Сладкая пытка

 «Дети, мы будем жить хорошо, когда в стране будут производить 250 килограммов хлеба в год на одного человека!» – сказала Анна Михайловна, наш классный руководитель, когда проводила политическую информацию в среду перед первым уроком. Мы знали, что в магазине, если утром в семь съездить на «гидролку», давали по два килограмма в одни руки, и, если удачно, то тебе давали кило белого и кило серого, как тогда называли черный хлеб. Потом на велосипедах мы мчались домой с подвешенными на руль сетками с хлебом, втягивая ноздрями воздух с запахом свежеиспеченной буханки. Дома мать намазывала маргарин на хлебный кусок и посыпала сахаром, и это было необыкновенно вкусно. В праздники на маргарин накладывали яблочное варенье, напоминавшее мармелад, и мы пировали. Если хлеба не доставалось в магазине, то его можно было купить после обеда в другом магазине на лесозаводе, но здесь нужно было занять очередь до обеда и постоять час или побольше и еще потолкаться в очереди, оттесняя тех, кто хотел быть первым по праву сильного. Случались иногда и драки, в основном дрались те, кто желал купить водки во время продажи хлеба и не хотел стоять в очереди.
Один раз в два-три месяца продавали батоны с изюмом и маленькие кексы. Батоны разбирали быстро, а кексы сразу не раскупались: стоили недешево – и их продавали маленькими ломтиками на вес. По радио очень часто звучала шутка о том, что продавца попросили наковырять двести граммов изюма из батонов. Всем было смешно: нужно было разломать штук сто батонов, чтобы получилось столько изюма.
После войны прошло уже тринадцать лет, но хлеба все равно не хватало, и он шел нарасхват.
 Политическими информациями в школе руководила одна из завучей, которая, кроме того, еще работала в парткоме лесозавода. В школе она бывала наскоками, но у ней был кабинет, что говорило о ее значимости. Ведь кабинет был еще только у директора школы.
Был урок английского, и завуч пришла на урок с проверкой. «Англичанка» начала урок традиционно и спросила: «Кто в классе дежурный?» Она спросила это по-английски, но по-русски звучало как мат, и к этому уже готовились: девочки смущались, а мальчики повторяли вполголоса начало фразы.
Сидевшая на последней парте завуч приняла решение и со скоростью снайпера вырвала из-за парты двух мальчишек и поволокла за шиворот в свой кабинет на расправу.
Урок был последним, и можно было догадаться, что наказание будет обычным: «Оставить портфели в классе и марш за родителями немедленно!», –  но завуча вызвали на  завод ненадолго. Уходя, завуч засунула каждого из хулиганов в маленький шкафчик, в который ребенка можно было только втиснуть. Детям было велено стоять в шкафчиках до ее возвращения, и завуч помчалась решать партийные задачи на заводе.
Урок был последним, и провинившиеся хотели есть. Хлопцы, конечно, вылезли из шкафчиков и стали смотреть в окно, поджидая завуча. Завуч не появлялась, и они стали изучать кабинет. Выдвинув ящик стола, увидели батон с изюмом. Он источал запах ванилина…
Хотелось есть. Кто укусил батон первым – никто не знает. Батон кусали по очереди и жевали с наслаждением, c отчаянием обреченных на казнь. Завуч вошла в тот момент, когда сидящий спиной к двери ученик шестого класса впился зубами в остатки батона. Так с батоном в зубах он и повернулся к судьбе и завучу в одном лице одновременно. Его исключили из школы на две недели, но, принимая во внимание чистосердечное раскаяние и поротую часть его тела, которая ближе всего к школьной парте, восстановили. Второго наказали строгим выговором.