Между львом и крокодилом

               

                Избавление от нынешнего средневековья будет намного труднее, чем от прежнего. Тогда велась борьба против исторически обусловленной внешней власти. Ныне речь идёт о том, чтобы побудить миллионы индивидов сбросить с себя ярмо (собственноручно надетое) духовной несамостоятельности.  (Альберт Швейцер. Культура и этика)

                Самое главное зло, зло последнее, будет иметь обличие добра. (Николай Бердяев)


Недавно, перебирая старые бумаги, я нашёл странную открытку: на мрачном красно-чёрном фоне – глухая полуобвалившаяся стена, профиль Сталина и огромная надпись: «Что же дальше?» В самом деле: а что же дальше?
Путь России сейчас понимается как выбор между т.н. «тоталитаризмом» и т.н. «демократией». Всё население России делится на сторонников либо одного, либо другого пути. И те, и другие, разумеется, верят в то, что именно их выбор приведёт к счастью и хорошей жизни.
По мнению М.Мамардашвили, стремление к счастью – основной двигатель истории. Люди хотят устроить для себя счастливую, хорошую жизнь, и из этих попыток складывается история. Но разные люди по-разному представляют счастье и благо.
В. Соловьёв в статье «О национальном вопросе» упоминает о некоем негритянском вожде, которого спросили, как он понимает добро и зло. Тот ответил: «Добро – это когда я нападу на вождя соседнего племени, уведу его скот и жён, а зло – когда он у меня уведёт». Нетрудно догадаться, какой будет история, творимая вот такими людьми. Так что именно наше представление о счастье и благе – наши основные ценности – то главное, что определяет ход истории.
Какими могут быть эти представления?
Тейяр де Шарден говорит, что есть три типа счастья: 1) счастье покоя (счастье усталых), 2) счастье удовольствия (счастье животное, гедонизм), 3) счастье развития (счастье человеческое).
По его мнению, настоящее счастье – это счастье развития, остальное, в лучшем случае, - эрзац-счастье: им довольствуются те, кто подлинного счастья не знает.
Почему разные люди понимают счастье по-разному?
Скажем, есть три человека: один увлекается спортом; другой – этакий Обломов; третий любит развлечения, удовольствия, он потребитель. Последние два могут совмещаться в одном лице. Назовём первый вариант - удовлетворением типа А, а второй и третий – типа В. Какой человек стремится жить по типу А? Хорошо развитый, в данном случае – физически. Человек же слабый, болезненный, очень полный  - вряд ли способен получать удовлетворение от такой активной жизни.
Значит, если человек неразвит, духовно или физически, ему недоступно то, что даёт удовлетворение более развитому человеку, и приходится искать ему замену, эрзац-удовлетворение.
Обратимся к истории. Были ли в первобытном обществе условия для развития? Нет. Главное содержание жизни людей тогда (а это десятки тысяч лет, большая часть истории) – ежедневная борьба за существование.
Тяжёлый труд, голод порождают две, казалось бы, взаимоисключающие идеи. Первая - хорошо тому, кто не работает; вторая – хорошо быть богатым. Постепенно удалось создать такой социум, в котором меньшинство получает большую часть материальных благ, заставляя других работать на себя, - появляется рабство, общество господ и рабов.
Господин в таком обществе получает удовлетворение типа В. Раб тотально неудовлетворён, ему плохо во всех отношениях. Но внутренне раб и господин очень похожи. Измождённому принуждением рабу больше всего хочется бездельничать и наслаждаться, т.е. он хочет стать господином, но не может и поэтому ненавидит своего хозяина. Он такой же, как и господин: они понимают счастье и благо одинаково.
Кстати, если бы можно было спросить вождя другого людоедского племени - того самого, с которым враждовало племя нашего друга, африканского вождя, -  что такое счастье и благо, то он дал бы точно такой же ответ. Т.е. эти непримиримые враги – совершенно одинаковые, и именно поэтому враждуют.
Так же и вражда рабов и господ имеет причину во внутреннем сходстве, при разном внешнем социальном положении. Нетрудно догадаться: если рабы сумеют победить господ, ровно ничего не изменится. Просто господами станут другие люди.
