Смерть писателя

Болезненное солнце медленно выплыло из-за горизонта, развеяв ночной мрак, обозначившись пятном на небосклоне, не без труда пробиваясь сквозь толщу грязно-серых облаков. Недуг солнца, словно чумное поветрие, бледными лучами вошёл в город, постепенно разгоняя сонный туман, заполняющий пустеющие улицы. Дома терялись в нём, то таяли, то возникали вновь. Никто не пожелал бы выйти наружу в такое время, страшась подхватить простуду, что было несложно из-за холодного морского воздуха.

Окна одного из домов с острожным скрипом раскрылись. Одна, затем вторая рука легла на подоконник. В след за ними появилось голова мальчика лет двенадцати. Ребёнок осторожно взобрался верхом на оконную раму и уже был готов поставить ногу на чёрную от копоти черепицу, как вдруг в глубине дома раздался шум. Колени предательски задрожали от страха быть увиденным и, не удержавшись, мальчик свалился на пышные клумбы цветов. Тяжело дыша, юноша потёр ушибленный локоть и бок, заворожено рассматривая дорогу, спускающуюся вниз к морю. Не в силах оставаться на месте, он кинулся бежать по улице.

Палуба парохода была почти пуста. На самом носу, на складном стуле сидел человек в некогда недурном, но безнадёжно грязном костюме. Он был стар, однако утренней прохлады, похоже, не страшился как все прочие доживающие свой век. В его руках была записная книжка в коричневом кожаном переплёте, страницы которой быстро покрывались карандашными записями.

«...Словно древние языческие боги, что растеряли всех почитателей, через войну изъявляют свою волю, подвигают героев и получают кровавую жертву. Это первая сторона монеты. Обрастая излишними подробностями и фантазиями, война превращается в драму, словно из мерзкой гусеницы рождается бабочка с чёрными крыльями. Бойня становится преданием, где доблестные воины сражались, окутанные высокими идеалами, как плащом. Это необходимо, ибо правда не вызовет ничего кроме сожаления и непонимания. Красивое сказание тронет души простых людей и станет почвой для писателей, поэтов и композиторов всех мастей. Война рождает особый пласт культуры и это монета с обратной стороны. Что до ребра, то там иной мир. Лишение родины - что может быть хуже для человека. Хуже, пожалуй, только эмиграция и эта участь постигла меня - старика, заснувшего в одной стране, проснувшегося в другой. Не было сил оставаться на том месте - пародии моего родного края и я сел на грязный пароходишко. Вместе со мной я уносил частицу той земли, где родился, жил и чаял умереть...»

Старик тяжко вздохнул, закрыл книжечку.
-Дрянная писанина эти мемуары, - подумал он, - Не верится, что воспоминания исполненные пафоса будут хоть кому-то интересным. В прочем, найдутся и те, кто сочтёт и этот текст занимательным. Быть может, не умею я ловко рассказывать о себе, да и незачем. К дьяволу их!
Пароходный гудок, раздавшийся внезапно, испугал писателя. Дёрнулись руки и ненавистные записи исчезли в волнах.

Судно, словно орудуя незримыми руками, осторожно приподнимало дымку над водой, будто страшась порвать ненароком нежную материю. Гавань пустовала, не считая пары рыбацких лодок привязанных к причалу, покачивающихся на волнах.
Одним из первых на причал сошёл неудавшийся писатель-мемуарист, встретившись глазами с тем мальчишкой, что выпал из окна и теперь с восхищением рассматривал судно. Детский восторг и усталость на миг пересеклись, но не найдя компанию друг друга подходящей разошлись без тени сожаления. Чтобы немного перевести дух, писатель прислонился к стене здания, расположенного у причала, чей внешний вид - выступающая кирпичная кладка с чётко очерченными гранями каждого кирпича и краска, походящая на цвет кожи, создавали образ. Здание пустовало долгое время и, на дверь был повешен замок. Мемуарист на секунду пожелал иметь ключ от этого замка. Он с радостью поселился бы возле порта, чтобы остаток жизни, пописывая рассказы, но, увы. Выходящие из парохода пассажиры отвлекли внимание писателя, и мысль сменила направление.
-Мемуары будут тревожить мою память, - запоздало подытожил писатель, - Она не даст мне утешения. Писать их – определённо преумножать сожаление по своей трусости. Мало что может успокоить, когда родной край разорён войной. Необходимо найти консула, чтобы он определил мою судьбу. На пароходе мне несколько раз показалось, что я вижу знакомые лица или мне казалось. Идти одному нет смысла. Посижу и подожду. Земляк точно не пройдёт мимо!

