Козлом назвали

В то утро мне крепко повезло, причем сразу по нескольким пунктам: и проснулся в одиннадцатом часу, и пять рублей было в кармане, и пивом уже торговали в ближайшем киоске, и народу за пивом стояло негусто. Жаждущие не извивались вокруг «точки» безысходной, набухающей в устье рекой, не пульсировали тяжело дышащим клубком сдавленных тел и бидонов, а спокойно переминались с ноги на ногу в мирной, деловитой обстановке. И даже погодка в этот январский денек выдалась солнечной и тихой, без всяких метелей или каких-нибудь еще ублюдств. От силы человек двадцать стояло у киоска, и я занял очередь за благонамеренным мужчиной с трехлитровой банкой. Средний возраст, средний рост, средний нос, средний вес, средний прикид и средние же запросы навели меня на мысль о благонамеренности впереди стоящего. Впрочем, какое мне было дело. Я закурил и в ожидании вожделенного предался созерцанию.
Похоже, пивом только-только начали торговать. Ибо многие завсегдатаи этого ларька еще не успели отовариться и расползтись.
–Сперва берут шерамыги! – с хрипловатым смешком вещал пропитой мужик лет пятидесяти с деревянной ногой и металлическими зубами. Этот оратор и сам был шерамыгой, а я уважал людей, с юмором относящихся к своему социальному статусу. У этого ларька пожерамыжней калеки был только дед с куцей седой бороденкой, неизменно покупающий четыре литра пива в один и тот же серый, но прочный, надо думать, полиэтиленовый кулек, да маленькая беззубая бабка, появляющаяся то с одним, то с двумя фингалами на глубоко морщинистом, будто из дерева вырезанном лице. Без фонарей ее никто не видел, создавалось впечатление, что синяки сдавали и принимали друг у друга пост на ее колоритной физиономии, временами объявляя усиление караула.
–Сначала шерамыги, а потом шакалы. Потом шакалы! – громко комментировал калека. Шакалами он величал небольшие стайки алкоголиков лет под тридцать, которые подходили и набирали без очереди столько пива, сколько им было надо, даже не поворачивая головы на чьи-нибудь неуверенные призывы к совести. Сами себя они предпочитали величать мафией, но никогда не опускались до выяснения отношений со старым, полоумным шерамыгой. Сегодня шакалы были малочисленны, а те, что пришли к ларьку, уже отоварились и сейчас в стороне, не взирая на легкий морозец, пили пиво, передавая по кругу трехлитровую банку. Казалось, никакая сила не могла мне помешать минут через тридцать закупить десять литров пива и припасть губами к холодной, горьковатой жидкости, которая медленно, но верно сделает мое мироощущение уютным до самого позднего вечера.
–Давно продают? – спросил очкастый, костлявый, не заматеревший еще гражданин, занявший за мною очередь.
–Где-то с полчасика, – сказал я.
–А емкостей сколько закачали?
–Черт его знает.
Я не был любителем заводить разговоры в очередях. Не из нелюдимости, не из застенчивости, не из-за человеконенавистничества даже, а просто скучно это. Сначала было дело. Вот купишь пива, выпьешь, тогда и беседа завяжется, глядишь. А на трезвую-то голову помнишь, что обо всем двести двадцать раз переговорено. Нет, я не хочу сказать, что в очереди за выпивкой всегда стою трезвый, понятно, что и в подпитии приходится нередко срываться за добавкой. Но стоит мне выпить хотя бы кружку пива, я моментально становлюсь шакалом, а когда внагляк прешь к окошку ларька, сами понимаете, не до разговоров задушевных, одни междометья да ругательства.
–Очередь, – проговорил стоящий за мной очкарик тоном не бытовым, а заумным, отчасти поэтическим даже, что заставило меня насторожиться и прислушаться. – Она настолько обыденна, что многие даже не понимают, что это. Очередь вокруг нас, внутри нас, там, где нет нас. Это не просто порождение, не символ даже, нет! Очередь – суть нашего бытия. Очередь за пивом, очередь на квартиру, очередь на кладбище. И это еще не все! Очередь страниц читаемой книги, очередь тарелок за нашим обеденным столом, очередь детей, рождаемых нами, очередь болезней, терзающих нас. Говорят, в раю не было очередей, но я атеист и не верю в это, в то же время очередь на Страшный Суд представляю свободно, даже с открытыми глазами. А как красиво и монументально изображают очередь карикатуристы и фотохудожники. Затылок в затылок, затылок в затылок, извивающиеся петли до самого горизонта. Простая, красивая модель. Здорово?
–Были б они покороче, было б еще красивее, – машинально обронил я, – сегодня-то очередь так себе, и...