Подобное общество, с некоторыми несущественными изменениями (их ещё называют сменой общественно-экономических формаций: рабовладельческой, феодальной, капиталистической) просуществовало тысячелетия. Оно, конечно, не могло обеспечить полноценного развития человека, так что большинство людей по-прежнему стремилось к удовлетворению типа В.
Главным результатом существования такой общественной системы стало разрушение человека (антропологическая катастрофа). Долгое время оно происходило естественным путём. Но постепенно в недрах общества назревает другая тенденция – стремление к разрушению человека как самоцели и вытекающее отсюда экспериментирование по выработке наиболее совершенных методов воздействия.
Почему возникает такое стремление? Потому что хозяевам нужны идеальные работники. Человек же, в той степени, в какой он является человеком, не может быть идеальным рабом: его живое «я», его человеческая самостоятельность препятствуют этому.
Даже животные (дикие животные) неудобны как объекты эксплуатации, их надо подвергать определённой обработке, чтобы можно было их использовать (чтобы сделать их рабами человека).
Ч. Айтматов в повести «Прощай, Гульсары!» рассказывает о том, как люди хотели использовать иноходца Гульсары в качестве рабочей машины и с какими трудностями они при этом столкнулись. Гульсары – живой конь, ему хочется скакать на просторе, обхаживать кобыл в табуне, и он всё время убегает из конюшни. Тогда люди оскопили его. Гульсары осталось одно – бег. «В беге Гульсары жил. Всё остальное давно уже умерло в нём. Убили, чтобы знал он только седло и дорогу».
Убили – чтобы знал только работу, и больше ничего.
То же стремление – убить всё человеческое в человеке, чтобы сделать его удобным, надёжным работником, - характерно для того общества, о котором идёт речь.
Живое непредсказуемо, живое – это беспокойство. Раб должен чётко функционировать в соответствии с заданной программой и не причинять беспокойства.
Общество Подавления существует по сей день. Менялись, эволюционировали методы подавления. Основное направление эволюции этих методов очень интересно: не более жестокими, а более скрытыми, изощрёнными становились они. Именно такие, скрытые, средства разрушения человека оказались более эффективными.
*  *  *
Труд в обществе подавления отчуждён от человека, от смысла его жизни. Работник трудится, чтобы прокормиться. Отчуждение труда, кстати, - главная тема Карла Маркса, проходящая красной нитью через все его основные произведения. Радости такой труд не доставляет.
Отсюда установка: лучше ничего не делать, но если это невозможно, то пусть мой труд будет лёгким. Раб стремится трудиться не осмысленно и радостно –  ему даже не приходит в голову, что это возможно, - он стремится трудиться легко. Так возникает тенденция к облегчению труда, очень характерная для этого общества.
Чтобы облегчить свой труд и производить больше материальных благ, люди изобретают машины. И превращаются в слуг своих собственных слуг: они вынуждены обслуживать созданных ими для облегчения своей жизни механических монстров, тратя на это огромное количество сил и времени.
«Железного коня» не поймаешь в степи: его нужно сделать, поэтому возникают заводы-гиганты, где плавят сталь, делают трактора. Они траву не едят, им бензину подавай – его нужно произвести. В итоге там, где работал один, теперь заняты тысячи, и труд их всё более отчуждённый и бессмысленный.
Так стремление людей к лёгкой жизни привело к тому, что они попали в рабство к тем средствам, которые они сами придумали для облегчения своей участи.
*  *  *
Вернёмся к эволюции средств подавления.
Современное общество – это продукт развития двух цивилизаций: «восточной» (Азия, отчасти Восточная Европа) и «западной» (Западная Европа, Северная Америка). Остальные, как, например, цивилизации индейцев Центральной и Северной Америки, были просто уничтожены. В результате можно говорить о двух школах подавления: западной и восточной.