Пароход покинули последние пассажиры. Неспешными шагами был проделан путь до ближайшего постоялого двора, где можно было немного отдохнуть с дороги, если есть пару монет. За тройку тебе нальют выпить дешевого встряхивающего пойла. Семь монет давали королевские привилегии - уважительный тон хозяев, сносную еду и выпивку, а так же постель на ночь. Неизвестность положения порождала тревогу. На его душе собиралась горечь, угрожая низвергнуть несчастного в пучину отчаяния. Мысли писателя поплыли в тёмную область. Картины лишений и голода представились ему. Вот он сидит возле церкви с деревянной плошкой, куда случайный проходящий бросит не то монету, не то мусор. В эту же плошку ему наливают дурно пахнущую жижу - обед из столовой для бедняков. Ему представился нищий, лежащий на земле, возле дороги, по которой шли люди. Его одежды походили на военную форму. Изувеченная нога не позволяла встать. Он протягивал руку и просил пить хриплым голосом, едва двигая потрескавшимися губами…

-Рассказ! – чуть выкрикнул неудавшийся мемуарист, - нужен рассказ. Что-то о войне или подобное. Государство… что-то из древности. Пусть будет государственный переворот. Нет-нет! Что-то другое. Война? А что именно писать? Читателю не будут интересны дипломатические баталии, да и мне, по совести сказать. Тогда поле битвы. Точно! Начало сражения! Хотя, нет! После. Что произошло после битвы.
Писатель не имел с собой багажа. Небольшой саквояж – всё его имущество. Сцена прошлого всплыла в мозгу у старика, как только он открыл его.

Полыхающий город, бегущие люди, повсюду огонь, вопли, треск досок, чёрный дым, разъедающий глаза. Он бежит. Жажда. На окраине города оставался один дом, который не затронул пожар. Стёкол и мебели не было. Не было ни кого из жильцов. Множество вещей валялось на полу. Не раздумывая, писатель принялся собирать их в саквояж, что был найден в прихожей. Бутыль воды, сухари, несколько денежных купюр, бумага, карандаш и прочие нужные предметы. Когда литератор закрывал саквояж, то увидел лицо, мелькнувшее в разбитом окне. Не придавая этому значения, писатель вышел во двор, намереваясь попасть в порт. Не успел он сделать шаг, как сильный удар в спину свалил его на землю. Тут же раздался детский вопль и двое мальчишек лет девяти, набросилось на него, избивая палками.
-Дети! Быстро в дом! – раздался твёрдый женский голос. Обернувшись, литератор увидел рядом женщину средних лет в чёрном платье с палкой в руке, на которую она опиралась. Молниеносно её спина нагнулась, в следующий миг в её руках была винтовка. Писатель нащупал рукой камень и крепко сжал его. Затвор винтовки заклинило, и женщина тщетно дёргала его. Быстрым движением литератор вскочил и, что есть сил, ударил женщину по голове и бросился бежать. Только один раз он обернулся, чтобы навсегда оставить в голове картину – чёрное пятно платья и двое мальчиков, смотрящих ему в след.