Не договорив, я спохватился и, отойдя в сторону, чтоб никого невзначай не обслюнявить, тщательно сплюнул три раза через левое плечо. Сознаюсь, хотя я и презирал болтунов в очках, мне интересно было слушать сейчас нечто возвышенное об опостылевшем, тем более, что все равно ведь я стоял в очереди и некуда было деваться.
–Человечеству суждено пребывать лишь в двух социальных ипостасях, – мой придурковатый очкарик, почувствовав мое внимание, все крепче и крепче входил во вкус. – Есть очередь. Но есть и толпа. Люди стекаются к месту предполагаемого завоза пива и ждут. Привозят пиво – рождается очередь. Пива нет – и толпа, рассредоточившись, движется в другие точки, и ежели таковых точек оказывается непропорционально мало, то очереди рушатся и побеждает толпа. Что есть толпа? Бытует мнение, что толпа – это равенство, а при наличии вождя – вообще единство. Но это лишь на первый взгляд. Кто смел – тот два съел. Вот сущность толпы. Толпа – стихия, где царит естественный отбор. Очередь – начало цивилизации. Очереди не нужны вожди и герои, очередь – самодостаточная, саморегулирующаяся структура. Да, в очереди нет и не может быть равенства. В очереди есть справедливость. Чем раньше ты очередь занял и чем дольше стоишь, тем больше у тебя возможности быстрее отовариться, тем больше шансов купить желаемое, пока все не продали. Стоящий рядом с прилавком неизмеримо выше только что пристроившегося в хвосте. Да, неравенство, в основе которого лежит опыт, ибо надо знать, в какую точку и в какое время надежнее отправляться, и труд, ибо стояние в очереди отдыхом не назовешь. И это справедливо. Нравственный уровень нации виден прежде всего по тому, с каким уважением и серьезностью человек судит о своем и чужом месте в очереди.
Заслушавшись чуждой мне пропагандой, я даже не сразу обратил внимание, что продвижение в очереди сильно замедлилось, если не совсем приостановилось. Оно и понятно – крупная стая студентов-шакалят, пробившись к окошку, покупала 134 литра пива, кульки пустые и полные как по конвейеру двигались в поднятых над головами руках, и казалось, конца этому не предвидится.
–Купаться, что ли, собрались, – со сдержанной злобой плевался благонамеренный, – хоть бы захлебнулись, салажье...
–Так что же, – закурив по новой, покосился я на своего увлеченного собеседника, – значит, толпа – это зло, очередь – благо. Я правильно понял?
–Если принять за аксиому, что добро – это меньшее зло, то так.
–А по мне так лишь бы взять быстрее и побольше. А уж как это будет называться: очередь, толпизм, доля, задняя дверь...
–Как это знакомо, – покачал головой очкарик, сокрушенно кашлянув, – из-за таких, как Вы, у нас столь слаба структура очередей. Правильно, ведь человек, купив пива, тотчас перестает быть социальным элементом. Что ему до очереди, что до толпы? У него есть пиво, и он идет в свою скорлупу и пьет пиво, и хоть трава не расти. Я сам в определенном смысле такой, но я стыжусь этого и горжусь своим стыдом. Да-да, не смейтесь. И пусть слова «каждый народ достоин своих очередей» – горькие слова, но это правильные слова. Есть индивидуумы, желающие получить вожделенное в обход справедливого стояния в очередях. «Кто я: тварь дрожащая, или право имею?» – задаются они вопросом, искусственно навязанным школьной литературой, и в поисках ответа бросаются толкаться плечами у окошка пивного ларька. Увы, чаще всего ответ положителен. А почему? Да потому что те, что уже почти достоялись, думают примерно так: «Да ну, хрена ли связываться. Пусть пролезет шакалье, я ж все равно возьму, минутой раньше, минутой позже». И невдомек этому обывателю, что люди могут не понимать этого! Не могут. Понимают, но делают вид. А если бы очередь всегда сплоченно действовала против шакалов, ничего подобного не было бы. Сколько их, шакалов? Трое? Пятеро? Семеро, от силы? А в очереди тридцать, сорок, пятьдесят человек! Подавляющее преимущество, если бы все вместе да на шакалов. Только без дезертиров, нейтралов всяких, пятых колонн. Я понимаю, бывают в очередях женщины, больные люди, люди тупые. Но если бы...