Для восточной характерно единовластие, жёсткая внешняя централизация и иерархизация общества, в управлении – упор на кнут, а не на пряник, методы, рассчитанные на запугивание. У западной приметы несколько иные: 1) власть децентрализуется (сейчас уже непросто бывает понять, кто именно осуществляет власть в западных «демократиях»; идеалом, пока не достигнутым, видимо, является анонимная власть); 2) внешняя централизация и иерархизация отсутствуют; вроде бы каждый предоставлен сам себе, это т.н. «личная свобода», но в то же время общество организуется так, что раб вынужден «свободно подавляться», иначе он не сможет существовать; 3) используются и кнут, и пряник; предпочтение отдаётся – и эта тенденция нарастает со временем – тем методам подавления, которые внешне производят впечатление более мягких и менее распознаваемых, так что раб чувствует: ему плохо, что-то мешает жить, давит, но что, он уже не в состоянии определить.
Если обобщить и упростить, то восточный тип подавления – это преимущественно внешние и грубые методы; западный – «мягкие», «гуманные» и внутренние (ориентированные на внутреннее изменение самих рабов). Восточный тип склоняет раба к подчинению во внешнем поведении, но мало интересуется им самим; западный всё более ориентируется педагогически, т.е. его интересует сам раб как человек (что он чувствует, доволен ли).
Эти типы, эволюционировав, дали 2 типа общества нашего времени: т.н. «тоталитаризм» и т.н. «демократию».
*  *  *
К середине ХIХ века положение человека таково: его труд по-прежнему отчуждённо-принудительный. Большинство населения т.н. «развитых» стран теперь занято в промышленности. Современное производство требует от рабочего быстроты, точности, сосредоточенности при выполнении механических операций. Прежде, в доиндустриальную эпоху, работник хоть и не был хозяином своего труда, своего времени, но он всё же был хозяином своих мыслей. Работа же индустриального типа требует всего человека, поэтому она страшно опустошает и изматывает. К тому же труд рабочего, как уже отмечалось, лишён для него смысла, оторван от его жизни, он работает только ради денег – это отчуждённый труд. Рабочий не осознаёт, что его давит, ему некуда деться. В нём нарастает энергия деструктивности, раздражения, которая ищет выхода.
Постепенно в Европе нарастает революционное движение, вдохновляемое т.н. «коммунистическими» идеями. Что это за идеи?
К. Маркс вскрыл методы подавления капиталистического общества своего времени (они были уже весьма завуалированными, раз понадобилось писать толстые книги, чтобы их вскрыть). Ему хотелось, чтобы было построено общество, которое возвратит человека к самому себе, даст ему возможность трудиться по-человечески осмысленно. Теми, кто мог бы это сделать, произвести такой общественный переворот, по его мнению, были промышленные рабочие, пролетариат, а их методом должно было стать революционное преобразование общества.
Социалисты взяли на вооружение эти идеи, но поняли их по-своему, в соответствии со своими установками. Если для Маркса главная беда заключалась в отчуждённом характере труда, то для его последователей -  в том, что этот труд тяжёлый и недостаточно вознаграждается материально. В отличие от Маркса, мыслителя-гуманиста, его последователи хотят для людей не более человеческой жизни, а только более лёгкой и сытой.
Самим же «новыми мессиями», пролетариями, социализм был понят тоже по-своему. Напомню: мечта раба – поменяться местами с господином. В соответствии с этой мечтой рабочие и поняли идеи Маркса.
Это видно, например, из их революционного гимна – «Интернационала»:
                Весь мир насилья мы разрушим
                До основания, а затем
                Мы наш, мы новый мир построим:
                Кто был ничем, тот станет всем.
Т.е. программа такая: старый мир – мир насилья - разрушить, построить новый мир.
«Насилье» происходит от несовершенства человека, его причина не в том, что ЕСТЬ нечто, что нужно устранить, а в том, что чего-то НЕТ, не хватает. Зло – это лишённость, пустота. Т.е. это призыв РАЗРУШИТЬ ПУСТОТУ.
После этого необходимого действия наступит второй этап – строительство нового мира. Суть его: кто был ничем, тот станет всем. Т.е. речь идёт о смене социальных ролей: рабы станут господами, а господ сделают своими рабами. Т.е. произойдёт «перемена мест слагаемых» - и ничего не изменится. Т.е. новый мир – это будет старый мир.
