Во всеоружии

На незамысловатом прямоугольнике стола стояла бутылка с 72-м незамысловатым портвейном и несколько тарелок с закусками того же пошиба. Колода смусоленных карт валялась в углу, старый кассетник, посвистывая, тужился глуховатой записью «Инструкции по выживанию», а посреди стола громко тикал круглый красный будильник. За столом расположились четверо молодых людей, столь же незамысловатых и потасканных. Пьянка – что еще можно было бы добавить по этому поводу. И все атрибуты налицо. И все как у людей. Но наметанный взгляд не мог бы не отметить какую-то странность, непонятную червоточинку, незримо парящую в атмосфере. В глазах трех парней и подруги нет-нет да мелькала тревога, смех звучал не часто, но нервно, и, хотя все то и дело косились на часы в ожидании полуночи, Новым годом здесь и не пахло. Просто в 24.00 прогнозировалось появление вурдалака.
Все началось с того, что накануне Тамара поведала Петьке, оказавшемуся в ту ночь ее соседом по постели, жуткую историю. Начало истории казалось вполне бытовым: четыре года назад был у Тамары жених (они уже документально подали заявление в загс) и звали жениха Сережа. Незадолго до свадьбы Сергей скоропостижно скончался от самоубийства. Записки он не оставил, так что оставалось только гадать, чем был продиктован столь дерзкий поступок: ревностью, несерьезностью, приколом? В день похорон кто-то из приятелей Тамары метнул шкварку по поводу того, что в подобных трагических ситуациях женщин охватывает не только законная, уважаемая всеми скорбь, но и обостренная нимфомания. Под эту крамольную посылку подводилась и философская демагогия. Женщиной, схоронившей близкого, подсознательно движет сила жизни и, чтоб смерть не особенно заносилась, толкает к зачатию. Для равновесия. Логично. То, что зачатию предшествует половой акт, уже давно не тайна, но тут-то и маскировалась неувязка. Никому ведь не придет в голову считать миллионером недоумка, разорившегося на билет «Лото-миллион». С половым общением на полово-зрелом уровне случай аналогичный, не зря же смерть веками смотрит на это сквозь пальцы. Но вывод был однозначен: оставлять Тамару после похорон одну просто не по-джентльменски. И джентльмены нашлись. Жизнь текла дальше, тихо-мирно, без приключений, но в годовщину смерти Сергея нагрянула мистика. В полночь он явился к Тамаре в обличье страшного вурдалака. «Много кровушки, Томка, ты мне при жизни попортила, так что теперь не обессудь», – сказал он, присосался и, игнорируя оправдания, просьбы и визги, отхлебнул крови солидную пропорцию, в компенсацию, якобы. На другой год Тамара, хотя и помнила чреватую дату, но, понадеявшись на авось, глубоко погрузилась в запой, и вновь Сергей-вурдалак нагрянул в полночь и хлебнул от души, так что Тамара чудом жива осталась. Наверное, красный портвейн ее выручил, крововосстанавливающее пойло. В третью годовщину Тамара, решив не встречать полночь в одиночестве, вписалась в подгулявшую компанию, но к вечеру всех завернули в вытрезвитель, где Тамару, за отсутствием женской палаты, закрыли одну в камере. Наша милиция нас бережет – этим и интересна, но в полночь вурдалак явился снова. Не смущаясь обстановкой казенного дома, он опять совершил становящееся традиционным кровопийство.
И вот теперь красный, цвета крови, день календаря приближался, что и заставило Тамару разговориться с Петей, вверив в его руки свою безопасность.
–Все будет нормально, – пообещал Петя, – ты только денег на бухало отстегни, а уж я надежных парней приведу. Встретим во всеоружии!
Желающих проучить вурдалака Петя набрал без особого труда. Юрка, его старый приятель, услышав про предложение, сплюнул, сказав, что «у Томки крыша поехала», но, узнав про халявную выпивку, с воодушевлением согласился. «С этого бы и начинал! – посмеивался он. – А уж крыша пусть себе хоть едет, хоть течет, хоть дымится!» Восемнадцатилетний Вадик тоже с готовностью подписался в борцы с вурдалаками. Его, сделав скидку на юные годы, Петя соблазнил ночью страсти с покладистой Тамарой, заверив, что никто не станет мешать ему хоть до утра облегчать неизношенные чресла. Говорил Петя и еще с одним приятелем, Мишкой. «Слышь, – объяснив ситуацию, Петя перешел на заговорщический тон, – ровно в полночь подходи по этому адресу, позвони, ну, а сам чуть под вурдалака загримируйся, что ли, откроют, а ты шухер наведешь, зарычишь, завоешь или что-нибудь вроде того. Как тебе?» Миша согласился с энтузиазмом. Никогда в жизни не упускал он шанса безнаказанно дурака повалять.