Стараясь не давать дальнейший ход воспоминаниям, литератор принялся писать. Сначала медленно, подолгу задумываясь, затем быстрее и быстрее плясал карандаш по бумаге. Того не замечая, литератор, потягивал пиво, которое купил себе, чтобы не вызывать недовольство у хозяина постоялого двора.
- Господин! Вам просили передать, - сказал запыхавшийся мальчик, что увлечённо рассматривал корабль на пристани.
- Письмо? От кого? – спросил писатель, не отрываясь от работы, но мальчик бросил конверт на стол и убежал. Машинально сунув конверт в карман, писатель продолжил рассказ.

«...Поле брани темнело от наступающего вечера. Закатное солнце осветило подножье холма, где некогда располагался римский лагерь. Изувеченные тела в огромных количествах лежали на земле. Никто не думал подбирать и хоронить павших, полагая, что время и вороны сделают всю чёрную работу. Кое-где одиночные легионеры вели поединки с германцами, но вскоре и те упокоились. Тихие стоны умирающих, да карканье воронов оглашают равнину перед своей трапезой.;Между грудами тел брёл, спотыкаясь, римский центурион. Где былое величие этого военоначальника? Где богатый блеск стального доспеха и взгляд, надменно взирающий на солдатскую массу? Куда подевался раскатистый голос, разносящий приказы? Проигранная битва как сильнейший порыв ветра смёл всю спесь, словно прах, оставив дрожащий остов и безумный взгляд в пустоту. Он шёл, судорожно держась за кровоточащий обрубок правой руки. Кто мог знать, что германцы так умело владеют неказистыми на вид секирами? За незнание и самоуверенность жестокая расплата! Нет ему более места в армии с таким увечьем. Чем он хуже юношей, что завидев доспех, не долго размышляя, отрубали себе большой палец правой руки, чтобы не держать меч…»

-Смотрите-ка! Вон ещё один из наших! – послышался голос с другого конца зала, прервав мысль писателя. Шум людских разговоров, наполнявший помещение до этого, быстро стих, - Чего это им в своей норе не сидится! Ах, да! Война! Никак беженец! Оно и видно! Продули войну то. Побежали как крысы с тонущего корабля!
 Старик коротко обернулся. Это оказался соотечественник. Сомнений не было - типичная внешность и особый выговор, который ни с чем не спутать.
- Это не мне, - подумал писатель и вновь принялся за работу
О! Да ты глухой никак?! Сейчас слух то я тебе верну! – воскликнул первый, шумно отодвигая стол.

-Билл, остынь! Хватит с нас на сегодня! Тех пятерых тебе было мало? Оставь на потом - откликнулся один из его дружков, сидящих рядом.
-Не держи меня! Это моё право! Я их бил, бью и буду бить, когда мне захочется и в любых количествах! Пошёл прочь! Я сам укокошу этого франта!

Старик был увлечён текстом и не слышал угроз, которые адресовались ему. Сидевшие рядом люди спешно покинули свои места, побросав стулья. Сильные руки подхватили его лёгкое старческое тельце и вынесли на улицу на задний двор постоялого двора. Несколько ощутимых ударов в живот и писатель упал на землю.

-Думал найти приют здесь? Здешнее правительство не жалует нас. Тут уже пытались сделать отдельный посёлок. Нужна полиция, понимаешь? Нас нужно держать на мушке, чтобы не учинить какую-нибудь глупость! Жить под наблюдением невыносимо! Невыносимо!!! Я хочу что-то изменить! Не будет полиции, если нас не будет! Прости, старик.
Раскрылся складной нож, который дважды вонзился в тело. От боли престарелый литератор лишился чувств.

Песчаный берег, уходящий далеко вперёд, туда, где смыкается тонкая полоса моря и небо. Шум прибоя едва доносился до ушей, почти заглушая ещё более слабый крик чаек. Писатель подумал, что это грезится ему, и он спит, но понемногу осознание происходящего приходило к нему. Раны, нанесённые ножом остро напомнили о случившимся. Аккуратно двигаясь, писатель сел и медленно стянул с себя рубашку пропитанную кровью. Оторвав две широких полосы, литератор попытался перевязать себе грудь и живот, что стало почти непосильной задачей, ибо совершенно невозможно было поднимать руки над собой не вызвав сильную боль. После нескольких попыток  обе раны были кое-как перевязаны. Кровь, ещё сочившаяся из ранений, быстро впитывалась в белую ткань.