Переделаем процитированные строки ради прояснения их смысла:
                Всю пустоту мы разрушим
                До основанья, а потом
                Мы наш, мы новый мир построим,
                И всё по-старому будет в нём.
По-моему, очевидно, что не преобразованием общества этим людям надо было заниматься, а лечиться у хороших психиатров.
Мы видим здесь, между прочим, то известное явление, которое не устаёт поражать философов: любые идеи, пройдя через головы людей, искажаются не только до неузнаваемости, но даже до полной своей противоположности. Однако ни рабочие, ни их вдохновители не заметили, что они оперируют разными понятиями, называя их одним и тем же словом. Они были уверены, что стремятся сделать именно то, что завещал им Маркс.
*  *  *
Коммунисты начала ХХ века – в основном, настоящие люди. Они верят в счастье человека, не боятся трудностей и борьбы, способны на любовь и дружбу. Таких настоящих коммунистов показал Ч. Айтматов: это Танабай («Прощай, Гульсары!»), Дюйшен («Первый учитель»). Счастье этих людей в самом пути, а не в его итоге. Они шли к Земле Обетованной и, пока шли, были счастливы. Но в конце пути обнаружили, что это мираж и вокруг всё та же голая бесплодная земля.
Пожалуй, самая любопытная особенность этих людей: для себя они считали счастьем настоящую человеческую жизнь: стремление к высокой цели, любовь, борьбу, преодоление, - но для других – жизнь животную: сытое мещанское существование. Танабай счастье видит в своём деле, в служении людям, в любви – но «хорошая жизнь» всех прочих людей, тех, за счастье которых он боролся, ему представляется в сфере чисто материальной: это сытая, благополучная жизнь. Так духовные боролись за бездуховность.
Потом этих людей сменили псевдокоммунисты, волки в овечьей шкуре, которые воспользовались успехом революции в своих корыстных целях. И коммунизм  выродился, превратившись в новое рабство.
Революция открыла выход накопившейся злобе, дала возможность мстить, убивать, разрушать – выпустить пар. Поэтому тотально фрустрированными массами она была воспринята как своя. Кроме того, революция обещала исполнить их мечту – сделать их «всем». Но «всем» стали только некоторые, наиболее бесчестные и жестокие. Они превратились в новых господ: старый мир сохранился – программа была выполнена.
*  *  *
В это же время в Европе нарастает движение, в котором нет ничего духовного, - фашизм. Питательная среда фашизма – опустошённый, униженный человек, который чувствует себя ничем и полон злобы на жизнь. Фашизм даёт ему ощущение своей значительности за счёт причастности к «великому делу», «великой нации», «великому движению», поэтому он так притягателен для тотально фрустрированных масс.
Так возникает кажущееся противостояние: фашизм – коммунизм, Гитлер – Сталин. И. Шафаревич совершенно справедливо отмечает («Две дороги – к одному обрыву», «Новый мир», №7, 1989), что в дальнейших событиях решающую роль сыграла гипнотическая убеждённость масс в том, что выбор возможен только между этими двумя системами – третьего не дано. Сталин пугает свой народ фашизмом, Гитлер – коммунизмом.
Но выбор между Сталиным и Гитлером – это выбор между львом и крокодилом из историй о Мюнхаузене. Кем лучше быть съеденным: львом или крокодилом? Вопрос поистине шекспировский! Но большинство людей, в том числе, как ни странно, и т.н. «интеллектуалов», не могут мыслить иначе. Они уверены: если я антифашист – значит я коммунист, я за Сталина. Если антикоммунист – то за Гитлера. Или – или. Иначе не бывает. Что можно быть в равной мере против и Гитлера, и Сталина – им не приходит в голову.
Итак, человек верит, что третьего не дано, он не видит никакого позитивного выхода, никакой возможности спастись. Психологически это невыносимо для человека. Поэтому он начинает верить: лев (или крокодил) – хороший, он добрый, он спасёт меня.