Я уже приготовился выслушать из уст моего неравнодушного собеседника идею о создании из идейных, физически крепких очередников  регулярных отрядов контршакального заслона, как вдруг тревожней сирены воздушной тревоги над очередью прокатилось: «Пиво кончается! Не занимать!» Пиво кончается... Что может быть тоскливей, неумолимей и безжалостней этих незамысловатых слов? Кончается! Ты уже мысленно пил его, медленно, но верно приближаясь к окошку. И вдруг... Но если от слова «кончилось» обреченно опускаются руки и все обрывается внутри, то слово «кончается» еще несет в себе надежду, а, значит, мобилизует, встряхивает, будит агрессию. Нервная дрожь пробежала по очереди из конца в конец. Было полнейшее впечатление того, что прибавили звук и увеличили частоту кадров, громче зазвучали голоса, резче, суетливей сделались движения, и пусть даже я как стоял переминающимся столбом, так и остался стоять, но ощущал, как сердце внутри меня прибавило обороты. Лихорадило. Крайне затруднительно было оценивать обстановку. Конечно, я был не первым, но и, хвала Господу, последним был тоже не я. Длинный хвост жаждущих дышал мне в спину, передо мной же стояло четыре человека, с благонамеренным пять. Неплохие шансы на успех, но это если не считать шакалов. Страсти накалялись, и в этот миг я увидел бегущего к ларьку седого, коротко стриженного мужчину в ватнике. Над головой он обеими руками держал длинную металлическую трубу, недвусмысленно занесенную для удара.
–Ваня! Ваня! Ты что, сдурел? – голосили сзади две его спутницы, благополучно отягощенные, кстати, банками с пивом.
–Э, мужики. А ведь сейчас прибьют кого-то, – рассмеялся кто-то из очереди, – может, знает кто, по чью душу это, а?
Седой гражданин с трубой, по всей видимости, спешил свести счеты с двумя прилично одетыми мужичками в соку, которые, кстати, оказались в щекотливом положении. Именно сейчас они наливали пиво в кульки, руки их были заняты. Оказав самооборону, они обречены были часть пива пролить, не реагировать же было чревато, бешеные глаза нападающего были красноречивее любых слов и словосочетаний. Шутками не пахло.
–Ну ты, урод! – не вполне уверенно крикнул один из мужичков в соку, торопливо связывая узлом кульки с пивом. – Попробуй только...
–Вы говорили, что отоварившиеся социально нейтральны, – с усмешкой подметил я, – а сейчас что скажете?
–Я про человечество говорил, а не про болванов отдельных, – нервно подернул плечами мой очкастый оппонент. – И нет правил без исключений. Да он, наверное, пьяный просто. Или псих. Или борец за идею, который без личной корысти в каждую дыру нос сует.
Тем временем нарушитель спокойствия приближался, и очередь заволновалась. Оно и понятно. Произойди сейчас пусть не убийство даже, а так, кровопролитие, кто мог поручиться, какими последствиями это чревато. Пускай пиво и кончалось, но пока его еще продавали. А если что? Ларек мог вовсе закрыться. Очередь была монолитно настроена против агрессора с трубой, но никто не нашел в себе мужества встать на пути злодея, боясь, конечно, не потенциальных увечий, а потери места в очереди. Грамотно и находчиво проявил себя лишь лохматый дылда с шестилитровой канистрой в руках, молодой шакал-одиночка, минуты две назад нарисовавшийся у ларька.
–Спокуха, берите, мужики, – коротко сказал он, – все путем будет. Вот еще шесть литров налейте сюда, ладно? Ага? Деньги вот.
–Ваня! – одна из спутниц борца за идею тоже рванулась к ларьку. – Ваня! Ну, ты совсем, что ли?
Как раз в этот миг шакал-одиночка ловко перехватил руку с трубой. Какое-то время они стояли, толкались и пинались молча, потом седой борец за идею упал, поймавшись на подножку, однако трубу из рук не выпустил.
–Ваня! Ты что? Ну, ты что? – трепыхалась подбежавшая спутница.
–Козлом назвали! – с гневным придыханием выпалил упавший. Лохматый дылда-шакал не давал ему подняться. Один из мужичков в соку, оставив на снегу связанные кульки, уже спешил на помощь.
–Слыхали? – подмигнул я очкарику. – Видали? А то заладили: очередь, толпа, структура, социальность. А у человека просто достоинство взыграло.
–А что ему делать оставалось? – пренебрежительно усмехнулся благонамеренный, и от моего взгляда не ускользнуло, каким злым, въезжающим, конкретным сделалось его лицо. «Вот те и благонамеренный, – подивился я, – кто бы мог подумать. Вот что значит в тихом омуте...»
–Псих, – сказал очкарик, – разве у него были шансы?
–Причем тут шансы, – выразительно проговорил я, ощущая одобрительное молчание благонамеренного. – Козел... До чего же страшное слово. У мужчины, названного козлом, есть лишь три пути: броситься в драку и убить обидчика, броситься в драку и быть убитым либо смолчать и действительно стать козлом со всеми вытекающими...
