Один в туннеле

               


Первый: Комментарии, рецензии, полемика для чего они?

Второй:  Я так понимаю, что кто-то ждёт от кого-то хвалебную речь? О, конечно же, нет. Кто-то хочет получить объективное суждение или осуждение его творений.  Кто-то хочет понять, что он есть.

Первый: Разве это важно? Если он сам так и не понял, что он есть, то зачем ему домыслы других? Разве не должна в нём блуждать фанатичная искра и вера в то, что он есть квинтэссенция всех знаний, и только его перо несёт свет истины?

Второй:  «Свет истины»,  пошловато как-то, сразу же оскомина на зубах налипает. Тот, кто творит, а в нашем случае это писатель, он, что курочка, сносит и сносит золотые или тухлые яйца. В потугах и в муках рождения его назначение. А тот лёгкий шумок, именуемый комментариями, рецензиями, полемикой, критикой, анализом, словно тина, облепляющая автора, есть зеркало самолюбования его. Без них он уже и не мыслит себя. Это мелко-похотливое, честолюбиво-дерзкое желание кокетки привлечь к себе, как можно больше внимания и поклонников живёт в каждом из нас, иначе не было бы и интереса. Желание пустить пыль алмазным торнадо вокруг себя, что может быть эйфоричнее? А на слух, как звучит, музыка, льющаяся с небес: «Ах, какой резонанс. Ты посмотри, так молод, а что вытворяет! Вот талантище-то! Давно мы так уже не смеялись и не плакали, как же это у него получается?»               

Первый: Эх, грёзы, грёзы. Спросил бы я у кого-нибудь из них: «Зачем тебе это? Ведь, в сущности, ты не сотворил ничего нового, это лишь забавная интерпретация увиденного и услышанного тобой. Но это не должно умалять тебя. У тебя есть хоть голос в отличие от быдла, и голос, может быть, отдаёт эхом повторений, но всё же он твой. А если честолюбию твоему нет пределов, как и предполагается, то ты писатель, всегда должен быть бойцом, который выходит на ринг драться с маститыми, возвеличенными в канон и легенду мастерами. Тогда, даже если не продержишься и одного раунда, ты достоин будешь прочтения. Огонь в сердце и глазах сметают, и навыки, и опыт, и мастерство (это ещё ты наработаешь). Писать – значит побеждать! Или пытаться это сделать. Но никак не затонуть самодовольно в мелком омуте салонно-богемных  комментариев, рецензий, конкурсов, форумов, дифирамбов, опалы и прочих  бесчисленных исчадий декаданса, что  прожорливыми пиявками высасывают твою пока ещё чистую кровь, предназначенную  для жертвенного алтаря, а не для болота.

Второй: О! Не много ли чести? И для кого это? Новобранцев или старых вояк?               

Первый: А чем они отличаются? Все одно – мясо. Поражает, что снобы от Парнаса  подразделяют писательство на  всевозможные категории, особенно на категорию заезженную и зазубленную, новичков и старичков. Разве это не ясно и просто, как день, либо у тебя есть дар, либо нет. Хоть сотню лет просиживай в Союзе Писателей или издавайся в Туземье, дар так и не появится, а только глупое звание старичок, ну может быть, поднатореешь чуток, станешь лживее и наглее, искусней, халтурней, но не более. Или я что-то упустил, у нас ведь все, возможно, может, появился новый, хитро-лихо-переплетённый, липово-тернистый способ или путь по которому уже погнали стада робких новичков, дабы нагулялись до элитных, шамкающих старичков, которые почему-то всегда умудряются обустроиться и закрепиться в престижных, золотых загонах и так по-нашему тишком-бочком-бычком сделаться пророками? Тогда, это что-то великое в жанре. Новая туземная литература. Виват, блеать! Может быть, побежать и поприветствовать её? Пока есть время. Впрочем, что я Америку открыл, они же везде важно, деловито встречаются. В малых и крупных издательствах, и СМИ, везде, где торгуют словом, ими сверхнормативно переукомплектованы штаты, штабы, штативы в смысле, возле каждого по человечку.

Второй: Ну, ты это того «штативы» не трогай, оно святое, незыблемое, фундаментальное, я бы сказал.
Первый: Увлёкся, прости, тема-то необъятная, родная.
Второй: Так что же с писателями? Добей уж.
Первый: Решать каким быть вам писателем, я не знаю. Но писатель для меня скорее, как загнанный зверёк, которому нечего терять, он готов броситься в последнем рывке на хищный и равнодушный мир. Писатель всегда бунтарь, враг застывших форм и формаций особенно таких, как государства и королевства. Он всегда создатель Новых Скрижалей. Ведь старые были фикцией. Возможно, и он ошибается, но пытаться разве не значит отдалить фатум определившегося и умирающего? Он и не может быть похож на хорошо откормленного, и хорошо содержащегося борова интеллигента, бултыхающего , как в грязи, в кучах содружеств, союзов, объединений, которые вечно почему-то собираются и что-то декларативно решают, и к счастью, тут же забывают, где-то мудрёно числиться, исправно получать гонорары, быть на короткой ноге с издателями и правителями, как сыр в масле купаться в роскошных комментариях, рекламироваться круче жевательных резинок. В апофеозе славы он не может позволить, продать себя в качестве постоянного гостя или ведущего какой-нибудь бутафорской, дешёвенькой, лояльной, приземлённой до скотских масс, то бишь популярной топ-ток-шоу программы, в которой комизм, трагизм, фарс и лощёный, светский маразм так чудно переплетаются, что эллины родоначальники жанров, даже перед страхом оказаться у трёх Горгон, не смогли бы понять и определить, что за хрень всё это, и что за жанр.  И почему нужно так оболванивать народ, зрителя, читателя?

Второй: Стоп, машина. Примерно, я понял, что не должен делать писатель. И что просто обязан: Рычать, оскаливаться и ниспровергать, открывать и создавать альтернативные миры, рвать путы и шоры намертво упрочившегося, чтобы увидеть не затуманенным взором. Счищать скверну, даже если оскверняешься сам, вести по нехоженым тропам, падать и заблуждаться. Снова искать и искать, хотя бы проблеск света или пусть зловещую тьму в этом неимоверно жутком и бесконечно запутанном туннеле жизни, по которому будет идти, растеряв всех друзей и близких, один.

Первый: Кажется, тебе удалось расписать портрет сумасшедшего. Спасибо, постарался.  Но так всё и произойдет, он будет идти один...