Безысходность невыносима. Невыносимо самому идти прямо в пасть хищного зверя, отдавая себе при этом ясный отчёт в том, что ты делаешь и что с тобой будет. Психологически необходимо убедить себя, что один из двух вариантов – спасительный. Это одна из причин любви к своему вождю. И именно эта иллюзия не даёт возможности увидеть подлинный путь спасения, который всегда есть.
*  *  *
Люди сами бросились в объятия сталинизма и гитлеризма, сами, по свой воле, выбрали страшную участь.
Почему? Потому что они были к этому подготовлены буржуазным обществом: оно опустошило человека, унизило его. «Демократия» произвела вспашку, без которой не проросли бы семена, посеянные фашизмом и сталинизмом. И поначалу «демократия» очень сочувственно относится как к фашизму, так и к коммунизму. Но фашисты напали на «демократию». «Демократы» ничего не имели против социальных экспериментов там, внутри фашистских и коммунистических стран, - но напасть на нас! – какое низкое коварство! Этого «демократия» никак не ожидала и страшно возмутилась, отвернувшись от фашизма, объявив его врагом человечества. Зато симпатии к коммунизму всё росли и к концу 40-х – началу 50-х гг. достигли своего апогея.
Положение изменилось после смерти Сталина и разоблачений Хрущёва. Можно было симпатизировать «коммунизму», пока была возможность не замечать его действительных методов, но теперь уже не замечать их было нельзя, «хорошее дело» оказалось скомпрометированным. Возникла психологическая необходимость отмежеваться от запятнавшего себя «союзника», убедив себя в том, что мы – не такие, как они: вот как мы их не любим, как мы их осуждаем. Так Запад стал врагом «коммунизма» и суровым судьёй всех его преступлений.
Ненавидят часто того, кто похож на меня. Смысл ненависти в этом случае в том, чтобы скрыть от себя, какой я на самом деле: я его ненавижу, он мой враг – значит, я другой, не такой, как он. Это акт самовнушения.
На самом же деле «демократическая» и «тоталитарная» разновидности общества подавления по сути одинаковы: их цели сходны. И та, и другая системы стремятся построить общество-муравейник, где человек-винтик покорно выполнял бы свою функцию. Это по-прежнему эксплуататорское общество, здесь по-прежнему есть группа людей, ничего полезного не делающих, но присваивающих огромные материальные ценности. Эти люди по-прежнему заинтересованы в том, чтобы иметь хороших рабов.
Причём, к середине ХХ в. задача воспитательная уже становится первостепенной, и её пытаются решить на глобальном уровне.
На самом деле государства Сталина и Гитлера можно рассматривать как эксперимент по выработке наиболее совершенных методов разрушения человека, превращения его в муравья, в идеальный рабочий автомат. Это отмечает психолог Б. Беттельгейм, прошедший Бухенвальд: он убедился в том, что концлагеря - это были не просто карательные, но и педагогические заведения, это был педагогический эксперимент, цель которого – не просто наказать и запугать, но переделать человека.
Б. Беттельгейм оценивает методы разрушения человека, разработанные СС, как весьма эффективные: по его словам, эти методы «производят глубокое впечатление», и они чаще всего достигают цели. Действительно, в этот период человеческие массы проявили поразительную покорность: люди сами, почти без конвоя, шли на казнь, сами копали себе могилы; одни помогали убивать и хоронить других, зная, что их ждёт та же участь.
Кажется, что Б. Беттельгейм прав: результат налицо, методы эффективны. И всё-таки это спорный вопрос. Следует уточнить: эффективны сравнительно с какими другими методами? Кроме того, люди, которых удалось сломать СС, не были ли уже в значительной мере сломаны прежде: может быть, СС их доломало, а не сломало. В действительности же эти методы имеют как свои плюсы, так и свои минусы.
