезновении со сцены жизни, как организатора, исполнителя и свидетеля, могла быть заинтересована любая сторона, имеющая хоть какое-то отношение к акции. Но жребий был брошен, все опасности он принял и перестал о них думать.
Когда все сведения о Конягине, которые можно было добыть, были Виктором получены, он взял машину, двух самых надёжных помощников – Черепа и Крота, и они отправились на операцию, под кодовым названием – «Осенний сон».

(Из газетного сообщения…)
«… Вчера, в 22.15, у подъезда дома, где он снимал апартаменты,  был убит президент частной посреднической компании «Интерконтинентсервис», господин Конягин А.В.
Вечером г. Конягин приехал на свою квартиру, и, выйдя из своего бронированного «Линкольна», в сопровождении трёх телохранителей, направился в подъезд; однако это не помешало киллеру произвести роковой выстрел. Пуля попала г. Конягину в голову и он скончался на месте, до приезда «скорой».
На месте, было установлено, что убийца действовал, скорее всего, один и стрелял с крыши соседнего дома, из снайперской винтовки; очевидно, он знал, что на г. Конягине был бронежилет.
Милиция тщательно обследовала все соседние здания и обнаружила винтовку, но убийце удалось скрыться, очевидно, ещё до прибытия стражей порядка. В городе был введён план «Перехват»; по факту убийства, прокуратура возбудила уголовное дело.
По предварительным данным следственных органов, трижды судимый г. Конягин, по кличке – «Конь», создал свою посредническую организацию несколько лет назад. Деятельность «компании» находилась под подозрением у правоохранительных органов, так как г. Коняхин был тесно связан с преступным  миром, однако прямых улик против него не было. Как выяснилось, г. Конягин жил один, его жена и двое детей, постоянно проживают в Испании.
По предварительной версии, причина убийства – очередная разборка между преступными группировками за сферы влияния».

В ту же ночь, Виктор Иванович Балабанов, по прозвищу – «Лабан», получив на руки: пятьдесят тысяч долларов и все необходимые бумаги прикрытия, первым же поездом, ехал в Новороссийск, откуда его должны были переправить в Грецию.
Теперь, в поезде, всё самое опасное и трудное казалось позади. У него были деньги, иностранный паспорт, официальное удостоверение торговой организации «Евромебель-Вега», разрешение и доверенность на заключение торговых договоров и всё, что нужно. Но какое-то смутное чувство беспокойства оставалось, - он был пока в России, с ним были большие деньги и висели на нём большие и мокрые дела. 
Он не знал, объявлен ли на него розыск и что известно о нём властям и фирмачам Конягина, но…погореть сейчас, - когда он так близок к чему-то новому, манящему и загадочному, - было бы очень глупо и обидно.
В Новороссийске Виктор легко нашёл нужных людей, но возникли временные осложнения с визой; он уже не мог спокойно сидеть и ждать, любая задержка была связана с риском. Тогда он быстро перебрался в Одессу и оттуда, с туристической группой, уехал на Кипр.
Когда, после первой ночи в отеле, тёплым солнечным утром, Виктор Балабанов вышел на белый песчаный берег лазурного, мирно вздыхающего моря, ему показалось, что вот сейчас, наконец, он попал в рай, а всё, что было до этого, - было только долгим и страшным сном.
В первые недели своего пребывания на Кипре и в Греции, Виктор был похож на ребёнка, которого долго и строго наказывали, стоянием в углу и лишением сладкого, а потом вдруг дали денег и сказали: «а теперь, беги гулять и покупай себе всё, что захочешь!».
Он разъезжал по сказочным островам, по Греции: Салоники, Кевала, Кастория, Глифада…, менял курорты, отели…, заводил знакомства…, эти приятные, мимолётные, ни к чему не обязывающие встречи и такие же расставания.
Встречался он и с соотечественниками и был удивлен их многочисленностью. Почти все они занимались знакомой ему деятельностью, делами, которыми занимался и он, в последнее время, в России. Многие купили здесь виллы и теперь отдыхали от «праведных трудов», а некоторые даже стали добропорядочными «греками» – владельцами туристических контор, отелей, ресторанов и баров. Особую касту составляли сутенёры, которые вербовали и привозили из бывшего Союза живой секс-товар, пользующийся бешеным спросом на многочисленных морских курортах. Здесь Виктору часто делались предложения «вступить в дело» и «войти в долю», но он отказывался; сейчас, пока у него были деньги, его тошнило от прежних дел, он был ими сыт по горло, и он наслаждался спокойной беззаботной жизнью.
Но странно, - прожив так почти полгода, - в праздности и  путешествиях,  в непрерывном разгуле и удовольствиях, он  и от этого скоро почувствовал пресыщение. Он явно замечал что-то подобное и у тех русских, кто имел здесь всё: виллы, бассейны, яхты… и он не понимал этого, почему так происходит; почему многие особняки и виллы казались молчаливыми и  нежилыми, а иные, - недостроенные, скорбно глядели пустыми глазницами окон. И неясно было, что помешало хозяевам завершить своё земное творение, - добрая ли воля, болезнь или пуля; ему были неведомы тогда слова пророка:

«Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю,
так что другим не остаётся места, как будто вы одни поселены на земле.
В уши мои сказал Господь Саваоф: многочисленные дома будут пусты,
большие и красивые – без жителей…». (Кн. Исаии. 5. 8-9.)
   
Когда наступила весна, Виктора потянуло назад, - в Россию. Он понимал, что там его могут ждать всякие неожиданности и большие опасности, но, как ни странно, они его не пугали, но скорее наоборот, - чем-то притягивали и манили. А ещё он мечтал разыскать сына, посмотреть на него и посидеть на могиле у матери.

Так он снова оказался в Москве. Наверное, по Высшей воле, он должен был ещё здесь что-то совершить… и что-то претерпеть.
 




ГЛАВА  ВТОРАЯ
               

«… Тот, кто ходит по правде и говорит истину,
кто презирает корысть от притеснения,
удерживает руки свои от взяток,
затыкает уши свои, чтобы не слышать о кровопролитии,
и закрывает глаза свои, чтобы не видеть зла;
Тот будет обитать на высотах;
убежище его – неприступные скалы;
хлеб будет дан ему; вода у него не иссякнет.
          Глаза твои увидят Царя в красоте Его;
узрят землю отдалённую».               
               
                (Кн. Исаии. 33. 15-17.)



               
В последнее время, Игорь Звонарев работал старшим научным сотрудником в лаборатории системного анализа. Эта работа ему нравилась. В ней было что-то таинственное, загадочное и непредсказуемое, в отличие от обычной схемотехники, которой он занимался до этого. Это научно-техническое направление появилось и сформировалось по причине непрерывно увеличивающейся сложности радиоэлектронных устройств и систем; когда свойства  и возможности этих систем определялись не только свойствами и возможностями их отдельных элементов, но в такой же, или даже в большей, мере, энергетическими и информационными связями этих элементов между собой. Тогда то и появились термины: «системный подход» и «системный анализ». Но если физические элементы системы, сколь много бы их не было, можно было по отдельности промерить, исследовать и наладить, то информационно – энергетические связи между ними, были невидимы и неосязаемы; их нельзя было выделить и исследовать, - они действовали только в целой, работающей системе. Этих связей в системе, могло быть гораздо больше, чем самих элементов, и каждая могла иметь решающее значение для нормальной работы, как бы пользуясь правом «вето», и в этом заключалась основная трудность. Это уже напоминало живой организм, где отдельные органы ещё ничего не определяют, без их связей через кровеносную и нервную системы.
Если раньше, пять лет назад, Игорь сидел с паяльником и пинцетом, а основными приборами были: генераторы, анализаторы и осциллограф, то сейчас он работал с персональной ЭВМ и математическими моделями систем. И здесь главная трудность, и главная задача заключалась в том, чтобы добиться адекватности модели и объекта, поскольку любая модель, это только – подобие. Поэтому-то построение любых моделей, - это процесс принципиально бесконечный, как приближение к истине.
Утром Игорю позвонил начальник отдела и попросил его зайти.
Начальник отдела – Владислав Сергеевич Самохвалов, когда-то, лет десять назад, занимался серьёзной научной работой, быстро делая себе карьеру и поднимаясь по служебной лестнице. Для этого у него были все предпосылки: способности, амбиция, настойчивость и молодой энтузиазм. Сначала он сидел в библиотеках, - читал, изучал передовые зарубежные разработки, конспектировал; потом: паял, собирал, налаживал и писал статьи. Он допоздна засиживался за расчётами и приборами и уходил из лаборатории последним. Когда он успешно защитил кандидатскую диссертацию, ему сразу дали лабораторию и возможность продолжать работу. Он сразу удачно воспользовался этой возможностью и начал готовить докторскую диссертацию, по результатам проводимых и прежних работ, но только теперь, он делал её не один, но с участием своих инженеров и техников. Он давал им темы работ, которые составляли части его будущей докторской диссертации; они писали статьи, в соавторстве с ним, заявки на изобретения, отчёты, и поэтому докторская диссертация была сделана гораздо быстрее и проще, чем кандидатская, и так же успешно защищена. После этого он стал начальником отдела, и жизнь потекла уже по другому руслу. Если раньше он взбирался по служебной лестнице пешком, то теперь он встал на эскалатор, который его повёз, - доктор технических наук, начальник отдела, член Учёного Совета, член ВАК-а.
Теперь он сидел в кабинете, просматривал иностранные журналы, заседал в различных комиссиях и советах, стал говорлив и самоуверен. Теперь он увлекался поиском новых, сенсационных идей и технических решений, которые он мог, с успехом или без него, и без риска наказания за ошибку, проверять в своём отделе. И теперь он уже не задерживался на работе по вечерам, и каждый день, на два часа, уезжал обедать домой.

Игорь вошёл в кабинет и остановился у двери.
- Привет, Владислав.
- Привет, Игорь.
Они были знакомы вот уже пятнадцать лет, и давно были на «ты». Тогда давно, Игорь только пришёл на работу молодым специалистом, а Владик – стройный, энергичный и всегда занятый инженер, ещё только начинал писать свою диссертацию. Сейчас, за столом сидел располневший, заметно обрюзгший человек в очках, с остатками тёмных волос.
- Нас вызывает Главный по какому-то срочному делу, он сейчас звонил, пошли.
Он поднялся из-за стола, поправил галстук, надел пиджак и направился к двери, пропуская Игоря вперёд. Они прошли в кабинет к Главному Инженеру.
Главный их ждал; не поднимаясь из-за стола, он жестом пригласил их сесть.
Когда-то, в первые годы пребывания в этом кабинете, он обычно встречал своих посетителей, выходя к ним и, пожимая каждому руку, но потом, - всё как-то приелось и надоело; посетителей становилось всё больше, а времени, сил и желания подниматься к ним – всё меньше. Теперь всё ограничивалось кратким приветствием и жестом в сторону ряда стульев, стоящих у длинного стола. Главный курил, и в пепельнице, лежащей справа от него на столе, громоздилась кучка окурков.
- Владислав Сергеевич, как у тебя дела с зарубежными заказами?
- Две разработки для Вьетнама закончили: сто седьмую и пятьдесят первую, месяца через два сдадим «Сапфир» для Индии.
- Представители их приезжали?
- Пока нет.
Главный озабоченно помолчал, а потом назидательно произнёс:
- Надо связаться с вьетнамцами и поторопить; пусть приезжают и переводят деньги, а то мы можем расторгнуть договор и найти других покупателей… у нас туго с деньгами и мы не можем долго ждать.
- Семён Ефимович, но срок сдачи ещё не истёк, а главное на эти системы сейчас уже не просто найти покупателей.
- Ну хорошо, я ведь вас вызвал не по этому, - Главный потушил сигарету и положил её в пепельницу, - я хочу вам сообщить, что у нас есть возможность получить большой заказ от компаний Аэрофлота и Минобороны, с кредитами, которые перекроют все зарубежные заказы и снимут все наши финансовые проблемы. Возможно, что эти работы помогут нам выйти на крупные зарубежные компании в Европе и Штатах, а это – солидные темы и деньги, - он достал новую сигарету, закурил и, довольный произведённым эффектом, ожидал реакции своих сотрудников. Его слушали с напряжённым вниманием; он выдержал паузу:
- Вчера, в Агентстве было совещание нашего руководства с представителями Авиакомпаний и военных. У них сейчас возникли большие проблемы… и, похоже, что эти проблемы сейчас глобальные, и стоят перед всеми.
Он снова сделал паузу, строго и значительно вглядываясь в лица присутствующих и, как - бы подчёркивая важность предстоящего разговора.
- Дело в том, - продолжал Главный, - что сейчас учащаются отказы бортового радиоэлектронного оборудования, - последствия? Самые непредсказуемые и тяжёлые. Поэтому сейчас все, кто работает с бортовыми и космическими радиоэлектронными системами, и особенно авиаторы, встали на уши и готовы сотрудничать с любыми организациями, которые могут прояснить, и помочь решить, эту проблему. Речь идёт о безопасности полётов и репутации компаний, поэтому они готовы платить любые деньги. Теперь вам, наверное, уже понятна важность и… значение такой работы для нас. Но я думаю, что во всех этих вопросах может разобраться только системщик, поэтому я вас и пригласил. Прошу высказать свои соображения.
Игорь вежливо и скромно молчал, соблюдая служебную субординацию, но его начальник сразу оценил блестящую возможность открыть новую важную тему, со всеми сопутствующими благами материального и морального плана.
- Конечно, Семён Ефимович, мы возьмём эту работу. Завтра я соберу всех моих специалистов, поставлю задачу, и сразу начнём.
- И с чего вы думаете начинать?
- Со сбора всей имеющейся информации по данному вопросу.
- Ну хорошо, а что скажете вы, Игорь Васильевич? Вы же у нас главный спец по системам.
Игорь помолчал, а потом нетвёрдо ответил:
- Мне кажется, что это задача сложная… здесь потребуется не только системный анализ; здесь, наверное, влезет ещё электромагнитная совместимость, а все эмсовские задачи, это – кот в мешке.   
- Чёрный кот, в чёрном мешке, в тёмной комнате, в тёмную ночь, - неудачно пошутил Владислав Сергеевич.               
Главный шутки не понял, выглядел очень серьёзным и озабоченным. Быстро взглянув на Владислава Сергеевича, он строго заметил:
- Шутить будем после, когда сделаем работу…, а сейчас времени у нас мало, - заказы Авиакомпаний могут перехватить другие, и мы останемся за бортом…. Поэтому я предлагаю, - дать Игорю Васильевичу две недели; пусть поедет на ведущие Авиакомпании и заводы, и изучит проблему прямо на местах, на живых объектах. А после сделает сообщение у нас на НТС, и тогда всё решим, какую работу мы сможем взять, - он повернулся к Игорю, - как вы, Игорь Васильевич?
- Хорошо, конечно, - машинально ответил Игорь.
- А вы, Владислав Сергеевич?
- Правильно, - поспешно согласился тот, - мы сейчас же всё обсудим и наметим план работ.
- Тогда, вот адреса, фамилии, реквизиты; сейчас я подготовлю сопроводительные, оформляйте командировочные, предписания и вперёд.
Когда Игорь, начинал заниматься каким- нибудь новым делом, оно, особенно в первое время, сразу захватывало его целиком. Новая, интересная или очень важная работа, становилась для него чем-то подобным навязчивой идеи – доминанте, которая одна начинала господствовать в его сознании, подавляя и изгоняя другие мысли. Он начинал проигрывать в уме различные варианты и различные возможности решения; мысленно что-то доказывал себе, спорил с собой, обосновывал и опровергал. Он решал и сомневался, надеялся и разочаровывался, и, при этом, всегда стремился достичь максимального результата, -  и в понимании, и в выполнении. Любую работу он делал так добросовестно и так качественно, как это было ему доступно, по его природе и по его состоянию. Временами это могло быть похоже на маниакальную одержимость или даже болезнь, когда стремление достичь вершины, оборачивалось движением по кругу, и тогда это вызывало недовольство у начальства, из-за затягивания сроков выполнения.
Быстро защитив свою кандидатскую диссертацию, когда он ещё был относительно свободным, Игорь сразу же оказался заваленным массой важных и сложных работ, которые он выполнял в основном один, никому не перепоручая и не требуя помощи. Ему говорили, что на многих его работах можно было бы легко защитить докторскую диссертацию, но времени на оформление её и проталкивание через Учёный Совет, у него никак не находилось, а может быть были и другие причины. Он не выносил продолжительного напряжения, не любил ходить, кому-то что-то доказывать, использовать других и показывать себя в выгодном свете. И если учесть, что Игорь Звонарев был лишён таких качеств, как тщеславие и карьеризм, становилось вообще непонятным, - как и зачем он защитил кандидатскую. Вот и теперь, несмотря на советы, предложения и упрёки, - работа над докторской не шла… она была для него скорее как самоцель. Да и Владислав тайно не одобрял эту идею, и всячески придерживал его, непрерывно загружая работой. Казалось, что начальник отдела не желал, чтобы рядом с ним работал ещё один доктор наук.

Игорь приехал домой поздно; совещание у начальника, оформление командировочных бумаг, мотание по кабинетам и канцеляриям, - утомили его, и даже не столько физически, сколько психологически, ввиду напряжённой спешки и постоянного опасения что-то забыть и кого-то не застать. По природе своей медлительный, он никогда не любил спешки, авралов, начинал нервничать, ошибаться, и от того злился и быстро уставал.
- Игоша, что так поздно? – участливо спросила жена, встречая его у дверей.
- У нас, Лидок, похоже, начинается запарка, - ответил он, раздеваясь в прихожей, - с завтрашнего дня еду в командировку.
- Куда? Надолго? – лицо её сразу стало озабоченным.
- Сначала на Урал, потом в Сибирь, а потом ещё здесь в Москве, всего… недели на две, а сейчас давай-ка лучше, поедим… я сегодня даже не обедал.
- Конечно, милый, мой руки и иди на кухню, у меня всё готово.
После ужина, вся семья обычно собиралась в большой комнате, - это было их любимое время. Телевизор включали очень редко; Лидия Сергеевна смотрела только старые фильмы и, иногда, новости, - Игорь – только спортивные передачи, а девочкам, вечерние передачи смотреть не разрешали.
Обычно, Лидия Сергеевна включала настольную лампу и принималась за проверку тетрадей, девочки не любили сидеть в своей комнате, они садились за маленький журнальный столик в уголке, и готовили уроки, или играли в тихие игры. Игорь удобно устраивался на широкой тахте и, по обыкновению, изучал свою литературу, иногда делая длительные паузы, что-то обдумывая и записывая в тетрадь. Но эта литература никак не касалась его непосредственной работы, она не имела никакого отношения к радиотехнике, и к техническим наукам вообще, - она была о человеке. Он считал, что дома не следует заниматься проблемами производственной деятельности, что для предохранения сознания от перенапряжения и перегрузки, нужно переводить мысль в другую область, туда, где приятно, комфортно и главное, где можно получить какую-то осязаемую пользу для тела и души. Но это получалось далеко не всегда, особенно в периоды работы над диссертацией, статьями, докладами или сложными производственными задачами. Тогда приходилось вступать в трудную борьбу… с собой, со своим сознанием и своими мыслями. После этого, он впервые пришёл к убеждению, что прежде чем что-либо понять в этом мире, человек должен понять самого себя и механизмы своего понимания; он задумался над вопросом, - что такое мысль и как ей управлять. Он пришёл к идеям: самонаблюдения, самоосознания и самосовершенствования. Он стал руководствоваться изречением Монтеня: «Если бы человек был мудр, он расценивал бы всякую вещь в зависимости от того, насколько она полезна и нужна ему в жизни».
Но сегодня он не стал брать книгу и тетрадь; он прилёг на тахту и почти сразу задремал. В его сознании причудливо замелькали картины прошедшего дня; комнаты и кабинеты, звучали обрывки разговоров с Главным и начальником отдела; откуда-то, совсем из другого мира, доносились голоса. «… Мама, а что Милка у меня списывает, скажи ей, пусть сама делает…. Тише, Светик, видишь, папа отдыхает, а ты Милочка делай всё сама, списывать стыдно…. Да, пусть Светка не врёт… я и не смотрю…. Ладно девочки, тише, - завтра наш папка уезжает в командировку… и мы остаёмся одни,… а сегодня пора спать…». Потом вдруг появился Владислав, он грозил кому-то пальцем и повторял: «Да ему надо ехать, ему надо ехать…»; и снова какие-то сбивчивые картины и обрывки фраз.
В девять часов Лидия Сергеевна уложила детей спать, и снова села за тетради. Только в одиннадцать закончила она свою работу, собрала тетради, прибралась и присела на тахту к мужу.
- Игошенька, давай просыпайся, я уже постелила….
Она положила руку на его плечо, нагнулась и нежно поцеловала в щёку, а потом тихонько прошептала в ухо, нараспев:
- Под-ни-май-ся, да-вай спать….
Игорь повернулся, открыл глаза, пробуждаясь и ещё не вполне соображая, где он и что происходит….
- Знаешь, снилась такая… галиматья… и непонятно, где был, - или дома или на работе… какая-то мешанина и бред.
- Ты устал сегодня…, хочешь, я сделаю чай?
- А сколько время?
-Двенадцатый час.
- Нет, уже поздно, давай лучше спать.
- Ладно, иди, чисти зубы, умывайся,… если хочешь, прими ванну…. Тебе когда завтра вставать?
- Когда будешь уходить на работу, - меня разбуди.
- Хорошо, милый.
Они всегда спали под разными одеялами; он – в трусах, а она нагишом. Сейчас она тихонько залезла к нему под одеяло и легла, слегка прикасаясь и двигаясь так, что это всегда сразу возбуждало его. Она хорошо знала, что прикосновения и поцелуи должны быть лёгкими, щекочущими, так они могут быть продолжительными, и только ими можно передать нежность и ласку. И только они есть истинные посланцы любви, но вовсе не сильные и судорожные движения и объятья, которые бывают потом, и которые всегда мимолётны; они приходят, когда нежность превращается в страсть. Сегодня она хотела этого, этой близости, хотя и понимала, что муж устал и может быть не разделяет её желания; но ещё сидя за столом, проверяя тетради, она изредка поглядывала на него, лежащего в спокойно-небрежной позе, и уже тогда чувствовала какую-то нежность и приятную теплоту, подступающую к груди и животу.
Игорь, ощутив рядом тёплое, слегка вздрагивающее тело, мягкие ручьи волос, накрывшие его голову, - почувствовал, что сон уходит; он повернулся к ней и… погрузился в этот сладкий, опьяняющий мираж, давно изведанный, но всегда новый, который не с чем сравнить…

« Положи мя, яко печать, на сердце твое,
яко печать на мышцу твою:
ибо крепка, яко смерть, любовь;
жестока, яко смерть, ревность;
стрелы ея – стрелы огненны;
она – пламень весьма сильный.
Большие воды не потушат любви,
И реки не зальют ея».
           ( Соломон. Песня песней. 8. 6-7.)


*******

Игорь Звонарев, сколько помнил себя, всегда был в состоянии «влюблённости в женщину». Еще в детском саду, он вдруг «отдал своё сердце» маленькой, курносой девочке – Кате, и, в его детском сознании, она стала для него лучшей и единственной. Он не подходил к ней, не заговаривал, и даже старался не смотреть на неё, а при случайном общении, был подчёркнуто грубым и, по каким-то непонятным побуждениям, мог её даже толкнуть. Он только украдкой, издалека, кидал на неё быстрые взгляды, и это доставляло ему удовольствие и ещё какое-то, пока непонятное для него, переживание.
Так же было и в школе, - он сторонился девочек и не общался с ними. Но, при этом, опять была одна, - единственная, его «любимая», к которой он испытывал тайное влечение, и которая об этом не подозревала, потому что он его никогда не проявлял.
Только в студенческие годы, и то, в какой-то мере, под влиянием друзей, Игорь стал бывать в женских компаниях. В его группе тоже была девушка, которую он выделял из всех, и он даже делал первые робкие попытки ухаживания, но, при этом, всегда терялся, лепетал какую-то чепуху, потел и злился на себя. Он панически боялся быть отвергнутым, и это мешало ему, принося первые страдания. Он ещё совсем не знал женщин, и чем больше нравилась ему женщина, тем более скованным и робким оказывался он перед ней, и тем меньше шансов оставалось у него на успех. Но это была пора, когда сама природа властно заявляла о незыблемости своих законов, когда он должен был вступить в новый этап жизни, и своих отношений с женщиной.
С Олей Залуцкой он познакомился на лекции. Они были в разных группах, и только изредка, на общих курсовых лекциях, мельком видели друг друга. В тот день они оказались рядом случайно. Игорь опаздывал на лекцию и вбежал в аудиторию, когда лектор уже писал что-то на доске. Он сел на ближайшее свободное место, достал тетрадь и ручку, и стал искать глазами своих друзей; они сидели на верхнем ряду и, увидев его, Сергей Полетаев помахал рукой.
На лекциях, Игорь обычно делал короткие конспективные записи в тетради, а между ними, занимался рисованием. Он рисовал: затейливые и сложные орнаменты, фигуры животных, оружие, цветы; у него были явные способности, которые отмечали ещё воспитатели детского сада и преподаватели в школе. Тогда, он рисовал горящую свечу, розу и кривую арабскую саблю; он вообще любил символические рисунки. Случайно взглянув через плечо, он увидел, что соседка его, - тоже рисует. В её тетради виднелось странное существо, с длинным туловищем в виде большого огурца, и четырьмя коротенькими ножками, в виде маленьких огурцов, торчащих прямо из живота. Потом, на «большом огурце» появилась круглая головка, с маленькими острыми ушками и закорючка – хвостик.
- Что это? – изумлённым шёпотом спросил Игорь.
- Это кошечка, - так же шёпотом ответила она, и подрисовала к кончикам лапок, загнутые коготки, - она у нас хорошая, но может и оцарапать… вот.
Игорь громко прыснул, и склонился над столом, с трудом сдерживая приступ хохота.
- Деточка, кошечку рисуют не так…, вот как.
Игорь стал быстро набрасывать силуэт кошки в своей тетради.
- Нет, наша лучше, - тихо прошептала она, - подрисовывая к круглым глазам кошки длинные ресницы.
На них начали обращать внимание и шикать, а Игорь вдруг почувствовал себя удивительно спокойно и хорошо.
Он писал конспект и, невольно слегка касался ногой, ноги своей соседки; она не отодвигалась, и только чуть ниже склонялась к своей тетради.
Но когда закончилась лекция, Игорь не решился продолжить своё мимолётное знакомство и разговор; он стал искать какие-то предлоги, чтобы удалиться, ему стало вдруг жарко… и он ушёл. Потом он ругал себя за нерешительность. Прошло несколько дней, и они снова, как-то случайно, оказались на лекции рядом; а впрочем, может быть это произошло и не случайно. Игорь чувствовал смущение; он машинально записывал лекцию, и не знал, как ему себя вести. Тихо, он сделал несколько глупых замечаний по поводу качества лекции, - она, так же тихо, и так же невпопад отвечала. Они сосредоточенно писали, скрывая взаимную, внезапно наступившую, неловкость. Он только слегка касался её колена, и ощущал волнующий жар.
Но лекция опять окончилась, а они опять, так и не заговорили в тот день.
Это не поддавалось объяснению, - это трудное и неуверенное сближение двух тел и двух душ, но какой-то тайных и невидимый механизм уже был запущен, и теперь казалось, что от них уже ничего не зависит.
Следующая встреча произошла у них в институтской столовой и, оказавшись за одним столиком, вдвоём, они, наконец, в первый раз, смогли поговорить нормально, не испытывая жёстких ограничений времени и обстоятельств. После этого, они стали встречаться чаще: в библиотеке, в столовой, на институтских вечерах; уже не замечая, ни окружающих, ни времени. На общих лекциях они садились теперь рядом; Игорь с нетерпением  ждал этих встреч, робость ушла, осталось только растущее чувство радости. Они уже целовались при расставаниях по вечерам,  и вот, наконец, настало время, когда они смогли остаться вдвоём – наедине.
Оля жила в общежитии, и когда её соседка уехала на несколько дней к родственникам, комната оказалась в их распоряжении.
Игорь пришёл вечером; он принёс бутылку вина, коробку конфет и цветы.
Тогда всё было как во сне; первый раз он был, вот так, наедине с женщиной, и он всё время думал только об одном, - что вот, сегодня, в первый раз, он должен что-то сделать… важное и значительное, и это «что-то», вызывало волнение и страх. Они пили вино, ели конфеты; он о чём-то говорил и даже пробовал шутить…, но эта главная мысль, сидела у него в сознании металлическим гвоздём, сковывала его и не давала расслабиться. Выпив ещё вина, Игорь закрыл дверь на ключ, и они стали танцевать, под музыку радиолы. Он стал целовать её, а потом привлёк к себе, и они уселись на кровать. Игоря била мелкая дрожь, он был весь напряжён; Оля сидела с полузакрытыми глазами, она порывисто дышала, на щеках её пылал румянец, а губы вздрагивали. Игорь не знал, как и что делать дальше и похоже было, что она тоже. Нет, теоретически он всё хорошо и подробно представлял, и даже видел всё это в своём воображении и на экранах, но вот сейчас, когда  это всё здесь… рядом и, как будто бы, доступно…, это было совсем не то. Целуя, он положил её на кровать и… стал торопливо раздевать. Она лежала на спине расслабленно, прикрыв лицо рукой, и не противилась. Когда же он увидел, наконец, её обнажённое тело, - белый, матовый живот и это…, он испытал восторженное нетерпение… и стал лихорадочно срывать с себя одежду.
Но когда их обнажённые тела соединились, и Игорь оказался между её бёдрами, - он не успел найти заветной цели; он почувствовал вдруг какую-то сладкую истому, и с тихим стоном, ощутил в себе расслабление и пустоту.
Теперь он испытал второй, но уже болезненный, шок! Кое-как одевшись, - он убежал.
Сразу после того вечера, Игорь Звонарев провозгласил себя позорным ничтожеством, и стал думать, что жизнь потеряла для него всякое значение и смысл. Он с ужасом думал, как появится теперь в институте и встретится с ней.
Ему хотелось исчезнуть с глаз людей; ему казалось, что на улице все прохожие смотрят на него, - усмехаются и презирают его, и на следующий день, в институт он не пошёл. Но и дома ему было не легче, а даже тяжелее, наедине со своими мыслями, от которых он не мог никуда убежать. Потом, спустя несколько дней, когда первое потрясение прошло, Игорь стал искать доводы в своё оправдание; он стал успокаивать себя, и доказывать себе, что это вовсе не причина, чтобы ставить на себе крест, сдаваться и прекращать попытки сделать то, что не получилось у него с первого раза. Надо только не попадаться на глаза Оле, чтобы не давать повода к неприятным воспоминаниям, и возможным насмешкам в свой адрес. Так он искал в себе свою поддержку, хватался за неё и прислушивался к её доводам, но когда она притуплялась, и её голос смолкал, - в сознании начинало стучать прежнее переживание: позор, позор, позор!
Почти неделю, Игорю удавалось избегать встречи с Олей, и он стал успокаиваться, но потом она поймала его в коридоре. Он страшно покраснел и сразу вспотел, когда она взяла его под руку, и отвела в сторонку.
- Игорь, ты почему от меня убегаешь… я никак не пойму, чем я тебя обидела…, просто я ещё не знаю, как вести себя с мужчинами… прости, если я что-то сделала не так…, но я очень хочу, чтобы у нас всё было хорошо… ты хочешь?
Он смотрел в её широко открытые, доверчивые, карие глаза, и почему-то почувствовал подступающие слёзы.
- Прости меня, Оля… я просто неврастеник и паникёр… я ведь тоже не знаю, как всё это делается…
- Но ты хочешь быть со мной?
- Я очень хочу быть с тобой, и мне кроме тебя никого не надо и… я тебя люблю, - вдруг, с неожиданным жаром, закончил он.
И они снова стали встречаться, и встречи их становились всё трепетнее, нежнее и сердечнее, но только условий остаться наедине, никак не представлялось.
Он неосознанно побаивался той комнаты в общежитии, с которой были связаны неприятные воспоминания, но кончался май, установилась тёплая погода, и они, в зачётную пору, решили уехать в лес – загорать.
Солнечным, погожим утром, собрав сумку с продуктами и вином, они отправились на Клязьминское водохранилище. Походив по берегу, они углубились в лес и вскоре нашли укромную полянку, с молодой шелковистой травкой, окружённую густыми кустами и деревьями. Солнце уже припекало, возвещая начало дня; в зелёной листве звенели и пересвистывались невидимые птахи, в траве стрекотали кузнечики, и всё вокруг дышало радостью и покоем.
Игорь положил на траву свою рубашку и подстилку, они разделись и легли загорать рядом, прижавшись, друг к другу. Игоря снова стала сотрясать знакомая предательская дрожь; он повернулся к Оле, и обнял её.
- Подожди, Игорёчек, не торопись, - благоразумно попросила она, - давай пока немножечко полежим,… успокойся.
Он слегка отодвинулся, лёг на спину, и подождал, пока уймётся дрожь. Он смотрел в синее небо, на редкие облака, плывущие в этом безбрежном море, как белые хлопья пены, но мысли его были здесь, с ней, которая доверчиво лежала рядом.
- Олечка, давай голыми загорать, - и он стал стягивать с себя трусы.
Она медлила.
- А если кто здесь пойдёт?
- Нет, здесь никого нет… я проверил, ну давай, я тебя прошу…, - он обнял её.
- Ну ладно, только ты отвернись.
Она сняла лифчик и трусики, и, положив их под кустик, легла рядом с ним на живот. Теперь они уже не могли ждать, это было свыше их сил.
Игорь лёг на бок, повернул её на спину и стал целовать… губы и грудь.
- Олечка, Олечка… девочка… ну… ну… немножко…
Потом он прильнул к ней, ощутил её горячее тело и… погрузился в него….
И только тут, в первый раз, он почувствовал весь восторг состояния, когда мужчина и женщина становятся единым, и что-то крикнуло в нём: «Вот, это случилось!» Потом он перестал ощущать и контролировать свои действия, все движения тела происходили инстинктивно, на уровне подсознания, и было только чувство безграничной нежности и блаженства. Но только всё происходило слишком быстро, и когда грянул последний торжественный аккорд, он облегчённо застонал, откинулся, лёг на спину и закрыл глаза, а потом поднялся и сел. Она лежала молча, закрыв лицо руками.
Потом, когда они сели, Игорь увидел на себе и на своей рубашке, - её кровь. Оля склонилась к нему, и, обняв за плечи, сказала, с непонятной грустью:
- Ну вот, теперь я твоя. 
Он нежно поцеловал её в губы.
- И я ведь тоже твой.
Она спокойно улыбнулась.
- Ну ладно, мы ведь этого хотели, да? Вот это и случилось.
- Разве это плохо? – спросил Игорь, - это, наверное, лучшее, что даётся человеку, ты для меня теперь всё… я тебя очень люблю.
Они ещё посидели немного, тесно прижавшись, друг к другу, и думая о своём. Потом Игорь вдруг весело сказал:
- Оленька, мы же с тобой ещё не обедали, давай-ка, раскладывай продукты.
- Хорошо, только нам нужно немножечко помыться… у нас есть вода?
- Нет, только две бутылки вина!
- Ладно, возьми бутылку, и иди за кустики и вымойся, а половину бутылки оставь мне, а то нам нечего будет пить.
Игорь рассмеялся.
- Слушай, это гениально! – и полез за бутылкой.
Они вымылись вином, благо оно было белое, оделись и стали раскладывать еду, постелив подстилку и газеты.
Когда они выпили вина, поели и отдохнули, подремав на солнце, Игорь вдруг почувствовал, нахлынувшее на него, новое желание, и оно было гораздо более сильным и властным, чем первое. Это было неудержимое предвкушение уже испытанного блаженства; это было желание уже не мальчика, но мужчины. Он снова обнял её и страстно поцеловал.
- Оленька, давай ещё… я очень хочу, я больше не могу…
- Ты что, Игоречек, - ласково возмутилась она, - ты меня и так уже поранил.
- Ну я тебя прошу, умоляю… я осторожненько, теперь наверное тебе уже не будет так больно, - он стал ласково гладить её и раздевать, - я ведь первый раз… и почти ничего не понял, я тебя люблю…, люблю…
Она, заражаясь его состоянием, сама сняла трусики, и повалилась навзничь в мягкую траву.
На этот раз всё было более просто и более прекрасно; непередаваемое блаженство охватило их, закружило и понесло; и на этот раз, более продолжительно и страстно, пока не наступил… экстаз.
Они еще долго лежали, отдыхали и беседовали, а потом Оля сказала:
- А чем мы теперь будем мыться, - вина уже нет.
Игорь умиротворённо улыбнулся и обнял её.
- Мы сейчас дойдём до водохранилища и там искупаемся.
- Да? А я даже забыла, что мы на канале.
Они ещё немного посидели, а потом собрали остатки провизии, сложили их под кустик, взялись за руки и пошли назад, к станции, усталые и счастливые. Они ни о чём не думали, и сейчас не хотели знать, что ожидает их там – впереди.
Весь май и июнь, Игорь и Оля были неразлучны; они встречались каждый день, ходили в кино и в театры, и часто проводили время наедине, - в общежитии или за городом, на природе. Тогда у них не было никаких проблем, и было одно – счастье. И каждый раз, при встрече, он ей пел:

Студенточка, вечерняя заря;
Под липою стоял и ждал тебя;
Счастливы были мы, задыхаясь поцелуями
И вдыхая аромат ночной,
Любовался я тобой.

Студенточка, вечерняя заря;
Под липою, я ожидал тебя;
На берегу пруда, твои губы целовал я
И навеки был пленён тобой
Под серебристою луной…

Наступила экзаменационная сессия; собрав конспекты и продукты, они отправлялись на своё заветное, памятное место на канале. Потом и сессия прошла; они перешли на третий курс, и настала  пора летних каникул. Тогда Ольга предложила Игорю поехать вместе к её родителям в Калугу, и там жить  у них на даче. Он как-то растерялся, и не смог сразу ответить определённо.
Дело было в том, что, ещё задолго до этого, он и его друзья – Сергей Полетаев и Михаил Гурский, решили ехать в каникулы на юг. Сначала они хотели поехать в Крым, на месяц, и заработать там денег на стройке, а потом переехать на Кавказ, в Сочи - отдыхать. Виктор Балабанов, на которого они рассчитывали тоже, ехать не мог, -  у него были спортивные сборы.
Игорь всегда очень долго решал, но когда решение принималось, и тем более, когда он давал обещание, для него было мучительно трудно, что –либо изменять. Теперь он только обдумывал, как ему, убедительнее и мягче, объяснить всё Оле.
Она не ожидала его отказа, и, выслушав его доводы, как ни старалась, но скрыть своего огорчения не могла и немного всплакнула. Прощались они трудно, с единственной надеждой, -  на скорую встречу.
Через несколько дней, Игорь с друзьями уехал в Симферополь.
Они работали в Алуште, на строительстве санатория: копали землю, носили кирпич, песок и гравий, готовили раствор. В первую неделю, за день уставали так, что, придя вечером в свою коморку-терраску, валились, как снопы, на койки, и отключались от реальности до утра.
Но скоро они втянулись в работу, и однажды вечером, когда сидели и ели арбуз, Сергей сказал:
- А что, ребята, давайте сходим куда-нибудь вечером… ну на танцы, или в кафе… найдём девчонок… а?
Гурский внимательно посмотрел на друга, загадочно усмехнулся и ответил:
- Ну тебе-то не надо их и искать…, они сами тебя найдут… это говорю тебе я – Михаил Гурский.
Сергей не придал его словам особого значения.
- Ну так как? Игорёк, Мишель… что, так и будем сидеть здесь, как репы?
- Да вообще-то надо конечно уже выползать в мир, - неуверенно согласился Игорь.
- Всё! Давайте одеваться и вперёд! – подвёл итог Гурский.
После этого, они стали ходить по вечерам, в ближайшие санатории на танцы. Игорь, в отличие от своих друзей, в шумных залах и на многолюдных танцплощадках, чувствовал себя неуютно и скованно, и откровенно скучал. Он как-то непонятно робел, при подходе к незнакомым женщинам, не знал, о чём с ними говорить и как себя вести; все разговоры, при знакомствах, казались ему глупыми и фальшивыми, и сам себе он казался тогда неестественным, глупым и смешным. Пригласив танцевать даму, он молчал, или лепетал какую-то ерунду; ругал себя за это, замыкался ещё больше и еще больше расстраивался. Где-то, в глубине души и втайне, он завидовал своим друзьям. Сергей, казалось, вовсе не задумывается, что и как говорить; он смеялся, шутил, а все его глупости и даже лёгкая пошлость, в понимании Игоря, воспринимались окружающими как должное. Гурский поддерживал его, как мог, и около них всегда были женщины, - оживлённые и смеющиеся, а он, как всегда, оставался почему-то в стороне. Если объявлялся «белый танец», - это становилось для Игоря неприятным испытанием его самолюбия. Окружающие дамы приглашали обычно Сергея, Гурский, нисколько не переживая на этот счет, с переменным успехом, предлагал себя дамам сам, а Игорь, если его не приглашали, - стоял, с отчужденным видом и… переживал.
Обычно, сюжеты вечеров не отличались разнообразием: Сергея подхватывала какая-нибудь бойкая девица и увлекала его куда-то, Гурский находил себе подругу, и уходил с ней гулять, а Игорь уходил один. Он шел на море, выбирал укромное место, садился на тёплый топчан и, слушая шелест волн, - пел свои любимые песни. И тогда ему сразу становилось легко и спокойно, и сложные проблемы жизни уходили прочь. Он пел…

… Уехал я в далёкие края,
забыла ты, забыла ты меня,
но помню, помню я
голубые глаза твои;
эх, да долго не забуду я
эти ясные дни…

И ещё…

… Кари глазки, где ж вы скрылись,
мне вас больше не видать.
Куда ж вы скры-и-лись, запрапа-а-ли,
Меня заста-а-ви-и-ли страдать…

И здесь, на последней фразе, к его глазам подступала неожиданная слеза. И тогда он вспоминал Олю и жалел, что не остался с ней.
Но время шло и он, имея уже начальный опыт, вовсе не думал совсем отказываться от женщин и от тех ощущений, которые он испытывал  недавно. И к тому же здесь всё завораживало и манило к интимным встречам и свиданиям: тёплые вечера, запах магнолий, блеск ночных огней в тёмной листве, стрёкот цикад.
Сергей, по возможности, всегда старался быть рядом с ним, но когда они оказывались в компании женщин, Игорь сразу начинал чувствовать себя на вторых ролях, и сникал. У него было несколько мимолётных знакомств, которые оказались не совсем удачными и прошли, не оставив следа и приятных воспоминаний. Очень часто он откровенно скучал.
Когда в конце месяца, они закончили работу и получили расчёт, было решено отметить это событие в ресторане, а уже на следующий день, - они плыли на теплоходе в Сочи.
Остановились в Лазаревской. Здесь, на берегу у моря, они сняли небольшую комнату на три койки, и только сейчас почувствовали, что у них начался настоящий отдых.
Теперь они могли целыми днями находиться у моря: плавать, загорать, играть в волейбол и в преферанс, есть арбузы, персики и виноград и заводить приятные знакомства; ну а вечерние программы – остались прежними: танцы, встречи, ужины в ресторане и кафе.
Посещение открытой танцплощадки в одном из санаториев, могло закончиться для них очень печально. Они подошли, когда танцы были в самом разгаре; на эстраде небольшой оркестр играл популярные танцевальные мелодии. Из ближайшего ресторана появилась шумная компания грузин с русскими девушками; они стали танцевать, громко переговариваясь на своём языке, и весело гоготали…
Как началась драка, Игорь не видел; он танцевал с крупной, пышнотелой девицей, такой же молчаливой, как и он. Она прижималась к нему грудью и мягкими бедрами, а в ладони у неё был маленький влажный платочек. И вдруг что-то сразу сломалось в плавном движении танцующих, раздались крики, началась какая-то возня, и Игорь услышал голос Сергея, зовущего его. Он бросился на голос, и увидел, как Сергей, прижавшись спиной к ограде, отбивался ногами от наседавших на него грузин. Игорь только крикнул: «Мишка, давай сюда!» и, налетев сзади, отбросил одного из нападающих, но в это время сбоку, кто-то ударил его кулаком. Танцующие разбегались, музыка оборвалась, Гурский куда-то исчез. А драка разворачивалась и грозила превратиться в избиение; силы были явно не равны. Четверо здоровых грузин, пустив в ход ноги и кулаки, и встретив яростный отпор, стали постепенно звереть, и в руке одного из них появился нож. Игорь крикнул: «Осторожно, Серёга!», и прыгнув вперёд, ударил ногой по руке, державшей нож, но на него насели двое и повалили на пол. И тогда он услышал крик: «Прекратить!» и звук милицейского свистка. Вскочив на ноги, Игорь увидел бегущего к ним Гурского и спешащего за ним милиционера. Нападающие бросились врассыпную, перемахнули через низкую ограду и скрылись в толпе зрителей, которые с интересом наблюдали бесплатный спектакль. Музыка заиграла снова. Друзья осмотрелись, и нервно рассмеялись: у Сергея был разбит нос и губа, на щеке виднелась кровь, а воротник рубашки был оторван; у Игоря распухло ухо, и заплыл глаз, бок болел от удара ногой. Мишка Гурский объяснял милиционеру подробности инцендента, и заодно, - его обязанности по обеспечению порядка. Тот, имея первоначальное намерение, - отвести всех в отделение и составить протокол происшествия, услышав обвинения в свой адрес и не найдя добровольных свидетелей, решил удалиться с назиданием: «Наблюдайте за порядком сами, на всех вас милиции не хватит».
Весь вечер, в своей комнате, они жарко обсуждали подробности своего приключения и причины, вызвавшие его. Оказалось, что Сергей неосторожно пригласил танцевать одну из девушек, которая была в компании грузин в ресторане, а потом она, оставив своего кавалера, стала кокетничать с Сергеем, явно выказывая ему своё предпочтение. Оскорблённый кавалер этого терпеть не смог, и когда его дама снова подошла к Сергею, он грубо схватил соперника за рубашку и предложил «выйти поговорить». Услышав отказ, он сразу ударил его по лицу, Сергей ответил тем же, и всё началось.
После у них был совет. 
Гурский сразу предложил уехать в Сочи, там у него есть знакомая хозяйка, но его друзья не согласились; за комнату уже было заплачено, место было очень удобное, на берегу моря, да и потом…, - от кого бежать, где здесь избавишься от грузин? Решили купить ножи, и впредь быть осторожными и держаться вместе.
Скоро у них организовалась своя пляжная компания, - они, и четыре студентки мединститута. Каждый день они встречались на своём месте, на пляже, - загорали, купались, играли в мяч; потом шли обедать в кафе, а вечерами встречались на танцах. Но очень быстро в компании осталось шестеро, потом образовались две пары, а Игорь оказался один, - ему не понравилась его новая знакомая. Несколько вечеров он томился, скучал, ездил в Сочи, не зная, как скоротать время. Вечерами он обычно приходил домой первым. Друзья появлялись далеко заполночь, а иногда и под утро; они всегда оживлённо и весело делились своими впечатлениями и переживаниями, детально обсуждая свои амурные приключения. Игорь часто просыпался от их громкого шепота и злился, тогда они начинали подшучивать над ним, и советовали тоже найти себе подругу.
И нельзя сказать, что он не хотел этого…, но когда он представлял, что, -  вот надо будет ограничить свою свободу обязанностями за кем-то ухаживать, с кем-то постоянно ходить и о чём-то говорить, - желание его гасло. А кроме того, как это случалось обычно, те женщины, которые ему нравились, были уже заняты, или не отвечали на его неуверенные попытки знакомства, а те, которым мог понравиться он, - не нравились ему.
На пляж он теперь ходил один; его друзья были с подругами, и эту действительность ему нарушать не хотелось.
В тот день, на море был пятибальный шторм, и желающих купаться не было; все сидели и лежали на берегу, за границей прибоя. Игорь хорошо плавал и обычно, уйдя за заградительную зону, уплывал далеко в море; там он ложился на спину и мог долго смотреть в небо, качаясь на волнах. И ещё, - он любил купаться в шторм, и знал основные и обязательные правила такого купания; главное было – преодолеть полосу прибоя, и остаться при этом на ногах. Вот и сейчас, ему захотелось «полетать» на штормовой волне. Удалясь немного от пляжа, он подошёл к границе прибоя и ждал…. Когда высокая волна, заваливая белый гребень, обрушилась на берег и, гремя галькой, хлынула к нему пенным валом, он бросился вперёд и, вытянув руки, нырнул в прозрачную зелёную стену следующей волны, пока она ещё не успела обвалиться. Энергично загребая, он торопился отплыть подальше от берега, от полосы прибоя на глубину. Там было уже всё значительно безопаснее, спокойней и проще. Волны проходили под ним, вздымая вверх, и, опуская вниз, как на гигантских качелях, и это было непередаваемое ощущение радости и торжества тела, - его единства со стихией. Теперь он мог уже спокойно плыть от берега, как и обычно.
Наконец, когда Игорь повернул назад и оказывался на вершине волны, он видел на берегу какое-то оживление, там бегали и показывали в его сторону; он вспомнил, как в Ялте, после купания вот в такой же шторм, его забрали в милицию, и продержали там до вечера, требуя заплатить штраф. Теперь, приближаясь к берегу, он старался удалиться от пляжа. Волны проходили под ним, но он не спешил, ожидая большую волну, и когда она подняла его, Игорь лёг на неё и стал энергично грести, стараясь удержаться на гребне и выехать на волне, на берег. Теперь надо было почувствовать дно, и, как можно быстрее выбегать на берег, держась на ногах. Главная опасность сейчас заключалась в том, что встречный поток воды мог сбить и унести обратно в море, или ударить галькой.
Выбравшись на берег, Игорь лёг ничком на серый галечник и, отдышавшись, стал наблюдать штормовой прибой. На эту картину он мог смотреть бесконечно; он мог смотреть бесконечно на три картины: на волнующееся море, на бегущие облака и на пляшущие языки огня.
Внезапно Игорь увидел девушку в купальнике, направляющуюся в море; не раздумывая, он сразу крикнул:
- Эй, девушка, вы куда?
- Купаться, - не оборачиваясь, крикнула она.
- Не делайте этого! – и, увидев, что она продолжает идти, он вскочил и, подбежав, схватил её за руку, - вы купались когда-нибудь в шторм?
- Нет, но я хорошо плаваю и не боюсь.
- Причём здесь «хорошо плаваю»? – раздражённо крикнул Игорь, - это же совсем другое дело!
Она спокойно и решительно освободила свою руку, и, не взглянув на него, пошла в прибой. Он стоял, и с беспокойством наблюдал, что будет дальше.
 Первая же волна сбила её с ног и, протащив по берегу, понесла назад в море; она хотела подняться, но вторая волна снова накрыла её, выбросила и, не давая встать на ноги, опять потащила назад.
Так бывает обычно с неосторожными и неопытными купальщиками в шторм, - море «полощет» их и не отпускает от себя.
Игорь действовал не раздумывая, «на автомате», с несвойственной ему быстротой.
- Эй, мужики, все сюда, скорей! – крикнул он отдыхающим на берегу мужчинам. К нему уже бежали несколько человек, - быстрее… беритесь за руки, крепче и держите меня!
Игорь схватил за руку ближайшего парня, и устремился в прибой; подбежавшие мужчины образовали цепь и осторожно двинулись следом. Он уже видел барахтающуюся в волнах девушку; теперь, главное было – устоять на ногах и захватить её. Волна ударила его, но он присел под неё и снова двинулся вперёд. Наконец, после нескольких неудачных попыток, ему удалось схватить её за руку, и он крикнул:
- Тяните!
 Когда все оказались на берегу, кто-то принёс топчан, и девушку хотели уложить на него, но она села, согнулась, и начала судорожно кашлять… она наглоталась воды. Вид у неё был бледный и усталый, но не испуганный; посидев несколько минут, она поднялась, сказала окружавшим её: «всем спасибо», и, взяв свою одежду, удалилась. Купаться больше никто не ходил.
А Игорь продолжал отдыхать, не изменяя своего распорядка, и уже начинал скучать. Иногда он проводил время в компании друзей, или временных новых знакомых, но чаще оставался один. Он никак не мог найти себе компаньонов на дальние заплывы и удивлялся, как можно плавать в массе тел, задевая и касаясь кого-то или опасаясь на кого-то наткнуться и даже видеть кого-то рядом.
Однажды, выйдя из моря и направляясь к своему месту, он увидел девушку, сразу поразившую его и приковавшую к себе его внимание.
Она лежала на цветастой подстилке на животе, и читала книгу; голову её прикрывала широкополая шляпа. Игорь невольно остановился и засмотрелся. Его поразила её фигура и… ноги, - длинные, прямые и стройные, с полными, волнующими бедрами, плавно и мягко переходящими в узкие икры и маленькую стопу. Он сел неподалёку и тайком смотрел на неё, откровенно любуясь и пользуясь тем, что она не видит его.
Игорь считал, что главное физическое достоинство женщины и основа её привлекательности, - это ноги; здесь, в них, - сокровенная сущность женщины, её «истинная порода», красота и… вожделенная цель. Он всегда невольно обращал внимание на ноги женщин и находил, что истинно красивые ноги, - это довольно редкий дар.  Он считал, что классически красивые женские ноги, - это феномен, который не с чем сравнить и невозможно описать, - можно только  наблюдать его и восхищаться им. Ему казалось, что как бы прекрасна ни была женщина лицом, но если у неё некрасивые ноги, - она не может рассчитывать на постоянную привлекательность и понятие «красавицы», и наоборот, - если у женщины красивые ноги, то, как правило, красивая и фигура, и она может быть всегда желанна для мужчин. Так он считал, так он думал, - и вот сейчас он видел эти ноги наяву! Игорь никак не мог уйти, он сидел и украдкой наблюдал за девушкой, а когда она, отложив книгу, села и повернулась в его сторону, он с изумлением сразу узнал её! Это была его случайная знакомая по тому… «совместному» купанию в шторм. Она его как будто не заметила, или не узнала, и это его смутило, - он не решился подойти и заговорить. Он сказал себе: «потом», но как только он ушёл с пляжа, - сразу стал ругать себя за нерешительность, подбирая самые позорные и жалкие эпитеты.
Весь вечер он переживал, а потом твёрдо сказал себе: «завтра!». Но несколько дней она не появлялась на пляже, и Игорь стал паниковать. Он делал мрачные предположения: уехала, сменила место, с кем-то познакомилась… ведь за ней должны бегать толпы!
А когда, через несколько дней, он снова увидел её на пляже, то почувствовал вместе с радостью, что решительность его тает…, но, вспомнив свои последние переживания, он заставил себя подойти.
- Здравствуйте, - волнуясь, произнёс Игорь, - вы меня, наверное, не узнаёте?
Она внимательно посмотрела на него, и спокойно ответила:
- Нет, узнаю…. Спасибо вам ещё раз за помощь… тогда.
- Да не за что, пожалуйста…, - как-то глупо сказал он и замолчал.
Она молчала тоже, а потом открыла книгу. Знакомства не получилось опять, и Игорь обескуражено направился к морю.
Тех немногих женщин, которые ему нравились, Игорь сразу возводил на пьедестал, считал их единственными, и, при этом, всегда преувеличивал их достоинства  и преуменьшал свои. Тогда он становился робким и неуверенным, и это всегда вредило ему. И главное, что он понимал это, но изменить себя не мог.
Он уплыл далеко, а когда возвратился, - решил подойти и посмотреть на месте ли его незнакомка. Она встретила его вопросом:
- Скажите, а здесь разве можно уплывать за буи?
Он понял, что она наблюдала за ним, и с радостной готовностью ответил:
- Конечно можно! Какое же плавание в этом лягушатнике? Только, когда здесь дежурят спасатели, нужно уходить туда…, подальше от пляжа. Вы знаете, очень странно, но здесь почти никто далеко не плавает…, а ведь только там, далеко в море, истинная красота….
- А можно мне тоже, завтра, заплыть подальше… с вами?
- Обязательно, - ошалев от счастья, воскликнул он, - я буду вас ждать, вы, когда придёте?
- Ну, часов в десять…, одиннадцать….
На другой день она не появилась и Игорь не находил себе места; он обошёл весь пляж, ближайшие кафе и, бестолково прослонявшись несколько часов, расстроенный, ушёл искать друзей.
Ещё два дня, он приходил ровно в десять и ждал до двенадцати, но только на третий день появилась она.
- Что же вы не приходили? – только и смог сказать он.
- Извините, но у меня были дела, - ответила она и, строго взглянув, добавила, - личного характера…, ну что поплыли?
- Конечно, - радостно согласился он.
Они долго плавали в море, а потом вместе пошли обедать в кафе. Знакомство проходило медленно и трудно; он вёл себя неуверенно и застенчиво, - она сдержанно и строго. Но он всё-таки договорился с ней о второй встрече, и тогда узнал, что зовут её Валей, что она из Ростова и работает там, в городской больнице. И только когда они провели вместе несколько вечеров: танцевали, ужинали в ресторане, гуляли в парке и подолгу беседовали обо всём, - Игорь с восторгом понял, что ей стало приятно быть с ним, и почувствовал, что скованность и напряжение уходят, заменяясь уверенностью и спокойной радостью.
Однажды, когда они уплыли далеко в море и были там только одни, когда вокруг не было видно ни души, он опустился под воду, обнял её ноги и, поддерживая её на поверхности, прижался лицом к её телу, а потом, вынырнув и обняв прямо в воде, поцеловал её влажные солёные губы. Они погрузились светло-голубую, тёплую, искрящуюся солнцем воду, и он с восторгом увидел у своего лица, её счастливые смеющиеся глаза.
Вечером Игорь взял куртку, одеяло и они ушли по берегу далеко от пляжа и от посёлка, туда, где они могли остаться только вдвоём.
Они долго сидели, целовались, говорили о разных пустяках, а потом Игорь предложил:
- Валечка, давай искупаемся голыми.
- Давай, - согласилась она.
Они разделись и вошли в воду; она была тёплая и ласковая, струилась и переливалась под ногами, вспыхивала искрами и светилась под луной мерцающими бликами. Они бегали и плескались, как дети, в искрящихся струях, а потом он поймал её, поднял на руки, вынес на берег и осторожно положил на одеяло. Так же, как и когда-то, это первое созерцание прекрасного обнажённого женского тела, лежащего перед ним в согласии и ожидании, вызвало в нём трепет и потрясение. Он припал к ней, и едва успел почувствовать её тело, -  её всю…, как его сразу, как когда-то, взорвал этот восторг, это ожидание чуда.
- Не торопись, дурачок, - прошептала она, но было уже поздно. 
Он только скрипнул зубами, сжал её и опрокинулся навзничь, а потом ошеломлённо сел, не зная, что сказать. Она села рядом, обняла его, поцеловала в щёку и просто сказала:
- Ничего, не волнуйся, отдохни, всё будет нормально, - она погладила его по влажным непослушным вихрам, и добавила: - а сейчас пойдём купаться.
Они долго плавали и играли в воде, а потом вытерлись полотенцем и сели рядом, накрывшись курткой Игоря. Валя говорила о чем-то весёлом и постороннем, спрашивая его и, вызывая на разговор; он что-то отвечал невпопад, и чувствовалось, что он думает о другом. Потом они снова купались и дурачились, а Валя шутила и смеялась… и что-то напевала. И опять сидели, согревались, прижавшись, друг к другу, болтая всякую чепуху.
 Потом она поднялась, прошла несколько шагов к воде, и так встала под светом луны,… слегка расставив ноги, подняв руки и…, прогнувшись, как грациозная кошка, потянулась всем телом вверх.
Игоря вдруг словно пронзило током и обдало жаркой волной; он быстро встал, подошёл к ней сзади, обнял за грудь и прижался к её телу.
После этого, они тогда потеряли ощущение времени и места где они были. Они чувствовали и ощущали только друг друга и тела их сливались воедино. Потом они отдыхали, купались и снова… и снова, в воде и на берегу, кидались в этот сладкий, пьянящий «омут». И это был гимн и апофеоз святой и грешной земной любви.
В ту ночь Игорь пришёл домой под утро. Он долго и жадно пил из фонтанчика на пляже, а когда осторожно вошёл в комнату, его друзья уже спали. Он чувствовал блаженную усталость, но не мог заснуть, переполненный новыми и необычными переживаниями. Душа его пела, и в ней всё время повторялись одни и те же слова известной арии: «В сиянии ночи лунной, её я увидал…».
Утром друзья шумно и наперебой поздравляли его, пытались расспрашивать об интимных подробностях и просили познакомить со своей долгожданной избранницей. Игорь отшучивался, подробности не рассказывал и только ждал часа, чтобы снова увидеть её.
С той ночи, они стали неразлучны; днём купались и загорали, легко находили бесконечные темы для разговоров, обедали в кафе и… ожидали вечера, как страждущие в пустыне ожидают воды, изголодавшийся – пищи, а алкоголик – заветной рюмки. Да, они были пьяны друг другом.
Когда они бывали на общем пляже, Игорь видел, как смотрели на его спутницу мужчины, и его переполняло чувство торжества и гордости, как ребёнка в кругу сверстников, имеющего дорогую и редкую игрушку. Он часто пел ей; он вообще любил петь, когда была возможность, и было спокойно на душе. У него был приятный мягкий баритон и хороший слух, но главное, - это особая проникновенная манера исполнения. Это было как раз то, что вместе с мелодией и словами, образует живую душу песни, способную проникать в сердце и душу других, и вызывать ответный отклик. Ведь недаром говорится: «песне не нужен голос, - песне нужна душа».
Особенно любила Валя, когда Игорь пел ей старинные романсы и цыганские таборные песни, которых он знал множество. Они так сблизились, что у них уже не имелось друг от друга секретов. Игорь рассказал ей о своей жизни, семье и об Оле. Она рассказала, что была замужем, а сейчас живёт с матерью и маленькой дочкой. Что стало  с мужем, и где он, - она не рассказала, да он и не спрашивал.
У   Вали был короткий отпуск, всего две недели, и скоро ей уже нужно было возвращаться домой. Последние дни были отмечены печатью расставания. Она стала более задумчивой и молчаливой, а Игорь уже не смеялся, и не шутил, как прежде. В один из последних вечеров, он тихо запел старинный романс: «Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней…», - она приложила палец к его губам и печально сказала:
- Не будем говорить о грустном…
Он поехал в Сочи провожать её на поезд; она дала адрес, телефон и просила его, приезжать и писать, а у вагона, - порывисто обняла, и сказала только три слова:
- Приезжай, когда захочешь.
Он ещё стоял и смотрел на неё, через окно вагона; она что-то говорила ему, но он не слышал. Поезд тронулся, переворачивая ещё одну страницу жизни.
Ночью Игорю не спалось, он думал о Вале и прокручивал в памяти картины их встреч.
На следующий день, он ходил словно потерянный, не зная, что делать и чем заняться; мыслей о других женщинах у него не возникало, и даже море перестало его привлекать. Он стал нервничать и раздражаться по пустякам, несколько дней молчал, а потом вечером вдруг объявил друзьям, что завтра уезжает в Ростов. У них оставалась ещё почти неделя каникул, но, как они ни уговаривали его, - всё было напрасно…, он уехал.
В Ростове Игорь, с большим трудом, нашёл одноместный номер в гостинице и позвонил Вале. Вечером она пришла… и после этого, ещё несколько вечеров они встречались, и всё было как будто по-прежнему…, но это только казалось. На неё уже давил груз житейских забот, связанных с семьёй и работой; уже не было той беспечной свободы, отдыха, природы, моря. Всё это накладывало лёгкую тень на неё; Игорь чувствовал это, и переживал. Он понимал, что надо уезжать, но… не мог. Тогда, в последний вечер он сказал ей:
- Валечка, я тебя очень люблю… я теперь не смогу жить без тебя…. Знаешь что? Выходи за меня замуж.
Она обняла его, грустно улыбнулась и ласково спросила:
- Дурачок! А ты приедешь сюда ко мне жить?
- Ты поедешь со мной в Москву! - с жаром воскликнул он.
- Нет, Игорь, у меня здесь якорь, - дочка, мама, она никуда не поедет, здесь могила отца и хозяйство. Здесь моя семья и работа…, а ты можешь переехать сюда, ко мне… жить?
- Нет, я никак не могу, у меня же институт, я учусь… и родители там…
- Вот и весь разговор, - просто сказала она, - видно не судьба нам быть вместе.
На другой день, Игорь садился на поезд: «Ростов-Москва».

В Москве чувствовалось приближение осени; было прохладно. Серое небо, вдруг показав голубизну, надолго прятало и скрывало её потом, проливаясь нудными дождями. Деревья уже сменили свои зеленые наряды на жёлтые и красные, и начали раздеваться ко сну. Лето уходило.
После солнца и моря, Игорь словно попал в другой мир, и настроение его изменилось тоже. Мысли с понятий: «отдых и развлечения», сразу переключились на понятия: «дела и заботы»; до начала занятий в институте оставались считанные дни.
Студенческая жизнь закрутила в своём обычном водовороте: лекции, «лабораторки», «военка», семинары, - и дни, проведённые на юге у моря, сразу стали казаться Игорю очень далёкими и почти нереальными. С Олей они встретились как-то неожиданно для него, через несколько дней; и хотя встреча эта была шумной и радостной, но, в то же время, в ней чувствовалась непонятная новизна. На лекции они, как прежде, сели вместе, потом пошли в столовую, потом в библиотеку, но разговоры никак не складывались и сводились только к вопросам и ответам. Вечером Игорь пришёл к Оле в общежитие, он считал, что обязан это сделать, хотя и чувствовал какую-то неловкость. У неё теперь было две соседки; у них сразу нашлись какие-то неотложные дела, и они ушли, оставив их наедине.
Игорь пересел со стула к Оле на кровать и сидел молча, опустив голову. Она взяла его за руку, и в глазах её были ожидание и вопрос. Он отводил взгляд и чувствовал странную скованность; казалось, они отвыкли друг от друга.
Наконец Игорь понял, что выглядит глупо, и стал, с подробностями, рассказывать о своей работе на стройке в Алуште, о своих друзьях, о переезде на Кавказ, о драке на танцплощадке, о купании в шторм…, но только о Вале, он не сказал ничего. Потом он, с преувеличенным интересом, начал расспрашивать её, но ей рассказывать было особенно нечего, - обычная жизнь на даче: грядки, книги, прогулки в лес и на речку. Игорь слушал её рассеянно и тайно боялся, что вот сейчас она спросит: «А что, Игорёк, у тебя были там женщины?», и что он должен будет ей тогда ответить, - он Игорь Звонарев, всю жизнь ненавидящий ложь. Она ещё что-то рассказывала ему, но он не слушал, - он обдумывал и составлял ответ на её возможный вопрос.
Но она не спросила; может быть, считала это не важным, а может быть, чувствуя что-то своим женским сердцем, - поняла всё и так.
Скоро вернулась одна из соседок и Игорь, с облегчением, наскоро простившись, уехал домой.
Потом, постепенно отношения их наладились, и стали почти такими же, как до расставания, но – только почти. Нет, они снова сблизились, бывали наедине, в прежних интимных отношениях, только… эти встречи постепенно становились всё реже и реже…. Игорь теперь тоже ходил на занятия в секцию бокса. Когда, после приезда с юга, друзья собрались у Игоря дома, чтобы отметить встречу, они весь вечер вспоминали свои приключения. Когда вспомнили драку на танцплощадке в Лазаревской, Виктор Балабанов сразу предложил всем записаться в секцию бокса; он только что вернулся из спортивного лагеря, и у него уже был второй разряд. Тогда сразу согласился только Игорь, Сергей реагировал неопределённо и вяло, а Мишка отказался сразу, сказав, что «мордобой» – не его амплуа. Так Игорь стал посещать секцию бокса, и, возможно, это была ещё одна из причин того, что встречались они теперь с Олей реже. Но это была не главная причина; они оба чувствовали, что должен произойти какой-то важный решительный разговор, - и он произошёл.
Наступили сырые холода, был самый противный месяц года – ноябрь. Оля предложила Игорю встретиться у неё, в общежитии, когда соседки уедут в театр. Та встреча не была похожа на все те, что были у них до этого.
Оля долго молчала, словно собираясь с мыслями и подбирая слова, а потом тихо заговорила. Она сказала тогда, что не может больше так встречаться. Сильно смущаясь и краснея, срывающимся голосом, она сказала, что любит его одного и хочет… чтобы их отношения стали законными, а если это невозможно, то…, -  они должны расстаться. Для Игоря это оказалось полной неожиданностью, он привыкал к жизненным стереотипам, постепенно приковывался к ним, и с большим трудом их менял. Но он совершенно не понимал, и не оправдывал тех, кто обзаводился семьёй в студенческие годы, и особенно тех, кто заводил в институте детей. Ведь они были только на третьем курсе, а ему было всего двадцать лет! Однако, вместе с тем, он никак не смог бы объяснить, почему он, всего месяц назад, хотел жениться на Вале; видно в жизни много есть, - чего нельзя объяснить.
Тогда он долго уговаривал её, успокаивал, просил оставить всё по-прежнему и не торопиться, но чувствовалось, что она уже всё решила для себя окончательно. Она молчала, сжав губы, отрицательно качала головой, и только слёзы, - были ему ответом. Потом она легла на кровать, лицом в подушку и молчала; а он сидел рядом, гладил её плечи и говорил…. Говорил что-то разумное и убедительное, по его мнению, но на самом деле – совершенно ненужное и пустое.
Потом он ушёл, но ещё не верил в то, что это разрыв; он думал, что это временная эмоциональная вспышка, которая погаснет и всё окажется таким, как прежде, - но он ошибался, Оля больше не хотела случайных и тайных встреч.
Игорь не стал искать новых знакомств, сейчас это казалось ему пошлым и грязным; теперь больше времени он проводил дома, в кругу своих друзей и в спортзале.
Как-то быстро и незаметно пролетал очередной учебный год. Иногда Игорь случайно и мельком видел Олю, в коридорах или на лекциях; они здоровались, и всякий раз он испытывал неловкость и старался не встречаться с ней лицом к лицу. Потом он долго не встречал её, и однажды, увидев в коридоре их общую знакомую, спросил, сдерживая волнение:
- Лиля, как там Оля, ты с ней видишься?
Лиля внимательно и строго посмотрела ему в глаза, и торжественно произнесла:
- А ты разве не знаешь? Оля два месяца назад вышла замуж за Ефима Лаута.
Так Игорь Звонарев потерял свою первую любовь. Это известие, почему-то сильно расстроило его; весь день он ходил рассеянный и скучный, а ночью, когда, наконец, уснул, кто-то внутри тихо сказал ему: «предатель», но он поспешил уйти от сказавшего и закрыл дверь.
На следующее лето он не поехал на юг; они с Виктором были в спортивном лагере, а потом работали в соседнем колхозе на уборке сена. А время шло быстро. Через год у Игоря был у же третий спортивный разряд по боксу, и он опять поехал в летний лагерь, но уже один, а Виктор, который имел уже первый разряд, - готовился к соревнованиям.
Последний раз довелось Игорю побывать с друзьями на юге уже на пятом курсе. К этому времени, он уже оставил занятия боксом, так и не добившись заметных успехов. На соревнованиях, он, почему то, не мог проявить себя и реализовать свои возможности, - терял реакцию, скорость, часто проигрывал и наконец решил, что бокс – это не для него.
Прежней своей компанией они поехали сразу на Кавказ – в Сочи. На этот раз, они не останавливались долго на одном месте, и переезжали, как только им надоедало: Сочи, Гагра, Пицунда и, наконец, вернулись в Хосту. Здесь, как и прежде, их отдых проходил по обычному сценарию. Снова вокруг Сергея формировалась женская компания, Михаил Гурский быстро приспосабливался к любым условиям, а Игорь опять скучал. Они всячески старались «раскрутить» его и помочь найти, как говорил Мишка, «курортную подругу», но попытки их не давали ожидаемого результата. Как обычно, те женщины, которые нравились Игорю, оказывались занятыми, а другие его не интересовали. Правда несколько раз он делал вялые попытки сближения с женщинами, но это были только кратковременные встречи, ни к чему не обязывающие и не оставляющие отклика в душе. По прежнему он не хотел привязывать себя к кому-то, напрягаться, говорить глупости и о ком-то думать. Но скорее всего, он просто не находил теперь ту… свою, ради которой можно всё забыть. А ещё он был слишком мнителен и самолюбив, и всегда боялся, что женщина, к которой он подойдёт, - скажет ему: «нет». При этом вовсе нельзя сказать, что женщины не интересовались им, скорее даже наоборот, но, как шутили друзья в его адрес: «он за ней, – она от него; он от неё, - она за ним». Поэтому то, часто и оставался Игорь Звонарев – один. Но он уже давно привык к этому, и одиночество его не тяготило; просто  в такие периоды всё, что ему было нужно, он старался найти в себе.
Он часто уплывал в море, или уходил в горы, и там, в одиночестве, декламировал «Демона», которого знал наизусть, или пел свои любимые песни.
          В последний вечер своего студенческого отдыха на юге, друзья решили поехать в Сочи, -  в ресторан. Сергей привёл ещё подругу своей знакомой, чтобы сделать компанию полной и предоставить Игорю пару. Юля была красивой девушкой и понравилась ему. Сначала всё было хорошо: пили вино, танцевали, смеялись, и Игорь чувствовал себя свободно и непринуждённо, но потом, когда все захмелели, Юля что-то неосторожно сказала в его адрес; он сразу заключил, что не нравится ей, и замкнулся. Ещё долго сидели в ресторане, потом катались на катере и купались в ночном море. Игорь, как мог, старался поддерживать компанию, но в конце оказался обычный расклад – две пары и один; и тот прощальный вечер, не оставил в его памяти ничего.

Последний год учёбы прошёл буднично и очень быстро; это был год ожиданий накануне больших перемен. Экзамены, преддипломная практика, диплом, защита, - всё промелькнуло, оказалось позади и завершилось распределением на работу.
В первый год работы, они привыкали к новому образу жизни, к новому окружению и новым обязанностям; он совсем не походил на весёлые и беззаботные студенческие годы, но тянулся в однообразном мелькании дней и недель. Потом, в этом установленном и обязательном однообразии, каждый из них невольно стал искать что-то своё, что в этом рутинном море могло бы служить спасательным кругом.
Игорь начал интересоваться философией, медициной и науками о человеке, - его сущностью и назначением на Земле. Сергей Полетаев, похоже, устав от женских ласк, стал понемногу попивать; Михаил Гурский окунулся в науку и стал делать карьеру, а Виктор Балабанов, закончив со спортом, переключился на женский пол.
У Игоря, как обычно, появилась на работе его «женщина мечты»; она работала в другом отделе; он любовался ей при случайных встречах, но никогда не подходил и не заговаривал; она была замужем, и он это знал.
Когда у Игоря спрашивали, почему он вдруг стал увлекаться Восточной философией, - он не мог однозначно ответить на этот вопрос; он пожимал плечами и говорил: «случайно». Но мы не можем судить, - есть ли случайности в этом мире, или мы просто говорим так, когда причины явления скрыты от нас или когда  их очень много.
Всё началось с того, что во время одной из командировок в Минск, он увидел у одного из членов комиссии книгу, которую он в гостинице, от скуки, стал листать. Книга называлась: «Автобиография йога», - автора он не запомнил. Эта книга его сначала заинтересовала, потом удивила и, наконец, поглотила целиком. В то время, когда книга оказывалась свободной, а это случалось, в основном, по ночам, он читал её, делал выписки, пока не валился в сон. Так он провёл все пять дней своей командировки. Книга произвела на него ошеломляющее впечатление. Она как-то сразу вошла в него, и он тогда вдруг впервые подумал, что его представления об окружающем мире и о себе, такие привычные, твёрдые и незыблемые, на самом деле, -  могут быть – грандиозным заблуждением! И он понял тогда, что все знания людей об окружающем мире, - только ничтожная часть того, чего они не знают! Это было настолько неожиданно и ново, что он, вернувшись в Москву, стал лихорадочно искать подобную литературу: библиотеки, магазины, книжные лавки, толкучки. После работы он торопился домой, чтобы снова погрузиться в новый, неожиданно заманчивый и таинственный мир знаний. Он прочитал Махабхарату, потом: Рамачарака, Сахарова, Йогендру, Йенгара, Шивананду и ещё других, а потом понемногу стал заниматься сам, - физическими и дыхательными упражнениями, и медитацией.
Так постепенно йога входила в его жизнь и стала изменять его физически и духовно. Нет, это не было случайностью, - просто это пришло, когда он стал к нему готов.
Примечательным было и то, что занятия йогой стали заметно помогать ему в повседневной жизни и дома, и на работе, поддерживая и укрепляя физическое здоровье и формируя терпимое и ровное отношение к окружающему.
Потом Игоря стал волновать ещё один вопрос, - как работает мысль? Часто, придя с работы домой, и проделав предварительные упражнения, он начинал «игру с собой»; эта игра называлась «интроспекцией» и заключалась в том, что надо было, в спокойном и пассивном состоянии, постараться избавиться от всех мыслей, а затем наблюдать момент их появления, или их смену, - и сразу удалять их. В результате этой «игры», часто очень трудной и утомительной, можно было достигнуть состояния «безмыслия», которое позволяло подниматься на новый уровень понимания привычных явлений и вещей. Эта практика, наряду с концентрацией мысли на одном объекте и удержанием её на нём в течение продолжительного времени, составляла основу духовного или ментального продвижения йогов. Эти занятия «интроспекцией» и медитацией сначала сильно отвлекали Игоря от его основной работы, но потом, непонятным и чудесным образом, всё изменилось; он научился управлять своими мыслями и вниманием и полностью концентрировать их на объекте деятельности. Тогда и работать и жить ему стало значительно легче и… приятнее, и это значительно помогло при выполнении диссертации.
А вскоре после защиты диссертации, Игорь Звонарев женился.
У Сергея Полетаева была знакомая – студентка педагогического института. Свой выпускной вечер их группа решила провести в ресторане, но поскольку в ней были преимущественно девушки, - знакомых мужчин просили привести с собой друзей.
Когда Сергей предложил друзьям пойти в ресторан, на вечер выпускниц – педагогов, каждый отреагировал по-своему. У Виктора была назначена своя встреча, и он не хотел её отменять. Михаил согласился сразу, у него встреч не было, а Игорь отказался, - он никогда не любил многолюдных незнакомых компаний, а в последнее время это проявлялось особенно. Но Сергей стал настойчиво уговаривать друга, сказав, что если ему не понравится, - он сразу уйдёт и… Игорь нехотя согласился. Он давно уже не бывал на подобных вечерах и, зная себя, приготовился к худшему, но, обещав Сергею быть, он пришёл в ресторан к назначенному сроку. Гурский был уже там, а вскоре появился и Сергей с двумя молодыми дамами; он представил их своим друзьям. Игорь понял, что одна девушка была его знакомая, а две других, предназначались ему и Михаилу. Гурский сразу подхватил ту, что была посимпатичней, а Игорь, с натянутой улыбкой, взял под руку оставшуюся. Они вошли в зал, где уже звучала музыка, и начинались танцы. Игорь, как обычно, был немногословен и замкнут, и глядя на него со стороны, можно было подумать, что выполняет он скучную и пустую обязанность.
Потом распорядитель вечера пригласил всех в большой банкетный зал, где уже был накрыт стол.
С тех пор, как Игорь стал заниматься йогой, он перестал пить крепкие напитки, и есть то, что он ел раньше. Его организм, после очистительных упражнений, перестал принимать некоторые виды пищи: мясо, колбасы, консервы, сладости, соль, а также спиртное, ну а табак он не курил никогда.
В тот вечер он равнодушно ухаживал за своей соседкой; наливал ей вино, подкладывал закуски, думая о чем-то о другом. Сам он ел только овощные салаты, сыр и фрукты, и выпил сухого вина.
После первого захода за стол, опять танцевали, и Игорь стал откровенно скучать.
Стоя в сторонке, он равнодушно наблюдал за женщинами, про себя, совершенно непроизвольно, отмечая их достоинства и недостатки. Внезапно, одна из них привлекла его внимание. Она стояла невдалеке, с двумя подругами, и что-то оживлённо обсуждала с ними, смеясь, жестикулируя, и дополняя всё какими-то замысловатыми танцевальными движениями. Игорь невольно засмотрелся на её стройные ноги и женственную фигуру. Он, с удивлённым умилением, наблюдал за её изящными и грациозными движениями, напоминающими пушистого игривого котёнка. Игорь всегда считал, что худоба и широкие угловатые плечи, лишают женщину привлекательности, что плечи должны быть округлыми, мягкими, и уже чем бедра. И это, что-то подобное своему идеалу, он наблюдал сейчас и любовался. Он неуверенно двинулся в сторону незнакомки, но его опередили, и она пошла танцевать. А когда, в следующую паузу, он всё - таки подошёл к ней и, опустив голову, тихо произнёс: «Разрешите?», она, мельком взглянув на него, ответила: «Извините, я не танцую». Он понял, что не понравился ей, покраснел и отошёл.
Когда снова сели за стол, он дал себе слово, что не будет на неё смотреть, но сам невольно, иногда, не поворачивая головы, косил глазами туда, где сидела она. Он как-то совсем забыл о своей даме, и что-то отвечал ей невпопад. Его незнакомка сидела наискосок напротив, между двух молодых людей и, казалось Игорю, кокетничала с ними. Игорь видел только копну волос цвета червонного золота и зелёное платье. Он почувствовал досаду. Но когда все опять поднялись из-за стола, он отыскал Сергея, отвёл его в сторону и, украдкой показав на рыжеволосую, как бы, между прочим, спросил:
- Слушай, Серёга, вон та девушка в зелёном платье… кто она?
Сергей посмотрел на него с удивлением.
- Ну подойди, познакомься… я её не знаю.
- Да нет, неудобно… там около неё крутятся мужики…
Сергей внимательно посмотрел на друга и заметил его смущение.
- Слушай, обожди, сейчас спросим у Светки. 
Он вернулся к своей знакомой, и стал ей о чем-то говорить; она понимающе кивнула и ушла, а через минуту подвела к ним ту, которая была нужна.
- Вот, Лидуська, познакомься, это мои друзья… это Серёжа, а это Игорь…, а это Лида, - и она показала на рыжеволосую.
Игорь успел отметить, что Лида, мельком взглянув на него, остановила взгляд на Сергее.
- Очень приятно…. Идёмте танцевать.
Света взяла под руку Сергея, и они пошли в зал, где играл оркестр. Игорь стоял молча и смотрел.
- Идёмте, - сказала Лида и, повернувшись, пошла. Он сделал несколько быстрых шагов вслед и осторожно взял её под руку.
Игорь волновался и поэтому танцевал плохо… от этого, волновался ещё больше и потел. «Надо что-то говорить, надо что-то говорить», - стучало в голове.
- А вы что, тоже будите учительницей? - глупо спросил он, каким-то чужим голосом.
- Педагогом! – торжественно ответила она.
Он чувствовал в руке её маленькую тёплую ладонь, сквозь мягкую ткань ощущал упругость спины и… ноги. Он только слегка касался её грудью и… чувствовал, что она держит дистанцию. Она была ниже его на полголовы, и он видел перед собой только носик, ресницы и ворох душистых волос. Он не находил больше слов, и только сказал: «спасибо», когда окончился танец.
Потом с ней танцевали другие, а он с другими уже танцевать не хотел и впал в своё обычное отчуждённое состояние. Ещё один раз он сумел пригласить её на танец, поспешив пока она была свободна, но сближающего разговора у него опять не получилось. Она никак не выделяла его из окружающих, а домогаться её внимания и общества, - он не хотел… да и не умел. Поэтому, постояв ещё немного и потомившись, он незаметно ушёл.
 После этого вечера, в первые дни, на работе и дома, Игорь часто вспоминал Лиду и свои неудачные ухаживания. Он, как обычно в подобных случаях, ругал себя и думал: «вот в следующий раз».
Но потом работа и заботы повседневной жизни, постепенно стирали свежие воспоминания того вечера, и вскоре он о нём забыл.
Когда Игорь Звонарев защитил диссертацию, ему предложили должность начальника лаборатории. Он долго отказывался, - новые заботы и ответственность за людей, не стоили, по его мнению, тех престижных и материальных выгод, которые сулила новая должность; к тому же командовать, впрочем, как и подчиняться, он не любил. Но его уговаривали, - и начальство, и сотрудники, и друзья, и он, в конце концов, согласился. После этого, Игорь вступил в новую полосу своей жизни, которая не оказалась для него успешной. Он не умел приказывать и командовать, не любил и избегал всяких конфликтов, а все трудные и невыгодные работы старался делать сам. Многие пользовались его слабостями, Игорю постоянно не хватало времени, сроки работ затягивались, он нервничал и терял контроль над  ситуацией. Отношения с начальством тоже стали изменяться, и не в лучшую сторону. Он считал теперь своей обязанностью заботиться о производственных и бытовых проблемах своих подчиненных, и относился к этой обязанности со своей обычной добросовестностью и старанием. Он ходил в дирекцию и общественные организации, - просил, доказывал, убеждал, и при этом, не обладая дипломатичностью, не признавал пустых отговорок и обещаний. Он всегда откровенно высказывал своё мнение, и требовал того же от окружающих, и это не всегда нравилось начальству.
Игорь быстро понял, что начальника из него не получается, поняли это и его руководители, и поэтому, когда он честно объявил об этом и написал заявление, процедура обратной перестановки и возвращение на должность старшего научного сотрудника, прошла легко и безболезненно, к общему удовлетворению.
Как-то, уже к концу рабочего дня, к Игорю подошёл Сергей Полетаев и предложил пойти на день рождения к своей знакомой. Игорь сразу стал отказываться, но Сергей, уговаривая его, как бы, между прочим, заметил, что на вечере будет Лида Балакина, - та, рыжеволосая, которая его интересовала когда-то и с которой он танцевал на выпускном балу. Тогда Игорь сразу всё вспомнил, как вдруг вспоминают забытую песню, её мелодию и слова; и тогда он согласился, даже не думая, как объяснить себе и другим причину изменения своего первоначального решения. 
Тот вечер, они с Лидой вспоминали потом, со смехом, особенно часто.
Игорь, считая тогда, что для успешного общения с женщиной, нужно быть смелым, весёлым и развязным; и что нужно всё время говорить, а что говорить – неважно, - начал действовать по этому классическому принципу. Изменив своим новым убеждениям и правилам, он выпил за столом стакан водки и… неожиданно быстро захмелел. Он уже плохо соображал и помнил, как он приглашал Лиду на танец. А когда она наконец согласилась, он, не замечая ничего вокруг, стал с жаром рассказывать ей, - о первой их встрече, о себе и о своих переживаниях. Это было совершенно неожиданно для неё, и даже для него самого и походило на исповедь. Вначале она слушала с явной опаской, потом с удивлением, а потом с интересом.
Они ещё танцевали, и ещё разговаривали и, к концу вечера, она как будто что-то открыла и поняла в нём, - и согласилась на повторную встречу.
Но эта встреча произошла не так скоро, как хотелось Игорю; он звонил ей, но, - то её не было, то она была занята, и Игорь стал изводиться. Ему стало казаться, что своим пьяным разговором он испугал её тогда и, одумавшись, она решила больше не встречаться с ним. Но его страхи и опасения, как это часто бывало, оказались напрасными.
Они встретились опять, и он пригласил её в театр, потом в кино, потом свидания стали чаще, и Игорю стало казаться, что Лида ждёт этих встреч.
Он рассказал ей всё о себе, о своей семье, со всеми подробностями, словно наслаждаясь своим откровением. Он уже тоже ждал встреч, с надеждой и нетерпением, переживал, когда они срывались; на работе он стал рассеянным и невнимательным и даже к своим занятиям йогой заметно охладел.
Теперь с каждой встречей, его все больше тянуло и привязывало к ней. Он познакомил её с родителями, а когда решил, что не может жить без неё, - сделал ей предложение, - и она его приняла.
 Свадьбу решили отпраздновать дома, у Игоря, - он не хотел ресторанной суеты и забот, Лида – тоже, пригласили только родственников и близких друзей, а потом родители Игоря выделили молодожёнам комнату в своей большой трёхкомнатной квартире.
Через полтора года родились девочки – близняшки, и как-то сразу появилась новая проблема, - старая проблема столицы – жилищная. Он сразу встал в очередь на квартиру в своём НИИ, с перспективой в десять лет! И они с женой уже как бы смирились с этим, но неожиданно в родительский дом, после неудачного замужества, возвратилась с ребёнком старшая сестра Игоря – Рита.
Тогда отец Игоря – старый партийный работник и участник Великой Отечественной войны, вынужден был, вопреки своим принципам и убеждениям, начать походы по партийным и городским организациям, - с просьбами, письмами и заявлениями.
Но лишь через два года, Игорь и Лида смогли получить две комнаты в коммунальной квартире, а отдельную квартиру, в которой они жили теперь, пришлось ждать ещё долгих восемь лет. 
 

