Отвага

    
     Зачарованно он следил за нею, словно плывущей глубоко-глубоко в толще вод, за плавными ее жестами и неслышным шевелением губ. Разделявший их барьер вневременья представлял картину искаженной, замедленной, стирая краски до едва различимых оттенков бледного тумана. Но он знал: пока для него проходит миг – там, в её мире стремительного роста и умирания, свершаются сотни волнующих, диких, жестоких событий. Он не видит их: его зрению доступно так мало. Но прежде это его не задевало. Судя по лоскутам слухов, о большей части тамошних дел лучше и вовсе не знать.
     Но он был уже пленен ею – необратимо. Каждый охотник однажды становится жертвой.
     Его предостерегали. С обрыва всегда тянет шагнуть.  Когда живешь за счет чужих попыток пробить все мыслимые и немыслимые стены и безрассудных прыжков в пропасти, в итоге это делается заразным. Особенно для столь хороших охотников.
     В конце концов, она – всего лишь одна из тех, что дают им пищу. Почва, с которой с начала дней они собирают урожаи. Засевая души стремленьем к высшему Свету, к самоотречению и героизму - и после питаясь остротой чувств, пламенем эмоций… взращенной в этих душах свободой.
     Какая ирония: без ветра свободы они погибли бы, но как создать этот ветер в самих себе, им неведомо.
     Равно как и сохранить его в людях после того, как выпита самая малость. Отчего столь легкое, бережное прикосновение убивает в них ветер, и они сами, по доброй воле, отрекаются от своей свободы?
     Однако немногие, кому охотники посмели открыться… но о них лишь поется в легендах. Души, что не сковали сами себя, а обрели новый свет. Сияющие… Но это сказки, домыслы, не более. Ведь те охотники никому уже ничего не рассказывали.
     Но красота… она опьяняла. Красота ее порхающих рук, струящихся прядей волос. Песен ее сердца.
     Он мягко улыбнулся. Отвага, странное свойство этих странных существ, – пища опасная. От нее можно заболеть, если выпить слишком много. Заболеть смертельно. Но что за прок в больном охотнике?
     Девушка уронила книгу. Прямо перед нею в сумраке вечернего парка обозначилось слабое свечение - золотое, белое, всецветное одновременно. Поющее, хотя на самом деле она не слышала ни звука. Весь мир будто обезлюдел и выцвел, а на нее смотрел… смотрело… Она успела увидеть лишь неистово-белые крылья и ошеломительной красоты глаза. И всё прекратилось. Лишь слух еще ловил - вдали, едва различимо - замирающую, нежную, окутывающую ее небывалым покоем и теплом мелодию.
     «Ангел?!» - она вскочила, задыхаясь, и в смятении понеслась по дорожке парка – к видневшейся из-за деревьев свежеотстроенной часовне. Сердце восторженно билось. Ангел! Святое Видение! Она – святая?!
     Она отбросит глупые сомнения и примет… как это, постриг? Уйдет в монастырь! Посвятит себя только Господу и молитвам!
     Книга, забытая, лежала в траве.
     Последнее, что осознал он в безумном рывке-полете-растворении в ядовитом воздухе её мира, была ясная радость устремленных прямо ему в лицо её изумленно расширенных облачно-серых глаз.