*   *   *
Одним из достоинств метода является его способность вызвать любовь к системе. Но при тоталитарном методе возможна и ненависть к системе. Тоталитарный метод – это результат эволюции методов подавления восточного типа, этот метод груб, основной инструмент здесь – страх.  Страх держит раба в постоянном напряжении, не даёт ему расслабиться. Что чревато неконтролируемыми вспышками, взрывами. Правда, можно предложить рабу такие объекты, на которых он сможет вымещать своё раздражение. И всё же трудно признать такой метод удовлетворительным, раба – идеальным. Было бы идеально, если бы раб чувствовал себя хорошо, если бы он не хотел ничего другого, был бы доволен своей жизнью. О рабе в т.н. «тоталитарном» обществе этого не скажешь. Он чувствует себя обделённым, ему не разрешено действовать по своей воле, говорить то, что хочется; им помыкают начальники, унижая его; он материально не обеспечен, его физическая безопасность не гарантируется, его поведение строго контролируется. В общем, можно оценить такой метод как довольно примитивный. Главное: раб по-прежнему чувствует, что ему плохо, а значит – хочет изменить своё положение.
Но параллельно с развитием и совершенствованием тоталитарных методов подавления человека развивались, оттачивались методы «демократические». Это происходило тихо, незаметно, без шума, без лишней помпы. Но результаты были достигнуты несравненно более впечатляющие.
1. Прежде всего, «демократия» усвоила, что нельзя подавлять человека, не давая ему ничего взамен: тогда человек будет недоволен, а этого нельзя допускать. Возникает идея почти гениальная: нужно подавлять только специфически человеческие потребности (в развитии, постоянном самоизменении, в бескорыстном общении, в творчестве, в поиске смысла), а не животные. Тем самым «демократия» совершила переворот в области технологии подавления. Это открытие можно сформулировать так: наиболее эффективное разрушение человеческого в человеке осуществляется за счёт утверждения и поощрения животного в нём.
Человека не надо тотально подавлять. Нужно лишь убедить, что его главные потребности – биологические (потребность в безопасности, в материальном благополучии, внешней свободе), и предоставить ему все возможности для их удовлетворения. Нельзя лишать человека всякого удовлетворения: он лишён удовлетворения типа А, но пусть у него будет возможность получать удовлетворение типа В.
2. Человек не может жить в условиях, когда всё нельзя. Нужно что-то разрешить, дать возможность человеку как-то заполнить пустоту своего существования. Жизнь человека-винтика, биоавтомата, совершенно пуста в человеческом смысле, не заполнена никаким человеческим содержанием – он жив лишь как биологическая и функциональная единица, но не как человек. Ощущение пустоты невыносимо, нужно чем-то её заполнить. Нужно дать возможность человеку компенсировать пустоту своей жизни. Допустим, любви нет, но есть сексуальные отношения или профессиональное самоутверждение, карьера. Ощущение внутренней пустоты заглушается «деловой» активностью (человек, который боится остаться наедине с собой, избегает такой необходимости с помощью суеты, внешней активности), чтением газет, телевизором, развлечениями, путешествиями.
Человек типа В подвержен привыканию, он приучается получать наркотическое удовлетворение. Наркомания – явление, не связанное жёстко с употреблением наркотических веществ. Есть деловая наркомания, теленаркомания, музыкальная наркомания (человек нормально себя чувствует, только когда громко играет ритмичная музыка), кино и интернет наркомания. Нужно открыть широкие возможности для компенсаторного поведения – это отвлечёт человека от бессодержательности его жизни. В жизни человека-винтика не будет главного, но нужно дать ему заменить это чем-то второстепенным, для системы не опасным.
3. Общество не должно противопоставлять себя человеку. Он не должен ощущать государство как своего врага, как жестокого, строгого надзирателя и палача. Зачем нужны железный занавес, цензура? Запретный плод сладок, так можно разжечь у людей интерес к тому, что им не следует знать. Это не нужно, а нужно воспитать такого человека, который сам бы не хотел знать и видеть то, чего ему видеть и знать не следует. И ему можно разрешить всё, он может всё читать: всё равно он не поймёт того, что ему понимать не следует. Он может всё знать: что надо забыть – он забудет сам, без внешнего принуждения.
4. К числу открытий «демократии» относится и то, что большинство людей хотят быть рабами, любят быть рабами, потому что рабом быть легко. Раб – маленький ребёнок, о нём заботятся, ему нужно только быть послушным, и всё будет хорошо. А «детское счастье слаще всякого».