*******


«Сколько ты велик, столько смиряйся, и найдешь благодать у Господа.
Много высоких и славных; но тайны открываются смиренным.
Ибо велико могущество Господа и Он смиренными прославляется.
Через меру трудного для себя не ищи, и что свыше сил твоих,
того не испытывай.
Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто.
При многих занятиях твоих, о лишнем не заботься;
тебе открыто очень много из человеческого знания.
Ибо многих ввели в заблуждения их предположения,
и лукавые мечты поколебали ум их».
                (Кн. Иисуса сына Сир. 3. 18-24)


Игорь вернулся из командировки только через две недели; по дороге домой, он зашёл в магазин, - купил торт, фрукты и бутылку сухого вина. Его уже давно ждали и устроили шумную встречу, а вечером все сели за стол праздновать его приезд.
На следующий день Игорь появился в институте, и сразу прошёл в кабинет начальника.
- А! Игорь Васильевич, - обрадовался ему начальник отдела, - ну с приездом…, давай рассказывай! Да, ты же должен был выйти вчера? – он поднялся из-за стола, подошёл и протянул руку, - что нибудь случилось?
- Да нет, - ответил Игорь, - просто задержался на заводе, надо было закончить работу.
- Ну ладно, садись поговорим.
Они сели; в кабинете начальника было тепло, чуть слышно гудел кондиционер. Владислав Сергеевич помолчал, строго и испытующе глядя на Игоря, а потом продолжал:
- На следующей неделе, во вторник, назначено заседание научно-технического совета… на десять часов. На нём поставлен твой доклад…, по результатам командировки и по проблеме в целом. Главный пригласил кучу крупных специалистов и заинтересованных лиц, из Агентства и Компаний…. Вот у тебя неделя, - ничем не занимайся, только доклад! – он сделал многозначительную паузу и закончил, - но ты учти, всё должно быть на самом высоком уровне!
Игорь поскучнел.
- А зачем такую шумиху-то делать?
- Ну, это ты к Главному, он считает, что это сейчас очень важное, и выгодное для нас, направление работ…, а заодно хочет поднять наш престиж… показать наше лицо.
- А если выйдет козья морда, - с опаской спросил Игорь, - я ведь на высоких смотринах выступать не умею…
- Нет, Игорь, - поспешно перебил его начальник отдела, - этот номер не проходит…, других вариантов нет…, всё бросай и садись за доклад, на карте стоят престижные работы и деньги…, ты что, не понимаешь?
- Ладно, - сказал Игорь, и поднялся.
Он действительно не любил и не умел выступать с докладами на представительных и высоких собраниях. Мысли обычно опережали его слова, тогда он торопился, путался, волновался, - и от этого путался ещё больше. При этом, он концентрировался на себе, на своём виде, на словах, а не на содержании того, что он говорил. Он очень боялся выглядеть глупо и, мучительно подбирая выражения, часто так и выглядел в своих глазах и ему становилось жарко. Всё, что он так логично, подробно и обоснованно проигрывал мысленно перед выступлением, часто потом сбивалось в кучу, перепутывалось и забывалось.   
Очень часто он не мог донести до аудитории всё то, что он знал и понимал, и, чувствуя это, - злился на себя и переживал. Обычно, в этих случаях, его выручали и поддерживали многочисленные и подробные иллюстрации к выступлениям, за которые он часто держался, как за спасательный круг. Игорь осознавал эту свою особенность, считал её своим большим недостатком и понимал, что для исправления положения, нужно просто чаще выступать с докладами.
Теперь он собрал свои командировочные записи, нужную литературу, засел за свой рабочий стол, и стал готовить доклад и иллюстрационные плакаты.
С этого дня, и всю неделю, его мысли были заняты одним, - он строил своё выступление, мысленно прокручивал варианты тем и формулировок, рисовал эскизы иллюстраций. Эта работа стала навязчивой, она укоренилась в сознании и стала преследовать его и на улице и дома; тогда он сказал себе: «это плохо и это надо прекратить!». И он стал уходить с работы сразу по окончании рабочего дня и старался переключать мысли на другую тему, как только выходил за проходную, а дома принимался за медитацию. Иногда у него получались положительные результаты, а иногда – нет. И тогда Игорь ещё раз почувствовал и понял, что мысль часто работает независимо от желания; что власть и тирания мысли, - это реальность, что часто она управляет человеком, а не он ей.
И он опять обратился к йоге, и она опять помогла ему.
Во вторник, придя на работу как обычно, Игорь сел за свои бумаги и долго перебирал их, так же, как и свои мысли. В девять позвонил Главный и сообщил, что начали прибывать гости и представители фирм, что надо серьёзно подготовиться и что он надеется на успех, важного для института, мероприятия.
Взяв рулоны чертежей и тезисы своего выступления, Игорь прошёл в конференц-зал, где уже сидели первые, незнакомые ему, участники. Он сознательно медленно развешивал плакаты на стойках, проверял их порядок, поправлял, а потом спустился в зал и сел с края, во втором ряду, просматривая свои записи.
Зал постепенно заполнялся, слышался нарастающий шум голосов, стук откидных сидений.
В десять часов появилось руководство института; они заняли свои места за столом на сцене, и Главный инженер, на правах председателя, произнёс, как обычно, краткую вступительную речь, и предоставил слово докладчику.
Целую неделю Игорь раздумывал, с какого обращения начать, но так и не решил: господа, товарищи… друзья…, - всё было как-то не так.
- Уважаемые участники… гости и коллеги! Председатель сейчас сформулировал перед вами проблему… указал её значение и важность…. Я постараюсь рассмотреть здесь… как бы, более конкретно, некоторые вопросы этой проблемы… ну и представить некоторые результаты наших исследований…. Все данные, которые будут приводиться, являются открытыми…, они получены по зарубежным публикациям и нашим открытым исследованиям. – Он вдруг почувствовал, что всё это не нужно было говорить, что это никому не интересно. Ему стало жарко, и он мысленно выругал себя.
- В последнее время наблюдается увеличение случаев нарушения работы бортового радиоэлектронного оборудования…. Можно считать, что это происходит… что это вызывается целым рядом причин: увеличением мощности передатчиков и чувствительности приёмников; ростом числа источников импульсных помех, - коммутаторов, разрядников, преобразователей; повышением плотности монтажа и увеличением длины сигнальных соединений; увеличением числа автоматизированных систем управления и бортовых ЭВМ…, и это только главные из причин. – Игорь не смотрел в лица слушателей, он смотрел поверх голов, в конец зала, где в стене темнели отверстия кинопроектора, но он чувствовал, что все смотрят на него и ждут от него чего-то умного и значительного, и от этого он ощущал скованность и дискомфорт.
- Таким образом, проблема сводится к действию помех…, -  их источникам, объектам воздействия и их восприимчивости, а также каналам передачи. Это всё частные вопросы электромагнитной совместимости. – Он повернулся к плакатам. – Вот здесь, на первом плакате показаны основные источники помех и их удельный вес, по влиянию: локационные передатчики, разрядники, импульсные преобразователи, коммутаторы, переключатели. На втором плакате объекты воздействия: операционные усилители, входные интегральные устройства, ЭВМ управления и контроля. Здесь, на третьем плакате, - виды помех и пути поступления: кондуктивные помехи поступают по соединительным проводам и цепям заземления, индуктивные, - по воздуху и через экраны.
Далее, - вот уровни воздействия: слабые воздействия вызывают временное нарушение работоспособности – сбои, с последующим полным восстановлением…, это эффекты не тепловые…, а только связанные с временным нарушением электрических режимов работы. В результате таких сбоев, может искажаться информация на экранах дисплеев, мониторах ЭВМ и контрольных приборах. При средних уровнях воздействия, наблюдаются слабые тепловые процессы с остаточными явлениями, но с восстановлением работоспособности; в этих случаях, все устройства, после окончания воздействия помехи, продолжают работать, но показания и реакции, могут быть уже искажёнными. При высоких уровнях воздействия помех, происходят электрические пробои цепей или выжигание полупроводников … или плавление соединений, с необратимыми отказами аппаратуры; это может привести: к полной потери информации, нарушению управления, и даже к отказу двигателей, то есть к аварии. – Внезапно он почувствовал, что ему уже не надо мучительно искать слова, собирать прыгающие мысли и думать о том, как он выглядит. Он почувствовал, что вот все слова и мысли выстроились строгими и ровными рядами и маршируют, соблюдая равнение, а он легко управляет ими, - что это нравится ему и интересно слушателям; тогда появилось ощущение единства и гармонии с аудиторией.
- Вот здесь посмотрите, - продолжал Игорь, - представлены диапазоны частот и виды импульсов, которые могут воздействовать на аппаратуру, но конечный результат воздействия, при этом, - неоднозначный, он определяется множеством факторов: частотами и диаграммами направленности излучателей, поляризацией поля помехи, соединительными проводами и их ориентацией, технологическими отверстиями в корпусах, коэффициентами усиления и полосами пропускания операционных усилителей, быстродействием цифровых схем, и другими факторами. Теперь, наверное, более или менее ясно, насколько сложны задачи исследования рассматриваемой проблемы. Если говорить конкретно, то эти задачи сводятся к следующему:
- создание математических моделей, пусть даже упрощенных, источников воздействия, путей воздействия и объектов воздействия помех;
- исследование моделей на ЭВМ;
- создание макетов и проверке на них теоретических расчётов;
- проверке результатов на действующих объектах;
- выдача конкретных рекомендаций по совершенствованию и изменению: схем, конструкций или расположения объектов.
 Игорь ещё говорил о конкретных путях решения задачи с помощью математического моделирования и системного анализа. Эта тематика была ему близка и понятна, поэтому говорил он подробно и уверенно. Слушали его с интересом. Закончил он кратким экскурсом в историю:
- Нужно отметить, что кажется впервые вопросы воздействия помех, в диапазоне от двадцати килогерц до десяти гигагерц, на полупроводниковые приборы и интегральные микросхемы, стали исследоваться в начале семидесятых годов в Соединенных Штатах. Первые исследования проводились в рамках общей проблемы ЭМС. Впоследствии в работы включились ведущие специалисты компании Магдоннел Дуглас. Проводились ежегодные научные симпозиумы; результаты работ публиковались в тематических сборниках. И все эти работы и исследования были вызваны теми же задачами и проблемами, о которых мы говорим сейчас. Но у нас этими вопросами начали впервые заниматься только в середине восьмидесятых, то есть нужно с горечью признаться, что в этом направлении мы отстали примерно на пятнадцать лет. Хотелось бы закончить более оптимистично, но… у меня всё. Спасибо за терпение.
Ему одобрительно похлопали и стали задавать вопросы; отвечал он чётко и обстоятельно, с чувством исполненного многотрудного долга, и даже пробовал шутить. Потом были прения и обсуждения, и в заключение, как обычно, выступил Главный, с похвалой докладчику и рекламными обещаниями присутствующим.
Было принято заранее подготовленное и отредактированное решение, в котором был одобрен и утверждён доклад и план дальнейших работ по проблеме.   

Игорь пришёл домой усталый и довольный, и пока жена суетилась на кухне, он прилёг на тахту и закрыл глаза. В голове ещё и ещё прокручивались картины прошедшего дня, и его доклада. Хотя в целом всё прошло вполне хорошо, он принялся мысленно «препарировать» своё сообщение и свои ответы на вопросы; рассматривать их под микроскопом самокритики и, как всегда, стал обнаруживать различные недостатки. Теперь он искренне переживал и расстраивался, что сказал где-то не то, что было нужно, и ответил – не так. Потом, помучившись, он стал убеждать себя, что переживать вновь то, что уже прошло, и сожалеть о том, чего нельзя вернуть, - не просто глупо, но безрассудно и смешно.
- Игоша, иди ужинать, всё готово, - позвала из кухни жена.
- Да, иду, - Игорь медленно поднялся, - ты знаешь, я в эту неделю дико устал на работе…. Завтра хочу поехать к своим…, может быть поедем все вместе?
- Нет, нас очень много, да у меня, к тому же, много работы… девочки будут мне помогать. Ты поезжай один, лучше отдохнешь без нас, а на следующие праздники поедем все. Хорошо?
- Ладно, завтра я еду… с ночёвкой, - удовлетворённо сказал Игорь, - знаешь, завтра я, наверное, даже выпью водки и буду играть в преферанс…. И никаких производственных дум!

*******

Родители Игоря – Василий Васильевич и Ирина Сергеевна Звонаревы, с дочерью и внуком, жили в Сокольниках на улице Короленко; к ним, от Игоря, надо было ехать почти через весь город, и может быть поэтому, их встречи были нечасты.
Василий Васильевич был твёрдый и убеждённый коммунист, из тех, кто искренне и не задумываясь, верил в идеалы всеобщего счастья, равенства и братства. Это была детская и святая вера, не имеющая ничего общего с такими качествами, как – корыстолюбие, тщеславие и лицемерие.
Он часто рассказывал Игорю про его деда, своего отца, – Василия Яковлевича, который у себя в посёлке, в Ивановской области, после революции, организовал парт кружок. Как они – пятнадцатилетние подростки, собирались летом на сеновале, и изучали «Капитал» Карла Маркса. Как спорили, часто до утра, о диктатуре пролетариата, мировой революции, скором конце капитализма и полной победе над буржуями. Он, правда, не знал, что в то время, когда Васька с кружковцами спорили на сеновале о таинственных умозаключениях Маркса, его три брата работали на стекольном заводе, чтобы обеспечить существование многодетной семьи.
Но Василий Васильевич любил своего отца, считал его авторитетом и, с раннего детства, слушая его беседы, твёрдо уверовал, что всеобщую справедливость на Земле можно создать только с помощью мировой революции, уничтожив всех буржуев, кулаков и прочих эксплуататоров трудового народа.
В двадцатом году, дед Игоря – Василий Яковлевич перебрался из сельского захолустья в Москву, окончил Совпартшколу и поступил в институт Красной Профессуры. Этот институт, по замыслу его создателей, должен был «ковать» свою рабоче-крестьянскую интеллигенцию; при этом, культурный и образовательный уровень студентов, не имели особого значения; главными критериями были: партийность, политическая «подкованность» и пролетарское происхождение. Там же, в институте, Василий Яковлевич познакомился со своей будущей женой, такой же убеждённой коммунисткой, как и он.
 В 1925 году, у них родился сын, которого тоже решили назвать Василием.
Маленький Вася не был обременён чрезмерной родительской заботой и вниманием; отец и мать были всегда на работе, - собраниях, совещаниях, семинарах и заседаниях, мальчик рос на попечении домработницы и многочисленной отцовской родни.
В 1941-м, когда началась война с Германией, он только перешёл еще в восьмой класс.
Тогда он, и его сверстники, восприняли эту резкую перемену в своей жизни, не как тяжёлое испытание для всей страны и всенародную беду, а скорее как большую военную игру и героическую романтику. Во время воздушных тревог, он, хотя и со страхом, но лазил с друзьями по крышам, где они тушили немецкие зажигалки в ящиках с песком. Для них, пятнадцатилетних, всё было тогда новым, необычным и интересным; эти яркие лучи прожекторов, шарящие и скрещивающиеся в ночном небе, гул самолётов, стук зенитных орудий и гулкие разрывы бомб. Всё это возбуждало их и возвышало в своих глазах.
Но в 43-м Вася Звонарев подумал, что война может закончиться и без него; тогда он, с двумя своими друзьями, принёс заявление в военкомат, с просьбой отправить на фронт, - но им отказали – по возрасту.
Тогда неудача не остановила его, но лишь усилила желание добиться своей цели. Он упросил отца отпустить его, оканчивать школу, в Ивановскую область, к его родственникам. Только оттуда, из десятого класса школы, ему удалось, наконец, попасть в армию. Через шесть месяцев, окончив школу сержантов, Василий Звонарев оказался на передовой.
Шла подготовка к форсированию Одера. Перед боем, Василий написал заявление: «В случае смерти, прошу считать меня коммунистом». Такие заявления, по предложению замполита, обычно писали все, накануне больших наступлений.
Одер форсировали ночью, стараясь не попасть под лучи немецких прожекторов; и рота была уже на другом берегу, и закреплялась там под огнём, когда осколок мины раздробил Василию руку.
Раненых переправляли назад, в тыл, на понтонах и плотах; вокруг вздымались фонтаны разрывов, и кипела вода. Раненых окатывало холодной водой; звуки разрывов снарядов, стук пулемётов, крики и стоны, - сливались в адскую какофонию. Когда случалось прямое попадание снаряда, раненые, которых с таким трудом выносили из боя, - скрывались под водой. Так было, но Василий находился тогда в каком-то оцепенении и слабо реагировал на окружающее… тогда ему повезло.
Потом был обычный путь всех раненых на той войне, кому повезло, - медсанбат, полевой госпиталь, эвакогоспиталь; и все обычные процедуры: операции, перевязки, обходы врачей.
На Урале, в эвакогоспитале, была новая, особенная жизнь, когда бесшабашная и беззаботная молодость, в коллективе себе подобных, торжествовала над болями, тяжкими физическими травмами и удручающим однообразием госпитальных недель.
Перед выпиской, Василия комиссовали, дали инвалидность и сняли с воинского учёта. Он вернулся домой и в 45-м поступил в институт Стали; и уже там, на втором курсе, стал активно заниматься общественной работой – в парткоме. После окончания института, его распределили на Московский завод «Серп и Молот», где он полтора года проработал сменным мастером, потом инженером, потом парторгом цеха, а потом, ещё через три, теперь уже Василий Васильевич стал освобождённым секретарём парткома завода, который был на правах райкома. Тогда же, на партийном собрании, он познакомился с Ириной Сергеевной, которая работала главным нормировщиком заготовительного цеха. Ухаживать он не умел, встречались они, в основном, на работе, на собраниях и семинарах, и предложение он ей сделал в «красном уголке», при подготовке к празднованию 1-го Мая. Похоже было, что она давно ждала этого предложения и с радостью его приняла, безо всякого жеманства.
После женитьбы Василию Васильевичу сразу предложили трёхкомнатную квартиру, но он отказался, оставаясь стоять в очереди, наряду с другими участниками Войны. Отказался он и от служебной машины и, не желая выделяться, продолжал ездить на работу на метро. Тогда многие стали считать это чудачеством, и даже демонстрацией несогласия с общепринятыми партийными правилами, но на все советы и критику, - он не реагировал.
Его жена – Ирина, была моложе Василия Васильевича на десять лет; жили они у его родителей, и только когда в 1953 году родилась Рита, а ещё через четыре года – Игорь, - они переехали в новую четырех комнатную квартиру.
 
Теперь Василий Васильевич и Ирина Сергеевна были на пенсии, но он и сейчас не мог жить без своей работы. На общественных началах, он стал секретарём партийной организации ЖЭК-а. Он собирал и проводил, по старой привычке, партсобрания и доклады о международном положении, на которые приходили старые коммунисты-пенсионеры; они горячо и самозабвенно обсуждали новые времена и новые нравы. Кроме этого были у него ещё заботы: по благоустройству дворов и подъездов, по улаживанию многочисленных бытовых ссор, склок и конфликтов стариков-пенсионеров, которым, казалось, больше нечем было занять своё унылое и однообразное существование.
Василий Васильевич всегда проявлял искреннее участие в скандальных конфликтах своих соседей, переживал их, как свои собственные, и даже пробовал применять, к особо склочным и агрессивным, меры общественного воздействия, в результате чего, некоторые из них, по старой привычке, ездили жаловаться на него в райком.
 Рита – старшая дочь, вышла замуж за архитектора, но брак оказался неудачным; муж всё время рвался из России, а она уезжать не хотела; в конце концов, они развелись, - он уехал в Израиль, а она с сыном вернулась к родителям.

*******

«Больше всего хранимого храни сердце твое,
потому что из него источник жизни.
Отвергни от себя лживость уст,
и лукавство языка удали от себя».

                (Кн. притчей Солом. 4. 23-24.)


В восемь вечера Игорь подъехал к знакомому дому и, поставив машину во дворе, поднялся на четвёртый этаж. Он любил приезжать в пятницу вечером, - впереди два выходных дня, можно никуда не торопиться и отдохнуть от работы и от семейных забот. Обычно он ночевал, и уезжал в субботу или в воскресенье.
- Родственники, привет! – крикнул он с порога.
В квартире возникло движение; Ирина Сергеевна появилась в прихожей.
- Здравствуй, ты почему без Лиды, без девочек?   
- У Лиды школьные дела, она раба тетрадей, - почти стихами ответил Игорь, а девы завтра работают по хозяйству, помогают мамке…, ладно, ты возьми сумку, я тут кое-что купил.
В дверях появился отец и коротко сказал:
- Здорово, сын.
В их семье всегда были, - взаимное уважение и любовь, готовая на самопожертвование, но, в то же время, это никогда не выходило наружу и не проявлялось в эмоциях; они всегда были сдержанны в проявлении чувств.
- Мать, давай накрывай на стол, а мы с сыном пока сыграем в шахматишки.
После ухода на пенсию, Василий Васильевич, никогда не любивший домашние хозяйственные работы, и не умеющий их выполнять, нашёл себе спасительные занятия, заполняющие праздный досуг; и занятиями этими были – культурные игры и чтение газет. Он не мог находиться без дела, и в свободное время всегда искал себе партнёров, среди соседей и знакомых, для игры в шахматы, домино или карты.
И ещё стал любить он одно занятие праздной жизни, - выпивку в приятном семейном кругу, под разговор и хорошую закуску. Он мог выпить очень много: водки ли, вина ли, пива, но, при этом, никто и никогда не видел его пьяным. Он никогда не ругался, не шумел, не буянил, но… только слегка розовел и заводил разговор о том, что его всегда волновало…, - о политике.
За его бескорыстное и беззаветное служение своей идее, жизнь, в последнее время стала его «бить». Первый удар, он получил в 53-м, после памятного съезда, когда стали колебаться незыблемые и привычные устои; второй, ещё более страшный удар, он пережил в 91-м и потом ещё… и ещё. Но, не смотря ни на что, он продолжал верить в светлое будущее человечества, созидаемое коммунистической партией, и в Великую историческую миссию России; и эта вера помогала ему жить.
Через час, все уселись за стол, и Василий Васильевич налил рюмки.
- Ну, давайте, за наше общее здоровье!
Он очень любил эти часы. Ирина Сергеевна, устав за день, не особенно баловала своих вечерними застольями, но к приезду сына, она готовилась как к празднику, - покупала лучшие продукты, а готовить вкусно она умела. Поэтому стол, в дни, когда приезжал Игорь, был всегда изобильным, а еда разнообразной и вкусной; и это, в сочетании с выпивкой, создавало реальное ощущение счастья.
Игорь тоже мог выпить немного водки, если была хорошая еда; он даже полагал, что рюмка водки может открыть истинный вкус еды, и возбудить к ней истинный аппетит.
После ужина, как обычно, Василий Васильевич стал организовывать преферанс.
- Ну, а теперь давайте запишем «пульку»… сын, дочь, - давайте… я несу бумагу и карты….
Они садились в большой комнате за круглый стол, и часто сидели до глубокой ночи, сдабривая игру, чаем и разговорами. Ирина Сергеевна тоже играла иногда, спасая компанию, когда не хватало одного.
Сегодня у Игоря игра не шла; расклады упорно не сулили, - ни игры, ни вистов. Наконец это стало его раздражать, и интерес к игре пропал.
- А что, Юрка, - он поступил куда нибудь? – спросил он равнодушно.
Рита нервно передёрнула плечами.
- Юрка никуда не поступил… пока болтается, как он говорит – «тусуется»…. Мы не знаем где он бывает…, с кем; я боюсь, как бы он не сбился с пути….
Игорь понял, что затронул больную тему.
- Сейчас, Риток, такая молодежь, они дети своего времени, своей эры…, - новой мезозойской.
- Это пустые разговоры, Игорь, - раздражённо сказала Рита, - мы должны что-то делать. Он приходит поздно, иногда под утро… где он? Может быть в притоне…? В банде…? Колется…?
- Ну, ну, ну, - не будем пока паниковать, - перебил Василий Васильевич. - Юра - умный парень, он не пойдёт в плохую компанию. Он же воспитан в нашей семье, на наших идеалах…. Нет, Рита, этого не может быть, это просто – молодость…, ладно, давайте играть…. Игорь, тебе сдавать.
Но игра уже поломалась, Рита стала играть невнимательно и плохо, а когда взяла пять на мизере, бросила карты и ушла.
Игорь с отцом перешли в его комнату, Василий Васильевич принёс коньяк, две рюмки, несколько конфет и нарезанный лимон.
- Давай-ка ещё по маленькой, за всех нас и за лучшее… и расставляй.
Игорь стал расставлять фигуры. Он обычно выигрывал у отца, и хотя видел, как тот огорчается после проигрыша, сознательно никогда не поддавался; он признавал только честную игру. Но зато, когда отцу удавалось выиграть и он искренне, как ребёнок, радовался этому, - Игорь, так же искренне, радовался вместе с ним.
Они сыграли две партии…, не спеша, потягивая коньяк и обмениваясь  короткими, ничего не значащими репликами, по ходу игры. Игорь выиграл первую партию, а вторую, расслабившись и не задумываясь долго над ходами, свёл вничью.
Потом они сидели в креслах и отдыхали; и оба чувствовали себя умиротворённо и легко.
- Как у тебя на работе? – поинтересовался отец.
- Да всё также, - отозвался сын, - по-старому, тлеем, дымим и воняем.
- Ну, это от вас зависит, от руководства, надо активней включаться в изменяющуюся жизнь, находить резервы… двигаться вперёд.
- Да ладно Отец, всё это декларации, пустые слова, мы всё говорим, говорим…, а что толку? Вот ты всю жизнь проработал на партийной работе… и я – полжизни в науке, а что мы сделали за это время полезного? Что принесли в мир? Что оставим после себя?
- Ну нет, брат, шутить изволишь, как можешь ты так говорить? – возмутился отец, - я воевал с фашизмом, варил для страны сталь, работал с людьми…, помогал им. Мы построили социализм и передали его вам…, а ваше дело, - развивать его и идти дальше. А вы сейчас, у себя в институте, разве напрасно работаете? Разве не на пользу народа и государства? Это как?
- А результаты? Ведь важен только результат. Чтобы была польза народу, как ты говоришь,  и государству, нужно выполнить, по крайней мере, три условия. Первое, - чтобы  руководители, чиновники и те, от которых что-то зависит, пользу государства ставили выше, чем свою…. Как ты думаешь, много у нас таких? – Игорь с усмешкой взглянул в глаза отцу, - вот то-то и оно. Но этого ещё недостаточно, надо ведь не только хотеть, но и делать…. Можно всё правильно понимать, говорить хорошие слова, но при этом, - ничего не делать; ты разве не знаешь таких? Знаешь! Но и этого тоже ещё недостаточно. Чтобы сделать что-то полезное для народа, в рамках целого государства, надо ещё иметь ум и умение, а то можно такого наворотить, что вместо ожидаемого благоухания, - будет зловоние…. И это мы видели… и нюхали. Вот ты теперь скажи, - разве у нас выполняются эти три условия? Нет! Если бы они выполнялись, мы давно были бы процветающей страной и жили бы, как вы мечтали, при коммунизме…. Пойми, никто не отрицает ваших заслуг и ваших убеждений, но где результаты? Вот от этого и делается горько; что всё это оказалось напрасным.
Но доводы сына, похоже, не убеждали отца, но скорее распаляли, он жил своими мыслями и своими представлениями, и, слушая, - уже обдумывал возражение.
- Ты критикан, но критиковать всё – просто, особенно с аполитических позиций. Ты ещё многого не понимаешь и рассуждаешь, как обыватель. Вот я с тобой беседовал много раз, но ты так и не вступил в партию. Пойди в свою парторганизацию, на открытое партсобрание, и ты увидишь и поймешь…, товарищи тебе объяснят….
Игорь посмотрел в глаза отца, - они были по-детски ясными.
- Слушай, ты и сейчас веришь в партию и в грядущую победу коммунизма?
- Верю! И всегда верил!
Игорь вдруг поскучнел, и задумчиво спросил:
- И в мировую революцию, которая, в наше время, неизбежно обернётся третьей мировой войной… ядерной войной – последней для всего человечества? Так сказать, - насадить на Земле всеобщее счастье, с помощью всеобщего уничтожения?
Василий Васильевич молчал, не находя сразу, что ответить, и это его раздражало.
- Ты что же, считаешь, что классики марксизма-ленинизма, основатели нашей партии, у которых мы учились и учимся, по пути которых идут сейчас миллионы коммунистов, во всех странах мира…, - что они не правы? Что все великие мыслители человечества ошибались? Ты так считаешь?
Он стал заметно нервничать, светлые глаза его округлились и сделались беспокойными и злыми. Игорь помнил его таким с самого детства, когда отец читал ему длинные и скучные нотации, если он лазил по крышам, или дрался во дворе, или делал что-то такое, что отцу казалось опасным. Тогда он сажал сына напротив, наклонялся к его лицу и, трогая его рукой, раздражённо повторял: «нет, ты сам то понимаешь, что ты делаешь?»; и этот вопрос, накапливаясь в сознании, уныло рисовал сыну, в себе, образ преступника и злодея. Но теперь он уже был совсем другим.
- Ладно, отец, я уважаю твои взгляды и твои убеждения, но считаю, что такие коммунисты, как ты, не от мира сего и таких немного, и они заблуждаются искренне. Знаешь, мне кажется, что есть три… ну как бы категории коммунистов. Первые…, ну вот как ты, шли в партию бескорыстно по убеждению и с искренней верой… в утопию, извини…, ну в то, что недостижимо; и таких, после революции, становилось всё меньше и меньше. Другая категория, - это те, кто шёл по «овечьему принципу», - «куда все, туда и я», партия то была одна. А третья категория, наверное самая большая, - это те, кто лез к чинам и к кормушке, они хотели построить коммунизм, но только для себя и сразу; и таких становилось всё больше. Я ведь сейчас вижу всё это вокруг собственными глазами. Наша парторганизация, по моим наблюдениям, фактически развалилась… и куда делись твои единомышленники – коммунисты? Ты видел хамелеона, как он меняет окраску, в зависимости от того, где сидит? Вот сейчас члены партии, по- моему большинство, ушли в бизнес и заняты личным обогащением, или сменили вывеску и усидели на вершине власти. Но всё равно, всех при этом в первую очередь интересуют: деньги, недвижимость, машины, счета в банках, отдых в экзотических местах, обеспечение родственников заграничными благами…, то есть личное своё благополучие и счастье…. Какая здесь забота о народе, о всеобщем благе, где она? Да и что такое народ? Это стало пустым понятием… и абстрактным…, ну как, например, - фауна иди флора. А на самом-то деле… вот выйди из дома и посмотри: вот инженер, вот врач, вот учитель…, поезжай в деревню: вот сельский фермер, вот механизатор, вот доярка…, а ещё есть: дети, пенсионеры, инвалиды, больные…, - вот народ, -   если их всех собрать вместе и послушать их, а поодиночке они – ничто, человеки! А как эти человеки живут, как существуют? Чтобы судить, надо, наверное, с чем-то сравнить. Так вот, те, кто был в Европе, в Америке, в Японии, в Австралии, - они приезжают в шоке и приходят в ужас, когда начинают сравнивать! 
- Нет, ты понимаешь, что ты говоришь? – с возмущением перебил отец, - это же буржуазная идеология, кто тебе это внушил? Это влияние Западной пропаганды и голоса Америки! Мы работали всю жизнь не за чечевичную похлёбку… мы своих идеалов не меняем… и сравнивать нас с капиталистическим миром… нельзя! – он смотрел в глаза сына и снова убеждался, что это уже давно не тот доверчивый и послушный ребёнок, который много лет тому назад, сидел перед ним и слушал его наставления. Теперь в этих глазах, он видел твёрдую убеждённость, и чувствовал, что как-то незаметно теряет собственную уверенность, - ты здесь говоришь о загранице, но говоришь с чужих и враждебных слов, ты сам-то там был?
- Меня пока не пускают… наверное придётся ждать до пенсии, но зато за рубеж пускают сейчас, кроме крупных начальников и чиновников…, также многих, более надёжных, чем мы: барыг, торговцев, коммерсантов, футболистов… и это только подтверждает наш абсурд. 
Они помолчали, раздумывая и, как будто собираясь с мыслями, а потом Игорь вдруг неожиданно улыбнулся.
- Знаешь, отец, тебе никогда не приходил в голову вопрос, - почему люди всё время спорят? Испокон веков, на Земле непрерывно идёт Вселенский спор. Спорят государства, нации, учения, религии, партии, люди… и, даже родственники в одной семье, вот как мы с тобой. Ну ладно ещё просто спорят, но ведь при этом ругаются, яростно враждуют, воюют и убивают друг друга. Почему это? Ты можешь это объяснить?
Василий Васильевич провёл рукой по лицу и наморщил лоб; этот перевод темы разговора сбил его с колеи мысли, и как-то вдруг успокоил; и он сказал уже задумчиво и миролюбиво:
- Ну это, сын, вопрос философский и неоднозначный, на него нельзя ответить просто…. Наверное так устроены люди.
- Да, ответить нельзя, но можно высказать предположение, - он помолчал, обдумывая выражение, а потом торжественно произнес: - люди спорят потому, что нет истины единой для всех. И вся суть в том, что её и не может быть, если есть альтернатива. Вот и получается, что истин может быть столько же, сколько альтернатив, а альтернатив столько же, - сколько людей! При этом каждый считает, что только он прав, потому что видит мир только своими глазами, и не может, или не хочет, взглянуть глазами другого. Вот я вспоминаю одну старую притчу… не знаю, может быть, ты слышал её. Так вот…. Когда двое, всю жизнь спорящих соседей, пришли наконец к мудрецу, чтобы он рассудил их, - мудрец, выслушал одного и сказал: «да, ты прав!». Потом, выслушав другого, сказал: «и ты прав!». Тогда третий, присутствующий при этом, возразил: «как они могут быть правы оба, если утверждают противоположное?». На это мудрец, вздохнув, ответил ему: «да, и ты тоже прав!». Вот и получается, что все споры бессмысленны и бесплодны.
Игорь задумчиво смотрел куда-то вдаль, за окно… в ночь. А Василий Васильевич, взглянув на него, вдруг улыбнулся своей мысли: «нет, всё-таки сын не прав!».


*******




ГЛАВА  ТРЕТЬЯ
 


«Против вина не показывай себя храбрым,
ибо многих погубило вино….
Вино полезно для жизни человека,
если будешь пить его умеренно.
Что за жизнь без вина? Оно сотворено
для веселия людям.
Отрада сердцу и утешение души –
вино, умеренно употребляемое вовремя.
Горесть для души – вино, когда пьют его много,
при раздражении и ссоре.
Излишнее употребление вина
увеличивает ярость неразумного до преткновения,
умаляя крепость его и причиняя раны».

                (Кн. Иисуса сына Сир. 31. 29-36).


Было уже поздно, а они сидели вдвоём и выпивали, - Алексей Николаевич Полетаев и его родной брат – Анатолий.
В большой гостиной был бордовый полумрак, горел только настенный светильник, освещая стол, за которым сидели братья. Перед ними стояла бутылка, две рюмки и их обычная, традиционная закуска: горячая картошка, сало и красные солёные помидоры.
Есть такое состояние, - лёгкого опьянения, когда сознание ещё ясное, но уже освобождённое от бремени забот и докучных дум, а мысли – отчётливые и острые. Тогда с сознания словно спадают вдруг невидимые, тяжёлые покрывала и обнажается новая, необычная истина. Не потому ли говорили поэты и мудрецы: «Истина в вине!».
Именно такое состояние ума любили братья, когда встречались. Тогда они, не замечая времени, могли беседовать всю ночь, на самые различные темы, которые предоставлял им, их большой жизненный опыт и знания.
Алексей Николаевич наполнил рюмки, поднял свою, поднёс к глазам, долго задумчиво смотрел на неё, а потом спросил:
- Толя, ты задумывался когда нибудь, отчего люди пьют? Водку, вино, пиво…, ну и вообще вводят в себя всякую дурь? Я даже не говорю о России, это особая статья… у нас нет культуры потребления вина, но ведь и во всём мире…, вот сейчас, каждую минуту, - пьют, нюхают, курят, колются…, по всей Земле – сотни, тысячи, миллионы…. Зачем? По блажи, от нечего делать, по традициям?
- А я об этом не задумываюсь, я люблю выпить с тобой, с друзьями, в хорошей компании, с хорошей закуской… вот как сейчас.
- Нет, Толя, я не об этом…, но иногда, вот вдруг, тебе не хочется выпить просто так… одному?
Анатолий Николаевич задумался, а потом лицо его стало серьёзным.
- Да, брат, бывает и такое…, ну, например, когда начинаешь думать о смерти…. Знаешь, когда начинаешь думать, что придёт время и тебя не будет… и потом уже не будет ни-ког-да! Вот тогда меня всегда охватывает страх и какая-то безысходность… и я наливаю в стакан. Пусть и не надолго и не навсегда, но водка всё-таки снимает страх смерти.
- Ну мысли о смерти, - они естественны у каждого человека, особенно в зрелом возрасте, когда начинаешь философствовать…, я где-то читал, кажется у Монтеня, что философствовать, - значит приуготавловать себя к смерти. Я вот только не понимаю, зачем бояться того, что неизбежно? Обожди, вот здесь у меня есть интересные записки на сей счёт…, - Алексей Николаевич подошёл к книжной полке и достал толстую тетрадь…. – Вот послушай, что говорит Монтень «…страху смерти подобает быть ничтожнее чем ничто, если существует что-нибудь ничтожнее чем это последнее», а вот Лукреций: «…страх смерти доводит людей до того, что, охваченные отвращением к жизни и дневному свету, они в тоске душевной лишают себя жизни, забывая, что источник их терзаний был именно этот страх». Но конечно, в то же время, существует инстинкт самосохранения, и это закон, против него не попрёшь.
Они замолчали и о чём-то думали, а потом Алексей Николаевич продолжил разговор:
- Да, конечно, страх смерти, - самый жестокий, хотя и самый естественный. Мы ведь так привыкаем к себе, и любим себя, что любые изменения в привычном течении жизни нас страшат, а смерть, - это самое великое и важное изменение. Но посмотри, что интересно, - сама жизнь незаметно подготавливает нас к смерти, постепенно лишая нас своих прежних радостей и привязанностей: здоровья, силы, желаний, телесных удовольствий, зубов, волос… а потом и самого страха потерять такую жизнь.
- Ну нет, - возразил Анатолий Николаевич, - страх смерти всё равно остаётся у всех.
- А знаешь, Толя, я думаю, что любой страх, - это Божье наказание; страх делает человека несчастным, он терзает, мучает…, он может привести к болезни и даже убить! Я в этом уверен, - он действует через мысли и самовнушение на физиологию. Ты ведь знаешь, - когда африканский колдун приговаривает кого-то к смерти, - он просто показывает на него костью и тот, безо всякого насилия, всегда тихо и неизбежно, умирает в течение трёх дней – это достоверный факт.
- Да, Алёшка, к сожалению эффективного лекарства от страха нет, разве что это, - и Анатолий Николаевич потянулся к бутылке, - давай утешимся с тобой тем, что все нормальные люди должны бояться смерти.
- Вот здесь, Толя, ты не прав; на Земле есть очень много нормальных людей, которым совершенно неведом страх смерти, они встречают смерть спокойно и равнодушны к ней.
- Кто же эти счастливцы?
- Да. Это, наверное, самые счастливые люди; только они живут полной, свободной и спокойной жизнью… и таких людей много – целые народы. Те, кто исповедует такие религии, как буддизм, индуизм, ислам, или такие учения, как эзотеризм…, ну и ещё христианские подвижники, и истинные философы. Я ведь был на Востоке и видел всё своими глазами. У них благословенная вера, - они верят в перевоплощение души и в вечную жизнь, а если веришь в вечную жизнь, - какой может быть страх смерти? Её нет! Вот возьми индусы, они, по-моему, истинно счастливые люди, хотя там и перенаселение, и бедность, и грязь, и болезни, но ты посмотри с другой стороны! Народ спокойный доброжелательный, неконфликтный и весёлый; люди никогда и никуда не торопятся. Зачем торопиться? Не успел сделать в этой жизни, - сделаешь в следующей! И чего вообще бояться в этой одной из многих жизней. Индусы воспринимают жизнь, как данность, не мудрствуя и непосредственно, как дети, - именно так, как и нужно её воспринимать. Они верят в своих многочисленных богов, но, при этом, терпимо относятся ко всем другим религиям; они признают различные философии, различные взгляды и мнения….
- Обожди, - перебил Анатолий Николаевич, - ты сам-то признаёшь их философию… веришь в перевоплощение душ?
- Да, брат, но конечно не так, как они; у них эта многовековая традиция живёт в человеке с пелёнок, а нас ведь воспитывали совсем наоборот. Но я тебе скажу так, - я очень хотел бы верить так же, как и они… и стараюсь.
- Но это же противоречит здравому смыслу, науке… всему, чему нас учили!
Алексей Николаевич долго молчал, о чем-то думал.
- Здравый смысл говоришь?… А что это такое? И в чём он? Ты оглянись кругом, посмотри телевизор, рекламу, почитай газеты, книжонки-бестселлеры, послушай некоторых политиков… вникни в нашу жизнь и наши законы, - где там здравый смысл? А если говорить о том, чему нас учили, то нас учили всякой ерунде, но не научили главному – как жить! Что нам дали наши знания? Все школы, училища, Вузы, университеты учат чему угодно, но только не науке о человеке, его душе и окружающем мире, а если иногда и учат, - то не так. А ведь это самая главная наука, - наука наук! Вот в Индии…
- Ну ладно, ты снова сел на любимого конька, а Индия для тебя вроде земного рая. Ты лучше скажи, - почему же большинство людей не верят в это… в перевоплощение душ?
- Теорию перевоплощения души, признают все религии мира, кроме ортодоксальной христианской, хотя есть сведения, что ранние христиане и даже основатели, тоже признавали её, так что здесь ты не прав.
- Ну хорошо, признают, но почему же тогда никто не помнит о своих прежних жизнях?
- Это тоже не так. Я тебе скажу, что очень многие люди вспоминали о своей прошлой жизни и при проверке, все факты, о которых они вспоминали и которые невозможно было им передать, - официально подтверждались. Есть исторические сведения, что ещё древнегреческий философ Пифагор, описывал свои прежние жизни. Сейчас, наиболее часто, это случается в Индии, благодаря особенностям их мышления и образу жизни. Обычно это дети, в возрасте трёх – шести лет, когда уже развито сознание, но ещё не засорено посторонней информацией. А если говорить о нас? Где нам помнить свои прежние жизни? Мы и в этой-то своей безумной жизни, перегруженной спешкой, отрицательными эмоциями и ненужной информацией, наверное, половину забываем, и это, наверное, – защитная реакция. Представь, что с нами было бы, если бы мы вдруг вспомнили все свои прежние жизни, - мы сошли бы с ума! Но при всём этом учти, что есть обстоятельства и условия, при которых и мы можем вспомнить свои прежние жизни.
- Это, какие же, интересно! – быстро спросил Анатолий Николаевич.
- Проделывались опыты, кажется в одной из американских лабораторий, и оказалось, что под воздействием гипноза, наркотических препаратов, электрической стимуляции мозга, галюциногенов, - можно вспомнить свои прошлые жизни; а, кроме того, хорошо известно, что это иногда происходит и непроизвольно, когда человек переживает критические экстремальные состояния и мозг испытывает супершок…, - проявляется сверхсознание. Ну вот когда человек падает с высоты, или во время клинической смерти, ну и другие случаи…, я думаю, что некоторые наркотики дают подобный эффект, поэтому на них и садятся.
Оба надолго замолчали, погружённые в свои мысли; потом Анатолий Николаевич наполнил рюмки, и продолжил разговор.
- Знаешь, брат, всё это очень загадочно и интересно. На эту тему нужно писать книги, - где они?
- Да книги–то есть, правда в основном Восточных авторов, эзотериков, оккультистов…, но этих книг немного и они не доходят до массового читателя; а многие и не поймут этих книг, - они ещё… или уже не готовы. Ты посмотри, что сейчас издают и читают. Издательства массовой литературы таких книг не издают, - они не дадут денег, а научные издательства, - не примут, потому что все эти явления – не изучены и необъяснимы, с научных материалистических позиций. Посмотри, что читают сейчас наши народные массы, а лучше сказать, что им предлагается: бульварная любовная макулатура, бандитские и тюремные повести, бредовая фантастика… так идет потихоньку духовное отравление сознания людей…, ну в общем – маразм. А впрочем, если об этом много думать, - можно спрыгнуть с ума.
Да мы с тобой ведь не о том начали разговор, - мы же хотели понять, почему люди пьют.
- Да, да, - оживился Алексей Николаевич, - вот именно… я скажу тебе так, - он задумался, словно подбирая слова, а потом стал говорить, как бы рассуждая с собой. По-моему, люди пьют, курят, нюхают, колются, - чтобы изменить своё устоявшееся восприятие жизни…, когда оно начинает их давить. Ну, или если сказать по-другому..., - чтобы изменить для себя окружающий мир, с помощью изменения своего сознания. Вот когда сознание и мысли останавливаются или начинают давить, становится скучно или больно, - тогда человек идёт и выбирает из большого ассортимента на свой вкус: водка, вино, пиво, табак, кокаин, опиум, гашиш, синтетику, - выбирай! Средства разные – цель одна!
- Ну нет, Алёшка, здесь ты хватил лишнего, а мы сейчас с тобой что? То же, что и наркоманы? 
- Да нет, ты пойми, - диапазон изменения сознания очень большой, даже огромный. Человек, закуривший сигарету, - хочет успокоить свою нервную систему, а наркоман, - хочет уйти в параллельный мир и испытать там наслаждение – нирвану. Хронический алкоголик, - уже не может жить в своём обычном сознании, а нормально выпивающие, как мы с тобой, - пьют для настроения, для аппетита, для работы мысли. Знаешь, есть писатели, которые не могут писать на трезвую голову. Здесь главное – чувство меры, надо уметь в любое время остановиться и не попасть в зависимость, и конечно не перепивать.
- Да, всё правильно ты сказал, - согласился Анатолий Николаевич, - но вот Серёжка твой, скажу тебе прямо, меня того… беспокоит… мне кажется, он с этим делом немного перегибает.
Алексей Николаевич вдруг сразу помрачнел.
- Э, брат, время то уже три часа… домой тебе ехать поздно; сейчас я постелю тебе на диване… и давай спать.
 

*******




«Душа моя близка была к смерти,
и жизнь моя была близь ада преисподнего;
Со всех сторон окружили меня, и не было
помогающего; искал я глазами заступления
от людей, - и не было его.
И вспомнил я о Твоей, Господи, милости
и о делах Твоих от века, что Ты избавляешь
надеющихся на Тебя, и спасаешь их от руки врагов.
И я вознёс от земли моление моё,
и молился о избавлении от смерти;
Воззвал я к Господу, Отцу Господа моего,
чтобы Он не оставил меня во дни скорби,
когда не было помощи от людей надменных.
Буду хвалить имя Твоё непрестанно, и воспевать
в славословии; ибо молитва моя была услышана; 
Ты спас меня от погибели, и избавил меня
от злого времени.
За это я буду прославлять и хвалить Тебя,
и благословлять имя Господа».

                (Кн. Иисуса сына Сир. 51. 8-17).


Отец Сергея Полетаева – Алексей Николаевич Полетаев родился в 1925 году в Москве. В 1943 году, будучи курсантом Военного училища, он, по несчастной случайности, застрелил командира взвода – старшего лейтенанта Шевчука.
Этот эпизод своей жизни, Алексей Николаевич безуспешно старался забыть и вычеркнуть из своей автобиографии, как будто его не было, в течение всей своей последующей жизни. Но удивительное заключалось в том, что чем сильнее и настойчивей он старался забыть, тем упрямее и ярче всплывали в памяти мельчайшие подробности того страшного вечера.
«Я вспоминаю о вещах, которые хотел бы забыть; я не в состоянии забыть то, чего желал бы не помнить». (Цицерон. О высшем благе и высшем зле. 2. 32).
Тогда, в оружейной комнате была чистка оружия; это были, в основном, винтовки и только несколько автоматов. Курсанты чистили оружие и давали ему на проверку, потому что он – Алексей Полетаев, был командиром отделения.
Кроме курсантов, в комнате были, - командир взвода – старший лейтенант Шевчук и ротная медсестра – Настя Орлова.
Алексей стоял за длинным столом, принимал у курсантов оружие, рассматривал на свет стволы, проверял сборку и смазку и давал добро, а иногда и заставлял почистить ещё. В паузе между проверками, он увидел, лежащий перед собой на столе, пистолет ТТ. Он взял его в руки, повертел, а потом неожиданно и машинально нажал на курок. Ну, разве не загадочная и роковая случайность, что пистолет оказался, заряжен и взведён, и что напротив стоял человек?
Раздался выстрел, - и Алексей с ужасом увидел, как старший лейтенант Шевчук, побледнел и стал медленно оседать на пол. Он бросился через стол и подхватил раненого под руку; с другой стороны, его поддерживала Настя. Вдвоём, они стали спускать его по лестнице – в медпункт. Уже на лестнице, Алексей чувствовал, как тяжелеет раненый и, со страхом, смотрел на его лицо.
- Настя, спасай, - тихо прошептал Шевчук, и Алексей увидел, как стекленеют его глаза.
Дальнейшее он уже помнил смутно. К ним подбежали и раненого унесли, а Алексей действовал как-то бездумно и в полузабытьи. Он почти не помнил, как бежал… или шёл в штаб училища, как рассказал там всё и попросил посадить его на гауптвахту, чтобы никого не видеть и ждать заслуженного наказания. Также не помнил он, сколько времени провёл на гауптвахте и что там делал; только, - там он узнал, что старший лейтенант Шевчук – умер.
А потом его, неожиданно для него самого, вернули в училище, на прежнее место и прежнюю должность; и даже жизнь как будто стала продолжаться по-прежнему: те же подъёмы, строевые и политические занятия, стрельбы, марш-броски, личное время, но… на самом деле, всё уже было по-другому. Алексею было неспокойно, он всё время жил в ожидании каких-то перемен, - пусть случайно, пусть нечаянно, но он убил человека, а это – преступление и, как всякое преступление, должно быть наказано. Он всё время ждал этого наказания, и когда его однажды вызвали в особый отдел, - он почувствовал облегчение. Прямо из кабинета, под конвоем, его препроводили в тюремную камеру. Так, в одночасье оказался Алексей в одной компании с ворами, бандитами, убийцами и дезертирами, а машина правосудия, сдвинувшись с места, начала работать, - со скрипом набирая обороты, двигалась, крутилась и через две недели выдала свой продукт.
Военный трибунал, на закрытом заседании, без адвоката и свидетелей, определил вину Алексея Полетаева, - «убийство по неосторожности» и наказание, - «три года лишения свободы, с заменой на один месяц штрафной роты».
Время было военное, и долго разбираться с подсудимыми было некогда и незачем; поэтому ассортимент наказаний был понятный и простой: три года – один месяц штрафной роты; пять лет – два месяца; десять лет – три. Расчёт был простой, - пробыть на фронте в штрафной роте, в боях месяц, и остаться невредимым, - было весьма маловероятным событием, а в течение трёх месяцев – почти невероятным. Штрафные роты сразу посылались на самые опасные или безнадёжные участки фронтов, ими проводились разведки боем, их поднимали в атаки на особо защищаемые и неприступные укрепления, обычно без артподготовки и прикрытия с воздуха. После боя, когда штрафники занимали населённые пункты или высоты, туда, вслед за ними, входили обычные линейные части. А оставшихся в живых штрафников, пополнив такими же, кидали в следующий бой, снова испытать свой жребий. С раненых, и с отличившихся в тяжёлых боях, - снимали судимость, а некоторых даже награждали.
Таким образом, осуществлялся провозглашённый принцип и идея, - «Смыть вину своею (а заодно и чужою) кровью!».
Штрафники, по сути своей, люди решительные и отчаянные, воевали яростно и беспощадно, им нечего было терять, они привыкли рисковать, а на кону была свобода в госпитале, если не выпадет смерть. Они не щадили ни себя, ни противника, и немцы панически боялись их. Очень многие командиры частей и соединений и боевые генералы, зная это, просили прислать им «шуры» – так называли штрафные роты на фронтах. Они знали, что с их помощью обычно было значительно легче выполнить сложную боевую задачу, получить внеочередные звания и ордена, и главное, без особых хлопот и риска.
Обычно, за спиной штрафников ставили заградительные отряды с пулемётами, чтобы предотвратить соблазнительную возможность отступления и побега, но такого не случалось, и заградительные части скучали без дела. А штрафники, приняв перед атакой «свои боевые сто грамм» и включив голосовое сопровождение, в виде различных вариаций отборного мата, кидались напролом, и только вперёд, в образе страшной беспощадной лавины.


Из камер предварительного заключения, будущих бойцов-штрафников, под охраной, привозили на железнодорожный пункт отправки и грузили в рыжие грузовые «телятники».
Заключённые, прямо из машин, бежали гуськом, друг за другом по наклонным трапам в вагоны, под бдительным наблюдением конвойных. В вагонах, справа и слева от дверей, были сбиты двух ярусные деревянные нары.
Здесь был уже другой мир, и все мгновенно преображались, - шум, смех, шутки, суета, - это было первым общим ощущением нового этапа жизни, который всем обещал быть лучшим, чем прежний. Это было – ожидание свободы и возможности действовать!
А потом, всё пошло по, издавна заведённому тюремному порядку, - воровские авторитеты, блатные и шпана, сразу занимали места на верхних нарах у окон, а остальные и случайные – внизу. Там досталось место и Алексею.
Ехали медленно и долго; часами стояли на запасных путях, на разъездах и крупных узлах, пропуская на запад: военные эшелоны, составы с орудиями и танками, а на восток – санитарные поезда с красными крестами.
Дорожно-арестантский быт не отличался ни изысканностью, ни разнообразием. На остановках выносили параши и приносили бачки с водой. Еду раздавали по утрам, один раз и на весь день; каждому полагалось по четыре чёрных сухаря, кусочку сала, размером в два спичечных коробка и по две столовые ложки сахарного песка. Но и эту еду, многие ухитрялись копить. Днём в вагоне шёл натуральный обмен: сладколюбы меняли сало на сахар, другие наоборот, а подстричься «под кружок» у вагонного цирюльника, - стоило один сухарь.
На еду играли в карты, в очко на пальцах и заключали разнообразные пари. Эти пари могли быть самыми дикими; в вагоне с Алексеем ехал «монстр» из Сибири, который на спор, за два сухаря, съел кусок стекла, понемногу откусывая его и запивая водой.
В этом же эшелоне ехала и охрана; на каждой остановке, перед вагонами стояли вооружённые конвоиры, проверяли, закрыты ли двери и наблюдали за окнами. Была и своя гауптвахта, или точнее карцер, в отдельном пульмановском вагоне. Люди ехали на фронт сражаться и умирать, но сейчас они были арестанты, и у охраны был приказ, - в случаях беспорядков или неповиновения – стрелять.
Только на десятый день, добрались до конечного пункта назначения в Западной Белоруссии, на границе с Польшей. Эшелоны разгрузили у небольшого городка - Маневичи. Здесь, в лесу был учебно-пересыльный лагерь, где за неделю из прибывающих эшелонов заключённых формировались «шуры».
Здесь начиналась совсем новая жизнь. Арестантов впервые расконвоировали, выдавали обмундирование и оружие, а затем всё происходило почти как в обычных воинских частях, - принимали присягу, учили стрелять и только в солдатских книжках, на обложках, черными чернилами наискось, было написано, - «штрафник».
Получив солдатскую форму и оружие, бывшие зэки преображались, становились сдержанными и серьёзными, и если не более тихими, то менее шумными; реже слышался мат, а драки прекратились вообще. Всеми и во всём, чувствовалась какая-то торжественная и строгая новизна и ожидание чего-то важного и неизвестного.
Из эшелона заключённых сформировали четыре штрафные роты; каждая занимала отдельное небольшое одноэтажное здание, типа сельхозфермы, в котором теснота, после «телятников», воспринималась как простор. Еду привозили походные кухни.
С первого дня начались боевые занятия, и дни замелькали в бешеной пляске, повторяя один девиз: скорее, скорее, скорее…, фронт ждёт, а здесь, этих людей с оружием долго держать опасно. Нужно только показать, как стрелять, чтобы до фронта, по неосторожности или по неумению, не перестреляли друг друга, - и скорее отправить, а там, в первом же бою, жизнь научит всему… если успеет.   
На второй день Алексея вызвали к командиру роты. Штрафными ротами командовали обычно офицеры, которые сами чем-то проштрафились на военной службе, или были чем-то неугодны начальству. За тяжкие проступки или преступления их могли разжаловать до рядовых, а за незначительные, или неугодных, просто переводили по службе, - командовать штрафниками.
  В тесной комнатёнке, за небольшим столом, сидел лейтенант с суровым лицом и двумя медалями «За отвагу» на груди. Глядя на крупную фигуру ротного, Алексей, по старой привычке, доложил:
- Товарищ лейтенант, солдат Полетаев по вашему приказанию явился!
- Полетаев, ты из училища…. Возьмешь третий взвод.
Алексей удивился и возразил:
- Но у меня нет звания…, я ведь не окончил училища…
- Молчать! – хмуро перебил лейтенант, - здесь командую я… и я назначаю тебя взводным, - он поднял на Алексея тяжёлый взгляд, - ты что о….ел, где я тебе возьму здесь офицеров? Иди, сегодня перед строем объявлю и представлю. Всё!
Алексей теперь понял, почему о нём уже всё здесь известно, и всю глупость своего возражения. Он вспомнил, как, при разгрузке эшелона, - видел в стороне нескольких офицеров с голубыми погонами, -  это означало, что их судебные дела приехали вместе с ними, и что особый отдел ещё не оставил их.
Через неделю роты погрузили на машины и повезли на Запад, в Польшу, где шли тогда бои. Был август сорок четвёртого.
Ехали по пыльным просёлкам, через перелески, мимо заросших неухоженных полей; мимо белых сельских хуторов, где на красных черепичных крышах, в гнёздах, грелись сонные аисты. Ехали мимо вишнёвых садов, облитых тёмной капелью спелых ягод, мимо мирно пасущихся овец и настороженно глядящих полячек.
А с запада уже доносились далёкие звуки войны. Там, где-то ещё далеко, словно кто-то ворочался под землёй, слышались глухие раскаты, похожие на гром, и, в солнечные августовские дни, всё это казалось ненужным и глупым.
Две ночи, ночевали в пустых хуторах, а не третью подъехали к передовой. 
Дальше двигались походным маршем по просёлкам и лесным дорогам, через перелески и поля. Поступил приказ, - двигаться в колоне по одному, след в след, потому что на дорогах были мины. Впрочем, доказательства были рядом, - кое-где на дорогах виднелись неглубокие воронки, а на растущих рядом деревьях и кустах, можно было видеть остатки одежды неосторожных солдат.
К передовой подходили, когда уже смеркалось. Двигались осторожно ещё час и, наконец, вошли в лес.   
 Здесь грозная симфония войны звучала уже совсем рядом, словно в зале, хотя бой кажется, затихал. Только изредка тяжело ухали разрывы снарядов, словно переговариваясь, стучали пулемёты и раздавались автоматные очереди. В темнеющем небе вспыхивали фонари осветительных ракет, освещая все призрачным зеленоватым светом.
Командный пункт батальона находился здесь же в лесу, на небольшой поляне, окружённой тёмными кустами; здесь стояли две палатки, и ходил часовой.
Ротный пошёл докладывать о прибытии, и через несколько минут из больной палатки послышался голос радиста, который сипло кричал в трубку, перекрывая окружающий шум:
- Первый, первый… я шестой… я шестой… пришла шура, пришла шура… куда направлять, куда направлять… как слышите… приём!
- Вы что, одни? – кричал кто-то в палатке.
- Нет, мы первые, - отвечал ротный, - за нами подойдут ещё три.
- Где они тянутся…   …иху мать! Ползут, как больные вши по мокрому х…! Капитан, пошли разведчиков!
Штрафники, стоящие рядом и слушающие переговоры начальников, радостно гоготали. Ротный, выскочив из палатки, сдерживаясь, крикнул:
- Тихо!… вашу мать! Отойти на пятьдесят метров и рассредоточиться…. Ждать приказа… командиры взводов ко мне!
Вскоре подошли ещё три роты, и командиры засели на совещание в большой палатке. Потом лейтенант возвратился, собрал роту в тесный кружок, под деревом, и объяснил боевую задачу.
- Сейчас выдвигаемся на исходные; утром пойдём брать город! На исходной не курить, костров не жечь, шума не поднимать… за неисполнение, - расстрел на месте.
Рота двинулась к опушке леса на исходную позицию.
Они не знали реальной обстановки, а она была такова. То был, может быть и не город, а большой населённый пункт – Бьяла Подляска, с белыми одноэтажными и двухэтажными домиками, утопающими в густой зелени садов. Над ними возвышались острые верха костёла и водонапорная башня; был здесь и небольшой спирт завод. Городок стоял на возвышенности, а на восток, до леса было с километр открытого поля. Это был идеальный опорный пункт обороны. Немцы поставили на окраине, в садах: танки, самоходные орудия и крупнокалиберные пулемёты; нарыли траншеи.
Когда пехота с хода попыталась взять городишко, - её отбросили, с тяжёлыми потерями. Авиации на участке не было, тяжёлая артиллерия отстала. Тогда командование провело легкую артподготовку, из всех средств, которые были в наличии, и снова кинуло пехоту, под прикрытием малых самоходок, но …, буквально, через несколько минут, все девять самоходок горели, а пехота залегла и не могла поднять головы от земли. Тогда командир полка – полковник Кондратский, развернув знамя полка, на штабном «Виллисе», рванул по дороге прямо на городок, поднимая пехоту за собой, своим примером. Но его самоотверженная смелость и пример, - не принесли желаемого результата. «Виллис» был сразу подбит, раненого полковника с трудом вынесли из боя, а пехота, с потерями отошла на исходные позиции.   
Тогда то, чтобы в сроки выполнить приказ высшего начальства, и запросили по рации прислать в помощь штрафной батальон.
Такая обстановка была в тот вечер, на опушке леса, перед небольшим польским городком.
Перестрелка постепенно стихала, только ракеты непрерывно освещали поле и крупнокалиберные пулемёты, - размеренно стучали, угрожая: дак-дак-дак… дак-дак-дак… дак-дак-дак…. С опушки леса, в свете ракет, уже были видны дальние очертания окраин городка, и ротный давал последние указания:
- Оружие, - только автоматы, ножи и противотанковые гранаты – банки! Больше не брать ничего! Ночью надо подползти, как можно ближе, к немецким траншеям и лежать. По красной ракете, - забросать немцев гранатами, и - вперёд! Чистая пехота пойдёт следом.
«Чистая пехота» стояла рядом; солдаты тихо переговаривались, приветствовали вновь прибывших.
- Привет, штрафбату!
Кто-то ответил:
- А, девочки, не бздите тут… сейчас мы пойдём упираться рогами, а вы за нами.
Штрафники стали вынимать свои красноармейские книжки, на которых чёрным было написано: «штрафник», и рвали их на мелкие части; они рвали не бумагу, но своё клеймо и сейчас, на пороге смерти, они хотели чувствовать себя свободными и чистыми, - как все.
- Время, - сказал ротный, посмотрев на часы, - вперёд; при ракетах, - вжиматься в землю и замирать… держаться вместе… если обнаружат до атаки – всем крышка. За мной! – И низко пригнувшись, он двинулся вперёд.
- Третий взвод, - громко прошептал пересохшими губами Алексей, - за мной! – и двинулся следом.
Используя для укрытия малейшие неровности почвы, редкие кусты и разбитую технику прежних боёв, - пригнувшись, на четвереньках и ползком, они преодолевали метр за метром, медленно продвигаясь вперёд. Когда перед ними, с шипением и треском, взлетали ракеты, освещая землю мертвенным светом, - все замирали, вжимались в траву и… отдыхали. По мере приближения к немецким позициям, продвигаться становилось всё опаснее и труднее; и последние несколько сот метров – пришлось ползти по-пластунски, не поднимая головы. Благо этому их успели научить, а впрочем, посвистывающие над головой пули и взлетающие ракеты, были учителями свыше. Так путь их в ту ночь, был долог, опасен и тяжёл. Наконец, уже обессиленные, они услышали немецкую речь и увидели, в десятке метров перед собой, бруствера первой линии окопов и амбразуры, с пляшущими огоньками у пулемётных дул. Теперь им надо было отдохнуть перед последним решающим броском, и они отдыхали, радуясь этой передышке.
Постепенно чужая речь затихала, пулемётные очереди становились короче и реже, - к немцам сходил сон.
Алексей лежал на прохладной земле ничком, положив голову на руку и… дремал. Рядом и сзади лежали его товарищи, его третий взвод. Он не помнил, сколько прошло времени в дремотном и томительном ожидании. Потом, в короткой предрассветной тишине, со стороны леса, раздался одинокий выстрел из орудия. Он прогремел неожиданно и резко и, сразу вслед за ним, в небо взвилась красная ракета.
Всё дальнейшее воспринималось Алексеем как бредовый сон, который остался в памяти, словно картина высеченная на камне, хотя действовал он тогда, совершенно механически.
Он приподнялся и, швырнув противотанковую гранату в немецкий окоп, снова упал на землю. Эти гранаты были настолько мощны, что могли контузить или порвать своего метателя, если он был неосторожен и не лежал плашмя.
А кругом стоял настоящий ад, грохот разрывов гранат поглотил всё, - уши болезненно закладывало, сотрясалась земля и тяжёлые комья сыпались сверху на головы и спины атакующих; яркие всполохи рвали предрассветный сумрак. Потом, когда кончились взрывы, Алексей вскочил и бросился вперёд, стреляя из автомата; он кричал, но не помнил что. Кругом был оглушающий шум, выстрелы и дикий, истошный мат! Рядом и впереди бежали люди, захваченные безумной яростью борьбы и желанием всё крушить и убивать. Немецкие траншеи были разворочены и завалены землей, они были преодолены схода, и штрафные роты бросились дальше, на штурм, к белевшим вдали домам. Но немцы быстро пришли в себя. Вторая линия обороны, перед первыми домами, встретила атакующих плотным огнём. Захлёбываясь застучали пулемёты и автоматы, отрывисто залаяли крупнокалиберные, а из садов на окраине, грохнули прямой наводкой орудия самоходок. Алексей бежал вперед нагнувшись и видел, как впереди, справа и слева, падают его товарищи.
Сейчас успех штурма и спасенье наступающих заключались только в быстроте, в том, чтобы войти в контакт с немцами, сбить их с линии обороны и на их плечах ворваться в город. Любое промедление или остановка, означали – расстрел, уничтожение атакующих, и полный провал операции.
И наступающие чувствовали и понимали это. Они бежали, уже не пригибаясь, во весь рост, - страшные, озверевшие, стреляя и оглашая воздух хриплым и грозным… матом. И немцы дрогнули и попятились, но тут, что-то быстрое и тяжёлое ударило Алексея по ноге. Боли он не чувствовал, но только удар и что нога его онемела и стала чужой. Он ещё, по инерции, наступил на неё и сразу, как подкошенный, упал лицом вниз. Он уже не видел бегущих мимо него людей; он лежал, пока ещё ничего не понимая, в каком-то оцепенении и слышал, как удаляется шум боя и где-то, уже далеко, снова раздаются разрывы гранат.
Тогда он понял, что остался жив и попытался сесть, чтобы осмотреть свою ногу.
Наступало утро, где-то далеко продолжался бой; Алексей сел и, с удивлением, обнаружил, что его правая нога, выше колена, свободно изгибается, будто отделённая от тела, а брюки намокли от крови. Тогда он снова лёг, и пополз назад, к своим, к лесу, волоча за собой свою ногу.
А навстречу, мимо него, уже снова бежали и стреляли, - это был второй эшелон наступающих – «чистая» пехота; раздавались крики «Вперёд!» и «За Родину!», но для Алексея Полетаева всё это сделалось сейчас глубоко безразличным и чужим, не имеющим никакого значения.
Он полз, на время забывался, приходил в себя и снова полз… и полз.
Вдруг, как будто издалека, до него донесся женский голос: «Смотри, Галка, вот ещё один… обожди, миленький, сейчас мы тебя перевяжем… и доставим на место…». Алексей подумал, что он сошёл с ума и умирает, но это была явь, - медсёстры, солдатские ангелы-хранители. Две маленькие хрупкие девчонки переложили Алексея на плащ-палатку, и волоком потянули в укрытие, в лес, где уже лежали и сидели первые раненые. Там ему сделали первую перевязку и наложили самодельную шину на переломанную ногу.
Несколько часов раненые лежали под деревьями и ждали машин. Когда они прибыли и раненых стали грузить, то некоторые терпели и молчали, некоторые стонали и ругались, а иные... уже не подавали признаков жизни.
Судьба уберегла Алексея от смерти, - пуля крупнокалиберного пулемёта, раздробив кость, не задела крупные кровеносные сосуды, и он не погиб от потери крови, - основной причины гибели большинства раненых.
 В медсанбате, ему сразу же перелили кровь, - сознание прояснилось, и только тогда, оказавшись в большой палатке, на кровати, - вымытый, переодетый и перевязанный, - Алексей Полетаев окончательно поверил, что останется жить.
А раненые всё прибывали и прибывали; врачи не успевали их обрабатывать, а машины привозили новых; мест в палатках не хватало.
На следующий день Алексею накладывали гипс прямо на воздухе, перед палаткой. Было жарко, он лежал на растяжке; сестра мочила бинты в гипсовом растворе, а над его раненой ногой кружили хороводы мух. Поэтому, на третий день, после того, как его привезли в полевой госпиталь, в город Брест, из под гипсовой повязки, что сковывала его от пальцев ноги до груди, - полезли отвратительные белые черви! Он ужаснулся, стал страшно материться, кричать и требовать главного врача. 
Берта Павловна Карлович, – ведущий хирург госпиталя, бесконечно уставшая от непрерывных операций, крови,  ругани и нервных срывов страдающих людей, - пришла в конце дня и села на край его кровати.
- Я знаю, Алёша, это неприятно, но гипс пока снимать нельзя, у тебя большой дефект кости… и может затрудниться консолидация…. Потерпи, милый, - она погладила его по руке, - это не опасно…. Эти маленькие червячки, они помогают… они очищают рану…, успокойся, мы посмотрим, как будет идти процесс и сделаем всё, что можно, - она встала и быстро пошла, сказав на ходу, сопровождающей её сестре, - морфин, два.
А для Алексея наступили кошмарные дни, и ещё более кошмарные ночи.
Рана сильно гноилась, кожа вокруг была воспалена; он то горела, как после ожога, то зудела и чесалась, когда по ней двигалось что-то постороннее и … живое; и это могло свести с ума. Ночами он, словно в бреду, разговаривал со своими мучителями, стонал, ругался…, засыпал, просыпался и снова впадал в кратковременное забытьё. И так прошли три недели. Уже несколько раз сменились его соседи по палате; их увозили в тыл, - в эвакогоспитали: за Волгу, на Урал, в Среднюю Азию, в Сибирь, а он – оставался, он был нетранспортабельным, - рана была плохая и кость не срасталась.
Когда Берта Павловна увидела последний рентгеновский снимок, оно пришла в палату. Алексей лежал осунувшийся и бледный, отчуждённо смотрел в потолок, но опытному взгляду, - нездоровый блеск глаз, беспокойные движения рук и выпавшие волосы на белой подушке, - выдавали длительное нервное перенапряжение – постоянный и опасный стресс.
Она подошла к кровати и тихо спросила:
- Алеша, как ты себя чувствуешь?
Он не ответил.
- Завтра мы сделаем тебе операцию, снимем гипс… почистим рану и кость… и будем надеяться, что всё будет хорошо, - и добавила, повернувшись к сестре, - сегодня сделать все анализы, приготовить кровь, на ночь – морфин.
На следующий день Алексею делали вторую операцию. Он ожидал её с радостью и надеждой на избавление от страданий, и постоянного нервного напряжения последних дней.
Глубоко вдыхая сладковатые пары хлороформа, который капала ему на маску сестра – анестезиолог, он торопил её.
- Давай, давай, … заливай туда всё, скорее…
- Да, да, сейчас, дорогой мой, сейчас…, - ты только рассказывай нам: как твоя фамилия, как тебя зовут… сколько тебе лет, где ты родился…? – Она разговаривала с ним, чтобы определить момент потери сознания и дозировки наркоза.
- Я… я… Поле… Полетаев… это такая, как это… называется… эта песня…, - и всё исчезло для него.
После этой операции, очистки раны и смены гипса, он, проснувшись после наркоза, - спал ещё целые сутки. Он наслаждался этой долгожданной переменой жизни, - когда исчезли они…, мучившие его дни и ночи; и это было почти, как счастье. Но потом эйфория прошла, и снова потянулись томительные дни ожидания.
Снова появлялись и отправлялись его соседи, а он оставался. Но это был полевой госпиталь, и держать в нём раненых свыше трёх недель, - было нарушением военного устава.
Поздно вечером Берта Павловна снова пришла в палату, и присела у кровати. Было тихо, раненые спали; в палате, в неясном полумраке, горела только дежурная лампочка над входной дверью.
- Алёша, ты не спишь? – тихо спросила она, - как ты себя чувствуешь?
Алексей открыл глаза и слабо улыбнулся.
- Спасибо, Берта Павловна, сейчас ничего.
- Как нога? Не беспокоит, не болит?
- Нет, … нормально.
- Сплю плохо, есть не хочется.
Она молчала, внимательно смотрела ему в лицо, а потом осторожно положила ладонь на его руку.
- Ты видишь, Алёша, мы делаем всё, что можем, но твоя костная мозоль…, никак не образуется, - такое ранение…. Зачем тебе мучиться всю жизнь с такой ногой? А если будет обострение и воспаление затянется?
Наступило тягостное молчание, которое каждый не хотел прерывать, - он, в ожидании чего-то неожиданного и страшного для себя, - она, не находя нужных слов.
- Алёша, сейчас делают замечательные протезы, ты будешь ходить с палочкой… и даже танцевать. У нас было много таких больных…. Они пишут письма, что привыкают… и ты привыкнешь тоже, тебе ведь только девятнадцать лет…. Подумай… ведь мы должны… уже давно тебя эвакуировать.
Она сжала его руку и выжидающе смотрела в лицо. Оно было бледным и спокойным…, а потом, - его широко открытые голубые глаза влажно заблестели, и по щеке поползла слеза.
- Нет, - глухо сказал он, - с ногами я родился… и с ногами буду умирать. 
  Берта Павловна, за время своей работы ведущим хирургом госпиталя, - столько видела крови, страданий и смертей, но привыкнуть к ним не смогла.
- Ну, хорошо, мы ещё попробуем что-нибудь… только не падай духом, - и она быстро ушла.
Появилась сестра и сделала Алексею укол.
В ту ночь, он впервые, и совершенно неожиданно для себя, обратился к Богу. Он, как и все его сверстники по всей России, воспитывался атеистом; он, как и все, не знал, и не мог знать Его, - Сокровенного и Вечного, что существует совершенно независимо от всех жалких людских измышлений, учений и философий. Того, -  который незримо и непреложно управляет всем, и которого иногда вдруг, совершенно неожиданно, познаёт человеческая душа.
Он не понимал и не отдавал себе отчёта, почему в ту ночь, лёжа с широко открытыми глазами и, глядя в потолок, он шёпотом повторял: « Господи, спаси меня и сохрани мне ногу! Помоги мне, Господи…», повторял, - пока не заснул.
На следующий день, его перевели в другую, отдельную палату, где лежали ещё три человека, которые не подлежали эвакуации. Через два дня, их осталось трое, а ещё через неделю, - он один.
Однажды утром, в палату пришли две сестры с носилками; они понесли Алексея в соседний корпус, на рентген. А за стенами серых и душных госпитальных корпусов, уже отцветала и дышала прохладой, золотая осень. Красные листья клёнов, кружась, падали на одеяло, покрывающее его и на лицо. Свежий воздух опьянил Алексея, и у него закружилась голова. Почему-то стало очень спокойно и легко.
Рано утром, на следующий день, Берта Павловна пришла в палату к Алексею с рентгеновским снимком в руках, - она улыбалась.
- Алексей, - торжественно произнесла она, - мы уже и не ожидали…, но у тебя образуется костная мозоль! Вот посмотри, - она протянула снимок, - вот видишь, это кости… а это, между ними, видишь? - тень, это образуется костная мозоль, мы дадим ей немного окрепнуть, и отправим тебя в эвакогоспиталь. Мы рады за тебя и поздравляем. Ты молодец и будешь жить со своей ногой!
Алексей лежал потрясённый, он молчал и не знал что сказать. Только, с этого дня, он поверил в Бога, и жизнь вдруг стала – совсем другой.
Он впервые, за много дней, поел с аппетитом, - это был гороховый суп, котлета с макаронами и компот, - и спокойно заснул. А вечером он, тоже впервые, обратил внимание на дежурную сестру – Ванду, которая часто сидела у его кровати, помогала ему, приносила еду и утешала. Только сейчас он заметил, как она красива! И ему стало почему-то неловко и обидно за себя.
Последние дни в Бресте прошли в радостном и тревожном ожидании, - он, так же как и все, поедет, наконец, в тыловой госпиталь!
Когда набралась очередная партия для отправки, Алексей простился с Бертой Павловной и Вандой, и теперь путь его лежал в город Энгельс, в эвакогоспиталь 3734.
Но, было похоже, что ещё до прибытия на место назначения, судьба решила долить чашу страданий Алексея.
Под огромный состав санитарного поезда, с ранеными, персоналом, сопутствующим грузом и оборудованием, не смогли найти подходящий паровоз и, в конце концов, подцепили к нему старый маневровый, давно списанный  с междугородных линий. Чтобы сдвинуть тяжёлый состав с места и набрать инерцию движения, паровозик должен был многократно дёргать его, словно слабая лошадёнка, тянущая непосильный груз. И это продолжалось и повторялось после каждой из многочисленных стоянок, на бесконечных станциях и разъездах. При этом, всякий раз раздавался лязг буферов, шум пара и буксующих колёс паровоза, и сразу, вслед за этим, - крики, стоны, проклятья и истошная брань.
Главный врач и начальник сан поезда бежали к машинистам, - объясняли, кричали, доказывали, что они везут тяжелораненых: с переломанными костями, травмами черепа и позвоночника, контуженных и недавно оперированных; что от  толчков они страдают…, падают с постелей, но… те, - либо разводили руками, со слезами на глазах, либо срывались на мат. А в вагонах звучало: «Фашист!», «Гад!», «Чтоб ты сдох!», «Расстрелять его!», и многое другое, что нельзя напечатать. Так проявляли себя испытания, выпавшие на долю этих солдат, в сущности, ещё детей. 
Когда начинались толчки и противный лязг буферов, Алексей лихорадочно хватался за край вагонной полки, напрягаясь и страшась; ему казалось, что вот сейчас, с таким трудом начавшаяся срастаться нога, сломается снова, - и всё будет кончено. И так продолжалось после каждой остановки, пока поезд набирал ход.
Паровоз сменили только в Москве, на пятые сутки пути, - и тогда мучения кончились.
А в Энгельсе, в эвакогоспитале, жизнь опять сменила: сцену, декорации, действующих лиц и сюжет; наступили обычные госпитальные будни, но были они уже более светлыми и радостными, и несли с собой надежду. Дни покатились за днями, однообразной чередой, складываясь в недели и месяцы: завтраки, обходы, процедуры, перевязки, обеды, процедуры, ужины…, - и опять всё снова. Но, кроме этого, были и бесконечные разговоры, фронтовые воспоминания, споры, частые шутки и смех. В палате были только лежачие «ножники».
В феврале, спустя семь месяцев после ранения, с Алексея сняли гипс и разрешили подниматься с постели и ходить с костылями. Закончилось многомесячное лежание на спине, в гипсовом плену, с едой в горизонтальном положении и тягостными процедурами туалета. Теперь это было подобно второму рождению и началу новой жизни.
Праздник Победы Алексей встретил в госпитале. Все кричали: «Ура!», поздравляли друг друга и прыгали, кто как мог, и кто на чём мог. Вечером за ужином раненым дали по полстакана красного вина и устроили импровизированный концерт силами обслуживающего персонала.
А в конце мая, на медицинской комиссии, Алексею Полетаеву дали вторую группу инвалидности и выписали домой, сняв с воинского учёта.
Дома отец, мать и старший брат устроили ему триумфальную встречу, а когда первые восторги прошли, встал вопрос, – как жить дальше. Всё, что он имел, входя в новую жизнь, это: справка о ранении, справка о снятии судимости, которая отыскала его в Бресте, да покалеченная нога.
Тогда в 45-м, участники Войны, взятые в армию из десятого класса, и  вернувшиеся живыми, имели преимущественное право поступления в Вузы.
У Алексея не было никаких предварительных планов или предпочтений, и он выбрал институт Востоковедения только потому, что он был ближайшим от его места жительства.
На первый курс Алексей пришёл на костылях, с желанием учиться и с диагнозом: хронический остеомиелит правого бедра, анкилоз коленного сустава и укорочение ноги на пять сантиметров. Но, окунувшись в студенческую жизнь, в её особенные, захватывающие и весёлые будни и праздники, он вдруг остро почувствовал свою физическую неполноценность и сразу поставил себе ближайшую цель – избавление от костылей. Ведь ему было только двадцать лет.      
После занятий в институте, Алексей ездил в Военный госпиталь и в ЦИТО, - на лечебную физкультуру, физиотерапию и массаж, - разрабатывал и тренировал свою, ослабленную после гипса ногу.
На втором курсе, он выбросил костыли и стал ходить с палочкой, а на третьем, - избавился и от неё. Он стал осторожно и понемногу бегать и только слегка припадал на правую ногу, особенно когда уставал.
Специализировался Алексей по странам Юго-Восточной Азии, но особенно привлекала его интерес – Индия. Её древняя история, необычайный красочный эпос, многочисленные религии, философии и культура, - незаметно буквально заворожили Алексея. Он изучал языки – хинди и санскрит, вечерами сидел в библиотеках, отыскивая редкие издания – раритеты, а, придя домой, открывал Рамаяну или Бхагавадгиту.
После окончания института, он остался на кафедре, защитил диссертацию и стал работать преподавателем. Побывал он и в Индии, -  на стожеровке. Алексей так и не вступил в партию, как его ни уговаривали и ни убеждали, - ведь он верил в Бога! Тогда только поручительство за него секретаря парткома и директора института, - открыло ему дорогу за рубеж. Но защитить докторскую и получить звание профессора, ему всё таки помешали. 
Когда он вернулся в 54-м, то почти сразу и как-то неожиданно женился.
Алексей Полетаев никогда не был обделён женским вниманием. Внешне он представлял собой классический, рекламный тип красивого мужчины, - правильные черты лица, голубые глаза, светлые вьющиеся волосы, но жизнь складывалась так, что ему не приходилось много бывать в обществе женщин. Он долго взрослел и до армии не испытывал ни желания, ни потребности к общению с ними. После госпиталя, в институте, он очень долго чувствовал и переживал свой физический дефект – последствие ранения, и это сковывало его и замыкало; да, к тому же, увлечённость работой, не оставляла ему свободного времени. У него было несколько мимолётных, даже не романов, но скорее встреч, которые не оставили следа ни в сердце, ни в уме. Он не был ловеласом, и настоящего чувства любви, ещё не испытал.
Из Индии он возвратился совершенно другим человеком; было какое-то умиротворение, душевное спокойствие и какая-то новая мудрость. Изменились взгляды на окружающий мир, на жизнь и на себя, и эти изменения были приятными и полезными. Он привёз с собой много нового литературного материала и готовился написать работу о малоисследованной, древнеиндийской религиозно- философской системе – Санкхья.
Свою будущую жену Алексей встретил на семинарских занятиях, она была студенткой третьего курса.
Черноглазая и чернобровая красавица – Оксана Давидюк, приехала в Москву учиться из Киева.
Когда Алексей Николаевич впервые увидел её, он подумал: «нет, я её не достоин, это не для меня; я могу только смотреть и любоваться со стороны… у неё, наверное, слишком много поклонников – молодых, красивых… и здоровых». И она действительно была окружена вниманием студентов – сверстников, и он это видел, и воспринимал как должное. Но, в то же время, и неизвестно почему, он строил занятия так, чтобы чаще видеть её, и даже беседовать с ней на учебные темы.
А потом он вдруг с удивлением обнаружил, что Оксана выделяет его из окружения мужчин, его – Алексея Николаевича, из всех своих юных сверстников, и ещё не веря в это, но с тайной надеждой, он решился пригласить её в театр.
Они стояли вдвоём, в аудитории, у окна и он видел, как она страшно смутилась и покраснела, а потом он увидел у неё на лице, - счастливую улыбку и радостный блеск глаз.
В ту ночь, после спектакля, они ходили по Московским улицам и говорили, непонятно о чём и зачем, а потом всё закрутилось, завертелось и понеслось в безумном радостном хороводе новых, но старых как мир, чувств. Через две недели они расписались и стали жить вместе – у него.
Через год, у них родился первенец – Борька, а ещё через три года, младший – Сергей. 


*******







« Сын мой! В продолжении жизни
 испытывай свою душу,
и наблюдай, что для неё вредно,
и не делай ей того.
Ибо не всё полезно для всех,
и не всякая душа ко всему расположена.
Не пресыщайся всякою сластию,
и не бросайся на разные снеди.
Ибо от многоядия бывает болезнь,
и пресыщение доводит до холеры.
От пресыщения многие умерли,
а воздержанный прибавит себе жизни».

               (Кн. Иисуса сына Сир. 37. 30-34.)


Случилось так, что Серёжу Полетаева женщины стали развращать ещё с тех пор, как он помнил себя. И потом они проплывали по его жизни: как лёгкие лодки, стремительные катера, шикарные теплоходы и тяжелые баржи. И это только казалось, что после них, река его жизни снова становилась чистой и спокойной. Но это было не так. На дне и по берегам, постепенно появлялись тёмные наносы, да и на чистой воде, расплывались мазутные пятна.
Ещё до школы, во дворе, маленькие девочки – сверстницы зазывали его на чердачную площадку или в укромный уголок, где склоняли к ещё невинным шалостям и забавам, за которыми уже отчётливо проявлялся интерес к другому полу.
В школе, в начальных классах, девочки старались сесть  с ним за одну парту, а в старших классах, уже будущие девушки, вздыхали за его спиной, сочиняли о нём сплетни и устраивали легкие интриги, а когда Серёжа появлялся, - в их разговорах между собой, начинало повторяться слово – «он». Но в школе, всего этого он не замечал, - это его не интересовало. Тогда у них была своя – мужская компания: он, Игорь Звонарев и Витька Балабанов, и они занимались только своими «мужскими» делами: гоняли мяч, «качали» мышцы и бегали по стадионам, на любые спортивные мероприятия.
Впервые узнал Сергей, что же это такое – быть в женщине, и все, связанные с этим переживания и ощущения, на первом курсе института; и хотя потом это повторялось очень часто, и забывалось очень быстро, ту первую ночь он помнил. 
Ленка – студентка из параллельной группы, пригласила его на день рождения. Он сначала не хотел идти, отнекивался, потому что у него намечались домашние дела, но она долго уговаривала его, и он, наконец, согласился.
Собрались вечером, в роскошной квартире на Большой Дмитровке. Их было три пары, все студенты, и они были в квартире одни.
Вечер начался как обычно, - застолье, вино, музыка, танцы. Скоро всем стало весело. Было жарко, - мужчины сняли пиджаки.
Лена всё время танцевала с Сергеем, что-то шептала ему на ухо, щекоча губами, волнующе прижималась тёплым упругим телом.
Как-то незаметно две пары исчезли, и они остались вдвоём. Лена принесла бутылку коллекционного вина, они выпили по бокалу и стали танцевать при свечах. Сергею стало приятно и хорошо… и он неуверенно поцеловал её в губы…. Тогда она, не переставая танцевать, повлекла его в соседнюю комнату, - в спальню. Там был загадочный полумрак… и только в углу, на столике, горел небольшой ночник. Лена усадила Сергея на кровать, обняла и прижалась к нему…. Тот первый поцелуй, - трепетный, влажный и жаркий, - он запомнил…, а потом она поднялась и отошла в угол комнаты, где стоял ночник.
Сергей заворожено смотрел; он, впервые в своей жизни, видел, как женщина, с ним наедине, в таинственном  полумраке, снимала с себя одежды…, и осталась совершенно голой. Потом она быстро подошла к кровати, и повалилась навзничь, горячо шепнув ему в ухо: «Ну, Серёженька, иди ко мне!». Он, словно очнувшись от сновидения, стал лихорадочно раздеваться, бросая одежду, не глядя куда.
В те первые, сумбурные мгновения, он плохо понимал, что делать и как, но она, поняв его неопытность, ласково и мило смеясь, направляла его, нежно шептала какие-то глупости, стараясь не обидеть.
Всю ночь они занимались этой извечной сладостной и волшебной игрой любви. Останавливались, отдыхали, пили вино, кофе, танцевали нагишом, при свете свечей, - и…  начинали опять.
 И только тогда, в ту ночь, Сергей открыл для себя, с помощью своей подруги, все прелести этой игры, и узнал истинный вкус этого восхитительного блюда, которым так трудно насытиться, пока молод.
Усталые и расслабленные, - они уснули только под утро.
 