Осторожно передвигая ноги, он шагал по пляжу. Ему было всё равно куда выйти, лишь бы подальше от злосчастного города. Вдали виднелся маяк, к которому решил идти писатель, в надежде, что тамошний смотритель не откажет в помощи старику.
Стоило дотронуться до двери, как та упала, разметав вокруг себя труху. Маяк был заброшен. Это было ясно по слою пыли, беспорядку вокруг и крысам, без страха бегающим по полу возле неожиданного посетителя. Раны сильно жгло. Литератор сполз по стене на скамью, что тянулась вдоль стены и была заставлена самодельными корзинами, изрядно съеденными крысами. Стянув повязки, писатель замер. Неподвижность немного усмиряла боль. Постепенно сон принял в своё лоно измученного старца.

Спустя несколько  часов писатель проснулся. Боль была слабее и, казалось, что появились силы обслужить самого себя. Оторвав от остатков рубашки новые лоскутки, старик уже как следует перевязал раны. Солнце клонилось к горизонту. Держась за стены, литератор аккуратно пошёл к двери, которая вела в  небольшую комнатку. Свободное место было чуждо этому помещению. Четверть комнаты занимала внушительных размеров кровать, стены были уставлены шкафами с книгами, а свободные пространства занимали многочисленные полочки со всяческими вещицами, в том числе старое огниво с почти стёртым кремнем и небольшая свеча, которой хватит самое большое на два часа.

Старик лёг на кровать.  Его лицо покрытое бороздами морщин, отражало муку телесную и душевную. Из кармана брюк он достал смятый лист с началом своего рассказа, а карандаш, вернее его пишущая половина были засунуты в голенище сапога.

На родине писателя произведения пользовались успехом. За границей начинали в полголоса поговаривать о переводах, как грянула война. Он многое написал, но нет ни одной книги, что свидетельствовала об этом. Огонь пожрал его дом вместе со всеми трудами.;  Старик чувствовал, что ему становится хуже, но это мало беспокоило его, важнее было дописать рассказ, который он начал. Уходящие силы не могли дать творческого посыла нужной силы, какой часто давался ему на протяжении многих лет. Рука дрожала, мысли путались. Писатель был в отчаянии от осознания факта, что соотечественник обошёлся с ним таким образом. – Возмездие, - пронеслось в голове у старика. Ему вспомнилась та женщина с винтовкой, которая защищала свой дом. Её испуганное лицо и решительные действия.  – Я же просто хотел пить! – попытался оправдаться литератор, - А этот пьяница просто хотел изменить своё общественное положение, - подытожил он же. – Чушь! Совпадение! Некому возмещать!

Кряхтя от боли, он сел, отложив незаконченное произведение, свесил свои худощавые ноги, нащупывая свои сапоги. Схватив обеими руками тумбу, стоявшую рядом, он встал, взял лист с рассказом и мелкими шажками, глубоко дыша, пошёл к окну, с трудом переставляя ноги. Облокотившись на подоконники, переведя дух, он взглянул вверх, где сверкала луна. Ему вспомнилось детство. Огромный луг, простирающийся до горизонта и, быть может, дальше. Он – мальчик семи лет в красивом тёмно-зелёном костюмчике бежит по лугу, восторгаясь от невиданного доселе простора. Его мать сидит в плетёном кресле под одиноко стоящим дубом, а рядом с ней его брат и сестра ныне покойные. Вдалеке петляла тропинка, уходящая на вершину холма, где их ждала повозка, чтобы вести домой. Мать улыбается и машет рукой непоседливому будущему писателю. Неземная благодать посетила его тогда.