И вот они сидели и ждали. Выпили, но не сильно, чтоб только уста разомкнуть. Пытались было скоротать время за картишками, но игра не задалась. Читать никто не любил. По телевизору о чем-то с умными лицами дискутировали политики, но в их способность изменить жизнь к лучшему все собравшиеся на квартире у Тамары верили еще меньше, чем в вурдалаков. За окном давно стемнело. Будильник оттикивал двадцать первую минуту одиннадцатого.
–Давайте еще по чуть-чуть, что ли, пока вурдалак не подкатил, – нарушил молчание Юра. Длинный, сутулый, тощий, с волчьим огоньком в замутненных глазах, он сам сейчас здорово смахивал на вурдалака, по крайней мере на такого, каких показывают в кино, с маниакальной настойчивостью внушая зрителям, что это ужасно.
–А есть, Тома, еще грибки маринованные или что-нибудь вроде того? – спросил Петя, распределяя по стаканам остатки портвейна.
Тамара поднялась нехотя, выискала банку соленых бычков. Двадцатипятилетняя, незамужняя, она вроде бы и подпадала под категорию «девушка», но любой непредвзятый посторонний, едва взглянув на ее физиономию, комплекцию и интеллект, понял бы, что перед ним натуральная бабенция. Вадик изредка останавливал на ней любопытный, вожделеющий взгляд. Как мужчина он много терял из-за кругловатости своей фигуры, ямочки на щеках и вовсе бессовестно молодили бедолагу, а ведь ему уже шел девятнадцатый год. И все же сегодня он готовился в герои, даже принес с собой заточенную ручку от лопаты, выдав ее за натуральный осиновый кол.
–Я одному удивляюсь: какие же дураки раньше на свете жили! – сказал Вадик, желая, видимо, показаться не только смелым, но и умным. – Знали, что осиновый кол надо воткнуть, чтоб вурдалака уконтражопить. Но ведь это же близкая дистанция, риск. Почему б не наделать стрел с осиновыми наконечниками? Тогда б одному модно было с десятью упырями разделаться, если, конечно, стрелять из лука хорошо, как Робин Гуд из Шервонского леса, а?
–Сходи к оккультистам, может, оценят рацуху, – не поднимая глаз, посоветовал Юра, широко зевнул и вышел из комнаты.
–Упыри, вурдалаки – это, конечно, не самое страшное, – задумчиво почесался Петя. – С василисками куда как опасней дело иметь. Василиски пьют кровь только из мертвых, так что...
–Сперва прикончат! – догадался Вадик.
–Но разве может вурдалак стать василиском? – округлила Тамара густо затушеванные глаза.
–Почему нет? Профессии смежные, – негромко заметил Петя. Он один знал сценарий полуночи, а пока ненавязчиво подогревал страсти. Часы показывали 22.40.
–Я так скажу, что раз в год по вурдалаку – это еще по-божески, – громко начал Юра, заходя в комнату, – а вот бумбарашка в хате заведется – тогда совсем труба!
–Барабашка, – печально поправила Тамара.
–Полтергейст, – неуверенно добавил Вадик.
–Какая разница? Ну, домовой, скажем, всем понятно.
–Полтергейст – явление, домовой – предрассудки, – пояснил Вадик.
–Короче, я прикол один вспомнил, – закурив, улыбнулся Юра, пьяный румянец контрастно озарил его лицо, – про эту самую бурундалашку. Прикатываю я однажды летом к бабусе, а у нее две сестренки мои, ну, малолетки, лет под тринадцать им, что ли, было. Бабуся и говорит: «Ой, Юра-Юра. В доме домовой завелся – просто спасу нет – то посуду разобьет, то таблетки с настойками стырит, а то вдруг бутылка пустая или мыла кусок мне по голове прилетит». Я сижу, слушаю и прочухать не могу: то ли тронулась бабка, все нормально тогда, то ли и впрямь я, как кур во щи. Потом наблюдаю, сестренки перемигиваются что-то втихую. Я им вопросик провокационный, они в смех, ну, и рассказали потом, что к чему. Наслушались они передач про всяческих барабашек, бабуся, понятно, тоже наслушалась, вот сестрички и решили приколоться. Ловкость рук – и никакого явления. Понятно, дети, им вроде как положено проказничать. За руку возьмут – под статью не подведешь. Но я-то не детский сад уже, соображать стал. Вскоре ночью у буфета то ли взрыв, то ли вспышка. Ну, там, конечно, крик, бардак, паника. Но все обошлось, не только пожара не было, буфет и то не загорел, так, подрумянился мальца, закоптился. Правда, наборы ложек серебряных, колечки золотые, перстни и прочая дребедень из буфета сгинули. С концами. А как я потом все это пропивал, можно до утра рассказывать, – закончил Юра и, откинувшись на спинку кресла, зевнул широко, самодовольно.