А потом продолжались обычные учебные будни; они встречались с Леной у неё, ещё несколько раз, когда позволяли условия, и снова предавались тем же наслаждениям и испытывали прежний восторг, но вскоре Лена стала замечать, что Сергей охладевает к ней.
Всё дело было в том, что после той незабываемой ночи, он изменился; он стал другим. Тогда в него вошёл, и там поселился опасный червь искателя новых ощущений и неудовлетворённости тем, что есть. Теперь он хотел испытывать вновь и вновь то, что испытал тогда, но только уже с другими, с новыми, потому что все женщины, - они разные! И это так интересно, и так просто, - наслаждаться и сравнивать!
Так было во время учёбы в институте, так было на летних студенческих стройках и во время поездок с друзьями на юг. И с этим у него не было проблем, - он же был не виноват, - что очень нравился женщинам.
У него была действительно необыкновенная внешность, невольно привлекающая к себе взгляды и внимание; и это был ему подарок, а может быть и наказание, от родителей.
От матери он получил большие карие глаза, тёмные брови и красивые чувственные губы, а от отца, - светлые вьющиеся волосы и безупречные пропорции лица.
После окончания института и распределения на работу, ничего не изменилось в его отношениях с женщинами. Нужно ещё сказать, что работа по специальности его не очень захватывала; её он рассматривал, как некую необходимость, а свою профессию, как случайно выпавший жребий, вытянутый чужой рукой.
Жизнь проходила буднично и серо, и Сергей Полетаев скрашивал её только женщинами, но он уже столько раз просыпался в чужих постелях, что постепенно и незаметно, потерял к ним то, возвышенное и чистое отношение, которое было у него в ранние студенческие годы. Тогда он впервые стал попивать, - сначала в компаниях с друзьями и женщинами, потом в компаниях случайных, а потом и один.
На второй год своей работы в институте, Сергей кажется впервые полюбил женщину, и даже, продолжительное время, прожил с ней в браке, хотя и незаконном.
Адель Кисурина, - была волнующе, чувственно хороша, и этим сказано всё. Она появилась на предприятии через год после Сергея. Красивая, весёлая, общительная и независимая, - она сразу завоевала всеобщее внимание, и особенно мужчин. Около её рабочего стола постоянно находилось несколько вздыхателей, раздавались шутки и смех; и это вызывало недовольство начальства.
Скоро все стали звать её просто – Киса. Она сознавала свою привлекательность и, снисходительно относясь к вниманию мужчин, никому не отдавала заметного предпочтения. Сергей Полетаев, часто видя её на работе в окружении поклонников и разговаривая с ней, в первый раз в своей жизни, почувствовал какое-то непонятное волнение…, а может быть и охотничий азарт. Он ещё никогда не домогался женщин, это они домогались его, но теперь…, - он, как и все, стал всё чаще и чаще искать причину, чтобы подойти к её столу, или заговорить в коридоре.
А скоро настало время, когда он, как молитву, стал мысленно повторять три заветные слова: «Ада! Адель! Аделаида!» 
Когда встречаются две яркие, неординарные личности, - эта встреча всегда предвещает взрыв… чувств, после которого они начинают либо сильно любить, либо так же сильно ненавидеть друг друга.
И тогда тоже происходило всё именно так, - как в первом случае; они сходили в кино, потом в ресторан, потом поцеловались вечером у её подъезда. А потом он объявил родителям, что женится, и переехал жить к ней. Этот первый, хотя и гражданский, брак, был вполне счастливым для них, даже слишком счастливым…, чтобы быть слишком продолжительным.
Почти полтора года, Сергей летал, как на крыльях, – на крыльях первой любви. Утром он с радостью бежал на работу, чтобы не расставаться с ней, а вечером – домой, чтобы встретиться.
И всё было хорошо и ничего не предвещало беды, но однажды вечером, - его первая любовь, его Киска, радостно улыбаясь, сказала ему, что у него скоро будет такой… маленький ребёнок и… им надо законно оформить свои отношения.
Это было как-то неожиданно, и он растерялся. Он конечно знал, что дети, - это естественный результат того, чем они занимались… и того, что они называли любовью, но сейчас… вдруг, - эти заботы, соски, пелёнки, детский плач по ночам… и существо, которое вдруг встанет между ними, и заберет у него часть её любви. Всё это представлялось ему несуразным и ненужным, и никак не входило в его ближайшие жизненные планы. Он считал, что пока абсолютно не готов к роли отца.
Сергей стал горячо уговаривать Аду избавиться от ребенка и от преждевременных ненужных забот… и продолжать их счастливую совместную жизнь, ничего не меняя, - только вдвоём…, только вдвоём!
Тогда они впервые серьёзно поругались, но ещё несколько дней он просил, убеждал, умолял, что-то доказывал – только всё было напрасно. Они смотрели на одно событие, но с разных сторон, и поэтому не могли понять доводы другого и прийти к согласию. Наконец, в тот несчастливый вечер, она не выдержала, обругала его и показала на дверь. Он был совершенно потрясён мыслью, что его не любят…, что его могут не любить, и ушёл в отчаянном расстройстве…, но с какой-то тайной надеждой, что Адель поймёт его, и сделает так, как он просит.
Он взял отпуск, по болезни, и неделю не появлялся на работе. Он сидел дома и пил водку, а когда, наконец, появился в институте, то узнал, что Адель Кисурина уволилась.
Он бросился к ней домой, но её мать сказала ему через дверь, что Адели нет в Москве; что она уехала и чтобы он больше не появлялся в их доме. Всё было кончено. И хотя он понимал, что сам виноват в том, что произошло, но, в то же время, считал такое отношение к себе несправедливым и жестоким.
Но Сергей Полетаев обладал одной счастливой чертой характера, - он никогда и ни о чём, тяжело и долго не переживал. И у него были два надёжных и испытанных средства от всех неприятностей, мучительных раздумий и проблем, и этими средствами были, - женщины и вино. А ещё помогало ему в жизни то, что он никогда не задумывался - скольким женщинам, которые его любили, он причинил зло.
На работе его встретили с явным осуждением, особенно женская половина. Он думал, что его отношения с Адой не известны, по крайней мере, большинству, но он ошибался, - они были известны всем, и теперь он в этом убедился. Но он не сделал вывода, что поступил подло, - он сделал вывод, что впредь не надо заводить романы на месте работы.
Нескоро, но всё вошло в прежнюю колею жизни, и он только изредка вспоминал свою первую любовь – свою Кису.
Минуло ещё два года, и Сергею стала докучать его беспутная неустроенная жизнь; ему надоели постоянные упрёки родителей, - строгие нравоучения отца и укоризненные взгляды матери. Его лучшие друзья уже женились и постоянно подшучивали над ним, да и женщины стали утомлять его своим вниманием. Тогда то и пришла впервые мысль о семье.
Беда была в том, что теперь ему было трудно выбрать себе одну, -  единственную, с которой предстояло быть каждый день и каждую ночь. Он решил отдать всё на волю случая, и этот случай представился вскоре.
С Галиной Зарубиной он познакомился действительно случайно. Вечером, после работы на него напала хандра, -  никого не хотелось видеть, никуда не хотелось идти и ни с кем не хотелось говорить…, как иногда бывает, как-то вдруг, всё надоело: работа, дом, женщины, друзья и даже вино. Хотелось просто идти, неизвестно куда и ни о чём не думать.
Он бродил по московским улицам, разглядывал витрины, заходил в магазины, снова шёл в толкотне тротуаров, бездумно смотря сквозь встречные лица. На Кузнецком, он увидел открытую выставку картин и зашёл в зал.
Первым ощущением, которое он испытал, было чувство недоумения, потом, при дальнейшем обходе экспозиции, оно сменилось чувством раздражения, и, наконец, все это стало его веселить. Он наблюдал вокруг какую-то фантасмагорию: красок, фигур, линий, странных сказочных существ, частей человеческого тела…. Всё это казалось ему каким-то буйным шабашем нечистых сил искусства живописи. Ему нужна была немедленная разрядка своих эмоций, и он подошёл к двум молодым женщинам, стоящим у одной из картин и о чём-то тихо разговаривающих. Они стояли к нему спиной; одна отличалась точёной стройностью классической статуи, другая была склонна к полноте, и ниже ростом.
- Сударыни, - шепотом произнёс он, подходя к ним сзади, - скажите, кто это наделал… дети или больные?
Дамы повернулись в его сторону, и Сергей сразу выделил её, - брюнетку с тонкими чертами лица и голубыми глазами, в густых тёмных ресницах. Её спутница, - русоволосая толстушка, улыбнулась и спросила:
- А вы, молодой человек, кто по специальности… художник?
- Нет, я технарь, а что?
- А то, что эта живопись называется «модернизмом», или «импрессионизмом» и не все понимают это направление…
- Что значит не все? – перебил Сергей, - почему Репина, Айвазовского и Левитана понимают все… зачем делать и вешать то, что понимают только избранные… может быть они тоже…, - он хотел сказать: «ненормальные», но вовремя спохватился, поняв, что это будет звучать грубо.
Он смотрел на брюнетку; она молчала, не вступая в разговор, слегка хмурила тонкие брови. А толстушка продолжала объяснять:
- Ну вы же знаете, что есть классическая музыка, а есть джаз и рокк…вы же не станете отрицать их?
- Есть просто хорошая музыка, и есть плохая, и не имеет значения классика это тли рокк; моя мать, например – украинка, она может спеть лучше, чем рокк-солист, который вылез на сцену, - он опять посмотрел на брюнетку. – Скажите, что значат вот эти линии, закручивающиеся в спираль и входящие в черепную коробку, или вот эти синие ягодицы в чёрном котле, или вон этот одинокий глаз на каменной башне?
- Вы понимаете, - вступила, наконец, в разговор вторая незнакомка, - эти картины не надо разглядывать фрагментарно, их надо воспринимать в целом, они передают внутренний мир и переживания автора. Вы же не можете судить о писателе, прочитав одну строку?
Она улыбнулась, и это обрадовало его.
- Но если в этой строке будут два нецензурных слова, вряд ли нужно будет читать дальше. Извините, но некоторые из этих картин… как бы выражают живописный мат… и могут вызвать его… словесно.
Толстушка громко рассмеялась.
- Браво! Молодой человек, вы рассуждаете оригинально, но вы слышали что – нибудь о Пикассо, Сальвадоре Дали… Манэ…, их картины знает весь мир, за них на аукционах платят миллионы долларов… и у них очень интересные биографии… необычные. 
И тогда Сергей сделал хитрый ход.
- Вы знаете, это интересно… я предлагаю…. Здесь, на Столешниковом есть отличное кафе, - пойдёмте посидим, вы мне расскажите подробнее… просветите дурака…, пойдёмте, я приглашаю!
Они переглянулись.
- А что, Галка, пойдём, - сразу согласилась толстушка, - посидим немного, как у нас со временем… о, - время есть.
Тогда Сергей понял, что брюнетку, которая его заинтересовала, зовут Галей.
Они просидели в кафе до вечера. Сергей заказал шампанского и бутылку сухого, лёгкую закуску, кофе, пирожные. Разговор о живописи быстро перешёл на жизненные темы, и они познакомились. Он рассказал о себе, конечно, многое утаив, и узнал, что Галя окончила Архитектурный институт, и сейчас работает в крупной проектной организации. Толстушка – Нина работала там же, и они дружили. Но главное, что узнал Сергей, - Галя была не замужем.
Всё время, Сергей был галантен, словоохотлив и остроумен; он проводил подруг до дома и, на прощание, попросил телефон… и получил его.
Выждав, для приличия, несколько дней, он стал звонить. Но он звонил не один раз и прошёл не один день, прежде чем состоялась его следующая встреча с Галей. Что- то всё время мешало их встрече, и Сергей стал уже нервничать, но когда, наконец, она состоялась, - за ней последовала вторая, а потом они стали встречаться чаще, и так продолжалось почти два месяца.
Однако привычного для Сергея развития событий, на сей раз не происходило. У Гали оказался стойкий характер. Когда однажды он, оставшись с ней наедине, решил применить свой обычный испытанный метод: ласки, объятья, поцелуи, уговоры и…, - она только строго сказала: «Ручонки!», а потом обещающе добавила: «это будет, - только после». И это было так необычно и неожиданно, что он растерялся, извинился и поспешил уйти; но расстаться с ней совсем, он уже не мог. Её отказ и эта недоступность, только возбудили его и разожгли желание…, - вечное желание иметь то, чего не дают.
Они продолжали встречаться; Сергей повторял, что любит, уверял и клялся и сам искренне верил тогда в это. Он познакомил Галину со своими родителями, и сам часто бывал в её доме, но, не смотря ни на что, - «эта маленькая крепость», оставалась неприступной.
Теперь Сергей плыл по течению между двух берегов; и один берег назывался «расставание», а другой – «законный брак». И он понимал, что, рано или поздно, но надо куда то пристать.
Тогда Сергей Полетаев решил жениться и получить, наконец, на законных основаниях, то, к чему он так страстно и безуспешно стремился много дней.
Он попросил Галину стать его женой, но она, словно сомневаясь, ответила ему не сразу. Прошла томительная неделя ожидания, прежде чем она сказала – «да». И тогда он сразу объявил о своей женитьбе, что было встречено с большой радостью и облегчением всеми родственниками и друзьями.
Свадьба была в ресторане гостиницы «Националь» и продолжалась два дня. И эта свадьба была пышной и шумной; многочисленные гости и посетители ресторана произносили множественные и разнообразные тосты, пожелания и предсказания. Ах, если хотя бы половина из них сбылась!
Отец Галины был известным архитектором; он помог молодожёнам сразу получить отдельную трёхкомнатную квартиру в центре города. Родители Сергея купили им мебель; на работе ему подарили – детскую коляску и пять распашонок.
Так началась законная семейная жизнь Сергея Полетаева.
Через год с небольшим, у них родился первенец, которого, в честь деда, назвали – Алексеем. Галина сначала возражала, но потом, когда Сергей рассказал ей о своём отце и о его жизни, - согласилась.
Два года он наслаждался семейной жизнью и отцовством, на третий год, - родилась дочь, которую, теперь уже по желанию матери, нарекли, - Натальей. Галя ушла с работы и сидела с детьми. Сергей каждый день, спешил с работы домой, бегал по магазинам, стоял в очередях, покупал книги по воспитанию детей; он даже с друзьями перестал встречаться, и почти перестал пить.
И снова, в однообразном хороводе закружились и побежали: дни, недели и месяца. Жизнь была сначала просто счастливой, потом привычно - счастливой, потом докучно – счастливой и, наконец, - просто скучной. Пролетел ещё год, и он не выдержал испытания на примерного супруга.
Женщины его не оставляли, они всё ещё осаждали его и, не выдержав искушения, он стал сдаваться. И, конечно, чтобы сохранять душевное равновесие и иметь, хотя бы временное, оправдание для себя, - он вернулся к испытанному средству – вину.
Жена конечно почувствовала эту перемену; сначала она мягко просила, потом убеждала, а потом начались семейные скандалы, которые не приводили ни к чему, потому что каждый видел только свою половину истины, а эмоции и крики, - не оставляли места мудрости.
Тогда Галя сделала ещё одну попытку, - она отправила детей к родителям, надеясь, что спокойная интимная обстановка, напоминающая их первые счастливые годы, пробудит у Сергея воспоминания и ощущения тех дней. Она старалась, как тогда, быть соблазнительной и нежной; она покупала дорогое вино и садилась с ним за стол, а потом… они ложились в постель…, - но всё это было искусственным… и, как всё искусственное, давало только временный и слабый эффект. Что-то изменилось необратимо.
Сергей всё чаще стал приходить домой поздно ночью, пьяным, а однажды не пришёл ночевать. Когда, на следующий день, ни о чём, не спрашивая и не ругаясь, жена спокойно сказала ему: «Убирайся вон!», - Сергей остолбенел. Он совершенно не ожидал, что после стольких лет счастливой совместной жизни, имея двоих детей, - его детей, - жена, которая его любит, может сказать такие слова. Но, взглянув ей в глаза, и уже зная её характер, он растерялся, и стал жалко оправдываться, говоря, что уволился с работы, ходил устраиваться на другое место…, а потом встретился с друзьями и остался у них ночевать…. Он стал просить прощения и этим разжалобил жену… и она его простила.
Но он тогда соврал, - он ночевал у женщины.
После этого некоторое время Сергей держался, - приходил рано и трезвым, играл с детьми; снова появилась надежда, что всё наладится. Но эта надежда была последней и скоро ушла.
Сергей опять не пришёл ночевать, сказал, что долго был на работе, в командировке, и решил переночевать у родителей. Она усомнилась, но уговорила себя поверить. Когда же это повторилось ещё раз, Галина, подавив чувство собственного достоинства, решилась позвонить Алексею Николаевичу. Она почему-то была уверена, что он правильно поймёт её и не станет говорить неправду. Так оно и произошло, - он не сказал ей неправды, - неправду сказал его сын.
Галина дождалась мужа вечером, попросила сесть к столу, и спокойно произнесла три фразы: «Положи ключи! Уходи туда, где ты ночуешь! Завтра я подаю на развод». Тогда он понял, что все слова бесполезны и его семейная жизнь завершилась. И он запил, не ходил на работу, ночевал у своей новой знакомой и, в постоянном похмелье, не испытывал тяжёлых угрызений совести. Но иногда утром, в чужой постели, наступало отрезвление, - приходили чувства вины, сожаления и раскаяния. Он задавал себе вопрос: «Что же я наделал, дурак?» и бросался звонить Гале; он просил прощения, рвался увидеть детей, клялся, что «больше не будет»…, но она уже оформляла развод, и отвечала – «Нет!».
На его счастье, он никогда не был долго один; женщины как-то находили его, утешали, - и начинался новый круг.
«Ведь страсти сами себя возбуждают, лишь только перестанешь следовать разуму; слабость снисходит к самой себе и, неразумная, идёт всё дальше и дальше и больше не в силах остановиться». (Цицерон. Тускуланские беседы. 4. 18).
С последней работы Сергея уволили за прогул, но он быстро нашёл новую, у него был большой выбор: частные фирмы, ремонтные и обслуживающие мастерские, специализированные магазины, - охотно принимали специалистов его профиля. И только одно обстоятельство болезненно и постоянно беспокоило его теперь, - это возвращение вечерами домой и ожидание разговора с родителями. Они ещё ничего не знали… и просили привезти им внуков, - что он мог им ответить? Поэтому, если ему приходилось иногда ночевать дома, он появлялся поздно, и заранее придумывал новую легенду. А в очередной день, после работы, он, словно раскладывая пасьянс, решал, - куда идти, благо выбор был большой: к друзьям, к родственникам, к знакомым женщинам… или к бутылке.
Так однажды он пришёл в гости к своему лучшему другу – Игорю Звонареву и, как обычно, без предупреждения. Там он увидел незнакомую яркую блондинку, из тех женщин, на которых мужчины обычно сразу обращают внимание. Посидев полчаса в её обществе, и даже приняв участие в общем разговоре, он наконец понял, что пришёл не во время и, извинившись, поспешил удалиться. Однако, через несколько дней, предварительно созвонившись с Игорем, Сергей явился снова и, в трезвой беседе, как бы между прочим, спросил о незнакомке. Оказалось, что это хорошая знакомая Лиды – жены Игоря, и зовут её – Людмила. Её десятилетний сын учится в четвёртом классе, где Лида – классный руководитель. Они познакомились в школе, на родительском собрании, а потом подружились. Тогда Сергей стал расспрашивать Лиду и узнал, что Людмила, полтора года назад, потеряла мужа, - он был лётчиком-испытателем и погиб при аварии; что сейчас она живёт одна в шикарной трёхкомнатноё квартире, что отец её – генерал и у неё есть машина.
Лида была удивлена, она долго и испытующе смотрела на Сергея, не понимая причины его любопытства, а потом, завершая разговор, безо всякого умысла, сказала, что у этой женщины есть всё, о чём только можно мечтать…, - ей нужен только хороший муж.
Несколько дней Сергей был сосредоточенным, серьёзным и совершенно трезвым. Со стороны казалось, что он что-то обдумывал, решал и был напряжён, как спортсмен перед стартом… и это было так; он действительно обдумывал старт в новую жизнь.
Он позвонил Лиде и попросил её пригласить Людмилу и познакомить его… ну, как бы, официально представить его ей. Но Лида не согласилась и даже отругала Сергея, напомнив ему, что он женат.
Через несколько дней, после этого, Сергей пришёл к Звонаревым вечером с бутылкой вина и тортом, и стал «изливать душу».
Он рассказал всё: что Галина развелась с ним, что сейчас он живёт, как «бездомный пёс», что боится сообщить родителям о своём положении, «опасаясь за их здоровье», что ему надоела «беспутная жизнь, и он может спиться», что на этот раз у него «самые серьёзные намерения» и он хочет начать «окончательно и бесповоротно нормальную семейную жизнь».
Он говорил долго и убедительно; глядя на него и, слушая его, можно было быть уверенным в искренности его слов. Но после его ухода, Лида всё ещё сомневалась и решила поговорить с мужем. Только после продолжительного вечернего совещания с Игорем, она согласилась организовать встречу.
Собрались у них на квартире, и тот вечер удался вполне, - пили шампанское   и сухое вино, танцевали, смеялись и пели, - и всё было тогда интимно, мило и тепло.
Дальше всё происходило неожиданно быстро и просто.
Через несколько дней Людмила пригласила Сергея в гости, и он остался у неё ночевать. А на другой вечер, радостный и счастливый, он примчался к родителям и объявил, что женится… и теперь уже – навсегда. Они схватились за голову, ничего не понимая, и тогда он, каясь и оправдываясь, - рассказал им всё.
Его родители были настолько потрясены, что сначала не знали радоваться им, или огорчаться, - хвалить сына, или ругать. Но что им было делать? Они не могли влиять на его желания и действия; они хотели только одного, - чтобы их сын был счастлив в семейной жизни! И смотря на него в эти дни, они с надеждой думали: «… может быть теперь».
Стали намечать день свадьбы и её возможные варианты. Отец Людмилы предлагал организовать «торжественно-праздничное мероприятие» в лучшем ресторане города; Сергей – просто «свадьбу века» у своих родителей, а Людмила – «семейную и скромную» свадьбу – у своих. Родственники Сергея тоже были за ресторан. Долго спорили, а потом отдали всё на решение молодожёнов, но молодожёны не спорили, - они тогда решили, что вообще никогда не будут спорить, а все вопросы решать обоюдно – по воле жребия. Вот и тогда, Сергей написал тридцать бумажек с вариантами, и они, с хохотом, одновремённо вынимали их из шапки, пока их жребии не совпали. И жребий показал, что будет «свадьба века», - дома у Сергея, и этот вариант вдруг сразу устроил всех.
На свадьбе были только родители, родственники и близкие друзья, - всего два десятка человек, и прошла она, как обычно проходят квартирные городские свадьбы. Как проходит классический шумный и весёлый, никогда не сходящий со сцены, водевиль, где меняются только труппы и главные герои.
В России было холодно и неуютно, и медовый месяц молодожёны провели в Египте, на берегу Красного моря; в Хургаде жили в пятизвёздочном отеле в номере «люкс». Днём, - грелись на солнце на песке, купались, плавали с ластами под водой; вечером, - танцевали, пили вино, плавали на яхте… предавались этим сладким грёзам любви…, ну что ещё нужно для счастья?
После возвращения в Москву, счастье продолжалось, но уже как бы по инерции, хотя всё было хорошо.
Сергей работал в торговой фирме «Радиоэлектрон-Люкс» экспертом по качеству. Теперь у него была машина «Ауди-100» – подарок жены. Садясь за руль и трогаясь с места, он всегда испытывал чувство радостного торжества, сравнивая иномарку со своей прежней машиной – «Москвичом».
Людмила работала экономистом в Военном ведомстве у отца. У них была прекрасная квартира, дача и они не испытывали недостатка средств.
Жизнь понеслась дорогой иномаркой по гладкой автостраде, и только столбы, да дорожные указатели, отсчитывали дни, месяцы и годы.
Но конечно счастье не могло быть постоянным и безоблачным, это не его свойство, ведь иначе, наверное, оно и не было бы таковым. Но есть странный закон, - чем больше человек имеет, тем больше у него искушений, тем легче он пресыщается и тем больше хочет иметь.
Вот и Сергей Полетаев не мог быть долго привязан к одной женщине; что делать, если это было ему не дано? Он начал скучать, чаще заходить по вечерам к друзьям и… выпивать.
Но через два года после женитьбы родилась дочка – Любашка… и он снова был счастлив; опять бежал с работы домой, покупал игрушки, цветы, а по вечерам, мог часами смотреть на лицо спящего ребенка, как смотрят обычно на горные вершины или на спокойное море.
Людмила уволилась с работы и сидела с дочкой дома; родители, - их регулярно навещали, и казалось, что теперь-то жизнь наладится окончательно…, но прошло только несколько лет….
Неужели, перед каждым человеком, в жизни всегда стоит только один вопрос, - «Когда?».



*******
 



«Отврати лице Твое от грехов моих,
и изгладь все беззакония мои.
Сердце чистое сотвори во мне, Боже,
и дух правый обнови внутри меня.
Не отвергни меня от лица Твоего, и
Духа Твоего Святого не отними от меня.
Возврати мне радость спасения Твоего
и Духом владычественным утверди меня».

                (Псалом 50. 11-14).


- Серёжа, ты идёшь спать?
- Ладно, сейчас…
Сергей Полетаев сидел на кухне один. Перед ним, на столе, стояла бутылка дешёвого портвейна и хрустальная ваза с шоколадными конфетами. Часы показывали полночь.
- Серёжка, ты скоро?
-Скоро…
Он не спеша, налил в стакан вина, посидел, выпил и взял конфетку.
- Сергей, ты что там делаешь?… Сергей!
- Да ладно тебе, … спи.
- Что значит спи? – голос зазвучал раздражённо, - тебе же завтра рано вставать..., ты забыл, что тебе на работу?
- Я на работу не пойду… ну её в жопу!
Через минуту, в соседней комнате послышались шаги, и на пороге появилась его жена – Людмила. На ней была ночная рубашки, из тонкого прозрачного шифона и дорогой японский халат. Светлые волосы громоздились неубранной копной, а глаза щурились от яркого света. Она придвинула стул и села рядом с ним.
- Тебя что, опять выгнали с работы?
- Никто меня не выгонял… просто надоело и всё...
- А пить тебе не надоело?
- Нет, пить не надоело, - он пьяно улыбнулся и потянулся к бутылке.
- А мне твои пьянки-гулянки надоели, они у меня уже вот здесь сидят, - она провела ладонью по горлу…, - и когда же ты думаешь пойти на работу?
- Там увидим…, может быть даже… скоро.
- Но тебя же уволят…, выгонят!
- Я найду работу, не бойся…
- Но сколько можно мотаться? – она стала терять терпение, и голос сделался резким и злым, - ты знаешь, что у нас уже кончились деньги?… Ты забыл, что у нас есть дети, ты помнишь, что есть ещё дети, которым ты платишь алименты… которых ты наплодил с другими… и где же ты думаешь добыть деньги?
Сергей поднял на жену затуманенные глаза и моргал, взмахивая длинными ресницами…, - о деньгах он никогда не думал, - отдавал, когда получал и всегда выклянчивал, когда ему нужно было на выпивку.
- Ну ладно, Милка, ты не паникуй…. Можно занять, пока я устроюсь… у твоего отца, или я попрошу у отца… или займу у дяди Толи… да и Борька мне всегда даст…, будут деньги, ты не горюй! 
- Ты что, уже совсем пропил мозги, кто обязан кормить тебя и твоих детей?…А все долги ведь надо отдавать! – она перешла на крик, - ты что нибудь соображаешь?
- Знаешь, уже поздно… пойдём спать… у меня уже башка болит…, - он потёр ладонью лоб и закрыл глаза.
- Алкаш ты…, кот, - устало сказала она и тихо добавила, - надо, наверное, с тобой разводиться…, теперь я понимаю твоих прежних жён.
- Ну и разводись, - добродушно сказал он, и совсем необдуманно добавил, - я другую найду…
Людмила вскочила на ноги, покраснела, и гневно закричала ему в лицо:
- Да кто за тебя пойдёт!…Кому ты, такой забулдыга нужен? Женщинам нужна семья… муж, - а не квартирный нахлебник и паразит!
- Хватит и таких, которые возьмут… какой есть, - Сергей уже плохо контролировал, что говорит, - ты что думаешь… мне не предлагали? – и он тихонько запел, из арии известной оперетты: - « … женщин много есть на свете…».
- Да, паразит, - вдруг успокоившись, сказала она, - много женщин есть на свете, которым ты испортил жизнь… и это их беда, они сами в этом виноваты…, но и тебя за них Бог должен наказать…. Ну ладно, а теперь я пошла спать и тебя больше не хочу видеть, - она посмотрела на него, и было в этом взгляде сложное чувство жалости, сожаления… и любви, - сегодня…, и стели себе в гостиной.

На следующее утро, Людмила встала рано и сразу заглянула в гостиную, - Сергей лежал на не застеленном диване, укрывшись ковровым покрывалом, - он спал. Она вздохнула, повесила на кресло разбросанную одежду, и пошла готовить завтрак. Через полчаса она вошла снова.
- Сергей, ты на работу идешь?
С дивана послышались звуки похожие на стон.
- Ладно, поднимайся и иди завтракать.
Она прошла на кухню, но ей ещё два раза приходилось будить его, прежде чем он появился в дверях – заспанный, всклокоченный и помятый.
- Посмотри там, в холодильнике… пиво есть?… Мутит…
- Нету; ты же вчера всё выпил, что было можно пить.
- Ну ладно, я сейчас схожу… дай деньжат?
- Ты же знаешь, что у нас кончились деньги…. Когда ты последний раз приносил получку? Ты помнишь?
Она смотрела холодно и строго; он стоял перед ней, опустив голову, в майке и трусах… босой. Потом подошёл и обнял её за плечи.
- Знаешь, Людмилка, я, кажется, завяжу с выпивоном…. Я договорился, - есть одна классная фирма, там меня берут…, буду работать нормально.
- Так же как и на последней? Что же ты там-то не работал?
- Да там шарага была, - денег не платили…. Они обанкротились, их разгонят… вот увидишь.
- Трепач ты, Серёжка… болтун, - сколько раз ты уже обещал кончить свои запои и гулянки?
Он поцеловал её в щёку.
- Всё, Милочка, всё… даю слово… вот сейчас схожу за пивком, поправлюсь и пойду договариваться насчёт работы.
- Серёжа, но у нас кончились деньги, а сколько ещё жить до твоей будущей зарплаты?
- А у отца ты можешь взять?
- Я тебе уже сказала, - у отца я больше не беру… мне стыдно… у меня есть муж или нет?
Это было сказано с такой обидой, что он снова обнял её и поцеловал.
- Я устроюсь, деньги будут…, а сегодня вечером, я займу у отца или у Анатолия Николаевича.
Она посмотрела на него с любовью и состраданием, и пошла за деньгами.
- На, вот возьми. Сейчас я соберу Любаньку, отведи её в сад, а потом будем завтракать; и завтра поезжай к маме, узнай как там Юрка и привези его.
- Ладно, Милок, всё будет в порядке, - Сергей оживился, взял деньги и пошёл одеваться.

Анатолий Николаевич Полетаев, – дядя Сергея, был моложе его отца на пять лет. Он окончил факультет журналистики МГУ и долгое время работал в одном из государственных издательств, не спеша  поднимаясь по производственным ступеням. Он читал чужие произведения: талантливые, посредственные, бредовые, - писал отзывы, рецензии, заключения, - заседал в комиссиях и советах, а потом решил писать сам, избрав почему-то неблагодарный жанр публицистики.
Обладая обострённым чувством справедливости и будучи, вместе с тем, откровенным и принципиальным, он неблагоразумно вступил на «минное поле» политики. Директора издательств и выпускающие редакторы обычно находились под жёстким прессом контроля и, в свою очередь, переносили его на своих подчинённых. Это была нечестная игра, где было одно правило: «Не трогай того, кто выше!», а он этого правила - не выполнял. Началось всё с личных бесед в кабинетах, потом начались «принципиальные деловые замечания», потом «организационные выводы», потом взаимное неудовлетворение и неприязнь.
Тогда Анатолий Николаевич ушёл работать в частное издательство, благо они появились, и стали расти, как грибы. Он редактировал, писал статьи, и даже небольшие очерки и рассказы до тех пор, пока тихо и незаметно, не наступило время ухода на пенсию. Теперь он подрабатывал нештатным рецензентом и корректором.
Вечером он лежал на диване и читал книгу, когда раздался звонок.
- Анюта, - крикнул он жене, - открой, пожалуйста, там кто-то пришёл.
Он прислушался. Из прихожей послышался голос:
- А, Серёжа, заходи, раздевайся… давно ты у нас не был… проходи, Толя в комнате.
- Здравствуй, дядя Толя, - сказал с порога Сергей; по привычке, с раннего детства, он называл Анатолия Николаевича – «дядя Толя».
- Здравствуй, Сергей. Проходи, какие новости; как там отец, жена, дети? Садись потолкуем.
- Да всё нормально… пока.
Они поговорили о ничего не значащих вещах, словно чего-то ожидая, а потом Анатолий Николаевич поднялся.
- Давай-ка пойдём, попьём чайку…, Аннушка, сделай-ка нам чаю.
- Обождите немного, - донеслось из кухни, - сейчас будем ужинать.
- Ужинать? – это, наверное, хорошо. Подождём, Серёга?
- Подождём.
За ужином, разговор сводился, в основном, к ответам Сергея на вопросы о своей жизни, работе, о своих родителях и семье. Он не знал, как перейти к цели своего визита, и неожиданно спросил:
- А что, телевизор у вас работает… нормально?
- Работает, - ответил Анатолий Николаевич, - а что, хочешь что-нибудь посмотреть?
- Нет, я просто смотрю, что вы его не включаете.
Анатолий Николаевич нахмурился, помрачнел, звякнул чашкой о блюдце.
- А зачем его включать? Ведь это сплошное расстройство для думающего человека нашего возраста. Я всё время пытаюсь понять, - кто делает эти программы…, для кого, и с какой целью? Все эти пошлые и глупые сериалы и фильмы с голыми жопами, взрывами, убийствами, ужасами и бредом; или глупейшие игры, для слаборазвитых и дефективных; или просто враньё, - ведь впечатлительного и умного человека, это может свести с ума! – Анатолий Николаевич стал нервно жестикулировать, наклоняясь к Сергею, - а реклама? Она же способна испоганить даже изредка появляющиеся хорошие передачи. Это же – наглые принудительные процедуры, как уколы в сумасшедшем доме…, да, похоже, они и сделаны для таковых. Хотелось бы посмотреть, кто её придумывает и кто пропускает на экран… что за нелюди, и что у них в голове…. А может быть это мы сами уже выжили из ума… а? Как ты думаешь, Серёжа?
- Ну что ты, дядя Толя, - примиряюще сказал Сергей, - мне кажется, на это надо смотреть проще, по-моему, за всем этим стоят деньги богатых дураков…, а ради денег сейчас идут на всё.
- Вот это-то и страшно, Серёга, и то, что нет контроля за тем, что каждый день смотрят миллионы людей.
Наступила тяжёлая пауза, которую догадалась прервать Анна Васильевна.
- Серёжа, ты что-то плохо ешь… вот попробуй ватрушки, я сама пекла, со свежим творогом.
- Спасибо, Анна Васильевна, я не голоден… я вообще то пришёл по делу, - он посмотрел на Анатолия Николаевича, и нерешительно добавил, - к дяде Толи.
-Ну пойдём ко мне, поговорим.               
Анатолий Николаевич поднялся, и они прошли в его комнату. Сергей немного помолчал, собираясь с мыслями.
- Дело в том, что я сейчас пока временно не работаю…, ты можешь одолжить мне денег, а с первой получки я сразу верну.
- Конечно… только я ещё не получал…. Надо узнать, сколько сейчас у нас в наличии…, а тебе много?
- Ну, лимон или два.
- Это что значит, - переведи.
- Миллион или два.
- Ладно, сейчас я узнаю, как у нас с деньгами, - сказал Анатолий Николаевич и вышел из комнаты.
Скоро он вернулся.
- Вот тебе лимон, - отдашь, когда сможешь, - и добавил зло, - какой только идиот придумал эти миллионы… и эти названия.
Сергей обрадовано улыбнулся, поблагодарил дядю, быстро распрощался и ушёл. Он подсчитал, что этих денег ему всё равно будет мало, но у него был ещё один вариант – его старший брат Борис.
Борис окончил МАИ, несколько лет работал по специальности, - инженером, но потом, быстро оценив изменившуюся обстановку, решил уйти в, ставший модным, бизнес.
Он взял ссуду в банке, и открыл небольшой продовольственный магазинчик, - недалеко от дома. Но, каждому – своё, как он сам любил говорить: «кому рыбку съесть, а кому… в лужу сесть!»; торговля шла плохо. Помощники, как обычно, приворовывали, поставщики и посредники – обманывали. Он не успевал расплачиваться с кредиторами и своими работниками, и погружался в долги. Несколько раз он хотел бросить это дело и вернуться к своей исконной работе по специальности, но что его там ждало? К тому же, он отстал, как специалист, потерял квалификацию, и ещё, - он не любил отступать перед трудностями.
Он оправдывал свои неудачи простым отсутствием опыта, и упрямо продолжал эксперимент по превращению инженера-авиаконструктора, - в директора продовольственного магазина, и понемногу набираясь при этом опыта «выживания».
Был у Сергея Полетаева и ещё один вариант получения денег, - это его отец, но, представляя себе, неизбежный разговор о своей работе, и своём образе жизни, - он ставил этот вариант на последнее место.
На Беломорскую, где жил Борис, Сергей приехал поздно вечером; дверь открыл сын Бориса – Павел.
- Привет, Паха! – с порога приветствовал его Сергей.
- Здорово, Лексеич, заходи… гостем будешь…, а нальёшь, - хозяином будешь, - он улыбнулся, - ладно – шутка…, идём ко мне, на кухню.
Сергей почувствовал, что племянник уже изрядно загрузил; он был в майке и спортивных брюках. На кухне, на столе, стояла пустая бутылка, лежала нехитрая закуска, в тарелке плавало несколько пельменей.
- Давай, дорогой, причаливай… сейчас я тебе пельмешей сбацаю… водки, правда, уже нет…, но я могу сейчас сбегать… в момент.
Сергей, с некоторой завистью смотрел на накаченную мышцами фигуру Павла, потом взглянул в буйные, под хмельком глаза, и ответил:
- Нет, Пашка, тебе уже хватит, а я не надолго… по делу, где твои-то?
- А никого нет. Отец уехал к поставщикам в Рязань, а мать в пансионате, на отдыхе, здесь под Москвой… так что я один. Да ты садись, сейчас я тебе пельменей замастырю…. Какие дела-то, - говори.
Сергей присел на угловую скамью в кухне и огляделся. На столе лежала половина буханки чёрного хлеба, в тарелках – остатки ветчины и сыра…. Он раздумывал, - уйти ему сразу, или немного посидеть, для приличия.
Павел был моложе его на пятнадцать лет, но у них всегда были свои особые, доверительно-дружеские отношения и вели они себя, как сверстники, не ощущая разницы лет.
После армии Павел пошёл работать в милицию, и в свои двадцать два года, за парадными фасадами российской жизни, уже успел повидать столько, сколько Сергей не видел за все свои тридцать семь. Может быть ещё и поэтому, Павел держался с ним, как с равным.
- Ты что, сегодня, не на работе? – спросил Сергей.
- Нет, я в отгуле…. Вчера банду брали в Химках.
- Ну, и что там?
- Большое шоу, с салютом и томатным соком…, но это не интересно; ты скажи лучше, с чем пришёл-то, что у тебя за дело? Обмозгуем.
- Да я пришёл-то к Борису, - неуверенно начал Сергей, - хотел у него одолжить деньжат… до получки…, у нас сейчас небольшой сбой.
- А сколько тебе надо?
- Ну хотя бы лимон.
- Так зачем тебе отец? Я могу дать тебе хоть десять… ноу проблем.
Сергей опешил.
- Нет, ты серьёзно?
- Без балды!
- Ну, Павлуха, - ты меня выручишь… и что, прямо сейчас дашь?
- Сей момент. Сколько тебе, два… три… пять?
- Ну ладно…, давай два!
Павел вышел и через пару минут принёс деньги. Сергей вдруг обрадовано сказал:
- Нет, это дело надо обмыть… сейчас я схожу!
- Сиди, я сейчас сбегаю… я знаю, где здесь близко… айн момент, - и он пошёл одеваться.
Через пять минут он вернулся и поставил на стол бутылку водки и пару бутылок пива.
- Во! Заседание продолжается…, открывай; сейчас я подрежу закуски, и поставлю пельмени… там где-то ещё есть солёные огурцы… сейчас отыщем.
Через час, когда бутылка была пуста, и они сидели, потягивая пиво, разговор стал задушевным и проникновенным. Сергей, слегка заплетающимся языком, говорил, наклоняясь к племяннику и заглядывая в его сонные глаза.
- Знаешь, Павлуха…, ты не обижайся, можешь конечно не говорить…, но ты служишь в милиции… скажи, откуда у тебя столько денег?
Павел придвинулся к Сергею вплотную, обнял его за плечи, наклонился так, что головы их соприкасались, и заговорил глухим шепотом в ухо:
- Эх, Серёжа, все эти деньги, - чернуха, левак! Ты же знаешь, - большие деньги у нас честно не заработаешь; сейчас каждый ищет, где закинуть… и как поймать. Дурные деньжищи плавают кругом.
- Да, но в милиции-то? Это же не торговля, не бизнес…
- Да любой чувак, который сидит на законе и держит власть… и который всё время думает, - где и у кого можно снять…, он всегда найдёт. Ну вот мы, например, ловим проституток…, у них мамки, сутенёры…, - они же откупаются, чтобы их не гоняли. Ну, для отчёта, мы привезём десяток, с них возьмут штраф, - по пятьдесят штук… и отпустят, а завтра она опять на точке и за ночь заработает знаешь сколько? – Сто, а то и триста кусков! Во сколько раз это больше чем штраф…, знаешь, это больше в сотни раз! Вот какие деньги там получает одна дырка за одну ночь, а их там… сотни! Посчитай, сколько  получают на них, а если не выделишь, - не получишь. А нам что остаётся, если у меня служебный оклад за месяц, в десять раз меньше, чем у проститутки за одну ночь!
Ну и на рынках, - мы же торгашей прикрываем…. Торгуешь, - заплати! Не хочешь? – Не надо, - бандитам заплатишь в пять раз больше… и ещё не один раз! Это обвал, но такое селяви.
Они долго сидели молча. Павел допил пиво и закурил, Сергей не знал о чем ещё говорить, он был потрясён услышанным.
- Ну ладно, Павлуша, я пойду… спасибо тебе за всё.
- Какие дела? Если что надо, всегда звони, заходи.
- Ну давай, будь здоров!
Домой Сергей приехал во втором часу ночи, Людмила уже спала. Она давно привыкла к его поздним возвращениям. Он только успел шепнуть ей на ухо: «я привёз тебе денег», и провалился в сон.
На следующее утро, он рассказал жене о своих мытарствах, приукрасив их трудности, и отдал деньги. Но он отдал не все, а только два миллиона, а остальные оставил себе, оправдывая это тем, что устройство на работу потребует затрат.
Однако пока у него были карманные деньги, устраиваться на работу он особенно не спешил.
Он навестил старых друзей, и при этом, выпивка была традиционным и обязательным атрибутом, посетил рестораны и, совсем неожиданно, завёл несколько знакомств.
Сергей Полетаев всё это очень любил, и деньги текли, как вода сквозь пальцы. Наконец жена, уже в который раз, принялась за воспитание, когда он снова пришёл домой навеселе.
- Ну что, мартовский кот, опять начал погуливать?
- Нет, Милок, что ты! Просто давно не был у друзей; надо было проведать, узнать как у них дела…. Зашёл к Игорю, к Витьке Пономарёву, к Андрею…
- Трепач ты Полетаев и сукин сын, прожжённый негодяй и брехун…, зачем ты нужен этим твоим друзьям… и что ты там забыл?
- Как зачем? Мы же регулярно встречаемся; дружим ещё с института.
- А что же к тебе никто не приходит?
- Ладно, Милочка, это не разговор, - ты же сама не разрешишь, если мы будем здесь собираться.
- Ну хорошо, а как у тебя с работой? Когда ты устроишься и будешь, как все люди, ходить на работу и зарабатывать деньги…, или мы опять будем занимать?
- Всё, Милок, завтра с утра я иду по адресу, и всё узнаю… я звонил, но там не отвечали…
- Ладно, пойдём спать, - устало сказала она, - но завтра обязательно иди.
- Ну конечно! – беспечно пообещал он.
И всё продолжалось снова, и не было того, кто сказал бы им тогда: «ну хватит, не старайтесь, это всё ни к чему; нельзя согреть дом лампадой, и свечой рассеять тьму».
Но всё - таки, когда уже стал назревать серьёзный семейный скандал, - Сергей пошёл устраиваться на работу.
Он ходил в государственные и частные мастерские по ремонту радиоэлектронной аппаратуры, в специализированные магазины, в производственные фирмы, - беседовал, записывал телефоны и адреса. Он выбирал, раздумывал и сомневался. Проблемы найти работу у него не было, - проблема была в том, чтобы продержаться, и не быть уволенным вскоре, за прогулы, когда наступят «его дни».
В последнем магазине, куда зашёл Сергей, он задержался. Директор, примерно его возраста, словно почувствовав к нему какое-то расположение, долго беседовал с ним на профессиональные темы, рассказывал о специфике их работы, расспрашивал о его прежней трудовой деятельности. Но, в конце разговора, он извинился и сказал, что сейчас пока свободных вакансий нет. Он дал свою визитную карточку и просил звонить, - «может быть, что-то появится». Потом вдруг, взял со стола ещё какую-то визитку и сказал:
- Да, вот кстати…, недавно мне звонили из частной компании, - они наши поставщики. Им нужны специалисты – эксперты и менеджеры…. Вот возьмите, на всякий случай, может быть там договоритесь, - и он протянул Сергею маленькую глянцевую карточку.
Сергей взял и машинально взглянул; на карточке было напечатано:
 ООО  «СЕТЬСХЕМКОМПЛЕКТ»
ГУРСКИЙ  МИХАИЛ  СЕМЁНОВИЧ
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ  ДИРЕКТОР.
У него, наверное, так изменилось лицо, что директор магазина участливо спросил:
- Что? Что нибудь случилось?
- Нет, нет… всё нормально, спасибо вам… до свидания, - и он быстро вышел.
Теперь Сергей Полетаев, с радостной уверенностью, почувствовал, что все его проблемы с устройством на работу, будут счастливо разрешены; да и сама жизнь, - изменится к лучшему.


*******


ГЛАВА  ЧЕТВЁРТАЯ.


«Сказал я в сердце моём: дай, испытаю я тебя веселием,
и насладись добром; но и это суета! О смехе сказал я: глупость!
а о веселии: что оно делает? Вздумал я в сердце моём
услаждать вином тело моё и, между тем,
как сердце моё руководилось мудростью,
придерживаться и глупости, доколе не увижу,
что хорошо для сынов человеческих,
что должны были бы они делать под небом
в немногие дни жизни своей».

                (Кн. Екклезиаста. 2. 1-3.)


В студенческие годы, Мишель Гурский был организатором и заводилой почти всех культурно-общественных мероприятий в группе, но, при этом, всегда оставался «себе на уме». Он участвовал во всех компаниях и попойках, но никогда не напивался; он был весельчаком, рассказчиком и шутником, но никогда не говорил лишнего; он ухаживал за девушками, но никогда не злоупотреблял их доверием и не позволял себе вольностей.
Это был полный розовощекий брюнет, с карими, всегда смеющимися глазами, крупным носом и пухлыми румяными губами. Его любили, - за остроумие, покладистость и незлобивый нрав.
Единственный сын обеспеченных родителей, он никогда и ни в чём не испытывал нужды, всегда был опрятно одет и всегда хорошо учился.
Еще на первом курсе, он стал самостоятельно изучать английский язык, зная, что это может пригодиться всегда. В институте у него было два лучших друга, - Сергей Полетаев и Игорь Звонарев. После окончания учёбы, ему предложили остаться на кафедре, и поступить в аспирантуру, но он отказался и решил работать вместе с друзьями в НИИ, куда те были направлены по распределению. Там, уже не Мишель, а Михаил Семёнович, быстро проявил свои незаурядные способности, в практической работе. Он быстро подготовил кандидатскую диссертацию, потом – докторскую, писал статьи, получил несколько авторских свидетельств на изобретения, - и, через десять лет, стал одним из крупнейших специалистов отрасли.
В восемьдесят пятом, Михаил Гурский женился, но этот брак оказался неудачным, и он развёлся; через два года он женился снова. Его вторая жена – Тамара Александровна Разумовская, работала у него в отделе, в лаборатории спектрального анализа; на этот раз всё завершилось счастливо и через полтора года, у Михаила Семеновича появился сын – Борис.
В первое время друзья встречались часто, и не только на работе, но и на дому, в отпусках, иногда в ресторанах. Но с годами, эти встречи становились всё реже и реже; у каждого появлялись новые интересы и новые заботы, а студенческая дружба, под бременем их, постепенно слабела. Гурский, - всё больше и больше погружался в научную и производственную деятельность; Звонарев, - в поиски вечных истин, а Полетаев – в любовные утехи. И в последние годы работы, Михаил Семёнович встречал своих друзей только на собраниях, заседаниях, докладах, да разве что ещё, - на бегу в коридоре.
Всем казалось, что вот, - Михаил Семёнович Гурский – блестящий специалист, авторитетный учёный, теоретик и практик, - он руководит направлениями работ и управляет ими…, но, с другой стороны, полностью отдав себя работе, он сам сделался её рабом. Не зря ведь «работа» и «раб» – созвучны. Добиваясь глубоких знаний в своей специальности, он всё больше тонул в ней. Наука, со своими постоянными новыми идеями, задачами и проблемами, словно прожорливая машина, захватила его в свои жернова и стала заметно изменять.
Да, он приобретал опыт, знания, должности, авторитет, но, при этом, терял свою прежнюю непосредственность, жизнерадостность и беззаботность. И он чувствовал и понимал это, - и воспринимал как должное.
Но в начале девяностых случился обвал.
Если использовать привычный термин высокопарного словоблудия – «великий», то после Великой Октябрьской Социалистической революции, - произошёл «Великий перелом», за ним – «Великий захват» частной собственности, а потом – «Великий расхват» – государственной. Всё стремительно менялось и двигалось вспять. Государственные предприятия разваливались и чахли, - большинство их оказалось вдруг ненужными; они перестали финансироваться и снабжаться всем необходимым. Государство утратило к ним интерес, и государственные работники стали убегать с них, как с тонущих кораблей. Сразу, без подготовки и перехода, - был объявлен «рынок». Из наиболее предприимчивых сформировался клан предпринимателей; и это как-то напоминало появление из яиц молодых крокодильчиков, которые стремительно росли и отъедались, пользуясь изобилием пищи. Скупались предприятия, здания, оборудование, сырьё, материалы… и сами работники.
Михаил Семёнович Гурский обладал острым умом и даром прозорливости; он сразу почувствовал, что ветер переменился и надо поворачивать паруса. И ещё он понял, что баржа российской экономики опасно перегружена на один борт – военный, и когда уберутся все подпорки и канаты, и наступит свободное, рыночное, плавание, - эта баржа может перевернуться. И он решил сойти с неё на берег, - оставить полувоенное государственное предприятие… и организовать своё – частное, используя свои знания и опыт.
Когда он прямо и честно сообщил о своих намерениях директору, - известие об этом моментально распространилось, и вызвало бурю. Его отговаривали, просили, убеждали; многие негодовали и осуждали, а некоторые считали, что он поступил верно. И действительно, сначала было как-то дико, что ведущий специалист отрасли, доктор технических наук, лауреат Государственной премии, кандидат в членкоры Академии Наук, - вдруг, в расцвете творческих сил, - уходит с работы… и куда? Это воспринималось как абсурд, хотя, в действительности…, это был абсурд в абсурде. Уж кто кто, а Михаил Семёнович Гурский знал и испытал на себе все скрытые механизмы высших научных сфер на режимном предприятии; все эти интриги и секретные докладные, это тихие, «благородные подножки» и невидимые «шлагбаумы». Догадывался он и о причинах, - почему закрывали ему путь в Академию Наук. Поэтому, несмотря на уговоры директора, и высшего начальства, решение его было твёрдым и окончательным.
Ещё до полного расчёта, он уже стал обдумывать характер и содержание своей будущей деятельности; направления и организацию предстоящих работ. Ремонтные фирмы он отверг сразу, - это было слишком мелко и не интересно для него. Магазины аппаратуры и торговля, - тоже его не интересовали. Он чувствовал, что будущее его профессии, - в компьютерных сетях и мобильных радиосистемах. Но и здесь было много вариантов, связанных с конкуренцией и спросом, и все их нужно было оценить и взвесить, прежде чем «отправляться в плавание в неведомый океан».
Наконец он решил, что самым выгодным и самым подходящим для него, будет разработка модемов и модулей для компьютерных и факсимильных сетей, с зарубежными комплектующими элементами.
Он настолько хорошо всё продумал и так умело организовал, что буквально через несколько недель после оформления всех бумаг, получения кредита, аренды помещения и набора сотрудников, - ещё одно частное общество успешно вступило в российскую рыночную систему.
А уже через год, Гурский купил новую квартиру, сменил машину, увеличил штат и охрану.
Ну и что же? Был ли он полностью доволен своим новым положением, финансовым благополучием, независимостью и работой? Нет, - в этой новой жизни, всё было те так просто и определённо. Да, сейчас он был полным хозяином своих поступков и ни от кого не зависел; это была заветная свобода, без надсмотра, команд, проверок и интриг, без пресловутого первого отдела. Он не имел финансовых проблем, у него были деньги. Но, в то же время, сейчас, он должен был работать гораздо больше и интенсивнее чем прежде, обдумывая каждый свой день и каждый шаг, без права на ошибку. Впервые в своей жизни, впервые за много лет работы на руководящих должностях, Михаил Семёнович почувствовал настоящую ответственность за людей. Теперь от него, от его действий и поступков, зависела не только его личная жизнь и личное благополучие, но также жизни и благополучия, работающих у него людей, которые верили ему. И ещё была одна забота, - это безопасность работы.
Когда работа начинает приносить много денег, - всегда появляются желающие предложить и заставить поделиться, и что самое неприятное, они обычно не отличаются благородными манерами, и не ограничивают себя в способах и средствах. Получается почти естественный процесс, когда в любом организме могут появиться паразиты; и ещё более естественное правило, когда за всё надо платить.
Гурский был в своей лаборатории, со схемщиками и программистом, - они обсуждали новую модемную плату, на которую поступило несколько заказов от крупных фирм. Его позвали к телефону, в кабинет. Взяв трубку, он, занятый своими мыслями, долго не мог понять, с кем он говорит, и что от него хотят, а потом, поняв, закричал в трубку:
- Сергей! Это ты, Серёжа?…. Да, да!…. Давай приезжай…. Нет, ты не найдешь… давай адрес, я пришлю машину…. Запиши номер.
Через час, они сидели в его кабинете вдвоём. Оба улыбались, изучающе разглядывая друг друга.
- Ты откуда появился, как меня нашёл?
- Да совершенно случайно… в торговой фирме…. Я приходил туда насчёт работы…. Там директор…, кажется Владимир Иванович, дал твою визитку.
Гурский смотрел на друга, отмечая в знакомом лице заметные перемены.
Сергей был всё так же вызывающе красив, но годы проехали и по нему.
Годы всегда проезжают по нам, но только по-разному; по кому – коляской, по кому – велосипедом…, а по кому и дорожным катком. Вот и друг его заметно пополнел, под глазами, у губ и на лбу наметились морщинки, в светлых волосах проблёскивала седина.
- Ну хорошо, понятно…. Ты что будешь пить, - чай, кофе?
- Да что хочешь, мне всё равно…, но лучше покрепче.
- Извини, но покрепче мы не держим, Таня, - сказал Михаил Семёнович в микрофон офисной связи, - сделай-ка нам чаю, и ни с кем меня не соединяй, - а потом снова обратился к Сергею, - сколько же мы с тобой не виделись?
- Да года три – четыре…, нет даже больше.
- Ну давай рассказывай, - какая жизнь, какие проблемы?
И Сергей начал рассказывать.
Таня – стройная белокурая девушка в строгом тёмном костюме, принесла на подносе: чай, лимон, печенье, конфеты; быстро поставила всё на передвижной столик, и так же быстро удалилась.
Гурский внимательно слушал жизненное повествование друга, который всё-таки, кое-что скрашивал, а кое-что утаил.
- Ты пей, пей…. Так ты ищешь работу?
- Да.
Гурский задумался, помешивая чай в стакане, а потом сказал:
- Мы сделаем так. Сейчас у меня много работы, а это разговор серьёзный и… долгий. Я сегодня закончу часов в восемь – девять. Напиши здесь свой адрес, куда за тобой заехать…. Будь дома, поедем ко мне и там всё обсудим.
Вечером в девять, «Мерседес» Гурского и джип с охраной, подъехали к дому Сергея, а через пять минут они уже мчались по Арбату, Кутузовскому, а потом свернули на Рублёвское шоссе. Здесь, в новом элитном доме и жил Михаил Семёнович. Его апартаменты поразили Сергея уже с порога: холл, зимний сад и комнаты, комнаты…. Гурский жил здесь с женой, сыном и матерью; его отец – Семён Яковлевич, умер совсем недавно, - не прошло и года.

Профессор Гурский – отец Михаила, был крупным специалистом – стоматологом; он читал лекции в институте, консультировал… и занимался частной практикой. Однако, несмотря на медицинское образование, жизненную мудрость, огромный опыт и полное семейное и материальное благополучие, - он обладал чертой характера, которая обычно делает людей глубоко несчастными. И этим качеством характера, была – чрезмерная мнительность, которая привела его к постоянному страху за свою жизнь.
У Семёна Яковлевича было хорошее здоровье, он редко болел и никогда ни на что не жаловался. Но когда наступил пенсионный возраст, и когда его многочисленные друзья, знакомые и коллеги, стали вдруг, у него на глазах, болеть и умирать, - его охватил страх! Он стал наблюдать за собой, мысленно исследовать себя, оберегать, - и при малейших изменениях в себе – впадать в панику. Особенно тщательно и чутко прислушивался он к своему сердцу…, постоянно искал в нём какие-то тревожные сигналы… и естественно их находил.
Его мысли стали работать против него самого, провоцируя неприятные ощущения, которые, в свою очередь, порождали негативные разрушительные мысли, образуя порочный круг. Так был запущен в ход таинственный и невидимый механизм самоубивания!
Несколько дней он неважно себя чувствовал и находился в подавленном депрессивном состоянии. А в ту трагическую ночь, - он вдруг проснулся, почувствовав перебои в сердце; его охватил панический  страх смерти, он облился потом, вскочил с постели… и упал.
Приехавший со «скорой» врач, констатировал смерть от обширного инфаркта.
Марциал когда-то сказал: «разве не безумие – спрашиваю я вас – умереть от страха смерти?». И это поистине так!
Так Михаил Семёнович остался без отца.

Дома Гурский позвал жену, чмокнул её в щёку и весело произнёс:
- Тамарочка, вот снова появился наш старый друг – Сергей; он долго скрывался от нас, но вот таки объявился…. Мы сейчас с ним поговорим за жизнь, а ты нам организуй ужин, пожалуйста…. Пойдём ко мне, Сергей.
В большом кабинете, за отдельным столом, стоял компьютер и принтер, а на другом – копир и факс. На письменном столе – телефоны и куча бумаг. Два книжных шкафа тёмного дерева и мягкая мебель, - дополняли обстановку кабинета.
Гурский включил торшер, -  у дивана.
- Давай, садись, - заседание продолжается.
Сергей засмеялся и добавил:
- Командовать парадом будешь ты?
- А то ты, что ли? Ладно, о чём пойдёт речь?
- Да, потом. Расскажи лучше сперва, почему ты ушёл из института…, если это не секрет?
Гурский молчал, задумчиво глядя куда-то в угол комнаты, а потом, как бы нехотя заговорил:
- Да что здесь рассказывать? Как говорят на Украине: «Надоило теля, тай завиду порося». Ты же знаешь, что случилось в институте после перестройки и приватизации, - финансирование сократилось, работы сворачивались, специалисты увольнялись. Помнишь, как было когда-то? В лабораториях народ: работают, общаются, шутят; в коридорах, на лестницах – движение, жизнь; в библиотеке сидят парочки и одиночки, - любезничают или читают; в конференц-зале – доклады, семинары…. А потом что стало? В лабораториях по два – три человека, сидят как мыши, что делают – неизвестно; в коридорах тихо и пусто; в библиотеке и в конференц-зале холодно и… никого. Это же тоска и боль.
- Погоди ты, Мишель, тебе-то что? Ты в руководстве, зарплату, и хорошую, - дают…. Институт-то не расформировали, не закрыли…. Я не понимаю.
- Ну как тебе это лучше объяснить?… Мне таки надоел этот дурацкий маскарад. Директор мне рассказывал, как они ездили в правительство выбивать деньги, как они доказывали там, что у нас лучшие в мире, уникальные, разработки…, что без них, - развалится оборонка…. Но ведь это блеф… трёп и большинство наших разработок, - сейчас никому не нужны!
Михаил Семёнович помрачнел, было заметно, что эту ситуацию он когда-то тяжело обдумывал и переживал.
- Ведь что получается, - продолжал он, - наша продукция ориентирована на войну, мы говорим: «на оборону», но это всё равно. Её производство оправдано только с позиции «наличия врага» и «вражеского окружения»; а если врага нет… и такого окружения  тоже…, что тогда? 
- Тогда надо его придумать, - засмеялся Сергей.
- Конечно! А иначе зачем нужна такая армия, столько оружия и столько генералов…, на душу населения?
- Ну ты рассуждаешь точно, как наш Игорь Звонарь, но я не согласен, - что же, по-твоему, армия не нужна?
- Нужна, но не такая…, время изменилось, сейчас не нужна миллионная армия, - это непосильная обуза на шее государства, когда нет войны. Нужна армия в десять или двадцать раз меньше по численности, но профессиональная, лучше обученная и вооружённая совремённым эффективным оружием. И в мирное время армия тоже должна служить государству, а не сидеть у него на шее; ну хотя бы защищать людей от бандитов, если милиция не справляется… ну, может быть работать, где это возможно…, но главное, - армию нужно сократить…
- А ты представь, - перебил его Сергей, - что мы сократили армию, вооружение… думаешь на нас не полезут?
- Да кому мы нужны? Не лезут же на другие государства: на Швецию, Италию, Бельгию, Мексику, Люксембург…?
- Ну ты сравнил; у нас же природные богатства, территории…. Германия –то полезла?
- Германия была совсем другая, заражённая идеей мирового господства…. Мы же тоже были заражены идеей мировой революции, и мы ведь тоже лезли в чужие территории: в Бесарабию, в Западную Украину, в Прибалтику, в Финляндию… в Японию, после войны…, но теперь идеи мирового господства кажется нет.
- А Штаты? Соединённые штаты… они ведь тоже стремятся к мировому господству…. Да на наши природные богатства всегда найдутся охотники там… за рубежом.
- Вот это и есть сказки военных под названием: «ищем врага». Чтобы взять природные богатства и территории, нужно оккупировать страну и создать там свою инфраструктуру…, но в ядерный век, - это бред и фантазия. Нет, Сергей, здесь совсем не то…, ну как бы это объяснить…. Вот ты представь, - вот если спросить, например, у пекаря: «зачем ты нужен?», в смысле – твоя профессия; он скажет: «ты ешь хлеб каждый день, и будешь есть!». Спроси у врача – стоматолога, - он ответит: «у людей всегда есть, и будут проблемы с зубами!»; у сапожника, и он скажет: «люди всегда носят обувь!», - так далее. А спроси у военного: «зачем нужна твоя профессия и ты?», и он скажет: «чтобы тебя защищать!». А если на меня никто не нападает и нападать не собирается, - что тогда? Думаешь, он скажет: «я не нужен»? – Нет, дорогой, тогда он придумает «образ врага» или создаст его сам, - искусственно, чтобы показать свою необходимость и оправдать своё существование. На беду людей, - все военные ориентированы на войну, то есть на уничтожение себе подобных, - ведь военный умеет только воевать…, это по определению; и чем больше военных… и чем больше оружия, - тем ближе войны… и тем хуже для людей. Когда я подумаю, сколько людей на Земле убито из нашего оружия…, я не знаю, что со мной делается, мне хочется плакать….
- Так что же получается, что армия не нужна, и оружие не надо делать? – перебил Сергей, - нет, здесь я с тобой не согласен; без армии государство существовать не может… и без оружия тоже.
- Да, в разумном и цивилизованном государстве нужна только полиция, а у нас, в наших условиях, - минимально – достаточная профессиональная армия, с эффективным вооружением и…, что особенно необходимо, - с минимальным числом генералов! А экономика, промышленность и наука, - должны быть направлены не на войну, а на человека! Ты знаешь, сколько стоит одна атомная подводная лодка? По официальным данным, открытым, между прочим, - восемьсот миллионов долларов! А сколько их, этих лодок, а самолёты, а танки, а ракеты? Ты только представь! Где же взять средства на медицину, образование, гражданскую продукцию, пенсии старикам….
Гурский замолчал, печально глядя в пол, Сергей молчал тоже. А потом Михаил Семёнович задумчиво продолжал:
- Нет, Сергей, Америка на нас никогда не нападёт, и никогда нас не оккупирует…. Худшее, что нам может сделать Америка, - это посадить нам своего президента…. Но вспомни нашу историю, кто только нами не правил: монголы, немцы, грузины… и если бы какой-нибудь президент оттуда смог сделать Россию такой же богатой и благополучной, как Америка…, -  наверное, разумные люди у нас, не стали бы возражать. Поэтому, пугать нас Америкой, - это очень глупо. Сейчас мы видим, как нас тихо и незаметно оккупирует дружественный Китай. Китай, – вот кого действительно надо опасаться в первую очередь! В Америке и в Европе сейчас кричат: «Русские идут!», а нам впору кричать: «Китайцы размножаются и ползут!». Их же два миллиарда, и они уже фактически заселяют наше Приморье, и будь уверен, - они будут продвигаться на Урал… и далее.
- Так что же ты предлагаешь, Мишель? – решил вступить в разговор Сергей, - сократить армию, вооружение, переориентировать наши НИИ…, так по твоему?
- Ты пойми, Сергей, основное, - от чего надо танцевать и на чём строить всю политику. Есть один постулат, и он простой. Третьей Мировой войны быть не может…, она неизбежно перейдёт в ядерную, а ядерная война, - это взаимное уничтожение, и конец земной цивилизации. Одна атомная бомба, мощностью в двадцать килотонн, уничтожила город Хиросиму…, - погибли триста тысяч человек. Одна совремённая водородная бомба, мощностью в пятьдесят мегатонн, - в две с половиной тысячи раз мощнее! Она уничтожит всю Московскую область или весь штат Вашингтон и убьёт миллионы людей! А таких бомб и у нас и у Америке – тысячи! Пошевели мозгами, что останется от нас и от Америки и вообще на Земле? Даже если правители, начавшие войну, укроются в своих подземных норах, - они уже не смогут вылезти из них никогда…, - пусть вспомнят Чернобыль! Вот основная мысль…. Вот из этого надо и исходить: какую политику проводить, какую армию содержать, чем вооружать и сколько ракет иметь, как средство сдерживания или предохранения, но это, наверное, не тысячи….
Теперь смотри, что получается: для ядерной войны, если она, не дай Бог, случится, и полетят ракеты, - не нужно уже никакого другого оружия: ни самолётов, ни танков, ни пушек…, - это конец! Значит стратегическое оружие – баллистические ракеты, - это только взаимное пугало… пока кнопки в руках нормальных людей. А пока нет Третьей Мировой войны, - всё оружие идёт на внутреннее применение, на мелкие межгосударственные и пограничные конфликты…, вот и надо подсчитать сколько его требуется, - это наверняка намного меньше, чем мы наделали….
Михаил Семёнович замолчал и вдруг спохватился. 
- Слушай, мы с тобой заболтались, и заехали совсем в другую деревню, - извини. Эти разговоры вообще бесполезные и пустые; говорить о политике в наше время, всё равно, что расчёсывать и ковырять свежие раны. Давай-ка, вернёмся к нашим делам…. Так, какие у тебя сейчас проблемы?
- Понимаешь, Мишель, какое дело… я в последнее время… не могу найти подходящую работу…
В дверях кабинета появилась Тамара Александровна.
- Миша, Серёжа, - проходите в столовую, готов ужин.
- Да, Сергей, пойдём сперва поужинаем, а потом поговорим, - Михаил Семёнович поднялся из кресла, - а то я сегодня даже не обедал.
Они прошли в столовую. Стол был чисто рыбный и накрыт с простым изяществом: заливной судак, отварная осетрина с картофелем-пюре, креветки, зелень, лимон, хрен; стояла бутылка белого столового вина. Гурский заметил лёгкую растерянность на лице друга, и поспешил объяснить:
- Ты понимаешь, моя Томочка…, она исследователь-экспериментатор; она где-то откопала новый метод питания, он называется – «моно шесть». Это когда первый день – мясной, второй – рыбный, третий – молочный, потом – вегетарианский, потом…, что там ещё, Тамарочка?
- Фруктовый и крупяной, - с улыбкой дополнила Тамара Александровна.
- Вот, вот…, а седьмой день – голодаем, - вот и вся неделя, а жизнь таки прекрасна, и повторяется снова…. Ты знаешь, Сергей… тьфу, тьфу, тьфу, - он шутливо сплюнул три раза, - я прекрасно стал себя чувствовать. Раньше бывало, под конец рабочего дня валился со стула, а теперь, - с девяти до девяти бегаю как лошадь…. Ты помнишь нашу, студенческую…, - и он запел приятным тенорком:
… Так разрешите – ж, мадам,
заменить мужа вам,
если муж ваш уехал по делам…
Сергей сдержанно засмеялся, Тамара Александровна укоризненно улыбалась.
- Но водку мы не держим, - продолжал Гурский, - вот только сухое, ты уж извини, дорогой, - он разлил вино по бокалам, и поднял свой, - ну, давайте за встречу и за успех!
Ужинали, оживлённо переговариваясь, только Тамара Александровна молчала, - она никогда не поддерживала разговоров за едой.
- А Игорь где работает…, Виктор? Ты что нибудь знаешь о них…, где они сейчас?
- Игорь работает всё там же, мы с ним часто встречаемся, а Витька ведь ушёл из института давно, ещё при тебе…. Потом он работал где-то в охранной фирме… или в торговой…, мы с ним встречались давно…, года три назад, а потом он где-то пропал.
- Ладно, ты ешь…, мы ещё поговорим.
После ужина, они опять вернулись в кабинет, и Михаил Семёнович продолжил прерванный разговор.
- Так ты значит сейчас нигде не работаешь?
- Да, пока безработный, - усмехнулся Сергей, - вот хожу устраиваюсь; если возьмешь, - буду работать у тебя.
- Конечно, какой может быть разговор? Надо только подобрать тебе подходящую работу…, - он задумался, словно подыскивая слова, - ты только учти, Сергей, у нас сейчас совсем не то, что было когда-то в институте; приходится много работать, крутиться… вечерами, а иногда и по выходным…. В общем, - режим без проходной и без пропусков, на сознательность…, но строгий, каждый работает на всех… и на себя. Ты как, сможешь?
Сергей молчал, смотрел в пол,
- Я тоже не хочу тебя подводить…. Дай мне испытательный срок, - смогу – буду работать, а не получится – уйду.
- Хорошо, у нас разная работа, сейчас не знаю, что у тебя лучше пойдёт. Разработку плат и программ ты пока не потянешь. Вот выбирай, - отладку и проверку схем, эту работу ты знаешь, приборы тоже, или работа на связи с поставщиками и торговлей, - здесь придётся много мотаться по заводам и точкам. Я конечно не предлагаю тебе работу на связи или в охране.
- А ты что, от кого-то охраняешься?
Гурский тяжело вздохнул.
- Эх, Серёга, ты что, - только что родился? Сейчас все ото всех охраняются, - это наш крест; наш рынок и наше общество ещё таки не цивилизованные…, - ну так что ты выбираешь?
- Знаешь, дай мне подумать…, я тогда тебе позвоню.
- Ну думай, голова.
- Ладно, спасибо тебе, я пожалуй поеду.
- Обожди, я вызову машину и тебя отвезут.

На следующий день, Михаил Семёнович продолжал свою обычную трудовую и трудную жизнь среднего российского предпринимателя. Он занимался разработкой и реконструкцией схем, а кроме того: вёл телефонные переговоры, отсылал факсы, обсуждал с бухгалтером финансовые дела, проводил совещания с агентами, встречался с заказчиками и курьерами. Несколько дней он вспоминал о встрече с Сергеем и ждал его звонка, а потом забыл. Прошла неделя, вторая, а звонка так и не было.
После полудня, из главного офиса в лабораторию приехал коммерческий директор – Вениамин Павлович Рыкунов.
Был он из отставных военных – бывший лётчик, и своим зычным голосом и грубоватыми манерами, словно оправдывал свою фамилию. Он полностью отвечал за связи фирмы с внешнем миром: правоохранительными органами, налоговиками, торговцами и таможней. К нему почему-то никто не обращался по имени и отчеству, наверное, из-за трудности произношения, и называли просто – Палыч.
Рыкунов сразу прошёл в лабораторию к Гурскому, и сказал, что есть серьёзный разговор. Вдвоём они уединились в его кабинете; Вениамин Павлович выглядел озабоченным.
- Ты скажи пока Татьяне, чтобы нам не мешали, - разговор будет сложный.
Михаил Семёнович нажал копку и сказал в микрофон:
- Таня, меня нет. – Потом обратился к собеседнику, - ну что там? Излагай.
- Излагаю толково и кратко, - шефы требуют увеличить их долю.
Гурский нахмурился.
- Как? Почему? На сколько?
- Они пронюхали про наши новые доходы и требуют увеличить им плату на двадцать пять.
- А откуда они узнали про наши дела?
- Х… их знает, ты новую налоговую подавал?
- Нет ещё, продажа только пошла, и деньги только стали поступать.
- Не знаю, Семёныч, кто нас заложил…, это уже вопрос другой, наверное, кто-нибудь из своих; ты скажи, что делать-то будем?
Михаил Семёнович нервно барабанил пальцами по столу.
- Ты хочешь получать на четверть меньше? Спроси у наших – хотят они или нет? Вот и весь ответ!      
 - Это всё так, но делать-то всё равно что-то надо.
Михаилу Семёновичу очень хотелось уйти от этого вопроса подальше… и вообще не касаться его….
- Знаешь, Вениамин, помозгуй сам; ты головастый и уже опытный в этих делах. Я тебе полностью доверяю…. Ты ведь с ними связь держишь и действуй; обсуди с ними, скажи, что у нас был договор… и больше того, на что договаривались, мы платить не будем. Ну, в общем-то, придумай что-нибудь…, поговори с ними дипломатично…, а потом мне сообщи, как пойдут дела.   
- Хорошо, я с ними потолкую по-своему, если ты даешь добро. Они должны завтра приехать, я тебе результаты доложу.
Гурский облегчённо вздохнул и просветлел.
- Отлично, Палыч! Что будешь пить, - чай, кофе?
- Сейчас надо бы водочки…, ну ладно, давай кофейку.
На этом разговор закончился.
На следующий день Палыч не звонил, и Гурский стал нервничать. Только на третий день Палыч сообщил, что разговор состоялся, и вечером он приедет с докладом. Михаил Семёнович назначил встречу у себя дома, и в десять часов они сидели в его кабинете, на Рублёвке.   
Гурский был в мягком халате и домашних туфлях, Рыкунов – в рабочем костюме; сидели рядом на диване. Перед ними, на журнальном столике, стояли две бутылки – тоник и кока-кола, - графин с апельсиновым соком и два бокала.
- Ну, рассказывай с чем приехал, - сразу с нетерпением спросил Гурский, - разговор был?
- Был.
- Кто был на встрече?
- Рустам, он всегда один приезжает.
- Ну и какой разговор был, рассказывай.
- Погоди, Семёныч, сейчас сам всё услышишь, без пересказа; у меня в кармане был диктофон, и я всё записал, - Палыч достал из кармана мини-плеер, - вот слушай.
Несколько секунд в приборе слышался какой-то шум, шаги и посторонние звуки…, а потом послышалась речь:

«… - Здрастуй, Винамин Павловыч, как жывеш?
- Привет, Рустам, садись… поговорим.
- Ну што? Дагаварились… мы?
- Нет, Рустам, это нам не подходит… у нас с вами договор; сколько платили по договорённости, - столько и получайте, это по - честному.
- Тэпэр вы получаэте болшэ, и мы хотым получат болшэ.
- Сейчас у нас свободных денег нет, ещё не закрыт кредит, а денег пока не перевели.
- Нэ нада врать. Мы знаэм, сколко вы получили за два паслэдних мэсяца. Всэ ваши прыбыл нам извэсна.
- Прибыль пока на бумаге, наличных средств нет, всё в срочных бумагах в банке. Наличные будут через полгода…. Подождите, тогда мы всё решим.
- Нэт, ждат мы нэ будем. Нас ваши вапросы нэ бэрут.
- Ты пойми, сейчас мы развиваем производство: площади, оборудование, детали…, всё надо делать быстро, - конкуренты поджимают, и мы можем прогореть…. Все деньги сейчас идут сразу в производство…. Давай вернёмся к нашему разговору через полгода…, ну месяцев через пять, - у нас будет прорыв.
- Нэт, нэ пойдет.
- Тогда мы найдём новых шефов.
- Нэ найдеш.
- Это почему ты так думаешь?
- Потому, если найдеш, - они возмут еще болшэ.
- А если мы стукнем в РУБОП? Слушай, Рустам, давай не будем конфликтовать; получайте пока по-старому. А мы через несколько месяцев встанем, как следует, на ноги и тогда будете получать больше. Ну как?
- Нэт, нэ пойдет, а если стукнэш в РУБОП, то будут нэпрыятности нэ у нас, а у вас.
- Ладно, давай договариваться, мы же давно сотрудничаем. Вот окончательное предложение, - мы прибавляем десять процентов. Согласны?
- Нэт, я пашол. Буд здаров.»

Плеер замолчал. Молчали и они. Палыч налил в бокал тоник, но пить не стал, - поставил на стол.
- Что, Семёныч, может я не так что-то сделал?
Гурский что-то обдумывал, а потом неуверенно ответил:
- Да, нет… всё так, - наверное…, вот только может быть стоило дать им больше…, ну процентов пятнадцать – двадцать?
- Нет, с этой компанией нельзя показывать слабину, я их знаю. Больше дашь, – больше потребуют в следующий раз; и послать их сразу на х… тоже нельзя, - начнут шкодить. Приходится выкручиваться…. Мы сейчас в дурацком положении – в неизвестности.
- А на связь с ними выйти можно?
- Нет, только через Рустама, - он у них связной и представитель.
- Хорошо, Палыч, пока подождём, что будет…, но ты, на всякий случай, увеличь охрану, поставь наружные телекамеры, и сам без охраны не ходи!
- Ничего, обойдётся, живы будем, - не помрём! – Палыч отхлебнул из бокала.
- Обожди, как ты насчёт кофе, чая?
- Нет, Семёныч, уже поздно, меня дома ждут.
- Ну давай, до завтра; если что, - сразу звони мне на мобильный, я в лаборатории.
- Ладно, я поехал, спокойной ночи.
И они расстались.
А на следующий день, жизнь продолжалась, как обычно. Каждый выполнял своё привычное будничное дело, как умел и как хотел. Некоторые добросовестно, но чисто автоматически отсиживали свои часы, - только ради денег; иные старались показать своё рвение и тщились, без особого успеха; но было много и таких, кто творил на работе, спешил на неё, каждый день создавал что-то новое, и получал от этого истинное удовлетворение. Но, так или иначе, для всех их, жизнь просто перематывалась с катушки оставшегося на катушку прожитого. И так прошёл ещё месяц.
В этот период дела общества «Сетьсхемкомплект» стали успешно развиваться. Увеличивалось число заказчиков, и спрос на изделия возрастал. Михаил Семёнович уже начал думать о расширении производства, организации собственных торговых точек, и мечтал о возможности именоваться – «Компанией». Он взял ещё двух квалифицированных специалистов, - кандидатов технических наук, трёх новых схемщиков и системного программиста. Он даже шутил, что у него теперь филиал НИИ, - только без первого отдела и парткома.
Он стал проводить регулярные производственные собрания и совещания, на которых ставились задачи на ближайшую перспективу, и заслушивались отчёты о проделанной работе. Он не стеснялся советоваться со своими сотрудниками и публично признаваться в собственных ошибках. Он считал, и не без основания, что всё это будет создавать атмосферу делового энтузиазма, ответственности, и способствовать эффективности работы. И всё, казалось, шло хорошо.
В ту зиму, погода в Москве была скверная и неприятная, словно характер взбалмошной и вздорной стервы, - морозы сменялись оттепелями, колючий ветер, со снежной пылью – моросящим холодным дождём.
Михаил Семёнович приехал домой раньше обычного, - с утра нездоровилось, и болела голова. Весь день работа шла тяжело, он опасался, что, возможно, простыл, и может выйти из строя. Дома он принял горячую ванну, надел тёплый халат, выпил таблетку аспирина и прилёг на диване в гостиной.
- Миша, я делаю ужин, ты подождешь? – спросила жена из кухни.
- Да, Тамарочка…, а где Борька, что-то его не видно?
- Он уже спит.
Михаил Семёнович почувствовал приятную дремоту, его словно укачивало на волнах и уносило куда-то от привычного берега….
Телефон звучал требовательно и резко. Михаил Семёнович с трудом возвращался к действительности.
- Опять, - недовольно подумал он, - кто там ещё… зачем, - и тяжело поднявшись с дивана, снял трубку.
- Да, слушаю.
В телефоне слышался какой-то шум, чьё-то прерывистое дыхание, а потом раздался голос:
- Михаил Семёнович, это вы?
- Да, да…
- Это вы, Михаил Семёнович, да?
- Да, да… я… говорите!
- Михаил Семёнович, убит Рыкунов!
Гурский почувствовал, как по спине побежал холодок.
- Кто это?… Кто говорит? – почему-то шёпотом спросил он в трубку.
- Это дежурный, сейчас сюда звонила его дочь…
Дальше он уже не слушал, и больше ничего не чувствовал. Сейчас всё его существо и его состояние, требовало только одного – действий: быстрых, непрерывных и решительных.
Он вызвал машину и стал быстро одеваться. В голове лихорадочно стучало: «вот началось, вот началось, вот началось…».
В гостиную, словно почувствовав что-то, быстро вошла Тамара Александровна.
- Что случилось, Миша, куда ты?
- Не беспокойся, Тома, на работе ЧП, я должен ехать!
- Надолго?
- Не знаю.
В дверь позвонили, - пришла машина, Гурский одевался на ходу. В машине крикнул шоферу:
- К Вениамину домой! Быстрее!
Машина рванула. Снег бился в лобовое стекло, искрился в свете фар.
- Быстрее! – торопил Гурский.
- Опасно, Михаил Семёнович, дорога плохая, - можем влететь…
Ехать было недалеко, - по Кутузовскому, на Новом Арбате свернули направо по Садовому кольцу… и ещё направо на Зубовский проезд; там был дом, где жил Вениамин Павлович Рыкунов с женой и двумя детьми.
Во дворе сразу увидели милицейскую  машину, стоящую у подъезда, и дежурного милиционера; в стороне, тёмной кучкой, толпились жители дома.
Михаил Семёнович объяснил постовому цель своего визита и поднялся на четвёртый этаж. Там, на лестничной площадке, перед открытой дверью квартиры Рыкуновых, суетились люди в милицейской форме и в штатском, аккуратно обходя тёмные пятна крови на пороге квартиры.
- Где хозяин, Рыкунов Вениамин Павлович? – сразу спросил Гурский, не зная к кому обращаться.
- А кто вы будете? – К нему подошёл высокий молодой человек, в зимней кожаной куртке и в шапке, надетой до бровей.
- Я с ним работаю, где он? – снова нетерпеливо спросил Михаил Семёнович.
- Ваши документы, - потребовал высокий.
Из документов у Гурского оказались только визитка и водительские права. Высокий долго рассматривал документы, хмурился… потом спросил у него адрес, что-то записывал….
- Вы на машине? Вели сами?
- На машине, с водителем…, она во дворе.
- Никитин, пройди во двор, сними данные с водителя и запиши номер машины.
- Где он? – снова, уже как-то обречённо, спросил Гурский.
- Он скончался на месте.
- Я могу пройти… туда?
- Нет, там работают…пока до свидания.
Михаил Семёнович механически спустился по лестнице, подошёл к своей машине и, не понимая, почему на его месте сидит милиционер, стоял рядом и ждал….
Ветер кидал в лицо снежную колючую пыль, трепал полы расстёгнутого пальто, холодными щупальцами лез под пиджак…, но он стоял, не обращая внимания, тупо глядя перед собой и не зная, что нужно сейчас делать. Всё, что он испытывал сейчас, почему-то сводилось только к одному, - чувству собственной вины.
Когда милиционер вышел из машины, закончив снятие показаний, - Гурский сел и тихо сказал своему шофёру:
- Петрович, достань мне бутылку водки и… домой.