Внезапно пламя свечи будто бы померкло. Его глаза вспыхнули неистовым огнём вдохновения, мысль потекла медленно, но с каждой секундой всё быстрее и быстрее, увлекая за собой в неведомую никем даль. Откуда-то появились силы, и он развернулся, чтобы взять карандаш, как вдруг заметил, что дверь в его комнату открыта. Коридор, куда вела дверь, был чёрен. Писателю показалось, что мрак шевельнулся, стала принимать очертания. – Мерещится, - подумал писатель, опираясь на тумбу, сел на кровать и продолжил рассказ.

«…Центурион блуждал среди трупов, пытаясь найти дорогу в лагерь, которого уже не было. Воображение помутилось и несчастному военоначальнику казалось, что весь земной диск усеян трупами и полит кровью. Страха не было, лишь пустота. Не было больше веры в непобедимость легиона и дикость варваров. Рухнула уверенность в умении распоряжаться солдатами, которые трусливо побежали перед лицом воинов в медвежьих шкурах. – Берсерк! – кричали они и стремглав убегали кто куда...»

В комнату вошла фигура, в которой старик с ужасом узнал женщину, которую ударил камнем, сбегая из города. Она несла поднос на вытянутых руках, на котором стоял бокал, наполненный как раз на один глоток и стопка листов бумаги. Пламя свечи задрожало и норовилось совсем потухнуть. Убитая приближалась всё ближе и вот она встала перед окоченевшим писателем, взирая на него своим жутким взглядом закатившихся глаз. Писатель стал писать быстрее, чувствуя недоброе.

«…Его мысли прервались звуком поблизости. Внезапно за центурионову лодыжку кто-то схватился. Вскрикнув, он увидел солдата, насквозь пронзённого копьём. - Помоги! - хрипло проговорил солдат, пытаясь выдернуть копьё. - Ты уже мёртв! Я мёртв! Всё мертво! Что ты хочешь???!!! – прокричал центурион чуть не плача.;Солдат тяжело задышал. Струйки пота покатились по его лицу, а руки свело судорогой.  Легионер глубоко вздохнул.
-Ж-ж-ж-и-и-ить!!! - страшно крикнул умирающий воин и испустил дух. ;Его глаза остались открытыми, а мёртвая рука упрямо сжимала древко копья.
-Во имя чего дрался этот легионер? Что хотел получить? О чём мечтал? Он знал, что умрёт, но тщетно пытался продлить мгновения агонии. Зачем? – нёсся поток мыслей в голове центуриона…»

 В безмолвии прошло пять минут. Фигура не двигалась. Писатель остановился в раздумьях, посматривая на свою посетительницу. Мысль прервалась. Озябшая рука машинально залезла в карман брюк и нащупала закрытый конверт. Сорвав печать, писатель прочёл письмо

«Бокал залпом опорожни – невинную душу оживи. Тысяча страниц – иной удел, пиши всё то, что ты хотел.»

- Какой пафос!!! - возникла первая мысль в голове писателя. Он ещё раз перечитал послание и посмотрел на женщину держащую поднос. Он всё понял. Воспоминание бегства вновь захлестнуло литератора. Он снова увидел детей, стоящих вдалеке рядом с телом матери.
-Выбираю бокал, - сказал вслух писатель, посмотрев с горечью на недописанный рассказ.

 Фигура женщины метнулась к литератору, чудом не расплескав свою ношу. Нечеловеческая хватка руки запрокинула голову старику и одним лишь пальцем раздвинула челюсти. Писатель пытался сопротивляться, но вырваться он не мог, так велика была сила этого существа. Бокал прыгнул во вторую руку псевдосолдата и, содержимое ледяное и вязкое полилось в глотку к писателю.; Он увидел горный пейзаж, высокие сосны с небольшими кронами, начинающуюся метель. В следующий миг снова появилась комната. Существо, в котором писатель распознал смерть, лежало на полу, опираясь на локти. Бокал валялся на полу с остатками жидкости.
-Закончи, - произнёс образ женщины. Благословив отсрочку, писатель ледяными, едва двигающимися руками схватил измятый лист и карандаш. Пробежав глазами текст, он продолжил.