Но человек не хочет, чтобы его заставляли: это его обижает. Нужна иллюзия самостоятельности. Люди – это дети, они любят сладкую кашу, но не любят, когда их понуждают её есть. Нужно сделать вид, что нам безразлично, съест он или нет, и тогда он сам её попросит.
Надо предоставлять людям внешнюю свободу, это неопасно для системы, если люди внутренне несвободны. Надо дать разнообразные права, но не давать главного права – права стать полноценно развитым человеком. Человек-винтик не будет иметь права на человеческую жизнь и человеческое счастье, но ведь он и не будет знать, что это такое, а значит не будет от этого страдать. Зато у него будет право подать в суд на главу государства, право говорить что угодно и где угодно, право участвовать в демонстрациях и выборах и пр. Вообще нужно создать впечатление, что государство всячески заботится о человеке, защищает его права. Нужно сделать человека своим союзником, а не противником.
5. Наконец, только «демократия» по-настоящему поняла центральное значение воспитательной, педагогической проблемы. Если мы воспитаем нужного нам человека, можно будет отказаться от всех средств внешнего подавления. Главная проблема – это проблема воспитания человека.
Конечно, всё это не значит, что где-то есть некий мозговой центр – что-то вроде мирового правительства – который всё это открыл и сформулировал. Поиски шли ощупью, большинство людей на Западе ничего этого не осознаёт. Однако фактически Западная цивилизация – Общество Потребления – строится именно на этих основаниях.
*  *  *
В начале 80-х я как-то ехал в троллейбусе. На переднем сиденье, лицом ко мне, - пожилая женщина. Не знаю, почему она привлекла моё внимание: ничего особенного не было в ней. Обычная усталая, затурканная советская женщина. Видимо, дело было не в ней, а в фоне, на котором я её увидел: стекло кабины водителя за её спиной «украшал» огромный плакат с изображением Рабочих, Его и Её. Чёткие прямые линии, гранитно-скульптурные черты. Что-то жуткое было в этом плакате, что-то нечеловеческое и враждебное этой бедной женщине. На свете не было и не могло быть таких людей, как эти Он и Она, но именно для них, несуществующих, существовало государство, в котором жила эта несчастная, усталая женщина.
Прошло 10 или 12 лет. Я снова ехал в троллейбусе и снова увидел ту же женщину. На самом деле это была, конечно, другая – но такая же замученная и одинокая – и за спиной у неё опять был плакат, и на нём – Он и Она, полуголые, с лоснящимися телами,  с голливудскими улыбками на гладких, будто полированных, лицах. Эти двое так же не имели в себе ничего человеческого, как те, и до этой настоящей, живой женщины по-прежнему никому не было дела.
Ничего не изменилось.
*   *   *
Почему люди охотно принимают ценности Общества Потребления, делающего их жизнь пустой и бессмысленной? Потому что они боятся "тоталитаризма" и не видят иной альтернативы: или - или. Или "тоталитаризм" - с произволом, концлагерями, жестокостями - или добренькая "демократия".
Т.е., опять-таки: "тоталитаризм" вспахал почву - а Общество Потребления сеет и собирает обильный урожай. Эти две модели общества - вовсе не антагонисты, а лучшие друзья.
*   *   *
Склонность к утопическому мышлению глубоко заложена в природе человека. Утопия – это просто социальная мечта, мечта об идеальном обществе. И слава Богу, что никакой идеал здесь, на Земле, недостижим. Потому что каждая следующая утопия неизбежно оказывается пагубнее предыдущей.
Общество Потребления – такая же утопия, как и т.н. «коммунизм». Сделать средства к жизни (комфорт, безопасность, социальную защищённость, материальное благополучие) целью жизни – тоже утопия. Только ещё более опасная.
Выбор между этими двумя моделями общественного устройства: «тоталитаризмом» и «демократией» – это тоже выбор между львом и крокодилом. Т.е. – это не выбор.
То общество, которое нужно людям, пока ещё не создано, его нет на Земле. Но для того, чтобы оно когда-нибудь появилось, нужно перестать жить иллюзиями и верить в «доброго льва» - или «доброго крокодила».

*Первая публикация – журнал «Север» (Петрозаводск), № 1, 1999.