Тамара Александровна не спала, - ждала, сидя на кухне; холодный ужин стоял на столе. Теперь Михаил Семёнович действовал замедленно и машинально, словно отключившись от действительности. Он прошёл на кухню с бутылкой в руке, достал из шкафа стакан, налил едва не полный и выпил, как воду.
Жена со страхом смотрела на него, не решаясь начать разговор. Он долго сидел молча, смотрел в одну точку на столе, а потом налил ещё. Молчание становилось тягостным, и она спросила:
- Миша, скажи же мне, что случилось… и что ты делаешь?
Он присел на кухонный диван и глухо ответил:
- Сегодня убили моего коммерческого директора.
- Как?… Кто? – у неё округлились глаза.
- Бандиты.
- За что?
- Ни за что.
Михаил Семёнович почувствовал разливающееся тепло в животе, - оно ширилось, поднималось в голову, опускалось в ноги. Всё как-то изменилось, сознание стало притупляться и… успокаиваться, а нервный накал эмоций – остывать. Неожиданно ему захотелось что-то поесть, и он подвинул к себе тарелку с холодным бифштексом.
Тамара Александровна смотрела всё так же испуганно и непонимающе.
- Но, Миша, дорогой, ведь значит, он что-то кому-то сделал, наверное, перешёл кому-то дорогу… значит у него, или у вас есть враги.
- Да, я даже, наверное, могу таки сказать, кто это сделал…
- Кто же это?
- Это наши «шефы», которые нас охраняют, и которым мы платим…. На последней встрече, мы не сошлись в цене…, но может быть это и не так…, я сейчас точно не могу сказать….
- А кто же эти ваши «шефы»?
- Обычные наши бандиты.
Тамара Александровна удивлённо всплеснула руками.
- Как? Вы знаете, что они бандиты и не можете сдать их в милицию?
- Нет, Томочка…, к нашему несчастью, не можем; оказывается это не так просто, - прямых доказательств нет, свидетелей нет. Ты только представь себе, - молодые парни нигде не работают, разъезжают на дорогих машинах, отстраивают себе трёхэтажные коттеджи с бассейнами, ходят все в золоте…, открыто, - какие ещё нужны доказательства? Или в ресторанах собираются криминальные короли на воровскую сходку… празднуют на десятки, сотни тысяч долларов…, милиция их всех знает в лицо, а взять не может, – нет улик. Когда они хоронят своих, то идут настоящей демонстрацией, перекрывают движение; милиция знает, - идут воры, бандиты, а взять не может, не имеет права, - такие у нас законы.
- И кто же такие законы придумал? – наивно спросила жена.
Гурский склонил голову и тяжело вздохнул.
- Наверное, если их всех сажать, то в России не хватит тюрем, а может быть эти законы, они устанавливают сами.
Наступило продолжительное тягостное молчание.
- Тогда вам нужно объединяться, - наконец твёрдо сказала Тамара Александровна, - и защищаться от них самим!
Гурский грустно улыбнулся.
- Как? Сейчас я тебе нарисую ситуацию, и если ты меня научишь, как действовать, я таки добьюсь, чтобы тебя выдвинули в президенты!
Ты можешь представить себе большую глухую деревню…, там живут люди, работают, у них дома, семьи, хозяйство…, и в этой деревне нет ни милиции, ни порядка… и каждый думает только о себе. И вот к ним приходят «шефы» – вежливые культурные люди, заходят в каждый дом и говорят: «Вот вы продаёте сельхозпродукты на десять миллионов в месяц, - с вас два миллиона, и мы будем вас охранять!». Ну, допустим, половина согласилась, а половина послала их подальше…. Ладно, что происходит дальше? Первая половина живёт спокойно, а ко второй ночью заявляются «гости»; их не видно, а они видят всё! Вот дом, - светятся окна, в комнатах – семейство: взрослые, дети, - ужинают или спят…, вот сарай, в нём корова или лошадь… всё здесь, и всё тихо. А «гости» пришли с оружием, с взрывчаткой и с бензином и для них не существует, - ни законов, ни морали, ни правил, и они… могут совершенно спокойно убить, взорвать или поджечь… и исчезнуть! Они всегда действуют первыми и скрываются.
Ты же читаешь газеты, слушаешь и смотришь новости, - сколько предпринимателей убили… наверное, уже сотни, а может быть и тысячи…, а скольких киллеров и заказчиков нашли и осудили? Я не знаю ни одного случая! 
Теперь вспомни, что я тебе говорил, - пока убийцу не схватят на месте преступления, с оружием в руках, - он «честный человек» и его нельзя арестовать. Получается, что у нас сейчас, - убивать людей очень просто и безопасно…, это стало безнаказанно!
Вот и появляется вопрос: «платить или не платить?», который часто превращается в гамлетовский, - «быть или не быть?»
Михаил Семёнович замолчал, лицо его было озабоченным и скорбным; оно отражало ход его мыслей и смысл слов. На несколько секунд он прикрыл глаза ладонью и крепко потёр пальцами лоб; потом, кажется смягчившись, вопросительно посмотрел на жену, и повторил вопрос:
- Так как же посоветуешь, что нам делать, - платить или не платить?
Тамара Александровна молчала, она была явно напугана неожиданными откровениями мужа; раньше он никогда не посвящал её в закулисные особенности своей работы. Потом она заговорила с жаром:
- Я тебе скажу так…. Главное, это безопасность людей, и конечно твоя! Ради этого надо делать всё, что угодно: платить, нанимать охрану, бросать эту работу и даже…, - уехать отсюда туда, где можно работать спокойно!
- Браво, Тамарочка, - это истинная мудрость женщины! – торжественно произнёс Михаил Семёнович, и впервые за этот вечер, нечто подобное улыбки, промелькнуло у него на лице.
- Пойдём отдыхать, милый…, такой страшный день, ты сегодня так нанервничался и устал…
- Нет, я сегодня не усну…, в голове сидят мысли…. Надо думать о его семье, о похоронах…
- Завтра будет день, и подумаешь; хочешь, я дам тебе валерияночки или снотворного?
- Нет, ты иди… спокойной ночи, а я ещё посижу… немного…
Она встала, поцеловала его в щёку и ушла, а он сидел и думал.
Странно, - он выпил столько водки, а опьянения не чувствовал, - мысли были чёткие и сон не шёл. Но мысли эти были нелёгкими и они стали угнетать; они вызывали почти физическую боль, и казалось, существовали сами по себе, нисколько не подчиняясь его желанию и воле. И тогда он снова налил себе водки и выпил, отмечая про себя, что с каждым разом, - пьётся всё легче и приятнее.
Теперь он сидел, и мысли его постепенно переходили от навязчивой темы дня, к собственным ощущениям. Всё становилось уже не таким серьёзным и не таким важным; всё упростилось, и незаметно теряло смысл. Ему неожиданно становилось – весело, - вдруг вспомнились старые студенческие песни, вечеринки, молодые беззаботные годы. Он тяжело поднялся… и, не удержав равновесия, схватился руками за стол, - звякнула посуда. Он приложил палец к губам, и строго прошептал себе:
- Т-щ-щ-щ-и-и…! Ти – ше! – и медленно пошёл из кухни.
Ноги держали очень плохо, его шатало, это было необычно, - и это его веселило. Он добрался до гостиной и прилёг на диван, теперь он осознавал, что пьян, и надо спать. Он не хотел идти в спальню, - беспокоить и будить жену. С трудом поднявшись и кое-как раздевшись, Михаил Семёнович взял с кресла тёплый плед, и расслабленно повалился на мягкий диван.
В квартире была тишина и только изредка, из-за балконной двери доносились далёкие звуки, проносящихся по шоссе машин.
Михаил Семёнович лежал на спине, - больше всего он сейчас хотел, - ни о чём не думать. Но вот опять появились обрывки дневных мыслей; они собирались в какие-то причудливые фантастические нагромождения, расползались снова, путались, теряли смысл и, наконец, исчезли, оставив состояние небытия.

На следующее утро, Михаил Семёнович проснулся разбитым; болела голова, и дышалось винным перегаром.
В ванной комнате, из зеркала на него смотрело какое-то хмурое чужое лицо с опухшими глазами. Он сунул голову под струю холодной воды, сознавая, что сегодня, что сегодня ему предстоит трудный день, и что этот день будет только первым из таких же последующих дней. И он понимал, что надо собраться и держать себя в руках, и не показывать никому свою слабость.
Когда, умывшись и одевшись, он появился в столовой, жена, понимающе взглянув на него, спросила:
- Мишенька, чего бы ты хотел поесть?
- Ничего не хочу, - быстро ответил он и поморщился, - у меня здесь, и здесь, - он показал на голову и на живот, - какая-то помойка… и никакого аппетита.
- Давай я тебе сделаю яичницу, с овощами и томатным соком?
- Нет, спасибо.
- Ну может быть чай с лимоном, печенье, тостеры с сыром?
- Пожалуй, чаю выпью.
- Садись, подожди немного, сейчас я всё приготовлю.
Она не знала, что лучшим для её мужа сейчас, - была бы бутылка холодного пива.
Вяло позавтракав, Гурский вызвал машину. Наверное, в первый раз ему было неприятно и даже страшно ехать на работу. Нет, он боялся не за себя, не за свою безопасность. Ему было страшно посмотреть в глаза своим сотрудникам, потому что в том, что произошло, а произошло ужасное и непоправимое, он чувствовал и свою вину. О встрече же с родственниками Рыкунова, он пока вообще старался не думать и всячески гнал эту мысль, хотя прекрасно понимал, что это неизбежно.
Приехав на работу, Гурский сразу понял, что всем уже всё известно. Понял он также и то, что все понимают его состояние, и хотят ему это показать.
Внешне работа шла, как обычно; он распорядился вывесить некролог и прошёл в свой кабинет. Там он долго сидел один, собирая мысли, как-то выстраивая их, и пытаясь понять, что же нужно делать в первую очередь.
Наконец он решил ехать к Рыкуновым домой, поговорить, если придётся, с его родными, узнать о дне похорон, передать деньги и заверить, что все расходы компания берет на себя.
На Зубовском, в квартире Рыкуновых, была только Ольга – дочь Вениамина Павловича; она сказала Гурскому, что мать в больнице, а брат занят… похоронами.
Михаил Семёнович ни о чём не стал расспрашивать Ольгу; ему оставалось только узнать о дне и месте похорон, и передать деньги, которые пока удалось собрать.
Вернувшись к себе в лабораторию, Гурский понял, что работать он не в состоянии, и предположил, что это может теперь затянуться на долго; предчувствия его не обманули. На следующий день, официальной повесткой, он был вызван к следователю, в качестве свидетеля.
Он подробно рассказал обо всём, что касалось его коммерческого директора, «шефов» и всех последних событий. Передал он и кассету с записью разговора Рыкунова с Рустамом.
Во время посещения следователя, Михаил Семёнович смог, наконец, узнать некоторые подробности того трагического вечера.
Кажется, что покушение было хорошо спланировано и подготовлено задолго до совершения, а сам сценарий, к сожалению, стал уже печальной классикой последних лет.
Предположительно преступников было двое, - один ждал в машине на улице, а второй дежурил у подъезда, и это было традиционное начало. Когда появилась машина Рыкунова, - убийца поднялся на пятый этаж, и встал за лестничным пролётом, откуда была хорошо видна дверь квартиры Рыкуновых. По-видимому, он опасался, что охранник будет подниматься до квартиры, но, к несчастью, тот дошёл только до подъезда.
Когда Рыкунов стал открывать дверь квартиры, убийца спустился с лестницы и выстрелил два раза ему в голову из пистолета ПМ, очевидно с глушителем; после этого, он вышел из подъезда, сел в машину и исчез. И это тоже было обычным и традиционным. Из соседей никто не вышел, - не слышали, не обратили внимания или побоялись.
Тело обнаружил, примерно через час, жилец, спускавшийся с верхнего этажа.
Как всегда, вызвали милицию и «скорую»; милиция объявила план «Перехват» и начала расследование, а «скорая» была уже не нужна.
Познакомившись с предварительной версией, с предположениями и выводами следствия, Михаил Семёнович почему-то был уверен, что и закончится всё так же обычно и традиционно, - когда ни исполнителя, ни заказчика – не найдут.
Неприятности и связанные с ними переживания продолжались не одну неделю: похороны, допросы следователя, разговоры с родственниками и сослуживцами, - всё было в траурном свете.
Но у любого горя и любой неприятности, - есть одно положительное свойство, – они кончаются! Да и что можно противопоставить времени? 
На целых три недели Михаил Семёнович Гурский, со всем семейством, улетел в Штаты, оставив все дела на своего зама, а когда вернулся, окончательно придя в себя, - он с новыми силами, снова впрягся в работу.
Через два месяца, жизнь Михаила Семёновича и его производственно-торговой компании, вернулась в свою прежнюю колею. Ему нужно было только найти себе нового коммерческого директора. После всего случившегося, желающих занять это место, - среди его сотрудников не находилось, и пришлось давать официальное объявление.
Предложения стали поступать быстро, и Гурский лично беседовал с каждым претендентом. Он выбрал Владимира Петровича Сизова, - ему было сорок три года, в своё время он окончил юридический факультет МГУ, но потом профессиональная жизнь у него не сложилась. Была у Гурского и ещё одна заманчивая кандидатура – бывшего работника МВД, и большое искушение взять именно его, но потом, представив себе, сколько нужно будет обучать его особенностям работы, он решил отказаться от этого варианта.
Новый сотрудник очень быстро освоился и вошёл в курс дела; он не только справлялся с порученной ему работой, но даже предложил несколько новых идей, которые помогали решать спорные юридические вопросы фирмы.
Работа налаживалась быстро, доходы компании, после некоторого спада, снова стали расти.
Сергей Полетаев позвонил, когда Михаил Семёнович уже совершенно забыл об их последней встрече. У него было совещание, и он попросил Сергея приехать к концу работы, - часов в восемь.
День выдался напряжённым, - перегруженным  встречами, совещаниями и решениями сложных вопросов.
В половине восьмого, ему доложили, что пришёл посетитель – Полетаев Сергей Алексеевич, по личному делу. Михаил Семёнович попросил провести гостя к себе в кабинет, - и поднялся ему навстречу. Они встретились в середине комнаты и обнялись.
- Что же ты, обормот, пропал… и не звонил? - нарочито строго спросил Гурский.
Сергей потупился.
- Да понимаешь, Мишель, я тут немного приболел…, а потом всякие дела… там с семьей….
- Понимаю, - Михаил Семёнович уже почувствовал, что друг его слегка пьян, - ну давай, присаживайся, рассказывай, - он показал гостю на диван, и, подойдя к столу, сказал в микрофон: - Танечка, принеси нам, пожалуйста, чай с лимоном, и ещё что-нибудь пожевать… и я уже сегодня работу закончил.
Они сели рядом на диване.
- Ну что у тебя, рассказывай, - повторил Михаил Семёнович.
- Да что, Мишель… так всё в порядке…, вот Людмила пошла работать, дети растут…, всё как положено…
- Ты сам-то работаешь?
- Да так…, пока… кое-где подрабатываю…, а как у тебя дела?
- У нас пока всё хорошо.
Таня принесла чай, лимон, нарезанный торт, шоколадные конфеты…
- Давай-ка, садись к столу, - пригласил Гурский гостя, - попьём чайку.
Сергей взял стакан, - с удовольствием глотал крепкий горячий напиток.
- Хорошо с холода… спасибо…, я знаешь, зачем к тебе пришёл?… Тут позавчера, ко мне приходил Игорь…
- Звонарев? – оживился Гурский, - как он там?
- Да вот он… я сказал ему, что был у тебя, и он предложил собраться…, ну как бывало…. Ты как? Вспомним институт, друзей, наши путешествия… и приключения… а?
- Я - за! – сразу согласился Гурский.
Ему вдруг представилось, что эта встреча является для него сейчас почти необходимой, что она поможет, хотя бы ненадолго, отключиться, и разорвать бесконечный и изнуряющий круг повседневного напряжения и забот, - когда все мысли замыкаются в одну – «надо делать деньги!».
Сергей, кажется, не ожидал такого энтузиазма, он опасался, что Гурский вообще откажется от встречи, сославшись на занятость, и поэтому он сразу оживился.
- Правда, Мишель? – а где… может быть в ресторане?
- Нет, в ресторанах сейчас не та обстановка; нужно будет брать отдельный зал, организовывать охрану… это большая морока…, а сколько народу придёт?
- Я и Игорь, - просто ответил Сергей.
- Зачем же нам ресторан, чудак… давай соберёмся у меня дома… по-семейному.
- Идёт!… А когда?
- Давайте в эту субботу… часов в шесть, ты помнишь, где я живу?
- Найду.
- Вот тебе адрес, на всякий случай, и я вас жду! Давай ещё чаю?
- Нет, спасибо… мы договорились, я пойду.
- Ты на машине?
- Нет.
- Тогда обожди, сейчас поедем, и я тебя подвезу, - и он вызвал машину.
В субботу Мишель Гурский ждал в гости друзей.
К полудню, он освободился на работе и, по пути домой, заехал в супермаркет. Он долго ходил вдоль витрин и прилавков, раздумывая что купить, и наконец взял: две бутылки сухого вина, чёрной икры, дорогую рыбу, фрукты и торт. Он ещё плохо представлял себе программу их встречи, но в том, что она будет приятна всем, - не сомневался.
Тамара Александровна, заранее предупреждённая мужем, тоже готовилась к встрече друзей. В последние годы такие встречи происходили всё реже и реже, а Игорь Звонарев вообще ещё не был в их новой квартире.
Строгие канонические режимы вообще, и режимы питания, в частности, - трудно сохранять длительное время, - наверное, они в чём-то противоречат природе. Постепенно правила питания в семье Гурских стали нарушаться, и свелись к двум обычным обстоятельствам, - возможности и желания. Вот и сегодня Тамара Александровна решила приготовить на обед: салат из свежей капусты с яблоками и маслинами, салат рыбный - ассорти, украинский борщ и жаркое по – домашнему. Она любила готовить, любила поесть, и поэтому у неё всегда и всё было вкусно.
Они пришли даже раньше срока, Тамара Александровна ещё крутилась на кухне, когда прихожая сразу наполнилась шумом и движением. Гурский встречал гостей; они обнимались, тискали друг друга за плечи, смеясь, толкались грудью в грудь.
- Давайте, ребятишки, раздевайтесь! – командовал Гурский, - сумки свои кидайте на кухню, а сами давайте сюда, - он показал рукой на гостиную, - а сначала идите сюда, я вас представлю.
- Тамарочка, - обратился он к жене, появившейся из кухни, - вот они, наши старые крокодилы…, - это Игорёк Звонарев, он у нас ещё не был, а это, - Серёга – наш старый знакомый.
- Здравствуйте, проходите, пожалуйста… что это вы в гости со своими продуктами?… Вы нас обижаете…   
- Надо бы их выгнать… да уж ладно, - быстро добавил Гурский, забирая у друзей пакеты, - посмотри, что они там приволокли…
- Да это не продукты, Тома, - быстро пояснил Сергей, - только немного выпивона, в честь встречи.
Он поставил на стол две бутылки водки и три – пива; за ним, виновато улыбаясь, Игорь поставил рядом бутылку коньяка и огромный торт.
- О-о-о! – только и смог сказать Гурский, а потом добавил, взглянув на жену, - Томочка, ты не пугайся, накрывай в столовой, а мы пока посидим в гостиной и поговорим…, пошли, друзья. 
В гостиной уже горел мягкий свет, поблёскивала большая хрустальная люстра. Они уселись рядом на мягком диване. Гурский, повернувшись к Игорю, разглядывал его с неподдельным удивлением.
- Игорь, сколько же лет, мы не виделись с тобой?
- Ой, кажется много, Мишель.
Игорь Звонарев, за время их последней встречи, изменился совсем немного, - те же крупные светлые глаза, прямой нос, с подрагивающими ноздрями и тёмные, непослушно топорщащиеся волосы; правда, взгляд стал более проницательным и серьёзным, да глаза – в паутинке морщин, да виски поседели.
- Так ты всё там же работаешь… в нашем НИИ?
- Да, всё там же.
- Ну как там сейчас, рассказывай?
- Почти всё так же, как было и при тебе, правда, появляются новые госзаказы, но всё мелочь; выезжаем на зарубежных договорах… с Юго-востоком.
- А с кадрами как?
- Многие ушли, особенно молодые…, остались в основном: фанаты, старики и дураки… вроде меня, - и он улыбнулся, - а у тебя – то как?
- Это долго рассказывать; я сейчас в другом измерении, и у меня совсем другая жизнь, - есть плюсы, есть и минусы, но, как говорится – каждому своё.
А Игорь, вглядываясь в лицо Мишеля, замечал большие перемены, - уже не было той, румяной полноты лица и губ, весёлых смеющихся глаз, шапки густых волос; у губ и на лбу, появились строгие складки, во рту – золотые зубы.
- Мишель, если честно, ты не жалеешь, что ушёл?
- Нет, не жалею; работать мне труднее, но свободнее, а главное, - интереснее. Нет ни дураков – начальников, ни первого отдела, ни закулисных интриг…, и главное, - я хозяин, и от меня только зависит всё, ты понимаешь это?
- Наверное, но не совсем… я этого не испытал.
Гурский обнял его за плечи.
- Вспомни, сколько лет мы сидели под задницей: «делай только то, делай только это, это нельзя, это плохо, это опасно». Вот тебе корыто, из него ешь, а в корыте – одна солома. Мне это надоело…. А тебе?
- Надоело, Мишель, но я пока не вижу выхода, и жду, что всё ещё может измениться. Куда я пойду?… Я всю сознательную жизнь работал на оборонку, а точнее… на войну.
- Ну вот и переходи ко мне! – радостно предложил Гурский, - будешь работать на себя, получать в десять – двадцать раз больше…. У меня многие работают из вашего института – кандидаты!
- Не знаю, Мишель, это всё надо как следует обдумать…, я ведь не люблю резких перемен в жизни… наверное, инерция… или нерешительность…
- Да бросьте вы о работе, - перебил разговор Сергей, - сегодня мы собрались ведь не для этого, что вы толдоните всё об одном?
Гурский секунду помолчал и улыбнулся.
- Правда, Игорёк…, Серёга прав, не будем сегодня о работе, ведь столько лет не виделись…. Всё! Давайте о наших делах; вы мне скажите, где Витька Балабанов?
- Витька исчез давно, - вступил в разговор Игорь, - последний раз мы встречались у меня дома… потом он пропал, и связи с ним нет.
- А дома у него кто-нибудь был?
- Квартиру он давно сменил, и нового адреса никто не знает…. В Москве он или нет, - не известно.
- А из ребят кого-нибудь встречаете?
- Я встречал, на недавнем симпозиуме Пономаря и Лёвку Разумовского, а ещё раньше, в Питере – Андрея Кочкина…. Да! Ещё в командировку к нам приезжал Юрка Ефимов.
- А я уже забыл, когда встречал наших, - с грустью заметил Сергей.
В гостиной появилась Тамара Александровна.
- Мальчики, пожалуйте к столу!
Все дружно поднялись. Стол был накрыт с ресторанным шиком, возбуждающим здоровый аппетит и вызывающий уважение к хозяйке. Быстро уселись, и Гурский, на правах хозяина взял слово.
- Что будем пить?
- Первый тост – водка, - сразу заказал Сергей.
Налили. Гурский встал за столом, поднял рюмку.
- Ребятишки! Дорогие! За нашу встречу, за нашу дружбу, за нас!
- Ура! – дружно крикнули все.
Вторую рюмку выпили за хозяйку, третью за хозяина, за его успехи, благополучие и за его семью. Потом тосты смешались, и каждый предлагал своё, - и пили. Была отменная еда, и опьянения не ощущалось; тогда ожили воспоминания, и завязался душевный разговор.
- А помнишь, Игорёк, как ты тогда на вечере курсовом, вызвал на дуэль Джамала Мамедова за то, что он обозвал куртизанкой Савельеву Наташку?
- Помню, ну и что? – равнодушно отозвался Игорь.
- Ну, признайся, - ты тогда труханул… по правилам, он выбирал оружие и выбрал – ножи, а ты на ножах не захотел…, а только на кулаках, и ваша дуэль сорвалась…. Помнишь тебя ещё в стенгазете изобразили?
Игорь смущённо улыбнулся.
- Да, Мишель, я тогда дал слабину, сказал, что у меня нет ножа…, ну, в общем, осрамился…, а ты сам-то помнишь, как убежал, когда началась драка в Лазаревской, и мы с Серёгой отбивались от грузин?
- Я за милицией побежал и вас выручил…, если бы не побежал, - нас бы изметелили.
- Ну ладно братцы, давайте выпьем, - предложил Сергей.
- Я больше трёх вообще не пью, - неуверенно сказал Игорь.
- Ты, Серёга сопьёшься…, я водку тоже не буду…. Вот только может быть сухого, - давай, Игорёк.
- Нет, мужики, - давайте не симулировать…. Вы что? Столько лет не встречались… и вот теперь вы… что? Изменяете дружбе?…Нет, вы как хотите, а я себе налью.
Тамара Александровна поднялась из-за стола.
- Вы здесь закусывайте, как следует, а я, извините, удалюсь. Мишенька, угощай гостей, если что-нибудь будет надо, - позови меня, - и она ушла.
- Ладно, теперь каждый пьет что хочет, - сказал Сергей, протягиваясь к бутылке с водкой.
- Да ты хоть закусывай получше, - заботливо заметил Игорь, - а мы, Мишель как? Надо поддерживать компанию… наливай сухого.
- Обожди, сейчас я сала достану Серёге и томатного сока, а то он выпадет из компании… в осадок.
- Никуда я не выпаду, не болтай.
Гурский принёс сала, графин томатного сока и банку солёных грибов.
- Вот. Накладывай себе ещё картошки, мяса, сала… и можно продолжать, - и застолье продолжалось.
Становилось жарко. Гурский снял пиджак, и обратился к друзьям:
- Давайте размундиривайтесь…, снимайте пиджаки, галстуки…, создавайте домашний уют! – а потом обратился к Игорю, - а как у вас сейчас с финансированием?
- Да всё так же, ты что, Мишель… я тебе уже говорил, - денег не хватает, выкручиваемся, как можем: частные заказы, свободные помещения сдаём в аренду коммерческим фирмам. От них нет отбоя, – работать за оградой, с охраной, - это для них сейчас самое главное… на это им не жалко никаких денег… а руководству, ради денег, не жалко ничего….
- А тематику не изменили…, как с конверсией?
Игорь перестал жевать и помрачнел.
- Все задают один вопрос: «как у вас с конверсией, как у вас с конверсией?». Мне уже надоело отвечать, - да, никак! Вся конверсная продукция – неконкурентоспособная! На совремённом техническом уровне, кроме оружия, мы ничего делать не умеем!…. Мы потеряли восемьдесят лет! Гонка вооружений нас убивает…, загоняет нашу экономику в глубочайший кризис, - мы словно показываем миру, как не надо жить!
Игорь раскраснелся и отёр ладонью лоб; было видно, что это больная тема, и она его мучила.
- Ну ты опять сел на свою старую кобылу, - с улыбкой сказал Сергей.
- Да, Игорь, извини, мы же договаривались… я забыл.
- Ребята! Довольно про работу и про политику…, мы сегодня здесь не для этого, - Сергей стал расслабленно жестикулировать, - мы сегодня вспоминаем наших друзей…, и наши славные годы…. Помнишь, Мишель, нашу – «Ашерлипупу?», - и он нетвёрдо затянул:
… цум-бай  кви-ли  вор-виль  над-зе,
     цум-бай  квиль,  цум-бай  квай….
     А-шерли-пупа!  А-нэка-дэма!…
- Не шуми! – перебил его Игорь, - Тише! Мишель где твои родители и сын, - спят?
- Нет, Игорь, их здесь нет…, давайте перейдём в гостиную, там можно и пошуметь, а Тома здесь всё уберёт, и мы будем пить чай. Принимаете программу?
- Пойдёт! – сразу согласился Сергей.
Все весело поднялись с мест.
- Тамарочка! – крикнул Гурский в одну из комнат, - убери, пожалуйста, здесь, а мы пока посидим в гостиной, а потом придём пить чай!
Они снова перешли в гостиную; все были в меру пьяны и ощущали себя сейчас – беззаботными, свободными и счастливыми….
Они опять уселись рядом на диване, обнялись…, и Мишель Гурский предложил:
- Ребятишки, а вспомним наши песни, - и он запел:

… Помнишь мезозойскую культуру?
      У костра сидели мы с тобой…

Песню сразу подхватили с жаром:

… Ты мою изодранную шкуру
      зашивала каменной иглой…

И уже громче…

… Я сидел немытый и небритый,
      нечленораздельно бормотал.
     В этот день топор из кремнезита,
     я на шкуру мамонта сменял… 

Все засмеялись, - а как там дальше, я уже забыл, - спросил Игорь, - дальше припев, - сказал Гурский, и продолжал:
   
… Если хочешь, - приди,
     если любишь, - найди,
     хобот мамонта вместе сжуём.
     Наши зубы остры, не погаснут костры,
     до утра просидим мы вдвоём.
    
… Обождите…, обождите, - сейчас вспомню дальше… подпевайте:

… Ты иглой орудовала рьяно
      не сводя с меня косматых век.
     ты была уже не обезьяна,
      но, увы, ещё не человек…

- Все! Припев! – крикнул Гурский.
Они спели, и молча сидели, обнявшись, под влиянием нахлынувших чувств и что-то вспоминая, потом Сергей сказал:
- А помнишь, Мишель, эту…

… Зашла в отдел игрушек,
     где много безделушек
     вечернею порою как-то раз.
     Из тысячи фигурок
     понравился мне турок
     глаза его блистали, как алмаз… 

Гурский, а за ним и Игорь подхватили:

… Я наглядеться не могла на бравый вид,
     и тут мне турок, с улыбкой, говорит:
     так разрешите, мадам, заменить мужа вам,
     если муж ваш уехал по делам.

     Без мужа жить, - к чему, мадам?
     А с мужем жить – сплошной обман.
     Так разрешите, мадам, заменить мужа вам,
     Если муж ваш уехал по делам. 

Ну, кто помнит дальше?… Я, - крикнул Гурский:

… Раз на пароходе,
     при солнечной погоде,
     на отдых отправлялась я в Батум,
     откуда ни возьмися,
     вдруг турок появился,
     глаза его блистали, как изюм.

     Али-Баба-а, ну посмотри, какая баба,
     Она танцует, флиртует, шикует…
     Смеется и поёт…
      Али-Ба-ба-а-а…

Да, время как будто повернулось, и возвратило их в те далёкие студенческие годы; они снова почувствовали себя молодыми и счастливыми, и были благодарны друг другу за это.
- Мишель, а помнишь эту… как там?… «… и каждую пятницу, лишь солнышко спрячется, кого-то жуют под бананом…»
- Постой, постой…, нет, забыл начало.
- А помните, ребята, как мы на Юге жили в Лазаревской? – задумчиво произнёс Игорь, - там, на танцах, всё время Лещенко крутили: «… прощай, прощай, прощай моя родная, тебе я шлю моё последнее танго…».
- Серёга, а помнишь, как мы с тобой в Хосте из ресторана смывались через служебный выход, - смеясь спросил Гурский.
- Когда это? – Игорь посмотрел на Сергея, - я что-то не помню.
- А тебя не было, ты тогда от нас откололся, а мы пришли с девчонками.
- Ну, и что там было? Что же вы мне не рассказали?
- Нам рассказывать не хотелось, мы там опозорились, - рассмеялся Гурский, - грузины к нам задрались из-за женщин, и вызвали нас на выход, - разбираться, а их было человек пять…, и кулаки… вот с этот графин. Ну мы конечно отказались, сказали, что нам некогда, а они говорят: «ну мы вас подождём у входа!»…. Тогда мы с Серёгой тиканули через служебный выход… в общем, позорно сбежали.
- Но девчонок мы тоже утащили, - уточнил Сергей, - хотя как вспомню, - до сих пор стыдно.
Все рассмеялись.
- А помните, как купались ночью, и нас зацапали пограничники и взяли на катер…, а мы то, - в чём мать родила!
Общий смех раздался снова.
Они ещё сидели и вспоминали те, уже далёкие, невозвратные времена. В памяти всплывали всё новые и новые, совсем забытые дорогие детали и подробности, возвращая радости былых переживаний и утех.
- А помнишь, Мишель?…
- Обождите, ребятишки, - перебил Гурский, - сейчас я попрошу Томку сделать нам чай… прямо здесь, с тортом и… коньяком! Как, а?
- Давай, Мишаня, мы за!
- Это прекрасная мысль!
- Та-ма-роч-ка! – нараспев громко позвал Гурский, - ты ещё не спишь?
- Нет, нет, Мишенька, - донеслось откуда-то из дальней комнаты.
- Приготовь нам, пожалуйста, чайку…, мы здесь попьём, за столом.
Скоро на столе в гостиной уже стоял чай, бутылка коньяка с маленькими рюмками, нарезанный лимон и торт.
- Кому ромовую бабу, а мне ром отдельно и бабу отдельно, - оживился Сергей, наливая себе в рюмку коньяк.
- А ты не поплывёшь? – участливо спросил Игорь, - ты уже вроде нагрузился.
- Ерунда, Игорёк, я норму знаю, - уверенно ответил Сергей.
И вечер воспоминаний продолжался. Сергей, выпив несколько рюмок коньяка, привалился на диване, а Мишель и Игорь, - всё говорили… и говорили...
Наконец Игорь взглянул на часы.
- Ого, уже второй час…, нам надо ехать, Серёга уже дошёл…
- Куда вы поедете, уже поздно, - возразил Гурский, - заночуете здесь; вот диван, второй – в моём кабинете. Позвоните домой, и по диванам! Завтра воскресенье и у нас целый день…. А то мне шофера неудобно будить…, да и Сергей может где-нибудь завалиться.
- А что? Это гениальная идея! – сразу согласился Игорь, - я пойду позвоню домой и Серёге…, а мы с тобой ещё посидим…, ведь неизвестно, когда встретимся ещё…. Правда?
- Ты умница, Игорёк…, правильно мыслишь; иди звони, телефон здесь тоже есть, вон там, в углу…, а я согрею ещё чайку…. Сергей, ты будешь пить чай?
Сергей приподнялся на диване, сделал движение рукой, как будто что-то отбрасывая от себя.
- Нет, чаю я не хочу…, тут ещё коньяк есть?
Игорь пошёл звонить, шепнув на ухо Мишелю:
- Серёга готов, убирай бутылку.
Но, выпив ещё рюмку коньяка, Сергей окончательно затих на диване, а они заканчивали вечер вдвоём, беседуя за чаем, покуда не стали дремать.

На другой день встречу решили продолжить. Утром все сели пить чай, а Сергей начал с пива; потом собрались в гостиной, - обсудить программу воскресного дня.
- Ребятишки, - сказал Мишель, - я предлагаю съездить в Сандуны, - попариться, а потом махнуть в ресторацию… обедать; не будем сегодня напрягать Томку, - пусть отдыхает.
Предложение понравилось сразу и всем.
- Это отлично, братцы! – подхватил Сергей, - только давайте не в Сандуны, а в сауну!
- В какую сауну, где она? – поинтересовался Игорь.
- У меня племянник – Пашка, он работает в милиции; он меня возил в сауну, в центре… на Тверской, - там всё: парилка сто двадцать по Цельсию, бассейн, бар, бильярд… и массаж… тайский, - Сергей замолчал, что-то вспоминая, а потом улыбнулся и добавил, - но это дорого.
- Э нет, не пойдёт, это не для нас, - сразу сказал Игорь, - правда, Мишель?
- Да.
- Всё, - два-один, в нашу пользу! Едем в Сандуны!
Машина пришла через десять минут, и они поехали в Бани.
Прохождение банного ритуала, занимало никак не меньше четырёх часов. Они взяли отдельную кабину и все необходимые положенные атрибуты: веники, шапочки, тапки.
Сначала они помылись с мылом, потом полежали в ваннах, а потом прошли в холл и заказали первое пиво….
Сидели в простынях, медленно, с остановками, пили пиво и говорили… о жизни и о себе. Когда кто-нибудь сворачивал в разговоре в сторону работы или политики, - следовал окрик: «Стоп!», и все замолкали…, а потом разговор возвращался в нужное русло.
Когда обсохли – пошли в парилку. Серёга «не держал градуса» и сидел внизу, а Мишель с Игорем поднялись на полог, и там хлестались берёзкой. Потом они поплавали в бассейне, зашли в душ, и вернулись в холл. Так завершался первый банный круг; тогда заказали второе пиво, - и пошли на второй.
После этого, они сидели разгорячённые и разморённые и рассказывали анекдоты, по очереди, а очередь была – Гурского:
- В офисе беседуют два крупных босса:
- «Слушай, я у тебя видел недавно красивую секретаршу… где она?
- Я её уволил.
- Как? За что?
- Да так…, она сделала мне «сюрприз».
- Какой сюрприз, расскажи!
- Ну, пригласила меня домой…, а потом пошла в другую комнату, и говорит мне: «А теперь у меня для тебя сюрприз, - когда я хлопну в ладоши и крикну – Ап! – ты заходи». Ну, я жду, потом она хлопает и кричит – Ап… и я захожу…. А там все её родственники, нарядные… с шампанским, с бокалами…
- Ну и что?
- Как что? Захожу-то я голым!».
Друзья загоготали, дрыгая голыми ногами.
- Это блеск, - смеясь, вымолвил Игорь… это надо запомнить, ну давай ты, Серёга.
«Приходит мужик в суд разводиться с женой.
- Какая причина развода, - спрашивает судья.
- Баня не работала.
Все удивлены, а судья спрашивает:
- Какое отношение баня имеет к разводу?
Мужик отвечает:
- Если бы я сходил в баню, и пришёл домой позже, то жена не назвала бы меня «засранцем».
Всеобщее изумление и непонимание!
- Ну и что же, если жена вас так обозвала, то нужно сразу разводиться?
- Да! Она лежала в кровати с мужчиной и говорит: «Что, ты уже пришёл? Ну тогда иди, засранец, - посмотри как это делается».
Игорь и Мишель хохотали, повалившись на диваны, на них уже стали обращать внимание солидные соседи.
- Ну, теперь ты, Игорёк, - сквозь смех выговорил Гурский, - твоя очередь.
- Да я их никак не запоминаю, - виновато сказал Игорь, - вот только самые короткие из «Армянского радио»… ну вот:  - «… Молодые мужчины часто спрашивают нас, - какая разница между обладанием и самообладанием? Отвечаем, - почти что никакой…, только после самообладания – не с кем поговорить».
- «Армянское радио», это блеск! – смеясь, подхватил Сергей, давай из армянского, Мишель.
- Сейчас, сейчас…, дай вспомню… вот:  -  «… Маладые дэвушки нас спрашивают, что такое «чистая любов», - отвэчаем, извэните, - это… когда после бани…».
- А вот я вспомнил, - спохватился Сергей:   -   «…Многие радиаслушатэли интэрэсуются, что можно снят с голой женщины, - с сожалэниэм должны атвэтить, - только мужчину!». А вот ещё…
 Но Гурский его перебил.
- Нет, ребятишки, пошли на третий заход, а то мы уже остыли…после продолжим.
Свои традиционные «три круга бани», - парилка, бассейн, душ, холл, пиво, которые они легко преодолевали в прежние годы, на сей раз, они прошли с трудом. Долго отдыхали в холле, медленно одевались, - и вот, наконец, Гурский, подняв палец, провозгласил:
- Господа! Обедать в ресторан!
- Куда?
- «Метрополь», «Националь», «Арагви», «Будапешт», - выбирайте!
- Давайте кинем на пальцах, - предложил Сергей, пять – «Метрополь», десять – «Националь», пятнадцать – «Арагви», двадцать – «Будапешт».
По команде, стали разом «выкидывать» пальцы, и первым «выпал» – «Будапешт».
В ресторане заказали: овощной салат, рыбное ассорти, сборную солянку, мясо по-венгерски, две бутылки сухого вина и… водки.
За эти два дня, они, казалось, уже всё вспомнили, и обо всём наговорились, но опять вдруг всплывали дорогие мелочи, появлялись новые темы, - неожиданные и интересные для них, - и тогда разговор и споры разгорались вновь и вновь.
Сейчас они пребывали в таком благодушном и беззаботном состоянии…. Им казалось, что они всё могут, что им всё доступно, а впереди – безоблачно и ясно.
Наивные людские мечтания, и ожидания лучшего, - не вы ли скрашиваете жизнь.
И они решили вновь встретиться в ближайшее время, и встречаться впредь,… хотя, кому это известно, когда это случится…, и случится ли?

«Теперь послушайте вы, говорящие:
сегодня, или завтра отправимся в такой-то город,
и проживём там один год,
и будем торговать и получать прибыль;
Вы, которые не знаете, что случится завтра:
ибо что такое жизнь ваша?
пар, являющийся на малое время,
а потом исчезающий.
Вместо того, чтобы вам говорить:
если угодно будет Господу, и живы будем,
то сделаем то или другое».

                (Посл. Иакова 4. 13-16).
               





ГЛАВА  ПЯТАЯ


«Увы, народ грешный, народ обременённый беззакониями,
племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа,
презрели Святого Израилева, - повернули назад.
Во что вас бить ещё, продолжающие своё упорство?
Вся голова в язвах, и всё сердце изчахло.
От подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места;
язвы, пятна, гноящиеся раны неочищенные и необвязанные,
и несмягчённые елеем».

                (Кн. Исаии 1. 4-6.)


Можно было сказать, что сейчас у Виктора Балабанова, в его сложной и опасной жизни, остался только один надёжный друг.
Валерий Кротов пришёл работать в фирму с надеждой, - весело пожить, обеспечить семью и иметь, при этом, «свободные бабки». Остальное его не интересовало, хотя такая жизнь и не оставляла ему особых шансов на её продолжительность.
Семь месяцев в Афганистане он командовал взводом, потом ротой; воевал и под Гератом и под Кандагаром, убивал «духов», хоронил товарищей, расстреливал заложников. Пули каждый день и каждую ночь, гуляли с ним рядом, посвистывали в уши, пока, наконец, одна из них не нашла его.
В том последнем бою, с ними были «вертушки», и одна из них сразу доставила раненых в госпиталь, - и это его тогда спасло.   
После госпиталя, Валерия Кротова списали из армии, а когда настало время заново устраивать свою жизнь, то оказалось, что лучше всего он умеет – стрелять.
Выбор был ограничен, и Валерий оказался в охранной фирме, чей ассортимент услуг и характер деятельности, более или менее, подходил его способностям и возможностям. Вскоре после него, здесь же появился и Виктор Балабанов. Они подружились сразу, как только узнали друг друга поближе. Кротов, ещё в училище, тоже занимался боксом, и даже успел получить второй спортивный разряд. Сначала они просто беседовали на общие, интересующие их, темы, потом старались вместе бывать на дежурствах и на заданиях; всегда поддерживали, часто выручали, а бывало, и спасали друг друга.
Вот этого друга и ждал сегодня, в знакомом ресторане Виктор Балабанов.
Он сидел на своём обычном месте, в уголке за портьерой, откуда хорошо был виден вход в зал, и посматривал на часы. Кротов опаздывал.
А ресторан жил своей обычной вечерней жизнью. Нестройно настраивался оркестр, бесшумно двигались официанты, за белыми столиками в зале, темнели фигуры немногочисленных посетителей.
Виктор лениво полистал меню, и подозвал официанта:
- Устрицы, лимон – целый и бутылку белого… сухого.
Он вспомнил, как в Греции, где-то в Кастории или Глифаде, - в ночном баре, русская соотечественница – «гречанка», учила его, как надо есть устрицы. Он окунулся в воспоминания.
- Здоров, брат! Сколько лет, сколько зим?
С неудовольствием, Виктор отметил, что Кротов подошёл незаметно и неожиданно для него, и поэтому сухо ответил:
- Здорово, Валера, ты что так поздно?
- Не мог. Уезжал, была затычка.
- Ладно, причаливай, - он оглядел подошедшего друга, и понял, что тот прямо с работы, - зелёная армейская рубашка без галстука, короткая кожаная куртка, джинсы…. Хмурое, жёсткое и небритое лицо… и эти глаза с прищуром, не вязались с улыбкой, мелькнувшей на губах.
- Ну, Витька, вижу, ты оторвался на всю катушку… курортный пижон…
Виктор встал, и они крепко обнялись.
- Всё, Валера… недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…, - давай присаживайся, - будет большой разговор!
Официант принес заказ.
- Слушай, Валерка… пока отключись, - ты лучше скажи, ты когда нибудь ел устриц?
- Это, вот эти ракушки что ли?
- Какие ракушки, деревня? Это устрицы – деликатес! Сейчас мы с тобой их съедим, а потом двинем дальше…. Наливай вина, и делай как я… во, смотри!
Виктор разрезал пополам лимон и положил его на блюдце; потом взял устрицу, просунул между створками кончик ножа, и открыл её. После этого, он выжал лимонный сок на светлый студенистый комочек, подцепил его вилкой и отправил в рот…. Валерий копировал его действия.
- Глотай целиком!… Ну как?
- Благородно!…     …твою мать! – и оба захохотали.
- Ну, давай начнём, будем здоровы!
- Давай, твой приезд!
Прелюдию отыграли быстро, а потом сделали большой заказ, в расчёте на длинный вечер. Сначала говорили о пустом, - Виктор словно не решался начать серьёзный разговор.
- Как семья, дети?
- Пока всё нормально.
- А здоровье?
- В норме.
Официант принёс графин водки и холодную закуску. Сразу налили.
- Ну, давай, вперёд. Будем!
- Будем!
Выпили, потом по второй…. После третьей, разговор, предстоявший быть тяжёлым, - потёк сам.
- Ты знаешь, Валера, я недавно… вот здесь, толковал с Седым; он конечно по делу ничего не прояснил, - ты же знаешь его – балабол. Мне сейчас, перед тем, как я вступлю в дело, надо знать расклад…. Это разговор серьёзный, - может быть, я рвану в другую контору…
- Это ты придумал плохо, - сразу перебил Кротов.
- Почему?
- Дурак ты, Витька, - куда ты пойдёшь? Мы уже повязаны… тебя давно ждут и ты наверху. Ну придёшь ты на новое место, - тебя будут полгода проверять, потом сидеть под жопами будешь ещё неизвестно сколько… и вычислить тебя там смогут быстрее, подзалетишь под крышу. А главное, - ты сейчас очень нужен, у нас назревает большая заваруха…, да тебя могут и не выпустить, - на тебе большой залог…, - Кротов умолк и достал сигарету, - давай-ка, закажем ещё водки и жратвы, я ведь ещё не обедал, а эти салаты-малаты, - всё мудня!
Виктор подозвал официанта и заказал ещё водки, суп-харчо и мясо в горшочках, а потом подвинул свой стул поближе к собеседнику.
- Давай, секи обстановку!
- Обстановка стала пахнуть…. Хмурый с боссами, что-то там химичат…гроши начали потихоньку зажимать, - мы спрашиваем: «в чём дело?», - говорят: «нас начали давить на всех фронтах!»…. Похоже, что так оно и есть… нас прижимают сейчас конкуренты  и власти…, клиенты расползаются по щелям, а у нас идёт падёж… мелкого рогатого скота, - Кротов невесело усмехнулся, -  так что ты приехал в самый раз!
- Погоди, Валера, мне же Седой говорил, что у вас сейчас всё в ажуре?
- Седой ничего толком не знает, он работает на подхвате, но я чую, - что-то не так…. Ты помнишь Вальку Хмыря?
- Ну!
- Он же законник был…, любил права качать…, вот уже неделя, как исчез.
- Как?
- Говорят, поцапался с Хмурым и что –то там ему намекнул… по финансовому делу… что-то потребовал, или пригрозил… точно не известно. Я теперь думаю, нам надо, по тихой, самим разобраться…, ты как, поможешь?
- О чём разговор.
- Но это дело такое, Витя, - можно загреметь за Хмырём. 
- Ладно, Крот, - панихиду не пой, раньше времени…, нам ведь с тобой не впервой… в крапиву спать ложиться. А ты сам-то что думаешь, - Хмурый хочет слинять?
- В том то и дело, что пока не знаю.
- А кто ещё с нами?
- Я с тобой с первым говорю…. Надо будет ещё посмотреть и как следует всё обмозговать, а то ведь могут и заложить.
- Ладно, на меня надейся; давай-ка, выпьем и поедим.
Они выпили и принялись за еду.
- Ну, а как обстановка у вас, свежаки есть?
Кротов выругался, не поднимая головы от тарелки.
- Народ звереет с каждым днём…, кругом беспредел!
- А что, были завалы?
- Да вроде того…. Лисицын набрал новых; не знаю, где он откопал этих придурков…. Позавчера, когда начальство разъехалось, они чуть не перестреляли друг друга…. Кажется, балуются наркотой.
- Ну и чем всё закончилось?
- Теперь этих выгнали, но беспредельщиков ещё у нас хватает.
- А из новых-то есть кто-нибудь, на кого можно ставить? А старые?
- Наша старая команда почти вся на месте, только Череп откололся.
- А что с ним?
Кротов перестал жевать, потянулся к графину.
- Ладно, давай-ка махнём.
- Давай! Так что там с Николой случилось?
- На последней разборке, ещё зимой, ему продырявили живот… схватил две пули… думали, что не выживет, но он месяца через три пришёл. Но был уже не тот… ходил серый, скрюченный, жрать ничего не хотел, а потом уволился.
- Да, жалко, - Череп был надёжный мужик.
- Потом Лис нашёл ему замену…, лейтенант – дембель, воевал в Чечне, тоже отчаянный парень, - Кротов засмеялся, - чуть не подорвал нас недавно гранатой.
- Как?
- Сейчас расскажу, - наливай… и давай ещё что-нибудь пожрём. Я когда выпью, - мечу всё подряд… давай повторим горячего.
- Ладно, ты расскажи, как было дело-то, - Виктор сделал новый заказ, а пока его выполняли, Кротов рассказывал историю их знакомства с новым сотрудником фирмы.
- Недели две назад, получили гроши, после долгого запора; ну тут ещё новенький пришёл, этот лейтенант – Лёха Селиванов. Вот под вечер, - работу закончили, и мы компанией решили ехать на природу, - отдохнуть, отметить получку и обмыть Селивана. Собралось человек десять…, взяли две машины, ящик водки, жратвы и рванули в Измайлово… в парк.
Кротов замолчал, достал очередную сигарету, закурил…, а потом улыбнулся и продолжал:
- Там есть такая… вроде, - беседка в лесу… столик, лавки; ну, расставили бутылки, разложили закусон и погнали. Ну одни же мужики…, стали травить баланду, рассказывать истории…, ну и заливали конечно. К вечеру всех развезло. Лёха стал рассказывать, как он воевал в Чечне; он был командиром взвода разведки. Ну, рассказывал, рассказывал…, а потом и говорит: «я у своих разведчиков всегда реакцию тренировал…, а вы свою реакцию тренируете?»…, ну, кто-то с дуру и спросил: «а как?», а он и говорит: « да элементарно, - вот так!». А потом вынимает из кармана гранату – эргэдешку, ставит её на середину стола, вырывает чеку и орёт: «Беги, бля!…».
Виктор захохотал:
- Ну и что?
- Что, что? Все бросились в разные стороны… через перила…, а там, как рвануло!
- Никого не задело? – спросил Виктор, продолжая смеяться.
- Все остались целы, но смех был плохой…. Ты Мишу Мамонта помнишь?
- Вроде помню, здоровый такой?
- Да. Вот он не успел перемахнуть через оградку, и ему осколок попал в … жопу, - это был смех и горе, - Кротов засмеялся.
- И вы этого лейтенанта не закопали там?
- Да нет, все бухие… ржут, как жеребцы, шутка всем понравилась…. Правда Мишка Мамонт хотел разобраться с Лёхой, но, мы сделали ему перевязку, из маек, - он остыл…, а потом продолжали пить… уже в другом месте конечно.
Принесли еду, продолжали пить и они.
За разговорами, Виктор постепенно составлял себе представление о состоянии дел на «фирме» и о том, что может  там его ожидать. Задавая Кротову осторожные и словно отвлечённые вопросы, он уже сейчас составлял свои дальнейшие планы, - встречи, разговоры, условия.
Кротов перестал жевать, и сидел спокойный и умиротворённый, лицо его разгладилось и порозовело, а волчий и насторожённый прищур глаз – исчез.
- Давай-ка пивка возьмём, брат.
- Может быть кофе, коньяк?
- Не.
Виктор подозвал официанта.
- Пару пива, сто коньяк и кофе.
Они ещё посидели с полчаса, разговаривая о личном, и Виктор стал думать, - что ещё надо спросить.
- Ты вроде не рассказал, как у нас с клиентурой, где пасёмся и … как конкуренты?
Кротов не спеша, потягивал пиво и не торопился с ответом.
- Я тебе уже говорил…. Наши боссы банкуют втёмную, многого мы не знаем, но если не размазывать, - то всё, как и раньше, - охраняем, крышуем, чистим, полируем. Но конкуренты жмут, я тебе уже говорил, - переманивают клиентов, постреливают…, в общем чувствуется, что обстановка потихоньку накаляется. Ты сам, когда думаешь появиться?
- На днях появлюсь; ты пока ничего не говори там обо мне, так будет лучше.
- Понял.
- Ну что? Будем продолжать, или погоним по домам?
- Давай закругляться, мне пора.
Виктор помахал рукой официанту и полез в карман. Кротов достал бумажник.
- Витя, расплачиваюсь я…. И без базара!
- Ладно, ладно…, ты на машине?
- Нет… я уже бухой.
- Тогда поедем, я тебя отвезу домой.
- А сам-то ты как?
- Я в порядке.

Вот уже две ночи Виктору Балабанову снился один и тот же сон. Какая-то женщина, чем-то похожая на мать, одетая во всё белое, - ожидала его на остановке, а когда он подходил, - молча удалялась, словно куда-то звала… и исчезала.
Вечером, за ужином, он сказал Татьяне:
- Завтра поеду на кладбище.
Она удивилась, он никогда не посвящал её в свои планы и не делился своими мыслями. Она захотела как-то продолжить разговор.
- Да, Витя, это хорошо; ты ведь давно уже не был там, а там ведь и Колина могилка… может быть, возьмешь с собой Веру…, ей ведь тоже нелегко сейчас.
Виктор нахмурился, что-то прикидывая в уме.
- Ладно, позвони ей, пусть приезжает. Как она живёт-то сейчас… без мужа?
- Она хочет расписаться с каким-то приезжим…. Мне кажется, что он аферист и хочет жениться ради квартиры и прописки. Ну скажи, - кто сейчас женится на женщине, которая старше и с взрослой дочерью? Я её упрашиваю, уговариваю… плачу, но боюсь, что всё бесполезно… «я, - говорит, - боюсь сейчас жить одна!».
- Дура она, - твоя сестра! «Боюсь жить одна!», да сейчас может так повести с другим, что будет в сто раз страшнее, чем одной…. Да у неё и дочь есть…, а сейчас – то, как у них?
- Кажется, пока хорошо. Так я ей позвоню, пусть приезжает сюда и ждет тебя?
- Ладно.
Когда на следующий день, под вечер, Виктор заехал домой, - Веры там не было, в тот день ехать на кладбище она не смогла, и, с внутренним удовлетворением, он поехал один.
На кладбище, пройдя по извилистым проходам, он нашёл, заросшую высокой травой, знакомую могилу. Он сел на низенькую скамейку, у большого мраморного памятника, на котором тускнеющим золотом было написано всего шесть слов: «Балабанов Иван Михайлович. Балабанова Нина Петровна» и даты рождения – смерти.
Виктор достал из кейса: бутылку водки, три стакана, три кусочка чёрного хлеба и три яблока; отлил понемногу в два стакана, накрыл их хлебом, положил сверху по яблоку, и поставил на край гранитной плиты, под памятник. Потом налил полный стакан себе, и выпил не закусывая.
Долго сидел, опустив голову… и не думая ни о чём. Мысли – причудливые и странные, сами приходили, - путались, толкались, и так же уходили, не оставив следа. 
Стало смеркаться; он вылил в стакан остатки водки, выпил, взял яблоко…, но есть не хотелось. Посидев ещё, Виктор тяжело поднялся и пошёл…, но когда он, отойдя, обратился назад, чтобы мысленно проститься с родителями, - он вдруг, увидел, в синем сумраке у могилы, - знакомый белый силуэт, который он видел во сне! Это его удивило… и только.
Весь следующий день, Виктор разыскивал родственников и знакомых своей первой жены, чтобы отыскать следы сына и попытаться увидеться с ним, но здесь его ожидала полная неудача, - он ничего не добился, никого не нашёл и ничего не узнал.
Так первые дни и недели после возвращения, приносили Виктору Балабанову только разочарования: сына он не нашёл, деньги закончились и впереди – тревожная неизвестность. Но основной насущный вопрос – как жить, - остался; от него нельзя было избавиться и его надо было решать, хотя вариантов было немного. Уже избалованный, отравленный и развращенный большими и лёгкими деньгами, он не думал о своей прежней профессии, - он о ней забыл.
Он уже давно обрубил канаты, связывающие его с прежней жизнью, и сейчас, после своего возвращения, - только обрывал последнюю тонкую нить.
И он пошёл на свою старую «фирму»!
Встретили его радушно.
- Мужики, Лабан вернулся!
- Долго ты пропадал.
- Лис, встречай туриста!
Лисицын вышел из кабинета.
- О! Виктор Иванович! Добро пожаловать, давно ждём; заходи сюда, ко мне!
Лабан, изучающе осматриваясь вокруг, прошёл в кабинет. Да, теперь произошло ещё одно – обратное преображение, и Виктор Балабанов – честный и добропорядочный гражданин, снова превращался в Лабана – холодного и жесткого бойца.
В офисе изменилась обстановка, появилось несколько новых, незнакомых лиц, но в кабинете Лисицына было всё, как прежде. Они сели в кресла.
- Что будешь пить, есть? – заботливо спросил Рудольф Семёнович.
- Пока ничего не хочу.
- Сейчас я позвоню шефу; он давно справляется о тебе…. Ты пока посиди здесь, я сейчас вернусь…
Он быстро вышел и Лабан понял, что Лисицын хочет говорить с другого телефона, чтобы не посвящать его в содержание разговора.
Лисицына не было долго, а когда появился, был он возбуждён и суетлив.
- Шеф хочет тебя видеть. Сейчас сюда придёт машина, и тебя к нему подвезут. Давай я тебе что-нибудь организую… пока ждёшь, - вино, водка, коньяк?
- Нет, у меня, наверное, скоро будет серьёзный разговор…, - это лучше на трезвую голову…. Организуй-ка лучше кофе или чаю…
Минут через десять, незнакомая девица вкатила в кабинет столик, на котором в чашках дымилось кофе, лежала коробка шоколадных конфет и тарелки с сахаром и печеньем. Она подкатила столик к дивану.
- Ещё что нибудь надо, Рудольф Семёнович?
- Нет, пока упорхни…, - спасибо.
Они пересели на диван, и Лисицын, желая заполнить паузу в разговоре, сказал:
- Ну, давай, дорогой, пей, ешь…, да расскажи заодно, как отдыхал.
Лабан помолчал, подумал, помешивая ложечкой кофе, а потом нехотя ответил:
- Да что там рассказывать, Семёныч …. Ничего интересного не было… встал – лёг, встал – лёг… и год – утёк.
- Ладно, пей – ешь, пей – ешь…может не помрешь, - в тон ему ответил Лисицын.
 Они пили кофе и вели ничего не значащий разговор на посторонние темы, пока не пришла машина.
Лабан вышел из офиса, сел в ожидавший его джип, и хмуро усмехнулся, - поездка чем-то напоминала похищение или арест. Вместе с ним, в машину сели два охранника; один сел сзади, рядом с ним, - другой впереди, с водителем.
Ехали долго, его сосед всё время молчал, сидящий впереди, - о чём-то тихо переговаривался с водителем.
Не поворачивая головы, краем глаза, через тонированное стекло, Лабан старался определить, куда они едут. Ему казалось, что когда-то он уже ехал по этому маршруту, - площадь трёх вокзалов, Преображенка…. Вот здесь, где-то кажется, сворачивали…, но теперь они ехали дальше, и за Кольцевой вышли на Щёлковское шоссе. Миновав несколько придорожных посёлков и деревень, - повернули налево, и по узкой асфальтированной дороге, понеслись дальше, через перелески и поля, мимо редких построек и этих исконных родных, серых изб. 
Наконец дорога врезалась в лесной массив, где за деревьями угадывался элитный дачный посёлок. Двух и трёхэтажные коттеджи, за глухими кирпичными заборами вполне красноречиво свидетельствовали о своих обитателях.
Охранник на переднем сидении, стал звонить по мобильному телефону, прикрывая микрофон рукой. Подъехали к белому двухэтажному коттеджу, выстроенному в венецианском стиле, с башенками и беллюстрадой, и напоминающему, почему-то, - маленький замок сказочной и доброй феи. 
Охранник вышел из машины, подошёл к металлической двери, нажал какую-то кнопку, о чём-то переговорил…, а потом вошёл внутрь и открыл ворота. Они въехали в подземный гараж, где стояли ещё две машины. Лабан, по привычке, внимательно наблюдал за всем… и запоминал. Гараж был большой на четыре машины; сейчас здесь стояли две: «Мерседес-500» и «Ауди А8». Здесь всё было сделано добротно и на века, по принципу: «Мой дом – моя крепость!». Прямо из гаража, по деревянной винтовой лестнице, поднялись в дом.
В доме, охранник пригласил Виктора следовать за собой; они прошли просторный холл, несколько комнат и поднялись на второй этаж. Здесь, перед одной из дверей, в глубине небольшого коридора, провожатый остановился и, постучав в дверь, негромко сказал:
- Шеф, мы приехали.
За дверью послышалось какое-то движение.
- Хорошо, Андрей, спасибо, свободен.
После этого, дверь открылась и…. На пороге стоял Хмурый, - он улыбался.
- Здравствуй, Виктор, давно тебя жду…, давай-ка заходи!
Лабан вошёл и быстро огляделся; Хмурый был один. Комната была отделана натуральным полированным деревом в охотничьем стиле. На стенах висели рога оленей и чучела птиц; на ковре – кривая сабля и охотничьи ножи; на низком широком топчане, в углу – медвежья шкура…. И среди всего этого, - большой стол и кресла, вместе с телевизором и телефоном, выглядели как-то искусственно и нелепо.
- Давай располагайся, здесь мы спокойно поговорим. Ты ведь ещё не был у меня?
- Не приходилось.
- Ну вот, присаживайся сюда; сейчас я организую небольшой сабантуйчик в честь твоего приезда и нашей встречи.
Хмурый прошёл в дальний конец комнаты и стал о чём-то говорить по внутренней связи; потом вернулся и сел рядом с Виктором.
- Поверь мне, я очень рад тебя видеть…, расскажи, как отдыхал.
- Отдыхал нормально, по полной программе: купался, попивал, котовал…, как водится, ну в общем, - стандартный набор в ассортименте.
- Наших видел? Работу не предлагали там?
- Наших полно, - в отелях ошиваются… в казино. И   работу предлагали, но я отказался. Они там, в основном, занимаются дырочным бизнесом и мелкой давиловкой, - мне это не по душе, да и баксы пока были, - зачем мне из чистого моря снова лезть в говно!… Понимаешь меня, Михалыч?
- Понимаю…, но насчёт мелочи ты не прав. Там есть такие аллигаторы, - в банках работают и в портах, - ворочают миллионами, конкурентами закусывают, головами плюются…. Ты просто с ними не встречался. А впрочем, правильно сделал, - тебе надо было отдохнуть от дел.
Хмурый помолчал, а потом многозначительно и задумчиво добавил:
- А то мог бы и не вернуться.
В дверь постучали; молодая женщина ввезла в комнату большой передвижной стол, - на нём теснились бутылки и тарелки с холодными закусками.
- Вот, давай пока для затравки, в честь твоего возвращения в родные края…. Давай, Валюха, подкатывай сюда к нам, и пока свободна. Что будем пить, Витя: водка, коньяк, виски…, а это текила, ты пил её когда-нибудь? 
- Приходилось, но мне она не нравится…, как-то непривычно, наша родимая лучше.
- Ладно, давай начнём с нашей.
Хмурый разлил по рюмкам водку, немного помолчал.
- Знаешь, Витя, наша жизнь… хотя и богатая, и сладкая, но можно и сказать, при этом, что она как детская рубашка, - коротка и… обосрана. В этом мире за всё надо платить. Давай выпьем за то, чтобы нам с тобой ещё пожить…, подольше!
Они выпили, посидели, не закусывая, потом ещё по одной, а после третьей, - принялись за еду. Разговор шёл пока пустой, Лабан налегал на еду и старался не пьянеть, ожидая главного, а Хмурый спрашивал: о семье, о настроении, о здоровье, рассуждал о смысле жизни, о справедливости жребия…, - и что-то медлил.
Где-то через час, появилась жареная утка с яблоками, отварной поросёнок, холодный квас… и опять пили.
Хмурый, кажется, совсем не пьянел, только становился более многословным и склонным к философии.   
- Ты знаешь, я где-то слышал, что людей изнуряет не работа, и не усталость…, а размышления… мы все очень много размышляем…
Лабан, наконец, не выдержал.
- Слушай, Михалыч, ты вроде что-то темнишь…. Ты ведь привёз меня сюда не для того, чтобы выпить…. Может быть перейдём к делу, пока, я ещё хорошо соображаю.
Хмурый понимающе улыбнулся.
- Обожди, Витя, не гони лошадей… ещё успеем приехать. Я ведь, правда, хотел отметить твой приезд…, узнать в какой ты форме и как у тебя дела…. Кстати, как у тебя с финансами?   
- Уже сажусь на мель.
Хмурый поднялся, прошёл в угол комнаты…, - там, по-видимому, был сейф... через несколько минут, он вернулся, держа в руках пачку зелёных.
- Вот, на первое время, здесь десять тысяч…, - истратишь, – скажешь.
Лабан взял пачку, не глядя, сунул в боковой карман куртки, - ещё неосознанно заключая контракт на свою дальнейшую жизнь – в кредит.
Ели уже лениво. В комнате было тихо, за раскрытыми окнами темнели кроны тополей, и где-то там – невидимый, соловей… щёлкал, посвистывал, выводил затейливые трели…, а потом заканчивал тоненьким и нежным писком. Спокойная синева летнего неба сгущалась, предвещая наступление сумерек.
- Витя, давай без… мочалы, - что бы ты хотел ещё выпить или пожевать: кофе, мороженое, соки, фрукты…, коктейли?
- Я в ажуре, но кофе можно… вот и коньяк есть… и пирожные.
После кофе, Хмурый, наконец, перешёл к делу и начался разговор, ради которого происходили все последние события этого дня.
- Теперь, я хочу рассказать тебе про наши дела…. Я расскажу тебе всё честно, потому что знаю… что могу на тебя положиться.
Хмурый закурил, не поднимая головы, смотрел в стол, и лицо его стало суровым и жёстким.
- Дела наши, Витя, стали идти неважно; ну там всякие проверки, ревизии, шмона, - это всё ладно, это было и это будет, но конкуренты… хотят нас съесть… без соли, и спустить в унитаз. Кажется, кому-то крупно заплатили, - и наша крыша… дала течь…
Хмурый выдал несколько фраз замысловатого мата, а потом, успокоившись, продолжал:
 - Сперва они перехватили наших клиентов; мы приезжаем на точки, а там, - чужой в кровати! Мы выступаем – нас по соплям! Троих пришлось оставить, двое – в больнице. Предложений по охране – нет, адвокаты воротят нос; в общем, я чувствую, что нас хотят выдавить, и кто-то наверху задумал новый, большой передел…. Хочет перетасовать колоду, но без нашей карты. Я уже ездил к высоким деятелям, но там божатся, что ничего не знают…, вроде бы, - разбирайтесь сами, но кажется, они ведут двойную игру.
Лабан внимательно слушал, а когда Хмурый замолчал, прямо спросил:
- А кто давит, у тебя есть конкретные подозрения?
Хмурый снова стал материться.
- В том то и дело, что эти псы играют в маскарад и непонятно от кого они, но подозрения у меня есть; это кто-то из трёх: Хамзат, Костя Граф или Костыль.
- Может поговорить с ними, прояснить…, узнать чего они хотят?
- Да я об этом и сам сразу подумал, но это оказался тухлый номер. Я спрашивал, но они крутят, темнят…и предлагают свою крышу за большой калым…, ты понимаешь, куда это прёт?
Хмурый замолчал, налил себе в рюмку коньяку и залпом выпил.
- Понимаешь…, они играют с нами в жмурки, в тёмной комнате; эти суки берут нас за горло. Ты понимаешь, - нас хотят зарыть!
Лабан пока ещё всё понимал смутно; он тоже потянулся к бутылке с коньяком, - чтобы прояснить мозги? Они помолчали, выпили коньяк, пососали лимон…, а потом Лабан спросил:
- Ну и что же ты решил, Михалыч, - у тебя ведь есть какая-то идея?
- Вот именно, - громко прошептал Хмурый, - ты правильно сказал – идея! Она есть! И она простая, - надо убирать конкурентов, - пока они не убрали нас!
Лабан тихо присвистнул и покачал головой.
- Да, но это, как ты сам понимаешь, просто только на словах…, а какой план, он есть?
- Вот для этого-то я тебя сегодня и позвал; здесь на кону стоят не только наши деньги, но и головы…, а на кого я могу ещё надеяться? А тебе, Витя, я доверяю… я не знаю почему…, просто чую, что если ты возьмешься, - то не подведёшь и не продашь. Ты мне только скажи, - возьмешься за это дело, - все люди, деньги, техника, оружие – в твоём распоряжении, отвечаешь только передо мной, операцию разрабатываем вдвоём. Ну как?
Он подсел рядом и обнял Виктора за плечи; оба были изрядно пьяны, и поэтому чувствовали взаимное расположение и безрассудную лихость. 
- Ну, если я скажу тебе «да», что дальше делать?
- Вот! Это главное, что я хотел от тебя слышать, а остальное можешь решать сам, я же сказал, что доверяю тебе.
- Нет, всё-таки, как ты сам представляешь, что сейчас мы можем делать? Я пока ни хрена не представляю, нужен ведь какой-то план действий.
- План мы с тобой обмозгуем…, вот я, навскидку, предлагаю, - есть такой метод…, он называется – «метод исключения»…. Вот у нас три подозреваемых конкурента, и давай их по очереди исключать…, как ты?
- Как исключать?
- Ну, обычно, - как исключают… насовсем.
Лабан озадаченно засопел, и поглядел в глаза Хмурому. Сейчас, эти глаза были уже совсем другими, - холодными и беспощадными, и он понял, что без большой крови, ему из этого дела не выбраться.
- Знаешь, Михалыч, дай мне ещё денёк – два, обмозговать всё это, на трезвую голову.
Хмурый грустно усмехнулся.
- Конечно, дело опасное я согласен, если заслабит… я не буду катить… страх, он всегда есть – жизнь одна.
Лабан почувствовал, что ему становится жарко, он напрягся, и на скулах заиграли желваки.
- Ладно, - может быть, я не так сказал, может быть, ты не так понял…, ссаться не будем. Послезавтра я приношу план операции…. Согласен?
Хмурый поспешно схватил его руку, и радостно воскликнул:
- Отлично, Витя, послезавтра звони, и встречаемся здесь, - потом он хитро улыбнулся и добавил, - я ведь знал, что ты согласишься, - мы ведь с тобой мужики рисковые и сранью никогда не были… и не будем. Давай ещё выпьем, за наше дело и на посошок, а потом я вызову машину и тебя отвезут домой.

На следующий день Лабан стал разрабатывать программу и план предстоящей операции. И как когда-то в НИИ, и как обычно, он подошёл к делу – научно, - так же, как и при разработки своих НИР-ов и ОКР-ов. Правда если тогда результатами этих разработок были железки и схемы, то теперь, с большой степенью вероятности, всё могло закончится смертью людей или его самого. Но он уже об этом не задумывался, - зачем, если он согласился и сказал «да»?
И вот сейчас Лабан сидел в своей комнате один, за столом; перед ним стояли три бутылки пива, банка зелёных маслин и лежало несколько листов чистой бумаги.
Мысли, пока ещё смутные и неопределённые, начинали свою неосязаемую и таинственную работу…, и это было началом, которое определяло и предвосхищало всё. Мысль уже строила, создавала и созидала нечто невидимое, но пока ещё исправимое, что впоследствии должно было воплотиться и реализоваться в чём-то трагическом, непоправимом и страшном.
А сейчас Лабан, как когда-то инженер – Виктор Иванович Балабанов, сидел и обдумывал свою «научную» работу, как много лет назад. Те работы всегда начинались с постановки задачи и составления технического задания. Ну что же, - постановка задачи была чётко сформулирована Хмурым, а технические задания Виктор составлять умел. Теперь, по аналогии, ему надлежало составить схему… действий и техническое обеспечение, и он принялся писать, попивая холодное пиво.
Постепенно уходило вчерашнее похмелье, голова прояснялась, и мысли работали слаженно и чётко. Он рисовал схемы и писал.
«Исходная информация: объекты, адреса, хронология распорядка дня, маршруты следования, охрана.
Требуемое обеспечение: люди, машины, оружие, связь…».
Он писал, иногда задумывался… и постепенно в его сознании стали вырисовываться детали операции, и он мысленно наблюдал их как в кино… а время летело незаметно… и подошло к обеду.
Лабан встал из-за стола, потянулся, сделал несколько физических упражнений и пошёл на кухню. Татьяна сидела у стола и смотрела газету.
- Ну что, будем обедать? – спросил он, и удивлённо добавил, - ты что, стала газеты читать?
- Сейчас, Витя, минут через десять у меня всё будет готово… и будем обедать…. Ты посмотри что пишут, - две девочки тринадцать и четырнадцать лет, убили свою подругу из-за мальчика! Это что же такое?
Лабан присел на кухонный диван к столу и равнодушно зевнул.
- Ну и что? Сейчас такое время.
- Нет, Витя, ну когда взрослые, - это одно дело, но дети! Да вот у нас, в соседнем дворе, трое малолеток убили бомжа… проломили голову бутылкой; как ты думаешь за что? Не дал им закурить! А их даже судить нельзя… по возрасту, ну кто вырастет из этих детей? 
- А что ты хочешь? Если дети растут без отцов, без матерей, в семьях алкоголиков, наркоманов?
- Почему? Ты здесь вот почитай…, это можно обалдеть! Девятнадцатилетний парень из обеспеченной семьи, - у них дача, две машины…, - зарубил топором своего деда, бабку и мать… за то, что они надоели ему своими наставлениями! А, это как?
- Где ты выкапываешь такие истории?
- Да вот…, «Московский комсомолец» – газета.
- Ладно, пусть этим занимаются менты и прокуроры, - нас это не касается, - заключил Лабан, - давай лучше обедать.
Обедали молча, а потом он спросил:
- Ну как поживает твоя сестра, племянница?
Татьяна перестала есть, положила ложку и подняла глаза на мужа.
- Вера звонила два дня назад…, они расписались, но мне кажется, что у них там… не очень хорошо; Светку он не любит…, скандалит…, - в общем, какая-то ерунда.
- Не надо было торопиться, - зло бросил Лабан, - в крапиву срать садиться!
- Не знаю, - может быть, ещё всё наладится.
- Нет, - сразу не наладилось, теперь нечего ждать.
У Татьяны заметно испортилось настроение, и обед закончили молча.
Под вечер Лабан позвонил Хмурому и сообщил, что у него готова программа операции «Маскарад», как окрестил её тот. Хмурый сразу предложил встретиться, и обсудить всё у него на даче, на следующий день. Машину он обещал прислать с утра.
Вечером Лабан решил немножко развлечься, и отправился в ближайшее казино. Он не был здесь давно, и невольно отмечал большие перемены. Вот и название изменилось, и огни на фасаде стали более многочисленными, яркими и вызывающими; у входа стало оживлённее, стало больше машин и юных девиц, призывно приоткрывающих свои соблазнительные прелести.
Лабан отложил, на всякий случай, двести баксов неприкосновенными, и поднялся на второй этаж. Здесь играли, и жизнь проходила по своему неизменному и традиционному сценарию, хотя сюжеты и действующие лица менялись ежедневно.
В зале была тишина, разговаривали шепотом, и только тихий голос крупье объявлял ставки.
Фишка не шла, Лабан быстро спустил все деньги, выделенные в этот вечер на игру, и, со скучающим видом, послонялся по соседним комнатам, среди карточных столов. Карточные игры он не любил; поскучав, спустился в бар и сел в уголке за столик, на котором стояла табличка: «занято». Лабан закурил и стал осматривать зал; и здесь тоже шла своя жизнь, со своими сценариями и сюжетами. Сегодня здесь, похоже, было спокойно… пока. Опытным глазом, Лабан оценивал обстановку: за стойкой сидело несколько молодых парней, скорее всего, сутенёров, они лениво переговаривались, что-то пили и смачно матерились. За столиками, в интимном полумраке, виднелись пары и несколько чисто мужских компаний, подозрительного вида, - шумели, под винными парами. «Ночные бабочки», - уже привычно слетались на огоньки. А здесь всё осталось по-прежнему, -  здесь можно было выпить, посидеть и… подумать на досуге, а, кроме того, здесь можно было: проиграться  в дым, до трусов, или выиграть, что было менее вероятно и более опасно, снять проститутку и кабинет, завести какое-нибудь заманчивое знакомство, обсудить коммерческую сделку или готовящееся преступление.
Теперь владелец казино, - бывший авторитет и вор в законе – Цыган, - а ныне – удачливый бизнесмен – Александр Романович, претворял в жизнь свою мечту, - расширить своё заведение. Он мечтал сделать большую сауну, тренажёрный зал и массажные кабинеты… и даже ночной стриптиз-клуб. Для этого нужно было, всево-навсево, - освободить несколько жилых соседних квартир, переселив их обитателей в новостройки на окраине, или в деревни. Цыган знал, что когда в игру вступят «большие деньги» и «большие люди», - не надо ходить к гадалке, чтобы понять, что у бедных соседей останется  два варианта: «дальняя дорога» или «большие хлопоты».
Лабан заказал себе виски со льдом, - сидел, медленно тянул напиток из широкого бокала и раздумывал о своей грядущей жизни, - окружающее перестало его интересовать.
Кто-то подсел к нему за столик, он повернул голову, - тёмноволосая девица, глядела большими голубыми глазами, с поволокой, и улыбалась.
- Скучаем?
Лабан хмуро посмотрел, и ответил:
- Испарись, - она испортила ему мысль. 
Этот вечер прошёл спокойно, хотя здесь часто дрались, а иногда и постреливали.
Он поехал домой и сразу лёг спать, а на следующий день, в половине одиннадцатого, ему сообщили на мобильный, что машина ждёт.
Хмурый встретил его в своём кабинете, и когда Лабан изложил свои планы, - он сразу их поддержал, с нескрываемой радостью согласившись на все его предложения и условия. Хмурый выглядел оживлённым и довольным.
- Всё, Витя, - набирай команду и жди, наши нюхачи соберут тебе все сведения, по твоему заказу…, а ты сейчас не вылезай, лучше ляг на дно…, или куда-нибудь махни, - на юг, на острова…, на недельку – на две, пока тебе всё подготовят…. Как смотришь?
- Нет, здесь у меня ещё кое-какие дела…, лучше потом, когда всё провернём.
- Ну тогда уже само собой… сможешь на год, на два уехать… с женой.
- Ладно, Михалыч, свои люди – сочтёмся…, я поехал домой, теперь дело за тобой.
- Обожди, так я тебя не отпущу… сейчас будем обедать, - у нас сегодня: грибы, отварная осетрина, белое вино… и всё прочее, а потом тебя отвезут домой.
Обедали в большой столовой; Лабан отметил, что ни жены, ни детей за столом не было, но он не спросил. Конечно, за обедом они не могли не выпить за успех предстоящего дела, - и трапеза незаметно затянулась до вечера, хотя о деле старались не говорить, а больше о женщинах и общих знакомых.
Когда Лабан приехал домой, - Татьяны не было; на столе на кухне лежала записка: «уехала к сестре», - на часах было – шесть вечера.
Теперь Лабан, как обычно, стал действовать решительно и быстро, - ему надо было увидеть Кротова. Он позвонил в офис и узнал, что Валерий на охранном дежурстве, где-то за городом, ему дали номер телефона, и он сразу стал звонить.
- Валера, - это я – Виктор, - сегодня в восемь у меня! Если не успеешь, приезжай, когда сможешь! – сказал Лабан в трубку, когда подозвали Кротова.
- Ладно, - просто ответил Крот.
Он приехал только около девяти. Лабан не стал ни о чём спрашивать, и сразу провёл гостя в свою комнату.
- Ну здорово, брат, - проходи, располагайся и отдыхай…. Сейчас я сотворю тебе горячего кофейку с коньячком… с устатку! Или водки?
- А пожрать? – с улыбкой спросил Крот.
- О чём разговор?… правда, Татьяны ещё нет, но яичницу с салом и сосиски с хреном, - я тебе гарантирую! Ну что, пойдёт, или отвалим в ресторан?
- Нет, годится; не охота никуда ехать… и там ждать, давай шуруй!
- Тогда сиди и отдыхай… вот телевизор, центр… включай, смотри, слушай…, а, в общем, - ты у себя дома!
- Давай, давай… шеруди в котомке…
Лабан ушёл на кухню.
Через полчаса они уже сидели на кухне и ужинали. Лабан есть не мог, он только сидел, и ждал. Кротов выпил водки и с удовольствием поспешно ел.
- Тут такое дело, Валера, я был у Хмурого, - он мне нарисовал обстановку и предложил работёнку… мокрую, - по разборке с конкурентами и с полной свободой действий…, беру всё, что хочу…, делаю тоже…
- И ты согласился? – перебил Кротов.
- Да!
- А как же мы хотели выяснить с ним? Помнишь я тебе рассказывал про Вальку Хмыря, - его так и не нашли до сих пор…
- Сейчас не об этом разговор, с Хмурым мы разберёмся по ходу дела. Он мне доверяет, и я всё буду знать; мы ведь с ним теперь вроде как крестники.
- Ну и что ты думаешь делать теперь? – Кротов перестал есть и с ожиданием смотрел в лицо собеседника.
- Подожди, ты сперва поешь, - Лабан достал из кипятка сосиски, положил на тарелку и нарезал хлеба, - давай налегай, а хочешь я тебе ещё одну яичницу заварганю?
- Ладно, давай…, и выкладывай свой план.
- Сейчас для меня главное…, самое главное, - найти надёжных бойцов. Я ведь честно говорю, - дело непростое, рискованное… наверное будет большая корчёвка…, можно и сандали откинуть, но зато если ребята будут знать на что идут, то на них можно будет надеяться и они не подведут… если прижмут и запахнет жареным. Ты мой самый надёжный друг, и я с тобой с первым говорю. Мне сейчас нужно точно знать, - могу я на тебя рассчитывать или нет?
Кротов молчал, жевал сосиску, и похоже не знал как начать.
- Ну как? – осторожно спросил Лабан, и чувствовалось, что его очень волновал ответ, и он ставил на него очень много… почти всё.
- Кротов перестал жевать и стал очень серьёзным.
- Обижаешь, Витя, - если спрашиваешь такое…. Разве мы с тобой не кровные братья? Зачем зря баланду травить?… Ты давай-ка лучше делай яичницу, а на меня можешь надеяться – как всегда.
Лабан облегчённо засмеялся.
- Сейчас, сейчас, братишка, - давай пока сосиски окучивай…, я сейчас. Нам с тобой надо ещё двух - трёх надёжных ребят подыскать и команда будет готова. У тебя есть кто на примете?
- Да ты ведь многих знаешь…, помнишь нашу старую гвардию: Серёгу Кабана, Зуя, Андрея Зацепу…, да вот я тебе рассказывал про нового – Лёху Селивана, - ну разведчик – лейтенант, который нас чуть не взорвал всех.
Лабан хохотнул, и стал выкладывать яичницу из трёх яиц, со сковородки, в тарелку Кротова.
- Слушай, Валера, - ты поговори с каждым отдельно… только осторожно, и отбери двоих, каких решишь сам…. Я тебе доверяю полностью. А потом соберёмся где-нибудь на нейтральном поле…, - в рестарухе или в клубе, и там я всё распишу подробно: что кому делать, как и когда.
- Ладно, договорились, ты сам-то, когда будешь на фирме?
- Нет, я залёг пока и на фирме не буду; о встрече договариваемся по звонку, когда у тебя будет всё готово…. Ну что, теперь кофе, коньяк?
- Пойдёт!
Выпили кофе с коньяком, потом ещё коньяк без кофе, а уже перед уходом Кротов спросил:
- Да, вот ещё…. Если мужики начнут спрашивать, - какой будет у них навар, после этой кухни, - что им сказать?
Лабан на минуту задумался.
- Знаешь, Валера, Хмурый обещал золотые горы и серебряные моря, но ты ведь сам понимаешь…
- Вот именно, что понимаю, - ведь могут и кинуть…
- Конечно, мы ведь всё время ходим по краю, - мозгами надо будет шевелить, чтобы не оступиться, но аванс мы получим… и большой, об этом скажи ребятам, а потом будет видно. Я думаю, что Хмурый не кинет, - побоится. Я с ним всё заранее обговорю, – обещаю.
- Ну ладно, я пойду, будь здоров!
- Давай, до встречи!
Кротов ушёл, а Лабан выпил ещё кофе пополам с коньяком, и пошёл спать, но сон не шёл к нему.
Скоро пришла Татьяна, мыла посуду на кухне, что-то готовила, шумела водой, а он всё ворочался в спальне на широкой кровати, и не мог успокоить свои мысли, набежавшие в голову злобной стаей.

«Горе тем, которые думают скрыться в глубину,
чтобы замысел свой утаить от Господа,
которые делают свои дела во мраке, и говорят:
кто увидит нас? и кто узнает нас? Какое безрассудство!
Разве можно считать горшечника как глину?
Скажет ли изделие о сделавшем его: не он сделал  меня?
и скажет ли произведение о художнике своём: он не разумеет?».

                (Кн. Исаии. 29. 15-16).