Рассказ был выслушан вяло, ни одобрительного хохота, ни остроумных замечаний, ни даже завистливых взглядов. Лишь Петя, давно знающий Юру, не мог не подметить, что язык приятеля стал заплетаться непропорционально выпитому. Загадка диспропорции разрешилась скоро, когда Петя, открыв холодильник, недосчитался одной бутылки.
–Юра, – тихо сказал он маячившему на кухне приятелю, – у тебя есть совесть или что-нибудь вроде того? Пузырь где?
–Что значит «где»? Подумаешь! – оскорбленно выпучился Юра, – еще осталось до фига, а Томка тормозит до полуночи, а душа...
–Ладно, – прервал Петя грозящую затянуться тираду, – я же спросил тебя, где пузырь? Приговорил?
–Осталось там... Стоит. За буфетом. Я, правда, стакана не нашел.
Петя вытащил несанкционированно початую бутылку, в ней оставалось не более трети. Не заморачиваясь поисками стакана, он загорлил остатки. Закурил. Икнул. Посмотрелся в зеркало, словно соскучился по встрече со своим скучающим взглядом. «До чего же все осто...» – начало было думаться ему. Но мысль споткнулась. С каким бы подцензурным или нецензурным словечком Петя не пытался скрещивать трехзначное числительное, все равно получалось бледно, жидко, слабо. Часы уже показывали 23.15. Петя знал, что в полночь явится ряженый Миша, кое-кто струхнет, возникнет некоторое оживление. Потом похохочут, а Юра, конечно, скажет, ну, опять шутки пьяного Мишутки. Миша будет давиться штрафной порцией портвейна. И все будут пить и... Петя вздохнул тяжело, надломленно. А чему удивляться? Предстоящая пьянка окрыляет трезвых, но когда предвкушение уходит и начинается непосредственное питье, чему радоваться? И так всегда. Не жизнь – жвачка. Вроде бы какое-то шевеление происходит, но ни вкуса, ни калорий. Одна изжога. И рожи кислые.
Нет, Петя не претендовал на карнавальное веселье. Душа тосковала по чему-то действительно значимому, пусть опасному, страшному даже, но серьезному. Петя вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется, чтобы в полночь пришел настоящий вурдалак. Да, и будь что будет. Главное, скуки тогда не будет.
Будильник показывал 23.35. Все четверо опять сидели за столом. Курили, переговаривались, переглядывались. Напряжение нарастало, ни у кого не спросясь. Самопроизвольно. Все чаще возникала тишина, все труднее становилось ее нарушить. Отдельные реплики либо провисали без ответа, либо спотыкались на чем-нибудь раздраженном, односложном. А сколько он выпивает крови? Не надо кощунствовать. Ну, а все-таки? Мензурок не держат. Где-то с литр. Это по-божески? Не совсем. А сколько сейчас платят за кровь донорам? Мало? Месяц назад платили 740 за поллитра. А что сейчас эти семьсот сорок? 23.47. Почему не поспорить на бутылку, что никто не придет? Почему нет? Это не кощунство. Ну да, это удаль. Почему не поспорить? На бутылку чего? Хоть чего. Это не спор. 23.56.
–Ты, Тома, будильник сверяла с радио? – спросил Петя.
–Да! Третий раз спрашиваешь, – устало и зло прогудела Тамара. Петя сам знал, что спрашивает четвертый раз, он нагнетал обстановку.
–А если, например, не открывать дверь, когда приходит вурдалак? – как бы между прочим проронил Вадик. – Тогда что?
–Сам откроет, – глухо ответила Тамара.
–Это как? – заинтересовался Петя. – Я, конечно, понимаю, что иногда с кольцами на пальцах хоронят, ну, с другой бижутерией. Но разве хоронят с ключами от квартиры, где деньги лежат, или что-нибудь вроде того?
Никто не ответил. Внимание всех приковал к себе будильник. Минутная стрелка заслонила собой часовую. «Если бы часы с боем, было б эффектней», – успел подумать Петя. В следующий миг дверной звонок звякнул. Все резко посмотрели друг на друга. Каждый понял, что не ослышался.
–Однако же, – сказал Юра, растерянно облизываясь.
–Приличные люди так поздно в гости не ходят, – заметил Петя. Звонок повторился.
–Звонят – откройте дверь! – рявкнул Юра на повышенных тонах. – Эй, Вадик! Где твой кол осиновый? Ты ж гостя встречать собирался?
–Кол, ой, блин, кол, – забормотал Вадик, суетливо хлопая себя по карманам. «Не верил я в стойкость юных, не бреющих бороды», – озорно подумалось Пете, и он еле сдержался от смеха. Вадик нервничал на всю катушку, не только голос, руки дрожали. Тамара будто окаменела за столом, затаив дыхание.