Я говорил, а сам думал, сколь действительно ужасно слово «козел», сколь смертоносно оно для нашей маленькой голубой планеты. Страшно подумать: ведь стоит какому-нибудь нашему генеральному секретарю на встрече в верхах обозлить президента США. А ведь с них, с генеральных, станется. Горячие головы, думать о последствиях не имеют привычки. Вот тогда всяким-разным «ястребам» во главе с Дядей Сэмом и карты в руки. Они же спят и видят Третью Мировую Войну, только повода убедительного ждут, дабы История не осудила. Страшно, страшно.
Тем временем седого агрессора обезоружили, а трубу его закинули подальше на гаражи. Сам он стоял, отряхивался, время от времени порываясь в погоню за обидчиками, но его крепко держали две верные спутницы. Пиво наливал в двадцатилитровую канистру парень в вязаной шапочке, потом должен был брать так называемый благонамеренный, в котором я ошибся, потом шла моя очередь. Но пиво кончалось, а напряжение росло. Два диких шакала плотно прилепились ко мне.
–Вы рассуждаете в лоб, – прорезался за моей спиной голос осмыслившего проблему очкарика, – не так страшно слово «козел», как его малюют. В подобной ситуации грамотней всего было бы слово «козел» попросту не расслышать. То, что человек туговат на ухо, ни на грамм не умаляет его достоинства.
Решительно тесня плечом шакалов, уже наливал свои три литра так называемый благонамеренный. Шакалы же всерьез готовились захватить плацдарм у окошка. Один стоял у киоска впритык, другой терся чуть сзади меня. Я раскусил их маневр. Положение осложнялось тем, что у окошка от проливаемого пива образовалась ледяная площадка. Один неверный шаг, один неразгаданный толчок – и я оказался бы отброшен в сторону.
–Даже более того, – ровным тоном продолжал рассуждать мой очкастый оппонент, проявляя то ли железное хладнокровие, то ли непроходимую тупость, – допустим, меня назвали козлом в оскорбительном для мужчины контексте. Что мне мешает притвориться некомпетентным и приравнять слово «козел» по ругательной силе, скажем, со словом «баран». С точки зрения скотоводства невелика разница.
Благонамеренный, или как уж его там, отшатнулся от ларька, волей-неволей оттесняя мое правое плечо, кулак шакала с зажатыми трешками уже, казалось, ворвался в окошко, но шакалье не разгадало мой маневр и, когда я подал деньги не правой рукой, а левой, для них это было полнейшей неожиданностью.
–Десять! – сказал я, вслед за деньгами пропихнув в окошко канистру. Сейчас за моей спиной стоял шакал, мертвой хваткой вцепившись за ларек обеими руками.
–Эй! Я за ним! Вы что? – психовал очнувшийся очкарик. – Кончается же пиво! Я час целый стоял, ну, вы, я...
–Ну и стой дальше, – дружески посоветовал шакал. Когда я забирал свою полную пивом канистру, агонизирующая очередь окончательно деформировалась в толпу. Я отошел шагов на пять, припал к горлышку канистры, и в организм мой полилось долгожданное, холодное, разбавленное не больше обычного «Российское» пиво. Когда я, тяжело дыша, оторвался от канистры, пиво в ларьке кончилось. Но что мне было за дело до тех, кто не успел купить и кто сейчас побредет с пустой тарой к какому-нибудь ларьку, где еще наливают. Я не спеша завинчивал канистру.
–Слушайте, я же всю дорогу за Вами стоял, – ко мне, рассеянно комкая в руках пустые кульки, подошел умный мой собеседник.
–Судьба, значит, такая – улыбнулся я, скучающе взглянув на очкарика. Минуту назад мы были с ним товарищами по несчастью. А теперь, когда я взял пиво, а он нет, небо и земля выросли между нами.
–Может, отольешь литра три, – доверительно переходя на «ты», закинул он не прельщавшую меня удочку.
–Не-а – сказал я, закуривая – я же беспринципная тварь. А за содержательную беседу спасибо. А ты съезди лучше к точке на Куйбышева. Может, пива и там не хватит, но свободные уши найдешь, это точно.
–Ну, ты и... – в голосе очкарика прозвучали отчаянные нотки.
–Что я? Нет, договаривай! – выпрямившись, сказал я. Моя канистра была крепко завинчена, так что я мог свободно побеседовать в полную силу, не опасаясь пролить то, ради чего все это было. И этот козел очкастый стоял передо мной, мучительно осознавая, что я не стану прикидываться ни глухим, ни бараном. И страшное слово, готовое сорваться с его распоясавшихся уст, оперативно поджало крылышки.
А потом он молча пошел прочь. Нет, он был не глуп, этот очкарик, незадачливый проповедник народной социологии. Он понял, что в любом споре последнее слово будет за мной. Возможно, он даже догадывался, какое слово это будет.
         
                1983 г.