Только через неделю позвонил Кротов и сообщил, что есть трое надёжных людей, но Хмурый пока молчал, и Лабан попросил подождать.
Ожидание и бездействие угнетали его, но прошёл почти месяц, прежде чем ищейки Хмурого полностью разработали один объект. На сверхсекретной встрече, на даче, Лабан, наконец, получил всю, нужную ему, информацию по группировке Костыля. По двум другим, - были сложности, а на чеченцах, Хмурый двух следопытов потерял, но планов он своих не изменил, - просто просил время, и предложил начать с Костыля.   
Лабан сразу взялся за разработку операции. Несколько дней он трудился один, применяя «научный подход». Он выезжал на места, изучал позиции, пути отхода, проводил хронометраж и… составлял план действий.
А потом, в одном из номеров гостиницы «Славянская», Лабан встретился со своей командой, которую, без особой натяжки, можно было именовать – бандой.
Кротов привел на встречу испытанных и проверенных друзей: Виктора Зуева (Зуя), Андрея Шатунова (Шатуна) и Сергея Миронова (Мирона). Лабан поставил задачу, в общих однако чертах, не раскрывая пока некоторых важных деталей. После этого, он выдал каждому, в толстом конверте, персональный аванс, выделенный Хмурым на операцию, - и они заказали грандиозный ужин в номер.   
И потом, после того, как всё уже было решено и обговорено, - бесшабашный разгульный пир, продолжался до утра. Они смеялись и беззаботно шутили, и было похоже, что их вовсе не беспокоит ближайшее будущее, с его возможными испытаниями, трудностями и опасностями, между тем, как тайный механизм этого будущего, с неизвестным жребием для каждого, был уже запущен.
Уже к концу ночи Шатун приволок откуда-то трёх развесёлых девиц, - «для запаха», - как он пояснил; его с энтузиазмом поддержали Мирон и Зуй. Они пофлиртовали за столом, а потом удалились, пользуясь тем, что номер был трёхкомнатный. Лабан и Крот продолжали выпивать в холле, и нетвёрдыми голосами тихо обсуждали предстоящую операцию «Маскарад».
А утром, когда все устали от еды, питья, разговоров и… всего остального, - девиц бесцеремонно выставили за дверь, и все улеглись спать на кроватях и диванах, потому что ехать уже, куда бы то ни было, не было никакой возможности. Половину дня спали, потом заказали холодного пива, и разъехались по домам – досыпать.
Теперь «научно-теоретическая» разработка темы «Маскарад» завершилась, и начиналось само действие, основная и единственная цель которого заключалась в том, чтобы, примерно в одно время, убрать со сцены Костыля и его фирму. Теперь Лабан действовал уже как режиссер-постановщик, распределяющий роли своей труппе по сценарию, составленному им на основании своих многодневных исследований. Он считал, что в подобных операциях должно участвовать минимальное число исполнителей, но, в то же время, ему нужны были две группы, которые могли действовать независимо и синхронно. Взяв две машины с надёжными водителями, он начал приводить в действие свой план.
Егор Костылёв, он же Костыль, - имел большой криминальный опыт и только недавно вышел на волю, не отбыв срока, по не вполне понятным причинам. Вернувшись, он извлёк припрятанный капитал, наладил старые связи, собрал дружков и знакомых, таких же, как и он. Предприимчивость, решительность и организаторский дар, позволили Костылю быстро создать «своё дело». Официально он считался директором авторемонтной мастерской, но это было прикрытие, а что он имел за ним и чем занимался, - оставалось тайной. Зато было известно, что Костыль считает себя обделённым, и всячески стремится расширить сферу своего влияния, не особо считаясь со средствами.
«Нюхачи» установили, что Костыль живёт в Гольянове, снимает квартиру в престижном доме с круглосуточным дежурством; на работу и с работы его возят в бронированном «Линкольне» шофер и двое охранников; днём он обычно пребывает в своём офисе на Байкальской. Офис находится на первом этаже пятиэтажного дома, - вход со двора, оборудован видеокамерой наружного наблюдения и охраняется. Само помещение – перестроенная трёхкомнатная коммуналка, где ранее проживали трое одиноких пенсионеров, социально обездоленных и морально разложившихся. По словам соседей, все они, примерно в одно время, куда-то съехали и сейчас живут неизвестно где… кажется, где-то в Тверской области…. Авторемонтная мастерская находится в ангаре на Красноярской улице, около кольцевой дороги; там работают пять человек, и есть небольшая контора и охрана. Вечером к мастерской приезжает джип, и дневная выручка отвозится в офис. Узнал также Лабан, что Костыль с ближайшими подручными обычно обедает в соседнем ресторане, который он держит.
Уже несколько дней, у двора дома, где находился офис автомастерской «Авторемсервис», стоял на парковке старый неприметный «Жигулёнок». За тонированными окнами водителя и пассажиров совсем не было видно, и с улицы казалось, что машина пуста.
Так продолжалось до той минуты, когда из дверей офиса, в два часа пополудни, вышел Костылёв с двумя сопровождающими, и направился к своей машине. Тогда Шатун набрал номер и сказал: «они выехали, трое».
А в это время Лабан и Крот сидели в машине, у ресторана и ждали.
Когда «Линкольн» подкатил к подъезду, они подождали, пока все трое вышли из машины и вошли внутрь. После этого, спустя ещё несколько минут, Крот вошёл следом за ними, а Лабан остался в машине.
На сей раз, он решил отойти от обычной схемы и применить новый метод действий; он решил, что наиболее мирно благодушно и беззаботно люди чувствуют себя после сытного обеда с хорошим вином, и тогда факт внезапности будет использован максимально. Теперь он сидел и ждал.
Обедали долго; только часа через два раздался сигнал мобильника, прозвучавший как сирена, - Крот сказал только: «они пошли, трое». Лабан быстро набрал номер, сказал Шатунову: «Начинайте!» и вышел из машины.
Они встретились в вестибюле у выхода. Лабан стал закуривать у двери, чиркал зажигалкой, а когда Костыль с сопровождающими проходили мимо, - он неуловимым движением выхватил из бокового кармана куртки пистолет с глушителем и выстрелил три раза… в головы. Быстро выйдя и бросив пистолет, Лабан пошёл к машине; сзади прозвучали ещё три глухих хлопка, - это Крот оформлял гарантию операции.
Машину оставили в соседнем дворе, квартал прошли проходными дворами, и там уже сели в другую – служебную машину.
А у офиса фирмы «Авторемсервис» события развивались так же стремительно и драматично.
Получив сигнал, Шатун и Мирон, взяв с собой дипломат, вышли из машины, и не спеша, направились к дверям офиса. Было жарко, двери были открыты, охранник сидел внутри. Подойдя к двери, Шатун открыл дипломат, достал бутылку с бензином и метнул её в открытую дверь, а следом Мирон кинул гранату. Машина их ждала уже на улице. Они слышали, как громыхнуло, - а как полыхнуло, – уже не видели!
Далее всё происходило по уже отработанному, и ставшему печально-хрестоматийным, сценарию: машину бросили, все улики уничтожили и уехали на другой машине. Столь же привычными, и столь же малоэффективными были и ответные действия правоохранительных органов: милицейские машины, машины «скорой помощи», следователи, криминалисты, план «Перехват», проверки на дорогах, но… ловить…, и судить – было некого. А все действующие лица операции «Маскарад» дружно «легли на дно», и на них теперь будет работать время.
Хмурый строго приказал всем персонально: «Зарыться и две недели не показываться на работе!».
Лабан отлёживался дома; теперь он уже не переживал так остро и болезненно свои «мокрые» дела, - только день - два испытывал возбуждение и смутное беспокойство, а потом всё вставало на свои места. Он ел, не теряя аппетита, спокойно спал, и создавалось впечатление, что человек может привыкнуть ко всему, и в том числе, - к убийствам себе подобных.
Окончательных результатов операции «Маскарад» Лабан не знал, и не интересовался ими, сам не зная почему, - по причинам ли суеверия или инстинкта психологической защиты, но, в то же время, он был уверен, что дело сработано отлично.
При расставании Лабан предупредил всех, чтобы, по крайней мере, неделю сидели тихо, никуда не выходили, отключили мобильники и никому не звонили,  Но уже через несколько дней режим строгого затворничества ему надоел, и он, следуя принципу: «чему быть – того не миновать!», снова стал появляться в ресторанах и клубах. И хотя Хмурый предлагал всем участникам операции, на всякий случай, изменить внешность, - остричься или отпустить бороду, усы, - Лабан не стал этого делать; он уже давно перестал бояться за свою жизнь, словно следуя принципу известного римского историка: «Чем меньше испытываешь страх, тем меньше опасность» (Тит Ливий. 22. 5).
Свой мобильный телефон Лабан не отключал и когда однажды утром раздался звонок, он был не столько испуган, сколько удивлён. Звонил Кротов и предлагал встретиться в самое ближайшее время, для серьёзного разговора. Лабан, ещё не проспавшись, озлился на ранний звонок, но не стал выяснять отношения, - раз Крот звонит, да ещё рано утром, - значит надо. Он назначил встречу на восемь вечера, у себя.
Когда Кротов приехал, Лабан сразу провёл его в свою комнату, плотно прикрыл дверь и показал на диван.
- Ты что звякаешь с утра, случилось что?
- Дак вечером тебя не застанешь, а ночью звонить ещё хуже.
- Ну ладно, давай, что у тебя?… Выпить хочешь, поесть?
- Пока обожди. Ты знаешь, какая бодяга получилась?
- Ну!
- Похоже на то, что мы Костыля и его ребят напрасно положили.
- Что?! – Лабан встал с дивана, присел вплотную к Кротову и сжал его плечо,  - как это «напрасно»… кто сказал?… Рассказывай!
Кротов отрешённо смотрел перед собой, а потом повернулся к нему.
- Вчера вечером ко мне приходил Селиван, - он сказал, что Хмурый собирал всех и там объявил…, что теперь всё выяснили, и оказывается, - под нас роет Хамзат, а Костыль совсем не при чём….
- Ах, дешовец!… Гад! – зло прошептал Лабан, и было непонятно, кого он имел в виду, Хмурого или Хамзата.
- Помнишь, я тебе говорил, что Хмурый что-то темнит, - теперь мы наломали дров… и что дальше, кто будет всё расхлёбывать?
Лабан молчал, что-то тяжело обдумывал, опустив голову, а потом решительно произнес:
- Ладно, Валера, с этим делом я разберусь сам… надо всё выяснить, но если что не так…, - будем «ломать рога»! – Он ещё помолчал, а потом, уже спокойно, добавил, - а сейчас пойдём и закусим, там нам Татьяна уже, наверное, собрала.
В столовой, на столе стояли тарелки с едой: хлеб, зелень, салаты; на кухне слышались звуки передвигаемой посуды.
- Витя, скажи, когда вам нести горячее! - донеслось из кухни.
- Давай сразу неси, нам сегодня надо как следует поесть. Иди, Валера, садись…, я сейчас…
Кротов сел за стол, а Лабан достал из стенки-бара бутылку водки и две бутылки пива; потом принёс стаканы и стал разливать. Немного посидели молча, Лабан хмуро смотрел в стакан.
- Знаешь, Крот, хотя мы с тобой и не верим в Бога…, но всё же давай помянем Костыля и его мужиков… и выпьем за их души.
- Давай помянем… и пусть простят нас.
Выпили залпом по полстакана и стали медленно есть. Татьяна принесла две большие тарелки с жареной свининой, картошкой и солёными огурцами; друзья повеселели и налили ещё. Кротов поднял стакан:
- Ну, теперь за здоровье! «Чтобы бегать, не садиться, а садиться – то на трон!».
- Давай!
- Какие планы? – спросил Кротов, - что будем делать?
Лабан долго молчал, жевал мясо, хрустел солёным огурцом; после паузы, ответил:
- Давай пока не дергаться, Валера… в этом деле ещё много неясного, - потихоньку разберёмся, а потом будем действовать.
- Ну на фирму-то пойдём? Хмурый ведь голос не подаёт.
- Я с ним увижусь обязательно и потолкую, а потом всем нашим сообщу.
Внезапно Лабан оживился и резко ударил кулаком в раскрытую ладонь:
- Ладно, братан, смотри какая у нас закуска… давай не будем о грустном, - поговорим-ка лучше об жизни и… об семье. Подожди, я сейчас….
Лабан вышел из-за стола и достал вторую бутылку водки:
- Теперь мы выпьем с тобой за весёлую жизнь, за женщин и за удачу в наших делах! Сейчас я скажу Татьяне, чтобы принесла ещё что-нибудь поесть…. Ты что хочешь?
- Да без проблем. Что есть – то и будем есть! – и он засмеялся, довольный удачным ответом.
Ужин продолжался. Они старались говорить о весёлых и посторонних вещах, но совершенно незаметно и непроизвольно разговор возвращался к главной, начальной теме.
Но они продолжали пить, и есть, и только к концу третьей бутылки, наконец, наступило полное умиротворение и покой.
Татьяна уже давно спала, Кротов улёгся в гостиной на диване, а Лабан продолжал сидеть один, в столовой, перед остатками водки и еды, - и беседовал с собой:
- Да, Витя, - ты бандит… нет, ты, как ни крути…, как ни изворачивайся, но всё-таки ты – бандюга…, душегуб…
Ему вдруг стало себя жаль, противно защёкотало в носу, а в глазах ощутилась влага. Тогда он ударил себя кулаком по лицу, громко сказал, - прекрати, тварь! – и, шатаясь, пошёл спать.
На следующий день Лабан никуда не ходил и ничего не делал; дико болела голова, и он весь день спал и отпивался пивом.
А на третий день Лабан позвонил Хмурому по контактному телефону. Когда ему ответили, и он назвал себя, Лабан сразу понял, что ему рады и давно ждали его звонка. Хмурый сразу назначил ему встречу и прислал машину.
Как и прежде, Хмурый встретил его на даче в своём кабинете, на втором этаже; он улыбался, но чувствовалось, что был чем-то сильно озабочен.
- Здравствуй, дорогой, рад тебя видеть, - он, почти по-дружески, обнял гостя за талию и направился к дивану, - причаливай сюда.
Лабан опустился в мягкий, податливый ворс сидения, и молчал. Он не знал, как начать предстоящий неприятный разговор.
- Сразу хочу сказать, - продолжал Хмурый, - молодцы, отличная работа
- Обожди, - недоумённо перебил Лабан, - какая там работа? Посуду-то напрасно побили!
- А, тебе уже сообщили? Это другой разговор, - я говорю о выполнении операции, а это… да, - издержки производства, можно сказать…
- Ни х… себе! – раздражённо ответил Лабан, - небольшие издержки! Зазря положили кучу людей!
- Ты не кипятись, - миролюбиво сказал Хмурый, - я ведь ничего не знал тогда, кто на нас сел…. Узнали мы случайно, и уже после «Маскарада», - он скорбно помолчал, - когда было уже поздно. Что же ты думаешь, что я заказал бы тебе Костыля, если бы знал?
Лабан стал остывать.
- Ну ладно, чего уж теперь; мы его уже отпили… и дружков его…, их  назад не вернёшь.
Хмурый наклонился к нему, обнял за плечи и доверительно произнёс:
- Пойдём-ка, Витя вниз, моих сегодня нет, - там нам приготовили всё, что нужно для хорошего разговора!
Внизу в гостиной, большой обеденный стол был накрыт на две персоны. Стояли бутылки, рюмки, бокалы и многочисленные тарелки с закусками «а ля ресторан Метрополь».
- Давай-ка садись, - радушно пригласил Хмурый, - что будешь пить?
- Ты знаешь, Михалыч, - неуверенно ответил Лабан, - я недавно здорово бухал…, я сам чего-нибудь налью… ладно?
- Наливай, конечно, всё перед тобой… вот: водка, текила, виски, коньяк… вот вино, пиво, а   хочешь, - достану ром. Пробуй что хочешь, а там оно пойдёт.
Когда Хмурый налил себе в бокал водки, Лабан понял, что разговор предстоит серьёзный, и налил себе в рюмку из той же бутылки.
- Ну, Витя, - будем здоровыми! – сказал Хмурый.
- И живыми! – добавил Лабан.
Он лениво закусывал свежим огурцом с чёрной икрой и салатом из креветок с зеленью, но после второй почувствовал, что у него появляется аппетит.
- А что ты сразу не позвонил, когда закончили дело? - поинтересовался Лабан, - я думал ты позвонишь.
- Мы же договорились, что две недели вы отдыхаете в отключке, и на связь не выходите, чтобы не засветиться…, ты что, забыл?
- А я уже забыл…
Скоро тосты иссякли, и трапеза продолжалась в свободном режиме; Хмурый пил текилу и закусывал заливной осетриной, а Лабан – водку и пробовал закуски из всех тарелок, - по очереди.
Наконец серьёзный разговор созрел и Хмурый, у которого уже блестели глаза, и посуровел голос, заговорил:
- После того, как вы сняли Костыля, ко мне пришёл посланник от Хамзата. Он сообщил, что у них большой «коллектив художественной самодеятельности», что они недавно перебрались сюда и работают сейчас в Измайлове; они хотят нас подвинуть, или же получить откупного. Он намекнул, что они не шутят и, для острастки, начали нас давить. Ты понимаешь? – Хмурый покраснел, грязно выругался и налил себе водки. – Нет, ты понимаешь, чем дело пахнет?
Лабан внимательно слушал и молчал; он налил себе только для того, чтобы что-то делать и крутил рюмку в руках.   
- Пока мы ни о чём не договорились, - продолжал Хмурый, - я сказал, что нужно всё обмозговать наверху, сказал, что решу через неделю-две,  а потом начал узнавать у наших «отцов», - кто такой Хамзат и откуда он взялся…. Ну ладно, давай, выпьем, - вдруг спокойно закончил Хмурый и поднял свой бокал.
Они чокнулись и выпили молча. Лабан закусил красным солёным помидором и спросил:
- А подробнее ты что-нибудь узнал?
- Кое-что я узнал, - этот коллектив собрался недавно… там пестрота, много кавказцев, но есть и наши… бывшие спецназовцы и спортсмены. Они ворочают большими миллионами …, там у них свои юристы и прикрытие сверху, но все нити держит Хамзат. Толкуют, что большие куски они сплавляют на Запад…, скупают там целые улицы: в Карловых Варах, Каннах, Ницце…, а потом отваливают.
Хмурый надолго замолчал, тыкал вилкой в солёные грибы, казалось что-то обдумывал, а потом вдруг сказал:
- Знаешь, Витя…, я тебе честно скажу, как другу…. Я тоже хочу рвануть из этого дурдома… куда-нибудь в тёплое и спокойное место…. Ну сколько можно? Мне уже надоела эта крысиная грызня на помойке…, но уехать пока не могу, - я не якоре… здесь.
Этой фразой Хмурый подтвердил правило, что когда перепьёшь, - можно сказать то, о чём говорить не следовало; но впрочем и Лабан подтвердил другое правило, что когда выпьешь лишнего, - можешь не понять, того, что следовало бы понять. Он только спросил:
- Что же ты решил, хочешь под них лечь?
- Нет, Витя…. Для этого я с тобой и встретился здесь…. У тебя деньги есть… на жизнь? – вдруг неожиданно спросил Хмурый.
- Пока есть, а что?
- Подожди здесь…, я сейчас… ты пей, ешь…
Хмурый тяжело поднялся с кресла и вышел из комнаты. Через несколько минут, он возвратился, держа в руках пачку сто долларовых  купюр. 
- Вот возьми пока…, я ведь как думаю, Витя, - может быть нам Хамзата и его помощничков… накрыть простыней, как Костыля?
Лабан сидел молча, он уже давно ожидал этого предложения, но всё равно они прозвучало как-то вдруг. Неуверенно он ответил:
- Это дело шибко сложное… и опасное, как у сапёра…. Если ошибёмся, - можем сыграть в ящик – все!
- Я знаю…, но и тебя я знаю. Если ты возьмешься и обдумаешь, как ты это делаешь…, то всё будет нормально…. Главное, - чтобы не оставить никаких наших следов. Ты пойми, Витя, - если чисто сделаешь дело, - берёшь валюту… много…, и с семьёй: в Европу, на острова, в Штаты… куда хочешь и на сколько хочешь…. Ну, а если упрёмся в стену, - дадим задний ход, уж в верную петлю не полезем. Ну, как, Витя?
- Ну что же, Михалыч, - начали игру, - надо идти ва-банк! Но, мне нужна будет полная информация, самые подробные сведения, - это моё условие! Ты что-нибудь собрал?
- Я тебе говорил, - по Хамзату дело шло трудно, но сейчас мы возьмемся за это снова, и все сведения постараемся собрать, как и по Костылю.
- Э, Михалыч, чую, что здесь будет всё намного сложнее и опасней…. Я тебе напишу потом подробно, что надо будет узнать… и передам; только когда всё будет собрано… я буду начинать.
Хмурый заметно повеселел, и, кажется, даже стал трезвее.
- Договорились! Теперь ты на фирму не ходи, сиди дома, отдыхай, гуляй или куда-нибудь смотайся…. Подбирай команду, связь только со мной, по сотовому. Всем управляешь ты, - тебе «зелёная улица» и неограниченный кредит. Операцию…, - как её назовём…, - вот – «Карнавал»! Давай будем с тобой считать, что операция «Карнавал» – началась!
- Ладно, теперь требуется выпить за её успешное окончание, и я поеду домой.
- Да! Давай выпьем за наш успех, ещё закусим, а потом тебя отвезут домой.

На следующий день, Лабан составил подробный список сведений, которые были необходимы ему для начала операции «Карнавал», которую он, про себя, стал называть – «Катафалк».
После этого, он ещё раз встретился с Хмурым, передал ему свой список и поделился первоначальными планами. Лабан никак не ожидал такой реакции Хмурого – тот радовался, как ребёнок.
Теперь Лабан был уверен, что на сбор сведений, которые он потребовал, уйдёт, при самом лучшем раскладе, не менее двух недель. Поэтому он решил, на это время, полностью отключиться от дел и отдохнуть перед опасной игрой, в которой ставкой была – жизнь.
Он улетел на юг, в Адлер, сознательно ничего не сказав Хмурому. Татьяну он тоже не взял с собой, сказав, что уезжает по делам.
В Сочи он снял номер «люкс» в «Дагомысе», и уже на другой день забыл: о Хмуром, Хамзате и всех, предстоящих ему, делах.
Он сразу окунулся в курортную жизнь, - в море, в тёплые ночи, в рестораны… и женщин; и в том, как он стал жить, - чувствовалось какое-то весёлое, отчаянное остервенение.
И вот уже две недели промелькнули, как сладкий сон, - и он прошёл… и надо было возвращаться.
Он вернулся в Москву весёлый, загорелый, разодетый, - и под вечер приехал домой.
В квартире было тихо. Лабан поставил в прихожей чемодан и прошёл в комнаты. Татьяна сидела на кухне, в каком-то чёрном платье и курила; она даже не поднялась ему навстречу, а когда повернула голову, - вид её – поразил его. На бледном осунувшемся лице, с тёмными кругами под глазами, - лежала печать горя.
- Что? – тихо спросил Лабан, чувствуя, как его радостное настроение сменяется мрачным предчувствием.
Она смотрела пустыми глазами, и этот отсутствующий взгляд вдруг разозлил его. Он сел напротив неё на стул.
- Ну, рассказывай всё!
Татьяна вдруг заплакала.
- Их уже нет… ни Веры… ни Светки… они умерли…, а может быть, их убили…
- Да рассказывай же всё, - нетерпеливо перебил Лабан, - и подробно, - что произошло и как всё было!
- Ещё на прошлой неделе…, - она заплакала сильнее, - Вера выбросилась из окна, а… а… Светланка, - повесилась… после её похорон, - так сказали в милиции…, но я знаю…, я знаю…, что всё было не так…
- Обожди, Танюха, ты успокойся… сейчас я тебе немного налью… и тебе будет лучше, - он быстро встал, принёс открытую бутылку коньяка и два бокала; налил себе и жене.
- На, выпей и тогда спокойно поговорим.
Она послушно выпила и вытерла глаза.
- Ну теперь подробно рассказывай всё, как это случилось… и перестань плакать.
Она долго молчала, собирала мысли и как бы расставляла их по местам, - и эта тяжёлая работа отражалась на её лице. Лабан внимательно смотрел на жену, а потом вдруг спросил:
- Ты что, наркоту курила?
- Да, это марихуана, - просто ответила она, - я немного…чтобы успокоиться.
Он не стал ничего говорить, понимая, что это сейчас не нужно.
- Ну, рассказывай!
- Знаешь, Витя, последнее время, Вера всё время жаловалась. Николай стал требовать, чтобы она переписала на него квартиру…, ну или там завещание написала… я не знаю, она не хотела об этом говорить…. Он сначала просил, а потом стал угрожать… и даже избил её…. Она приходила ко мне ночевать… хотела разводиться с ним и подавать в суд…, а потом вот говорят…, - выбросилась из окна…
- Обожди, кто такой этот Николай?
- Он, кажется, приехал с Украины… или из Молдавии…, молодой, моложе Веры. Сперва работал на стройке…, а потом, когда они поженились, стал работать в какой-то конторе… по обмену жилья…
- Ну а дальше что было?
- На той ещё неделе, мне позвонила Светланка… и сказала…, что Вера умерла…. Я туда приехала, но уже не помню, что там было…, там было много людей, милиция, - сказали, что Вера выбросилась из окна…. Николай устроил похороны, потом поминки… были его знакомые с Украины… или родственники…, не знаю. Говорили всякие речи… жалобные; он говорил всё: «Верочка – рыбка, Верочка – рыбка…». Из наших были только я и Света, - у нас ведь здесь никого нет…, - Татьяна замолчала и видно было, что ей нелегко говорить, но, заметив ожидающий взгляд Виктора, - продолжала. – После похорон, Света две ночи ночевала у меня. Я стала расспрашивать её, как всё случилось. Она рассказала, что вечером они о чём-то спорили и ругались, а она была у себя в комнате. Потом к ней зашёл Николай и попросил сходить за хлебом. Она пошла, а когда вернулась, - он кричал на всю квартиру, что Вера подралась с ним и… выбросилась из окна. Он сам звонил в «скорую»…
Лабан сидел мрачный и крутил в руках пустой бокал.
- Ты какие нибудь бумаги, протоколы видела…, подписывала?
- Нет, мне ничего не давали…, да, я тебе забыла сказать, наверно самое главное, - когда Света ночевала у меня, и мы вместе лежали с ней, она тихо заплакала и зашептала мне на ухо, что Вера сказала ей: «если со мной что случится, - это сделал он». Ты теперь понимаешь, кто это всё мог сделать? Я на другой день пошла к следователю, и всё ему рассказала; он всё записал и сказал, что разберётся и сообщит…, а потом, когда я пришла снова, - он сказал мне, что никаких доказательств нет и улик недостаточно…
Лабан сидел с каменным лицом, казался спокойным и только на скулах его играли желваки.
- И что же, ты больше никуда не ходила?
- А куда идти, Витя?… Ты подожди, я ведь всего ещё не рассказала…. Тогда Света дала мне Верины ключи от квартиры и сказала, чтобы я приезжала, если она мне позвонит…
Она замолчала и склонила голову к столу; было заметно, что ей трудно говорить. Потом она налила  в бокал коньяку, залпом выпила, и помолчав ещё, - продолжала:
- Два дня назад, она позвонила утром… я сразу испугалась. Она успела только сказать: «тётя Таня, он меня…», и связь прекратилась….
- Ну и что ты сделала?
- Я, конечно, сразу поехала туда…, а когда приехала, - в квартире была милиция, какие-то ещё люди…, а Светланки уже не было… её уже отвезли в морг. Потом у меня всё спуталось…, кажется, била по морде Николая, кричала, не помню что…. Уже потом мне рассказали, что Светланка повесилась на поясе своего халата… на дверной ручке…, - она перевела дыхание, и вдруг заговорила с новой силой, - ну теперь уж этот подлец не отвертится, и я его разоблачу…, теперь я докажу…, я завтра пойду и напишу… следователю заявление и прокурору… 
Лабан поднялся.
- Давай-ка, одевайся, мы сейчас поедем.
Она удивлённо подняла брови.
- Сейчас? Куда?
- Сейчас мы поедем туда. Давай собирайся, и побыстрей!
Татьяна поняла, что он уже всё решил окончательно и бесповоротно, и спрашивать нечего. Она, заражаясь его энергией, стала быстро собираться.
- Выходи, я буду ждать тебя в машине, - уже на ходу бросил Лабан, - и не забудь ключи от её квартиры.
Когда подъехали к дому, и Татьяна указала подъезд, Лабан остановился в отдалении от него и повернулся к жене.
- Теперь слушай меня, - сейчас поднимайся в квартиру, ключом не пользуйся, - позвони, и посмотри, кто там у него есть. Если спросит, зачем приехала, - накатай что нибудь…, ну скажи – за Вериными вещами…, или что-то забыла; если что – кричи, я буду стоять на лестнице, за дверью…. Пошли!
Они вышли, прошли к подъезду и поднялись на седьмой этаж. Вера позвонила…, ей открыли, и она скрылась в квартире. Лабан ждал у лифта. Вера вышла через несколько минут.
- Там у него двое, - сидят, едят.
- Ты их знаешь в лицо?
- Да, я их видела на поминках.
- Хорошо, тогда идём в машину, и будем ждать. А у него есть машина, не знаешь?
- Да, он недавно купил, - и она указала на стоящий во дворе «Фольксваген».
После недолгих манёвров, Лабан, наконец, поставил машину так, чтобы было ясно видно всех, выходящих из подъезда. Он уже составил план, и в него сегодня не входило – создание лишнего шума, и присутствие лишних лиц.
- Смотри внимательно на двери, и скажи мне, когда они выйдут.
- А что ты хочешь делать?
- Пока я хочу одного – узнать, когда его друзья уйдут, - сказал Лабан, и закрыл глаза.
Он вдруг вспомнил, что ещё вчера он купался в море, танцевал в ночном баре, слышал звон цикад…, там были пальмы, олеандры…, а здесь, а сейчас?… Это был какой-то бред! Он только сейчас заметил, что даже не успел переодеться, - лёгкая рубашка, светлые брюки, сандалеты. На мгновение он перестал понимать, зачем он здесь, и что делает…. Он задремал…
- Витя, они вышли, - раздался вдруг громкий шёпот у его уха.
Он вздрогнул; это было как удар, вернувший его в действительность, и как выстрел, дающий старт.
- Вышли двое?
- Да.
- Давай ключ и сиди здесь.
Лабан вышел из машины и пошёл к подъезду; он что-то ещё обдумывал, и его движения были медленные и вкрадчивые, как у зверя, подкрадывающегося к жертве. На седьмом этаже, он подошёл к дверям квартиры и осторожно вставил ключ. Дверь открылась без шума, и Лабан вошёл внутрь. В квартире звучало радио; рок музыканты оглушающим стуком били по мозгам.
Лабан прошёл на свет, через тёмную комнату и в кухне увидел Николая; он возился с посудой и, словно почувствовав что-то, сразу повернулся к нему. Наверное, он понял всё по лицу посетителя, потому что сразу потянулся к ножу. Лабан знал, что сейчас всё решает скорость; он прыгнул вперёд и схватил противника за руку, но тот резко выдернул её, и Лабан увидел лезвие перед собой. Он знал, что если нож взят так, что лезвие направлено вперёд, - надо ждать удара снизу и он вытянул левую руку, чтобы перехватить возможный удар. Правой ногой он ударил противника в промежность, а когда тот согнулся, - нанёс, по своей старой привычке, короткий удар в челюсть. Нож звякнул об пол, и Лабан ударил ещё раз. Николай осел на пол, повалив табуретку; они боролись молча.
Лабан хорошо понимал, что в его распоряжении только считанные секунды, пока тот не пришёл в себя. Он схватил противника за горло и крепко сдавил, - тот сопротивлялся, но уже слабее. Тогда Лабан, ударом распахнул в кухне окно и приподняв грузное тело под руки, - стал взваливать его на подоконник, сбивая банки и цветы.
Когда ему, после тяжёлых усилий, удалось это сделать, - он сказал, наконец, свою первую фразу:
- Ну, теперь иди… тварь! – и толкнул судорожно цепляющее за него тело, - вниз.
А в комнате гремел тяжёлый рок, и безголосая солистка, в исступлении, всё повторяла и повторяла бессмысленную, глупую фразу: «… я хочу, чтоб ты был мой, … я хочу, чтоб ты был мой, … я хочу, чтоб ты был мой…»
Лабан вышел, запрев за собой дверь, и спустился к машине.
Домой ехали молча, - он не разговаривал, а она не решалась расспрашивать. Когда приехали, Лабан поставил машину, пришёл и позвал жену; сели в его комнате, у стола. Он выглядел серьёзным и спокойным. Татьяна, взглянув на него, испуганно воскликнула:
- Витя, что с тобой?… У тебя на лице ссадины…, кровь!
Он отвёл её руку от своего лица.
- Обожди, это потом…. Ну Танюшка, слушай меня внимательно и запоминай! Его больше нет, но ты действуй, как хотела, - иди и требуй расследования! Но главное запомни, - ты меня не видела, я не приезжал, и мы никуда не ездили. Завтра утром я улетаю ещё недели на две; собирать меня не надо…, чемодан вон готов, я его не разбирал. Деньги ты знаешь где, наркотой не балуйся, а сейчас давай спать, - я устал.
Она смотрела на него широко открытыми, испуганными глазами.
- Как же так, Витя? Значит ты… его…
- Да, да, ты правильно сечёшь, а ты что хотела,… чего-то другого?
- Нет, но всё-таки как-то сразу… неожиданно….
- Только так, и без соплей!… А теперь хватит об этом… и пойдём спать.
На следующий день, ничего никому не сообщая о себе, Лабан опять улетел в Адлер.
Номер его гостиницы оказался свободным, и он поселился в нём вновь, сказав, что уезжал на несколько дней, к знакомым в Адлер.
И опять произошло чудо. Он сразу пошёл на море, и когда погрузился в его тёплые и ласковые объятья и поплыл, - ему показалось, что он никуда не уезжал, а всё, что произошло перед этим, - было в бредовом сне.
Сегодня ему не хотелось общества, и он стал искать уединённое место, чтобы побыть одному…, и вскоре он его нашёл. Там, на песке, на циновке лежал только один загорелый мужчина, который похоже как и он, тоже искал уединения.
Виктор Балабанов, по кличке – Лабан, - лёг поодаль от незнакомца ничком на тёплый песок, и стал смотреть в море. Он размышлял о красотах мира и о власти денег в этом мире, который он не смог бы так наблюдать и так наслаждаться им, если бы их не было. Думал он и о том, что уже не сможет жить как прежде, без возможности всегда их иметь. И ещё он думал о том, что убить человека, - это не такое уж большое зло, особенно плохого человека, а впрочем, и потерять свою жизнь – тоже не зло.
Он лежал лениво и спокойно и уже ничто, казалось, не могло потревожить его или удивить.
Повернув голову, он увидел, что его незнакомый сосед стоит на голове. Вытянувшись в струнку и застыв, он напоминал бронзовую перевёрнутую скульптуру, поставленную на песок. Сначала Лабан наблюдал с безразличием, но потом, взглянув на часы, заинтересовался, - это продолжалось уже десять минут. Наконец незнакомец сложил ноги в сед…, постоял ещё несколько минут, и плавно опустил их на землю. Постояв на коленях и локтях, с опущенным на ладони подбородком, он стал принимать другие, ещё более удивительные позы. Он то складывался пополам, помещая голову между ног, то прогибался, наподобие арки, вставая на мост, вытягивался в струну, а потом сплетал руки и ноги в причудливые сочетания. В каждой позе он застывал на несколько минут, и плавно переходил в другую…, и что-то завораживающее было в этих движениях и позах. Чувствовалось, что незнакомец, погружаясь в них, сейчас не ощущает и не воспринимает окружающий мир, и это было удивительно и интересно.
Теперь Лабан наблюдал всё с нарастающим любопытством, и ждал, когда с незнакомцем можно будет поговорить.
А действие захватывало его всё больше и больше и продолжалось целый час.
Наконец незнакомец лёг на спину, слегка раскинул руки и ноги, и замер на десять минут; потом потянулся и медленно поднялся на ноги.
Лабан подошёл поближе и приветливо спросил:
- Послушай друг, что это за упражнения?
- Это йога, - просто ответил незнакомец.
- А для чего это всё? Что она даёт?
- Помогает жить… и умирать.
Лабан с любопытством разглядывал незнакомца. Это был стройный, худощавый мужчина его лет, с проницательным взглядом светлых спокойных глаз; он стоял и слегка улыбался. Лабан протянул руку.
- Меня зовут Виктор.
- Владимир Львович, - ответил незнакомец, - протягивая свою.
- Ты знаешь, у меня друг детства, он всю жизнь занимается йогой…, но один, втихаря. Я его несколько раз просил объяснить, - в чём здесь соль…, но всё у нас как-то не получалось…, может быть, ты просветишь дурака?
Владимир Львович вдруг сразу стал серьёзным.
- А зачем тебе это?
Лабан удивился.
- Как зачем? Я всё время занимался спортом… и сейчас занимаюсь; изучал Восточные системы единоборств и сейчас интересуюсь любыми физическими упражнениями…, как и ты, наверное…. Тебе сколько лет?
- Семьдесят пять.
Лабан изумлённо вытаращил глаза, не зная, что сказать, а потом смущённо пробормотал:
- Не может быть. 
- Может. Всё может быть, - ответил Владимир Львович и улыбнулся.
И только теперь, на гладкой коже его лица, у глаз, увидел Лабан лучи тонких морщинок, и зубы – потускневшие и заметно стёртые. И в голове его внезапно промелькнула неожиданная мысль: «вот почему, чтобы определить возраст лошади, - ей смотрят в зубы». Он немного смешался.
- Ты… вы, плаваете? Может быть сплаваем подальше… а?
- Давай сплаваем, - просто ответил Владимир Львович, - только надо отойти подальше, за дикий пляж, а то здесь нас могут отловить.
Они отошли ещё подальше, за волнорез и вошли в море.
Лабан плыл кролем и, поворачивая голову, наблюдал за Владимиром Львовичем, - тот плыл так же, и не отставал. Для интереса, Лабан ускорился, но его напарник легко держался за ним. Наконец Лабан устал и перешёл на брасс, - Владимир Львович был рядом.
Плыли долго, и когда вокруг было только море, голубая вода, а берег виднелся вдали тонкой полоской, - они повернули назад.
Этот заплыв сблизил их и ещё более изумил Виктора физическими возможностями своего нового знакомого; он как будто почувствовал какую-то тайну и прикоснулся к ней. И когда они легли рядом на берегу, на песок, он доверительно спросил:
- Владимир Львович, так ты так и не расскажешь мне про эту самую йогу?
- А ты так и не ответишь мне, понятно, зачем тебе это нужно, помимо пустого интереса?
- Теперь я тебе отвечу. Я хочу в семьдесят пять быть таким же, как и ты… сейчас.
Владимир Львович помолчал, а потом спросил:
- А как ты живешь, чем занимаешься, где работаешь?
Виктору почему-то почудилось, что в этом вопросе скрыто сомнение в том, что он доживёт до этих лет; он и сам вдруг усомнился в этом.
- Я занимаюсь охранными делами, часто приходится ходить по краю… и глядеть в дырку; может быть это и не для меня, но сейчас… это меня здорово зацепило… и кто знает, что будет впереди… 
- В этом ты прав, - задумчиво ответил Владимир Львович.
- Так может быть мы встретимся, сегодня вечерком, и немного поговорим…, отметим знакомство и встречу?
- Ну что же, давай встретимся, ты где обитаешь-то?
- Я здесь, - в гостинице, а ты?
- А я дикарём, на частной…, на горе.
- Ну тогда давай у меня в номере, - не возражаешь?
- Хорошо.
Виктор дал свои координаты, договорились на восемь и расстались.
Лабан ещё послонялся по пляжу, поглядел на публику и пошёл к гостинице. Он не считал эту встречу простым разнообразием своего досуга, но этот человек чем-то захватил его и приковал к себе его внимание. Он поглядел на часы, но было ещё рано; он прошёл в бар ресторана, сел за дальний столик и заказал пива и креветок. Молодая блондинка, поигрывая волнующими бедрами, подошла к столику.
- К вам можно присесть?
Лабан окинул девицу оценивающим взглядом, - она была в порядке – пышная и красивая.
- Садись, - грубовато ответил он.
Она села, положила ногу на ногу и, со спокойным любопытством, заглянула ему в лицо.
- Вы давно приехали?
- Давно…, что будешь пить?
- Возьми шампанского и пирожное.
Лабан заказал бутылку шампанского, пирожные и фрукты.
Когда они выпили за знакомство, - немного посидели, разговаривая о несущественном на том, обычном жаргоне, за которым стоят: для одного – мимолетное удовольствие, а для другой – деньги.
- Пойдём погуляем, Витенька, - наконец предложила она, - … потанцуем, а хочешь, - пойдём в номер… у тебя есть кто-нибудь там?
- Нет, Котёнок, сегодня я не могу…, давай подождём.
- А что у тебя сегодня?
Лабан, усмехнувшись, кивнул куда-то вниз.
- Сегодня у меня мои дни… пришли…
Она поняла шутку и звонко расхохоталась.
- Ладно, я подожду…
Он посмотрел на часы.
- Ну мне пора, чао.
- Чао! – ответила она, до встречи.
Лабан прошёл к себе и заказал ужин в номер на восемь часов; потом принял душ, переоделся в лёгкий спортивный костюм и прилёг в холле на диван.
День был насыщен событиями, и он задремал, пока не раздался стук в дверь, – это привезли ужин. На столике стояли три бутылки, - шампанское, коньяк и сухое, - ваза с фруктами и холодные закуски. А через несколько минут в номер позвонили из администрации, и сказали, что к нему посетитель; он попросил проводить.
Когда Владимир Львович вошёл в номер и огляделся, на его, казалось невозмутимом, лице выразилось искреннее изумление.
 - Это что же, ты здесь один?
- Да, это одноместный «люкс»…, я не люблю общаг.
Владимир Львович обошёл комнаты: кабинет, спальню, ванную, туалет, и удивленно произнёс:
- Вот уже, сколько лет живу, а в таких апартаментах бывать не приходилось.
Лабан молчал.
- Сколько же этот шик и блеск стоит?
- Ладно, Львович, - не будем считаться… всё это – мусор! Давай-ка, подваливай сюда, и будем ужинать; скажи, что йоги пьют?
- Истинные йоги пьют только воду.
- А русские йоги?
- А русские могут выпить сухого вина, - немного.
- А едят что йоги?
- Истинные йоги едят: овощи, фрукты, орехи, злаки, молоко, мёд.
- А русские?
- А русские то же.
- Всё ясно, - засмеялся Лабан, - тогда садись, - вот вино, фрукты, овощи, а орехи, молоко и мёд, я сейчас закажу.
- Нет, Виктор, не надо ничего заказывать, этого вполне достаточно. Я ем немного, самую простую пищу и не делаю из еды культа…, так что ты не беспокойся.
Сели за стол, Лабан налил в бокалы сухого вина.
- Давай, за знакомство и хороший отдых!
- Ну, давай!
Выпили, посидели, поговорили о постороннем, а потом Лабан повернул разговор на интересующую его тему.
- Теперь расскажи мне всё-таки, про эту самую… йогу.
Владимир Львович задумался, похоже, он не знал, как начать.
- Видишь ли, Виктор…, йога, - это мировоззрение и образ жизни…. Она появилась в Индии, наверное, больше четырёх тысяч лет назад. По идеи и фактически, йога может дать человеку всё, что ему необходимо для долгой, осмысленной и счастливой жизни: здоровье, силу, радость, душевное спокойствие, бесстрашие…, - ну что ещё надо для счастья?
- И что же надо делать? – быстро спросил Лабан.
- Но, за это надо заплатить…, и тоже немало.
- Ну и что же надо за это заплатить? – снова нетерпеливо спросил Лабан.
- Обожди, не спеши, - сейчас я тебе вкратце это расскажу…. Делать надо много, поэтому и настоящих йогов мало. – Он сделал длинную паузу, а потом продолжал, - во-первых, нужно соблюдать основные правила жизни. Они такие же, как христианские заповеди: не причинять страданий ни одному живому существу, не лгать, не воровать, не принимать никаких подарков, соблюдать чистоту в мыслях, словах и делах. Что много? Обожди, это ещё не всё. Нужно проводить физические и духовные очищения, удовлетворяться тем, что имеешь, сдерживать похоть и грязные желания, изучать труды духовных учителей и стремиться к познанию Бога. – Владимир Львович улыбнулся, - ну как?
- Да… сурово, - грустно промолвил Лабан.
- Но это только подготовительная ступень, а за ней следуют физические упражнения, примерно такие, какие ты сегодня видел, дыхательные упражнения, духовные практики  медитации, которые ты ещё не видел, и кроме всего этого, - особый режим жизни: еды, питья, сна, гигиены тела и мыслей….
- Это надо же всё бросить, - разочарованно произнёс Лабан, - и заниматься только йогой.
- Каждый находит в йоге то, что он ищет, и что он отдаёт. Хочешь много получить - надо много и отдать. Поэтому истинные йоги могут сохранять здоровье и молодость до самой смерти, а умирать, - когда захотят; они могут управлять своими внутренними органами и физиологическими процессами, могут делать то, что обычные люди называют чудесами. Но это те, которые, как ты говоришь, занимаются только йогой в специальных школах, а обычные последователи йоги, - могут работать, иметь семью и заниматься по часу в день, - и они будут иметь своё…, примерно то, что имею я.
Владимир Львович помолчал, и закончил так:
- Но хочу сказать тебе, Виктор, что при всём при этом, есть и то, что йога не может дать, это: деньги, славу, власть…, потому что это ей не нужно.
- Но вот эти упражнения, которые ты сегодня делал, они ведь сами по себе что-то дают?
- Сами по себе, без работы ума и мысли, - это обычные физические упражнения, которые делают в спортивных залах или на зарядке. Чтобы тебя совсем не загружать, я ещё не рассказал о ментальных и духовных упражнениях йогов, которые гораздо труднее физических и должны с ними сочетаться. Вот теперь ты примерно знаешь, в самом примитивном представлении, что такое йога, - закончил Владимир Львович.
Теперь Лабан стал понимать, что йога, - это не для него; похоже, что понял это и его гость.
Они ещё посидели и поговорили, но взаимный интерес постепенно пропадал, и вскоре они простились. И хотя весь оставшийся вечер Лабан находился под впечатлением увиденного и услышанного, но уже на следующий день, жизнь его вернулась в свою привычную колею.
Он быстро нашёл себе подругу, купался, загорал, играл в казино, шиковал и кутил. Теперь он уже не встречался с Владимиром Львовичем и всё, о чём они говорили тогда вечером, в его номере, - теперь казалось ему смешным.
А время шло…, и очень скоро настал день, когда надо было возвращаться домой. Беззаботная радость сменилась надеждой и… опасениями.

В Москве чувствовалось приближение осени. Уже на трапе самолета, хмурое небо дохнуло на него холодной сыростью, вызвав смутное  ощущение разочарования и тревоги. Домой ехал на такси. По обочинам дороги на поредевших кронах деревьев, словно седина, пробивались жёлтые листья. Слегка моросило, покрывая вуалью лобовое стекло и, после юга и солнца, хотелось закрыть глаза и уснуть.
- Печка есть? – спросил он у таксиста.
- На месте, - хмуро ответил тот.
- Включи, холодно.
- С юга едешь?
- Да.
В машине стало тепло, Лабан закрыл глаза и задремал.
Когда он приехал, - Татьяны дома не было, в комнатах было тихо и прохладно. Лабан закрыл окна, разделся, прошёл в ванную и встал под горячий душ, чтобы согреться. Потом надел домашний костюм, осмотрелся и открыл мебельный бар; ему показалось, что его открывали без него. Он взял открытую бутылку коньяка и прошёл на кухню.
Татьяна вернулась уже под вечер.
- Ты что же не сообщил мне, что прилетаешь?
Она подошла к нему и, наклонясь, поцеловала в щёку. Он сидел уже слегка хмельной.
- Хотел сделать проверку, - а вдруг, думаю, кого-нибудь застану у неё.
- Если дома не будешь жить, может быть когда-нибудь и застанешь, - беззлобно ответила она, и добавила, - а ты, наверное, там тоже не один скучал…, - нет, я была на кладбище, у Веры…, ведь сегодня сорок дней.
- Ладно, садись, - вот как раз и помянем твою сеструху…, и состряпай что-нибудь пожевать.
Через несколько минут, на столе уже стояли тарелки с закусками, а на плите, в сковородке, шипела яичница, с салом и помидорами.
- Ну вот, что значит хозяйка, - довольно произнёс Лабан, - давай выпьем и помянем Веру.
Но это было совсем не главное, о чём Лабан собирался говорить. Когда они немного посидели и выпили ещё, он прямо спросил:
- Ну, как дела? Теперь рассказывай, что было после того, как я уехал.
Она сразу стала очень серьёзной и заговорила тише.
- Когда ты уехал, я, как ты сказал, пошла к следователю и попросила разобраться с делом о смерти моей сестры и племянницы…, сказала, что подозреваю Николая и почти уверена, что виноват он.
- Как фамилия следователя…, не помнишь?
- Сейчас забыла, какая-то украинская… Харченко или Марченко….
- Ну и что дальше?
- Я хотела написать заявление, но он сказал, что сейчас пока разбираться не будет, но всё записал и сказал, что меня вызовут…. Через день пришла повестка, а потом вызывали ещё два раза…, и всё время расспрашивали о Николае…
- Вспомни, о чём конкретно расспрашивали, - настороженно спросил Лабан.
- Спрашивали, когда последний раз я у него была на квартире, когда последний раз его видела, кто к нему приходил, кто его друзья, где он работал…, ну и всё такое…
- И что ты им рассказала?
- Сказала, что приходила только несколько раз, когда была жива Вера…, и когда умерла Света… и ещё на поминках…, всех его друзей и знакомых видела только там, но уже не помню их. Он показал мне какие-то фотокарточки, но я сказала, что не помню этих людей.
- А про меня что-нибудь спрашивали?
- Спрашивали где ты; я сказала, что ты в отпуске, где-то отдыхаешь, а где – не знаю, кажется по тур путевке. Ну, он ещё спросил, - не писал ли ты, или не звонил; я сказала, - нет, он этого не любит.
- И когда последний раз тебя вызывали?
- Ещё на той неделе.
Лабан замолчал, о чём-то подумал, а потом налил себе в рюмку коньяку и залпом выпил.
- Ну ладно, Танюшка, я пойду отдохну, часок – другой с дороги, а ты сооруди хороший ужин, а потом мы ещё посидим и выпьем за мой приезд и за встречу.
Только сейчас, он внимательно всмотрелся в лицо жены и увидел, как она изменилась за последнее время. 
- Ты как, в порядке? – заботливо спросил Лабан, - покажи-ка руку, ты что колешься, куришь?
- Да нет, Витя…, я только тогда раза два покурила, а потом не стала…, всё хорошо. Я тебе хотела сказать, но пока не успела, - она поднялась, подошла к нему и обняла за плечи, - ведь у нас с тобой скоро будет ребёнок.
Он испытал сложное чувство радости и тревоги, но последней старался не показать; встав, он поцеловал жену и спросил:
- А когда?
- Не скоро ещё, - через полгода.
- Хорошо, я пойду отдохну до вечера.
- Иди отдыхай, я приготовлю ужин и тебя разбужу, если заснёшь.

Три дня Лабан бездельничал, - отдыхал от развлечений и забот…, и ждал звонка. Но его не было, и тогда устав от бездействия и ожидания, - он позвонил сам. Хмурый не говорил о делах по телефону и сразу назначил встречу.
Машина пришла только на следующий день, после полудня, а когда они поехали не по обычному маршруту, а совсем в другую сторону, Лабан предположил, что обстановка на фирме изменилась и, судя по всему, не в лучшую сторону.
Ехали по Кутузовскому в сторону Фили, потом по Рублёвскому направо, и где-то в районе Крылатского остановились у одного из больших элитных домов, где у каждого подъезда в будках сидели вооружённые вахтёры.
Один из охранников вышел из машины, подошёл к подъезду, и о чём-то переговорил с вахтёром; тот позвонил куда-то по телефону, что-то ответил охраннику, и только после этого, - Лабан с охранниками прошли в лифт.
У одной из дверей, на двенадцатом этаже, охранник набрал код, и они вошли; его провели в дальнюю комнату, позвонили, а охранники уселись в прихожей, у дверей.
Хмурый встретил его как обычно радушно.
- Ну здорово, дорогой, ты как вижу, отдохнул…, давай проходи сюда, и присядь.
Хмурый был верен себе и своим традициям, - на столе стояли бутылки с французским коньяком и водкой, в тарелках: икра, сыр, салаты, конфеты, фрукты, но… Лабан невольно заметил, что прежнего шика, - не было. Взглянув на шефа, он увидел, что и тот заметно изменился, и хотя был спокоен, и даже улыбался, но осунувшееся лицо и ещё что-то в глазах, - выдавали внутреннее напряжение. Лабан, по привычке, быстро огляделся. Большая многокомнатная квартира была красиво отделана, и обставлена богатой мебелью красного дерева, в стиле «Ампир». Они уселись в кресла к столу, лицом к лицу.
- Ты что, переехал с дачи на новую квартиру? – с любопытством оглядывая комнату, - спросил Лабан.
- Да, здесь поспокойней.
- Я вижу. Здесь «хибары» – люкс! И кто же в них обитает?
- Депутаты… и я, - с кривой улыбкой ответил Хмурый, и сразу перевёл разговор, - ты чего звонил?
- Узнать как наши дела… сижу, жду, а ты знаешь, - ждать и догонять… хуже нет.
- Дело в том, Витя, что те сведения, которые ты запросил, - наши агенты ещё не добыли. Дело оказалось гораздо труднее и опаснее, чем мы планировали; это совсем не то, что было с Костылём. Если они пронюхают, кто их пасёт, - нам всем – крышка. Я ведь должен действовать через подставных, потому что если кто из наших попадёт к ним в руки, - они так прижмут яйца дверью, что любой может расколоться.
- Ну и что будем делать?
- Если работать с гарантией, наверное, надо ещё ждать, пока соберут всё, что ты накатал.
Лабан молчал, по лицу его было видно, что он что-то обдумывал, а потом он спросил:
- Скажи, Михалыч, у тебя есть фотографии и адреса хат и рабочих точек главных наших клиентов?
- Да, это мы достали, сейчас работаем по маршрутам и по раскладам времени, - это ещё, наверное, – неделя или две.
- Знаешь, что я тебе скажу, - давай фото и адреса… и труби отбой своим нюхачам. Теперь я всё буду делать сам, с нашими проверенными ребятами; нам, я думаю, не нужны сейчас лишние участники и свидетели?… Если ты не возражаешь, - я начинаю нашу операцию «Карнавал».
Хмурый слушал с радостью и сомнением, его удивило это неожиданное предложение.
- Ты что, сам всё сделаешь? Это же мудёж!
- Конечно не один, надо собрать свою команду…, если ребята согласятся, - тогда сразу начнём…, но если что будет нужно, - будем у тебя требовать.
Теперь Хмурый не скрывал своей радости.
- Хорошо, Витя, - банкуй! Всё, что будет надо, – получишь! Я обещаю, - а потом, хлопнув по столу, весело воскликнул, - а сейчас, давай за это выпьем и за тебя!
Хмурый, вопреки своему прозвищу, выглядел вполне довольным и оживлённым, он необычно много говорил, шутил и так же много пил.
 Провожая гостя, он обнял его за плечи, и доверительно произнёс на ухо:
- Ну, Витя, ты меня выручаешь, я – твой должник! Желаю успеха…, если что надо, - сразу звони на мобильный; и возьми себе охрану… кого выберешь и сколько хочешь, если надо, - я позвоню. Без охраны не езди и не ходи!
- Ладно, будь здоров! – ответил Лабан, - охрану пока брать не буду, чтобы не светиться зря, а потом будет видно.

Теперь, по своему обыкновению, Лабан начал действовать быстро и решительно. В первую очередь, он связался с Кротовым, и попросил его срочно приехать к нему домой. Крот был на операции, а потом на дежурстве, и смог приехать только через два дня.
Они встретились как старые друзья после долгих и трудных скитаний; словно дети, шутливо колотили и тискали друг друга, и было видно со стороны, как оба довольны, что встретились… и живы.
Лабан сразу провёл гостя к себе в комнату, и плотно прикрыв двери, усадил на диван.
- Рассказывай, что нового?
- Расскажи сперва, где был и как отдыхал, - тебя ведь не было больше месяца.
- Мне особенно рассказывать нечего, - усмехнулся Лабан, - ты знаешь, как мы отдыхаем на югах, - программа стандартная…, только Валера, я не за этим тебя позвал…, как у вас?
- Нас давят, как у нас сейчас говорят: «клиент бежит, доходы тают и касса денег не даёт»; ну короче, - клиентов наших переманивают, партнёров запугивают, а наших жмут везде, где можно… и начали отстрел.
- А кто?
- Похоже, что Хамзат со своими.
- Слушай, кто он такой? Что у него за команда и чем он занимается?
- По-моему толком никто не знает, - у них игра по – тёмному и жестокая дисциплина. Говорят, у него в основном кавказцы… и держат они гостиницы и казино, но это не всё…, поговаривают, что у них прихвачено ещё много кой чего пожирнее…. К нам недавно приезжал Дед, мы его спросили об этом, а он только сказал: «у него семь на руках и марьяж с прикрытием»… вот и всё, -  понимай, как знаешь.
- Ну и что, и больше ничего не известно?
- Нет. Все знают только, что они давно озеленились, ворочают большими миллионами, и не признают интеллигентных правил и законов…, - нет, одно правило у них есть, - давить и мочить!
- И кто у них всем заправляет?
- Хамзат и два его брата.
Они немного помолчали, а потом Кротов спросил:
- Ладно, Витя, какие дела – то?
- Дела такие, Валера, - я взялся закопать Хамзата… ты пойдёшь?
Кротов не ответил сразу; он молчал, и, казалось, не рассчитывал на такой поворот.
- И что? У тебя есть соображения? Это дело дохлое!
- Пока соображений нет, но мне нужно сначала собрать команду и узнать на кого я могу рассчитывать… и ты, как всегда, первый, к кому я обращаюсь.
- Ну, Витя, ты меня стукнул по мозгам; ты, что же думаешь, что мы с тобой свалим Хамзата? Ты знаешь, я слышал, там у него такие артисты…, что если мы где чуть споткнёмся, - то и мы, и наши семьи, и наши фирмачи – покойники!
Лабан сидел, усмехался, щурил светлые разбойные глаза, и во всем его облике проглядывало что-то бесшабашное и… безрассудное.
- Что же теперь мы с тобой будем ссаться что ли? Если эту операцию не провернуть, - Хмурому и нашей фирме, тоже конец; он уже чувствуется перетрухал, думал, что и я обложусь…, - но я согласился, а теперь уже назад хода нет.
- А зачем тебе было ввязываться в это дело? Ты не думаешь, что Хмурый может тебя подставить?
- Может, Валера, - конечно на это можно было согласиться только по большой пьяни, но ведь он платит кон…, это игра и надо рисковать. Если мы чисто сделаем дело и не наведём на него, - то он сделает нам все бумаги, выдаст валюту, и можем махнуть с семьями за рубеж. А? Из этого дурдома, на годик -  два, а может быть и навсегда! На острова, в Европу, Штаты… а? Валера, ну? Давай поставим фишку!
- Нет, Витёк, - моя никуда не уедет из России, да и я наверное тоже уже привык, даже прикипел, к этому дурдому, как ты правильно говоришь.
- Так значит без тебя… выходишь из игры?
- Нет, из игры я не выйду, - спокойно ответил Крот, - на меня можешь рассчитывать… как всегда.
Лабан радостно вскочил и заходил по комнате и когда он заговорил, - в голосе его звучало волнение.
- Спасибо, Валера! Я ведь чувствовал, что ты не подведёшь…, теперь ты подбери ещё четверых или пятерых надёжных ребят… на твой выбор, и мы с тобой начнём разрабатывать план операции. На неё я возьму у Хмурого всё, что будет нужно: деньги, технику, машины, прикрытие… и всё прочее. Скажи ребятам, что после дела все смогут год отдыхать…, где хотят и без проблем.
- Ладно, давай попробуем сыграть в эту орлянку, - может быть выпадет наша. Я подберу ребят и позвоню, а ты можешь уже начинать.
- Договорились, - весело ответил Лабан, - а сейчас пойдём выпьем и закусим за успешный разговор.
- Нет, сегодня не могу; я на машине и есть ещё срочные дела, которые сегодня должен сделать…, давай, всего, я поехал.
- Ну, давай, счастливо, - с сожалением ответил Лабан.

Теперь он сразу начал обдумывать свой план и, как всегда, подходил к нему с научных позиций.
Он решил придумать что-то новое и не повторять предыдущих сюжетов своих громких акций: взрывов, стрельбы с крыш, шумных расстрелов в городе.
Он пока отсёк в своих мыслях последствия, к которым могла привести операция, - последствия для него лично и ещё для десятков или сотен людей; сейчас он думал об этом, как о сложной технической задаче и о методах, которыми можно её решить.
Сначала нужно было проверить исходную информацию и, по возможности, собрать новую. Объект наблюдения был известен, действующие персонажи – тоже.
Главная резиденция Хамзата находилась за городом, в Балашихе, на охраняемой территории режимного предприятия. Было удобно и выгодно арендовать помещения на объектах с военизированной охраной и системами наружного и внутреннего наблюдения. Эта «крыша» помогала избежать множества ненужных забот и лишних расходов, и была вполне надёжна; под ней можно было хранить: сейфы с наличными, секретную документацию и средства связи.
Наблюдательный пункт Лабан решил сделать в машине; он запасся всем необходимым, и готов был проводить там многие часы, а если потребуется, то и менять машины, чтобы не примелькаться и не привлечь к себе внимания. Теперь он знал, с чего будет начинать, - и сразу успокоился.
На следующий день, Лабан взял бинокль, сумку с пивом и провиантом, и поехал по указанному адресу. Объект он отыскал быстро, - по глухому забору с колючей проволокой, проходной и скоплением машин вокруг. Он выбрал себе место в отдалении, в глубине небольшого дворика, откуда было хорошо видно двери проходной. Внимательно изучив и запомнив все фотографии, теперь он был готов к началу своей работы.
Своих новых клиентов Лабан обнаружил не скоро, чувствовалось, что мелькать они не любили; он приезжал на свой наблюдательный пункт утром, а домой возвращался часто заполночь. Он не ожидал, что эта работа окажется такой продолжительной и тяжёлой.
Только через десять дней Лабан полностью выяснил обстановку. Он узнал, что Хамзат  и его пять – десять сопровождающих, появляются на объекте во вторник, в десять – одиннадцать часов и уезжают куда-то через два –три часа, очевидно с инспекторскими проверками своих многочисленных городских офисов и точек.
Живут клиенты в гостинице «Метрополь», где снимают охраняемые апартаменты.
На выходные дни, с пятницы по вторник, Хамзат с братьями, приближёнными и охраной, уезжает за город, в свой клановый пансионат «Лесное чудо»; там, - усиленная охрана, системы наблюдения, обеспечения и безопасности.
Там свой обслуживающий персонал, гражданские жёны и подруги… и частые гости.
Во вторник, в девять – десять часов, Хамзат с братьями и ближайшими помощниками выезжают в Москву. У них три повседневных машины, - шестисотый «Мерседес» и джипы: «Лендкрузер-Форд» и «Гранд Чероке».
В Москву едут обычно на двух джипах, в количестве девяти – двенадцати человек.
Вся эта информация стоила Лабану: многих дней, больших денег и… прямой опасности для жизни. Теперь он понял, что почти вся работа штатных посредников – агентов, которых нанимал Хмурый, для сбора информации, - была пустой и бесполезной.
Он стал теперь разрабатывать план операции, а когда закончил, - позвонил Хмурому, чтобы получить его согласие, всё необходимое и окончательно обговорить все условия и гарантии.
Хмурый, казалось, уже давно ждал его звонка; они сразу встретились, как и в последний раз, на той же квартире. 
Когда Лабан ознакомил Хмурого со своим планом, тот, как уже не раз бывало, пришёл в детский восторг, так не вязавшийся с его суровым и мрачным видом. И, как всегда, он принял его план безо всяких замечаний. Он громко радовался, хвалил автора, а потом снова повторил все свои обещания, и в подтверждение принес три тугие пачки, а потом позвонил Лисицыну и строго приказал срочно достать грузовик – «КАМАЗ» или трейлер и обеспечить «Виктора Ивановича» всем, что ему потребуется!
И машина операции «Карнавал» стала медленно, и пока ещё тихо, раскручиваться, вовлекая в своё движение всё новых и новых участников, пока ещё не разделённых на действующих лиц и жертв.
Как только Крот сообщил, что команда готова, Лабан собрал всех в одном из номеров гостиницы «Измайловская». Пришли шестеро, - кроме Кротова, это были: Зуев, Шатунов, Селиванов, Зацепин и Миронов. Сели тесно за большой стол, и Лабан подробно обрисовал обстановку, а потом изложил свой план.
- Теперь, братья, слушайте меня внимательно! Каждую неделю, во вторник, примерно в девять – десять часов утра, Хамзат со своими братьями, помощниками и охраной, выезжает из своего пансионата, и направляются на работу в Москву. Едут на двух джипах; в первом – Хамзат и его приближённые, во втором – охрана. От пансионата до Горьковского шоссе, - двадцать пять километров…, гонят под сто, и через пятнадцать минут, - выезжают на шоссе.
Постановка задачи: три наших машины стоят на шоссе, у поворота, и ждут сигнала. Я – на КАМАЗе; Крот, Селиван и Андрей, - на первой машине; Мирон и Шатун, - на второй. Зуй, на третьей машине, стоит у пансионата на дежурстве; машину поставь так, чтобы её не видели из пансионата.
Когда джипы тронутся, - Зуй сообщает мне на мобильник, и через пару минут, когда джипы скроются, - едет к нам. Мы все, по сигналу, едем на встречу; я первый, Крот за мной, Мирон третий. Мы их встретим минут через пять. Я бью первую в боковину, по касательной, чтобы она завалилась в кювет, потом – вторую так же. Потом подъезжаете вы. Крот и его команда делает контрольную работу, но учтите, что двери и стекла могут быть укреплёнными, а потом Мирон и Шатун, - палят машины, - не забудьте пару канистр. После этого, я пересаживаюсь в первую машину, и все едем в Нижний на каникулы.
О начале операции я сообщаю Кроту, а он звонит вам, - каждый вторник, с утра, будьте дома. Какие вопросы?
Когда Лабан закончил, в комнате повисла мрачная тишина, вдруг сразу сменившаяся шумным оживлением.
- Ты что же, хочешь идти на таран? – быстро спросил Кротов, - это же рисковый номер и можно свободно гробонуться.
- А кого же я пошлю, чудак, - ответил Лабан, - я придумал этот номер и должен идти первым.
- Но ты же КАМАЗ не водил, здесь же нужен точный расчёт, - сказал Андрей, - иначе можно наломать больших дров.
- Надо несколько дней потренироваться, - ответил Лабан, - это мудня, - у меня большой стаж.
- А где этот КАМАЗ и чей он? – спросил Зуев.
- Он бесхозный, стоит пока за Окружной, на стоянке.
- А в Нижнем, что мы будем делать?
- Там есть дом отдыха; отдохнём месячишко, - скажите своим, что уезжаете в длительную командировку. Запомните, главное – не оставлять следов! Всё будет решать быстрота и чёткость.
Вопросы и споры были недолгими, и Лабан закончил так:
- Сейчас я раздам командировочные, - он открыл кейс, достал три пачки зелёных бумажек и передал Кротову, - это аванс, всем поровну, потом получите ещё – откупные, по тридцать кусков. Теперь, -  неделя на подготовку. День, вторник, и час я сообщаю Кроту, он – вам, а сейчас пошли обедать в ресторан!

Вечером, за ужином, Лабан спросил у жены:
- А что, Татьянка, ты ещё не раздумала рожать?
Она посмотрела удивлённо и испуганно.
- Почему ты спрашиваешь? Может быть что-нибудь случилось, или ты не хочешь?
- Нет, просто жизнь сейчас неспокойная… сволочная.
- Ну и что же? Людям надо перестать рожать?
Лабан молчал, ковырял вилкой в тарелке остывающие котлеты; после ресторана, ему совсем не хотелось есть.
- А если нам придётся уезжать…, сматывать удочки, - как тогда?
- Как уезжать? – удивлённо спросила она, - куда?
- Куда нибудь… может быть далеко…, за рубеж.
- Ты что, Витя, что случилось – то?
- Да пока ещё ничего, - вяло ответил Лабан.
- Нет, я уехать не могу, мне уже и аборт поздно делать… и ребёнка я хочу.
Он что-то обдумывал.
- Ладно, тогда надо законно оформить наши отношения.
- Конечно, дорогой, я давно хотела об этом поговорить…, но всё не решалась, - обрадовано сказала она, и, подойдя, - обняла его за плечи и поцеловала.
- Ну вот завтра и пойдём, - нарочито грубовато ответил он.
Оформление законного брака заняло два дня, а потом Лабан стал готовиться к операции. На дальних спокойных дрогах, вдалеке от постов ГАИ, он осваивал премудрости вождения КАМАЗа, - один, без помощников и свидетелей, но, не смотря на это, дело шло успешно, и через несколько дней, он решил, что готов.
После этого, им был выбран день акции, и до этого дня он не знал, куда себя деть и что делать. Последнюю ночь он плохо спал, часто неожиданно просыпался, а потом вдруг заснул, словно провалившись в глубокую тёмную яму, и увидел странный сон.…
Он ходил по каким-то мрачным и богатым залам, где совсем не было людей…. За прилавками стояли молчаливые манекены в комфуляжах…, показывали на витрины и прилавки, но он ничего не мог взять, - всё было закрыто за стеклом.… Он что-то говорил и о чём-то просил, но его никто не слушал и тогда он пошёл из залов прочь… и почему-то оказался на кладбище. Он слонялся среди могил, между крестов, а потом сел на, непонятно откуда взявшийся, диван…. Во сне, ему казалось, что он видит – сон! Перед ним стояла мать! Она что-то беззвучно говорила; фигура её была неподвижна, - шевелились только губы, а потом она поманила его пальцем, повернулась и пошла…. Он кричал, хотел её остановить, но всё было напрасно…и она ушла.
Он проснулся так же внезапно, как и заснул, и почувствовал, что он мокрый от пота. Испытывая непреодолимое желание встать, чтобы избавиться ото сна, Лабан тихо поднялся с постели, прошёл босиком на кухню, достал из холодильника пиво, и выпил из горлышка половину бутылки. Потом походил по комнате, - и так же тихо лёг, но сон не шёл. «Нервы?» – подумал он, и шепотом обругал себя нехорошими словами.
Утром, чувствуя что не выспался, Лабан кое-как позавтракал, выпив крепкого кофе с коньяком, и в семь часов позвонил Кротову.
- Валера, - сказал он в трубку, - начинай карнавал!

Сначала все приехали на загородную стоянку, где Лабан пересел в КАМАЗ; потом по кольцевой доехали до Горьковского шоссе, и далее по нему, - до поворота на пансионат.
В восемь тридцать все машины стояли на исходных позициях, одна, - у пансионата на дежурстве, а три, - у поворота, на шоссе.
Минуты ожидания тянулись томительно долго. Лабан, в кабине КАМАЗа, делал безуспешные попытки подремать; поодаль в светлой «шестёрке», Андрей Зацепин рассказывал анекдоты.
- Приходит мужик в аптеку и приносит пачку презервативов.
  - Вот, возьмите ваши презервативы, - они бракованные, и верните деньги!
  - Как бракованные, - удивляется продавец, - они что, рвутся?
  - Нет, гнутся!
Все смеялись, но как-то натянуто и принуждённо.
- Капитан уходит в плавание, и беседует с другом в кабаке.
  - Всё хорошо, только одно плохо, - долго не будет женщин.
  - Да, это плохо, а хочешь, я достану тебе искусственную женщину?
  - Как? Какую?
  - Резиновую. Заливаешь её теплой водой, и всё! Мягкая, тёплая, - иллюзия
    полная!
  - Давай! Я согласен… ты меня просто выручил!
     Через полгода, они встречаются снова.
  - Ну, как? – спрашивает друг, - иллюзия полная?
  - Да, полная, - я даже поймал на ней сифилис.
Вот это попал! – уже развеселясь воскликнул Селиван, - и как ты их все запоминаешь? Я их ни хрена не могу запомнить!
- Я их когда-то записывал, - ответил Андрей, - у меня их было целых четыре толстых тетради, а потом они сами стали вспоминаться…, или вот….
А в третьей машине скучали Миронов и Шатунов.
Наконец, уже около десяти часов, Зуев увидел группу людей, выходящих из дверей пансионата и направляющихся к машинам; он наблюдал, а потом взял телефон.
- Лабан, они вышли; он в первой, с ним трое; во второй – пять, - я за ними. Ты слышишь?
- Да! Двигай за ними, когда они отъедут, - Лабан встряхнулся и позвонил Кротову, - Валера, пошли! Их девять, он в первой и с ним трое. Вы за мной, всё как договаривались…, вы берёте первую, Шатун – вторую…. Пошли!
КАМАЗ взревел, и двинулся от шоссе по дороге, набирая скорость; следом, скрываясь за ним, две машины понеслись вслед.
Встреча произошла через несколько минут. Лабан прижимался к правой стороне, показывая, что он уступает дорогу джипам; они шли, не снижая скорости, и когда до первого оставалось метров пятьдесят, - он резко крутанул влево, целясь по касательной в левый борт первой машины. Он хотел только зацепить её и завалить в кювет, а потом то же проделать и со второй, но… не рассчитал!
Удар в трехтонный бронированный джип получился тяжёлым и жёстким, - он перевернулся и зарылся в кювете, а КАМАЗ развернуло… и вторая машина врезалась в его правый борт! КАМАЗ отбросило к обочине, а второй джип отлетел к правому кювету и там завалился на бок!
В сопровождающих КАМАЗ машинах, услышали страшный удар, лязг и скрежет сминаемого и рвущегося металла. Резко свернув и затормозив, они остановились почти напротив и, выскочив из машин, бросились к джипам. Там раздавались стоны, двери заклинило. Пули не брали борта и стёкла, и они стреляли через крыши. Подъехал Зуй и, выскочив из машины, сразу закричал: «Где Лабан?», - и только сейчас, в общей нервной горячке, все заметили, что Лабан не вышел из машины.
Кротов и Селиванов бросились к КАМАЗу и рванули левую дверь, - к счастью её не заклинило. Лабан лежал на полу кабины безо всяких признаков жизни. Тогда Кротов начал отдавать быстрые, отрывистые приказания:
- Витьку в машину к Зуеву! Зуй, мы в Москву, в больницу… быстро! Шатун, Серёга, - палите машины! Все в Москву и залечь на дно! Стволы бросьте по дороге, машины – во дворах, у метро! Всё! Едем!
Машины взвыли и помчались; на дороге полыхали три покорёженных груды металла, может быть ещё с живыми людьми, и вся эта трагедия механизмов и людей уместилась и спрессовалась, всего в три минуты!

«Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей,
и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.
Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня.
Ибо беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною.
Тебе, Тебе единому согрешил я, и лукавое перед очами Твоими сделал,
так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем.
Вот я в беззаконии зачат, и в грехе родила  меня мать моя.
Вот, Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня явил  мне мудрость Твою.
Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега.
Дай мне услышать радость и веселие; и возрадуются кости, Тобою
сокрушённые.
Отврати лице Твое от грехов моих, и изгладь все беззакония мои.
Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня.
Не отвергни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня.
Возврати мне радость спасения Твоего, и Духом владычественным
утверди меня».
               
                (Псалом 50. 3- 14)               
 
  Вот уже третьи сутки, Виктор Балабанов не приходил в сознание. Он лежал в реанимации, под капельницей, с искусственной вентиляцией легких, - и врачи боролись за его жизнь. В палату ненадолго пускали только жену, друзья дежурили за дверью. Предварительный диагноз был суров: множественные ушибы головы и внутренних органов, сотрясение мозга, переломы рёбер. Главная опасность заключалась в возможности остановки сердца и внутреннего кровотечения. Врачи оценивали состояние, как очень тяжёлое.
Пострадавший лежал на спине, опутанный шлангами и проводами; его лицо было строгим и бледным и только отдалённо напоминало то лицо Виктора Балабанова, или Лабана, которое жило, двигалось и говорило всего несколько дней назад. Тело, всё перебинтованное, лежало как белая мумия. Сознания, как состояния этого тела, - не было, но невидимая жизнь в нём продолжалась, и душа была там. И мысли, как продукт сознания, тоже ушли, растворились в тёмной тишине, и только иногда возникали обрывками снов. Эти проблески всегда сопровождались тревожными и болезненными ощущениями, и мимолётными картинами его той, - теперь уже далёкой жизни.
На четвёртый день произошёл кризис, и контрольная аппаратура зафиксировала клиническую смерть.
Он почувствовал вдруг внутри себя какое-то тихое низкое гудение, словно жужжание шмеля, и оно было в груди, и оно… вращалось. А потом громкость этого стала нарастать, звук делался выше, вращение ускорялось, и он поднимался к голове. И вот, этот звук перешёл в тонкий пронзительный свист, - стремительно вращаясь, вошёл в голову, и вышел из темени, с продолжительным звуком: «пи-и-и-и-и!». Именно в этот момент сердце его остановилось.
И вдруг, Виктор Балабанов увидел себя извне. Сначала он не понимал, что случилось, где он и кто лежит там внизу, на кровати. Он совершенно не ощущал своего тела и не видел его; было только одно чистое осознание, которое управляло чем-то бестелесным и невесомым. И когда это опустилось, оно увидело, - нет, не увидело, а внутренне ощутило и почувствовало, что там лежит его тело, – тело Виктора Балабанова.
Теперь «он видел», как в палату вбегают врачи, начинают суетиться у его кровати, хватают какие-то приборы, электроды, делают тому, - который там, -  уколы, массаж сердца… и ему вдруг стало смешно глядеть на всю эту суету.
Он, без малейших усилий, кружился у них над головами, трогал их за плечи и кричал:
- Что вы делаете? Я же здесь, вот я… смотрите!
Но его никто не слышал, и никто не замечал. Он был в экстазе от своего нового состояния, он обнаружил, что может перемещаться произвольно и моментально, не затрачивая никаких усилий и, проникая сквозь стены, видеть, что делается в соседних палатах. Но, в то же время, что-то неотвратимо влекло его назад, - туда, где на кровати, в окружении врачей, лежало его тело. Времени он не осознавал, - оно перестало существовать для него.
Но вот, два каких-то туманных расплывчатых существа, - доброжелательно и заботливо, подхватили его и повлекли прочь, через стены здания, серые туманы и клубящиеся облака куда-то вдаль, где виднелся круглый вход в какое-то иное пространство. Он явственно чувствовал и был уверен, что его спутники, заботливо готовят его к какой-то важной решающей встрече…, важнее которой нет!
Внезапно он оказался уже в другом месте, напоминающем тоннель, и там что-то подхватило его и понесло вдаль, через тёмное, сумеречное пространство.
Это было удивительно и необъяснимо, - он совершенно не испытывал страха, но совсем наоборот, - были только чувства покоя и добра. Потом в конце пространства показался свет. Он становился всё ярче, и вдруг, охватив его, залил всё вокруг. Он «увидел» своим новым зрением множество духовных сущностей, таких же призрачных, как и он, - они радостно приветствовали его. Вот среди них, появились его мать и отец; они стояли молча, и улыбались.
Все чувства, восприятия и ощущения стали совсем другими, здесь не надо было слов, мимики и жестов, - здесь всё передавалось непосредственно и прямо, как знание, как высшее истинное понимание. «Глядя» на мать и на отца, - он получил от них, и передал им, за одно мгновение, столько благословения, заботы и любви, сколько не мог получить и передать за всю земную жизнь!
Он хотел остановиться и что-то ещё сказать, но его неотвратимо и стремительно влекло дальше и ввысь.
Совершенно внезапно он понял, что достиг конечного пункта и цели этого непроизвольного, но предначертанного ему движения – полёта.
Ярчайший, чистый свет, который сиял и грел, но не слепил и не нагревал, - окружал Кого-то, Кто был там – внутри! Он излучал из Себя такую заботу, такое участие и такую любовь, которым не было: ни понимания, ни объяснения, ни выражения! Хотелось только здесь быть, здесь внимать и здесь чувствовать ЭТО!
Но вот, вдруг, он как бы «увидел», но скорее «узнал» каким-то внутренним ощущением, что там сказали – «Нет!».
И сразу всё двинулось вспять. Его что-то подхватило, и снова понесло в тоннель. И опять полёт в темноте, мелькание чёрных теней; и снова высокий свистящий звук, переходящий в низкое вибрирующее гудение.
Словно издалека, стали слышны голоса людей, и вдруг Виктор Балабанов вновь ощутил своё тело; в нём была слабость, тяжесть и боль, - и он почувствовал сожаление, разочарование и тоску. Голоса были далёкими, из другого, нереального мира и звучали глухо:
- … синусовый ритм, давление шестьдесят на сорок, пульс сто двадцать.
- Теперь будет жить.

Несколько суток Виктор провёл в полузабытьи, ещё плохо соображая, где он, кто он и что с ним произошло. Но потом, постепенно, здоровый и тренированный организм стал быстро возвращаться к жизни. Так прошло две недели. Он лежал в палате один, всё ещё подключённый к монитору, и постоянно находился в дремотном состоянии. К нему кто-то приходил, - кажется, жена – Татьяна, и ещё какая-то женщина…, кажется мать.
Среди ночи он вдруг проснулся, как будто от толчка, - в палате был тихий полумрак, горела дежурная лампочка и мерно постукивала, мерцая цветными огоньками, контрольная аппаратура. 
Впервые, с того страшного дня, сознание его вдруг стало чистым, ясным, и с памяти спало тёмное покрывало забытья. Он вспомнил всё, что он сделал, и что с ним произошло…, и он… заплакал! Слёзы текли по его худым, заросшим щетиной щекам, щекотали, капали на подушку, - и ему было радостно и легко, словно с его груди кто-то снял огромную и болезненную тяжесть.
Он уже не спал в эту ночь, он лежал и плакал, и после этой ночи, - прежнего Виктора Балабанова – не стало!
На следующий день, Виктор впервые, после катастрофы, разговаривал с Татьяной; он теперь, так же как и новорождённый, всё больше и больше делал впервые. Жена, обрадованная и счастливая, видя изменения в его состоянии, заваливала его сладостями, и всё рассказывала, и рассказывала ему о чем-то совершенно ненужном для него, и всё время расспрашивала о его самочувствии и желаниях.
А ещё через неделю Виктора перевели в общую палату. Татьяна приходила каждый день, приносила огромные сумки фруктов и деликатесов, которые он, после её ухода, делил на всех. В палате было шесть человек; он только представился, но сходиться ни с кем не желал, а через два дня поднялся с кровати и стал ходить.
Дни потянулись томительно и однообразно, но когда, на четвёртый день, Татьяна не пришла, - Виктор забеспокоился, предчувствуя недоброе. Через день появился Кротов, и они сели в коридоре, в дальнем углу. Кротов, хотя и обрадовался улучшению его состояния, но выглядел озабоченным и сразу перешёл к делу:
- Тебе надо отсюда сматываться!
Виктор глядел куда-то вдаль рассеянно и равнодушно.
- А что там? – и озабоченно добавил, - что-то Татьяна не приходит… Она не звонила тебе?
Кротов казалось, был удивлён, и нетерпеливо продолжал:
- Слушай, Витя, тебя ищут!
- Кто?
- Хамзата мы убрали, команду его порвали, но у него ведь остались подельники, дружки, родня…. Ты как думаешь, - они сейчас сидят и плачут? Нет, Витя, - они нас ищут… и менты тоже! Мы ведь с ребятами тебя здесь охраняем, пока ты здесь лежишь.
Виктор сжал Кротову руку.
- Спасибо, Валера…, а сейчас мы с тобой свалим отсюда. Ты с машиной?
- Да. И куда ты думаешь двинуть?
- Как куда? Домой, мне же нужно узнать, что с Татьянкой, - может быть она заболела.
- Да нельзя тебе домой, - раздражаясь, возразил Кротов, - опасно! Хмурый передал, чтобы ты срочно перебрался на новую квартиру, он тебе её уже нашёл… и вместе с женой. Ты едешь сейчас на новую точку и там лежишь, а я найду Татьяну и привезу к тебе.
Но Виктор ответил сразу и решительно.
- Нет, Валера, мы сделаем так. Сейчас я одеваюсь, и мы едем ко мне, домой. Ты сразу уезжаешь, а я делаю свои дела… и это всё! Иди в машину и жди.
Теперь он снова действовал решительно и быстро. Достал из сумки куртку, надел её прямо на спортивный костюм, собрал свои вещи, зашёл в кабинет врачей, поблагодарил всех, кто там находился и, положив на стол все деньги, которые у него были, - вышел.
На улице его обдало холодом, поздняя осень сеяла мелким снежком. В машине, кроме Кротова, сидели ещё двое, - Шатунов и Селиванов. Они шумно приветствовали его и он понял, что это и была его постоянная тайная охрана.
- Спасибо, братья, всем! - только и смог сказать он, ощущая какое-то противное щекотание в глазах.
Ехали молча, не зная о чём говорить, а потом Виктор спросил:
- Как там наши ребята, все живы? Где сейчас?
- Пока все живы, - ответил Кротов, - вот только Зуй ранен, - сейчас в больнице…, а, в общем, всё нормально, дела идут.
- Контора пишет, - добавил Селиванов, и все рассмеялись. 
Когда приехали к Виктору домой, он сказал, выходя из машины:
- Ещё раз, братцы, спасибо всем… и счастливо! – и тяжело пошёл в свой подъезд.
- Я останусь, - сказал Кротов своим спутникам, - так надо! Вы доберётесь сами, встретимся на фирме, - и, выйдя, он поспешил следом за Виктором.
Он обернулся уже в подъезде и, увидев Кротова, удивился.
- Ты что?
- Пойдём, Витя, так будет лучше. 
- Ну пойдём.
Кротов взял друга под руку и почувствовал, как трудно было ещё ему подниматься по лестнице.
В квартире было пусто, темно и… тихо, и эта тишина – пугала. Виктор, не раздеваясь, быстро обошёл все комнаты, Кротов шёл за ним. В комнатах не было заметно никакого беспорядка, всё было на своих местах, как будто хозяйка отлучилась на время и сейчас войдёт. Но на кухне…, - холодные остатки еды, немытая посуда и стакан недопитого чая, подёрнутого тусклой плёнкой, - всё говорило, что отсюда ушли давно.
Долго молчали.
- Что предлагаешь делать? – спросил Кротов.
- Что делать? – машинально повторил Виктор, - какие у нас варианты: дорожное происшествие, ещё какой-нибудь несчастный случай, похищение? – он сознательно не сказал «убийство», хотя этот вариант и мелькнул у него в голове.
- Ну и что? Надо действовать… и быстро, а что мы можем сделать сейчас?
- Завтра, Валера, я поеду по больницам и моргам, и… напишу заявление ментам.
- Зачем тебе сейчас высовываться и лезть к ментам, - удивился Кротов, - ты же сразу засветишься, и тебя накроют, - он начал горячиться, - ты пойми, - ты подлетаешь, и за тобой раскручивают всю фирму.
- Обожди, Валера, не бурли, - устало ответил Виктор, - а что остается делать? Какие у нас варианты, сидеть в норе и ждать?
- Слушай, может быть действовать через Хмурого, - у него хорошие следопыты и он связан с авторитетами, - те тоже могут помочь… а?
Виктор долго молчал, а потом вдруг спохватился:
- Что же мы с тобой стоим? Давай разденемся и сядем, у меня к тебе серьёзный разговор.
Только сейчас они обратили внимание на то, что стоят одетыми на кухне, с грязными ногами и шапками на головах.
После того, как они привели себя в кое-какой порядок, Виктор провёл друга в свою комнату, и усадил на диван.
- Я тебе должен сказать вот что, - начал Виктор, - я решил расплеваться с Хмурым и уйти.
Кротов не понял.
- Куда уйти?
- Совсем уйти из нашего дела… насовсем.
- Ты что, сдурел или шутишь? – изумлённо спросил Кротов, - куда ты сейчас можешь уйти? Тебя ведь сразу вычислят и прихлопнут!
- Это уже неважно и меня не интересует…, я ведь, Валерий, был на том свете… и видел там…, - он вдруг осёкся и замолчал.
Кротов только сейчас внимательно вгляделся в лицо друга, и его не узнал. В этом лице и в глазах было, совершенно незнакомое ему, выражение внутреннего спокойствия и умиротворения… и ещё, - что-то такое…, как будто он знал теперь главную и очень важную истину.
- Ты что же, хочешь совсем сменить работу?
- Да.
- И куда подашься?
- Пока ещё точно не знаю.
- Ну ладно, Витя, ты уходишь от Хмурого, я и сам его не очень уважаю, но ты, если говорить честно, кидаешь и нас – своих друзей. Это как?
- Я кончаю нашу работу и завязываю!
- Будешь сдаваться, и… сдавать? – неуверенно с опаской спросил Кротов.
- Что же ты, Крот, так плохо обо мне подумал, - с обидой ответил Виктор, - или плохо меня знаешь? Ни сдаваться, ни, тем более, сдавать я не буду…, просто уеду подальше, но пока ещё не решил куда.
- Тогда тебе надо сейчас срочно смываться с этой квартиры, пока тебя не вычислили здесь.
- Куда же я могу сейчас уехать, чудак, а если сюда будут звонить по Татьяне?
Кротов что-то обдумывал, а потом спросил:
- Ну, а если Хмурый узнает о твоём решении, он ведь может…
- Не беспокойся, Валера, - перебил Виктор, - Хмурому я всё скажу сам… в ближайшие дни… я играю в открытую.
- Ты знаешь, Витя, я думаю, что это глупо, ты же сам знаешь, сколько на тебе навешано… и сколько с тобой повязано, - тебя ведь спокойно и просто могут убрать.
Виктор помолчал, потом посмотрел на друга добро и снисходительно, как на ребёнка, который не понимает простой вещи, и произнес загадочную фразу:
- Я тебя понимаю, Валера, мы с тобой говорим об одном, но видим – разное. Сейчас я ничего не боюсь, и смерти тоже…, - её нет!