Звонок прозвенел третий раз столь же тихо, коротко, деликатно.
–Да ну вас! – вскочил Юра, незамысловато ругнувшись. – Я сам сейчас открою и все выясню, а то этот Рубин Гуд из Пердячего леса до утра свою палку не сыщет!
–А может, милицию вызвать? – нерешительно предложил Вадик. Он все же подобрал кол и двинулся следом за Юрой. Поднялся и Петя. Он ободряюще мигнул Тамаре и, закуривая на ходу, поспешил к порогу.
Глазка в дверях не было. Юра распахнул дверь решительным рывком, даже не спрашивая «кто там?». Дальнейшее озадачило Петю. Он ждал прихода Мишки, и Мишка действительно появился в квартире, даже изо рта его торчали аккуратно склеенные из ватмана клыки, как и договаривались. Вот только вошел он не горделивой поступью ужасного призрака, а так, будто его впихнули за шкварник, да еще и ускорили пинком под зад. Юра ошарашенно замотал головой. Петя не успел ничего сказать, подумать – и то не успел, как порог переступил Тамарин жених-вурдалак. По виду он был обычным застарелым трупом, но с человеческим лицом, своеобразным, выразительным.
–Что, Томка? – задорно усмехнулся он, обнажая кривые клыки. – Значит, кодлу собрала? Думала, у меня там друзей нет? А накось! Сейчас тут всех управа прищучит!
–Они меня это, того, в подъезде хапнули, когда я шел просто, я не знаю, не причем, и вообще, – бормотал Миша, непонятно перед кем оправдываясь: перед Петей ли, или, скорее всего, перед вурдалаками. А упыри все прибывали. Молодые и старые, одетые прилично и полуголые, скелетообразные, с топорщащимися не прикрытыми мясом костьми, и еще вполне в теле.
Вадик позорно и протяжно заревел от страха, прижался к стене. В прихожей становилось тесновато. Кол валялся под ногами полуночных гостей, бесполезный теперь, как все остальное.
–Б... Бабуся? Ты, что ли? – икая, изумленно булькнул Юра, пристально вглядываясь в одного приземистого, невзрачного упыря.
–Узнал! Вы поглядите, трупы добрые, бабушку свою узнал внучонок мой дураковатый! – сквозь торжествующий смех выговорила бабушка-упырь и выразительно клацнула не по возрасту крепкими клыками.
–Сережа! – с перекошенным, заплаканным, трясущимся лицом из комнаты выбежала Тамара. – Сережа, милый! Прости меня, миленький, прости! Умоляю... А может, замнем все, ты не подумай, у меня бухало есть, сядем все, выпьем, а? Мир, а? Сережа!
–А? Б-э-э, – не моргнув глазом, передразнил ее Сергей, – прости? Бухало? Мир? А вот это ты видела? – он повернулся спиной и сдернул штаны, заголяя трухлявые, погрызенные червями тазобедренные кости.
В продолжение всех этих экстравагантных сцен Петя стоял столбом и безмолвствовал с рассеянной улыбкой на лице. Больше всего его смущало, что получилось так, как он и мечтал час назад, даже значительно круче получилось. Нечто вроде благостной волны очищения страданием едва не прокатило по его захмелевшей душе. Но мозг Пети не был парализован. «Второй этаж, балкон, на газонах сугроб. Туфта!» – четко и категорично отстукал мозг, и Петя неспешно двинулся в комнату. Хвоста не было. Не рассусоливая, Петя подбежал к окну, рывком отдернул занавеску, распахнул первую дверь и уже потянулся к шпингалету второй, но вдруг замер. Руки медленно опустились. Два вурдалака переминались на балконе с ноги на ногу. Петя узнал мертвецов, вспомнил, сколько крови попил у них в свое время, и понял, что исход однозначен. Вурдалаки широко скалили клыкастые пасти, улыбаясь ему скорее снисходительно, чем злорадно. И Петя тоже улыбнулся им понимающе, обреченно. Да, он свалял дурака, и хорошая мина при плохой игре оставалась теперь единственным утешением. Встретим во всеоружии. Это же его неповторимый перл! И лишь теперь, когда было поздно, Пете пришло в голову, что все оружие, выдуманное людьми, от ножа до водородной бомбы или чего-нибудь вроде того, предназначено было для того, чтобы убивать. Но ведь и дураку понятно, что убивать можно живых, а ведь Пете заведомо было известно, с кем придется иметь дело. С мертвыми. А для этого... Убить память, конечно, возможно, но делается это не в одночасье с бухты барахты, да и то далеко не у всех получается.

                1983 г.