«Калека пал на колени и истошно зарыдал, проклиная весь белый свет сквозь слёзы. Он схватил короткий меч, что лежал рядом и ударил себе в грудь. Забвение не пришло, лишь тихо лязгнул металл. Доспех спас своего владельца. Его взгляд прояснился. Издав рычащий звук, полководец рывком сорвал с себя плащ и обернул покалеченную руку. Его взгляд прояснился. В нём не было былой самоуверенности, но там был огонёк знания, будто бы он нашёл ответ на свои вопросы, навеянные умирающим солдатом. Оглядевшись, центурион увидел развалины лагеря, куда и направился твёрдым шагом.»

Число и подпись под текстом. Рассказ окончен, а обличье смерти уже давно стояло рядом, с бокалом в руке, наблюдая за литератором. Улыбнувшись, старик протянул руку и взял бокал. Без тени страха или лукавства, он выпил остатки  и свалился на пол в страшных корчах.

Постепенно тело переставало жить, душа писателя свершала, быть может, свое последнее странствие. Тот горный пейзаж возник вновь, но теперь он карабкался в гору. Каменистые склоны сменялись снежным колпаком. Пальцы коченели, а плечи сдавливал скарб - все книги, написанные им, но это не останавливало писателя. Нужно было успеть встретить рассвет, нельзя останавливаться. Шаг за шагом, прыжок за прыжком заветная высота приближалась, дразня своей близостью. Последний рывок и вот она! Порывы ветра без жалости обрушивались на верхолаза. Рассвета не было, наоборот, сгущался мрак.

  Внизу раздавался рокот, сотрясающий гору. В вязанке книг была палка. Писатель оторвал куски штанин и рукавов и обмотал ими палку. Искра из двух льдинок зажгла факел, осветивший небольшой пятачок вершины. Книги легли вокруг - крепостная стена против холода и  ветра.
-Отдай нам книги, - прошипел кто-то над ухом у литератора, хватаясь за факел.
-Пойдём с нами вниз, где тепло, - прорычал кто-то над другим ухом.
-Погаси факел. Мёртвым свет не нужен.
Три краснокожих существа с рогатыми головами и змееподобным туловищем окружили писателя
-Отсеките мне руки, но я не выпущу этот факел, выбейте мне все зубы и я проглочу его. Свету быть! - твёрдо произнес литератор, поднося факел к себе.
-Вам нужны книги? Ловите их! - закричал литератор и, размахнувшись, кинул всю связку ввысь.

Взревели существа и накинулись на несчастного. Отмахивался писатель что было сил от нечистых, а после поджёг одежду. Рогатые пылали сами, разрывая тельце литератора, а стопка книг летела ввысь, верёвка разматывалась и каждая развернулась. Хлынул свет с каждой страницы, сбросив демонов в бездну. Воспарили книги, а вместе с ними и их автор - невредимый и сияющий. В вышине была видна гора, откуда исходило нестерпимо чистое белое сияние. Литератор вспомнил, что видел его, когда его посещало вдохновение. Поднимаясь всё выше, литератор сумел различить, что сияние состоит из великого множества шаров, вокруг которых, словно по орбитам, летали книги. Последняя истина открылась ему. Это сияние было светом тысяч других писателей, что освещали ему путь. Литератор улыбнулся, и вереница книг закрутилась вокруг него в бесконечном танце, сквозь который он увидел палату госпиталя и знакомую ему женщину, голова которой была перебинтована. Рядом сидели её дети со счастливыми улыбками на устах.

В тот момент из тела измученного агонией вырвался последний выдох. Огонёк свечи догорел, бросив на прощание тонкую струйку дыма, неразличимую в предрассветной мгле. Из полумрака блестели десятки крошечных глаз-бусинок, в которых отражался свет нового дня. Десятки крыс находились в комнате, почти беззвучно перебегая по дощатому полу. Одна взобралась на живот старику, другая нюхала мятый лист бумаги, исписанный карандашом…;;
29.10.2010, 12.07.2012, 27.07.2013