На следующий день, утром, действуя по уже составленному плану, Виктор принялся обзванивать городские больницы и морги, а потом, подготовив машину, поехал по адресам.
Он мотался по городу целый день, но всё было напрасно, - он ничего не узнал. Потом он обращался в отделы дорожно-транспортных и уголовных происшествий, но снова – безрезультатно. Он начал терять, присущие ему, терпение и выдержку.
И тогда Виктор Балабанов, - бывший инженер и бывший бандит, сделал последний шаг, - он пришёл в отделение милиции и написал заявление, что у него пропала жена, и он просит правоохранительные органы завести дело о пропаже человека, и найти её. Теперь ему оставалось только ждать.
Он не хотел обращаться за помощью к своим бывшим сотрудникам, соратникам и друзьям, к Хмурому, Деду и Макару, но… спустя несколько дней, - они сами обратились к нему.
Он был целиком занят своими личными делами в это, тревожное и переломное для него, время и почти забыл, что намеривался позвонить Хмурому и сообщить о своём решении, но он и не предполагал, что последний узнает о его возвращении так быстро. Его звонок, с просьбой ждать машину и никуда не уезжать, Виктор воспринял со спокойным безразличием, - он уже знал, что ему делать и как быть.
Охранники привезли его в загородный коттедж, где они уже встречались когда-то… кажется давным-давно. Проходя внизу, мимо гостиной, Виктор заметил большой банкетный стол, уставленный бутылками и тарелками, и двигающиеся фигуры людей, но Хмурый встретил его в прихожей и, взяв под руку, сразу повёл наверх, в своё кабинет. Там он, кажется, вполне искренне, обнял гостя и заглянул в лицо.
- Витя, дорогой! Я рад видеть тебя живым и здоровым. Ты сделал для нас великое дело, - мы вылезаем из говна.
Виктор молчал, его лицо было непроницаемым и отрешённым.
- Ну садись, рассказывай, - продолжал Хмурый, - как дела, какие проблемы? Я слышал у тебя несчастье… с женой; что же ты сразу не позвонил мне?
- Извини, Михалыч, не люблю тянуть резину…. Я должен сказать тебе сразу, - я выхожу из игры.
- Конечно, - не понял Хмурый, - бери деньги, сколько надо, и смывайся куда хочешь: на Запад, в Штаты, на острова… всё, как договаривались.
- Нет, ты меня не понял, я кончаю нашу работу и ухожу из дела – навсегда.
Хмурый, потрясённый услышанным, казалось ничего не понимал.
- Как? А что же ты будешь делать, на что жить?
- Пока ещё толком не знаю, но буду пахать чистую землю… чистыми руками.
Хмурый начинал понимать, что Лабан, после аварии, тронулся рассудком.
- Ты что же, пойдёшь работать инженером, за рупь пятьдесят, когда вот у тебя здесь, в руках куча зелёных? Ты что о….ел?
- Знаешь, Михалыч, - голос Виктора звучал задумчиво и тихо, - всё дело в том, что сейчас здесь у тебя совсем другой человек, не тот, которого ты знал. Здесь уже нет Лабана, и мы с тобой друг друга не поймём.
- Да брось ты, му… чудак! – вовремя поправился Хмурый, начиная злиться, - я тебя понимаю…. После того, что ты пережил…, после этой переделки, больницы, операций…, я же понимаю! Там внизу накрыли столы, собрались самые почётные и надёжные люди… наши боссы и компаньоны. Собрались в честь тебя, что ты сделал дело, и остался жив! Пойдём, сейчас выпьем, как следует, расслабимся, а потом ты проспишься, отдохнешь… и всё встанет на свои рельсы…  на ум!
- Нет, извини, - тихо сказал Виктор, - я уже не пью.
Хмурый внимательно вгляделся в его лицо, и только сейчас понял, что это не Лабан и этого человека он не знает; теперь голос его зазвучал жёстко и угрожающе.
- Так ты что же, пойдёшь виниться, - мягко сядешь и заодно заложишь нас… всех?
- Ты что же меня не знаешь? Никуда я не пойду, вспомни, сколько на мне мокрых дел, а если меня и накроют, то я никого и никогда не сдам, - в этом можешь быть уверен. Запомни никого и никогда…, а впрочем, если не веришь, - можешь зарыть меня здесь… у себя под забором… и всё будет тихо.
Хмурый жёстко посмотрел в глаза собеседника, и был поражён, - они смотрели в его глаза, но как бы мимо него, с выражением, которого он никогда не видел, и в этом выражении была спокойная умиротворённость… и что-то ещё, чего он не понимал. Хмурый невольно отвёл взгляд.
- Ладно, твоё дело решать… и я вижу, что ты уже решил, но тогда тебе нужно сразу мотать отсюда…. Я всё равно дам тебе зелёных и уезжай. Можешь считать, что нашего разговора не было.
- Нет, Михалыч, так не получается, сейчас сразу, я уехать никак не могу, покуда не разыщу жену… сам. И денег я у тебя не возьму, - я же здесь уже не работаю, а за прошлое ты со мной рассчитался.
- Ладно, Виктор иди, ты, я вижу, спрыгнул с катушек, и базар бесполезный. Хочешь, мои ребята отвезут тебя домой?
- Нет, спасибо, доберусь сам. Скажи своим ребятам, чтобы выпустили меня и прощай; не поминай лихом, а если что не так – извини!
И Виктор Балабанов вышел из коттеджа и пошёл на шоссе ловить попутку, ругая себя по дороге, за то, что не взял машину.
Прошла неделя в томительном ожидании телефонного звонка; он никуда не выходил, жил и питался кое-как, и каждое утро, в ванной, на него глядело какое-то незнакомое лицо с отсутствующим взглядом, и рыжеватой щетиной на запавших щеках.
В конце второй недели, в газете, в хронике уголовных происшествий, - он увидел короткую заметку и фотографию. Что-то противное и холодное побежало у него по спине, а сердце, - заколотилось в ушах. Он отложил газету, и несколько минут боялся в неё взглянуть, но потом, грубо обругав себя вслух, взял снова и стал читать. В заметке сообщалось, что рабочие, при осмотре канализационного люка, обнаружили в нём тело женщины с признаками насильственной смерти. Погибшая, судя по всему, была беременна. Всех, знающих или видевших, изображённую на фотографии  женщину, просили позвонить по указанному телефону.
Первая мысль, которая пришла ему в голову была: «а может быть это не она, а только похожая?». Он начал невольно поддерживать и взращивать эту мысль, но, при этом, твёрдо решил позвонить. И он позвонил, и ему назвали адрес морга, куда нужно было приехать на опознание, на следующий день.
Ночью он не мог заснуть; он ворочался, вставал, пил водку, ложился… и снова, - ворочался, вставал и пил водку…. И так продолжалось половину ночи, пока он, наконец, не отключился от своего воспалённого сознания и своих лихорадочных мыслей.
Утром Виктор с трудом проснулся, он чувствовал себя скверно, - голова была пустая и болела, в желудке застыла бетоном какая-то дрянь…, - мутило. Он выпил две бутылки холодного пива, и только тогда, немного ожил. Надо было ехать.
На улице он заметил, как уже не раз до этого, что за ним наблюдают; охраняют ли его или «пасут», он не знал, и было это ему совершенно безразлично. Всю дорогу в нём, сменяя друг друга, боролись два чувства, - надежды и отчаяния.
А когда он вошёл в мрачный холодный зал, и из камеры на него выкатили оцинкованные носилки, - он вгляделся…и опять почувствовал холод на спине. Мрачные предчувствия его не обманули, - да, это была она, - его жена, Татьяна! Он узнал её сразу, хотя лицо её было опухшим и сильно изменившимся, по многим, известным только ему, приметам. Он долго стоял у тела жены, склонив голову, без мыслей и без чувств, пока его не попросили уйти.
Теперь на Виктора навалились скорбные заботы и наступили скорбные дни. Формальные, бездушные процедуры похорон: протоколы, акты, справки, ритуальные услуги, - всё было поставлено на конвейер, где за каждую операцию надо было платить, чтобы конвейер работал быстро.
Он стал расспрашивать следователя об обстоятельствах смерти жены, тот сказал, что эксперты определили, - смерть наступила в результате удушения, примерно три-четыре недели назад, причины убийства неизвестны, но кажется, что это не ограбление. Когда Виктор осторожно поинтересовался, как найти убийц, - ему ответили, что дело закрыто, за отсутствием подозреваемых и улик, и дали понять, что это дело «тухлое», мало ли людей гибнет и пропадает в Москве каждый день, безо всяких следов.
Теперь Виктору Балабанову предстоял последний труд – похороны жены. Он решил пригласить на помощь кого-нибудь из друзей, и сначала хотел отыскать по телефону Игоря Звонарева и Сергея Полетаева, но потом отказался от этого, - всё это уже ушло в далёкое прошлое, и было невозвратимым для него.
Тогда Виктор позвонил Кротову, и он приехал в тот же вечер. Виктор подробно рассказал другу обо всём, что произошло со дня их последней встречи, и попросил помочь ему в печальных похоронных трудах. Кротов согласился сразу, и через день они вдвоём проводили Татьяну в её последнее пристанище, а вечером, у Виктора, - сели за стол, на поминки.
Молча выпили по первой, не закусывая и думая о своём, а потом выпили ещё…
- Ты решил что-нибудь, - что будешь делать дальше? – спросил,  наконец, Кротов, принимаясь за скромную холостяцкую еду.
- Решил я пока твёрдо одно, - я уезжаю отсюда, и может быть, навсегда… вот только на родные могилы… когда-нибудь приеду… посмотреть.
- Да, тебе сейчас надо отсюда смываться, но я тебя всё равно никогда не пойму, ты стал совсем другим. Но мы с тобой… ну, в общем, где бы ты не был, и что бы с тобой не случилось, - на меня можешь рассчитывать всегда…, да что зря трепаться, - ты и сам это знаешь.
Виктор засопел и потянулся за бутылкой.
- Ладно, Валера, не будем сопливиться, давай-ка, выпьем за нашу испытанную дружбу и за….
- И за то, чтобы дальше нам повезло!
Они выпили ещё, сидели, разговаривали, ели сосиски, варёную картошку и солёные огурцы, и чувствовали, что вдвоём они могли бы ещё сделать… очень многое, что теперь уже сделать, - не придётся.
- Так ты ещё даже не знаешь, куда рванёшь? – спросил Кротов.
- Нет. Может быть в Сибирь, а может быть на Север.
- Но сейчас уже скоро зима, может быть тебе лучше подождать до весны?
- Нет, здесь мне уже делать нечего, новую жизнь надо начинать в новом месте…, да мне и не дадут, я чувствую, пожить здесь…
- И когда же ты едешь?
- Как только закончу здесь все дела, - сразу поднимаю якорь.
- Говори, какие дела, я тебе помогу.
- Да, твоя помощь будет нужна, - вдруг улыбнулся Виктор, - я хочу оформить на тебя квартиру, машину и гараж, - они мне теперь не нужны…, если ты конечно не возражаешь?
- Ты что, Витя! – изумлённо воскликнул Кротов, - у тебя что, совсем мозги потекли…, это же деньги! Деньги! Тебе же нужны будут, ещё неизвестно что тебя ждёт и как ляжет фишка. Может быть, ты и вернёшься, зачем же рубить всё?
Это ты сказал хорошо, - спокойно ответил Виктор, - только рубить канаты, которые держат меня здесь. Пойми, - возвращаться сюда я не думаю, что же ты хочешь, чтобы всё это продать? – он немного помолчал, а потом тихо добавил, - чудак ты, Валера, я сейчас остался один и ты мой единственный настоящий и проверенный друг…, если ты откажешься, - обидишь меня на всю жизнь! Давай-ка, ещё выпьем по одной, и завтра закончим наши дела. Памятник Татьяне я заказал, вот адрес мастерской и квитанция, когда сделают, - возьми и поставь.
И когда выпили по последней, Виктор поднялся, прошёл в свою комнату и вернулся с пачкой денег.
- Вот на, возьми. На дорогу я себе оставил, а больше мне не надо.
Кротов смотрел, широко открыв глаза, ничего не понимая… и молчал.

А ещё через два дня, холодным ноябрьским утром, Виктор Балабанов уезжал на Север скорым поездом «Москва – Архангельск».


«Держись совета сердца твоего,
ибо нет никого для тебя вернее его.
Душа человека иногда более скажет,
нежели семь наблюдателей,
сидящих на высоком месте для наблюдения.
Но при всём этом молись Всевышнему,
чтобы Он управил путь твой к истине».

              (Кн. Иисуса сына Сир. 37. 17-19).




 
               



ГЛАВА   ШЕСТАЯ

«Воспламенилось сердце моё во мне, в мыслях моих возгорелся огонь;
я стал говорить языком моим: скажи мне, Господи, кончину мою
и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой.
Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою.
Подлинно совершенная суета всякий человек живущий.
Подлинно человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится,
собирает и не знает, кому достанется то.
И ныне чего ожидать мне, Господи? Надежда моя на Тебя.
От всех беззаконий моих избавь меня,
не предай меня на поругание безумному.
Я стал нем, не открываю уст моих; потому что Ты сделал это».

                (Псалом. 38. 4-11).


Четыре года пролетели тихо и незаметно, словно ночная птица; и люди продолжали жить в тревогах, заботах и делах, и как-то даже не осознали того факта, космического значения, что поезд жизни, в один из дней, в одночасье, перевёз их через границу года, века и тысячелетия. И это событие эпохи, они отметили по-разному: фейерверками огней и карнавалами, пирами и приёмами, музыкой и плясками, семейными застольями и… простыми пьянками. Но можно было ожидать, и почему-то хотелось, что люди, перейдя этот космический рубеж, тоже как-то изменятся, сделаются лучше, добрее и совестливее, - но они не изменились. И не было гласа с небес: «Люди, века сменились! Вы вступили в новую эпоху, изменитесь и вы! Станьте нравственнее и чище, возлюбите друг друга, соблюдайте заповеди, данные вам!». Но гласа не было, а может быть и был, но они не услышали его, потому что это нужно было слушать не ушами, но душой, а она была закрыта. И этот переезд границы эпох, забылся через несколько дней, - и поезд жизни помчался дальше, приближая каждого к его станции.

Игорь Звонарев продолжал работать всё там же, в своём НИИ; он вообще не любил резких перемен в жизни, и событий, результат которых был неясен. И в институте пока всё оставалось по-прежнему: те же пустые коридоры и полупустые лаборатории. Были отделы, которым удавалось, в результате удачно выбранного направления и энергии руководителя, получать выгодные заказы и заключать договора с богатыми потребителями. Именно в этих подразделениях, можно сказать, ещё горела прежняя научно-техническая жизнь предприятия. Но были и такие, и этих было большинство, где эта жизнь только тлела, проявляясь в личных контактах разработчиков с представителями потребителей. И, наконец, были и такие подразделения, где сотрудники просто приходили на работу и отсиживали свои часы. Они, конечно, тоже считали, что они работают, и получали зарплату, но фактически, - сидели на иждивении у тех, кто действительно работал, и их содержал. Продолжалось постепенное старение коллектива; молодёжи становилось всё меньше, - её уже не тянуло в науку, как некогда, - а пенсионеров всё больше, и им уже некуда было идти.
На огромной территории научно-технического предприятия с опытным производством, сразу освободились помещения и площади, и руководство, с радостным изумлением вдруг обнаружило, что их можно сдавать в аренду богатым частным предпринимателям, значительно увеличивая скудные бюджетные ассигнования.
Игорь Звонарев продолжал работать в области обеспечения надёжности радиоэлектронных систем, и он знал, что необходимость работ, в этом направлении, будет всегда возрастать, так же, как всегда будут возрастать сложность систем и требования к ним. Это извечный, и в чём-то трагический, закон развития науки и техники.
Но не зря говорится: «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними».
Теперь Игорь стал меньше времени уделять работе, и больше воспринимать её, - как необходимость. Теперь его всё более и более привлекало к себе то, что ранее было его хобби и занятием для души. Теперь он был уверен, что многое из того, что некогда он считал важным, - на самом деле, не имеет никакой цены. Он понял, что все философии, все истины и вся Вселенная, - заключены в человеческой личности, - в его мозгу, в его сердце и в его душе.
Он ещё не понимал, и конечно не мог этого объяснить, что он нашёл внутри себя – Бога! Это были только первые, ещё неосознанные ощущения и непонятные переживания, но если бы он теперь ещё раз внимательно перечитал те книги, что когда-то заинтересовали его, он бы понял, что это было как раз то, к чему призывала Йога – Бога надо найти сначала в себе! 
Жена Игоря не очень одобряла его занятия и увлечения, и это было похоже на ревность. Когда он вечерами, придя с работы, брал книгу или садился в неподвижную позу, или в выходные начинал делать свои упражнения, - она чувствовала, что в эти часы он уходит от неё и от семьи. И хотя ни словами, ни действиями, она никогда не показывала этого, - где-то в мыслях, глубоко, она была против.
Вечером Игорь пришёл поздно и с порога крикнул:
- Лида, к нам гость!
Лидия Сергеевна вышла в прихожую в халате и домашних туфлях, и увидела мужа и незнакомого мужчину; был он высокий, худой и безволосый, - стоял и широко улыбался.
- Это моя жена – Лида, - представил её Игорь, а потом указал на гостя, - а это мой новый друг и брат по разуму – Александр Николаевич. Мы с ним недавно познакомились на лекции в Политехническом, и, представляешь, - сразу нашли общий язык!
- Извините за мой вид, - смущённо произнесла она, - это неожиданно…, но мы гостям всегда рады, пожалуйста, проходите и будьте как дома, а я приготовлю стол.
- Прошу вас, не беспокойтесь обо мне, - продолжал улыбаться посетитель, - считайте, что меня здесь нет, а то, что вы видите, - просто дух.
- Но дух, может что-нибудь поесть?
- Мы займёмся сначала духовной пищей.
Всем стало весело и просто.
- Ладно, Саня, - сказал Игорь, - ты раздевайся, и идём посидим с тобой, а Лида нам, всё-таки, что-нибудь приготовит…, а где наши девы? У меня ведь две дочки.
- Светланка пошла к соседке, на день рождения, а Людмилке что-то нездоровится, - она у себя.
- Проходи сюда, Саша, - пригласил Игорь гостя, - сейчас я тебе покажу литературу и потолкуем.
Игорь был оживлён и доволен, - наконец-то он, казалось совершенно случайно, встретил родственную душу, которой ему так не хватало и которую он, ввиду особенностей своей работы, производственного окружения и постоянного дефицита времени, - никак не мог встретить.
В тот вечер, он пошёл в Политехнический на лекцию по «Истории Востока» и когда, после лекции, началось обсуждение и стали задавать вопросы, - его поразил один из присутствующих. Его вопросы и высказывания, показались Игорю такими глубокими, интересными и содержательными, что, в перерыве, он сразу же подошёл, с предложением познакомиться и, при возможности, встретиться у него. Они созвонились, и вот теперь, Александр Николаевич Прохоров, был у него в гостях.
Они как-то сразу почувствовали взаимную приязнь и общались как старые друзья.
- Вот, посмотри пока литературу, - показал Игорь на полку, - а я сейчас.
Он прошёл на кухню, где жена озабочено, заглядывала в холодильник.
- Лидок, ты извини, что я не предупредил… всё решилось неожиданно; ты особо не старайся, он ест очень мало: каши, овощи, сок…. Мы попьём чаю, и поедим то, что есть.
Он вернулся к гостю.
- Ну что, нашёл что-нибудь интересное?
- Ты знаешь, у меня почти всё это есть; ты с какого года начал заниматься этими вопросами?
- Примерно с восемьдесят третьего.
- А я с семидесятого; вся литература была в самиздате…. Я носился тогда по знакомым, по библиотекам… кружкам, - собирал всё, что мог и где мог. Я ведь и секцию вёл по йоге, целых три года, - выезжали за город, выполняли асаны, пранаяму, медитировали.
- А сейчас что же бросил?
- Понимаешь, Игорь, я ведь работаю реставратором, - работа не денежная, а у меня семья; жена стала побаливать, у нас двое детей…, и в последние годы, материально стало туго, приходится подрабатывать, где придётся, - а за занятия я денег не брал никогда, так что причина одна – чисто бытовая.
- А профессию сменить не пытался, - участливо спросил Игорь, - ну там, в коммерцию или в торговлю?
- Нет, это всё не моё, а моя профессия сейчас никому не нужна…. Ну ладно, это всё мелочи жизни, давай лучше о наших делах. Ты регулярно занимаешься, и где?
Они сидели на диване рядом; в комнате горела только настольная лампа, и был приятный полумрак. После небольшой паузы, Игорь задумчиво ответил:
- Если сказать честно, - условий для серьёзных и систематических занятий нет, наверное, надо ждать, когда уйду на пенсию, но сейчас стараюсь использовать любое свободное время и выходные, но здесь опять беда, - я чувствую, что жена начинает обижаться, - и она права. Но концентрацией и медитацией, я всё же ухитряюсь заниматься каждый день, где только можно, в любую свободную минуту, а у тебя как?
- Твоя проблема – общая для всех, кто работает и имеет семью; я действую примерно, так же как и ты, но мне легче, - я могу практиковать и пратьяхару и дхарану прямо на работе, ну и конечно при засыпании и пробуждении.
- Ты знаешь, Саня, я тут несколько дней занимался допоздна, и потом случайно включил телевизор; ты представляешь, - сидят два учёных мужа, профессора или академики, и рассуждают о сущности сознания…, это была стыдоба!
- Это тёмная область, Игорь, ведь здесь всё – гипотетика и эмпирика плюс субъективность и словесный туман, - что же ты хочешь от этой темы?
Игорь стал горячиться.
- При чём здесь всё это? Зачем баламутить тему и запутывать людей? Скажи, как можно говорить о сознании, не объяснив, как происходит процесс мышления и что такое мысль? Или, говоря нашим языком, - что такое человек и его семь тел.
- И что же тебя так задело, - пусть себе говорят.
- Понимаешь, - учёные люди, серьёзно и глубокомысленно рассуждают перед микрофоном и камерой, оперируют научными терминами, сложными непонятными хитросплетениями фраз, которые, с хода, кажутся очень умными и важными, но если их элементарно очистить от всей словесной «шелухи», или попросить их расшифровать свои «научные» термины, то окажется, за всем этим скрывается непонимание и желание спрятать это.
- А ты не перегибаешь, теряя спокойствие и невозмутимость, - помнишь правило: «спокоен будь, и познай!».
- Да нет, Саша, это сосем другое дело, - просто было обидно и стыдно за этих людей, я даже не знаю почему, и в этом я, наверное, не прав. Но ты сам представь, - говорят на всю страну, что сознание, - это «что-то такое, что есть, то о чём мы думаем и говорим…, ну вот называем, например, цифру три… и в этой цифре – наше сознание». Ну что это такое? Скажи, разве не бред?
- Бред.
- Или другие перлы, которые даже невозможно воспроизвести и повторить, а не то, чтобы объяснить, это же квазинаучное словоблудие! Эти словосочетания, которыми они оперируют, рассеиваются как… неприятный запах.
- Ну хорошо, Игорь, а ты сам, мог бы объяснить всё это в понятных терминах?
- Но ты же знаешь, что Восточные Учителя, ещё несколько тысяч лет назад, предложили более или менее адекватную модель человека и его семь тел. Потом её приняли эзотерические школы, религиозные философы, мистики. Теперь её можно развить и объяснить понятными терминами, с научно-философских позиций. При этом, сознание будет просто состоянием физического тела, точнее его мозга, а мысль, которую нельзя отделять от сознания, будет просто продуктом, или проявлением сознания или ментального тела человека. И всё делается простым, безо всяких научных хитросплетений лукавого ума, и словоблудия.
Игорь перевёл дух и сделал паузу, и тогда Александр Николаевич спокойно сказал:
- Ну ты свяжись с этими деятелями, представь свою концепцию, как альтернативу…, огласи её или опубликуй. Многие, чьи взгляды построены на материалистических понятиях, её не воспримут, и даже назовут вредной и антинаучной, но многие, чьи взгляды близки к нашим, - примут, будут приветствовать, и скажут тебе – спасибо.
- Да зачем мне это доказывать кому-то, то, что с позиций материализма и эксперимента доказать нельзя? Я им скажу, что ваше представление, - это бред, а они мне скажут – сам дурак!
- Зачем же тогда расстраиваться и страдать?
- Не знаю почему, но меня это зацепило. Чем занимаются люди, научные коллективы, институты? Ходят на работу, пишут статьи и книги, защищают диссертации, - неужели для того, чтобы наукообразно и высокопарно запутывать людей, и наводить тень на плетень, доказывая свою значимость и необходимость?
- Да, наукообразно доказать можно всё. Ты ведь знаешь, что если имеются альтернативные суждения, то абсолютной истины нет, а обычных истин, которые мы высказываем, будет столько же, сколько и суждений, а суждений может быть столько, - сколько людей. Кому же и что могут люди, и мы с тобой, доказать?
- Но тогда людям вообще не о чем говорить; ментальность, разум, интеллект, - исчезают, и люди превращаются в своих далёких предков. Ведь мы можем сказать, что вот это, с позиций логики и здравого смысла, - приемлемо, вот это, - спорно, а это, - явный бред?
- Не знаю, может быть и этого нельзя сказать.
В комнату вошла Лидия Сергеевна.
- Мужчины! Вы ещё не утомились от умных разговоров? У меня готов ужин.
- Пойдём, Санёк, попьём чаю и что-нибудь пожуём, такой у нас обычай, - сказал Игорь, - а потом, по настроению, можем ещё пообщаться мыслями.
- Ну что же пойдём, - воздадим должное хозяйке.
Они прошли на кухню, где был накрыт вегетарианский стол: овощные салаты, отварной картофель в сметане и вареники с творогом.
- А девчонки? – спросил Игорь.
- Они уже поели.
- А можно мне сначала что-нибудь выпить? – вежливо поинтересовался Александр Николаевич.
Лидия Сергеевна смущенно посмотрела на мужа.
- Извините… я, Игорь, у нас, кажется, есть сухое вино?
- Нет, вы меня не поняли, - улыбнулся гость, - мне простой воды, только не холодной, или чаю…, я обычно пью только перед едой.
- Конечно, - поспешно сказала Лидия Сергеевна, - я принесу яблочного сока, - хорошо?
- Это будет отлично.
После ужина, они опять уединились и вернулись к прерванному разговору.
- Игорь, я подумал…, может быть  тебе стоит написать статью или даже книгу, и там дать основные положения древней науки о человеке, представленные с совремённых позиций…, ведь это очень важно… и очень нужно.
- Ну, это надо засесть надолго и бросить всё. Ну ладно, я напишу, затрачу год или два, а кто её издаст, если там будет нематериалистический подход и опровержение многих устоявшихся догм? А профессора и академики, которые сидят на своих привычных представлениях, и кормятся ими, разве они допустят инакомыслия в печати?
- Здесь ты не прав, сейчас другое время и издать можно всё: от матерщины, уголовщины и порнографии, до бреда сумасшедшего. А ты ведь столько перелопатил литературы, - дашь библиографию, сошлёшься на основоположников, выскажешь свои взгляды, - слог у тебя хороший, логика…, ты знаешь, я сейчас это представил, и мне кажется, что эта книга могла бы быть очень интересной и главное – нужной!
- Нет, Саша, пока я к этому не готов, работа очень большая и сложная…, может быть, когда уйду на пенсию.
- Ну тогда, может быть сделать устный доклад где-нибудь, сообщение…. Ведь понимать, что искажённо представляется основной и, наверное, самый важный вопрос и молчать…, - тоже  не очень хорошо. Как ты думаешь?
Игорь молчал, а потом вдруг улыбнулся.
- Получается, что я на свою голову затеял этот разговор, - о той телепередаче и получил новую заботу, ну, а если серьёзно, то здесь надо подумать, как это всё организовать. А может быть займёмся этим вместе? Я представил положение, - ты предложил действия, - это надо объединить.
И они рассмеялись оба.
- Ладно, договорились, давай обдумаем всё, рассмотрим варианты, и предложим себя.
- Если нас возьмут, - подытожил Игорь весёлый разговор.
Было уже поздно, и Александр Николаевич стал прощаться.
А на следующий день, после обеденного перерыва, Игорю неожиданно позвонил Главный инженер, и попросил зайти. Это его удивило, потому что начальник отдела был на месте и, в данном случае как бы нарушалась производственная субординация. Он пошёл, обдумывая, что бы мог значить этот вызов, и предположил, что вопрос, скорее всего, будет иметь личный характер.
Главный, как обычно, сидел за бумагами и дымил.
- Здравствуйте, Семён Ефимович, - вежливо поздоровался Игорь.
- Здравствуй, Игорь Васильевич, садись.
Закончив писать, он поднял голову, внимательно и оценивающе оглядел сидящего перед ним, и продолжил:
- Есть решение создать у нас лабораторию по сертификации радиоэлектронной аппаратуры на электромагнитную совместимость и технику безопасности, - как ты на это смотришь?
- Это дело своевременное просто ответил Игорь.
- Вот я и предлагаю тебе организовать эту лабораторию и возглавить.
Это было неожиданно, и Игорь замешкался с ответом.
- Честно говоря, Семён Ефимович, из меня плохой начальник, это уже проверено. Я не очень люблю командовать людьми, тем более заставлять или приказывать…, я привык работать, а не руководить, - извините, в смысле водить руками, - он замолчал, подумал, а потом грустно усмехнулся и добавил, - и ещё я не очень уживаюсь с начальством, не знаю почему…, мне кажется, оно меня не любит.
Главный рассмеялся.
- Ну ты сгущаешь всё. Во-первых, лаборатория будет отдельной, при Главном инженере, отчитываться будешь только мне, в дальнейшем, эта лаборатория, возможно, будет преобразована в отдел. Во-вторых, набирать людей будешь сам, по своему усмотрению, тех, с кем ты сможешь работать. А в-третьих, мне просто некого сейчас поставить на это место. Ну что, хватит, или ещё нужны доводы, тогда скажу, - в четвёртых, с тобой-то мы, наверное, уживёмся, работу будешь планировать сам.
Игорь молчал; он понимал, что его, годами устоявшийся производственный стереотип, может кардинально измениться, и ещё не известно в какую сторону, а этих изменений, он не любил и избегал. Но, при всём при этом, он не умел отказывать в просьбах, это всегда стоило ему больших трудов. Ну и наконец, положительные стороны нового статуса, - самостоятельность и независимость, - были налицо.
- Не знаю, Семён Ефимович, не хочу вас подводить, если что-нибудь не сложится.
- Я думаю, всё будет нормально, - оживился Главный, - давай посмотрим, как пойдёт работа, в крайнем случае, всегда можем переиграть…, а потом, это ведь и материальная поддержка….
- Ну, это для меня не главное.
- Не главное, но всё-таки… сейчас это не последний вопрос, - дипломатично сгладил ситуацию Семён Ефимович, почувствовав, что Игорю не понравился его последний довод.
- Ну, так что? Соглашайся, - после некоторой паузы продолжал он, - дам тебе максимальную самостоятельность, - сам составишь положение о лаборатории, штатное расписание, требуемое оборудование…, ну, решай!
- Всё получилось неожиданно, - ответил Игорь, - я по природе тугодум, дайте мне подумать до завтра…, я всё обдумаю, чтобы потом не ругать себя и вас не подводить.
- Ну ладно, думай, - с улыбкой сказал Главный, - я где-то слышал такое выражение: «никогда не раздумывай долго, потому что как бы ты не решил, - всё равно будешь жалеть!».
- Вот, это как раз про меня, - согласился Игорь, - но всё-таки я подумаю.
- Ну тогда до завтра.
Игорь Звонарев всегда трудно принимал решения; он боялся ошибок и связанных с ними неприятных последствий, вероятность которых всегда преувеличивал. Он начинал рассуждать, анализировать, взвешивать все «за» и «против» и, как всегда в таких случаях, чем больше он раздумывал, как поступить лучше, тем труднее было принять решение, которое позже, когда нельзя уже было ничего изменить, представлялось ему худшим. Такая нерешительность, при выборе действий, наверное, ещё объяснялась и тем, что, приняв решение, он уже никогда не изменял его и, избрав путь, - шёл по нему, не сворачивая, до конца. Но, перед выбором решения, часто устав от борьбы с собой, он иногда бессознательно искал совета.
За ужином Игорь, как бы, между прочим, равнодушно сказал жене:
- Главный сегодня предложил мне лабораторию и самостоятельную работу.
Она посмотрела с удивлением и участием, - он не часто посвящал её в свои производственные дела.
- И что же, ты согласился?
- Не знаю, пока не решил. Конечно, есть много плюсов: самостоятельность, меньше командиров, подчиняюсь только Главному, работа интересная и перспективная, ну… и всё-таки зарплата больше.
- Так что же ты раздумываешь? – сразу сказала она, - соглашайся!
- Но есть и много минусов: сейчас сразу навалится гора работы, новых забот, времени на свои занятия будет меньше, появится ответственность за людей, - ты ведь знаешь, я не люблю командовать, - впрочем, как и подчиняться. Вот и получается «фифти-фифти».
- Ну надо же всё равно решать, и только тебе.
- Да, я всё понимаю, но… знаешь, Лидок, давай схохмим, - чего я буду свои мозги морочить? Давай бросим жребий, и он пусть рассудит. У тебя рука лёгкая, ты у меня без пороков, почти святая, - бери монету и кидай, как выпадет, - так и сделаю…, орёл – да, решка – нет, и всё!
- Нет, Игорёчек, - со смехом ответила жена, - я хотя и святая, как ты сказал, спасибо тебе конечно, но жребий бросать не буду, - ты должен решить сам, но мне кажется, из всего, что ты сказал, плюсов всё-таки больше.
- Ну вот! – облегчённо воскликнул Игорь, - и жребий брошен, а говорила не хочешь бросать, - завтра скажу Главному, что я согласен; а теперь я захотел есть, давай что там у тебя? – и он перестал думать о работе.
Первая неделя, после того, как Игорь Звонарев дал согласие возглавить новую лабораторию, прошла в суете и заботах, - и временами он даже подумывал, правильно ли он поступил.
Но постепенно, после встречи с директором, всё наладилось, - бумаги были составлены и подписаны, формальности пройдены, а штат работников, в количестве одиннадцати человек, он набрал быстро из нужных ему специалистов, с удовольствием отметив при этом, что очень многие хотели бы работать с ним. Основная задача теперь свелась к заказам и получению необходимого оборудования, в то время, как в дирекции уже лежало несколько заказов на сертификацию.
И опять побежало время, день за днём, неделя за неделей, - с пугающей быстротой.
Вечером, когда, как обычно с книгой, Игорь отдыхал после суматошного дня, зазвонил телефон, - это был Александр Прохоров, - его недавний знакомый и друг. Он напомнил Игорю об их последней встрече и разговоре, о котором тот уже почти позабыл. Он сообщил также, что в ближайшую пятницу, в конференц-зале на Корчагина два, будет проходить научно-философский семинар на тему: «Проблемы психологии и сознания». Тогда Игорь сразу вспомнил их последнюю встречу, но ещё не понимал, какое значение это имеет сейчас, и в какой мере упомянутый семинар касается его, - Игоря Звонарева.
Тогда Александр стал объяснять, как интересно было бы сходить на этот семинар, послушать, задать вопросы, и может быть даже изложить свои представления, о которых они так много говорили между собой. Игорь, застигнутый предложением врасплох, как обычно, колебался и тянул с ответом, мысленно оправдывая отказ занятостью на работе, но его друг привёл последний довод, - он уже достал, причём с большим трудом, два пригласительных билета; и тогда Игорь согласился. 
Последнее время он совсем не занимался своей машиной, эти дела его никогда особенно не увлекали, и чаще на работу он ездил на метро. Теперь он опасался, что может быть возня с аккумулятором и колёсами, и они договорились ехать до Маленковской на электричке, а там до Корчагина, - пять минут хода.
В пятницу, как договаривались, они встретились у Игоря, проехали на Ярославский и, уже через полчаса, были на месте, за сорок минут до начала.
В большом фойе, на втором этаже, где проходила регистрация присутствующих, было уже многолюдно и оживлённо. Было заметно присутствие представителей различных организаций, и иностранцев; здесь же, в фойе, продавалась тематическая литература, и работал буфет. Друзья правильно оценили предоставленные организаторами возможности, - они посмотрели книги, выпили сока, и прошли в зал. Половина кресел была уже занята, стоял легкий шум; участники двигались в проходах и между рядами, заполняя зал. Они сели в середине, откуда было хорошо видно сцену со столом, трибуну с микрофоном, и стали ждать.
Зал заполнялся быстро и вот уже за столом появился председательствующий и открыл симпозиум.
После пленарного выступления начались доклады, - они были обычными, ничем не примечательными, и носили научно - рекламный налёт. Большинство докладчиков ставило в своих выступлениях две цели: показать свою научную эрудицию и важность работ своей организации или предприятия. Тяжеловесная терминология, сложно сплетённые обороты и фразы, - начинали утомлять. Скоро присутствующие потеряли внимание, тишина нарушилась, Игорь нервно ёрзал в своём кресле и морщился.
- Послушай, - шепнул ему Александр, - запишись на выступление в прениях, развороти эту кучу, ведь они мелют чепуху!
- Да ну их, пусть болтают, - раздражённо ответил Игорь, - я ведь не рассчитывал здесь выступать, жалко только потеряли время.
Но Александр Николаевич уже был захвачен своей идеей.
- Ты пойми, что же мы зря, что ли сюда припёрлись; ведь они же спят! Им ведь надо кинуть здравую идею…, ну как холодную лягушку за воротник!
- Ну ты иди, и кинь.
- Да нет, Игорь, я бы пошёл, но у тебя это будет более убедительно и толково; мы ведь с тобой много говорили…, - ну расскажи им, что ты рассказывал мне, я же помню, ну давай, выступи. Я бы сам выступил, но, честно говоря, побаиваюсь, - не готов…, ты что, тоже боишься?
А этого уже было достаточно, чтобы Игорь согласился. В перерыве, он записался на выступление в прениях, и после перерыва они снова заняли свои места.
Прения шли скучно, новых и свежих мыслей и идей не было, - все различия были в терминологии и в понимании одних и тех же устоявшихся догм. Внимание  аудитории ослабело, многие откровенно зевали или подрёмывали; в зале стоял лёгкий шумок, кое-где велись приглушённые беседы.
Наконец председательствующий назвал его фамилию, и Игорь пошёл к трибуне. Он оглядел большой зал, заметил равнодушные и оценивающие взгляды сидящих в первых рядах, - и положил на трибуну листок с тезисами.
Теперь он уже не чувствовал себя таким скованным и растерянным, выступая перед большими аудиториями, как это было когда-то. Медитация, упражнения и частая практика на работе, помогли ему избавиться от этого недостатка, доставлявшего некогда неприятные переживания.
- Уважаемые дамы и господа! – начал Игорь, - извините, если буду выглядеть здесь нетрадиционно, но хотелось бы задать вопрос присутствующим. Не кажется ли вам, что совремённая материалистическая наука, во многих направлениях, всё чаще и чаще – упирается в тупик? - В зале сразу возник шум, сменившийся заметным оживлением и отдельными возгласами, - не надо пока шуметь, я только представлю на ваш суд своё мнение, и попробую его обосновать. Понимаете, если мыслить и выражаться уже привычными, застывшими трафаретами, то всё кажется вполне понятным, и не возникает никаких вопросов. Это происходит у нас обычно, на подобных мероприятиях, и, в частности, сегодня здесь. Но давайте копнём поглубже, и попробуем заглянуть в корень наших обычных устоявшихся понятий. Вот для начала, - мы все привыкли говорить, что электрический ток, - это поток электронов. Но что такое электрон: частица, волна или неопределенная область, излучающая энергию, - не скажет никто, единого мнения нет! Мы говорим, что ток появляется, когда проводник пересекает магнитное поле, или когда имеется разность потенциалов, то есть электрическое поле. Но что такое поле? Единой теории, а значит и понимания – нет! Получается, что всем известное и кажется понятное явление, - ток, на самом деле, - неизвестно что, вызываемое неизвестно чем.
Шум в зале нарастал, присутствующие перестали жевать и стали просыпаться.
- Обождите, - улыбнулся Игорь, - это только самый простой пример, дальше будет интереснее. Есть два главных, краеугольных вопроса всех наук, философий и учений. Первый вопрос, – что такое материя? И второй вопрос – как она возникла, другими словами, - как произошла Вселенная?
Давайте посмотрим, что говорит об этом совремённая наука. Исходной единицей материи, из которой построен весь материальный мир, - считается атом. А что такое атом? Это ядро и электронные оболочки; но науке известно, что девяносто девять и девятьсот семьдесят пять тысячных процента массы атома сосредоточено в ядре. Это значит, что электроны практически не являются носителями материи, - вся она сосредоточена в ядре! А каковы размеры ядра, по сравнению с размерами атома? Если взять такой плотный материал, как железо и представить ядро его атома в виде горошины, то соседнее ядро соседнего атома будет на расстоянии примерно двух километров! Или ещё более наглядный пример. Представьте себе человека весом в семьдесят килограмм. Если в его теле все ядра атомов спрессовать без промежутков, - то они займут в объеме одну миллионную часть пшённого зёрнышка! Вот и вся материальная сущность человека!
Теперь в зале стояла тишина.
- Получается, - продолжал Игорь, - что атом, как единица материи, фактически пустой! Но давайте пойдём ещё дальше и заглянем ещё глубже и спросим у физиков: что такое ядро атома? Нам скажут, что это протоны и нейтроны, а мы спросим: а что такое протоны и нейтроны, из чего они состоят? Нам ответят, что это ещё более элементарные частицы: мезоны, гипероны, пионы, барионы. Это что-нибудь прояснило? Нет, ещё более запутало. Ну, а если рискнуть спросить: а что же такое, - мезоны и гипероны, - то появится новое понятие – кварки, и всё запутывается окончательно, потому что вопросы: «что это такое, и из чего оно состоит», можно продолжать бесконечно, и окончательного ответа не будет, - это всё равно, что искать линию горизонта. И это, - естественный и неизбежный тупик материалистического подхода.
А теперь вспомните, - ведь известнейшие физики: Эйнштейн, де Бройль, Шредингер, Гейзенберг утверждали, что в микромире частицы материи можно рассматривать как волну, то есть как поле или энергию! А где же материя? Получается, что величайшие физики приходили к выводу, что её нет! Конечно, сразу возникает естественный вопрос: что же, в таком случае, мы видим, чувствуем и ощущаем вокруг себя? И тогда можно прийти к неожиданному и парадоксальному выводу, - мы видим, чувствуем и ощущаем – только поля!
Теперь, наверное, можно сделать вывод, что на первый основной вопрос, - что же такое «материя», - совремённая материалистическая наука ответа дать не может!
Игорь сделал паузу, ожидая бурной реакции, но в зале была тишина… и он продолжал:
- Теперь от микромира перейдём к макромиру, ко второму основному вопросу, - как возникла Вселенная, то есть, как появилась материя? По совремённым научным представлениям, Вселенная возникла из точки в результате Вселенского Взрыва. Но как можно представить себе, с материалистических позиций, эту точку, в которой содержалась вся Материя, вся Энергия и вся Информация Вселенной? Ведь точка – математическая абстракция, а что находилось до Взрыва вне этой точки? Совремённая материалистическая наука, - не может ответить на этот вопрос, - ведь до Вселенского Взрыва не было ничего: ни материи, ни времени, ни пространства!
Теперь, наверное, можно сделать и следующее предположение, - что и на второй основной вопрос, о возникновении материи, - ясного ответа нет.
Вот здесь много говорилось о психике и сознании, но позвольте спросить, как можно говорить о сознании, не выяснив, что такое мысль? Ведь сознание, это не те сложные научные формулировки, которые здесь звучали; сознание, - это просто состояние или свойство высокоорганизованной нервной ткани – мозга, а мысль, это продукт, или результат функционирования, сознания. Так что же такое мысль? Что может сказать совремённая материалистическая наука  на этот счёт? Может ли она дать нам вразумительные ответы на вопросы: как происходит процесс мышления, что такое память, как происходит запоминание, забывание и воспоминание, как воздействия на органы чувств, связаны с мышлением, - какие здесь носители информации и какие механизмы передачи? Ответы на эти вопросы как будто закодированы многосложными научными терминами и формулировками, за которыми чувствуется незнание.
А целый ряд непонятных и необъяснимых, с точки зрения совремённой науки, загадочных явлений, таких как: предсказание будущего, ясновидение, телепатия, телекинез, левитация, НЛО, полтергейст, аномальные зоны и явления, «чёрные дыры», происхождение жизни и человека… и других.
Игорь сделал паузу и перевёл дух; он был слегка возбуждён. В зале стояла тишина.
- Я уже, наверное, не могу нарушать регламент и злоупотреблять вниманием присутствующих. Но для заинтересовавшихся или заинтригованных, можно было бы отдельно изложить и обосновать некоторые подходы и модели, которые могут дать сравнительно простые и понятные ответы на все основные вопросы, затронутые здесь, и на которые у традиционной науки ответов пока нет. Благодарю за столь продолжительное внимание.
Игорь стал спускаться с трибуны; в зале, после напряжённой тишины, сразу раздался шум, казалось, что после его доклада, там не осталось равнодушных. Послышались голоса:
- Дайте ему ещё время!
- Пусть докончит…
Председательствующий поднялся за столом.
- Уважаемые участники симпозиума, тема и вопросы, которые затронул докладчик, конечно очень важные и интересные, но они во многом спорные…и требуют тщательного изучения… и времени. У нас ещё четверо выступающих… я не знаю…
- Дайте ему продолжить!
- Давайте проголосуем! – донеслось из зала.
-Хорошо, ставлю вопрос на голосование: кто за то, чтобы дать докладчику ещё время для завершения темы? – подавляющее большинство. Игорь Васильевич, вы сможете сейчас закончить ваше сообщение, в виде конкретных представлений и предложений?
Игорь, уже направлявшийся к своему месту в зале, остановился.
- Смогу, насколько это будет возможно за ограниченное время.
- Тогда, пожалуйста, продолжайте.
Игорь снова поднялся на трибуну, сделал несколько глотков из принесённого кем-то стакана с водой, и продолжил:
- Для начала, давайте, хотя бы на время, примем несколько исходных предпосылок, представляющих собой некую гипотетическую модель окружающего нас мира, и человека, а потом посмотрим, к чему она нас приведёт, и что нам даст.
Первое, - Реальный, Истинный Мир, который мы не видим, не чувствуем и не воспринимаем, является многомерным, и в нём могут сосуществовать, не пересекаясь множество миров низших измерений, и в частности трёхмерных. Это так же, как на двумерной плоскости можно разместить бесконечное множество непересекающихся линий, а в трехмерном объёме – бесконечное множество непересекающихся плоскостей; понятно, по аналогии, что - в четырёхмерном мире, могут существовать бесконечное множество наших трёхмерных миров! Человек, на данной ступени своего развития, способен воспринимать только низший трёхмерный мир, который является лишь проекцией или одним из сечений Реального Многомерного Мира. Получается, что наш трёхмерный материальный мир является усечённым, или другими словами, - нереальным и иллюзорным. Отсюда все парадоксы и тупики материалистического подхода; здесь ответ на вопрос, - почему «исчезла» материя, при движении в глубь её, и превратилась в поле. Также и все другие непонятные и таинственные явления нашего трёхмерного материального мира, о которых мы упоминали, - они являются просто отголосками или проявлениями Реального Мира в мире иллюзорном.
Второе, - свойства, законы и явления Реального Мира в корне отличны от наших земных законов и явлений в таких основных и фундаментальных понятиях, как: пространство и время; материя и энергия; поле и информация. Можно предположить, что в Реальном Мире, многомерное пространство – нелинейное и замкнутое, - оно может трансформироваться из точки в бесконечность и обратно. Вот, кстати, и ответ на возможность возникновения Вселенной из точки, и возможности её обратной трансформации в точку. В Реальном мире, время тоже нелинейное и замкнутое, - в нем могут существовать одновремённо прошлое, настоящее и будущее, и здесь возможно скрыты ответы на такие явления, как: гадания, предсказания будущего, ясновидения и других временных аномалий. В Реальном мире, пространство и время образуют единую многомерную Пространственно-Временную систему координат. В Реальном мире, материя эквивалентна энергии или полю, и вместе с информацией образует единое многомерное Информационно-Энергетическое поле, которое движется, вибрирует и изменяется в Пространственно-Временной системе координат и, в свою очередь, связано с ней воедино. И с этих позиций, тоже можно объяснить множество загадочных земных явлений.
Третье, - всё невообразимое многообразие объектов Вселенной и их различие определяется только различными параметрами движения Информационно-Энергетического поля, в каком-то месте Пространства-Времени. Одним из таких параметров может быть частота вибраций Поля. При этом, - свойство или частота вибраций, определяет размерность Пространства-Времени. Окружающий нас трёхмерный материальный мир, который мы видим и ощущаем, - является, кажется, самым низшим и соответствует самым грубым вибрациям Поля. Более тонкие вибрации, связанные с более высокими измерениями, представляют различные виды физических полей; далее следуют: биополя, мысли и души живых существ, в виде всё более высоких размерностей Пространства.
Посмотрите, не здесь ли находится подход к общей теории поля?
Таким образом, можно сказать, что Мир един, по своей сущности, но бесконечно разнообразен в своих проявлениях. Теперь, если принять логическое предположение, что высшие формы вибраций и размерностей включают в себя все низшие, как проекции или сечения, и управляют ими, - то, двигаясь от низшего к высшему, - можно естественно и просто прийти к понятию Всеединого, Всеобъемлющего и Всевышнего, то есть к понятию – Бога!
Игорь замолчал, ожидая негативной реакции зала, но там было тихо, все слушали, и это его удивило и обрадовало; он выпил воды, и продолжал:
- Человек един с Вселенной и является микромоделью Реального мира, представляя его, как капля воды представляет океан, а песчинка – материк. Человек, это тоже частица общего Информационно-Энергетического поля с различными формами вибраций, действующих в различных измерениях. Физическое тело человека, - это самая низшая и самая грубая форма, это след человека, в низшем трёхмерном мире. Здесь, в этом теле, находится и мозг, в котором, как свойство и состояние, заключено сознание. Это тело мы видим, ощущаем, чувствуем, - поэтому наше сознание приковано к нему. Но давайте обратимся к нашим высшим телам, которые невидимы и которые нам дано только отдаленно воспринимать. Следующим за физическим, - у нас имеется энергетическое тело, через которое осуществляется энергетический обмен человека с окружающим миром. Это тело определяет физическое благополучие, крепость и здоровье человека, и здесь, по-видимому, зарождаются все болезни и слабости, прежде чем проникнуть в физическое тело. Некоторые люди видят это тело, в виде светлых или туманных вихревых потоков, входящих в биологически активные точки физического тела. Ещё более тонкие вибрации, образуют ментальное тело человека. Ментальное тело, - это тело мысли, или поле мысли, которое создается электронными процессами в клетках мозга, или другими словами, процессом сознания. Вот мы и пришли к понятию – «мысль». Мысли человека живут после своего создания; они могут оставаться в сознании или излучаться в пространство и существовать там неопределённо долго, примерно так же, как существует свет далёких звёзд. Это существование мысли, после её появления, может объяснить свойства памяти, - когда ментальное тело мысли удаляется из сознания, - мы забываем, а если возвращается вновь, - вспоминаем. Когда мы спим, сознание меняет своё состояние и концентрацию, - тогда самые различные ментальные поля: недавние и давние, свои и чужие, живых и уже умерших, - могут пересекать сознание, создавая всё многообразие и всю причудливость наших снов. Передачу мыслей, телепатию, распространение идей, массовые увлечения и «безумства» больших скоплений людей, - также можно объяснить взаимодействием ментальных полей.
Ментальное тело, - всецело определяет все поступки и поведение человека; мысль может изменить поведение и жизнь, вызвать болезнь или исцелить, и даже убить. Она может ввергнуть человека в пучину греха, или вознести к вершинам святости. Вот почему надо очень осторожно и строго относиться к своим мыслям, как к драгоценным произведениям своего сознания, и не допускать их осквернения, потому что, в противном случае, мы оскверняем окружающий нас мир.
Но мысль невидима, неосязаема и неизмеряема, и поэтому совремённая  материалистическая наука не признаёт ментальное тело и не изучает его, - и в этом видится трагедия. Если бы это тело человека изучалось и исследовалось так же, как и физическое, - наверное, мир был бы совсем другим, - неизмеримо лучшим! 
Но ментальное тело мысли, ещё не является высшим телом человека. Ещё более высоким телом, с более тонкими вибрациями поля и более высокой размерностью Пространства-Времени, является человеческая душа. Душа бессмертна и в физическом теле обитает временно, как луч света в храме. Душа есть вечно живущая духовная сущность человека, его истинное «Я», отличающая его от всех других живых существ во Вселенной, и когда прозвучал вечный и сокровенный призыв: «Человек познай себя!», то, очевидно, имелось в виду не его низшее физическое тело, а именно душа!
И, наконец, самое высшее тело человека, - это духовное тело, то, что иногда называют: «Искра Божья» или «Дух Святой», - это то подобие Богу, по которому мы созданы, это та конечная высота, до которой мы, увы, никак не можем подняться, отягощённые своим сознанием и мыслями, и потеряв связь со своей душой. Но очевидно только через свою душу, человек может приблизиться к Богу, в образе своего высшего духовного тела, и, наверное, это главная цель и главный смысл человеческой жизни!
Игорь замолчал, в зале было тихо.
- Вот всё, о чём можно здесь сказать в кратком выступлении. Многое, о чём я говорил, было известно за тысячи лет до нашей эры, а некоторые новые представления и гипотезы пришли из ментального океана  мысли, который нас окружает и о котором я говорил. Он открыт, нужно только войти с ним в контакт и научиться его слушать. Сейчас взглядов, подобных изложенным здесь, придерживаются многие научные и философские школы, а также мировые религии. Есть много литературы по комплексу понятий; желающим я могу сообщить. Еще раз благодарю, за долгое внимание и терпение.
Игорь стал спускаться со сцены, а в зале сразу поднялся шум; слышались аплодисменты, одобрительные возгласы и отдельные недовольные выкрики. Чувствовалось, что доклад вызвал бурные и неоднозначные эмоции, но взбудоражил всех. Игорь сел на своё место.
- Молодец, блестяще преподнёс, - сказал Александр, - мозги прочистил многим…, у кого они ещё работают.
А в зале продолжали шуметь и спорить, и председательствующий тщетно старался восстановить тишину. Остальные доклады были уже как-то скомканы и прошли буднично и скучно.
После окончания симпозиума, Игоря и Александра окружили плотным кольцом и посыпались вопросы:
- Вы по образованию биолог?
- Нет, я технарь.
- Так что же такое ток?
- Вибрация полей электронов, - гипотеза.
- Не могли бы вы сделать сообщение у нас на научном семинаре?
- Надо договариваться отдельно…, но я докладами не занимаюсь.
- Вы что же, опровергаете материализм?
- Я ничего не опровергаю и ничего не утверждаю, я просто предлагаю проснуться и пробудить мысль… и высказываю свою точку зрения.
- Где найти литературу по этой концепции?
- Позвоните мне, и я сообщу.
Так, в окружении, они спустились вниз, вышли на улицу, и там ещё продолжались вопросы, а несколько человек пошли с ними до электрички. В вагон сели пятеро; кроме Игоря и Александра, было ещё трое: Михаил Юрьевич – старший научный сотрудник Института Востоковедения, Константин Иванович -  доцент МГУ и Сергей – аспирант Института Ядерной Физики; жаркий разговор продолжался.
 Несколько дней, на работе и дома, Игорь находился под впечатлением своего выступления на симпозиуме. Он отвлекался от дел, мысленно прокручивал в уме фрагменты своего доклада, пропускал их через призму критики и, естественно, находил недостатки. Он считал, что вот здесь, надо было сказать, - вот так, а там, - выразить мысль совершенно иначе. Понимая всю никчемность этих переживаний, он приказывал себе никогда не возвращаться к анализу того, что прошло, но сидящий в нас «оппонент», часто бывает сильнее.
А в городе чувствовалось уже наступление весны, - всё сильнее ощущались запахи сырой свежести, серые краски неба сменялись голубыми, а солнце становилось тёплым и ласковым.
Весной Игорь Звонарев всегда испытывал какую-то непонятную грусть. Хотелось куда-то уехать и что-то изменить. Все женщины казались очень красивыми и одновремённо недоступными, и это вызывало противную жалость к себе. В это время, он особенно остро чувствовал  в себе «тиранию мысли», и всячески боролся с ней, находя помощников в книгах и медитации.
Вечером, за ужином, Игорь сказал жене:
- Знаешь, Лидуся, - я давно не был у родителей, надо бы их проведать…, я в пятницу, пожалуй, поеду, с ночёвкой…
Она бессознательно ревновала мужа к его родителям, но никогда не показывала вида, прекрасно понимая, что это будет выглядеть глупо.
- Хорошо, - просто сказала она, - передавай им привет, и может быть встретимся на майские выходные. Ты что будешь есть… рыбу или сосиски?
- Что положишь, то и буду, - рассеянно ответил он.
После ужина, как обычно, Игорь взял книгу, а Лида села за тетради. Это рутинная и неблагодарная работа, печальный удел всех преподавателей русского языка и литературы, могла доводить до отупения, повторяясь изо дня в день много лет. Эта работа, ввиду полного отсутствия творческого начала и однообразия, превращала учителя в автомат, и у Игоря, когда он глядел на жену в это время, - её занятие почему-то ассоциировалось со словом – «идиотизм».
- Лидок, объясни мне, - дураку, почему сейчас, когда в классах стоят компьютеры, и есть алгоритмы проверки грамматики и орфографии, надо тратить столько времени и сил на ручную проверку тетрадей…, как делали, наверное, ещё при царе Горохе?
Она подняла голову от письменного стола, сняла очки, и посмотрела на мужа усталыми глазами.
- Не знаю, Игорь. Наверное, надо создавать какие-то программы, разрабатывать методики…, но ведь мы не можем это сделать, нужны специалисты, а они за тетрадями не сидят. Кто о нас думает? Мы – школьные работники, как говорится – «шкрабы», а звучит почти как «рабы», - она грустно улыбнулась, - ладно, ты мне не мешай, у меня сегодня два класса и завтра тяжёлый разговор с директором.
- А что? Какие неприятности? – озабоченно спросил Игорь.
- Да так, это у нас обычное дело. Родители ведь всегда считают, что их дети, - самые умные, и что если они плохо учатся или ленятся, то виноваты учителя…, и бегут жаловаться, - к директору, в отделы образования…, и куда только можно. «Почему моему ребёнку поставили неправильную оценку?» Ну что на это можно ответить? Что девочка красится, гуляет с мальчиками, курит, ругается и не хочет учиться? Как это объяснить матери, у которой она единственная, любимая и избалованная с детства? Ладно, Игорёк, - это наша жизнь.
- Да, это ты хорошо сказала, - «такая наша жизнь», но надо и самим что-то делать с этой жизнью.
- А что? Научи!
Он задумался, а потом ответил:
- Я не знаю, этому, наверное, нельзя научить; у каждого свой взгляд на жизнь и каждый должен выбрать свой путь.
- Ах, Игорь, это общие умные фразы, - извини, мне надо работать.
- Обожди, - ну а если исключать из школы всех, кто злостно не хочет учиться или безобразничает, - ведь нельзя научить насильно!
- Сейчас мы не имеем права исключать из школы, мы обязаны учить всех… и каждого.
- Даже если они не хотят? И мучиться с ними?
- Да. И ещё говорят, что во всём виноват учитель. 
- Это идиотизм!
Наступило молчание. Игорь прилёг на тахту, отложил книгу, задумчиво глядя на, склонённую у настольной лампы, голову жены. Сейчас он отмечал, как незаметно и сильно изменилась его весёлая рыженькая хохотушка Лидочка. Вот уже очки и серебряные нити в золотых волосах, и тонкие морщинки у губ. Но, наверное, и он, если бы мог взглянуть на себя со стороны чужими глазами, увидел бы, что сам изменился тоже. Изменились и их интимные отношения; физическая близость и любовные ласки, стали уже не такими пылкими и не такими частыми, - и это было вполне естественно и объяснимо, но вызывало грусть.
Он приходил с работы и занимался своей философий и медитацией; она, замотанная школой, запрягалась в домашние дела, а потом садилась за тетради. И сбросив этот груз забот и дел, они, как в лучшие годы, могли принадлежать друг другу только в выходные дни и то, если не обременяли дети и Игорь не уезжал к родителям. И вот сейчас он опять наметил поездку.
В последнее время, Игорь Звонарев всё больше задумывался о себе, своей жизни и о своём назначении на земле. Это уводило порой в такие дебри, откуда он выбирался с трудом, но это стало его искушением и его крестом. Как сказал когда-то Сенека:
«Среди множества недостатков нашей смертной природы имеется и то ослепление нашего ума, которое заставляет наш ум не только блуждать, но и любить это блуждание.»   (Сенека. О гневе. 2. 9).
Он всячески старался внушить себе, что он, как создание природы, не столько физическое тело, сколько душа и дух. Однако, чем больше он старался  доказать это себе, тем более яростно кто-то внутри его, спорил с ним, опровергал его и заставлял сомневаться. Эта борьба с собой становилась постоянной и всё более трудной, только чем труднее она становилась, тем настойчивее и упорнее стремился он к своей новой идеи.
Он всячески старался найти в себе проявление чего-то высшего, духовного, своей души, и убедился, что для достижения этого необходима необычайно жёсткая концентрация и дисциплина ума. При этом он понял, что чрезмерное увлечение такой практикой может сделать человека ярко выраженным интровертом и развить эгоцентризм. Тогда он решил использовать свои новые воззрения в повседневной жизни и в общении с людьми, переведя это общение на новый, более высокий уровень, - «от души к душе». Он старался, чтобы слова, интонации, взгляд, - как бы исходили из тела души и искали путь к душе собеседника, которая обязательно есть, но может быть скрыта под спудом. И он был изумлён своими новыми ощущениями и успехами в делах, и кажется единственным, что пострадало при этом, - были интимные отношения с женой. И это было тоже естественно, ибо развитие духовного, - угнетает физическое. И хотя они ещё продолжали искать эти минуты, чтобы снова окунуться в вечный источник кратких земных наслаждений, он с сожалением стал отмечать, что прежние моменты восторга стал воспринимать более отчуждённо, словно наблюдая за этим со стороны. Но, в то же время, несмотря ни на что, чувство постоянной влюблённости в женщину, не оставляло Игоря и теперь.
И ещё, занимаясь самонаблюдением и самоосознаванием, он понял, что самое редкое, самое чистое и самое ценное состояние сознания, - это безмыслие! При этом может открыться интуитивный канал восприятия, и тогда приходят истинное понимание, и истинное знание.
В пятницу, после работы, Игорь сразу засобирался к своим; по дороге домой, он купил торт, фрукты и бутылку водки. Воображение уже рисовало ему беззаботный вечер, ощущение приятного похмелья и игры, в шахматы или преферанс.
- Когда вернешься? – с плохо скрываемой грустью спросила жена.
- Лидуся, ты извини, так хочется отключиться от работы, от занятий и от своих мыслей…, да и родных своих долго не видел…, но в следующие выходные, мы обязательно… куда-нибудь поедем… за город, обещаю тебе. 
- Ну конечно, я понимаю, тебе тоже надо развеяться…. Отдыхай там от работы, и от нас. Ужинать будешь?
- Да нет, пока не хочется.
- Ты хотя позвонил, что приедешь?
- Да, я звонил с работы…. Ну, я поехал.
- Поезжай, привет от нас.
В доме у родителей казалось всё было по-прежнему; его встретили, как всегда, радушно и, как всегда, без внешнего выражения эмоций.
Отец поднялся с дивана, уже с удовольствием предвкушая просвет, в однообразной череде вечеров, в виде выпивки, хорошей еды и игры. Мать, как всегда, занятая хозяйственными делами, - оставила их, и принялась готовить ужин в честь приезда сына. Надо сказать, что она любила сына больше чем дочь – Риту, и хотя сама никогда бы в этом не призналась, и даже не задумывалась об этом, но это было заметно. Может быть, дочь доставляла ей больше забот, или у неё был тяжёлый характер, или она была постоянно перед глазами, но только когда приезжал Игорь, - обычно строгое лицо матери, добрело и она, не умея и не зная, как проявить свои чувства, только излишне суетилась, и иногда неловко гладила его рукой.
- А где Ритуля? – спросил Игорь, проходя в комнату.
- Рита ещё на работе, - ответил Василий Васильевич, - она уже две недели работает в магазине продавцом; нет, ты понимаешь, - инженер уходит с производства работать в магазин…. Это же стыдок!
- Кому стыдок, отец?
- Как кому? Ей! Государство её учило, дало ей высшее образование, доверило руководить людьми, - а она ушла в магазин! Торговать! – он стал горячиться, - нет, ты понимаешь это? Я не понимаю…, уговаривал её – никакого впечатления! Поговори ещё ты с ней, может быть до неё дойдёт.
- Ну а сама она что говорит?
- Говорит, что ей мало платят, а ей сейчас нужны деньги. Нет, ты понимаешь? Нужны деньги! Сама зарабатывала, мы помогали…, нет, ты с ней всё-таки поговори…
- Василий, - вступила в разговор Ирина Сергеевна, - хватит тебе говорить о наших заботах, дай ему умыться и отдохнуть…, ещё успеете наговориться.
- Ладно, мать, - миролюбиво ответил Василий Васильевич, - ты нам организуй-ка ужин, а мы с сыном пока сыграем в шахматишки.
Когда Игорь привёл себя в порядок с дороги, переоделся в домашнюю одежду и прошёл в гостиную, - там отец уже сидел за доской с расставленными фигурами. Он никогда не умел долго ждать.
Играли из трёх партий, и отец проиграл две, а так как игра была на интерес, и проигравший должен был помогать готовить ужин, то он пошёл на кухню, а Игорь прилёг на диван и, не заметив как, задремал.
Потом пришла Рита, громко и раздражённо о чём-то говорила в прихожей, и Игорь не понимал, снилось ли это ему, или было на самом деле. Разбудил его голос отца:
- Ты что, спишь? Иди, у нас всё готово, садимся.
Игорь расслабленно сел на диване.
- А я ведь заснул, - словно оправдываясь, сказал он, - сегодня было много беготни на работе.
- Иди умойся и освежись, - посоветовал отец.
И через несколько минут, он уже священнодействовал за столом, - и это было, его самое приятное занятие. Обычно, в день приезда сына, Ирина Сергеевна устраивала особый, праздничный ужин, какого в обычные дни они с Ритой не видели.
Василий Васильевич, с заметным удовольствием, накладывал себе в тарелку различные закуски, наполнял рюмки и всегда произносил первый тост.
- Ну, давайте выпьем за наше здоровье, чтобы нам не болеть!
Все выпили и принялись за еду.
- Рита, а где же Юрка? – спросил Игорь у сестры.
- Не знаю, Игорь, - нехотя ответила Рита, - он придёт ночью, а может и не прийти ночевать.
- Чем же он занимается? И ты можешь об этом спокойно говорить?
- А кого он слушает? Он меняет работу каждую неделю, сейчас, кажется, устроился в казино…, - ладно, дай спокойно поесть! – раздражённо закончила она.
- Ты расскажи нам лучше, какие у тебя новости, - быстро перевёл разговор на другую тему Василий Васильевич, и стал наливать по второй, - как у тебя на работе, как Лида и дочки?
- У нас всё по-старому, без перемен.
- Ну, давайте теперь выпьем, чтобы у нас всё было хорошо, - сказал Василий Васильевич и поднял рюмку.
Ели молча; в этой семье никогда не отличались ни особой разговорчивостью, ни чрезмерным проявлением чувств; здесь каждый свои эмоции привык хранить в себе; здесь никогда не было ни поцелуев, ни ласковых речей, но за внешней сдержанностью и кажущейся холодностью, скрывались истинная привязанность и готовность к самопожертвованию.
Ирина Сергеевна, с заботливым вниманием, украдкой поглядывала на сына.
- Игорь, почему ты не ешь мясо?
Она, специально к приезду сына, ходила на рынок и долго выбирала вырезку для бифштекса.
- Мама, ты ведь знаешь… я же мяса не ем.
- Ну, за месяц раз, немножко, наверное, можно?
- Ты уж уважь мать, - вступил в разговор Василий Васильевич, - она ходила на рынок… старалась…
- Ну конечно, мама, извини, - виновато сказал Игорь, отрезая кусочек бифштекса.
- А что, отец, наливай ещё, - предложила Рита, - сегодня хочется напиться.
- Ты разошлась, что значит «напиться», - строго заметил Василий Васильевич, - мы выпиваем иногда, но не напиваемся…, вот ещё одну тебе налью, и потом – отказать!
- Ладно, наливай…. За что пьём?
- Мне хватит, - сказала Ирина Сергеевна.
- Ну по последней, мать, за компанию, - Василий Васильевич вдруг поднялся за столом, - давайте выпьем за тех, кто обеспечил нам такую жизнь. Вот мне мой отец рассказывал, как они жили до революции… и вот сейчас мы здесь…, у нас есть всё, а кто это нам обеспечил, - партия! За партию!
Он не почувствовал ожидаемого энтузиазма и, заметив, как поскучнели лица детей, понял, что тост его не прозвучал.
Снова ели. Игорь, хотя и изменял иногда своим принципам, но больше трёх рюмок не пил. Ирина Сергеевна пила только за компанию, когда приезжал сын, а Василий Васильевич с Ритой выпили ещё по одной. Семейный ужин приближался к концу.
- Давайте запишем пульку, - предложил Василий Васильевич, - ты как, дочь?
- Нет, мне не хочется, - ответила Рита, - нам нужно с Игорем поговорить…, мы сейчас…
- Обождите, сейчас будем пить чай, - засуетилась Ирина Сергеевна, - а потом поговорите.
- Ты пока убирай всё, и ставь посуду, а нас позовешь…, ладно? Пойдём, Игорь.
Игорь прошёл вслед за сестрой в гостиную, и там они сели на диван, у зажжённого торшера.
- Ты знаешь, о чём я хочу поговорить с тобой? – спросила Рита.
- Догадываюсь, - о сыне.
- Да. Я просто в отчаянии…. Из института он ушёл, лоботрясничает…, мне кажется, что он попал в плохую компанию, и там у них наркотики. Он всё время просит у меня денег…, я с ним много раз говорила, но…, - голос сестры задрожал, - мне его жалко, я ведь из-за него ушла со своей работы…. Отец и мать тоже говорили с ним, но – бесполезно. Поговори с ним ты, - он тебя уважает…
Игорь сидел хмурый и молчал.
- Пойми, надо что-то делать…, я же могу потерять сына!
- Ты знаешь, мне кажется, что это сейчас общая проблема, как бы разрыв поколений. Молодежь не хочет воспринимать своих родителей и их взглядов; она во власти каких-то тёмных стихий, она не признаёт никого и ничего…
- Меня не интересует, - как у всех…, и какое сейчас время, - голос сестры стал звучать громко и раздражённо, - меня интересует только мой ребёнок и конкретный вопрос – что делать!
- Ну ладно, а тебе ни разу не приходила мысль, что в чём-то ты и сама виновата? Извини, но мне кажется, что в наше время детей надо держать у ноги, на коротком поводке. Нет, конечно, - любить, уважать и доверять им, но и строго контролировать, - непрерывно и во всём. А если им всё разрешать, баловать, давать деньги, и не интересоваться: как они их тратят, с кем и где бывают, - то из них вырастают эгоисты, которые на всё плюют, и которых родители, как ты говоришь, - теряют.
Рита сидела молча и тихо плакала. Игорь сел рядом и взял её за руку.
- Я конечно могу поговорить, но если он для себя уже всё решил и выбрал свой путь, или уже стал наркоманом, - тогда все разговоры бесполезны и его надо увезти из Москвы, куда-нибудь в глушь, или положить в нарколечебницу, если он уже на игле. А может быть тебе съездить с ним куда-нибудь в отпуск, или отправить его: в поход, экспедицию, круиз?
- Но это фантазии! Он со мной никуда не поедет…. В экспедицию или круиз, но как это сделать? У нас же нет никаких возможностей…, кто с ним поедет, кто его возьмёт? У него нет специальности…, да он и не поедет, и получается, что весь наш разговор, - это пустая болтовня!
- Ну ищи другие варианты, я их не вижу, но чувствую, что тут нужна какая-то встряска, психологический шок, чтобы выбить его из этой колеи; больше пока ничего не приходит в голову.
- Ну ты хотя бы поговоришь с ним, скажешь, что он может погибнуть?
- Хорошо, это я тебе обещаю. Когда он будет?
- Игорь, Рита, - идите пить чай! – донесся из-за двери голос матери.
- Идём!… Я не знаю, он может и ночью не прийти.
- Да, Ритуха, мало любви – беда, много любви – лихо!
После чая Василий Васильевич стал организовывать преферанс, но он не получался; Ирина Сергеевна хотя и играла, но плохо и неохотно, а Рита, в мыслях своих, была занята совсем другим.
- Ладно, сын, пойдём с тобой ещё сыграем партийку – две, - обратился отец к Игорю, с последней надеждой на продолжение приятного вечера, - я хочу отыграться.
- Пойдём, попробуй, - Игорь улыбнулся, - а помнишь, как ты говорил мне когда-то: «не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался»?
- А ты ещё помнишь? Так это когда играют на деньги, а мы с тобой – на удовольствие.
Сели в гостиной, в уютной тишине, располагающей к спокойной игре и приятному разговору.
Отец долго думал над ходами, но обыграть сына не смог. После первой партии Василий Васильевич достал из шкафа бутылку коньяка, две маленькие рюмки и две шоколадки.
- Давай в перерыве, понемногу.
- Наливай, - Игорю не хотелось пить, но он не умел отказывать, и ему было приятно делать приятное другим.
- Как у вас будут отмечать праздники? – спросил Василий Васильевич, - народ пойдёт на демонстрацию?
- Какая демонстрация, отец, на неё уже давно никто не ходит.
- Как так, почему? У вас же есть коммунисты, партийная организация?
- Да, несколько пенсионеров, старых членов партии есть; они ездят куда-то и где-то собираются, их даже показывают по телевизору, но это жалкое зрелище, - маниакальный бред.
- Да как ты можешь так говорить? – отец стал нервничать, - это наши идеалы, за них мы воевали!
- Ну зачем этот пафос, отец, мы ведь совсем не о том говорим, не надо всё мешать в одну кучу. Одно дело демонстрации, - это чисто ритуальная традиция, политическое шоу – шум, лозунги, речи, вино…. Совсем другое дело – Отечественная война или Гражданская война или революция, и совсем другое дело – коммунистическая идеология.
- Чем же тебе не нравится эта идеология? – отец стал злиться, - ведь за эту идеологию люди умирали!
- Ты знаешь, при любой беседе, не говоря уже о диспуте или споре, надо оперировать всегда простыми и ясными понятиями, а не штампами или сложными формулировками, иначе разговор будет бесполезным и пустым.
Вот ты говоришь, - за это умирали люди, но что за этой фразой, - это штамп! Да мало ли за что умирали люди, за тысячи лет своей истории, и разве есть оправдание любой смерти, когда бы, и по каким бы причинам она не произошла? Вот ты привык мыслить застоявшими догмами, которые тебе когда-то внушили, или ты сам себе их внушил. Когда я критиковал идеи коммунизма, - ты всегда говорил, что это вредная и даже враждебная  западная идеология, но открой глаза, посмотри вокруг, ведь идет двадцать первый век! Почти целый век у нас господствовала идея коммунизма, - а каков результат? Помнишь, как сказал создатель коммунистической доктрины: «призрак бродит по Европе, - призрак коммунизма!». А что было дальше? Призрак немного побродил по Европе, а потом надолго поселился в России, - и каков результат? Вражда со всем миром, миллионы загубленных жизней, непрерывное производство и накопление орудий уничтожения людей, и за счёт этого: снижение уровня жизни и благосостояния народа, культуры, просвещения, здравоохранения. Ты когда нибудь задавал себе вопрос: почему весь мир отказался от этой идеи, и живёт в согласии, и гораздо лучше нас, вот уже скоро век, а Россия всё это время ставила над собою эксперимент, показывая миру, как не надо жить, - что идея коммунизма и мировой революции – это тупиковый путь!
Ты пойми, я люблю Россию и её многострадальный народ ничуть не меньше чем ты, но я тебя спрашиваю, - почему коммунисты, провозгласив такие правильные и красивые лозунги и находясь у власти восемьдесят лет, не смогли сделать Россию, с такими богатствами: людскими, природными, территориальными, - по-настоящему процветающей страной, а её народ – счастливым и благополучным? Ведь народ верил в высокие идеалы коммунизма и десятилетиями терпеливо ждал, живя в нужде и бедности…, в убожестве, по сравнению с другими развитыми странами. Где тот коммунизм, который нам столько раз обещали за восемьдесят лет? Вот ты провозгласил тост за организатора всех наших побед и нашей счастливой жизни, - а где это всё? Ответь честно, без демагогии, лозунгов и пустых фраз. Да, я тебе уже говорил, чем сейчас занимаются бывшие коммунисты, - они давно забыли и своих основоположников, и свои идеалы. Они влезли в новую власть, перестроились, скупили то, что когда-то считали всенародной государственной собственностью, - и обогащаются всеми возможными способами, часто ещё более грязными, чем западные капиталисты, которых они когда-то проклинали. Объясни мне всё это, - я не понимаю!
Василий Васильевич хотел уже по привычке возмутиться и возразить сыну, но, взглянув, увидел в его глазах такое недоумение и такую боль, что осёкся, и впервые подумал: « а что, если он прав?».
Больше Василий Васильевич играть не стал; он молча налил себе рюмку коньяка, выпил и пошёл спать, вернее, - попытаться уснуть.
В квартире было тихо, – все спали. Игорь посидел ещё немного, успокоил мысли и ждал, что вот-вот придет Юрий, но в ту ночь, он его так и не дождался.
Юрий пришёл только под утро, и когда, на следующий день, все сели завтракать, он ещё спал.
Когда Игорь приезжал к родителям, Ирина Сергеевна всегда создавала себе заботу, - чем бы его покормить, и поэтому эти приезды превращались для всей семьи в маленькие праздники еды. Так и в это утро, на столе была яичница с беконом и помидорами, каша гурьевская и гренки с малиновым варением. Игорь сразу обратил внимание на отца, который всегда любил вкусно поесть, и бывал в таких случаях разговорчивым и оживлённым. Но в это утро, он выглядел скучным, был странно молчалив и плохо ел. Игорь сразу подумал, - не слишком ли много неприятного наговорил он отцу в прошедший вечер, и чтобы как-то сгладить свою вину, и оживить обстановку, он спросил:
- Отец, как поживают твои товарищи по ЖЭК у, как вы проводите время…. Собираетесь, общаетесь?  Ты ведь у них, кажется, был активистом?
Василий Васильевич молчал, а потом с неохотой ответил:
- Товарищи стареют, начинаются всякие склоки….
- А какие могут быть претензии к тебе лично? Ты ведь организовывал им лекции, беседы…, культурное общение, - тебя же должны только благодарить.
- Представь себе, - грустно сказал Василий Васильевич, - были и доклады и лекции о международном положении и встречи с известными людьми…, а сейчас пишут кляузы.
- Да в чём же тебя упрекают? – удивлённо спросил Игорь.
- Вот, оказывается, отстал от жизни, не ставлю новые темы, не даю застраивать детские площадки…, хотел наладить отчёт по парт взносам…, ну, короче говоря, не довольны…, ладно…, - он дал понять, что разговор ему неприятен.
- Ну и что? И ты переживаешь? Это же обычная возрастная деградация и результат безделья и скуки. 
- Ты прав, Игорь, - вступила в разговор Рита, - эти стариканы, они ничего не делают целыми днями, - сидят на лавках, стучат в домино, выпивают, сплетничают и занимаются мелкими интригами. Тебе, отец, нужно давно бросить эту компанию.
- А чем же ему заниматься тогда, - сказала Ирина Сергеевна, - он ведь никогда ничего не умел делать по хозяйству дома…. Сколько я помню, только: доклады, агитколлективы, собрания…, а гвоздь начнёт прибивать, - руки себе поранит.
- Ладно, мать, не ворчи, - невесело улыбнулся Василий Васильевич, - молодой, - исправлюсь.
После завтрака, Рита пошла будить сына; он появился полусонный, кое-как одетый и смурной.
- Привет родственникам, - сказал он с порога, зевая.
- Садись позавтракай, - засуетилась Ирина Сергеевна, - сейчас я тебе подогрею кашу и гренки, а то уже всё остыло…
- Не надо, бабуля, я есть не хочу…, вот только чаю, и всё.
Василий Васильевич, по своей многолетней привычке, пошёл покупать газеты, которые он потом мог читать, изучать и анализировать до обеда; Игорь сидел в гостиной, не зная, чем себя занять, а Рита была вся поглощена своим сыном.
- Покушай что-нибудь, Юрик, - хочешь, я приготовлю тебе яичницу или пожарю эскалоп?
- Да не надо, мать, мне ничего, не хочу я есть…, только чай с лимоном.
- Ты знаешь, вот дядя Игорь, он хочет с тобой поговорить.
- О чём? – равнодушно спросил Юрий.
- Ну, обо всём, что для тебя сейчас важно. О работе, - он может дать тебе совет…, предложение…, помочь, - и словно ища себе поддержку, и, боясь, что сын нагрубит и откажется от разговора, она громко позвала, - Игорь…, Игорь, иди сюда!
Игорь вошёл на кухню, встал у стола.
- Да, Юрка, надо бы нам с тобой потолковать.
- А за что будет толковища?
- За жизнь, как говорят в Одессе.
Юрка перестал пить чай и отодвинул стакан.
- О! Это интересно…, это мысль! Давай нам, мать, бумаг, мы приколемся здесь по соседству в кафе, чтобы нам никто не мешал, возьмём холодного пивка и…, поговорим за жизнь. Это будет клёво!
- Ладно, пойдём, деньги у меня есть, - согласился Игорь, - мама, мы пойдём с Юркой посидим, здесь в кафе, а оттуда я поеду прямо домой, - там меня ждут.
- Как? Ты не придёшь обедать, - огорчённо спросила Ирина Сергеевна.
- Нет. Сегодня не могу, ты извини, мне нужно приехать пораньше. Пойдём, Юра, - одевайся… и причешись.
Игорь понимал, что игры сегодня не сложатся, - настроения ни у кого нет, выпивать ему не хотелось, а главное, он представил, что жена и дочери ждут его дома, и для них будет приятным сюрпризом, ранний его приезд.
Ближайшее кафе было рядом, через дорогу; утренних посетителей было немного. Они взяли по паре пива, тарелку солёных сухариков, прошли в конец зала и сели за столик в углу.
- О чём будем травить, дя Игорь? – спросил Юрий, сдувая с кружки пену. 
Несмотря на разность в возрасте, в общении между собой, они вели себя как сверстники-братья, и, в зависимости от настроения и обстановки, Юрий называл родственника то иронически, - «дядька», то по товарищески, - «Игорь», а то, как сейчас торжественно, - «дя Игорь».
- Юра, давай сегодня с тобой договоримся, - разговаривать будем серьёзно и откровенно, без шуток, с взаимным уважением, и постараемся понять друг друга, чтобы разговор наш не превратился в пустую болтовню, которую я не люблю. И ещё прошу тебя, если можешь, - не употребляй ваш модный молодёжный жаргон.
Вот представь себе, что два человека блуждали по пустыне много дней… и вдруг они встретились и поняли, что от их общения и разговора зависит очень многое…, ну, например, - найти путь к воде, к дому. Вот я предлагаю такой разговор.
- Ну ладно, давай попробуем, - без энтузиазма ответил Юрий, - было заметно, что он удивлён таким началом разговора.
Игорь придвинул свою кружку, сделал несколько глотков, и продолжал:
- Для начала, я хочу задать тебе вопрос, - как ты думаешь, есть что-нибудь такое, что было бы общим у всех людей? У старых и молодых, у бедных и богатых, у белых и чёрных, у цивилизованных и дикарей, верующих и атеистов, - ну, в общем, у всех живущих на Земле?
Юрий недоумённо посмотрел на родственника, и усмехнулся.
- С чего бы это тебя сюда занесло? Это вопрос для философов, нам это по балде.
- Нет, ты всё-таки подумай и скажи, может быть это нам поможет в дальнейшем разговоре.
- Не, дя Игорь, это лажа, - все люди разные, и общее у них только что они живут и хотят жить всё лучше и лучше, и иметь в кармане миллион.
- Нет, Юра, это всё очень примитивно.
- Почему примитивно? А как ты сам соображаешь?
- Я считаю, что все люди на Земле, в течение своей жизни, непрерывно решают для себя три основных вопроса: первое – формируют понимание окружающего мира и себя, как частицы этого мира; второе – ставят какие-то цели своей жизни, и третье – выбирают пути или средства достижения своих целей.
- Но многие ведь вообще ни о чём не думают! Там…, бомжи, алкаши…, торчки….
- Нет, мы не говорим о тех, кто живёт на уровне примитивных инстинктов, хотя и они, наверное, имеют какие-то представления о мире и о себе, и руководствуются какими-то целями, когда что-то делают. Ведь даже мухой на стекле, - что-то движет!
Юрий что-то обдумывал, а потом сказал:
- Может быть ты и прав, но это непонятно… и очень сложно.
- Я прав! – торжественно шутливо произнёс Игорь, подняв вверх палец, - я всегда прав! – а потом, став вдруг серьёзным, уже тихо и как-то печально закончил, - да, всех нас отличает только то, как мы решаем для себя эти три основных вопроса. И это определяет, - кто есть этот человек на земле: ничтожество, злодей или герой.
- Ну ладно, всё это клёво, но для чего ты это всё толкаешь? – спросил Юрий.
- А для того, чтобы спросить у тебя, - какая у тебя цель в жизни и какой путь ты выбрал…, и как ты видишь себя в этой жизни?
- Не знаю, - задумчиво ответил Юрий, - ты мне сам сначала скажи, - для чего человек живёт?
- А ты как думаешь?
- Я думаю, что для того, чтобы умереть…, но перед этим, потусоваться, покейфовать…, дать потомство, если получится, и спокойно откинуть копыта.
- Значит сейчас для тебя основные цели, - это радости и наслаждения?
- Конечно! Да все так живут, ради этого…. Ты что, не видишь?
Наступила длинная пауза, они задумчиво потягивали пиво, а потом Игорь спросил:
- Наркотики принимаешь?
- Да, - просто ответил Юрий.
- Зачем?
- Ты же знаешь, куда ходит сейчас молодежь тусоваться: на дискотеки, в ночные клубы, на рэйв-тусовки, - там электронная музыка, тяжёлый рокк, хауз-ритм на всю ночь; если слушаешь эту музыку, - обязательно сядешь на колёса…, иначе не выдержишь, без наркоты…. Вот так, все начинают торчать…
- Да зачем это надо-то, объясни!
- Я тебе уже говорил, - все ищут себе в этой жизни раскрутки, приколов и кайфа. Бегают, напрягаются, работают, воруют… и убивают…, - чтобы хорошо пожрать, купить машину, построить шалаш на Канарах, поспать с топ моделью… и всё такое…. А мы соберёмся на тусовке, врубим тяжёлый рокк, глотнём таблетку или марку, и вот тебе, - всё растворяется в ритме…, наступает общий транс, - тут тебе и Канары, и топ модель… и ты в раю!
- Но это же мираж, сон…, коллективное безумие и бред!
- А какая разница, - всё равно всё здесь – в голове. Ты же не понимаешь во сне, что ты спишь. Может  быть и в жизни мы спим… ведь главное, - это ощущение…, да?
Игорь был поражён рассуждениями племянника и поймал себя на мысли, что в чём-то они похожи на его собственные представления прежних лет.
- Но ты же расплачиваешься за этот, как ты говоришь, «кайф» своим здоровьем; у тебя бывают ломки?
- Нет, на иглу мы не садимся, у нас лёгкие: трава, марихуана, фон, экстази, ЛСД.
- А героин ты пробовал?
- Попробовал, но испугался, - это болото, сразу засосёт.
Игорь вдруг почувствовал какой-то непонятный интерес к теме разговора.
- Ну вот ты перечислил почти всё, а какая разница между ними, по результату воздействия, по ощущениям?
- Ну травы, - они дают такие приятные, сексуальные сказки, все интересно и необычно изменяется, как в другом мире; экстази и марки дают дикую энергию, движение, - можешь танцевать всю ночь, а герыч, - тот сразу переносит в другой мир…, там такие глюки…, -  потрясные!
- А кокаин?
- Кокаин, - это в дорогих ночных клубах…, там, в основном, шоу-бизнес, поп музыканты, артисты…
- Слушай, Юра, - с интересом спросил Игорь, - а сколько же стоит… вот ваша доза на один вечер?
- Двадцать – тридцать баксов; это зависит от вида, качества, обстановки… и барыг…
- Где же ты берешь деньги? – вырвалось у Игоря, - ведь это почти половина моей месячной зарплаты!
- Подрабатываю, где могу, - с улыбкой ответил Юрий, - сейчас устроился в казино…, там мужики зарабатывают по пол куска баксов.
- Это сколько?
- Ты что, дя Игорь? Это пятьсот долларов!
Игорь глядел недоумённо.
- Извини, но как же ты дома берешь деньги? У матери…, у деда?
Юрий помрачнел.
- Ну иногда сажусь на мель…, - это особый разговор, - и не будем об этом.
Он замолчал, раздумывая, потом отхлебнул из кружки, и продолжал:
- Не знаю, зачем я здесь раскололся, но ты всё-таки предкам ничего этого не говори; скажи, что поговорил со мной, что я в порядке и пусть не заводятся. Я же не такой дурак, чтобы подсебятину делать.
- Хорошо, договорились. А как ты думаешь дальше жить?
- Мне ведь осенью в армию. Сейчас погуляю, потусуюсь, посмотрю, куда можно будет пристроиться после дембеля.
- Я тебя понимаю, Юра, но хочу, чтобы и ты понял, - наркотики, какие бы они не были, за тот «кайф», как ты говоришь, ради которого их принимают, - они берут двойную плату. Это конечно деньги, и не малые, но это ерунда, - главное, что они берут плату натурой, они гробят здоровье и это неизбежно и, учти, незаметно.
- Ну и что? Это мне по барабану, - ты же знаешь, - за всё надо платить и нечего трепыхаться.
Посидели молча, Юрий достал сигарету и закурил; Игорь наблюдал и хмурил брови, а потом спохватился, словно что-то вспомнив.
- Как ты говорил-то, - «словить кайф?». Я представляю, о чём ты говоришь, но всё это можно получить и без наркотиков, без денег и без всякого вреда для здоровья.
- Так не бывает, тогда бы и наркотики никто не брал, - их бы и в природе не было.
- Да, таких людей не много, к сожалению, и они почти неизвестны, но они есть, и они могут, когда захотят, испытывать и переживать такие же радости, удовольствия и наслаждения, видеть райские картины, слышать Божественную музыку, чувствовать новые счастливые ощущения бытия, - но без расплаты деньгами и здоровьем.
Юрий весело рассмеялся.
- Ну ты, дядька, даёшь! Кто же это такие, колдуны что ли?
- Да нет, никакие не колдуны, а просто люди, которые научились управлять сознанием и изменять его. Это: йоги, дзен буддисты, эзотеристы, посвященные и конечно святые.
- Ну а мы-то причём? Нам это до балды; мы же не святые, - ты скажи лучше, что нам-то делать?
Игорь отпил из своей кружки несколько глотков, вытер губы ладонью и сделался очень серьёзным.
- Знаешь, что я тебе скажу, Юра, - беда человека в том, что он не знает о своих возможностях, и не использует их до самой смерти. Эти возможности сказочные, и если их развить и использовать, то человек, почти любой, может добиться очень многого. Ну, к примеру: изменить свой мир и себя, предсказывать будущее, лечить болезни, видеть свои прошлые жизни и ещё много того, что даже и сравнивать нельзя с тем, что дают вам наркотики.
- Да, это круто, - согласился Юрий, а потом с сомнением добавил, - но это, наверное, лапша…, я не пру, как какой-то лох может сделаться святым…. Это же туфта!
- Да брось ты свой жаргон, - поморщился Игорь, - никакая это не «туфта», всё это уже проверено, испытано, написано сотни книг.
- Ну ладно, но как, как? Как всё это делается?
- Это конечно тяжёлая работа, постоянная тяжёлая работа над собой, над своим сознанием, - вот плата! Вы платите за свои минутные радости и удовольствия деньгами и здоровьем, а посвященные и просветлённые должны научиться контролировать свои мысли и сознание и управлять ими, а это очень трудно. Для этого используются специальные практики концентрации и медитации, но об этом кратко рассказать нельзя, если хочешь приходи, я тебе дам почитать книги.
- А как они это делают? – с появившейся заинтересованностью спросил Юрий, - собираются, тусуются…?
- Нет, эта работа над собой, - личная и тайная, надо абсолютно отключиться от окружающего мира.
- Это не пойдёт, - разочарованно сказал Юрий, теряя интерес к дальнейшему разговору, - это мне за подло, - мне нужна тусовка, шумная компашка, музыка, танцы, обжимон и всё прочее, - а то, что ты здесь сказал, - это всё для стариков и инвалидов.
Игорь смотрел с сожалением, он начинал понимать, что дальше беседовать бесполезно.
- Что же там у вас и групповой секс?
- В ассортименте.
- А СПИД, и вы не боитесь?
- Это рулетка. Если всего бояться, то лучше не жить! И хватит об этом!
Игорь отодвинул свою кружку, и положил руку на плечо племянника.
- Знаешь, Юра, я уважаю твои взгляды, и твои решения, - и не собираюсь навязывать свои. Мы с тобой уже говорили, что вся жизнь человека зависит от его понимания мира, цели жизни и выбранного пути; и если миропонимание ошибочное, то и всё остальное будет неверным… и эту ошибку мы часто понимаем слишком поздно. Честно говоря, я не уверен, что ты сейчас правильно понимаешь окружающий тебя мир и себя, и поэтому можешь наделать ошибок. Знаешь, как говорят: «неразумных учат не слова, а страдания». Ну ладно, давай заканчивать нашу беседу, но если ты поймёшь, что надо что-то менять, или тебе станет плохо, - приходи или звони, - я всегда помогу, чем смогу…, дам что-нибудь почитать, или просто побеседуем…. Ладно?
- Ладно.
- Ну а теперь, - по домам. Желаю тебе здоровья и успехов, привет нашим!

Игорь приехал домой как раз к обеду и понял, что его не ждали так рано.
- Ты что так рано? – удивилась жена, - а мы ждали тебя только к вечеру или завтра.
- Обстановка там не очень хорошая, отец чем-то расстроен, у Риты проблемы с Юркой, игры не получилось, водку пить я не хочу…, что же мне там делать? Да и с семьёй своей я тоже должен побыть в выходные, - правда?
- Конечно, дорогой, мы очень рады! Иди умывайся, сейчас садимся обедать.
Вопреки обычаю, после обеда, Игорь не стал садиться за свои дела, - он решил посвятить остаток дня семье.
- Девчонки! – так он обращался обычно ко всем сразу, - во что играем сегодня, в слова или лото?
- В лото, в лото! – закричали дочери, - ура!
В семье были две любимые игры, одна – обычное лото, а вторая, - это когда из букв какого-то выбранного слова составляются новые слова – существительные, и выигрывает тот, кто запишет больше слов. Но Игорь, чтобы оживить игру и сделать её более весёлой и интересной, обычно придумывал разнообразные варианты призов для победителей или штрафов для проигравших.
Сейчас он нашёл в буфете плитку шоколада, разломил её на квадратики, и торжественно объявил:
- Выигравший, съедает дольку шоколада, играем, пока не съедим всё! Согласны?
- А можно две плитки наломать, - попросила Света.
- Нет, для начала, - одну; посмотрим, как пойдёт игра, а сейчас помогаем маме мыть посуду!
В гостиной, довольные и радостные, уселись за большой стол и разложили карточки. Игорь взял мешочек с фишками. Обычно, называя цифры, он старался «зашифровать» их, чтобы усложнить игру и  развить сообразительность участников. Цифра один, - называлась «кол» или «чемпион», два – «неуд» или «гусь», три – «удовлетворительно» или «зюзя»… и прочую импровизацию с вариантами, Игорь придумывал во время игры, вызывая веселее и недоумённые вопросы.
Первую игру выиграла Людмилка и со смехом съела свой приз, потом Лида, потом он. Светланка никак не могла выиграть и страшно переживала – так, что все стали переживать за неё и, переглянувшись, стали сознательно ждать, давая ей закончить игру первой.
Они не заметили, как прошло несколько часов, когда исчезли все призы. Тогда решили сделать большой перерыв, попить чаю, а потом ещё поиграть в слова.
Лида ушла на кухню, а Игорь стал разбирать книги, когда зазвонил телефон.
- Папа, это тебя, - сказала Света.
Игорь отложил книгу, подошёл к телефону и взял трубку. Там было молчание.
- Да, - сказал Игорь, - слушаю.
В трубке послышались какие-то странные звуки.
- Да, слушаю, - громче повторил он, - говорите!
- Игорь…, - голос звучал глухо и отрешённо.
- Кто это? – не понял он.
- Игорь, это я, Рита… отец умер…
У Игоря похолодело в груди, он стоял, окаменев, и молчал.
- Игорь…, Игорь… - и в трубке послышался плач.
- Сейчас еду…, - машинально ответил он.
Так же автоматически и совершенно безотчётно Игорь прошёл на кухню и, приблизившись к жене, тихо произнёс:
- Я еду к нашим, сейчас звонила Рита… умер отец…
Лида невольно вскрикнула и сразу закрыла рот рукой, чтобы не услышали дети.
- Как? Когда? Не может быть, он ведь совсем не болел!
- Пока ничего не знаю…
- Поезжай…, только на метро, за руль не садись!
- Ладно…
Всё время, по дороге к дому родителей, Игорю не давала покоя одна и та же мысль. Она вошла в него вместе с печальным известием, крепла и росла…, и теперь давила, вызывая почти физическую боль. Сейчас он был уже почти уверен, что основной причиной неожиданной смерти отца, был их последний разговор. Ведь он же видел, как тяжело переживает отец рождающиеся сомнения в своих жизненных убеждениях и наступающее крушение своих идеалов. Зачем было нужно что-то доказывать ему, убеждать, разрушать спокойный устоявшийся мир его иллюзий? А теперь получается, что он и есть косвенный виновник смерти своего отца!
Игорь Звонарев прекрасно знал, и часто проверял на себе, власть и тиранию мысли, но эта последняя, -  теперь была настолько чудовищной, что он всю дорогу яростно боролся с ней, совершенно не замечая при этом, как шёл по улицам, садился и ехал в метро, переходил по переходам, - пока не подошёл к знакомому подъезду. Здесь ему вдруг стало страшно, и он замедлил шаг…, он хотел оттянуть встречу с матерью.
Он медленно поднялся по лестнице и открыл дверь. В квартире была гнетущая тишина. Игорь осторожно пошёл по комнатам; навстречу ему, из маленькой комнаты, с заплаканными глазами, вышла сестра. Мать сидела одна в гостиной, молча и неподвижно, сгорбившись и словно окаменев. Игорь сел рядом и неловко обнял мать за плечи, ничего не говоря; она тихо заплакала. «Надо успокоиться, надо успокоиться!», - мысленно приказывал себе Игорь, - «нельзя раскисать!».
- Да, мама, очень тяжело нам всем…, но не надо себя изводить…. Отца уже не вернёшь, а жизнь продолжается…, и ты ещё нам нужна.
Подошла Рита и тоже села рядом с матерью.
- У нас есть валерианка, - тихо спросил у неё Игорь, она молча кивнула, - налей в стакан воды половину чайной ложки и принеси.
Вечер проходил тягостно в скорбной тишине. Игорь старался быть рядом с матерью, понимая её состояние и, чувствуя, что она не хочет оставаться одна. Он, как мог, старался хоть немного, насколько это было возможно, отвлечь её от трагических мыслей. Он теперь хорошо знал, сколь разрушительными для здоровья могут быть такие мысли, и как важно столкнуть их с мёртвой точки горя. Он позвонил домой и сообщил, что останется ночевать, а утром поедет прямо на работу.
Уже поздно вечером Игорю, наконец, удалось немного успокоить мать и вывести её из состояния опасного оцепенения, вызвав на разговор. Тогда она, всхлипывая, вздыхая и делая длительные паузы, поведала ему печальные подробности прошедшего дня.
- Ты ведь знаешь, он никогда не жаловался на здоровье… и утром был как обычно, ну только кажется, был чем-то расстроен…, каким-то грустным. Я ещё спросила, что с ним…, он сказал, что ничего, просто плохо спал ночью…, - она замолчала, вытерла рукой набежавшие слёзы, и продолжала, - на обед я сварила его любимый украинский борщ. Он поел…, как-то скучно, потом взял газеты и пошёл в комнату…. Он всегда, после обеда, ложился на диван и читал газеты…, пока не засыпал. Я мыла посуду… потом услышала, что он меня зовёт…. Я сразу почему-то испугалась и побежала к нему….
Снова наступило тягостное молчание, и Игорь не решался его нарушать; он терпеливо ждал, когда мать успокоится, и продолжит свой рассказ.
- Когда я вбежала в комнату, - отец стоял около дивана… газеты валялись на полу…. Глаза у него были широко открыты, как будто он что-то увидел страшное…. По-моему, он что-то хотел сказать, но не мог, - только открывал рот…. Я так испугалась тогда, что не могла сдвинуться с места; помню только, как лицо его сделалось красным и он упал. Я тогда уже не помню, что делала…, кажется, искусственное дыхание… брызгала водой…. Потом приехала «скорая»… врач сказал…, - он сказал, что надо везти в морг…
Они долго сидели молча, потом Игорь тихо сказал:
- Ну ладно, мама, что же теперь…, надо продолжать жить, мы ещё нужны друг другу. Отец ведь…, он прожил хорошую жизнь, - честную, и ушёл спокойно, не мучаясь. Давай будем считать, что отец с нами… вот здесь, просто мы его не видим. И не надо больше плакать…, а то это будет его огорчать.
- Да…, да, - ответила она, как будто издалека.
Игорь понимал, что в эту ночь мать не сможет уснуть, и что её надо отвлечь от страшной и жестокой мысли, и он всё время старался вызвать её на разговор.
В квартире было тихо, Рита и Юрий уже ушли спать, а Игорь всё сидел с матерью, и они говорили, и говорили об отце, но так, как будто он только что вышел на время…, покуда не стало светать.
Проводы человека из его кратковременной земной обители, для его близких, всегда сопряжены наряду с неизбежными и естественными душевными потрясениями, ещё и с неизбежными, но ненужными и непонятными мытарствами и заботами.
Три дня, оставив работу, Игорь с утра до вечера мотался по городу: выписывая, оформляя, организуя и договариваясь, и… платя…, платя. Он устал за эти три дня, как за месяц работы, - заметно осунулся и помрачнел. День за днём, его всё более и более злило то, с чем приходится сталкиваться всем, попавшим в такую беду. С утра он брал деньги, но их хватало на половину дня. Ему казалось, что и государственные чиновники, и работники частных служб, - все, стараются использовать его беду в своих корыстных целях. Начиная с порога морга, и кончая заказом памятника на могилу, - за всё надо было платить. Но самое главное, что раздражало Игоря, заключалось в том, что всем было абсолютно безразлично то горе, с которым к ним приходят, но, в то же время, все они прекрасно понимали, что в таком состоянии людям не до денег, и пользовались этим.
На поминки отца, совершенно неожиданно для Игоря и родственников, кроме друзей и ближайших знакомых, которые были оповещены, пришло много желающих, о которых они и не подозревали. Было непонятно, как узнали они о печальном застолье, притом, что Ирина Сергеевна хотела сделать всё как можно скромнее и тише. Да и на кладбище, у могилы, были только родные и знакомые лица. Но оказалось, что у отца было гораздо больше знакомых: по дому, которые когда-то работали с ним, соратники по партийной работе и общественным мероприятиям, партнёры по играм. Известие о внезапной кончине Василия Васильевича, оказывается, моментально распространилось по дому, ЖЭКу и последнему месту работы. Многие пришли выразить искреннее соболезнование, иные из праздного любопытства и скуки, а некоторые просто чтобы… выпить и закусить.
Когда Игорь увидел, подступающие к подъезду группы печальных людей, он сначала растерялся, но потом взял себя в руки и заставил действовать. Он взял машину, и вместе с Юрием, они поехали по магазинам срочно пополнять запасы питья и еды. В квартире сдвигали столы, собирали стулья и посуду у соседей. Когда Игорь возвратился, мать, Лида, Рита и её подруга соседка Галя, ещё только накрывали столы, - но садиться пришлось в две смены.
Далее всё происходило по уже традиционному сценарию русских поминок, состоящему из двух, заметно различающихся действий. Первого, обычно до третьей рюмки, - строгого, сдержанного и торжественного, это как бы официальная траурная  часть; и второго действия, после третьей – шумной и развязанной, напоминающей банкет.
Первым, судя по тому, как к нему все обращались, выступал какой-то крупный партийный деятель с завода или из местной организации, он говорил уверенно и складно.
- Товарищи! Мы сегодня собрались, чтобы проводить в последний путь и почтить память нашего товарища Василия Васильевича Звонарева. Всю свою жизнь, до последнего дня, Василий Васильевич посвятил великому делу служения нашей партии и народу. Мы все знали его много лет, как исключительно честного, добросовестного и принципиального работника и человека. В непростые времена для нашей партии, Василий Васильевич Звонарев всегда оставался убеждённым коммунистом и всегда сохранял веру в наши великие идеалы и в цели нашей борьбы за светлое будущее…, - выступающий перевёл дух и обвёл присутствующих строгим взглядом, - в этом мы все должны брать с него пример.
Василий Васильевич стал коммунистом на фронте, в борьбе с немецким фашизмом; он пошёл на фронт добровольцем, участвовал в боях, был ранен, лежал в госпитале, а потом окончил институт и работал на крупнейшем заводе, где был секретарём парткома. Все, кто знал Василия Васильевича….
Он говорил ещё, и чувствовалось, что это было его любимым занятием. Присутствующие стали двигаться на стульях, с нетерпеливым ожиданием поглядывая на говорящего и на рюмки, которые были наполнены…
- Давайте же, товарищи, почтим память нашего дорогого Василия Васильевича, и пусть земля ему будет пухом, а память о нём пусть навсегда сохранится в наших сердцах!
Все, с готовностью, подняли рюмки, выпили, и принялись за закуски, но действие прерывалось и затягивалось, потому что среди присутствующих было много любителей говорить.
Потом выступил представитель ЖЭКа, за ним член местной организации, потом старый товарищ по работе, - а потом за столом стало шумно, и желающие что-то сказать тщетно требовали тишины.
Родственники собрались на кухне и решали, что делать с ожидающими второй очереди, потому что было похоже, что первые и не думают освобождать столы. Все смотрели на Игоря, ожидая его предложений; он подошёл к положению аналитически.
- Если люди ждут, - надо их сажать за стол, но первые кажется, ещё только разогреваются. Остаётся вторая комната и кухня; кухня исключается, - здесь мало места, продукты, посуда и мы…, но здесь есть стол. Так! Переносим стол в гостиную, к столу подвигаем тахту и диван…, если будет мало места, - возьмём ещё письменный стол. Рита и Галя, сходите к соседям, - возьмите ещё пару – тройку стульев и посуду. Давайте двигать стол, и накрывать, а ты, мама, иди и отдыхай.
Все принялись за работу, и уже через двадцать минут в гостиной был накрыт ещё один стол, наскоро заставленный бутылками и тарелками с едой.
Самые преданные или терпеливые, ожидавшие в прихожей и у дверей, в строгом молчании рассаживались за столом, ещё недоумевая, почему в квартире стоит такой шум. Здесь были, в основном, соседи по дому, - те, к кому Василий Васильевич иногда заходил в гости, беседовал о политических событиях, или те, с кем играл он во дворе в шахматы и домино.
Роль распорядителя взял на себя большой и грузный старик в очках с остатками седых волос, которого Игорь однажды видел у отца, и которого тот называл - Сашей. Он мягко, но настойчиво, пригласил всех родных, устало сидевших на кухне, и встал за столом со стаканом в руке.
- Дорогие мои друзья, - обратился он к родственникам, - позвольте нам разделить сегодня с вами ваше горе… и поддержать вас. Я знаю Васю давно…, извините, мне трудно говорить… и не умею, но сегодня я должен сказать. Я прожил семьдесят пять лет, много видел всего и много людей, но таких как Василий, в наше время, можно встретить… очень редко. Я скажу вам, - он прожил свою жизнь не даром, потому что в нашем мире всё самое лучшее и самое честное делается такими людьми; и это счастливая жизнь! Давайте выпьем за его светлую память, и чтобы душа его попала в рай! Простите, если что сказал не так, - как умел. 
Все молча, стоя выпили, и больше желающих говорить не нашлось. Саша, который так никому и не представился, скоро ушёл, а уже через полчаса в гостиной стало так же шумно, как и в столовой. Опять говорили речи, но их уже не слушали. В квартире собирали всё, что ещё можно было пить и есть. Игорь и Юрий начали искать деньги на очередную партию водки; Лида с Ритой готовили чай в большой ведёрной кастрюле.
Когда Игорь вошёл в спальню, мать лежала одетая на застеленной кровати, и как будто спала.
- Мама, ты спишь? – тихо спросил он.
- Нет, так немножко задремала, - ответила она, присаживаясь на кровати, - как там гости, у них всё есть?
- Всё, всё нормально, - успокоил он мать, присаживаясь рядом, а потом осторожно спросил, - мама, а как у нас с деньгами?
- Деньги все здесь, в этой тумбочке, - посмотри там, в коробочке.
Игорь поднялся и в прикроватной тумбочке нашёл старинную деревянную шкатулку, украшенную затейливым орнаментом, и отполированную многолетним использованием.
- Мама, здесь же ничего нет, одна мелочь.
- Я не знаю…, тратили  на похороны, наверное, брала Рита, спроси у неё.
Игорь вышел из комнаты, и через минуту вернулся с озабоченным видом.
- У неё тоже ничего нет.
- Я не знаю, значит нет, - безучастно сказала мать.
- Но у вас есть деньги на книжках, или где нибудь ещё?
- У меня книжки нет; у отца была, но он, кажется, всё снял… недавно, - Рите и Юрику. У Риты тоже, наверное, ничего нет…, она сама просила у отца….
Игорь был неприятно удивлён; он, не задумываясь, тратился на похороны, не желая лишний раз обременять и травмировать мать, но, будучи уверен, что у матери с отцом есть неприкосновенные сбережения, на всякий особый случай жизни.
Игоря почему-то поразила мысль, что его родители, - два старых члена партии, два честных и идейно убеждённых коммуниста, всю жизнь работавшие, как они были уверены, на благо государства и народа, верующие в торжество закона и справедливости, - они... не имеют денег на собственные похороны.
Но он не понимал, что именно бескорыстие и честность всегда исключали для них любые формы стяжательства и накопления, потому что всё, из того немногого, что у них было, - они отдавали другим: детям, родственникам, друзьям и знакомым.
А траурный ужин, между тем, медленно приближался к завершению; присутствующие группами и поодиночке, покидали места за столами. Некоторые уходили тихо, некоторые заглядывали на кухню, к хозяевам, - прощались, благодарили, ещё раз выражали свои соболезнования. Но оставались ещё самые стойкие любители застолий, которые сидели тесными кучками, что-то, оживлённо обсуждая, но не имеющее уже никакого отношения к причине их встречи.
Вдруг, совершенно неожиданно, кто-то захмелевший, затянул песню, - старческим дребезжащим фальцетом:

… Степь, да степь кругом
путь далёк лежит…,
в той степи-и глухой,
у-умирал ямщик…

В комнате зашумели, и песня оборвалась так же внезапно.
А на кухне родные терпеливо ждали, когда разойдутся последние посетители. И, как всегда, наконец, нашёлся тот, кто взял на себя управление уставшей и разомлевшей компанией; в комнате раздался громкий голос:
- Ну, товарищи, - пора расходиться…, родственникам тоже надо отдыхать!
В комнатах задвигались стулья, кто-то, заглянув на кухню, сказал: «Спасибо вам!», и посетители нетвёрдыми ногами, один за другим, потянулись к выходу, а двоих вели под руки.
- Ну, а теперь за уборку! – скомандовал Игорь, - Лидуся, как там наши девчурки, ты поедешь или ещё останешься?
- Девочки  у соседей, не беспокойся…, я останусь и помогу. 
- Ладно, тогда мы с Юркой убираем столы и стулья, а вы с Ритой, - за посуду!
Только через час, все сели на кухне за чистый стол, и Рита поставила припрятанную бутылку водки.
- Игорь, иди разбуди мать, будем проводить свои поминки…, - нашей роднёй.
 Игорь прошёл в спальню, но мать не спала.
Из холодильника достали ещё оставшуюся еду, консервы…, нашли вчерашний хлеб. Игорь наполнил рюмки, и встал за столом.
- Родные мои! Давайте считать, что отец просто хорошо и тихо ушёл…,  ушёл в другую жизнь, в которую неизбежно уходят все. Поэтому не надо плакать…, будем помнить его, и верить, что ему там хорошо. За его светлую память здесь, и за вечную жизнь там!

Однако первая неделя, после похорон отца, проходила для Игоря нелегко. Он ходил и действовал скорее механически, с каким-то замедленным отупением, и как бы не узнавая собственного голоса. Несколько дней он не обращал внимания на своё состояние, но потом это стало его беспокоить и, наконец, – злить. Надо было брать себя в руки. Средства он знал, и уже не раз использовал их в жизни, и они, почти всегда, приносили результат. Этими известными средствами были: самонаблюдение, самоосознавание и самоуправление, ходом своих мыслей и своими эмоциями. Это была тяжёлая борьба с собой, может быть более тяжёлая чем обычно, но она скоро вернула его в прежнее нормальное состояние. И жизнь продолжалась, со своими вечными заботами, проблемами, делами….
Вечером, после работы, он заглянул на кухню; жена готовила ужин у плиты, не замечая его. Игорь присел на стул и тихо спросил:
- Ну, что, Лидок, как наши дела?
- Фу! Ты меня напугал…, когда ты вошёл? Я совсем не слышала, - она подошла к нему и поцеловала в щёку, - скоро будем ужинать, иди отдохни немного.
- Нет, здесь посижу…
Игорь был чем-то озабочен, и жена сразу заметила это.
- Что? У тебя какие-то неприятности?
- Нет, но этот противный бытовой вопрос…, ты знаешь, ведь у нас совсем нет денег, - я всё истратил на похороны…, собрал всё, что у нас было.
- А у мамы?
- У неё тоже ничего нет…, как и у нас. Понимаешь, - у них даже не было никаких сбережений!
- Ну ничего, дорогой, - спокойно сказала она, - надо пока просто занять до получки. Ты ведь можешь занять на работе, до получки?
- Ты знаешь, на работе я занимать не хочу…, неудобно; я ведь вообще никогда не занимал, не люблю эту процедуру.
- Ну хорошо, не надо, - поспешно согласилась она, - я попробую занять у своих…, но у нас ведь одна беднота, живут от получки до получки, но я попробую, - она помолчала, - а может быть попросить у твоих друзей?
Игорь грустно усмехнулся.
- Вот когда мы, к своему стыду, вспоминаем о друзьях…, что же, теперь встречу с друзьями связывать с просьбой дать в долг?
- Ну тогда давай терпеть до получки, - просто сказала она, - как нибудь выдержим, если другого варианта нет.
- Нет, Лидуся, до получки две недели, да ещё могут задержать…, ну мы потерпим, а как девчонки, зачем им-то терпеть? Нет, так дело не пойдёт.
- Тогда решай сам, как решишь, - так и сделаем.
Игорь о чём-то раздумывал, а потом заговорил, как будто с собой.
- Серёга что-то давно не приходил, где-то в записной книжке есть его телефон. Конечно, надо было бы уже давно узнать как у него дела, но эта проклятая круговерть работы, занятий и всяких дел…. С Мишкой вообще связи нет, мы ходили к нему в последний раз с Серёжкой, но я уже забыл куда и адреса не помню. А про Витьку Балабанова вообще давно ничего не слышно, где он и жив ли. Вот и все мои друзья, с которыми мы когда-то клялись никогда не разлучаться надолго и всегда поддерживать друг друга в тяжёлые дни…. Где они?
Но есть такое понятие – обыденность, что означает – «обычный день», с его постоянными и неотвратимыми заботами, обязанностями и трудами, и эта обыденность поглощает человека, уводит от себя самого, превращая в некое подобие автомата.
Игорь погрузился в свои размышления, и были они нелегки. Что проку в том, что он занимается самопознанием и самосовершенствованием и духовно растёт, но при этом, скован тысячами условностей, производственными, общественными и семейными обязанностями. Что толку в свободе воли, если нет свободы поведения. Конечно, жизнь в обществе и в семье не может быть свободна от необходимостей и обязанностей, но не чрезмерны ли они для истинных целей жизни, и не отбирают ли иногда её главные ценности?
- Игорь, Игорь, ты слышишь меня? Ты что задремал? – Лида обняла его за плечи, - давай ужинать…, зови девочек.
Странное состояние ума продолжалось; он почти не помнил: как и что ел, каков был вкус пищи, и что он отвечал на вопросы. После ужина, он сразу ушёл и в гостиной прилёг на тахту; разбуженные мысли о себе и своих незабвенных друзьях не уходили. Теперь он думал о них, представлял встречи и с ними говорил. И снова он стал обдумывать, правильно ли он живёт, и чем больше он об этом думал, тем грустнее становилось ему. И как истина, звучали для него слова пророка:

«И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость
и познать безумие и глупость; узнал, что и это – томление духа.
Потому что во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания, умножает скорбь».

                (Кн. Екклизиаста 1. 17-18).





ГЛАВА  СЕДЬМАЯ



«Превознесу Тебя, Господи, что Ты поднял меня,
и не дал моим врагам восторжествовать надо мною.
Господи! Боже мой! Я воззвал к Тебе, и Ты исцелил меня.
Господи! Ты вывел из ада душу мою и оживил меня,
чтобы я не сошел в могилу.
И я говорил в благоденствии моем: не поколеблюсь вовек.
По благоволению Твоему, Господи, Ты укрепил гору мою;
но Ты сокрыл лице Твое, и с смутился.
Тогда к Тебе, Господи, взывал я, и Господа моего умолял:
«Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу?
Будет ли прах славить Тебя? Будет ли возвещать истину Твою?
Услышь, Господи, и помилуй меня; Господи! Будь мне помощником».
И ты обратил сетование мое в ликование;
снял с меня вретище, и перепоясал меня веселием,
Да славит Тебя душа моя, и да не умолкает.
Господи, Боже мой! Буду славить Тебя вечно».

                (Псалом 29. 2-4; 7-13).

               
               
Уже без малого два года, Сергей Полетаев работал в компании «Сетьсхемкомплект» у Михаила Гурского, в должности инженера-консультанта, которая по сути ничего не значила и ни к чему не обязывала, но которую сам он любил называть – «агентом по особым поручениям». 
Гурский взял Сергея на работу только из-за старой дружбы, и ещё потому, что его фирма теперь крепко стояла на ногах и процветала, и  даже наличие  виртуальных должностей, с высокими окладами, никак не сказывалось на её финансовом благополучии. Теперь Сергей мог спокойно жить, под покровительством своего старого друга и не беспокоиться, что его вдруг могут выгнать с работы, за какой-то проступок. Теперь у него всегда были деньги и неприятные разговоры с женой на эту тему, - прекратились; но у Людмилы появилась новая причина для беспокойства. Вместе с деньгами у Сергея появилось много праздного времени, и особенно вечерами, и это сочетание, как уже было проверено не раз, - таило опасность. Сергей Полетаев не мог сделаться другим, хотя не раз и пытался, что толку в пустых словах, - над ним тяготело проклятие женской любви. Что делать, - но не мог он постоянно сидеть вечерами дома, рядом с женой, играть с детьми, смотреть телевизор, хотя и старался теперь не встречаться с женщинами на стороне и покончил с запоями. Он совершенно не выносил совремённый российский театр и кинематограф, и когда Людмила, почти насильно, выводила его вечерами «в свет», надеясь со временем приобщить к «культуре», он испытывал почему-то чувства близкие к отвращению, и вечера обычно заканчивались скандалами, или заменой зрелища на буфет. 
С Гурским Сергей встречался только на работе, да и то не часто, у того была своя, совсем другая, жизнь. С прежними старыми друзьями связи порвались, новых он не завёл. Несколько раз он приходил к Игорю Звонареву, но с горечью замечал, что прежних весёлых встреч, - уже не получалось. Игорь почти совсем не пил ни водки, ни даже вина, и Сергею показалось, что его лучшему другу, стало с ним скучно. Кроме воспоминаний, у них вдруг не оказалось ничего общего, и все разговоры, выйдя из привычной колеи, - гасли, оставляя чувство какой-то неловкости и досады.
К родственникам Сергей ходить не любил; отец, особенно когда встречался со своим братом – Анатолием Николаевичем, всегда скатывался в разговорах на философию или политику, - ни того, ни другого Сергей не понимал и не любил. Его брат – Борис, был целиком поглощен своими коммерческими делами, и всегда отсутствовал, разъезжая по областям. Единственным человеком, из всей родни, с кем он мог сидеть, выпивать, беседовать по душам, не испытывая при этом никаких комплексов, был его племянник – Павел, но он тоже редко бывал дома.
Несколько раз Сергей ездил в ночные клубы смотрел стриптиз, как называли жалкое зрелище с раздеванием, на которое ему стыдно было смотреть. Бывал он и на выступлениях известных рок звезд и на вечерах эстрадной богемы, - ну и что? Это его только раздражало и, отплевавшись, он всё забывал на следующий день.
Вечером, после работы, Сергей задержался; он никак не мог придумать, куда же сегодня пойти, а идти домой было непривычно рано, да и не очень хотелось. Он прошёл по комнатам, - везде было пусто, только у разработчиков кто-то сидел за компьютером, да два внутренних охранника виднелись у дверей.
За компьютером сидел молодой, недавно взятый, программист – Олег Мельников, окончивший недавно ФИЗТЕХ. Он был весь захвачен своим делом: что-то писал, чертил, вводил в машину, - изучал на дисплее, и снова писал и чертил. Это заинтересовало Сергея, и он подошёл поближе. Постояв, решился спросить:
- Послушай, Олег, что ты делаешь, если это не секрет?
- Работаю программу.
- Но у тебя же здесь не платы, а что-то вроде рулетки?
Олег перестал писать и повернулся к нему.
- Правильно, Алексеич, ты угадал, только никому не говори, - я занимаюсь этим после работы.
- А что это?
- Я хочу попробовать разработать алгоритм игры в рулетку.
Сергей ничего не понимал.
- Какой алгоритм? Ведь это случайный процесс, с равномерным распределением.
Олег оживился.
- В том то и дело, что может быть это и не так. Если набрать исходную информацию: экземпляр вертушки, время её работы, профилактики, личность крупье, как он себя ведёт… и ещё кое-что, то можно проверить на машине распределение и найти наиболее вероятные номера. Я же не говорю, -  какой-то один номер, - вероятность его будет ноль, но в пределах нескольких соседних номеров, она будет конечной.
Сергей слушал растерянно и думал, что со стороны он, наверное, выглядит глупо.
- Ну и что, ты уже пробовал? Выигрывал?
- Пока нет, я только собираю информацию и пробую найти закон распределения вероятности, но это процесс рекуррентный, и надо всё время уточнять расчёты.
- Ну, ты меня забалдел…, а где же ты возьмешь всю эту информацию, которая нужна и которая исходная?
- Как где? В казино конечно.
Олег встал со стула и посмотрел на Сергея в упор; он смотрел и, похоже, проникался к нему доверием.
- Слушай, Алексеич, хочешь, - поедем в казино, и увидишь весь процесс своими глазами?
- Конечно, едем, о чём разговор! – с радостью согласился Сергей.
Олег замялся.
- Только, Алексеич, конечно извини, но у меня маленькая просьба. Там в казино в зале стоят столики…, ну там сидят, пьют. Можно тебя попросить…, я встану около стола, и за спиной буду показывать на пальцах две цифры, - первая десятки, а вторая единицы, а ты будешь сидеть рядом за столиком…, пить пиво…, и записывать в эту электронную записную книжку цифры. Я никак не могу много запомнить, а записывать у стола нельзя.
Сергей раздумывал недолго.
- Ладно, идёт. Что же это выходит, будем работать шулерами? 
- Нет, Лексеич, это чисто научный эксперимент, я даже денег могу не брать, если выиграю. Обещаю тебе, - отдам нищим, калекам!
- Ладно, едем, это даже интересно.
- Но это далеко. На метро, а потом на автобусе.
- Какое метро? У меня здесь машина. Адрес знаешь?
- Знаю.
- Едем.
Первые впечатления, при посещении казино, были неопределёнными. Единственное, что сразу почувствовал Сергей, было то, что здесь крутились огромные шальные деньги, и всё было пропитано идеей их добычи и, как следствие, это заведение не могло быть вполне порядочным и чистым.
Посетителей было много. Пёстро и богато одетые мужчины, всех возрастов, с золотыми цепями, перстнями и бриллиантовыми заколками; ещё более богато одетые дамы, демонстрирующие окружающим баснословные украшения и, конечно, жрицы любви, класса «Люкс».
На первом этаже был большой бар, сцена для оркестра, бильярдные столы и комнаты отдыха; на втором – малый бар со столиками и игральные столы, - рулетки и карточные.
У главного стола толпились игроки и зрители, - делались ставки. Олег подошёл вплотную к рулетке, а Сергей, взяв две бутылки пива и тарелку креветок, сел за ближайший столик. Всё дальнейшее происходило по условленному порядку: после каждого пуска рулетки, Олег незаметно показывал за спиной выпавшие номера, а Сергей записывал их в электронную память. Всё шло хорошо,  пока к столику не подошли две яркие девицы и, с недвусмысленным намёком, попросили разрешения присесть; он грубо ответил: «стол занят», и после их быстрого отступления, работа продолжалась вновь.
В первом часу ночи, когда ритм жизни казино достиг своего апогея, Сергей не выдержал, - он подошёл сзади к Олегу и тихо сказал ему на ухо:
- Поехали домой, на сегодня хватит.
На обратном пути Сергей не мог удержаться от своих сомнений.
- Ты знаешь, честно говоря, я не понимаю, - как все эти цифры, которые мы понаписали, могут что-то дать; это же сумбур… случайность?
Олег ответил не сразу, он что-то обдумывал и подбирал слова.
- Да, это случайный процесс, но и случайные процессы имеют свои законы. Мы с тобой сегодня набирали статистику или, по научному, снимали вариационный ряд. В нем содержится вся информация о случайном процессе и по ней можно построить гистограмму, или распределение вероятности, - это закон случайного процесса. Если распределение будет равномерным, то это чисто случайный процесс и наша карта бита…, как в «Пиковой даме», помнишь?
Но в природе большинство случайных процессов имеет нормальный закон распределения, и тогда можно найти среднее значение и дисперсию. И если в каком-то казино какая-то рулетка работает по нормальному закону, то можно элементарно определить наиболее выигрышные номера. Вот и всё.
Они ездили в казино ещё несколько раз, но потом Сергею надоела эта, непонятная для него работа, и ещё более непонятная необходимость записывать какие-то цифры, смотря на пальцы Олега. Он прямо сказал, что для него эксперимент окончен, и он потерял к нему интерес. Но непонятно почему, всякий раз, когда они встречались на работе, Сергей задавал один и тот же вопрос:
- Ну, как ты? Всё ездишь и исследуешь?
И слышал один и тот же ответ:
- Да, езжу и исследую.
Слава одержимым, - думал тогда Сергей, - это они двигают жизнь вперёд, - и испытывал непонятное чувство зависти.
Но однажды Сергею Полетаеву захотелось поехать в казино одному, чтобы ещё раз почувствовать ту, его особенную атмосферу, но уже без посторонних и безо всяких обязанностей и забот. Он поехал сразу после работы, в то же казино, где они бывали с Олегом.
Впереди был целый вечер, обещающий неожиданные и новые ощущения, когда не нужно никуда торопиться, а делать только то, что будет приятно. Именно такие вечера обожал Сергей Полетаев.
Он походил по залу, наблюдая за публикой, постоял у бильярдных столов, потом пошёл в кафе и заказал текилу и рыбное ассорти. Посетителей, тем временем, становилось всё больше, и вскоре зазвучала музыка. Время шло, и обстановка делалась всё более хмельной, всё более шумной и весёлой. Появились манящие жрицы ночи; они проплывали у столиков, как-то по особенному неся грудь и играя бедрами. На сцене длинноногие танцовщицы заученно исполняли канкан, а когда появилась рок-группа и солист хриплым голосом стал выдавать тюремный репертуар, Сергей не выдержал. Он поднялся на второй этаж и прошёл в зал, где стояли игровые столы.
Здесь царил свой особый и непередаваемый дух; если внизу были кутилы, любители танцев, женских прелестей и ночных наслаждений, то здесь был совсем другой народ, - здесь были игроки! Сергей, с нарастающим интересом, наблюдал за лицами сидящих за столами, и стоящих у рулетки. Это был захватывающий спектакль под названием «жизнь», где в присутствии зрителей, на сцене, непрерывно сменяли друг друга жанры: водевиля, драмы и трагедии. Извлекались и убирались пачки денег, ставились ставки, двигались по столу кучки фишек, и над всем этим возбуждённым движением людей, - крутилось колесо фортуны!
- Делайте ваши ставки, господа! – взывал крупье.
Когда необычные впечатления утомили его, Сергей прошёл в бар и взял два коктейля; около крутилась пышная блондинка, призывно улыбалась, изображая готовность, но он не обращал внимания, - он думал: «играть или не играть?». Он опять подошёл к столу и долго наблюдал. «Ну что, играть или не играть?», но когда Сергей спохватился и взглянул на часы, он понял, что сегодня неприятного разговора с женой ему не избежать. Ладно, уходя, подумал он, - в другой раз.
Предположения Сергея не обманули, когда он приехал домой, Людмила не спала, - ждала его.
- Ты что, опять начал ****овать? – встретила она его с порога, - ты же обещал прекратить свои ночные похождения?
Он двинулся к ней с желанием обнять, но она отстранилась.
- Нет, Милочка! Я был в казино… и смотрел там, как играют. Ты знаешь, там так интересно…, а потом смотрю…, а уже два часа!
Он обезоруживал своим искренним удивлением и растерянным видом.
- Что же ты совсем теряешь мозги?
- Совсем, - он подошёл и обнял её за плечи, - ну прости, я найду свои мозги… или куплю новые, и всё будет в полном порядке.
- Фу! Ты опять выпивал, ладно, иди мойся и спать.
И вместо того, чтобы дать ему пощёчину, как она планировала до его прихода, - Людмила только слегка потрепала мужа за небритую щёку.
Но это последнее посещение казино не оставило Сергея равнодушным, оно заинтриговало его возможностью получения новых, ещё неизведанных, ощущений он помнил ту – особую атмосферу в зале, и ему захотелось попробовать сыграть самому.
Несколько дней он ждал возможности поехать, и подготавливал жену к вероятности позднего возвращения домой.
На этот раз он решил не торопиться. Он приехал с работы домой пораньше, миролюбиво побеседовал с женой, поужинал, - и к десяти поехал в казино.
Для начала он взял три фишки, поставил их наугад…, и, совершенно неожиданно выиграл! У него было такое ощущение, словно он случайно, от скуки, закинул удочку в неизвестный водоём, и вдруг вытащил огромную рыбу. Он уже примерно представлял себе некоторые тонкости игры, и стал делать ставки – на все!
В ту ночь фортуна, словно влюблённая женщина, ласкала его и отдавалась ему, - он выигрывал!
Вокруг стола царило возбуждение, от игроков оно передавалось зрителям и, усиленное, возвращалось назад. Сергей вспотел, он ощущал в себе какое-то яростное торжество. Теперь он мысленно смеялся над Олегом, за его многотрудные и бесплодные поиски выигрышных номеров. Сегодня он играл безо всякой «глупой науки» и… выигрывал!
Когда Сергей возвратился домой, Людмила уже спала. Он прошёл в спальню и зажёг свет.
- Милка, вставай! – громко прошептал он, склоняясь к спящей жене.
Она открыла глаза и, ничего не понимая, испуганно поднялась на постели.
- Что случилось, Сергей?… Что с тобой?
- Ничего не случилось, - весело ответил он, - только вот это!
Он вынул из карманов брюк две горсти бумажных купюр, и швырнул их вверх над кроватью! Цветные бумажки, качаясь и кружась, падали на атласное одеяло и на голову жены.
- Вот, это я заработал за один вечер…, а ты не хотела меня отпускать в казино!
- Ты сумасшедший, Серёжка, - испуганно воскликнула она, - это же случайные и нечестно полученные деньги!
Он присел к ней на кровать.
- Почему нечестно, Милок, я же их не украл? Это же законное предприятие, у них лицензия и официальное разрешение…
- Нет, Серёжа, всё-таки это подозрительно… я почему-то боюсь, лучше брось, - зачем тебе? Что, у тебя сейчас нет денег что ли?
- Да нет, ты не понимаешь, - поспешно ответил он, - это совсем другое дело…, это игра! Она как охота или рыбалка….
- Я этого не понимаю, ладно, - собирай свои деньги и ложись спать… уже поздно.
Сергей смотрел на жену, он был вполне доволен, возбуждён и слегка пьян. Она лежала на спине, расслабленно, как спящая киска…, закинув за голову руку и рассыпав по подушке светлые локоны волос. Тонкое одеяло, на котором были разбросаны деньги, скульптурно обрисовывало ее тело, обнажая белое колено.
- Да ну их в жопу эти деньги, - вдруг сказал Сергей.
Он наклонился к жене, жадно поцеловал её в полуоткрытые губы и стал поспешно раздеваться.

После того, памятного вечера, Сергей Полетаев стал посещать казино часто. Его ищущая и беспокойная душа не выносила застоя и однообразия, - и вот теперь рулетка стала его новым увлечением. Людмила сначала скандалила, после его поздних ночных возвращений, но потом смирилась; она решила, что это новое увлечение игорным столом, - лучше, для неё, чем увлечение вином и другими женщинами.
А Сергей вступил в новую полосу своей жизни; он ещё более охладел к своей работе, пользуясь тем, что Гурский совсем не контролировал его. Днём, на работе, он думал о предстоящем вечере и снова стал общаться с Олегом Мельниковым, - теперь у них появились общие интересы и общие темы разговоров.
Олег сказал, что тот стол, на котором Сергей играет, дал равномерное распределение и выигрыш там – чистая случайность. Он исследовал уже четыре казино в городе и, кажется, нашёл одно, где дисперсия конечна, и значит, имеются наиболее вероятные номера.
Несколько раз они ездили вдвоём, - Сергей играл, а Олег наблюдал и что-то записывал в электронную память. Теперь, как это и бывает обычно, Сергей и выигрывал и проигрывал, но это уже не имело для него особого значения; значение имело то, - что он уже был пойман в сети… игры. И в этой среде: игроков, зрителей, мошенников и проституток, у него скоро появились знакомые, почитатели и, как казалось, даже друзья. Но он не знал тогда, что в этой среде…, в этом море, где плавали акулы, мурены и барракуды, он, - Сергей Полетаев был всего лишь мелким пескарём.
Днём, на работе Сергей рассматривал журнал с рекламными проспектами ночных увеселительных заведений и наткнулся на адрес клуба, в котором он ещё не был; в нём обещался полный ассортимент услуг: кафешантан, кафе-бар, казино, карт зал, бильярд, стриптиз, сауна, массаж и всё остальное. Его заинтересовало такое нагромождение приятных обещаний, - и он решил поехать.
Заведение было организовано с американским размахом и с японским шиком, но на российский манер. Занимало оно два нижних этажа и полуподвал большого дома, на верхних этажах которого ещё размещались какие-то офисы фирм и магазины. Сергей сначала обошёл весь этот «супермаркет развлечений», как он его назвал, и потом понял, что желание устроителей – поразить и восхитить «самым лучшим и большим», не воплотилось в жизнь, - заведение оказалось слишком многолюдным, слишком шумным и неуютным. Он мысленно обругал себя и решил уехать, но потом передумал; домой возвращаться не хотелось, было ещё рано, а ехать в другое место, в этот вечер, было уже глупо. Сергей прошёл в бар, от хандры принял свои проверенные «сто пятьдесят», и поднялся по лестнице на второй этаж. Бесцельно побродив, он увидел дверь, на которой сверкала золочёная надпись: «Зал карточных игр». Он вошёл, - там стояли столики, по коврам неспешно двигались люди, и был слышен только лёгкий сдержанный шум. Шла игра! Сергей осторожно пошёл между столиками, задерживаясь и наблюдая. Играли во всё, во что только можно: в бридж, покер, преферанс, в очко, петуха, буру, в подкидного дурака и ещё в какие-то неизвестные ему игры. Играли на деньги, валюту, на интерес, в натуру; и эту своеобразную, заразительную и опьяняющую ауру игры, он уже знал и был отравлен ей, как наркотиком.
- Ну что, брат, распишем пульку или сбанкуем?
Сбоку подошёл хорошо одетый мужчина его лет, с умными глазами и располагающей улыбкой. Сергей вспомнил, что когда-то хорошо играл в преферанс.
- Давай запишем.
Незнакомец протянул руку.
- Валентин. Сейчас найдём ещё двоих, тебя…, простите, вас как зовут?
- Сергей, ничего можно на «ты».
Двое недостающих нашлись очень быстро. Так же быстро познакомились и нашли свободный столик. Игра началась, а через три часа Сергей проиграл все деньги, что у него и часы. Поблагодарив партнёров за компанию, и обозвав себя «дураком», он стал спускаться вниз, дав себе слово, -  никогда больше не садиться за карточный стол. Сергей уже собрался ехать домой, но вдруг услышал звуки гитар… и голос! Он поспешил туда….
В кафе, на эстраде, выступало цыганское трио: молодая женщина-цыганка и два гитариста; и когда Сергей Полетаев взглянул на неё, он смог только сказать, про себя, - «хороша, собака!» Когда же он подошёл поближе, певица уже закончила петь и ушла за заднюю портьеру. В зале кричали, аплодировали, стучали по бутылкам и тарелкам, - требовали продолжения…. Перед сценой все столики были заняты и Сергей отошёл к стене, у стойки бара. Когда певица появилась вновь, и мягкий свет рампы осветил её лицо, он был потрясён этой классической красотой. Чёрные волосы волнами падали на её плечи и грудь, сливаясь с таким же чёрным платьем, и оттеняя белое лицо с идеальными чертами; большие светлые глаза и вся её фигура довершали… опьяняющее впечатление. Румяные губы её приоткрылись в улыбке, и в зале снова раздались восторженные возгласы и аплодисменты.
Внезапно лицо её стало строгим, и она что-то тихо сказала в сторону аккомпаниаторов. Раздался печальный звон гитар.
Она запела тихо, без притворного надрыва и показных чувств, словно говоря кому-то…, но этот голос! У неё было низкое, глуховатое контральто, странно гармонирующее с её стройной фигурой….

Ты смотри, никому не рассказывай,
что душа лишь тобою полна,
что тебя я в косыночке газовой
дожидалась порой у окна…

Гитары зазвучали громче, в быстрых переливах звуков, они на что-то жаловались, и о чём-то просили….

… что грущу, что люблю тебя пламенно,
что когда-то любил и меня…,
ты стоишь и глядишь словно каменный,
словно в сердце твоём нет огня…

Голос звучал негромко, проникновенно и страстно…, это пела душа, и это завораживало.

Никому не скажи, что я нежная,
Что грущу, что люблю, что твоя,
Что связала нас радость безбрежная,
Что навеки судьба ты моя.

Если любишь, прошу, не отказывай,
Об одном только помни всегда, -
Про любовь никому не рассказывай,
Никому, ни-за-что, ни-ког-да!
 
Последние переборы гитар потонули в шквале аплодисментов и топоте ног, кто-то кричал: «Браво!» и «Давай ещё!»; несколько мужчин подошли к эстраде с букетами красных и белых роз. Но певица-цыганка больше не стала петь; она только слегка поклонилась и ушла за сцену.
Потом выступала какая-то группа, кто-то пел…, но Сергей уже не слушал, - он был в лёгком шоке от увиденного…, и услышанного. Он подошёл к бармену и спросил:
- Слушай, друг, кто эта цыганка, которая сейчас пела…, откуда она?
Бармен – молодой парень, весело посмотрел на него.
- Что, и ты тоже? Тут уже многие закидывают на неё удочки, но это тухлый номер.
- Да нет, я не поэтому…. Я корреспондент из газеты, - неожиданно соврал Сергей.
- Зовут её Зара, кажется замужем…, они выступают три раза в неделю: понедельник, среда, пятница.
Больше Сергею здесь делать было нечего, и он сразу поехал домой.
Он не строил никаких долгосрочных планов на будущее, не ставил никаких целей и ни на что не надеялся, - он только знал, что послезавтра, в пятницу, - он снова поедет в ночной клуб «Золотой мираж».

На этот раз он приехал раньше, чтобы занять место у сцены; заказал, для начала, двести грамм коньяка, маслины, сыр и лимон…, и стал ждать. К нему подсела молодая женщина, потом – пожилая пара; женщина стала заговаривать, - он нехотя, односложно отвечал. На эстраде начались выступления артистов. Два долгих часа, Сергей вынужден был слушать: отупляющие удары барабанов, безголосых солистов, с их однообразным пошлым репертуаром и интригующие разговоры своей соседки.
Но вот, наконец, появилась Зара в сопровождении цыган-гитаристов; на этот раз на ней был цыганский наряд: цветной сарафан, кольца, монисты, шаль.
Зазвучали гитары, в зале стало тихо, и она запела. Сергей не сводил с нее глаз; и снова этот голос…, - глубокий, чарующий, под тихий перебор гитар:

Я до утра, тебя ждала,
когда же звёздный блеск померк,
без слов и слёз, я поняла,
что ты любовь мою отверг.
И стало мне понятно,
что не вернуть обратно,
того, что безвозвратно
уходит навсегда.
Что всё пройдёт, всё изживет
в нас время злое без следа…

И вдруг, после секундной паузы, гитары резко сменили ритм, звуки закрутились в бешеном вихре; Зара ударила в ладоши, и пустилась в пляс, вместе с мелодией песни:

… И только песня, - моя подруга
со мною вместе, везде всегда;
она вернее любого друга,
и не изменит никогда.
И если сердце, как в клетке тесной,
забьётся птицей в моей груди,
обиды, горечь, пусть льются с песней,
а ты ту песню подхвати!

Та-а-ри-тарь-та, та-а-ри-тарь-та,
та-а-ри-тарь-та, та-а-ри-та!
Обиды, горечь, - пусть льются с песней,
а ты ту песню подхвати!

Мелодия оборвалась; она подняла руки и замерла. Зал взорвался аплодисментами и возгласами одобрения; было видно, что многие приходили сюда только из-за неё. Она спела ещё два романса, а потом показала, требующим продолжения, что за ней ещё очередь выступающих, - и, с достоинством поклонившись, – ушла.
После этого, многие стали подниматься из-за столиков и покидать зал; ушёл и Сергей. Ни играть, ни пить ему уже не хотелось, и он поехал домой.

В субботу Сергей сидел в монтажке и проверял схемные платы; работа была несложной, и не требовала особого напряжения ума, но утомляла своим однообразием. Не выключая приборов, он отошёл к окну и стал наблюдать, такую привычную, такую обыденную и, в то же время, всегда новую и загадочную – уличную жизнь. Он отмечал: дорогие машины, необычных прохожих, красивых женщин…, вечную суету….
Секретарь передала по внутренней связи:
- Полетаев Сергей Алексеевич зайдите в кабинет директора; повторяю: Полетаева приглашают в кабинет директора.
Сергей удивился, - директор уже давно его не беспокоил; он выключил приборы и пошёл в знакомый кабинет, размышляя на ходу о возможных причинах этого визита.
Гурский сидел за столом, перебирая какие-то бумаги, и казался озабоченным.
- Здравствуй, Сергей, присядь, есть важный разговор.
- Привет, Михаил Семёнович, - слушаю.
На работе он всегда соблюдал служебную субординацию, подчёркивая, что здесь они не друзья, но начальник и подчинённый.
- Я получил сегодня неприятное известие, - продолжал Гурский, - у нас появились новые и серьёзные конкуренты.
Он сделал паузу и Сергей спросил:
- Ну и что? Конкуренция, это, вроде, нормальное явление в нашей жизни.
Гурский грустно усмехнулся.
- Нормальное явление? Да, мыслишь правильно…, но в нормальном обществе, с нормальными отношениями между конкурентами…, а у нас? Вот смотри, - они дали рекламу, вот их проспект, - он подал Сергею красочно оформленный листок. – Вот читай! «Производственно-торговая Компания»…, не фирма, не общество, не предприятие, а сразу Производственная Компания. А название? – «Электронкомпонентсервис»! А, как звучит?
Гурский начал закипать.
- Ну и тот с ними, - попробовал успокоить его Сергей, - нам то что, что они делают то?
- Да то же, что и мы! Только на самом деле, как я узнал, они работают посредниками; где-то достают элементы и платы по заниженным ценам и перепродают, но главное, - похоже, крыша у них покрепче нашей… и повыше.
- Ну а нам то что? Что они нам могут сделать?
Гурский снова помрачнел.
- Нагадить могут по-всякому. Они уже пригрозили нашим дилерам…, ещё могут прижать наших поставщиков, шантажировать торговцев…, да мало ли методов могут найти подлецы… если захотят.
Наступила продолжительная пауза…, Сергей ждал продолжения разговора, объясняющего цель визита; лицо Гурского смягчилось.
- Да, Серёга, если говорить честно, то из всех моих работников, я таки только в тебе, могу быть уверен на сто процентов. У меня есть один адвокат, ему нужно сегодня срочно передать бумаги…, но сюда он приехать не может. У тебя машина здесь?
- Здесь.
- Напиши мне номер, я ему сейчас позвоню. Через десять минут, он будет ждать у ресторана «Арагви», его фамилия Лифшиц, он в очках и с бородой; надо передать ему этот кейс. Ты всё понял?
- Всё. Давай кейс, я поехал.
- Сюда сегодня можешь не приезжать, только позвони вечером.

Когда Сергей подъехал к ресторану и остановил машину, к нему подошёл немолодой человек, с бородкой и в очках; он представился, и Сергей, открыв дверь и не выходя из машины, передал ему кейс.
Рабочий день был окончен, теперь надо было придумать, как провести вечер, который обещал быть скучным. Он проехал до Пушкинской, зашёл в «Макдональдс», а потом решил сходить в кино. Он уже забыл, когда последний раз был в кинотеатре, и решил оживить далёкие воспоминания.
Но приятных воспоминаний не появилось. В полупустом зале, на экране мелькал, сверкал и громыхал  зарубежный боевик с трафаретным сюжетом и предсказуемым концом, которого он не стал дожидаться и ушёл. Помотавшись по городу, Сергей зашёл в казино «Красный мак»; там он быстро проиграл все наличные деньги и решил, что этот вечер сегодня «не играет», и значит надо отдать его семье.
Людмила была приятно удивлена, - муж приехал в субботу рано и абсолютно трезвым. Она стала поспешно готовить необычный торжественный ужин, пока Сергей беседовал с дочерью в её комнате.
Вечер проходил в спокойной милой обстановке, и Сергей стал размышлять, - почему нельзя, чтобы так было всегда? Он поставил кассету когда-то своего любимого Фаусто Папетти, и когда полились, некогда чарующие его, звуки, с сожалением обнаружил, что все очарования со временем тускнеют.
Потом он вспомнил Зару, её лицо, фигуру, пение, - и снова острое желание увидеть её, властно захватило его, и снова вызвало чувство чего-то влекущего, таинственного и недоступного.
- Серёжа, Любашка, - идите ужинать! – голос жены прервал его мысли.
- Пошли, Любовь, - сказал Сергей, обнимая дочь.
- Папа, а ты всегда теперь будешь помогать мне, делать уроки?
- Всегда, всегда…, - поспешно ответил он.
Они вошли на кухню.
- Милок, у нас есть что-нибудь выпить? – с порога спросил Сергей.
- В холодильнике ничего нет, а у тебя там, - не знаю.
- Нет, у меня давно всё закончилось, - с сожалением сказал он.
- Давай сегодня обойдёмся, а завтра – воскресенье, купим хорошего вина.
- Ладно, - согласился он, садясь за стол, и вдруг спохватился, - да, мне ведь надо позвонить Мишке!

В понедельник, уже с утра, Сергей стал думать о вечерней поездке в «Мираж». Он решил снова увидеть красавицу-цыганку и услышать её пение. Но теперь он ещё захотел и поговорить с ней, хотел, чтобы и она обратила на него внимание и увидела, что вот он – Сергей Полетаев, - восхищён ею! Он выстраивал различные планы и мысленно уже беседовал с ней.
Так прошёл остаток дня, а потом он поехал в клуб, купив по дороге букет алых роз. Он занял место за столиком, стоящим сбоку, прямо перед сценой. Вскоре к нему за столик сели два молодых парня и пожилой господин интеллигентного вида. Сергею казалось, что все они пришли сюда с той же целью, что и он. Взяв бутылку шампанского, два бокала и положив букет на колени, - он стал ждать, терпеливо вынося выступления рок музыкантов, певцов и певиц….
Она появилась только в конце программы, спела два старинных романса и две цыганские песни с пляской. После каждой песни, Сергей аплодировал, вместе со всеми, и поднимал бокал с шампанским.
А в конце выступления, когда певицу вызывали на сцену, - он подошёл, вручил ей букет и, неожиданно для себя, произнёс:
- Разрешите пригласить вас за столик, - выпить бокал шампанского.
Она взглянула только мельком и ответила:
- Э, нет, бубновый, я с гостями не пью.
И сверкнув белозубой улыбкой, повернулась и ушла.
Сергей был растерян и сражён, он не ожидал такого категорического отказа и стал утешать себя мыслью, что всё-таки показал себя и заговорил. Он не привык встречать отказы у женщин, теперь он был задет и его уязвлённое самолюбие требовало продолжения попыток знакомства. Он нашёл для себя новую приятно-томительную игру-работу, доставляющую ему,  однако, одновремённо и истинное удовольствие и истинное переживание. Почти регулярно, три раза в неделю, он приходил на выступления Зары, приносил цветы и вручал ей, со словами восхищения. И всякий раз, она молча принимала их, улыбалась, но ничем не выделяла его из множества своих обожателей.
Тогда Сергей решил сменить тактику. В свой очередной визит, он, с букетом в руке, ждал окончания её выступления за кулисами. Когда она появилась, он хотел подойти, но два молодых цыгана-телохранителя преградили дорогу и легко оттеснили его в сторону. Зара, встретившись с ним взглядом, что-то кратко сказала своим спутникам, по своему, и они ушли. Сергей протянул букет, и впервые, так близко, заглянул ей в глаза. Они действительно были зелёными и словно мерцали в обрамлении длинных ресниц. Неожиданно он почувствовал непривычную странную робость.
-Вот… я хотел поблагодарить вас… и выразить…, я хотел поговорить…, - он говорил сбивчиво и поспешно, и начинал злиться на себя.
Она смотрела на него, сначала удивлённо, потом внимательно.
- Ты не крути, молодой, говори, чего хочешь…, хочешь, чтобы я погадала тебе?
- Да, да, - сразу нашёлся Сергей, - погадайте, пожалуйста!
- Но я уже давно никому не гадаю, - усмехнулась Зара, - да и беру дорого.
- Ничего, я бы заплатил, - сколько скажете!
- Ладно, в другой раз. Мне пора идти, прощай.
После этого, Сергей почувствовал, что с каждой встречей, его всё больше и больше влечёт к этой женщине. Так же мимолётно, он встречался с ней ещё несколько раз, но привычного и традиционного, для него, продолжения, - не получалось.
Он стал мрачным и раздражительным…, и это заметили все…, и часто надоедали вопросами, - а что мог он сказать? Он и сам ещё плохо понимал, что с ним происходит.
Наконец, при следующей встрече, принимая от него очередной букет, и внимательно посмотрев в его глаза, Зара, кажется, начала что-то понимать, и было похоже, что она вдруг испытала нечто подобное жалости.
- Ну что, бубновый, - говори, что ты ходишь, чего хочешь?
- Встретиться, - неуверенно и обречённо сказал он.
Она смотрела внимательно и строго, но вдруг взгляд её потеплел.
- Хорошо, здесь недалеко есть кафе «Белый конь». Завтра приходи в восемь и займи столик на двоих.
Когда она ушла, Сергей несколько минут сидел, словно в оцепенении, а потом бросился искать кафе «Белый конь», чтобы убедиться, что всё это, -  был не сон. А когда убедился, - полетел домой, как на крыльях.
Людмила сидела с дочкой, и что-то ей читала; Сергей поцеловал в щёку жену, потом дочь и весело сказал:
- Людмилка, сделай что-нибудь пошамать, - очень хочется есть!
Она взглянула удивлённо, а потом улыбнулась.
- Ты что сегодня такой?
- Какой?
- Возбуждённый…, что, - радость на работе?
- Радость, радость…, - замял он разговор, - давай лучше поедим.
Она пошла на кухню, а он ходил по комнатам, не зная куда сесть и что делать. Он не узнавал себя, - ночью плохо спал, а на работе, на следующий день, был рассеянный и на вопросы отвечал невпопад.
В половине восьмого, Сергей уже сидел в кафе за столиком, в укромном уголке. Он попросил принести вазу, и поставил в неё три розы; потом заказал: шампанское, коньяк, самые дорогие закуски, пирожные, фрукты… и стал ждать.
Зара пришла в девятом часу; на ней было длинное зелёное платье, облегающее и подчёркивающее стройную фигуру, чёрный шёлковый платок, с теснённым орнаментом, и такие же чёрные туфли. Она внимательно окинула взглядом столики с посетителями, и, наконец, увидела Сергея, машущего ей рукой.
- Ну, здравствуй, - просто сказала она.
- Здравствуйте, Зара, - как-то робко ответил он, - пожалуйста, садитесь.
Она присела, оглядела стол и улыбнулась.
- Ого…, богато!
Он не нашёлся, что ответить, а потом спросил:
- Вы не возражаете, если зажечь свечи?
- Зажигай, пусть горят.
Она держалась просто и независимо, без кокетства и игры, и этим ещё больше располагала к себе. Сергей зажёг свечи, и смотрел на неё, не зная, как начать разговор.
- Ну раз мы уже встретились, говори как тебя зовут, и кто ты такой.
- Меня зовут Сергей, я работаю здесь, в Москве… в фирме…. Давайте выпьем за знакомство.
- Ну и что же? Наливай.
Сергей налил шампанского в бокалы, они чокнулись и выпили. Она взяла апельсин, а он, не притрагиваясь к еде, только смотрел не неё.
- Что же ты не ешь, Сергей? Куда же мы всё это будем девать?
Она показала на стол и засмеялась, но ему есть не хотелось, и было сухо во рту.
- Что-то нет аппетита, давайте ещё выпьем, теперь за Вас!
- Ладно, только называй меня просто – Зара, и не говори мне – «вы».
Они выпили ещё.
- Знаете, Зара, когда я впервые увидел вас… тебя…, я целую неделю ходил как пьяный, и ничего не соображал…, я даже не знаю, что это такое….
Она улыбалась, видно было, что это она слышала уже много раз.
- Ну и чего же ты хочешь?
- Ничего, просто видеть тебя, и слушать твои песни!
Она смотрела внимательно и задумчиво.
- Ну-ка, бубновый, дай-ка мне твою руку.
Она взяла его руку  в свою мягкую маленькую ладонь, поднесла её под свет свечи, и склонилась над ней. Сергей смотрел сверху на её длинные вздрагивающие ресницы, чувствовал запах её волос, а когда она подняла на него глаза, - что-то замерло у него в груди, как будто он падал… в яму.
- Тебя очень любят женщины, - тихо произнесла она, - но…, надо ещё посмотреть карты…. Я тебе потом, может быть, скажу…, а сейчас давай выпьем на прощание и я пойду.
- Как же…, мы же только…, - он хотел запротестовать.
- Нет, на сегодня хватит, - твёрдо сказала она, и он понял, что больше говорить ничего не надо, а она продолжила, - достань ручку и бумагу, я дам тебе телефон моей подруги – Раи; когда тебе очень нужно будет увидеться, - позвонишь  и назовешь себя, я передам, где мы встретимся.
- Мне завтра нужно…, сегодня….
Она опять улыбнулась.
- Ты можешь приходить на мои выступления, и там будешь меня видеть…, но ко мне там больше не подходи. Если нам судьба, мы ещё встретимся с тобой, а пока, - прощай.
И она ушла, так же просто, гордо и независимо, как и появилась.
Сергей ещё долго сидел за уставленным столом, и смотрел на горящие свечи.
После этого первого свидания, Сергей Полетаев понял, что игра для него закончилась, и наступило что-то новое, - более серьёзное, более важное и более тревожное. Он ходил на выступления Зары, звонил Рае, но соглашения на встречу всё не было и не было. Он начал изводиться и почувствовал вдруг, что ещё ни одна женщина не овладевала так его душой. Неожиданно для него самого, он сделался сентиментальным, и ему хотелось плакать, - это было как наваждение.
Он звонил, и звонил, с каким-то исступлением, пока, наконец, услышал в трубке: «Зара просила передать – двадцать третьего, в то же время, там же». И он снова ожил, - стал мечтать и готовиться.
Двадцать третьего августа был четверг, Сергей пришёл, так же как и прежде, заранее, занял тот же столик и обставил всё точно так же, как было почти месяц назад. Только теперь, в отличие от того вечера, он знал, о чём будет говорить.
Когда она появилась, он отметил в её лице что-то новое, - в нём была, неожиданная для него, теплота и, непонятная для него, грусть.
- Ну, здравствуй, молодой, ты опять набрал полный стол, и опять не будешь есть?
- Пусть будет всё, как в прошлый раз, - радостно ответил он.
Она присела напротив.
- Ну что же, тогда зажигай свечи. О чём будем говорить?
- Много говорить я сегодня не буду, - сказал Сергей тихо и решительно, - я тебя люблю, как не любил ещё ни одну женщину в своей жизни…. Я сейчас не знаю, как смогу жить без тебя…, в этом мире….
Она смотрела молча, теперь уже не удивлённо, но только задумчиво и нежно.
- Дурачок, ты помнишь, как я сказала тебе, что тебя всегда любили, любят, и будут любить женщины, но я тебе сказала не всё…, - от женщины ты и пострадаешь!
- Это мне безразлично, я не боюсь и хочу быть только с тобой!
- А если пострадаешь из-за меня?
- Мне не страшно ничего, я буду счастлив, только если буду с тобой. Когда я думаю, что я тебя обнимаю и целую…, - после этого я могу даже умереть!
Эта искренность, и эта горячность, - её взволновали.
- Ну, давай-ка выпьем!
Они пили, пока бутылка шампанского не стала пуста. А потом Сергей сел рядом и, обняв Зару за талию, страстно поцеловал в губы, с восторгом и торжеством отметив, что она ответила на его поцелуй!
Потом они пили коньяк, о чём-то говорили, потом пили кофе и опять о чём-то говорили, но это уже не имело никакого значения. Сергей, наконец, почувствовал и понял, что и он, кажется, пробудил ответное чувство в душе Зары. Но он боялся поверить и сказать себе, что этим чувством может быть – любовь.
- Зара, милая, - прошептал он, касаясь губами её уха в ворохе чёрных волос, - мы можем с тобой встретиться только вдвоём…, и чтобы больше никого не было…, вокруг… на земле?
Она повернула к нему лицо, - в глазах её читалась грусть.
- Зачем, Серёжа, что нам это даст? У тебя было много женщин, ты женат, у вас ребёнок и жена тебя любит…, зачем же их обижать? Ты знаешь, как всё это происходит и что бывает потом…. Или ты хочешь ещё одной победы?
- Какой победы, какой победы? – он потерял над собой контроль. - Я тебя люблю, как не любил ещё ни одну женщину… и никогда не полюблю! Я сделаю для тебя всё…, всё что скажешь!
Она положила свой палец не его губы, чтобы их не услышали, и глаза её влажно блеснули.
- Э, после того, как мы с тобой полюбимся, - ты будешь говорить уже другое.
- Нет, клянусь тебе! Только ты, - будешь для меня единственной! Почему ты не веришь мне?
С удивлением, она увидела у него на глазах слезы, хотя и это, в отношениях с мужчинами, было ей знакомо. Она долго молчала, водила пальчиком по его мокрой щеке и губам, и… понимала, что её тоже… тянет к этому человеку.
- Ладно, - тихо сказала она, - где же мы с тобой встретимся?
Он встрепенулся на стуле, как от удара тока.
- Где хочешь! Хочешь поедем в лес, хочешь я сниму номер в гостинице?
- Нет, - ответила Зара, - лес, это не наше место, а по гостиницам я не хожу. Дай свой телефон, - я позвоню и скажу адрес, где меня найти. Ты не боишься?
- Когда? – почти простонал он.
- Когда будет можно, - ласково ответила она, - а теперь нам пора.
- Как пора? – заволновался Сергей, - давай возьмём еще кофе…, мороженого…, - посидим!
- Нет, Серёженька, мы уже посидели и мне надо ехать…, я тебе позвоню….
- Но, обожди, можно я тебя провожу?
- Не надо, - она наклонилась, поцеловала его, и быстро, не оглядываясь, ушла.
Сергей дал Заре номер рабочего телефона, и теперь, со смешанным чувством: нетерпения, радости и надежды – ждал. Вся его дневная жизнь на работе словно застыла и сжалась, - она свелась к ожиданию звонка! Но его не было. Он ходил в «Золотой мираж», специально на её выступления, несколько раз хотел подойти и спросить, но всякий раз, движением или взглядом, она останавливала его.
Но вот однажды, наступил день, когда кто-то крикнул ему, как обычно: «Сергей Полетаев, на провод!», и он, уже на бегу, почувствовал, что это звонит она! И сердце его не обмануло.
Она назвала только адрес, и положила трубку.
Он поехал сразу после работы, купив по дороге: цветы, шампанское и торт, но это он делал совершенно механически, - на самом же деле, он уже думал только об одном, и жил только одним – ожиданием встречи!
Когда Сергей позвонил, он почувствовал, как бьётся его сердце, а когда Зара открыла дверь и встретила его на пороге, он, бросив цветы и пакет, схватил её в объятья, и стал целовать её губы, щёки, волосы и руки….
- Подожди, подожди…, - мягко отстранилась она, - разденься, приведи себя в порядок…, ты ещё всё успеешь….
Он жадно смотрел на неё. На ней был длинный шёлковый халат темно-зеленого цвета с золотистым шитьём и мягкие домашние туфли.
- Вот, - она показала рукой на открытые двери слегка освещённых комнат, - можешь считать, что это сегодня твой дом…, вот ванна, сходи умойся, и пойдём ужинать…. Сегодня у нас с тобой праздник!
В столовой был накрыт стол, стояли две бутылки вина и тарелки с едой; Зара поставила в вазу цветы. Сергей как-то неловко стоял у стола, как будто не зная, что делать, он вдруг почему-то почувствовал себя скованно и напряжённо, и она заметила это.
- Ну что же, чувствуй себя, как хозяин. Открывай шампанское, будем пить за нашу встречу!
Он открыл бутылку, наполнил бокалы, поднял свой, - и как-то, очень неожиданно, произнёс:
- Если бы ты знала, как я ждал эту встречу. За тебя!
- И за тебя! – ответила она, и они соединили свои бокалы.
Когда они выпили, и потом выпили ещё, - недавняя неловкость исчезла, и спала, как жёсткое покрывало, так часто скрывающее истинные и непосредственные отношения, нравящихся друг другу людей.
Сергей так давно жил ожиданием и предвкушением этого часа, что они изнурили его. И сейчас это томление души достигло своего пика, и надо было что-то делать, - делать то, что он делал уже много раз, но почему-то теперь всё было не так. Он был в каком-то полузабытьи или полусне и странно робел. Потом он, как при вспышке света, вдруг увидел и вспомнил, тот, - свой первый, далёкий вечер, когда он впервые вошёл в женщину; вспомнил он  и те первые, незабываемые ощущения.
- Зарочка, - сказал он, - у тебя есть свечи? Давай зажжём и потанцуем!
- Давай.
И снова Сергей танцевал при свечах, как когда-то, и снова чувствовал себя тем, - молодым студентом, но видел он теперь только её – Зару. Он погружал лицо в её душистые, черные кудри, шептал её имя и прижимался к её телу.
Угадывая дверь, которая вела в спальню, в танце, - он повлёк её туда. Когда же в полумраке Сергей увидел широкую кровать, покрытую бордовым атласным покрывалом, он осторожно посадил на неё Зару… и стал поспешно раздеваться….
- Ну, Зарочка, ну, милая…, как я ждал этого счастья….
Она поднялась с постели, отошла в угол спальни, и медленно сбросила халат…
Он стоял заворожённый, смотрел и дрожал…, - такого тела, он ещё не видел.
- Ты богиня! Люблю тебя навсегда!
Оставшись нагишом, он бросился к ней.
- Не торопись так, - прошептала она, обнимая его.
- Нет, нет, я больше не могу…, я сейчас умру! – и он, прижав её к себе, повалился вместе с ней на постель.
Первое их соединение было очень бурным и очень кратким, но они уже оба знали, что так бывает всегда, когда чувства переполняют и переливают через край. Знали они также и что надо делать в таких случаях.
Они садились за стол, пили вино, танцевали… и снова бросались в пленительные, качающие волны любви… земной. Потом ходили в ванну, купались, охлаждая разгорячённые тела…, и всё начиналось вновь.
Теперь всё было так, как уже бывало много раз прежде, но с одной разницей, - теперь он воспринимал это не как свою победу, - но как незаслуженный приз.
Ночь пронеслась, как одно счастливое мгновение.
А утром, они усталые, расслабленные и счастливые, сели пить кофе и Сергей, с тайной надеждой спросил:
- Зарочка, можно я перееду к тебе?
Она удивилась.
- Нет, Серёжа, это невозможно.
- Как же я буду жить без тебя…, я не смогу.
- Мы будем встречаться, когда будет можно, - она посмотрела внимательно в его лицо, - у тебя ведь есть жена и ребёнок… и не один.
И тогда он, чувствуя, что может потерять её, - потерял себя, осквернив свою душу.
- Я не могу тебя потерять, пойми меня…. Я хочу попросить тебя, чтобы ты… стала моей женой; теперь я уже знаю, что ты, - моя единственная и последняя любовь!
Она печально улыбнулась.
- Нет, Серёженька, семью бросать нельзя – грех! Я ведь тоже закованная в цепи, и цепи мои здесь, - она указала на грудь, - я их рвать не хочу. Нам бы надо с тобой, сокол залётный, встретиться раньше, когда мы были свободными.
- Но я же не смогу без тебя, ты тоже пойми, - я сопьюсь, и семья всё равно развалится.
- Мы будем встречаться, пока нам будет хорошо…, ты не горюй…, а потом всё пройдёт. Дай-ка я тебе спою.
Она вышла и вернулась с гитарой. Долго молчала, перебирая струны, и наконец запела, своим низким завораживающим голосом, как будто вела неспешный разговор:

Мы с тобой случайно в жизни встретились,
оттого так рано разошлись.
Мы простого счастья не заметили
и не знали что такое жизнь.
Нет, любовь сильна не речью нежною,
нет, любовь не просто сердца зов,
может быть, люблю тебя по-прежнему,
но не нахожу я прежних слов.

Гитара жаловалась и плакала, а потом вдруг сразу, струны зазвучали весело и бесшабашно, и звуки песни полились быстрее:

Не говори, я знаю всё, что ты мне скажешь,
но ты не в силах ничем помочь.
Пройдут года, и верить сердцу не прикажешь,
пройдёт и счастье, как эта ночь.

И снова гитара зазвучала грустно, и снова певица вторила ей:

Видишь, утро снова разгорается,
поднимает солнышко туман.
Речка серебрится, извивается,
позабыв вчерашний ураган.
Всё пройдёт, всё в жизни позабудется,
что ж тебе на память пожелать,
что должно быть, то пускай и сбудется,
руку на прощанье дай пожать.

Она отложила гитару и сказала:
- Эта песня про нас. Ну, Серёженька, вот и нам пора прощаться.
- Но мы будем встречаться, ты меня не бросишь? – Он спросил, и сам удивился своим словам, так он не говорил ещё ни одной женщине.
Она улыбнулась.
- Мы будем встречаться.
И тогда он улыбнулся тоже.
- Но когда, скажи?
- Я тебе позвоню…, нам предложили новый контракт, будем выступать в большом ресторане при гостинице…, я адрес сообщу, ты приезжай, - там меня увидишь, только ко мне не подходи…. А сейчас, сокол мой, нам надо расставаться.
Было утро, и Сергей вдруг вспомнил, что ему надо на работу, а потом явиться домой, к семье! Но радость проведённой ночи пока поглотила всё, - он прощался с Зарой, целовал её, говорил её нежные слова…, и только когда вышел на улицу и сел в машину, осознал всю нелепость действительности.
Он заехал на работу, попросил у Гурского отгул на один день и поехал домой, обдумывая предстоящий разговор с женой.
Людмила собирала дочку в школу. Сергей нерешительно подошёл, поцеловал жену в щёку, - она отстранилась…, и он стал объясняться:
- Милок, ты извини…, я не мог позвонить, не было возможности….
Она посмотрела хмуро и недоверчиво.
- Что? Опять за старое принялся…, ещё не нагулялся?
- Какие гуляния? – с искренним удивлением воскликнул он, желая изобразить обиду, - у нас ЧП, срочно пришлось ехать на другой объект, там нет телефона…, работали всю ночь, - сейчас дали отгул… буду отсыпаться.
Она посмотрела ему в лицо, и было похоже, что она не верит…, хотя и хочет.
- Можно догадываться, какая у тебя была работа, и на каком объекте…. Всё- таки ты кабель… неисправимый, и надо с тобой разводиться. Ладно, потом мы ещё поговорим, а сейчас отвези Любаньку в школу!
Он обрадовался. Встреча закончилась без большого скандала, и предстоящий разговор, кажется, не обещал длительной ссоры. Он примиряюще обнял жену, и сказал с облегчением:
- Я сейчас…, я в момент! Дочка, ты готова? Едем!
Постепенно всё успокоилось, и первая гроза прошла стороной. Семейные отношения стали восстанавливаться, но это затишье было недолгим и продолжалось только до первого звонка, - оттуда.
Когда Сергей услышал в трубке голос Зары, он забыл всё: работу, семью, себя. Бросив всё ради предвкушаемой ночи, - он прилетел…, и было всё опять…, как прежде, в ту, их первую встречу…, только ещё более сладострастно и нежно!

Но, на следующий день, Сергей Полетаев возвращался домой с тоскливым ожиданием тяжкого разговора, он был уверен, что домашнего скандала, на сей раз, не избежать, - и он его получил!
Людмила, потеряв терпение и выдержку, долго и громко «объясняла ему суть дела» словами, из которых самыми мягкими были: «паразит, развратник, подлец и ****ун».
На этот раз, он не стал придумывать себе оправдания, и просить прощения; он сидел, опустив голову, и молчал…, и его было жалко.
Теперь Людмила определённо знала, что это была женщина и опасалась, что это серьёзно. Впрочем, она поняла это сразу, после его прежнего отсутствия, своим женским чутьём…, после их первых ночей. Но у неё ещё теплилась какая-то надежда, что может быть это скоро пройдёт.
Выплеснув в тот вечер всё своё раздражение и боль, она заставила себя успокоиться и стать такой же заботливой и чуткой, как прежде, и сделать вид, что ничего особенно ужасного и непоправимого, не произошло.
Она внимательно наблюдала за его поведением и отношением к себе, и временами ей казалось, что он раскаивается.
Но когда, недели через три, Сергей снова не пришёл ночевать, - её, как будто потряс взрыв, и она сказала себе – «Всё!».
Утром она отвела дочку в школу, а вечером, не возвращаясь домой, - ушла к родителям, и там сказала, что будет разводиться с мужем.
Вечером все они сидели в огромной гостиной, и обсуждали положение.
Отец Людмилы – отставной генерал, был человек строгих правил и армейской дисциплины, он во всём любил порядок и ему никогда не нравился зять, который был неуправляем и непредсказуем.
- Гони в шею…, и из квартиры вон! – басил он, наливая в рюмку коньяк.
- Ну как же, Митя, у них же ребёнок, семья… всё-таки, - жена пробовала как-то сгладить положение и смягчить разговор.
- В шею! В шею! Я этого прохиндея давно раскусил!
Людмила сидела сбоку, в глубоком кожаном кресле и молчала, лишь изредка поднося к глазам платок.
- Людочка, может быть с ним ещё поговорить, ведь он же человек… не плохой. Может быть с ним что-то произошло…, а потом это всё пройдёт?
- Ах, мама, сколько уже было разговоров и обещаний…, но всё это только до новой бабы. Скажи, сколько можно ждать, пока он перебесится и станет нормальным мужем?
- Нет, Людка, - гони его, пока не поздно! Ты ещё найдёшь себе нормального мужика…. Я тебе приведу десяток офицеров…, только выбирай!
- Не так просто, папа, - грустно ответила дочь, - я ведь его люблю.

На следующий вечер, Людмила возвратилась домой. Сергей сидел на кухне один; перед ним, на столе стояла, уже полупустая, бутылка водки, на  тарелке – нарезанная варёная колбаса и чёрный хлеб.
- Здравствуй, Сергей, - поздоровалась она с порога.
- Здравствуй, Мила, - как эхо отозвался он.
Она присела к столу.
- Сегодня мы поговорим спокойно, ты меня послушай, и перестань пока пить, - она отодвинула от него бутылку, - ты сейчас соображаешь?
- Соображаю.
- Ну так вот…. Мне надоела такая жизнь…, и я хочу с тобой разводиться.
Он тупо смотрел в тарелку и молчал.
- Ну, и что ты молчишь?
- Как хочешь.
Она смотрела, и в ней боролись два чувства, - злость и жалость.
- Ладно, я пока с Любанькой поживу у мамы, а ты поживи один, - может быть что-нибудь поймёшь, а если нет, – будем разводиться.
- Как хочешь, - снова повторил Сергей, - можно я ещё выпью?
- Обожди, послушай, - может быть, ты действительно по-настоящему влюбился уже последний раз в жизни, - ну тогда женись!
- Это невозможно… сейчас.
- Почему, кто эта женщина?
- Цыганка.
Они долго сидели молча, и Сергей снова налил себе в стакан. Людмила сказала задумчиво и строго:
- Я вот думаю, Сергей…, как ты живёшь? Скольким женщинам ты поломал жизнь? Разве ты не боишься Бога? Ведь если есть на свете Бог, - Он должен покарать тебя!
Но Сергей Полетаев не верил в Бога, и он не боялся. Он был во власти совсем других сил.
Когда Людмила ушла спать, Сергей допил водку…, посидел, подождал…, а потом тоже пошёл спать…, и спал спокойно.
На другой день, он не думал о том, что его семейная жизнь под угрозой развала, что ему надо как-то налаживать свой быт, что на работе у него тоже не всё хорошо, - нет! Он думал о том, когда позвонит Зара, чтобы пригласить её к себе.
Но она почему-то не звонила, и он, не выдержав, решил поехать в «Мираж». Там он, нервничая, просидел весь вечер до конца выступлений артистов, но та, ради которой он пришёл, - не появилась на сцене. Тогда он стал обращаться ко всем, кто мог что-нибудь знать: к бармену, к администратору, к концертмейстеру, и, наконец, у директора он узнал, что Зара выступает теперь в ресторане гостиницы «Прага».
На следующий день он помчался туда и узнал, что её выступление будет только через неделю. Он стал ждать, всё время, надеясь, что она позвонит, но тщетно, - телефон от неё молчал.
Когда Сергей, в указанный день, пришёл в ресторан гостиницы, там уже шла своя обычная вечерняя жизнь. Оркестр негромко играл танцевальные мелодии – ретро. В зале сидела, пила, шумела, танцевала и… обделывала свои дела – элита. Здесь можно было встретить представителей всех слоёв общества: делового мира, шоу-бизнеса, артистического бомонда, индустрии развлечений и… криминала. Мужские смокинги и фраки соседствовали с кожаными куртками, а строгие дамы, сияющие бриллиантами, - с топ моделями и проститутками. И если это можно было сравнить с оранжереей, то здесь меж роз и лилий «красовались», - дурман и чертополох.
Сергей сел в стороне, за свободный столик, и положил на него букет роз, в который была вложена записка с одним словом, - «Позвони!», и указаны теперь уже два телефона: рабочий и домашний. Он не знал, что его ждёт сегодня, и когда придётся уходить, поэтому заказал только пива  и рыбное ассорти; но есть совсем не хотелось, и он смотрел на сцену и ждал. К столику подошла молодая пара и, попросив разрешения, уселась, о чём-то шепчась. Ждать пришлось долго.
Но вот объявили: «Выступает цыганский ансамбль!». Трое цыган вышли с гитарами на сцену, в своих традиционных национальных костюмах, - цветные атласные рубашки, такие же шаровары с широкими поясами и лёгкие белые сапоги.  Они рассыпали по залу, усиленную динамиками, страстную и зажигательную мелодию струн. Потом появилась она, тоже в ярком длинном платье, рельефно подчёркивающем все достоинства её фигуры..., - золотые серьги в ушах, монисты и браслеты на запястьях, - завершали её убор. Она была всё так же, вызывающе и неотразимо хороша!
В зале зааплодировали, раздались возгласы приветствия, было похоже, что здесь её уже хорошо знали.
Эх, бирюзовые, да вы златы колечики,
да раскатились по лужку,
ты ушла и твои плечики
скрылися в ночную тьму.

По зелёной, да травушке-муравушке,
да ни собрать потерянных колец,
эх, не вернуть любви-забавушки,
да видно счастию конец.

Эх, звени, да ты моя гитара милая,
да разгони ты грусть мою, печаль.
Эх, ты жизнь моя цыганская,
да ничего теперь не жаль! 

И вдруг гитары сразу сменили ритм, звуки полились быстро и весело; певица ударила в ладоши, и пустилась в пляс:

Таа-ри, тари, тари, таа-ри-та,
таа-ри, тари, тари, таа-ри-та,
таа-ри, тари, тари,
таа-ри, тари, тари,
таа-ри, тари, тари, та!

Певица ушла, под одобрительный шум и аплодисменты, а цыганское трио стало исполнять попурри цыганских мотивов, но видно здесь уже полюбили певицу, потому что за столиками стали хлопать и скандировать: «За-ра! За-ра! За-ра!». Через несколько минут, она появилась снова, и запела, под плачь гитар:

Я не тоскую, нет, не плачу,
он не вернётся, ну и пусть.
Я понапрасну слёз не трачу,
ведь песнею зальётся грусть…

И опять быстрая и весёлая мелодия музыки и песни, сменила медленную и задумчивую.

Так бейте ж бубны,
пускай звенят гитары,
сегодня у Зары
сердце рвётся вдаль.
Веселей пляшите
на лесной полянке,
для молодой цыганки
мне ничего не жаль!

Эх, дарь, дарь-да,
та-а-ри, дарь-да,
та-а-ри, дари, дари, дари,
у-ум, та-а-ри, да!

И снова медленно и грустно:

Пусть ноет грудь, и сердцу больно,
нам не дано два раза жить;
уйдёт цыганка в табор вольный,
чтоб снова ей счастливой быть.

И опять весело и быстро:

Так бейте ж бубны,
пускай звенят гитары,
сегодня у Зары
сердце рвётся вдаль.
Веселей пляшите
на лесной полянке,
для молодой цыганки
мне ничего не жаль!

Эх, дарь, дарь-да….

Её вызывали снова, и снова…, но она спела ещё только один старинный романс, - «Не говорите мне о нём».
Когда Сергей понял, что она уходит, он подбежал к сцене и протянул ей букет. Она удивлённо посмотрела, взяла цветы и только сделала какой-то неуловимый знак, понятный только им. Она ушла, - Сергей вышел следом, через несколько минут.

Несмотря на семейный скандал, грозящий превратиться в драму и своё возмущение, Людмила по утрам иногда приходила домой, чтобы прибраться в квартире и приготовить для, пока ещё законного, мужа еды на весь день.
Надежда, - как нам не хочется расставаться с ней! Жалость женщины, - как ты возвышенна и беззащитна!
Зара позвонила Сергею на работу только через несколько дней, его мучительных ожиданий. Она что-то говорила ему, объясняла, но он лишь молил о встрече. Договорились встретиться на своём старом месте, в кафе «Белый конь», в то же время.
Сергей, как всегда, пришёл рано, занял столик и заказал: шампанское, коньяк, лососину, чёрную икру, салат, свежие огурцы и фрукты….
 Зара пришла с опозданием, на ней была шляпка и шарф, прикрывающие лицо.
- Ну что ты, дорогой, - тихо спросила она, снимая шляпку и шарф, - у тебя что-нибудь случилось?
- Нет, Зарочка, просто я очень скучаю без тебя, - мы же давно не виделись.
- Почему же? Совсем недавно виделись…, как же ты меня нашёл? Я тебе даже не успела позвонить.
- Ну, неважно как нашёл…, нашёл и всё. Но эта встреча совсем не то, ты ведь сама понимаешь!
- Да, золотой, но другой пока нет.
- Ну ладно, главное я тебя вижу вот так – рядом. Сейчас я даже счастлив! Давай выпьем и поедим, а то я сегодня не обедал…, и с работы, - прямо сюда. Ты что будешь пить, - шампанское, коньяк?
Она улыбнулась.
- Что ты спрашиваешь? Что наливаешь, - то и пьём.
Через час, когда настроение стало весёлым, легкомысленным и решительным, Сергей приступил к главному.
- Зарик, - поедем ко мне… в гости!
- Нет, золотой, я не езжу по гостям.
- Нет, ну только на минутку…. Ты посмотришь, как я живу…, ну я тебя прошу…, я тебя умоляю, - хочешь, я встану на колени? – он взял её руку и поцеловал, - поедем, я тебя прошу.
Она на секунду задумалась.
- Но у тебя жена, это же неудобно и некрасиво.
Он внезапно оживился.
- Да нет! Жена хочет разводиться со мной! Она взяла дочь и уехала к родителям, я сейчас живу один!
Зара удивлённо посмотрела ему в лицо, и нахмурила брови.
- Как? Ты разводишься? Это нехорошо…, тогда мы должны прекратить наши встречи.
- Нет, нет, - ты не так поняла! Это уже фактически произошло давно…, с тех пор, когда я тебя увидел…, теперь уже поздно. Теперь я хочу только одного, - жениться на тебе…, на тебе одной, до самого гроба!
Он опять хотел поцеловать ей руку, но она её отняла.
- Что же мы с тобой наделали, молодой, а ведь я всё знала – худая кошка!
- Нет, Зарочка, ты не виновата…, это всё я заварил…, но поедем ко мне.
- Нет! Это грех!
- Но я прошу тебя, поедем…, ведь я же не виноват, что так тебя люблю…, это почти как мучение!
Он сидел, низко наклонив голову, светлые волосы, падая, скрывали лоб и глаза. Она сидела и молчала, - и вдруг увидела, как две слезы катятся у него по щекам. Неожиданно для неё самой, это её потрясло. Она поднялась, и с каким-то решительным торжеством сказала:
- Ладно, едем!

Та ночь, чем-то отличалась от всех прежних, в ней была, - какая-то особенная страстность, какая-то особенная нежность и какая-то особенная… грусть.

На следующий день, утром, Людмила приехала прибраться и сварить еду. Сергей был уже на работе. Её внезапно охватило какое-то странное ощущение; она прошла по комнатам, зашла в спальню… и сразу поняла, что ночью здесь была женщина. Она сразу представила себе, - что вот здесь, на этой кровати, где у ней было столько счастливых мгновений с любимым ею человеком, - здесь лежала другая женщина, с ним! Это представилось ей настолько ужасным, мерзким и грязным, что она села здесь же на стул и, уронив голову на ночной столик, - разрыдалась.
Наплакавшись и немного освободив душу от страданий, она не стала на этот раз ни убираться, ни готовить; она взяла свою карточку со столика и ушла, теперь уже зная, что примирение невозможно и развод неизбежен.
А Сергей продолжал пребывать в блаженном и мучительном состоянии ожидания звонков и свиданий. Уже придя вечером домой, он понял, что Людмила догадалась о его встрече с Зарой здесь, но это его уже не волновало. В нём вообще произошли теперь большие перемены, которых он в себе не замечал. Он меньше смеялся и шутил, стал менее общительным, на работе стал рассеянным и невнимательным, и перестал интересоваться другими женщинами, сотворив себе кумира, - свою цыганку Зару!
Но звонка от неё не было, и он стал нервничать, - приходили разные страшные мысли: что она уехала, заболела, что она его бросила, что об их связи узнали, и её повязали, и другие, - такие же мрачные и навязчивые.
Вечером, когда было особенно грустно, он шёл в казино, но играл уже безо всякого интереса, и проигрывал. Несколько раз приходил к Игорю Звонареву, и изливал ему свою душу, но скоро понял, что его друг, - его не понимает.
А звонка всё не было, и не было, и тогда он обращался к старому испытанному средству - вину!
Так пролетел почти месяц, и когда стало невмоготу, - он поехал в ресторан, узнав предварительно, когда выступают цыгане.
Приехав заранее, он выбрал самый укромный уголок, со столиком, который был ближе к сцене. Он опять привёз с собой букет алых роз с запиской: «Зарочка, позвони! Надо увидеться!». Сегодня он заказал водки и пива, он стал заряжать себя, и приказывать себе, быть настойчивым и решительным, - «почему? – билось у него в голове, - сколько можно ждать и мучиться? Надо всё решать!».
Когда начались выступления артистов, Сергей был уже под хмелем. Немолодой мужчина и две дамы подошли к его столику, но он грубо сказал: «Стол заказан!».
Наконец он дождался, и Зара вышла на сцену в сопровождении трио цыган, - их встретили аплодисментами. Зара была всё так же обворожительно хороша в своём цыганском наряде, она смотрела прямо перед собой, в зал, широко открытыми, блестящими глазами, но казалось, не видела там ничего; она только слушала звуки гитар, и жила уже в своей песне.

Пусть жизнь проходит беззаботно
и новый день сменяет ночь,
твоей печали безысходной,
я не могу ничем помочь.

Она сделала паузу, и сразу сменила ритм и мелодию песни.

Мы с тобой цыгане
если жизнь обманет,
мы не станем слёзы лить.
Да-да да!
Мы с тобой цыгане
завтра путь в тумане,
но сегодня будем жить!

И опять зажигательная пляска и забыта грусть!

Тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, рада-ра!
Да, да, да!
Тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, тай-да-ра!


Пускай не будет места спорам
и не смотри, нахмурив бровь,
мы кончим легким разговором,
свою минувшую любовь.

Мы с тобой цыгане
если жизнь обманет,
мы не станем слёзы лить.
Да-да-да!
Мы с тобой цыгане
завтра путь в тумане,
но сегодня будем жить!

Тай, да-ри-да, ра-да,
тай, да-ри-да, ра-да….

И снова беззаботная весёлая пляска, в вихре стремительных звуков!
Она спела ещё несколько романсов и ушла за кулисы, но её требовали снова и снова. Тогда она вышла и, подойдя к самому краю сцены, тихо сказала:
- Сейчас я спою вам старинную прощальную цыганскую песню, и пусть она сегодня будет у нас прощальной.
Гитаристы начали играть вступление; первый куплет Зара исполнила на цыганском языке, а потом продолжала….

… В дверь стучится зимний ветер,
а на сердце зимний хлад,
он уехал - ненаглядный,
а не вернётся да он назад.
И весна мне не на радость,
коль зима в душе моей.
Он уехал…, он уехал!
А слёзы льются из очей!

Шунэ, шунэ, рома-а-лэ!
Шунэ, шунэ, чава-а-лэ!
Задумал он жени-и-ться.
Не стоило любить!

Эх! Таритари, таритари, тарита-опа!
Таритари, таритари, тарита-опа!
Таритари, таритари, тари-та!
Эх, та-ри, та-ри-та!

Эх! Таритари, таритари, тарита….

В этот раз она плясала не так весело и стремительно, как прежде, словно её что-то беспокоило или пришла усталость. Закончив песню, она слегка поклонилась залу; ей стали аплодировать и подносить букеты цветов. Сергей подошёл, когда толпа поклонников поредела…, и передал свой букет. Она взглянула на него как-то загадочно и тревожно, как будто что-то хотела сказать… и вдруг, повернувшись, быстро ушла со сцены.
Сергей поехал домой отягощенный неясными чувствами неопределённости, ожидания и тревоги. Он понимал, что нужно что-то устраивать в своих отношениях с Зарой, что от этого зависит вся его дальнейшая жизнь. Он твёрдо решил, что в следующую встречу, он сделает всё, но уговорит Зару стать его женой, и уехать с ним, куда она захочет. Он уже представлял себе, как она будет сначала отказываться, как он будет её просить, доказывать свою любовь,  красочно описывать их совместную жизнь…, и она, наконец, - согласится! Фантазия понесла его на крыльях мечты… и он улыбался своим мыслям.
Сергей поставил машину в гараж – «ракушку», во дворе, и направился к своему подъезду.
Было уже поздно и тёмный двор был пустынным; только у его подъезда виднелись три фигуры, из которых одна, была похожа на женскую. Они о чем-то громко беседовали и смеялись. Когда Сергей позвонил дежурной консьержке и уже открыл дверь, - он почувствовал сзади тяжёлый удар в голову! Боли не было, только какой-то странный треск в затылке, яркая вспышка света… и тьма!
Когда обеспокоенная дежурная решила узнать, почему жилец не заходит, она подошла к дверям, и увидела что двое избивают ногами неподвижно лежащего человека. Она бросилась назад в дежурку и, закрыв дверь, стала лихорадочно нажимать кнопку тревожной сигнализации. Один из нападавших кинулся было следом, но увидев что свидетельница уже закрылась и по-видимому вызывает охрану, он вышел за дверь и сказал напарнику, который бил ногами по голове неподвижно лежащее тело, - «хватит, идём!».
И они удалились в темноту двора, - спокойно, будто расставшись после дружеской беседы.
Когда, через пять минут, приехала милиция, во дворе было всё так же тихо и пустынно, только у подъезда лежал человек, и одинокая женщина пыталась привести его в чувство. Ещё через пятнадцать минут приехала «скорая» и увезла Сергея Полетаева в больницу.




«Не ускоряйте смерти заблуждениями вашей жизни,
и не привлекайте к себе погибели делами рук ваших.
Бог не сотворил смерти, и не радуется погибели живущих.
Ибо Он создал всё для бытия, и всё в мире спасительно,
и нет пагубного яда, нет и царства ада на земле.
Праведность бессмертна, а неправда причиняет смерть!». 

                (Прем. Соломона. 1. 12-14)

Утром Михаилу Семёновичу доложили, что Полетаев не вышел на работу. Гурский воспринял это известие спокойно, - Сергей часто брал отгулы, и на этот раз, наверное, просто не смог предупредить. Когда он не явился и на следующий день, Гурский и тогда не очень обеспокоился, помня Серёжкины запои и загулы. На третий день, он решил позвонить ему домой, но телефон не отвечал.
День был тяжёлым, - конкуренты перешли к открытым угрозам, и нужно было искать ответ. Половину дня, Гурский проверял наличие и ассортимент готовой продукции и финансовые документы, а потом консультировался с юристами и силовиками.
Домой он пришёл поздно, жена ждала его за накрытым столом и волновалась.
- Миша, почему так поздно… и не позвонил?
Он раздевался в прихожей.
- Так получилось, Тамарочка…, сегодня был сумасшедший день, я совершенно не заметил, что уже половина десятого…. Извини…, но знаешь зато я так хочу есть, что сейчас таки съем всё, что ты сготовила!
- Ладно,  мойся, переодевайся…, я сейчас немножко подогрею курицу.
После ужина, Гурский размышлял, чем заняться, - лечь ли сразу спать или посмотреть финансовые отчёты, которые передал ему сегодня главный бухгалтер. Он выбрал второй вариант и, взяв бумаги, прилёг в гостиной на диван, под уютный свет торшера. Но чтение привычных фраз и сухих цифр быстро утомило и стало навевать сон, он отложил бумаги.
Зазвонил телефон. «Кто? Неужели с работы?», - недовольно подумал он и снял трубку; там послышалась глухая скороговорка:
- … Дежур… трисарпер… оделень… лиции… стрш… лейтенант Седов. Мне нужен Мишель!
Гурский ничего не понимал.
- Кто говорит? Кого вам надо?
- Говорит старший лейтенант Седов, - более медленно и внятно ответил голос, - мы нашли записную книжку, где номер вашего телефона и имя, или фамилия «Мишель». Вы знаете такого человека – Полетаев Сергей Алексеевич?
- Да, а в чём дело, что случилось?
- На него совершено нападение, - снова быстро заговорили в трубке, - в подъезде его дома. При нём было только водительское удостоверение и записная книжка, родственников не нашли, звоним вам.
Гурский лихорадочно соображал, собирая разбегающиеся мысли.
- Когда это?… Где он сейчас?… Что с ним?
- Это случилось вчера, сейчас он в Склифе, назовите вашу настоящую фамилию и адрес, вас вызовет следователь, - Гурский механически представился, и назвал свой адрес. – Сообщите его родственникам! Всё! – быстро проговорили в трубке и зазвучали тревожные гудки.
Михаил Семёнович был в полной растерянности и не знал, что же сейчас следует делать. Он ходил по комнате и соображал, - в больницу ехать было поздно, да, наверное, и не нужно…, нужно сначала позвонить! Он поспешно стал искать номера телефонов. На квартире Сергея никто не отвечал, а телефона родителей он не нашёл. Оставалось одно, - утром ехать в больницу, и всё выяснять на месте!
Половину ночи он не спал, ворочался, и жена озабоченно спросила сквозь сон:
- Ты что, Мишенька, что тебя беспокоит?
- Нет, - успокоил он её, - просто не спится.
Он старался больше не ворочаться, и, наконец, уснул.
А утром следующего дня, Михаил Семёнович был уже в институте Склифосовского. Его долго расспрашивали: кто он, кем является больному, как здесь оказался, из какого отделения ему звонили; проверяли документы, записывали данные, - а потом дежурный врач отделения реанимации, подвёл его к двери, у которой сидел охранник.
- Вот взгляните, это он?
Гурский внимательно глядел…, и холодные мурашки побежали у него по спине. Он узнал Сергея сразу, хотя вся его голова была перебинтована, а лицо, - опухшее с синими пятнами кровоподтёков. Он лежал под белыми простынями, без всяких признаков жизни, и только аппараты и приборы своими ритмичными движениями и пульсирующими светящимися линиями, создавали ощущение, что это ещё не конец.
- Да, это он, - с трудом глухо вымолвил Гурский, сдерживая противный озноб, - скажите, что с ним произошло… и какое его состояние?
- Поступил девятнадцатого в два двадцать, в крайне тяжёлом состоянии. Открытая травма головы с переломами костей черепа; в сознание не приходит. Сейчас состояние тяжёлое, но пока стабильное. Окончательный диагноз будет поставлен через несколько дней. Вы можете сообщить его родственникам?
- Да, постараюсь.
- Постарайтесь, а теперь извините, я должна идти.
- Да, да, пожалуйста… до свидания.
- У нас так не принято, лучше, - всего хорошего и будьте здоровы.
За немногие минуты своего посещения Склифа, Гурский был потрясён увиденным. Это был мрачный дворец страданий и боли, где за каждой дверью лежали, сидели, тяжело передвигались люди, - искорёженные, искромсанные, изрезанные и поломанные, - машинами, трагическими обстоятельствами и другими людьми. Где за каждой дверью угадывались: кровь, мучения плоти, борьба между жизнью и смертью. И вот Сергей…, Сергей!
Гурский приехал на работу только в десять часов. Он отдал самые необходимые распоряжения, и сразу стал искать в своих бумагах какие-нибудь сведения о родителях Сергея, но кроме его домашнего телефона и адреса, ничего не нашёл. Совершенно механически, он набрал номер телефона, но услышал только… длинные гудки. И тогда он решил ехать к Сергею домой.
По пути он обдумывал план действий, - сначала он должен расспросить дежурного, и узнать, что же произошло в ту ночь и удалось ли задержать тех, кто напал. Но узнать подробности ему не удалось, - в этот день дежурила другая консьержка. Тогда Гурский достал четыре визитные карточки, и написал на каждой: «Кто придёт в квартиру 67, позвонить по этому телефону!». Одну карточку он оставил в комнате дежурных, две отдал соседям, а одну – просунул в дверь. Больше он сделать ничего не мог!
Позвонили ему только через несколько дней, и это был женский голос; он только успел сказать, где искать Сергея, как там сразу повесили трубку. Больше звонков не было.

Когда Людмила вечером вернулась домой к родителям, на ней не было лица. Мать, встретив её в прихожей, побледнела и поднесла руку к груди.
- Людочка, что случилось?
Она глухо отозвалась.
- Сергей в больнице, в реанимации!
Мать присела на ближайший стул.
- Что? Почему?
- Его избили; сейчас он без сознания… и может быть, не выживет….
Она заплакала. Из комнаты вышел отец.
- Но ты же решила с ним разводиться!
- Ах, папа, как ты можешь так говорить? Ведь там может быть умирает Сергей, мой муж! – и она заплакала ещё сильнее.
- Да, Митя, сейчас об этом не нужно говорить; что же нам теперь делать, Людочка?
- Я завтра еду в больницу и буду около него.
- А где он сейчас находится?
- Он в институте Склифосовского…, в отделении реанимации.
Мать стала суетиться.
- Давай с тобой будем попеременно дежурить там.
- Нет, мама, тебе не надо ездить…, я уже сообщила его родителям, они, наверное, уже там…. А тебе теперь сидеть с Любочкой и Юркой.

Внезапная трагедия каждого человека подобна взрыву. Рванув в эпицентре, она обычно захватывает в сферу своего действия ближайшее окружение: родственников, друзей, знакомых; поражает осколками горя, ударной волной сожаления, разбитыми стёклами надежд.
На квартире у родителей Сергея собрались почти все, кроме брата – Бориса, которого не было в Москве. Ждали мать – Оксану Петровну, - она должна была вернуться из больницы, и племянника – Павла, который был у следователя.
Алексей Николаевич с братом Анатолием Николаевичем сидели в гостиной и подавленно молчали…, обычного разговора не завязывалось.
- Ты как сам узнал то? – спросил Анатолий Николаевич, чтобы не молчать.
- Нам сообщила Людмила.
- А ты сам то в больнице был?
- Пока нет. Слушай, брат, нам с тобой сейчас лучше понемногу принять, пока наши приедут…. А, ты как?
- Да, ты прав, - сейчас это будет в самый раз.
- Пойдём на кухню, там найдём и какую-нибудь закуску.
Они перешли на кухню, и Алексей Николаевич достал из холодильника бутылку водки, колбасу и два свежих огурца. На этот раз, он не стал ходить за рюмками, а взял два стакана и наполнил их почти наполовину.
- Ну, давай, чтобы всё было хорошо!
- Да, давай, за это!
Они чокнулись, выпили, помолчали…, лениво пожевали и… выпили ещё.
- Я когда услышал, - начал рассказывать Алексей Николаевич, - думал сам в больницу попаду, – прихватило сердце…. Оксанка моя тоже какие-то таблетки глотает и мне суёт. Но я ведь таблетки не признаю…, я их боюсь. Выпил полстаканчика коньяка и, веришь, - стало немного полегче.
- Да, главное сбить стресс, хотя бы на время.
- Ну да, я потом только и заснул.
- Ты знаешь, Алёшка, всё идёт отсюда, - из мозгов… и все страхи, и всё горе, - он постучал себя пальцем по голове, - туда бывает, залезет такой бес и так всё закрутит, что не хочется жить. Вот тогда, по-моему, люди и стреляются и выпрыгивают из окон… и никакие таблетки не помогут.
Анатолий Николаевич убеждённо смотрел в глаза брату, и слегка покачивался на стуле. 
- Ты поешь, поешь…, - Алексей Николаевич пододвинул брату тарелки с нарезанной колбасой и огурцами.
- Нет, ты подумай…, причина одна, но один вообще не переживает…, другой, – лезет на стену и орёт, а третий…, - откидывает копыта…. Что это? Где у них разница скрыта?
- Наверное, разная нервная система…, а может быть, по-разному чувствует душа…. Это вопрос сложный, а может быть он и не нашего ума…. Ты закуси!
В прихожей раздались звуки, – кто-то пришёл. Это была Оксана Петровна, у неё был усталый вид и заплаканные глаза. Мужчины притихли. Она прошла на кухню и молча присела на стул, казалось, что ей сейчас страшно оставаться одной.
- Ну как там? – неуверенно спросил Алексей Николаевич.
- Плохо.
Наступило тягостное молчание.
- А что говорят врачи? – спросил, наконец, Алексей Николаевич.
- А что они говорят, - тихим эхом ответила она, - он без сознания.
- Кто же там с ним сейчас?
- Людмила…, она всё время с ним…. Отправила меня отдохнуть…, - она ещё посидела молча минуту, а потом тяжело поднялась и сказала как-то отчуждённо и равнодушно, - обождите, я сейчас сделаю ужин.
Алексей Николаевич вдруг понял, что для жены сейчас необходима, именно, деятельность, что только это способно отвлечь её от невыносимо тягостных мыслей.
- Да! Оксаночка, приготовь нам что-нибудь с Толей…, и Павлушка должен сейчас приехать…, он узнает там, как всё произошло.
- Как произошло! Кому сейчас это нужно? Я не хочу этого слушать.
- Но ведь надо же найти этих подлецов!
- Ты что, не читаешь газет, не слушаешь радио, не смотришь телевизор, - раздражённо сказала она, - каждый день в Москве калечат и убивают людей…, и ты слышал, чтобы преступников поймали и наказали?
- Ладно, Оксаночка, не надо всё-таки так расстраиваться, нам ведь тоже нужно с тобой здоровье…. Давай-ка я тебе налью немножечко водочки, и будет полегче, - Алексей Николаевич налил в стакан немного водки и подошёл к жене, - на, выпей! Мы с Толей уже немного приняли, как лекарство…, выпей, чтобы всё было хорошо.
Она повернулась от плиты.
- Я ведь сегодня и так целый день валерианку пью, но почти не помогает.
- Ну выпей, чтобы у Серёжки всё было хорошо, и мы с тобой ещё выпьем.
- Ну ладно, давайте, - равнодушно согласилась она.
- Сейчас, сейчас, - спохватился Алексей Николаевич, и пошёл за второй бутылкой.
Они сидели и молча ужинали, когда пришёл Павел. Он сразу прошёл на кухню, - быстрый, решительный и громко заговорил:
- Эти вонючие козлы не хотят заводить дела! Боятся, что будет очередной «висяк» и испортит им отчётность! Сразу по горячим следам никого не нашли, а теперь прошла неделя, и они хотят всё прикрыть!
- Но как же так можно? – возмутился Анатолий Николаевич, - у нас милиция работает или нет?
- Работает, - злорадно ответил Павел, - когда показуха светит или «бабки» наклёвываются, а когда дело тухлое, - за него никто не берётся.
- Но ты можешь там что-нибудь сделать по своей службе? – спросил Алексей Николаевич.
- Я ещё попробую, через Управление, заставить их завести дело и начать расследование, а если не выйдет…, - сам займусь. Я найду этих гадов!
- Из-за чего хотя всё произошло, Паша? – спросил Анатолий Николаевич.
- У них две версии, одна – простое хулиганство, а вторая – месть.
- Но кто ему мог мстить, Павлуша? – спросила Оксана Петровна, - у него не было никаких врагов; он же не бандит, не коммерсант….
- Они допрашивали жену, соседей, сотрудников и сказали, что может быть здесь замешана женщина. Ну ладно, а теперь дайте мне тоже выпить и поесть, а то я целый день мотаюсь на нервах и с пустым брюхом.
После ужина напряжение немного спало. Оксана Петровна стала мыть посуду, братья ушли в гостиную, а Павел, после телефонного звонка, внезапно уехал по своим делам.
Потом Алексей Николаевич вернулся на кухню, обнял жену, поцеловал её и тихо сказал на ухо:
- Надо держаться, Ксаночка, - давай надеется на лучшее, и не будем себя изводить…. Ладно? Это не нужно никому, ни нам, ни ему. Давай-ка, сейчас лучше попьём чайку… или кофейку…. А? А я тебе помогу….
И они сели пить чай, всячески стараясь убедить себя, и друг друга в том, в чём убедить – невозможно.

Сергей Полетаев находился в коме десятый день.
Людмила сидела рядом, держа его руку в своих руках, и неотрывно смотрела на него, словно заставляя проснуться. Сначала она не могла этого выносить…, - это застывшее восковое лицо с синими пятнами от побоев, голова обвязанная бинтами, запавшие глаза, - закрытые и словно ушедшие в небытиё…, и эти трубки…, провода…. Нет, нет! Её сознание отказывалось признавать, что это он, - её Серёжа! Но потом она поняла, что это – страшная действительность и она должна её принять, и теперь свыкнуться с ней; что да, - это её Серёжа, а вся эта аппаратура, дышащая за него, питающая его и наблюдающая за ним, - это всё то, что связывает его с жизнью, и с ней… и не даёт уйти.
А он в это время находился на распутье, и там не было ничего…, ни времени, ни пространства, ни мыслей, ни боли…, но только обрывки каких-то неясных снов и блужданий в иных мирах. И эти странные сны, как ощущения другого мира, были приятными и спокойными.
Но потом, всё стало меняться, - ощущения делались тревожными и рваными, всё заторопилось, задвигалось, что-то тонко зазвенело в голове, и он почувствовал боль – во всём теле.
Он хотел пошевелиться, но не смог…, и тогда, тихо застонав, он приоткрыл глаза.
Людмила растерялась и замерла, она не знала, что делать, и со страхом вглядываясь в глаза Сергея, вдруг заметила в них проблески мысли….
- Ми… ми…ла…, - чуть слышно прошептал он, шевеля непослушными губами.
- Серёжа, Серёжа, обожди…, - в волнении быстро заговорила она, вскакивая со стула, - сейчас, сейчас, я позову врача!
Она нажимала на кнопку тревожной сигнализации, а потом бросилась в коридор. Дежурной сестры не было на месте. Людмила металась по коридору, заглядывала в палаты и, наконец, увидела людей в белых халатах, стоящих у одной из кроватей.
- Скорее, скорее! – крикнула она от дверей, - там Полетаев открыл глаза! Он очнулся!
- Пожалуйста, не шумите, - строго сказала одна из женщин, - Марина, Галя, идите посмотрите…, я сейчас подойду.
Людмила бросилась назад в палату, подбежала к кровати и схватила неподвижную руку Сергея.
- Серёженька, Серёженька, ты слышишь меня?
Он искал её только глазами… и прошептал:
- Где… это…?
В комнату вошли сестры; одна направилась к монитору, другая подошла к кровати.
- Вот, вот! – радостно воскликнула Людмила, - Он заговорил!
В палату вошла дежурный врач.
- Вам сейчас лучше уехать…, сейчас ему необходим полный покой, он ещё очень слаб. Мы проведём контрольное обследование, а завтра, после обеда, можете приехать…, мы сообщим предварительные результаты.
Впервые за много дней, Людмила улыбнулась и почувствовала облегчение, - ей захотелось куда-то бежать, и что-то кричать людям.
- Спасибо вам, доктор!
- Пока благодарить рано, - строго ответила она.
Людмила не поехала домой, не поехала она и к своим родителям, - она поехала к родителям Сергея, чтобы разделить с ними первую радость.
Когда ей открыли дверь, она крикнула с порога:
- Ура! Серёжа пришёл в сознание, он говорит!
- Ура! – раздалось в ответ, и улыбающаяся Оксана Петровна, а вслед за ней и Алексей Николаевич, появились в прихожей.
- Рассказывай, Людочка, рассказывай! - тормошила её Оксана Петровна.
- Я сидела и смотрела, как он дышит… и вдруг, - он открывает глаза, и говорит: «Мила», - я чуть со стула не упала…
- А что ещё он сказал?
- А ещё спросил: «Где я?».
- Людочка, едем к нему!
- Нет, врачи к нему сейчас не пускают, ему нужен полный покой и обследование…, они сказали, что можно приехать завтра, после обеда.
- Хорошо, завтра мы с тобой поедем!
- А сейчас, - подхватил Алексей Николаевич, - давайте и мы пообедаем… и выпьем, в честь счастливого события!
Весёлое оживление, казалось покинувшее эту квартиру, вернулось вновь. Алексей Николаевич стал звонить брату, а Оксана Петровна с Людмилой стали готовить стол.
Весь остаток дня и весь вечер, они говорили о Сергее, строили различные радужные планы; им казалось, что всё, самое худшее, уже позади. Людмила позвонила своим, поделилась радостным известием и предупредила, что останется ночевать у родственников, потому что назавтра они едут в больницу. И следующего дня они ждали как праздника!
С утра стали готовить еду: соки, бульон, пюре, - в надежде, что врачи разрешат покормить Сергея домашней пищей.
На следующий день, они, конечно, приехали в больницу раньше положенного времени и поэтому, после своего звонка, им пришлось ждать в холле ещё почти час. Наконец к ним вышла сестра, и пригласила в кабинет заведующего отделением, сумку с продуктами пришлось оставить в камере хранения. Оксана Петровна и Людмила прошли в кабинет заведующего, осторожно присели на ближайшие стулья, и смотрели с напряжённым ожиданием.
Заведующий сидел за столом, и что-то писал, а потом поднял голову, устало и внимательно оглядел посетителей.
- Ну что же, наш больной будет жить…, кризис миновал, - они благодарно улыбались, - но случай не лёгкий, - продолжал он, - кроме травм головы, у него поврежден позвоночник в шейном отделе, и это самое неприятное. Поэтому сейчас наблюдается частичный паралич конечностей. Мы считаем, что его следует положить в Институт Бурденко на дополнительное обследование, - возможно, потребуется операция. Я дам вам направление и выписку из истории болезни; вам нужно поехать туда и договориться; если у них сейчас есть места и они дадут согласие, - мы его переведём. Какие вопросы?
Они удручённо молчали. Они не ожидали такого поворота событий и крушения своих радужных надежд. Оксана Петровна достала платочек, и приложила к глазам.
- Доктор, он сможет встать?
- Это вполне вероятно, - скупо ответил он, - в Институте Нейрохирургии они проведут специальные исследования и, если потребуется, сделают операцию. Там опытные специалисты, прекрасное оборудование, поэтому вы не паникуйте раньше времени. Вот вам направление и выписка, и в добрый путь, а мы пока переведём нашего больного в палату интенсивной терапии, и будем готовить его к передаче.
- Мы можем к нему пройти сейчас и его покормить? – спросила Людмила, - ведь я уже с ним разговаривала.
- Сейчас его лучше не волновать, он ещё очень слаб, и ваше посещение может вызвать нежелательное эмоциональное напряжение. Приходите… дня через три-четыре и тогда сможете покормить его, но… пока ничего не приносите, его питание надо согласовать с лечащим врачом. Ну вот пока и всё.
Они вышли на улицу молча, и так же молча расстались, - у них было чувство, что их в чём-то обманули.
Когда Оксана Петровна вернулась домой, она увидела, с какой надеждой и нетерпением ожидал её муж, но она знала, что он надеялся услышать не то, что она ему несла. Поэтому она не спешила отвечать на его расспросы; она медленно разделась, прошла зачем-то по комнатам, заглянула на кухню…, и только потом, - присела на диване в гостиной. Алексей Николаевич сел рядом, напряжённо глядя не жену. По мере того, как Оксана Петровна пересказывала заключение врачей, лицо мужа омрачалось. Когда она замолчала и горестно остановила взгляд где-то в тёмном углу комнаты, он встал, и твердо сказал:
- Завтра я еду в Институт Бурденко и буду говорить с Главным врачом…, - и не уеду оттуда пока не добьюсь, чтобы Сергея туда положили! Посмотри сколько у нас там денег…, может быть, нужно будет платить и у нас не хватит?
- Что ты, Алёша…, какие деньги, как можно о них сейчас говорить? Мы заплатим любые деньги, даже если будет нужно всё продать!
- Да, конечно, ты права, я сказал глупость, но всё-таки завтра нужно взять все, на всякий случай.

Людмила продолжала жить у родителей, она не хотела возвращаться в пустую и, теперь, какую-то чужую для неё квартиру.
Вернувшись из больницы, она со слезами рассказала всё, что узнала о состоянии Сергея и о том, что может его ожидать. Мать ахала и хваталась за сердце, отец угрюмо молчал.
- Что же теперь делать? – задала мать свой привычный вопрос.
- Через три дня я поеду, и буду сидеть с ним, пока он не встанет.
Отец нервно поднялся с кресла.
- Но у тебя же есть дети. Юрка тебя совсем не видит…, Любочка тоже; их же надо накормить, одеть, отправить в школу, встретить…. Мы ведь с матерью уже не очень молодые.
- Митя, Митя…, - укоризненно произнесла мать.
Людмила, глядя отцу в глаза, твердо сказала:
- Если вам будет очень трудно, я попрошу Серёжиных родителей помочь, думаю, что они не откажутся, на какое-то время взять Любаньку, и даже будут рады…, они меня не раз просили…, а если всем будет трудно…, тогда буду брать детей с собой. Видите сколько вариантов…, а быть там я должна… и не будем больше об этом говорить…, - она помолчала, и тихо добавила, - я его не предам, это мой крест.
Когда, через три дня, Людмила пришла в больницу, она узнала, что Сергея перевели в палату интенсивной терапии, где, кроме него лежали ещё двое тяжёлых больных. Сергей лежал у двери, уже без трубок и проводов; не было и тех, светящихся и мигающих приборов, которые так пугали её в первое время.
Сергей спал. Она тихо присела у изголовья кровати, и взяла его руку в свои ладони; наверное он не чувствовал это, и продолжал спать.
Сестра, вошедшая в палату вместе с ней, сказала:
- Теперь вы можете кормить его…, ну так же, как кормили когда-то, наверное, маленьких детей. Вот здесь, в тумбочке тарелка, ложка и чашка…, еду будите получать в отдельной раздаче…, там, в конце коридора, посуду потом будете мыть там же.
- Конечно, конечно! – с готовностью воскликнула она.
И тут Сергей открыл глаза. На бледном лице в белых бинтах, эти глаза были необычно тёмными и необычно большими, и в них сначала был – вопрос?
- Серёженька, - волнуясь, спросила Людмила, - ты узнаёшь меня?
Он смотрел и молчал…, а когда слеза покатилась по его щеке, - она поняла, что он узнал.
- Мила, прости меня…, - всё, что мог он сказать.
- Что ты, что ты, милый, - быстро заговорила она, чувствуя, что тоже заплачет, - не надо сейчас об этом, сейчас надо выздоравливать…, выздоравливать…, сейчас я тебя покормлю!            
- Не надо…, просто посиди….
Она сидела, держала его руку…, и была почти счастлива.
С этого дня, Людмила каждый день ездила к Сергею в больницу, а иногда оставалась и на ночь. Она кормила его, мыла, ухаживая за ним, как за малым дитём. Он разговаривал, но двигаться пока не мог. Людмила, чтобы быть больше времени с мужем, оставила старшего сына у родителей, а дочку, по просьбам родителей Сергея, отвезла к ним.
Теперь Сергей боготворил свою жену, каждый день ждал её, и каждый день, увидев её, – плакал.
Через две недели, Сергея Полетаева перевели в Институт Нейрохирургии им. Бурденко, а ещё через десять дней, - положили на операционный стол.

Михаил Семёнович Гурский, в нелёгкой борьбе со своими конкурентами, сумел победить. Знания, опыт и организаторские способности позволили ему найти оптимальный план действий, и успешно его осуществить. После этого, у него на предприятии началось быстрое развитие производства, что в свою очередь привело к росту сбыта продукции и финансовых доходов.
Когда конкурентная борьба на рынке производства микроэлектронных устройств и функциональных компьютерных схем, стала обостряться, он понял, что надо расширять ассортимент изделий, пользующихся особым спросом. У него были высококлассные специалисты, перешедшие к нему из НИИ: разработчики, схемщики, системные программисты, - нужно было только найти выгодные и перспективные направления разработок, которые можно было выполнять, при ограниченных возможностях производства.
Гурский ездил по предприятиям, фирмам, магазинам и изучал спрос. После этого, кроме специальных модемов, у него стали разрабатывать: адаптеры, частные интерфейсы, платы локальных сетей, электронные замки и шифровальные устройства. Быстро появились заказчики, покупатели, и его предприятие стало процветать. Ему уже не нужна была реклама, - её заменила быстро растущая репутация. Он стал планировать расширение и развитие своего производства; появлялись новые работники, менеджеры выясняли возможности долгосрочной аренды помещений и получения комплектующих и плат от зарубежных фирм. И хотя у него скоро истекали сроки трудовых договоров, Гурский был уверен, что все его сотрудники захотят их продлить.
Теперь, после своего успеха, Михаил Семёнович был доволен, он искренне радовался открывающимися возможностями и строил долгосрочные планы дальнейшего развития своего предприятия.
Но он не знал, и даже не мог предположить, что у некоторых из его поверженных конкурентов, может возникнуть простая мысль: «Зачем конкурировать с процветающей фирмой, - лучше её отобрать!». И вторую аксиому Российского бизнеса, он был обязан знать: «Когда на кону стоят большие миллионы, - все средства хороши!».
Работать приходилось много, часто Михаил Семёнович не приходил обедать, а вечерами обычно возвращался поздно, и когда он однажды появился в девять, Тамара Александровна с удовлетворением отметила:
- Ну, сегодня ты появился, как человек.
- Да, сегодня оказалось мало работы, - весело ответил он, - и мы таки будем сегодня отдыхать.
- Ты пока отдыхай, а я буду готовить ужин. Извини, но я не ожидала, что ты придешь так рано.
- Пустяки, Тамарочка, над нами же никто не торопится!
Когда ужин был готов и они сели за стол, Тамара Александровна осторожно начала разговор, давно запланированный ею, но всё время откладываемый из-за того, что муж возвращался слишком поздно, и очень усталым.
- Мишенька, может быть нам с тобой можно поехать к маме и к Боре, повидать их и посмотреть, как они там живут?
- От мамы же было недавно письмо; она пишет, что всё хорошо…, Борис ходит в школу, деньги у них есть, питаются нормально….
- Да, но хочется всё-таки проведать их…, посмотреть самим… как там.
- К сожалению, Томочка, я сейчас поехать не могу, - мягко сказал он, - у меня очень много работы, а ты, если хочешь, поезжай одна, все выездные бумаги я тебе сделаю.
Она посмотрела на него и вздохнула.
- Нет, Мишенька, одного я тебя здесь оставить не могу…. Хорошо, будем ждать, когда ты сможешь поехать…. Да, как там твой друг – Серёжа, как его дела?
- Я вчера туда звонил…, его перевели в Институт Нейрохирургии….
- У него что-нибудь серьёзное?
- Да, у него паралич…и пока неизвестно, чем всё кончится….
Тамара Александровна поняла, что мужу не хочется говорить на эту тему за столом, и она поспешно  спросила:
- Я сегодня приготовила творожную шарлотку…, ты с чем будешь, - со сметаной или с джемом?
- Давай… с джемом, - рассеянно ответил он.
Разговор о матери и о сыне, которые жили отдельно от него, где-то там за океаном, вдруг глубоко задел Михаила Семёновича; само положение вещей стало казаться противоестественным и нелепым. Он снова, как и много раз до этого, стал перебирать все возможные варианты, и снова, как и много раз до этого, возвратился к положению «статус-кво».   
После ужина, Михаил Семёнович взял книгу из своей технической библиотеки и хотел почитать, это было его любимым время провождением дома, но сегодня мысли куда-то отвлекались, никак не желая сосредотачиваться на схемах, графиках и формулах. Он отложил книгу и включил телевизор. Переключая каналы, он старался понять, - какие цели у составителей программ, чего они хотят и что, вольно или невольно, насаждают в умах и душах миллионов людей день за днём. Он отметил для себя, три направления такого воздействия: пробуждение жестоких инстинктов, разжигание сексуальных страстей и элементарное оболванивание…, только изредка мелькала полезная, познавательная информация. А когда вторглась очередная реклама, тупо и часто повторяющаяся, стучащая по одному и тому же, уже больному, месту, - он с раздражением выключил телевизор, и громко сказал вошедшей жене:
- Тома, как ты думаешь, неужели эти идиоты не понимают, что после их рекламы, умные люди даже не подойдут к их продукции?
- Просто они неверное уверены, что умных людей совсем мало.
Михаил Семёнович включил музыку, свою любимую – классическую, и своего любимого композитора – Шопена. Вальсы и мазурки полились чистыми, хрустальными струйками, зазвенели радужной капелью, навевая приятный покой.
Труднее всего Михаил Гурский переносил вынужденное безделье, он привык всегда чем-нибудь заниматься и жил своей работой, не замечая ни времени, ни усталости, и теперь он решил, что… нужно лучше идти спать, чтобы сократить ожидание следующего рабочего дня.

Последний месяц напряжённой работы дал свои результаты. Предприятие расширилось и крепко стояло на ногах: каждый день приезжали заказчики и посредники, спрос на продукцию непрерывно возрастал, росли и доходы. Гурский мог торжествовать победу и немного передохнуть.
Теперь он уже регулярно ездил обедать домой, а вечерами не задерживался дольше восьми. Он видел, что весь коллектив с энтузиазмом поддерживает его во всём, и это, больше всего, радовало и вдохновляло его.
Тот день был обычным. Он подошёл к машине, чтобы ехать обедать. Охранник сидел рядом с водителем; они о чём-то увлечённо беседовали.
- Вы где сядете, Михаил Семёнович, здесь или сзади? – спросил охранник, выходя и открывая дверь.
- Сиди, сиди, Юра, я сяду сзади.
Машина стала выезжать на улицу…, и тогда прогремел взрыв!
Двухтонный бронированный «Линкольн», - вскинулся на дыбы… и тяжело осел на правый бок….

Когда Михаил Семёнович открыл глаза, и стал немного понимать происходящее, - он обнаружил, что лежит в небольшой комнате, на больничной кушетке в своей одежде. Кроме него, в помещении находились две женщины в белых халатах; одна сидела за столом, и что-то писала, другая стояла около него, со шприцем в руке.
В голове Михаила Семёновича стоял сильный звон, болела нога.
- Этот пришёл в себя, - донеслось до его сознания откуда-то издалека.
- Сейчас подойду. – Прозвучало в ответ.
Потом женщина подошла к нему и спросила:
- Как вы себя чувствуете?
Он хотел ответить и что-то спросить, но не услышал своего голоса и с ужасом понял, что не может говорить. Он только мычал и показывал пальцами на свой рот. Тогда женщина – врач налила в стакан воды и поднесла к его губам, приподняв ему голову. Он жадно выпил, и почувствовал облегчение.
- Г–г–г–де… я? – заикаясь, произнёс он.
- Вы в больнице, не беспокойтесь, ничего страшного нет, - спокойно ответила женщина, она хотела, чтобы он говорил, - вы помните, что произошло?
- Ма–ма–ма–шина,  е–е–е-хала,  а-а  по-по-том  не-не  пом-ню… 
- Вы попали в аварию, у вас посттравматический шок и лёгкая контузия, - это не опасно.
Михаил Семёнович приподнялся и сел на кушетке.
- Вы  мо-мо-жете  от-от- везти  ме-ня  до-мой?
- Нет, мы должны вас обследовать, прежде чем отпустим; сейчас вас отвезут в палату, и несколько дней вы проведёте под наблюдением. Если всё будет нормально, мы вас выпишем.
Скоро появились носилки-каталка, - две сестры помогли Михаилу Семёновичу перебраться на них и отвезли его в палату травматологического отделения.
Первое, что сделал Михаил Семёнович, окончательно прейдя в себя, - была просьба немедленно позвонить жене.
Память постепенно прояснялась, она двигалась от настоящего времени вспять, и понемногу восстанавливала прошедшие события.
Ему пока не разрешали вставать и он, потребовав врача, всё ещё заикаясь и помогая себе руками, стал выяснять, - что с его спутниками и где они сейчас. Врач неохотно отвечал, что они в другой палате, а ему сейчас надо успокоиться и поспать. Но ни успокоиться, ни поспать он не успел, - в палату вбежала Тамара Александровна и бросилась к кровати мужа.
- Мишенька! Что случилось? – вскричала она, хватая его за руки и целуя его лицо.
У неё был настолько испуганный вид, что Михаил Семёнович испугался сам и даже стал меньше заикаться.
- То-то-мочка,  ты-ты  не  вол-нуй-ся,  я-я-я  жив.
Она заплакала, уронив голову ему на грудь. Он не мог выносить женских слёз, тем более слёз своей жены.
- То-то-мочка,  я  те-бя  умоляю…, не  п-п-лачь…, а  то  я  у-у-мру!
Она, видя, как он переживает, теперь уже за неё, изо всех сил старалась не показать своего смятения….
- Хорошо, милый, хорошо! Я сейчас схожу к врачу и все выясню, если можно, - я сейчас же заберу тебя домой! – и она направилась в кабинет дежурного врача.
Дежурный врач, видя и понимая её состояние, терпеливо и популярно объяснил ей, что предварительный диагноз её мужа не внушает опасений, - у него лёгкое сотрясение мозга и ушиб ноги, сопровождаемые посттравматическим шоком. В подобных случаях, совершенно необходимо провести контрольное обследование всех внутренних органов, чтобы не пропустить возможного скрытого кровотечения; эти обследования занимают обычно несколько дней.
Немного успокоенная услышанным, Тамара Александровна снова вернулась в палату к мужу, чтобы успокоить и его. Она простилась с ним до завтра, пообещав приехать пораньше и привезти его самые любимые кушанья. Михаил Семёнович попросил жену позвонить ему на работу, но он не знал, что там уже было известно всё.
Владимир Петрович Сизов, - его коммерческий директор и заместитель, приехал в больницу в тот же день, но его не пустили. На следующее утро, он приехал снова, с двумя охранниками и увидел, что у палаты уже выставлена охрана. Владимир Петрович терпеливо ждал, когда закончится обход врача, а потом пришла Тамара Александровна и он снова ждал, а когда после обеда явился следователь, он понял, что сегодня встретиться с Михаилом Семёновичем ему не суждено. Мобильник начальника не отвечал, и тогда Владимир Петрович решил уехать в головной офис, чтобы успокоить сотрудников и поддержать нормальную работу предприятия.
Только на третий день, после настойчивого звонка самого Михаила Семёновича, состоялась его встреча с Сизовым.
Гурский уже ходил; они радостно обнялись, и сразу же уединились в холле, на диванчике, в дальнем конце.
- Как Ю-ю-ра и Ге-н-надий? – сразу спросил Михаил Семёнович, тревожно глядя в лицо собеседника и словно стараясь подсказать благополучный ответ.
Владимир Петрович медлил….
- Ну…, ну…, го-го-вори…, го-говори! – настойчиво повторил Гурский, он всё ещё немного заикался, - я ведь ни-ничего  не-не  знаю!
- Юра погиб сразу, а Генка в реанимации….
Долго сидели молча…, слова не шли. Наконец, Михаил Семёнович тихо сказал:
- О-о-о-рганизуй  по-по-хороны и по-по-мощь  ро-родным.
- Похороны мы взяли на себя…, организована специальная группа, деньги родным передали, можешь не беспокоиться, - всё будет нормально; от тебя я еду прямо туда.
Опять наступила длинная пауза, а потом Михаил Семёнович спросил:
- А-а  как  это  всё  бы-бы-было?
- Меня в тот же день допросил следователь, они возбудили дело по статье «терроризм», но пока никого не нашли…, - и вряд ли найдут. Они предполагают, что это была магнитная мина, с автоматическим управлением и находилась под пассажирским сидением рядом с водителем…, где всегда сидел ты…, а в тот день сел Юрка….
И опять наступило длительное тягостное молчание, которое опять прервал Михаил Семёнович.
- А-а  как  на-а  ра-боте?
- Нормально.
- А-а  е-если  то-точнее?
- Ну, конечно, состояние немного нервное….
- А-а  е-если  бо-бо-более  то-точно?
- Лёгкая паника!
- Ла-ла-дно,  се-се-годня  о-о-бойди все ла-ла-боратории  и  о-офисы,  у-у-спокой  всех,  ска-скажи  за-за-втра  или  по-по-сле-за-втра  я по-явлюсь,  и  всё  на-на-ладится.
- А если тебя не выпишут?
- С-с-бегу!
На этом разговор закончился, потому что пришла Тамара Александровна с большими сумками, и большим желанием забрать мужа для кормления.

Вместо нескольких дней, Михаил Семёнович пробыл в больнице неделю. К нему ещё раз приходил следователь и он полагал, что этот визит был чисто формальным… и последним.
На седьмой день своего пребывания в больнице, после обеда, он получил свои вещи, заключение врачей, добрые напутствия… и вызвал машину. Теперь кроме бронированного лимузина, прибыл джип с охраной, и под вечер Михаил Семёнович Гурский был уже дома.
Тамара Александровна приехала вместе с ним, а в квартире всё показывало собой праздник: чистота, цветы и накрытый стол с бутылкой шампанского.
- Вот, Мишенька, - торжественно сказала Тамара Александровна, - сегодня я, первый раз в жизни, хочу выпить вина за твоё возвращение в дом. Ты сейчас раздевайся, мойся, а я приготовлю закуски и горячее.
- Да, - мечтательно произнёс он, - я сейчас при-приму ванну, переоденусь, и мы с т-тобой таки отпразднуем на-нашу встречу, и моё вто-второе рождение.
Всего через час, Тамара Александровна, в своём любимом синем домашнем платье, и Михаил Семёнович, а атласном халате, сидели за столом. Он налил шампанское в бокалы.
- Ну, что же, Тамарочка, да-давай выпьем за на-наше здоровье!
- Да, дорогой!
Они выпили, потом подняли второй тост, но разговор пока шёл ни о чём, - так бывает когда хотят говорить совсем о другом, гораздо более важном, но не знают, как начать. 
Внезапно Михаил Семёнович спросил:
- А что, Томочка, ты не-не помнишь, кроме э-этой ши-шипучки у нас есть что-ни-нибудь покрепче?
- Кажется, я видела в стенке бутылку кагора; мы купили её на твой день рождения, но так и не выпили.
- Вот, она сейчас по-подойдёт в самый раз, а то я за-забыл уже, когда последний раз пи-пил настоящее вино.
Она принесла бутылку, и Михаил Семёнович налил в бокалы темно-бордовый, почто чёрный напиток, мерцающий в свете лампы отблесками рубина. Выпили, обоим стало приятно и тепло.
- Знаешь, Мишенька, - ласково начала Тамара Александровна, - когда я подумала, что могу тебя потерять…, тогда…, - голос её задрожал, - тогда я почувствовала, что я схожу с ума…, это было ужасно! – и она заплакала.
Он подошёл к ней и обнял за плечи.
- Ну, То-томочка, не надо плакать, ведь у-уже всё хорошо….
- Нет, Мишенька, не говори так, - ничего хорошего нет, это может повториться…, - и она разрыдалась громче, - я тебя умоляю, давай уедем отсюда…, мне страшно… и так будет всегда!
- Ну успокойся, пожалуйста, ну мы с тобой всё обсудим….
- Нет, нет, - продолжала она рыдать, - нам надо уехать отсюда, как можно быстрее…, - к маме, к сыну…!
Он замолчал, что-то обдумывая и прикидывая в уме, а она всё продолжала плакать.
Он сидел долго и никто не видел, как ему было тяжело, и никто не знал, что он передумал за это время. Тамара Александровна все так же безутешно плакала, уронив голову на руки.
Потом Михаил Семёнович подошёл к жене, наклонился, поцеловал её в щёку и, неожиданно даже для себя, решительно сказал:
- Хорошо, дорогая, мы уедем…, - я тебе обещаю!

Решение было принято внезапно, но теперь уже бесповоротно. На следующий день вся, отлаженная годами, машина разработки и производства сложнейших и новейших радиоэлектронных устройств, включающая в себя: людей, технику, продукцию, взаимные обязательства и связи – остановилась!
Михаил Семёнович собрал в своем кабинете главных помощников и исполнителей и, ничего не объясняя, объявил о своём решении, - оставить своё дело, своё предприятие и своих сотрудников. Потом он объявил по внутренней связи, что со всеми работниками будет произведён полный расчёт, согласно трудовому договору, назвал фамилии своих заместителей и доверенных лиц, поблагодарил всех за совместный труд и… попрощался. После этого, он дал последние инструкции, и поручения по полному расчёту со всеми сотрудниками предприятия, и уехал домой.
Ещё две недели ушло на оформление финансовых расчётов, формальных процедур и выездных документов. Ему было и радостно и больно, - он торопился, он спешил, словно старался быстрее отсечь мучительно болевшую часть собственного тела.
Жена чувствовала его состояние и понимала его; она, с радостным энтузиазмом и заботой, помогала ему во всём, чем могла.
Оба они страшно устали за эти последние недели, и физически и душевно, но когда, наконец, трансатлантический «Боинг» оторвался от взлётной полосы и поднял их в воздух, они, взявшись за руки, радостно взглянули друг на друга, и Михаил Семёнович сказал:
- Да, Тамарочка, я тебе скажу, что эта таки идиотская страна; здесь нельзя ни жить, ни работать.


* * * * *











«Из тесноты воззвал я к Господу, и услышал меня,
и на пространное место вывел меня Господь.
Господь за меня, не устрашусь: что сделает мне человек?
Господь мне помощник: буду смотреть на врагов моих.
Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на человека.
Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на князей…
Сильно толкнули меня, чтобы я упал; но Господь поддержал меня.
Господь сила моя и песнь; Он соделался моим спасением».

                (Псалом 109. 5-10; 13-14.)




Приближалось Рождество! Христианский мир готовился отметить свой праздник. Сотни миллионов людей на Земле уже жили ожиданием, думали об этом, говорили, обсуждали, строили свои планы. И хотя этот праздник повторялся из года в год, - в нём всегда было что-то торжественно – новое, как и в наступающем новом году, как в ежедневном восходе Солнца.
Поезд Санкт-Петербург – Москва, прибывал в столицу утром. За окном вагона мелькали тёмные холодные перелески, проплывали кружились заснеженные поля…. Деревушки, посёлки, платформы, - знакомые пейзажи Подмосковья.
В купе сидели три человека в тёмных церковных одеждах, тихо беседовали между собой, четвёртый стоял в проходе и смотрел в окно. Один из трёх поднялся и подошёл:
- Что, брате, не иначе зришь благословенные пенаты…, и воспоминаешь былое?
Стоящий слегка повернул голову. Был он высок и статен, длинные рыжеватые волосы и борода скрывали выражение лица, и только светлые глаза глядели спокойно и строго.
- Да, брат, истину глаголешь…, отселе я родом и здесь обретался почитай всю грешную жизнь.
- Но управился же, посему ныне отвращены мы от сей суетной жизни…, - не так ли, брате Феодор?
Но первый молчал, смотрел за окно; он, казалось, настолько погрузился в свои мысли, что перестал замечать окружающее. Второй почувствовал это, и возвратился к своим спутникам в купе.
Да, человек стоящий у окна поезда был инок Феодор, который, без малого два года тому, в мирской жизни был совсем неизвестно кем, - инженером ли, служащим, охранником или бандитом, да и звали его тогда не Феодор, а Виктор Балабанов, или попросту – Лабан. Он стоял, смотрел на пробегающие за окном: поля, перелески, посёлки, станции  и вспоминал, как тогда, давным-давно, на таком же поезде он уезжал туда, откуда возвращается теперь…, и всё, что было с ним за эти годы.
Тогда он уехал из Москвы без вещей и без денег, так, как убегают из горящего дома; однако уже в С-Петербурге, он вынужден был признаться себе, что поступил необдуманно. Но надо было жить, и Виктор Балабанов стал строителем-шабашником по найму у российских богачей, которым полюбилось строить свои роскошные коттеджи в местах, где обитали цари.
Конечно, он сразу понял, что среди его заказчиков было очень мало честных людей, а больше из тех, которых он хорошо знал по последней своей работе в Москве. Узнали и они его и предлагали, с выгодой, заняться прежней работой, но они ошибались в нём. Он был только внешне похож на того, кого они себе представляли, но внутренне это был уже совершенно другой человек. У него была теперь совершенно другая цель, и ему нужно было только заработать деньги для её осуществления.
Кто ему внушил мысль, что он должен обойти пешком все святые места России, - на этот вопрос ответа не было. Просто это откуда-то явилось, и он пошёл, особенно не задумываясь, как будто всё это было решено за него. А путь был и тернист, и опасен. Как восхождение на горные вершины по скалам и ледникам, так и подъём к духовным вершинам, - всегда сопровождаются физическим изнурением и телесными страданиями.
Вот и в начале своего паломничества, от С-Петербурга до Архангельска, Виктору Балабанову довелось много повидать из бренной жизни матушки-России. Приходилось встречаться с компаниями заезжих гастролёров-наёмников и бывших зэков, с действующими уголовниками и шпаной, с бомжами и бродягами. Несколько раз на него нападали и обчищали до нитки, и тогда, чтобы продолжать путь, он снова временно устраивался на работу. Теперь он существовал на самом нижнем уровне социальной пирамиды, и здесь жизненных конфликтов избегать не удавалось никак. И хотя он был закалён опасностями, смел и силён, но при этом, фактически, был бессилен против злобных и жестоких стай. Часто ему приходилось отбиваться и убегать, и не один раз бывал он бит. Он ещё не принёс покаяния, но уже проходил искупление!
От Архангельска путь был легче. Виктор заметил, что чем дальше на север, от больших городов, - тем спокойнее, честнее и чище становятся люди; Беломорье, Соловецкие острова, - здесь он, наконец, обрёл душевный покой.
Он ходил по серым северным деревушкам, рыбачим посёлкам, подрабатывая и наблюдая бесхитростную жизнь простых людей, и общаясь с ними. И здесь, в контрасте с тем, что он видел прежде, ему открылись истинная душа русского человека, и истинная любовь к нему!
И как-то получилось само собой, что Виктор Балабанов решил пойти в монастырь.
Он вспоминал, как добрался до него на исходе дня, после долгой дороги и водной переправы, и как спросил первого, встреченного им, человека в длинном чёрном одеянии, - где находится «главный», и можно ли его видеть. Встреченный – молодой красивый парень, сперва удивлённо посмотрел на него, а потом улыбнулся и сказал, что главный здесь «батюшка игумен»; сейчас он на «вечерне» и его можно подождать в притворе. Он проводил Виктора к небольшой церкви, где шла служба, и показал ему, где нужно подождать.
В глубине храма виднелись огоньки свечей, слышался тихий голос и стройное мужское пение. У него было странное ощущение отдыха, мира и покоя, и он не помнил, сколько времени прошло, пока он стоял.
Когда служба закончилась, и монахи стали выходить из церкви, он попросил одного из них, показать ему батюшку игумена…, и когда тот появился, Виктор подошёл и попросил разрешения остаться в обители.
Отец игумен долго беседовал с ним в просторной трапезной, расспрашивал о его жизни, о причинах, которые привели его сюда и о его дальнейших желаниях и намерениях. Виктор видел только глаза собеседника – проникновенные, участливые и по детски доверчивые, - и он рассказал всё. И по мере своего рассказа-исповеди, он всё более и более боялся, что отец игумен изгонит его из храма, и уже готов был к этому, подбирая в уме слова извинения.
Но его не выгнали, и он стал послушником в монастыре. Он, с радостью и рвением, брался за любые работы, самые тяжёлые и грязные: в поле, на уборке, на стройке; отстаивал все службы, а в немногие свободные часы, - читал Священное Писание.
Через полгода, Виктор Балабанов принял постриг и стал иноком Феодором.
И вот теперь шестеро иноков монастыря и их преподобный игумен, направлялись в Святую Землю, в Вефлием, на праздник Рождества Христова….
- Братия! Скоро прибудем в светлый град Москву, - раздался чей-то весёлый голос, - посему пора собирать свои поноши…, и где мы приклоним здесь свои грешные головы, - сие хочу только знать.
- А вот идет батюшка, - испросим у него!
По проходу приближался отец игумен в длинной чёрной сутане и круглой шапочке-скуфье на голове.
- Прибываем на место, дети мои. Боже, милостив буди нам грешным, - он перекрестился, - ныне прибегнем к покровительству нашей Святой Церкви, и яко сподобимся, получим у неё и кров и пропитание.
- Батюшка, можно ли будет отлучиться здесь по своим нуждам, - спросил Феодор, - и когда будем отправляться далее?
- Здесь будем пребывать три дни, посетим храмы и отстоим службы. Жити будем в Сергиевом Посаде, в семинарии, и там пристанище наше на эти дни. Там же  и собираемся двадцатого поутру, в восемь, для следования далее, в Святую Землю. Сие напутствие для тех, кто вознамерился отлучиться. Ежели всё уразумели, тогда сбирайтесь, нас будет ожидать автобус. А пока, дети, братолюбие между вами да пребывает!
В автобусе, который должен был доставить паломников на место проживания, братия Феодор и Кирилл сели рядом. Они сдружились ещё в монастыре, где их кельи оказались по соседству, и в короткие часы досуга,  иноки собеседовали на различные темы, внося некоторое разнообразие в свою монотонную монашескую жизнь.
- А что, брате, ты никак вознамерился удалиться от нас в эти три дни, что мы будем в столице?
- Да, брат Кирилл, много греховного здесь соделано, а и много долгов оставлено. У меня здесь могилы: отца, матери и жены.
Феодор замолчал, задумчиво глядя в окно…, там мелькали здания, машины, люди, но он, похоже, видел там совсем иное. Кирилл понимающе молчал, а потом тихо произнёс:
- Горюю с тобою, брате. Упокой, Господи, души усопших раб твоих!
Они долго молчали, пока Феодор заговорил снова:
- Здесь, в сим велико большом граде, люди совершают непотребные и гнусные деяния, будучи помрачены в разуме, и отчуждены от жизни Божьей. Они пребывают в неведении и в грехе, по причине их невежества и ожесточения сердец.
- Да, брате, потому как идут путём каиновым и предаются обольщеньям мзды и разврата.
- Истинно так. Как возвещал нам апостол Павел: «… ибо корень всех зол, есть сребролюбие…», но не будем, однако поносить их и хулить, - это дело не наше.
- Согласен с тобою, брате. Наше дело не мудрствовать сверх того, что написано, и не превозноситься. Настави нас, Господи, и на путь спасения направи!
- Аминь!
Весь остаток пути проехали молча.
Остановились в небольшой монастырской гостинице, быстро расположились в одной просторной комнате. Было тепло и уютно; иноки сняли рясы и, оставшись в подрясниках, расселись по кроватям, оживлённо обсуждая предстоящие поездки и службы. В комнату вошёл брат Тимофей.
- Братия, преподобный отец игумен просит пожаловать к нему!
Все быстро поднялись, приводя себя в достойный вид.
Отец игумен занимал большую комнату, где стояли две кровати, стол, гардероб и широкие деревянные лавки, на которые он указал рукой. Все расселись после крестного знамения.
- Возлюбленные чада, - начал отец игумен, внимательно оглядывая присутствующих, - ввожу вас в ведение яко будем житии сии три дни. Посему и со чел за нужное собрать вас. Надлежит нам посетить Московские храмы и достойно отправлять все Богослужения. Но если у кого есть мирские дела, - можете отлучаться, но памятуйте, город – зело греховный и злобный, и скверна здесь весьма велика есть. Посему не забывайте наставников ваших, - отвращайтесь от всякой скверны плоти и духа, никому не вредите, ни от кого не ищите корысти и не прельщайтесь на то, что узрите здесь, дабы не впасть вам во грех. При сем скажу, не буду отягощать вас, - будьте боголюбивы, человеколюбивы и благодеятельны. Да владычествует в сердцах ваших мир Божий! - Он сделал небольшую паузу и закончил. – А теперь идёмте в трапезную. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков, - аминь!
- Аминь! – хором подхватили все.
На следующий день, после утрени и Литургии, Феодор отправился на Богородское кладбище, предварительно заказав упокойную службу и купив свечи.
Могилы матери и отца находились в запустении, покрытые снегом, с потускневшими фотографиями на памятниках и облупившимися надписями.
Феодор нашёл служителя, взял у него лопату и метлу, тряпку, краску и кисточку. Вернувшись на могилки, он помолился, и принялся за работу. И эта работа заняла у него не час и не два; он расчистил могилы, протёр памятники, подкрасил надписи. Потом он достал из сумки: цветы, свечи, бутылку водки, три кусочка чёрного хлеба и пластиковые стаканы.
Сперва он положил цветы, потом налил два стакана, до половины, и поставил их на могилы, накрыв кусочками хлеба, а потом зажёг свечи, сел на низенькую скамью и налил себе.
Феодор уже забыл, когда он последний раз пил водку; выпив полстаканчика, он почувствовал лёгкость, кружение в голове и приятную теплоту.
Он долго сидел у могил с непокрытой головой, и холодный ветерок перебирал его длинные волосы; и он не знал, сколько просидел так. А потом инок Феодор опустился перед могилами на колени, помолился и попросил родителей простить его.
Потом он прошёл на могилу Татьяны, но трудовой энтузиазм уже иссякал и, наскоро почистив могилу и памятник, он рассчитался со служителем, и покинул кладбище, - удовлетворённый и… хмельной.
В этот день Феодор уже не мог никуда идти и ничего делать; он приехал в гостиницу и, помолившись, пошёл на вечерню.
На следующий день он решил посетить свою московскую квартиру, которую он передал в бессрочную и бесплатную аренду своему последнему соратнику и другу – Валерию Кротову.
Когда он пришёл на такие знакомые, так давно оставленные и теперь уже совсем другие места, на него нахлынули воспоминания, и он почувствовал нерешительность. Он сел во дворе на холодную скамью…, и картины прошлой жизни стали проходить перед его глазами. Почувствовав, что мёрзнет, Феодор поднялся и пошёл в подъезд. Он позвонил, и долго ждал, пока за дверью раздались шаги.
- Кто там? – спросил женский голос.
- Я к Валерию, Виктор Иванович Балабанов…, - его товарищ, - за дверью молчали, - я когда-то обитал здесь…, да и ныне пока кажется, прописан, - тихо закончил он. 
Женщина за дверью, кажется, стала что-то понимать.
- А, Виктор Иванович, извините… я сейчас, пожалуйста, - и она стала открывать многочисленные замки.
Феодор очень смутно помнил жену Валерия; когда-то, давным-давно, он бывал у него всего несколько раз, да и то на ходу, и теперь, когда открылась дверь, он смотрел на стоящую перед ним женщину, стараясь вспомнить её черты.
- Извиняйте, вы жена Валерия?
- Да, - она смотрела удивлённо, несколько раз переводя взгляд с его лица на одежду и обратно.
- Извиняйте ещё раз мя грешного, но напомните ваше имя, отчество, ибо я забыл.
Женщина вдруг спохватилась.
- Я, Светлана Николаевна…, да вы раздевайтесь, проходите в комнату…. Мама! – крикнула она от порога, - к нам гость!
- Из комнаты вышла пожилая женщина, чем-то отдалённо напоминающая Валерия Кротова.
- Вот, мама, это Виктор Иванович – друг Валеры и хозяин квартиры, а это Ксения Павловна – Валерина мама.
- Здравствуйте, располагайтесь…, вы же у себя дома, а я пока соберу на стол.
Феодор оглядывал свою квартиру, и не узнавал её.
- Не утруждайтесь обо мне, ради Бога…, и о чреве моем, ибо я совсем не голоден. Я ведь пришёл к Валерию… могу я его зрить?
Женщины сразу замолчали, и по их лицам было видно, что что-то произошло и это «что-то» было для них непоправимо-тяжёлым.
- Присядьте, пожалуйста, - тихо попросила Ксения Павловна.
Они сели на большой диван, а он в кресло. Наступило томительное молчание. Наконец мать заговорила:
- Валеры с нами больше нет, он погиб…, его убили…, - она поднесла руку к глазам и замолчала. Светлана Николаевна сидела, опустив голову и, кажется, беззвучно плакала.
- Упокой, Господи, душу раба Твоего и прости ему грехи его, - непроизвольно прошептал Феодор и опять наступило молчание.
- Ежели вам не весьма тяжело воспоминать о том, - искренне произнёс Феодор, - поведайте мне грешному, как это было, дабы мог я помянуть его и помолиться за его душу.
В его лице было такое участие и, вместе с этим, такая умиротворяющая ясность, что они как-то сразу прониклись к нему доверием и откровением. Немного успокоившись, мать начала рассказ:
- Валерик ведь нам ничего не рассказывал о своей работе, мы только знали, что он работает где-то в охране…, - она посмотрела в глаза Феодору, и неожиданно для себя, стала говорить совсем не то, что намеревалась. - Вы знаете, Виктор Иванович, у нас ведь большая семья и все жили вместе: мы с Колей, Светланочка и двое их детей – внук и внучка. Коля не работал, по состоянию здоровья, я без специальности, дети маленькие, Света работает в страховой компании…, - на Валере держалась вся семья…. Ну когда мы переехали сюда, то свою квартиру стали сдавать, и нам стало полегче жить. И всё было хорошо…, а потом… это было тринадцатого июня…, Валера не пришёл ночевать, но мы особенно не беспокоились, - он часто, в последнее время, не ночевал дома, говорил, что у него ночные дежурства…, -она замолчала, и тихо заплакала…, потом, успокоившись, продолжала, - … а утром кто-то позвонил по телефону и сказал: «Валерку убили!» и назвал адрес морга.
Потом весь этот кошмар…, - поездка, опознания, допросы, похороны…. Как мы все это выдержали, я уже ничего не помню. Помню только, как хоронили его на Николо-Архангельском кладбище…. Там же стало плохо Коле, мужу моему. Его увезли в больницу…, но сердце не выдержало, и через два дня его не стало.
Мы не знаем, как мы все это выдержали…. Вот прошло уже больше года, но мы со Светочкой никак не можем отойти, и только дети поддерживают нас, да Валерины друзья иногда приходят, - приносят деньги, посидят, выпьют. Вот так, Виктор Иванович мы и живём.
Она замолчала, печально глядя в пол. Светлана Николаевна молчала тоже, но потом спросила, с плохо скрываемой тревогой:
- Вы извините, Виктор Иванович, но… вы приехали…, нам надо съезжать?
Феодор улыбнулся, впервые за время своего визита.
- Нет, Светлана Николаевна, сие вам делать не надо; живите здесь и не беспокойтесь, да благословит вас Господь! Я возвращусь через неделю или две; за сии дни соделайте всё, что надлежит по законам, дабы я мог передать вам эту квартиру в вашу полную собственность.… Я уже забыл ваши мирские порядки, - тихо закончил он.
- Но как же так? – удивлённо спросила мать, - а как же вы, где вы будете жить? И сколько мы должны будем заплатить, - ведь это же огромные деньги?
- Обо мне не беспокойтесь, в Москве я жити не буду, - у меня есть иное прибежище, до остатка дней моих. А брать с вас мзду, за эту квартиру, - почту за величайший грех! Валерий – мой любезный брат…, и сие есть только маленькая кроха того, что я должен для него и для вас соделать, а теперь, - мне надо идти, да хранит вас Господь!
И как ни уговаривали его обе женщины остаться пообедать, Феодор извинился, попрощался и ушёл. Он ещё постоял около, некогда своего, дома, а потом перекрестился и пошёл от него, безо всякого сожаления и забот.
На следующий день Феодор решил посетить московские храмы и Богослужения.
После скромной монастырской церкви, центральные главные городские храмы ему не понравились своей кричащей, роскошной помпезностью и богатством убранства. Он считал, что смиренная простота Божьих храмов должна украшаться только иконами и службой. После двух лет проведённых в монастыре, после того, как он прочитал Священное Писание и Жития Святых и после своих частых бдений и раздумий, - он пришёл к уверенности, что чрезмерный блеск, богатство и театральная торжественность, - не украшает церковь, и удаляет её от Божественной истины.
Нет, большие центральные храмы ему не понравились, и он с болью чувствовал в них какую-то фальшь. Больше понравились ему небольшие церкви на окраине, где он и провёл остаток дня.
Уже под вечер, когда он оказался в районе Сокола, его вдруг как будто что-то осенило. Да, здесь где-то рядом живёт его старинный друг – Игорь Звонарев.
Когда-то, уже давным-давно, он несколько раз бывал у него, но сейчас…, когда прошло столько лет…, он, наверное, уже стал крупным учёным или большим начальником и сменил квартиру. Да и стоит ли трогать и ворошить прошлое…, ведь иногда это бывает больно. Он замедлил шаги, раздумывая и колеблясь, а потом вдруг вспомнил, как много, много лет назад, он с такими же чувствами шёл на место их традиционных встреч, в вестибюле метро «Театральная». Да, тогда они встретились: он, Игорь Звонарев и Сергей Полетаев. Он вспомнил, и так же, как тогда, ускорил шаг.
Нужный дом он нашёл быстро, поднялся по лестнице, не торопясь, словно чего-то опасаясь, и позвонил. Внутри боролись противоречивые чувства; он не знал, как сейчас себя надо вести.
Дверь отворилась, за нею стоял Игорь…, он глядел на посетителя, - сначала непонимающе, потом изучающе и, наконец, изумлённо.
- Рыжий…, неужели это ты?
- Я, Игорёк, раб Божий.
Они крепко обнялись, и у Феодора защекотало в носу. Игорь прижался щекой к его бороде.
- Где же ты пропадал, барбос? Ну-ка заходи! Лидуська, беги сюда, посмотри, кто явился!
В прихожей появилась Лида, лицо её выразило удивление.
- Извините…, кто вы?
- Как кто? – закричал Игорь, - это же Витька…, Витька Балабанов, которого мы дразнили «рыжим». Ты что, не узнаешь его?
Она всплеснула руками.
- Витя…, - это вы!?
- Да, Лидочка, во истине аз есьмь. Мир вам и вашему дому!
- Давай-ка быстрее раздевайся, - теребил гостя Игорь, - что у тебя за наряд, ты что, священником стал?
- Обожди, брат, обо всём поведаю вам вскоре.
- Витя, давай проходи сюда, располагайся, - суетился Игорь, - Лидок, сделай нам… что-нибудь такое…, - надо отметить встречу!
Феодор разделся, снял рясу и шапочку – клобук. Оставшись только в подряснике, обнял все еще растерянно улыбающуюся Лиду, и прошёл вслед за хозяином в большую комнату. Они уселись на тахту, и молча, с радостным удивлением, смотрели друг на друга. Игорь почти не изменился, был таким же стройным, как когда-то, и лицо осталось прежним, только разве волосы слегка поредели, проблёскивая сединой, да морщинки залегли у губ.
- Витька, сколько же мы с тобой не виделись?
- Долго, Игорёк, наверное, лет пять-семь.
- Ты что сейчас, - Игорь показал на его одеяние, - стал священником?
- Да, брат, я принял малую схиму, и теперь – инок…, ну, по-вашему, – монах, и живу в монастыре.
Игорь смотрел, округлив глаза.
- Но как? Почему?
- Знаешь, сие сразу даже и не изъяснишь.
Игорь, вглядываясь в лицо друга, отмечал в нём большие перемены, хотя и узнал его сразу. Да, лицо было то же, словно снятое с чеканной монеты, те же светлые глаза, но в них уже не было того хищного холодного прищура, а появилось что-то совсем другое…, чего Игорь не мог понять. На подбородке и щеке лежали застарелые шрамы… и морщины бороздили лоб.
- Ладно, Витёк, пойдём к столу, - сейчас мы посидим и поговорим…, правда, вот выпивки нет. Я пью только сухое, да и то редко, Лида тоже…, но я могу сходить, это быстро.
- Не надо, брат, я ведь тоже давно оставил сие…. Вино только в Евхаристию, только ложечку, и то разведённое водой.
В комнату вошла Лида.
- У меня всё готово, где будете кушать, - здесь или на кухне?
- Где тебе удобнее, - ответил Игорь.
- Тогда пойдёмте на кухню, там уже всё готово.
На кухне уселись за стол, и Феодор спросил:
- Где же твои чада?
- Они уже скоро заканчивают школу, - ответил Игорь, - теперь много занимаются и приходят поздно…, часто у них бывают вечера, но если к десяти не придут, я за ними поеду, - он замолчал, о чём-то размышляя, а потом добавил:
- Знаешь, Витёк, может быть мы всё-таки выпьем с тобой, за нашу замечательную встречу, по стаканчику сухого? А? По-моему нужно!
- Ладно, ради сего возьмём грех на душу; ведь не ведомо, когда ещё придётся свидеться.
Игорь поднялся и через минуту появился с початой бутылкой вина.
- Вот. Я уже забыл, когда и пил…, не даром же она нас ждала. Сейчас мы её и допьём!
- Возблагодарим Дающего нам!
Стол был простым, но обильным: отварной картофель, сало, сыр, овощной салат и грибы.
- Извини, Витя, мы мясо не едим, - виновато сказал Игорь.
- Такоже и я. Сие все благодатно есть.
Игорь разлил вино по бокалам.
- За нашу встречу, дружбу и здоровье!
Все выпили и стали есть, но Игорю всё время хотелось задать один и тот же вопрос, и он его задал:
- Витя, всё-таки расскажи, если можешь, как ты стал священником…, ведь ты был тогда совсем другим…. Кто бы мог такое подумать?
Феодор ответил вопросом:
- Ты сам то работаешь всё там же, на старом месте?
- Да, всё там.
- Почитай сие за прибежище свое, а я, брат, в этой телесной храмине, прыгнул в омут. Возлюбил нынешний век, пошёл работать охранником за большую мзду…, прельстился на злато и отвратился от Божеского пути на сатанинский. А там уже не разберешь, где охранник, а где бандит, и где бизнесмен, а где преступник.
Он замолчал, как бы раздумывая, что следует рассказывать, а что нет…, и вдруг сказал:
- А что? Налей ко нам ещё, и да простится нам.
Игорь разлил по бокалам остатки вина, все выпили, и Феодор продолжал:
- Апостол Павел изрёк истину, что корень всех зол, - есть сребролюбие; в той работе трудно было пребывать в чистоте, а яко сделал первый к падению, далее уже совращаешься и совергаешься на самое дно. И я был на оном дне, во аде, но потом, с Божьей помощью, на меня снизошло просветление. Сие есть тайна, и о ней я никому не могу поведать. Только я отвратился от своей работы и своих устремлений и уехал из Москвы… навсегда. Сперва не знал куда деваться, долго скитался по Северу, терпел нужду, лишения, притеснения…, а потом попал в монастырь, и тогда – заново родился. Я многое понял. Понял, что люди неправильно живут…, они даже не живут, но страждут, тщатся и пребывают в мучениях напрасно. Ныне же я подвизаюсь и имею дерзновение служить Богу и человекам, доколе смогу.
Внезапно Феодор замолчал и виновато улыбнулся, а после небольшой паузы сказал:
- А впрочем, простите мне откровения мои…, я немного вознёсся в гордыне своей. Вам сие, наверное, не понятно… и не весьма интересно.
- Нет, нет…, - поспешно заговорил Игорь, - все это очень интересно и правильно; это же очень близко к идеям индуизма и йоги. Скажи, какие в христианской вере основные средства постижения?
- Покаяние, причастие, пост…, а главное, конечно, - вера, молитва и любовь.
- Но и у йогов всё так же: пост, - это их питание – саттва; покаяние, - это ступени их учения – йяма и нийяма; вера – та жа, в Единого Бога; молитва – медитация, а любовь, - это тот же основной принцип ахимсы.
- Может быть сие и так, но наша церковь не приемлет медитацию и воззрения йогов.
- Обожди, Витя, - Игорь начал горячиться, - ты скажи, чем медитация на образе Бога отличается от молитвы?
- Ну, я не ведаю сего.
- А я тебе скажу! Медитация на образе Бога, это та же молитва, но гораздо более сильная, искренняя и действенная, потому что медитация, - это созерцание и концентрация на объекте или идеи. Скажи, когда люди молятся в церкви или дома, разве их ничего не отвлекает…, ну там: обстановка, посторонние люди или собственные мысли… совсем о другом?
- Да, сие так бывает…, ибо человек мыслит.
- Вот именно – мыслит! – подхватил Игорь, - он произносит молитву к Богу, чисто механически, а его мысли в это время, - о другом: о хлебе насущном, о детях, о деньгах, о радостях и горестях…, да мало ли земных забот? А вот при медитации так не бывает, при этом в голове, в сознании и в сердце запечатлён только один образ – объект медитации; и если этот один объект будет образ или сущность Бога, то сам представь насколько такая медитация будет сильнее и действеннее молитвы обычного человека, с тысячами посторонних мыслей в голове.
- Возможно сие и так, - задумчиво и неуверенно ответил Феодор, - но церковь сие не приемлет.
- А ты никогда не задумывался, - заволновался Игорь, - что Бог в мире один, и вера – одна! И что все разделения на веры, конфессии, ритуалы и обряды, - только удаляют людей от Единого Бога и приближают к сатане, потому что вместо единой веры и всеобщей любви, эти разделения принесли нетерпимость, вражду и кровавые войны!
- Что же вы совсем не едите? – вмешалась в разговор Лидия Сергеевна, - Игоша, ты совсем заговорил Витю, передохните немного и поешьте.
- Да, да, извини, Витёк, я немного завёлся…. Но, вина больше нет, - давай поедим и заделаем чай!
- Да, Игорёк, должён сказать, что ты изрёк зело глубокую мысль…, сугубую мысль, сразу не ведаю, что тебе и ответствовать. Надо, наверное, помолиться и обратиться к наставникам нашим…, но ты меня зело смутил, надо крепко помыслить о твоих словах…, а пока пора угодить и чреву.
И, наконец, то все принялись за еду. Потом пришли девочки, и Лидия Сергеевна усадила их за стол ужинать. Мужчины перешли в другую комнату, и расположились на тахте.
- Я всё тщился спросить у тебя, - начал Феодор, - как живут, обретаются наши любезные братья и други, - Сергей и Михаил? Видишься ли с ними?
Игорь нахмурился и не ответил сразу.
- Так что же? Слышно ли о них? – повторил Феодор свой вопрос.
- С Серёгой произошло несчастье…, его избили какие-то подонки, и сейчас он инвалид.
- Господи, спаси и помилуй овец твоих! – вырвалось у Феодора, - как же соделано было сие?
- Это было месяца три назад, его нашли у подъезда его дома без сознания. Били по голове…, он долго лежал в больнице, а сейчас дома, но двигаться пока не может. За ним ухаживают жена и мать. В общем, пока плохо.
- Кто же, и за что?
- Негодяев не нашли, и за что Серёгу избили, - не известно…, были слухи, что из-за какой-то женщины.
- А ты посещаешь его, поддерживаешь душевно?
- Я звонил ему, говорить он может, но видеть никого не хочет…, только жену и мать. Тяжело ему, и я его понимаю.
- А что доктора, что говорят, на что уповают?
- Я звонил Людмиле – его жене, спрашивал; она возила его по специалистам, - определённого ничего не обещают, но говорят, что надежда есть и со временем движения могут восстановиться. Сейчас к нему приезжает какой-то известный врач; он делает с ним специальные упражнения, но пока, насколько я знаю, значительных результатов нет.
Говорить не хотелось, они сидели и молчали, пока Лидия Сергеевна не позвала их к чаю.
За чаем, Феодор решил продолжить разговор.
- А что брат Михаил, что слышно о нём? Не иначе уже возлетел высоко, превознесся?
Игорь неожиданно рассмеялся.
- Да, Витя, ты попал в самую точку, - Гурский улетел в Америку!
- Как? Когда?
- Примерно в то же время, когда напали на Сергея, я узнал от него уже после, он никому не сказал причины…, просто улетел и всё.
- Воистине темны дела земные, - задумчиво произнес Феодор, - и князь этого мира пока торжествует здесь.
- У тебя самого-то, какие планы? – спросил Игорь.
- Я в Москве проездом. Мы с братьями-иноками и отцом игуменом завтра улетаем в Тель-Авив, а оттуда в Вифлеем, на праздник Рождества Христова.
- А потом?
- А потом, пока не ведаю, останусь ли с братией, или отправлюсь в Афон, на Святую гору, в тамошнюю обитель. Ежели останусь, то, где-то через неделю, на обратной дороге в монастырь, льщусь зреть тебя и Лиду ещё, ну а если останусь в Афоне, - не обессудьте.
- Да, Витюля, - печально произнёс Игорь, - вот видишь, - из всей нашей крепкой студенческой семьи, вроде как, остались мы с тобой вдвоем…, и вот и ты, - уезжаешь неизвестно куда и на сколько.
- Что же соделать, Игорёк, воистине плоть наша не имеет никакого покоя, а посему, - направим пути наши ко благим деяниям и будем уповать на Господа! А теперь, любезные мои, мне пора. Благословение вашему дому!
- Давай ещё посидим, поговорим, ведь неизвестно когда увидимся, - запротестовал Игорь.
- Да, Витя, не торопитесь, - поддержала его жена.
- Нет, любезные мои, с радостию прибывал бы у вас, но должен быть на месте ко времени. Дозвольте мне облобызать вас на прощание, и с Богом!
Феодор обнял и поцеловал Лидию Сергеевну, потом Игоря, перекрестил их и пошёл одеваться, только сказав на прощание, - Храни вас Господь!
Вернувшись в свою временную обитель, Феодор поспешил к отцу игумену, и попросил принять его. Преподобный уже готовился отойти ко сну, но, увидев инока и его глаза, озабоченно произнёс:
- Войди, сын мой, что востривожило тебя?
- Преподобный отец, сейчас припадаю к твоим ногам, сними тяжкий камень с души моей. Я великий грешник и чувствую, что ещё не искупил перед Господом и людьми грехов своих.
- Мы все грешники, сыне, один Господь свят. Что же так смущает тебя?
- Здесь в Москве, в мирской жизни, творил я непотребности и богомерзкие дела…. Я был бандитом, убивал людей…, проливал кровь; хочу кары и воздаяния за свои дела. Скажи мне, - должен ли я сейчас предаться власти и испросить суда над собой?
Отец игумен долго сидел молча, что-то шептал беззвучно, как бы прислушиваясь к голосу внутри себя….
Феодор смотрел на него, затаив дыхание… и ждал. Наконец отец игумен заговорил:
- Что тебе, сын мой, людской суд? Ты ведь пришёл к Богу, - только Он Единственный Верховный Судия! Отдайся на Его суд, и если ты истинно покаялся, и встал на путь искупления, - Он простит тебя!
Отец игумен подошёл к Феодору, обнял его, перекрестил и закончил:
- Иди, помолись Господу, да будет мир душе твоей. Аминь!

А уже на следующий день, после утрени, братие-иноки и игумен отбывали на Святую Землю, на Рождество.
Уже в самолёте Феодор почувствовал какое-то новое и особенное состояние тела и души, но он не мог бы передать его словами, - было это…, как лёгкое опьянение, душевный подъём и радостное ожидание чего-то важного в жизни. Он видел и чувствовал, что и все другие испытывают нечто подобное, и это ещё более восторгало его.
Самолёт набирал высоту и ложился на курс.
Феодор сидел у окна и мимо подрагивающего крыла самолёта, смотрел вниз на убегающие пейзажи Подмосковья. Сейчас, с высоты, они напоминали нереальные кадры кино. На белом полотне темнели островки лесов, линии и перекрёстки шоссейных дорог, россыпи построек и жилищ. По дорогам, словно муравьи ползли машины, а где-то там, - в этих крохотных серых коробочках и шкатулках, представлялись живые люди.
Потом самолёт вошёл в облака, и всё скрылось в клубящемся белёсом тумане. Самолёт затрясло и заболтало, а через несколько минут вдруг, как-то сразу, - засияло солнце!
Вверху было синее небо, внизу серое покрывало, а земля, со всем, что было на ней, - исчезла! Феодор закрыл глаза и как будто задремал; и тогда, как недавно земля, вся его жизнь, - такая недолгая, но вместе такая длинная и запутанная, стала проплывать в его памяти. Он вспомнил мать и отца, жён и детей, друзей и знакомых, курорты и женщин и ещё всё, - что вспоминать не хотелось.
И тогда к нему пришла мысль, что всё это – только мираж, только сон, что всё изменится и скроется под покровом неизвестности, как скрылась сейчас земля под покровом облаков.
Что перейдут люди и народы, изменятся учения, законы и нравы, изменятся государства и даже сама Земля, - и только Свет и Слава Бога будут сиять вовек!